Утро было пасмурное; дул свежий норд-вест . В воздухе порхали редкие снежинки, предвестники сильного и частого снега. Палуба отсырела. На вахте стоял Шорт и зяб в своей форменной горохового цвета куртке. Из люка высунулись воловья голова и плечи капрала ван-Спиттера, а за ними появилась наверху и вся его монументальная фигура. Осмотревшись кругом, он, очевидно, остался недоволен погодой. Что же заставило его выбраться в такую рань наверх? На это утро назначено, согласно распоряжению командира, в том случае, если Снарлейиоу не вернется со шлюпкой, высланной на берег за свежим провиантом, килевание Костлявого.

Так как теперь этот обычай совершенно вывелся во флоте, и даже за самые страшные проступки виновные не наказываются килеванием, то не мешает несколько ознакомиться с этим своеобразным приемом; Заключается он в том, что какого-нибудь беднягу отправляют совершить подводное путешествие и исследовать во всю длину киль судна, спустив его для этого с носовой части и протянув веревками к корме, где он появляется у якорных цепей обыкновенно совершенно задыхающимся, но не от усиленного движения, а от того, что пробыв столько времени под водой, несчастный истощил весь свой запас воздуха и дышать ему было нечем. Без сомнения, в этом в способе наказания есть и свои достоинства: люди слишком часто склонны роптать на жизнь на судне. Но побывав хотя раз под судном и испытав все неудобства пребывания там, начинаешь особенно ценить преимущества пребывания на палубе.

А неудобства в первом случае весьма существенные, надо заметить: прежде всего вы лишены воздуха, затем принуждены наглотаться до пресыщения соленой морской воды, наконец, надо принять в соображение, что в ту пору, когда килевание было в ходу, суда не обшивались в своей подводной части медной или стальной броней, а весь киль был сплошь унизан различными ракушками, по большей части раскрытыми, с заостренными, точно зубья пилы, краями, которые резали в тысяче местах тело, руки, ноги и лицо наказуемого, так что появлялся он на поверхности весь окровавленный и израненный, зачастую с совершенно изуродованным лицом. Впрочем, люди компетентные уверяли, что это кровопускание даже полезно, так как благодаря потере крови, наказанный, если он не совсем захлебнулся и не успел еще испустить последнего вздоха, поправлялся. По уверению голландцев, из трех раз один раз наказанный оставался жив, т. е. приходил в себя, но впоследствии всю жизнь помнил свое подводное путешествие. Честь этого изобретения принадлежит голландцам, и, я надеюсь, никто не хочет оспаривать ее у них. Голландцы, известные своим флегматическим характером, во всех случаях, когда дело шло об утонченных пытках и мучениях, оказывались несравненно изобретательнее других, более живых и изобретательных наций.

Но капрал ван-Спиттер был человек вовсе не изобретательный и даже не сообразительный, и потому стоял на палубе, поворачиваясь во все стороны и положительно не мог придумать, как ему справиться с заданной ему командиром задачей. Как протянуть веревки под килем судна? Ну, еще те, что пойдут по бортам, можно будет как-нибудь приладить, а как провести от носа и от кормы, как тянуть на них человека?

Сколько ни думал, сколько ни потел капрал, для которого малейшее напряжение мысли было мучительной пыткой, ничего не мог придумать и положительно не знал, как взяться за дело.

— Тысяча чертей! — воскликнул он, наконец, утирая со лба пот голубым платком и стуча кулаком в свой широкий бычачий лоб. — Сто тысяч чертей! — продолжал капрал после пяти минут размышления. — Двести тысяч чертей! — бормотал он, свирепо сдвинув брови и снова ударяя себя в лоб, но стучал напрасно, как в дверь пустого сарая, откуда ему никто не отзывался, и, наконец, глубокий вздох вырвался из его богатырской груди. Он, кажется, призвал к себе на помощь всех чертей преисподней, но, вероятно, все они были заняты каким-нибудь другим делом, и никто из них не захотел помочь ему, хотя дело его было, бесспорно, дьявольское.

Но почему же капрал не обратился к содействию кого-нибудь из людей экипажа, преимущественно же к вахтенному начальнику? Ведь это было дело служебное. Он знал, что это будет напрасно, знал, что весь экипаж от мала до велика стоял на стороне Костлявого, и что никто не захочет ему помочь, и потому решился прибегнуть к ним только в самом крайнем случае, но теперь, истощив все свои ресурсы, скрепя сердце, подошел к Дику Шорту, который все время наблюдал за ними молча, и обратился к нему со следующими словами:

— Пожалуйста, мингер Шорт, мингер Ванслиперкен приказал вчера килевать этого парня! Объясните мне, как это надо делать:

Шорт взглянул на капрала, но ничего не сказал.

