Утром перед завтраком меня учат стоять под огнем и таким образом доказывать свою храбрость. После завтрака я доказываю также и свою любезность. — Мои доказательства вызывают порицание. — Женщины — корень всех бед! Из-за одной из них я лишаюсь свободы, из-за другой — денег.

Проснувшись на следующее утро, я почувствовал в груди какую-то тяжесть, в которой не мог отдать себе отчета; но, встав с постели и собрав рассеянные мысли, я вспомнил, что через час или два должен решиться вопрос: жить мне или нет. Я усердно помолился Богу и решил не пятнать свою совесть кровью ближнего, а выстрелить в воздух. Возымев это намерение, я уже не чувствовал прежнего беспокойства.

Не успел я одеться, как в комнату вошел мичман, вызвавшийся быть моим секундантом, и объявил, что дуэль назначена в саду, позади гостиницы, и что мой противник отличный стрелок, так что я непременно буду подстрелен, если не застрелен.

— А в чем разница между подстреленным и застреленным? — спросил я — Я не только в жизни своей не был на дуэли, но даже ни разу не стрелял из пистолета.

Он объяснил мне, что подстрелить — значит попасть в руку или ногу, а застрелить — убить наповал, попав в грудь.

— Но, — продолжал он, — неужели вы никогда не были на дуэли?

— Нет, — отвечал я. — Мне еще едва пятнадцать лет.

— Едва пятнадцать! А я думал, вам, по крайней мере, восемнадцать!

Я действительно был слишком высок и силен для своего возраста, и все считали меня старше годами, чем я был на самом деле.

Я оделся и последовал за секундантом в сад, где собрались уже мичманы и несколько трактирных слуг. Все они казались очень веселыми, как будто ставили жизнь ближнего ни во что. Секунданты, после краткого совещания, отмерили двенадцать шагов, и каждый из нас занял свой пост. Кажется, я был бледен, потому что мой секундант, подойдя, шепнул мне, чтоб я не боялся. Я отвечал, что ничего не боюсь, но что считаю эту минуту слишком торжественной. Секундант противника выступил вперед и спросил, не хочу ли я извиниться, но я отказался, как и прежде. Нам подали по пистолету, и секундант показал мне, как нужно спускать курок. Решили, что мы по первой команде выстрелим оба в одно время. Я был уверен, что меня ранят, если не убьют, и, закрыв глаза, выстрелил в воздух. Я чувствовал, как закружилась у меня голова, мне показалось, что я ранен; но, к счастью, это было не так. Пистолеты были заряжены снова, и мы вторично выстрелили. Тут вмешались секунданты и заставили нас пожать друг другу руки. Я с удовольствием согласился на это; мне казалось, жизнь моя спасена чудом. Мы возвратились в кофейную и сели завтракать. Мичманы сказали мне, что они служат на одном корабле со мной и что очень приятно видеть, что я в состоянии выдержать огонь, потому что капитан их страшный человек для тех, которые обращаются в бегство перед неприятельской батареей.

На следующий день с повозкой прибыл мой сундук; я снял свое зеленое платье и надел форменное. У меня не было треугольной шляпы с загнутыми кверху полями и кинжала, какие носили тогда военные, потому что мистер Хандикок упустил из виду эту статью и решил, что я достану себе все это в Портсмуте. Справившись о цене этих вещей, я нашел, что они стоили гораздо больше того, что у меня было в кармане. Я изорвал письмо, написанное матушке перед дуэлью, и написал другое, в котором просил прислать денег для покупки кинжала и загнутой шляпы. Потом я вышел в своем мундире, которым, признаюсь, довольно-таки гордился. Теперь я был уже офицер на службе его величества, конечно, не большого чина, но все-таки офицер и джентльмен; я решился поддержать достоинство этого звания, хотя меня и считали глупейшим в семействе.

Подойдя к месту, называемому Саллипорт, я встретил молодую леди, прекрасно одетую, которая, посмотрев на меня очень пристально, спросила:

— Вы довольны своим бельем, мичман?

Я был поражен этим вопросом и еще более участием, которое она, казалось, принимала в моих делах.

— Благодарю вас, — ответил я. — У меня четыре уиндзорские рубашки и два желтых воротника, которые надобно выстирать.

Она улыбнулась ответу и пригласила меня к себе обедать. Меня удивило это учтивое предложение, которое я, по своей скромности, приписывал более мундиру, нежели личным достоинствам. Не желая отказаться, я ответил, что соглашаюсь с удовольствием. И счел предложить руку, которую леди приняла, и мы отправились по Хай-стрит к ее дому.

Неподалеку от дома адмирала я заметил моего капитана, шедшего навстречу мне с адмиральскими дочерьми. Я весьма рад был случаю показать ему, что знаком с дамами не хуже его собственных, и, проходя мимо него с молодой леди, бывшей под моим покровительством, отвесил ему низкий поклон. К моему удивлению, он не только не ответил на него, но даже посмотрел на меня весьма строго. Я заключил, что он гордец, и про себя пожелал, чтобы дочери адмирала подумали, что он не знает в лицо своих мичманов. Не успел я еще оправиться от замешательства, в которое привело меня это происшествие, как капитан, проводивший своих дам в дом адмирала, послал за мной слугу с приказанием немедленно явиться к нему в гостиницу «Джордж», находившуюся напротив.

