Из Бедлама нет выходов. — Я освобожден, и счастье так же щедро изливается на меня, как прежде несчастье.

Удар был слишком силен, и я без чувств упал на подушку. Когда я очнулся, смотрителя уже не было, и я нашел у кровати кувшин воды и кусок хлеба. Я выпил воду. Она произвела на меня удивительное действие. Я почувствовал, что могу встать; руки мои за время обморока были развязаны. Поднявшись на ноги, я, шатаясь, подошел к окну: яркое солнце, прохожие, дома — все выглядело так весело, а я пленник в сумасшедшем доме. Ужели я сходил с ума? Поразмыслив, я решил, что, вероятно, это так и было и что меня заключили сюда люди, ничего не знавшие обо мне. Мне и в голову не приходило, что в этом была вина дяди. Я бросился на постель и облегчил сердце слезами.

Около полудня ко мне вошли врачи в сопровождении смотрителя и прочих слуг.

— Что он, смирен?

— Ах, Боже мой! Как ягненок, сэр, — отвечал человек, входивший перед тем в мою комнату.

Я заговорил с врачом, осведомляясь, каким образом и почему меня привезли сюда. Он отвечал ласково, даже льстиво, уверяя, что я тут по желанию моих друзей, что обо мне будут заботиться, что, по его мнению, пароксизм мой случайный, и, если я буду тих, мне окажут всевозможное снисхождение; что он надеется, я скоро выздоровлю и буду отпущен. Я сказал ему, кто я такой и каким образом заболел. Доктор покачал головой и посоветовал мне как можно больше лежать.

Впоследствии я узнал, что дядя заключил меня сюда под предлогом, что я помешался на мысли, будто бы мое имя Симпл и я наследник его титула и имени; что иногда я беспокою его, врываясь в дом и оскорбляя слуг, но, впрочем, в других отношениях безвреден, что мой пароксизм обыкновенно кончается сильной лихорадкой и что он желает, чтоб я остался в больнице, более из опасения какого-нибудь несчастия, чем из недоброжелательства ко мне.

Читатель с первого взгляда легко заметит изощренность этой выдумки. Не подозревая причины, по которой я был заключен, я, конечно, продолжал бы называть себя собственным своим именем. А пока я бы делал это, меня продолжали бы считать сумасшедшим. Да не удивится поэтому читатель, если скажу ему, что я пробыл в Бедламе год и восемь месяцев. Доктор навестил меня дня через два или через три, и, увидев, что я смирен, позволил дать мне книг, бумаги, чернил для занятий. Но всякая попытка объясниться была сигналом для его ухода из комнаты. Таким образом, я убедился, что не только он, но даже смотритель не обращал внимания на то, что я говорил, и что нет никакой надежды на избавление.

Через месяц доктор перестал ходить ко мне. Я был смирный пациент, и он довольствовался донесениями смотрителя. Меня прислали сюда со всеми доказательствами моего сумасшествия, и хотя доказать сумасшествие очень легко, однако, чтобы доказать противное, нужны очень убедительные доводы. В Бедламе это было невозможно. Но в то же время ко мне относились хорошо, обеспечили все необходимые удобства, давали книги и т. д. Жаловаться на смотрителя я не имел причины — разве только на то, что он слишком был занят, чтоб слушать то, чему не верил. В первые два или три месяца я написал несколько писем сестре и О'Брайену и просил смотрителя отнести их на почту. Он никогда не отказывался принимать письма и всякий раз обещал исполнить мою просьбу. Но впоследствии я узнал, что он их уничтожал. Однако я все-таки питал надежду освободиться, хотя временами беспокойство за сестру, мысли о Селесте и об О'Брайене приводили меня в отчаяние. В таких случаях я в самом деле сходил с ума, и смотритель доносил, что со мной делался пароксизм. Спустя тесть месяцев я впал в меланхолию и начал чахнуть. Я уж более не старался развлечься и сидел, устремив глаза в одну точку, перестал заниматься собой, отпустил бороду, лица никогда не умывал, разве механически, по приказанию смотрителя. Если я не был еще сумасшедшим, то можно было предвидеть, что сделаюсь им. Жизнь проходила как ничто. Я стал равнодушен ко всему, не замечал времени, перемены времен года, даже дня и ночи.