— Мингер Шорт, я имел честь повторить вам приказание мингера Ванслиперкена!

Шорт опять-таки ничего ему не ответил, но, перегнувшись через перила люка, позвал: «Джемми!»

Джемми соскочил с своей койки и появился на нижней палубе.

Капрал подумал, что Шорт собирается при посредстве Джемми удовлетворить его требованиям, и стал терпеливо ждать.

— Людей! — откомандовал Шорт. Джемми вызвал свистком команду наверх.

— Шлюпку! — сказал Шорт, указав глазами на маленькую шлюпку, подвешенную на корме.

Так как все это походило на приготовления к килеванию, то капрал был весьма доволен. Когда шлюпка была спущена, Шорт сказал, указав рукой по направлению берега: «Мясо».

Кобль отлично понимал его приказания и не требовал никаких дальнейших пояснений, а без рассуждений отпихнулся от судна и поехал за провиантом, а Дик Шорт продолжал ходить мерным шагом взад и вперед по палубе.

Заметив свою ошибку, капрал снова подошел к нему.

— Мингер Шорт, вы, пожалуйста, все приготовьте!

— Нет! — ответил Шорт грозно и отвернулся от капрала.

— Разрази Бог, да ведь это бунт! — пробормотал капрал и тотчас же направился вниз доложить лейтенанту о положении дел наверху.

Мистер Ванслиперкен уже встал. Всю ночь он не мог заснуть от тревожных соображений, а когда, наконец, заснул на час, то страшный кошмар не переставал мучить его вплоть до полного пробуждения. Ему снилось, что он истощил все усилия, чтобы утопить Костлявого, но все напрасно: едва только парень как будто умирал, как снова оживал. Ему казалось, будто душа Костлявого превратилась в маленькое, юркое существо, вроде крошечного мышонка. Едва только он выгонял этого зверька изо рта, как тот влезал в ухо Костлявого, а когда он выгонял его через ноздрю, тот проникал сквозь большой палец ноги, доводя Ванслиперкена до отчаяния, так что он лежал, обливаясь потом. Затем картина менялась, — и совершенно оживший Костлявый бил его, а также вдова Вандерслуш, даже Снарлейиоу кусал его. Наконец он упал с громадным камнем на ногах в воду и на этом проснулся. Понятно, что такого рода сны не освежили и не успокоили лейтенанта Ванслиперкена, и когда он поутру стал бриться, что делал ежедневно, то руки у него дрожали, и он дважды сильно порезался, что тоже не могло способствовать его доброму расположению духа. И вот, к довершению бед, еще явился капрал с донесением о странном поведении старшего офицера. Никогда еще лейтенант Ванслиперкен не доходил до такой степени бешенства, как в этот момент. Наскоро накинув на себя платье, он выбежал на палубу и приказал Джемми свистать всех наверх на килевание.

Джемми приложил свой свисток к губам и высвистнул нечто, похожее на «всех наверх, всех килевать!» Лейтенант, хотя и заметил это искажение своего приказания, но счел за лучшее сделать вид, что ничего не заметил. Одна старинная английская пословица говорит, что можно лошадь насильно привести к водопою, но нельзя ее заставить пить; так вышло и здесь; все люди выбежали наверх и стояли, как вкопанные; никто не шевельнулся, не трогался с места; только один Костлявый проявил некоторое усердие и расторопность. Услыхав, что свистят всех наверх, он бегом вылетел на палубу, махая руками и выпучив глаза, стараясь угадать, что следует делать и в чем помочь. Но капрал, который, судя по быстроте его движений, полагал, что парень хочет броситься за борт, чтобы избежать страшного наказания, схватил его на бегу за шиворот и, держа его левой рукой, взял правой под козырек и объявил лейтенанту: «Осужденный приведен!»

Это вернуло лейтенанта Ванслиперкена к действительности; он прервал свое хождение по палубе и на секунду глубоко призадумался.

— Все там готово на носу? — грозно спросил он. Никто не отвечал.

— Боцман, я спрашиваю, все ли готово?

— Нет, сэр, — ответил Джемми, — никто не знает, что надо делать; я — тоже: я никогда не видал ничего подобного за все время своей службы. Весь экипаж до последнего человека говорит то же самое!