Я извинился перед молодой леди и обещал возвратиться тотчас же, если она согласна подождать меня. Она ответила, что если меня зовет капитан, то, значит, я буду иметь от него ужасную взбучку, и он отошлет меня на борт. Пожелав мне успеха, она оставила меня и отправилась домой одна.

Я столько же понимал во всем этом, как и в том, почему капитан посмотрел на меня так грозно, когда мы с ним повстречались. Но все объяснилось, лишь только я вошел.

— Я очень сожалею, мистер Симпл, — сказал он, — что в таком молодом человеке, как вы, так рано проявляются все признаки безнравственности. Еще более грустно мне видеть, что вы не имеете той деликатности, которой не лишены даже самые закостенелые развратники; деликатности, заставляющей скрывать свою безнравственность, а не унижать себя и не оскорблять своего капитана, бесстыдно признаваясь в своем разврате, можно сказать, хвастаясь пороком и выставляя его напоказ среди бела дня и на самой многолюдной улице города.

— Ах, Боже мой! Что же я такое сделал, сэр? — воскликнул я с удивлением.

Капитан обратил на меня свой проницательный взгляд; казалось, он хотел пронзить меня насквозь и пригвоздить к стене.

— Не хотите ли вы сказать, сэр, что не знаете особы, с которой давеча шли?

— Нет, сэр, — ответил я, — мне известно только то, что она ласковая и добрая девушка.

И я рассказал ему, как она заговорила со мной и что потом было между нами.

— Возможно ли, мистер Симпл, чтоб вы были таким дураком?

Я подтвердил, что действительно считаюсь величайшим дураком в нашем семействе.

— Я теперь сам так думаю, — сказал он сухо. Потом он объяснил мне, кто та особа, с которой я был в компании, и сказал, что всякое общение с ней неизбежно приведет меня к позору и гибели.

Это весьма опечалило меня; я стыдился своей глупой ошибки и сожалел, что упал в глазах капитана. На вопрос его, что я делал с тех пор, как приехал в Портсмут, я признался, что был пьян, пересказал все, что мне наговорили мичманы, и сказал, что имел сегодня утром дуэль.

Он с вниманием выслушал мою историю, и мне казалось, что появлялась улыбка на его лице, хотя он и кусал губы, чтобы скрыть ее.

— Мистер Симпл, — сказал он, когда я кончил, — я не могу позволить вам дальше оставаться на берегу, пока вы не приобретете больше жизненного опыта. Я прикажу командиру сопровождающего судна не спускать с вас глаз, пока вы не окажетесь на борту фрегата. Когда вы проведете со мной несколько месяцев в море, вы в состоянии будете решить, таков ли я, каким описали меня молодые джентльмены с единственным намерением, как я думаю, посмеяться над вашей неопытностью.

Я рад был, когда все это кончилось. Я видел, что капитан поверил моему рассказу и расположен отнестись ко мне снисходительно, хотя и считает меня дураком. Командир судна, сопровождающего корабль, ожидавший его приказаний, проводил меня в гостиницу «Голубые Столбы». Я уложил свое платье, заплатил трактирщику, и дворник повез мой сундук в Саллипорт, где нас ожидал бот.

— Скорей, ребята, проворнее! Капитан приказал доставить этого молодого джентльмена прямо на борт.

Пьянство и волокитство за Долли Мопс лишили его свободы.

— Я желал бы, чтоб вы были почтительнее в своих замечаниях, мистер командир судна, — сказал я с неудовольствием.

— Мистер командир судна! Благодарю вас, сэр, за довесок, который вы добавляете к моей должности. Ну, ребята, работайте сильнее веслами!

— Эй, Билл Фримен, — закричала одна молодая женщина с берега, — что это у вас за хорошенький молодой джентльмен! Он настоящий Нельсон! Послушайте, молодой офицер, одолжите мне шиллинг!

Мне так понравилось, что эта женщина назвала меня Нельсоном, что я тотчас же исполнил ее просьбу.

— У меня нет шиллинга, — сказал я, — но вот полукрона; разменяйте ее и принесите мне назад восемнадцать пенсов!

— Благодарю, вы прекрасный молодой человек! — сказала она, взяв монету. — Я возвращусь сию минуту, мой милый.

Люди, находившиеся в боте, усмехнулись, а командир судна приказал отчаливать.

— Нет, — возразил я, — вы должны подождать мои восемнадцать пенсов.

— Я подозреваю, что нам придется ждать дьявольски долго. Мне знакома эта девка, у нее преплохая память.

— Она не может быть так бесчестна и неблагодарна. Мистер командир судна, я приказываю вам ждать — я офицер.

— Знаю, что вот уже почти шесть часов, как вы офицер. Хорошо! Но только я пойду к капитану и доложу ему, что у вас уже другая девка на буксире и что вы не хотите ехать на корабль.

— Ах, нет, мистер командир судна, прошу вас, не делайте этого. Отчаливайте, если вам угодно, и не думайте о моих восемнадцати пенсах.

Бот отчалил от берега и направился к кораблю, стоявшему в Спитхеде.