В таком несчастном положении находился я. Однажды дверь отворилась и, как часто случалось во время моего заключения, вошли посетители, приехавшие потешить свое любопытство зрелищем унижения себе подобных, а может быть, и для того, чтоб выразить им свое сожаление. Я не обратил на них внимания и не поднял даже глаз.

— Этот молодой человек, — сказал доктор, сопровождавший гостей, — возымел странную мысль, что его имя Симпл и что он законный наследник титула и имущества лорда Привиледжа.

Один из посетителей подошел ко мне и взглянул мне в лицо.

— Да он и есть Симпл! — крикнул он доктору, стоявшему с вытаращенными глазами. — Питер, вы не узнаете меня?

Я вскочил.

Это был генерал О'Брайен. Я бросился в его объятия и залился слезами.

— Сэр, — сказал генерал О'Брайен, подводя меня к стулу и усаживая, — я говорю вам, что это точно мистер Симпл, племянник лорда Привиледжа и, полагаю, наследник титула. Если, следовательно, его утверждения, что он действительно Питер Симпл, являются причиной считать его сумасшедшим, то он незаконно заключен. Я чужестранец и пленник, отпущенный на слово, но здесь у меня есть друзья. Милорд Беллмор, — сказал он, обращаясь к другому посетителю, пришедшему вместе с ним, — заверяю вас честью, что говорю правду и прошу вас тотчас же потребовать, чтоб освободили этого молодого человека.

— Уверяю вас, сэр, что у меня есть письмо от лорда Привиледжа, — заметил доктор.

— Лорд Привиледж негодяй! — возразил генерал О'Брайен. — Но я надеюсь, есть правосудие. И он дорого заплатит за свои шутки. Мой милый Питер, как кстати я посетил это страшное место! Я так много слышал о прекрасном устройстве этого заведения, что согласился осмотреть его вместе с лордом Беллмором и нашел, что им злоупотребляют.

— Со мной здесь очень ласково обходились, — отвечал я, — в особенности этот джентльмен. Он ни в чем не виноват.

Генерал О'Брайен и лорд Беллмор спросили доктора, имеет ли он какое возражение против моего освобождения.

— Никакого, милорд, даже если б он действительно был сумасшедшим. Но теперь я вижу, как меня обманули. Мы предоставляем друзьям всякого больного право брать его, если они думают, что они могут ухаживать за ним лучше нашего. Он может идти с вами хоть сейчас.

Ум мой помутился от такого перехода от отчаяния к надежде, и я упал на стул. Доктор, заметив мое состояние, пустил мне кровь и уложил меня в постель, где я пробыл с час под надзором генерала О'Брайена. Потом я оправился, сердце мое забилось спокойно. Меня побрил цирюльник заведения, я умылся, оделся и, опираясь на руку генерала О'Брайена, вышел из дому. Взор мой упал на две знаменитые статуи Меланхолии и Сумасшествия. Проходя мимо них, я затрепетал и крепче прижался к генералу О'Брайену.

Он посадил меня в карету, и я простился с сумасшествием и бедствиями.

Генерал не говорил ни слова, пока мы не подъехали к отелю на Дауэр-стрит, где он жил. Но тут он спросил меня, в состоянии ли я выдержать еще одно волнение.

— Вы говорите о Селесте, генерал?

— Да, друг мой; она здесь, — и он пожал мне руку.

— Увы! — вскричал я. — Разве я теперь могу питать какие-либо надежды о Селесте?

— Больше, чем когда-либо, — отвечал генерал. — Она живет для вас одного, и даже если бы вы были нищим, то я в состоянии сделать вас. богатым.

Я, в свою очередь, пожал ему руку, но не мог произнести ни слова. Мы вышли из кареты, и через минуту генерал передал меня в объятия удивленной и восхищенной своей дочери.