Поняв из этого ответа, что команда отказывается ему повиноваться, лейтенант подозвал шестерых солдат и, приказав им следовать за собой, заставил их готовить канаты, а другим приказал вывести вперед Костлявого.

— Бога ради, сэр, что вы хотите со мной делать? — взмолился бедняга, только теперь сообразив, что дело, кажется, не на шутку доходит до килевания.

— Раздеть его! — приказал Ванслиперкен.

— Раздеть меня?! — запротестовал Костлявый. — В такой-то холод, когда снег валит хлопьями! Да разве мне и так не достаточно холодно?

— Тебе будет еще холоднее там, под килем, мерзавец! — заревел на него лейтенант.

— Господи, до что же я сделал?! — воскликнул Костлявый в то время, как солдаты стаскивали с него платье и обнажали его иссохшее, истощенное тело.

— Где моя собака? Сознавайся сейчас!

— Да как же я это могу знать?! И чем я виноват, что ваша собака сбежала! За что же меня-то тащить под киль?

— Я научу тебя, как швырять камни в канал, негодяй! — заскрежетал на него зубами Ванслиперкен.

— Бог с вами, сэр, делайте со мной, что хотите, но если уже хотите убить меня, так делайте это скорее! Я все равно знаю, что не вернусь живой!

Тут мистеру Ванслиперкену припомнился его сон, и он начинал уже опасаться, что и килевание не поможет ему извести этого парня.

Под руководством самого лейтенанта солдаты делали приготовления к килеванию, тогда как вся команда куттера в полном сборе стояла неподвижно, не шевельнув пальцем, чтобы помочь. Каждый из боковых канатов привязывался к правой и левой руке несчастного, а вокруг пояса был обмотан другой канат о двух концах, причем было приказано не тянуть слишком сильно кормовой канат, чтобы наказанный дольше оставался под водой.

В тот момент, когда капрал ван-Спиттер поднял тщедушное, посиневшее от холода тело Костлявого. Ванслиперкен вдруг одумался и захотел выпытать у Костлявого, где его собака.

— Слушайте, сэр, — сказал он, — если вы хотите избежать этого наказания, скажите мне, что сталось с моей собакой! Я знаю, что это вам известно, и даю вам 10 минут на размышление!

Теперь снег падал так часто, что трудно было даже различить длину судна; нагое тело положенного теперь на доски палубы Костлявого сразу запорошило и затем в несколько минут покрыло густой пеленой, точно саваном. Он лежал неподвижно, временами тряся головой, чтобы стряхнуть снег с лица, и молчал; только злая улыбка на мгновение мелькала у него на губах.

— Ну, что же, сэр, скажете вы мне, где моя собака, или я вас сейчас за борт?! — повторил лейтенант.

— Нет, не скажу! — отозвался Костлявый.

— А ты знаешь, негодяй, где она?

— Знаю!

— И не скажешь?

— Нет! — крикнул Костлявый. — Ни за что, никогда!

— Капрал, за борт его! — заревел уже совершенно обезумевший от бешенства Ванслиперкен, как вдруг среди экипажа раздался громкий, испуганный крик, и, к неописанному удивлению Ванслиперкена, капрала, а главным образом Костлявого, на бак вбежал Снарлейиоу, кинулся к Костлявому, которого уже поднял и держал в воздухе ван-Спиттер, укусил его в икру и затем громко и гулко рявкнул по своей всегдашней привычке: «Boy!» «Boy!» «Boy!»

Появление собаки в этот момент произвело немалое волнение. Ванслиперкен понял, что теперь у него нет уже основания килевать несчастного парня, что ему было столь же неприятно, сколь было приятно видеть вновь свою собаку. Капрал тоже, видимо, был очень разочарован; что же касается Костлявого, то, услыхав лай собаки, он вскочил на колени, посмотрел на нее блуждающими глазами, как будто это было какое-нибудь привидение, и вдруг запрокинулся в глубоком обмороке. Весь экипаж судна был поражен; матросы молча переглядывались друг с другом, и только Янсен пробормотал вполголоса:

— Видно, эта собака — не собака! Ванслиперкен приказал унести Костлявого вниз, затем направился к кормовой части палубы. Встретив по пути Кобля, он осведомился, откуда явилась собака, и услышал, что она прибыла с шлюпкой, ходившей за мясом и свежим провиантом. На это Ванслиперкен не сказал ни слова и пошел в свою каюту, сопровождаемый по следам тем же Снарлейиоу с низко опущенной головой и защемленным между задними ногами хвостом.