Здравый смысл Суинберна. — Никто не может быть пророком в своем отечестве. — Стратегия О'Брайена. — Я разлучаюсь со своим другом, и звезда моего счастья уже не на восходе.

О'Брайен был огорчен смертью отца, но не чувствовал того, что почувствовал бы другой, потому что отец его не был для него отцом. Он послал его в море, чтобы сбыть его с рук. И с тех пор О'Брайен был постоянно главной опорой своего семейства. Отец его очень любил виски и не любил занятий. Он слишком гордился чистотой своей дворянской крови, чтобы работать, но не настолько, чтобы совеститься жить за счет своего сына. Мать свою О'Брайен очень любил: она всегда была ласкова и нежна с ним.

Вообще моряки по истечении нескольких лет службы так отвыкают от своих семейств, так привыкают к всевозможным бедствиям, что скорбь о смерти родственников не длится долго, и через неделю О'Брайен совершенно утешился. В это время один корабль привез нам известие, что у Сан-Доминго замечена французская эскадра. Это заставило нас быть настороже. Адмирал потребовал к себе О'Брайена и приказал как можно скорее приготовить корабль к отплытию, с тем чтобы тотчас отправиться в Англию с депешами. Через три дня мы рапортовали о своей готовности, получили инструкцию и в восемь часов вечера вышли из Карлайльского залива.

— Ну, мистер Суинберн, — сказал я однажды, — как вам нравится ваше новое положение?

— Да что, мистер Симпл, нравится-таки. Приятно быть офицером и сидеть в собственной каюте. Но, однако, я чувствую, что было бы лучше, если б я был на другом корабле. Я так долго жил запанибрата со здешним экипажем, что теперь не могу разыгрывать роль офицера, а от этого матросы исполняют свои обязанности не так ревностно, как я бы желал. А потом еще ночью — я совершенно одинок, забьюсь в свою каюту, как какой-нибудь приходский чтец, поговорить даже не с кем. Прочие патентованные поддевают меня, говорят, я только исправляю должность, и, может быть, не буду утвержден — задирают нос. Мне очень неприятно иметь на своей ответственности порох. Углядеть за этим очень трудно.

— Правда, Суинберн; но, если бы не было ответственности, к чему тогда офицеры? Подумайте, вы теперь обеспечены на всю жизнь, будете и в отставке состоять на половинном окладе.

— Это и заставило меня согласиться, мистер Симпл. Я подумал о старухе, об удобствах, которые ей доставит это на старости лет, и, видите, пожертвовал собой.

— Вы давно женаты, Суинберн?

— Со святок девяносто четвертого года. Я не таков, чтоб неосторожно попасть на удочку. Четыре года испытывал ее и, найдя, что в ней есть балласт, взял себе.

— Что вы разумеете под словом балласт?

— Разумеется, не широкую скулу и не четырехугольный кузов. Вам известно, что, если в корабле нет балласта, он мигом опрокидывается. Так точно и женщина. Что дает ей устойчивость под парусами, как не скромность?

— Правда ваша, Суинберн. Но это редкая добродетель на берегу.

— А почему, мистер Симпл? Потому что крепкие напитки слишком ценятся. Много добрых людей нашло в них яд. А уж если женщина привязывается к ним, то это все равно, что корабль без руля. Так прямо и плывет с попутным ветром к дьяволу. Я не говорю, что не должно вовсе пить. Почему человеку не выпить иногда стакан или два, если есть на что? Не вижу также, зачем женщинам запрещать это; что хорошо для Жека, не может повредить и Полли. Только во всем нужно знать меру.

— Я думаю, — отвечал я улыбаясь.

— Но не мешайте мне присматривать за делом, мистер Симпл. Хоскинс, ты на полрумба уклонился от ветра — повороти к нему. Я того мнения, мистер Симпл, что капитан О'Брайен сделал не очень-то хороший выбор, поручив мою должность квартирмейстера Тому Олсону.

— Почему же, Суинберн? Он хороший, ревностный человек.

— Так, но имеет недостаток, который не всякий подметит. Сомневаюсь, чтоб он мог разглядеть верхушку грот-стеньги.

— Я этого не знал.