Я пропущу несколько дней, в течение которых восстанавливал свое здоровье и дух и рассказывал о своих приключениях генералу О'Брайену и Селесте. Прежде всего я постарался найти сестру. Я не мог знать, что случилось с Эллен после того, как она осталась в одиночестве, и решил отправиться в родные места навести справки.

Я сделал это, впрочем, не прежде чем генерал О'Брайен послал за юристом и уведомил лорда Привиледжа, что на него будет немедленно подана жалоба за несправедливое заключение меня в Бедлам.

В почтовой карете на следующий вечер я прибыл в город и поспешил в дом священника. Слезы полились из глаз моих, когда я вспомнил о матери, отце и о странном и сомнительном положении сестры. Ко мне явился мальчик в ливрее, и на вопрос мой отвечал, что священник дома. Он принял меня учтиво, выслушал мою историю и объявил, что сестра уехала в Лондон в самый день его приезда и никому не объявила о своих намерениях. Итак, след ее пропал. Я был в отчаянии. Отправившись в город, бросился в почтовую карету и на следующий вечер был уже с Селестой и генералом, которым сообщил то, о чем узнал, прося их совета.

На следующее утро нас посетил лорд Беллмор. Генерал посоветовался с ним. Милорд принял большое участие и убедил меня, прежде чем предпринимать дальнейшие шаги, сесть с ним в карету и позволить ему рассказать о моем деле первому лорду адмиралтейства.

Так мы и сделали. Теперь я мог свободно объясниться с его сиятельством и рассказать ему о поступках по отношению ко мне капитана Хокинза, его родстве с моим дядей и причинах, какие имел этот последний преследовать меня. Его сиятельство, видя, что мне покровительствует такой могущественный вельможа, как лорд Беллмор, и предвидя мои будущие притязания, обошелся со мной крайне учтиво и сказал, что дня через два-три я услышу о нем. Он сдержал слово. На третий день после нашего свидания я получил уведомление, что повышен в чине до капитана.

Я был восхищен такой удачей, точно так же как Селеста и генерал О'Брайен.

Я справился в адмиралтействе об О'Брайене и узнал, что его возвращения ожидают с каждым днем. Он приобрел большую славу в Ост-Индии, командуя нашими силами при взятии нескольких островов, и мне говорили, что ему пожалуют баронета за заслуги. Все принимало счастливый оборот, кроме исчезновения сестры. Это лежало на моем сердце камнем, от которого я никак не мог избавиться.

Но я забыл уведомить читателя, каким образом генерал О'Брайен и Селеста очутились так кстати в Англии. За шесть месяцев перед тем Мартиника была завоевана нами, и весь гарнизон сдался в плен. Генерал О'Брайен был отослан в Англию и получил свободу под честное слово. Хотя он родился французом, но имел знатное родство в Ирландии; лорд Беллмор был в числе его родственников. Прибыв в Англию, они тщетно отыскивали меня; успели узнать только, что я был под судом и отставлен от службы, но затем след мой совершенно исчезал.

Здоровье Селесты, вследствие опасений, что со мной случилось какое-нибудь несчастье, очень расстроилось, и генерал О'Брайен, видя, что счастлива она будет только со мной, решил сочетать нас браком, если я отыщусь. Нечего и говорить, как рад он был, что нашел меня, хоть и в таком незавидном положении.

Между тем история моего заключения в Бедламе, слухи о жалобе, которая должна вскоре поступить на моего дядю, об интригах относительно наследства быстро распространились среди аристократии. Мне всюду оказывали внимание и часто приглашали в гостиные, как предмет любопытства и догадок. Исчезновение сестры также вызвало большой интерес, и многие добровольно брались отыскивать ее. Однажды, возвратясь от поверенного, который безуспешно объявлял о ней в газетах, я нашел у себя на столе письмо в адмиралтейском конверте.

Я распечатал: внутри оказался конверт от О'Брайена, который только что бросил якорь у Спитхеда и просил переслать мне письмо, если кто знает мой адрес. Развернув его, я прочел:

«Милый мой Питер, где. ты и что с тобой сделалось? Вот уж два года, как не получаю от тебя писем и боюсь за тебя жутко. Я получил твое письмо о том, как подло тебя подвели под суд, но, может быть, ты не слыхал, что капитан Хокинз теперь уже в могиле. Он на собственном корабле привез твое письмо, и оно послужило ему патентом на смерть. Мы сошлись с ним на одной вечеринке. Он произнес твое имя. Я позволил клеветать на тебя, а потом объявил ему, что он лжец и мошенник. В ответ он вызвал меня на дуэль — очень нехотя, конечно; но обида была публична и делать было нечего. Вследствие этого я застрелил его. Подлый негодяй! Ну, да уж его нет. Никто не сожалел о нем, потому что всякий ненавидел его. Вскоре после того какой-то неизвестный, полагаю кто-нибудь из его офицеров, прислал мне всю его переписку с твоим достойным дядей — это премилый образец низостей, разыгрываемых двумя негодяями. Но это еще не все, Питер: я достал тебе молодую женщину, которая тебя порадует, — не мадемуазель Селесту, потому что и сам не знаю, где она, а кормилицу, сосланную в Индию. Ее муж как инвалид был отослан в Англию, и ей дано было также место на моем фрегате. Узнав, что он из того самого полка, я заговорил с ним о некоем Салливане, женившемся в Ирландии, назвал девушку; и когда он заметил, что имеет дело с земляком, то признался, что настоящее имя его О'Салливан, что он постоянно находился на службе и что жена его именно та молодая женщина, о которой я веду речь.

Я тотчас же послал за ней и объявил, — что все знаю и что узнал это от Эллы Фланаган и ее матери. На вопрос мой, куда девалось дитя, которое она получила взамен собственного, она отвечала, что девочка утонула в Плимуте, и что муж ее в то же время спасен был одним молодым офицером, имя которого она носит с собой, сказала она и вынула из-за пазухи бумажку с именем «Питер Симпл».

— Но знаете ли вы, добрая женщина, — сказал я, — что, помогая мошенническому обмену детей, вы вредите молодому человеку, который спас вашего мужа, лишаете его титула и имущества?

Она вскрикнула ужасно, разразилась проклятиями самой себе и объявила, что поправит дело по прибытии в Англию. И действительно она жаждет поскорее исполнить свое обещание, потому что любит даже имя твое. Ты видишь, Питер, добрый поступок вознаграждается в этом мире и дурной также. Мне есть еще о чем поговорить с тобой, Питер, да не хочется писать. Может быть, ты не получишь моего письма, а потому подожду, пока не услышу о тебе. Закончив мои дела, мы приступим к твоему мошеннику-дяде и накажем его. Я собрал двадцать тысяч фунтов, не считая того, что выручу за товары. А это составит порядочную сумму; каждый фартинг пойдет на твой процесс, Питер, чтобы сделать из тебя лорда, как я обещал. Если ты выиграешь дело — заплатишь, а не выиграешь, черт побери счастье и деньги тоже. Прошу тебя засвидетельствовать почтение мисс Эллен и сказать, что я буду счастлив, если услышу, что ей хорошо! Но у меня всегда было на уме, что отец ваш не оставил вам ничего, и мне желательно было бы знать, как вы оба поживаете. Я оставил тебе кредитов на моего агента, и, надеюсь, ты воспользуешься деньгами в случае надобности. А если нет, то ты не тот Питер, которого я знавал.

Однако прощай и не забудь поскорее ответить на мое письмо.

Вечно твой Тереке О'Брайен».

Это была приятная весточка. Я подал письмо генералу О'Брайену, и между тем как он читал его, 9 Селеста, опершись на его плечо, тоже читала.

— Это хорошо, — сказал генерал. — Желаю вам счастья, Питер, а значит, и тебе тоже, Селеста. В самом деле, мне доставит огромное удовольствие называть тебя со времен леди Привиледж.

— Селеста, — сказал я, — вы не оставили меня, когда я был унижен и без единого пенни! О, моя бедная Эллен! Если б только найти ее, как бы я был счастлив!