— А я знаю. Олсону нужно дослужить до пенсии, а потом… Вы видите, хирурги осматривают его и не замечают в нем ничего, хотя он слеп, как летучая мышь. Я желал бы иметь его в числе своих прислужников; он на это только и годится. Но, мне кажется, мистер Симпл, у нас будет дурная погода: месяц смотрит пасмурно, да и со звезд следовало бы, как со свечки, снять нагар. К утру надо будет взять два рифа на марселях. Вот уж пять часов! Я пойду теперь; я не ложился бы целую ночь, если б не дежурил половину первой и половину утренней вахты. Очень сожалею, мистер Симпл, о моей регулярной вахте. Привычка, что делать? Да еще не люблю стоячей кровати — и широко, и холодно. То ли дело койка! Доброй ночи, мистер Симпл.

— Доброй ночи, Суинберн.

Мы получили приказание идти с наибольшей скоростью. И О'Брайен плыл день и ночь, оставаясь на ногах до двух часов ночи. Погода благоприятствовала, и менее чем через месяц мы оставили за собой созвездие Ящерицы. С помощью попутного ветра миновали Плимут, поднялись вверх по Ла-Маншу и бросили якорь при Спитхеде.

Сделав визит адмиралу, О'Брайен отправился в город с депешами, а меня оставил командовать кораблем. Через три дня я получил от него письмо, в котором он извещал меня, что видел старшего лорда адмиралтейства. Он много расспрашивал о стоянке в Вест-Индии и похвалил за ревностную службу. «По этому поводу я тоже заговорил, — писал О'Брайен. — Я осмелился намекнуть его сиятельству, что, кажется, стою повышения. И так как нет заслуги больше жить среди неприятеля, то я не просил ходатайствовать за себя лорда Привиледжа, считая, что достаточно моих собственных заслуг. Его сиятельство отвечал очень милостиво, что лорд Привиледж его близкий приятель и приверженец правительства, и между прочим спросил, когда я намерен навестить его. Я отвечал, что теперь, наверное, не буду иметь чести засвидетельствовать свое почтение его сиятельству, пока не представится более благоприятный случай. Таким образом, надеюсь, что выйдет что-нибудь хорошее для меня из заблуждения сиятельных лордов, которых я, разумеется, не стану разуверять, потому что чувствую, что заслужил повышение. А действовать, ты знаешь, Питер, нужно по обстоятельствам — где шилом, где мылом».

Потом следовало заключение письма и приписка следующего содержания:

«Пожелай мне счастья, Питер. Я сию минуту получил письмо от его личного секретаря, извещающего, что я назначен на фрегат „Семирамида“, отправляющийся в Ост-Индию. Он совсем готов к отплытию и теперь только надо постараться взять тебя с собой, в чем я не сомневаюсь. Хоть все офицерские должности давно замещены, трудности устранятся, как только я упомяну о твоем родстве с лордом Привиледжем и пока все будут заблуждаться касательно его расположения ко мне».

Я искренне порадовался счастью О'Брайена. И твердо был уверен, что его повысят, ибо заслуги давали ему на то право. Но командовать таким прекрасным фрегатом, вероятно, было дано ему в предположении, что это доставит удовольствие моему дяде, который был не только первой опорой кабинета, но и полезным членом партии. Я не мог удержаться от улыбки при мысли об О'Брайене, чье желание исполнилось благодаря влиянию особы, ненавидящей его так сильно, как только может один человек ненавидеть другого. С нетерпением ожидал я другое письмо от О'Брайена, в котором, надеялся, он известит меня о моем назначении на «Семирамиду». Но, к несчастью, нам помешало неприятное совпадение обстоятельств.

О'Брайен не писал, а через два дня прибыл сам. Тотчас же отправился на «Семирамиду», огласил свое назначение и принял команду, еще не повидавшись со мной. Потом уже послал он на «Раттлснейк», приглашая меня к себе. Я приехал, и мы заперлись с ним в каюте фрегата.