Я написал письмо О'Брайену, чтобы известить его обо всем случившемся и об исчезновении моей сестры. Через день по получении моего письма О'Брайен ворвался в комнату.

— Сердце мое разрывается, Питер, — сказал он после первых приветствий, — по твоей сестре. Я должен ее найти. Я откажусь от своего судна, потому что никогда не откажусь от поисков, пока буду жив.

— Молись об успехе, О'Брайен, а я, со своей стороны, желаю…

— Чего желаешь, Питер? Сказать тебе, чего я желаю? Чтобы, если я найду ее, ты мне отдал ее в награду за труд.

— О'Брайен, ничто не доставит мне большего удовольствия. Но Бог знает, к чему привели ее несчастья и бедность?

— Стыдись, Питер, так думать о своей сестре. За нее я ручаюсь собственной честью. Бедной, жалкой, несчастливой она может быть, но это… нет… нет, Питер! Ты не знаешь… ты не любишь ее так, как я, если допускаешь такие мысли.

Этот разговор происходил у окна. Мы обратились потом к генералу О'Брайену и Селесте.

— Капитан О'Брайен, — начал генерал…

— Сэр Теренс О'Брайен, с вашего позволения, генерал! Его королевское величество добавил титул к моему имени.

— Поздравляю вас, сэр Теренс, — сказал генерал, пожимая ему руку. — Я хотел сказать, что надеюсь, вы поселитесь в этом отеле и мы будем жить вместе. Надеюсь, мы скоро найдем Эллен, а покуда нечего откладывать подачу жалобы на лорда Привиледжа. Женщина эта в городе?

— Да, и вдобавок под замком; но за нее нечего бояться. Миллионами не подкупишь ее повредить тому, кто жизнью рисковал за ее мужа. Она ирландка, генерал, насквозь, до мозга костей. Однако, Питер, нам нужно отправиться к прокурору сказать, чтобы он принял необходимые меры.

Целые три недели О'Брайен неутомимо разыскивал Эллен, употребляя всевозможные средства. А мы с генералом занимались процессом с лордом Привиледжем. Однажды утром лорд Беллмор посетил нас и спросил генерала, не хотим ли мы ехать с ним в театр посмотреть две известные пьесы. Последняя была музыкальным фарсом, в котором дебютировала новая актриса, о которой носились очень лестные слухи. Селеста согласилась, и, пообедав пораньше, мы отправились с милордом в его ложу, находившуюся прямо над сценой, в первом ярусе. Первая пьеса была сыграна, и Селеста была в восхищении.

Занавес поднялся для второй. Во втором акте новая актриса, какая-то мисс Гендерсон, была выведена на сцену директором. По-видимому, она была очень испугана и взволнована. Но трижды повторенные аплодисменты придали ей бодрости, и она запела. При первом звуке ее голоса я вздрогнул; О'Брайен, сидевший позади меня, нагнулся вперед взглянуть на нее. Но так как в это время она повернула голову в другую сторону, то мы не могли разглядеть ее лица. Чем дольше она пела, тем более ободрялась и, наконец, повернулась в нашу сторону, подняла глаза кверху и увидела меня — мы оба узнали друг друга. Я протянул к ней руки, пораженный немотой, она отступила назад и упала в обморок.

— Эллен! — вскричал О'Брайен.

Он бросился вперед, очутился на сцене и вынес ее, прежде чем кто другой успел подойти к ней на помощь. Я последовал за ним и нашел его с Эллен на руках, между тем как актрисы старались привести ее в чувство. Директор вышел извиниться, что молодая девушка по болезни не может продолжать, но публика, видевшая поступок О'Брайена и мой, вполне удовлетворилась романтическим эпизодом действительной жизни, который так неожиданно ей представился. Ее роль была доиграна другой, но публика мало обращала внимания на пьесу; стараясь разузнать причину необыкновенного происшествия.

Между тем мы с О'Брайеном усадили Эллен в извозчичью пролетку и отправились в отель, куда вслед за нами приехал генерал с Селестой.