— Питер, — сказал он, — я должен был поспешить объявить о моем назначении капитаном этого корабля, потому что, боюсь, дела наши идут плохо. Я приехал засвидетельствовать свое почтение адмиралу и терся в передней. Вдруг вижу: идет по коридору важно так твой дядя, лорд Привиледж. Его глаза встретились с моими. Он узнал меня тотчас же, и если они не извергнули пламени, то в них было что-то подобное. Он задал несколько вопросов одному из швейцаров и готовился отдать свою карточку, как назвали мое имя. Я прошел мимо него, вошел к старому лорду, поблагодарил за фрегат, выслушал от него тысячу комплиментов о моих заслугах в Вест-Индии, раскланялся и удалился. Я хотел было просить твоего назначения на «Семирамиду», но побоялся, что твое имя вызовет за собой имя лорда Привиледжа. Тем более, пока я тут сидел, принесли его карточку и положили на стол. Старший лорд, полагаю, вообразил, что его сиятельство пришел благодарить за отношение ко мне, и это сделало его еще учтивее. Я поклонился и уже выходил, как встретился на лестнице с лордом Привиледжем. Он злобно взглянул на меня. Он, разумеется, вошел тотчас после окончания моей аудиенции. Вместо того чтобы дожидаться последствий объяснения, я сел в почтовую карету, приехал сюда как можно скорее и вступил в должность. Я уверен, Питер, что если бы я сейчас не был на корабле, мое назначение отменили бы. И знаю также, что теперь, приняв команду, могу требовать военного суда, если вздумают у меня отнимать ее. Убежден, что адмиралтейство может все сделать, но оно остережется отступить от правил службы, даже ради лорда Привиледжа. Выйдя из портика адмиралтейства, я взглянул на небо и обрадовался, увидев низкие плотные облака. Значит, телеграф бездействует. Иначе я бы опоздал. Теперь я отправляюсь на берег и рапортую адмиралу, что принял команду над «Семирамидой».

О'Брайен отправился на берег и был очень хорошо принят адмиралом. Тот объявил, что если ему нужно сделать какие-нибудь распоряжения, то надо торопиться, потому что, очень может быть, он завтра же получит приказ к отплытию. Известие пренеприятнейшее, так как я не видел возможности перебраться на корабль О'Брайена, даже если бы успел за такое короткое время поменяться с кем-нибудь из его офицеров. Я поспешил на борт «Семирамиды» и осведомился у офицеров, не желает ли кто перейти на «Раттлснейк». Но хоть им и не хотелось отправиться в Ост-Индию, однако они не захотели променять свой фрегат на бриг. И я вернулся ни с чем.

На следующее утро адмирал послал за О'Брайеном и сказал ему по секрету (это был тот самый адмирал, который принял О'Брайена, когда он бежал со мной из плена; он очень любил его), что случилась маленькая заминка насчет его назначения на «Семирамиду». Велено расплатиться с экипажем и осмотреть дно корабля, если капитан О'Брайен еще не принял над ним команды.

— Вы понимаете, что это значит? — спросил адмирал, желавший знать причину.

О'Брайен отвечал откровенно, что лорд Привиледж, благодаря которому он получил свое последнее назначение, прогневался на него. И так как во время своего визита к старшему лорду он видел, что к нему вошел лорд Привиледж, то не сомневался, что тот наговорил много дурного — этот человек очень мстительный

— Хорошо, — отвечал адмирал, — счастье, что вы уже приняли команду над кораблем. Теперь не могут отставить вас или отослать корабль на верфь без осмотра и требования с вашей стороны.

Так и вышло. Старший лорд, узнав, что О'Брайен принял начальство над кораблем, не пытался более отставить его и позволил фрегату отправиться по назначению. Но я потерял всякую надежду плавать вместе с О'Брайеном и в первый раз вынужден был с ним расстаться. Я проводил с ним все время, свободное от занятий по службе. О'Брайен тоже очень сожалел об этом, но делать было нечего.

— Ничего, Питер, — сказал он, — я думаю, это может послужить тебе на пользу. Повидаешь мир и перестанешь ходить на помочах. Ты теперь молодцом; велик, силен — можешь заботиться о себе. Мы встретимся как-нибудь, а если нет — ну так прощай, мальчик мои, и пи забывай О'Брайена.

Через три дня О'Брайен получил приказ отправляться. Я проводил его на борт и, когда корабль уже готов был сняться с якоря и поплыть при попутном ветре к Нидлсам, пожал ему руку и отчалил.

Разлука с О'Брайеном была для меня тяжким ударом. Но я не знал еще, сколько мне предстояло страданий в будущем.