На следующее утро лейтенант Ванслиперкен был разбужен воем Снарлейиоу у дверей его каюты. Изгнанная из нее накануне Шортом и Коблем, собака провела ночь под лестницей и поутру во время уборки выбежала наверх, где была встречена Джемми Дексом, который запустил в нее метлой так метко, что заставил ее перекувырнуться и чуть не переломил ей одну из задних лап. Ковыляя на трех ногах, Снарлейиоу добралась до дверей каюты своего господина и принялась жалобно выть. Заслышав этот вой, Ванслиперкен соскочил с кровати и впустил собаку. Ее подшибленная нога сразу бросилась ему в глаза; несмотря на все условия, он никак не мог припомнить, каким образом собака оказалась за дверью, и почему сам он проспал одетым. Разгневанный тем, что кто-то осмелился тронуть его собаку, он позвонил, и когда на зов явился Костлявый, строго спросил:

— Как это случилось, сэр, что моя собака осталась за дверью?

— Не могу знать, сэр! Я ее не выгонял!

— Кто ее зашиб?

— Не могу знать, сэр, я ее не трогал!

Ванслиперкен собирался уже дать волю своему гневу, когда Костлявый, уловив это, сказал:

— Я не могу понять, сэр, как это случилось, но только матросы, когда мыли палубу, нашли там на корме ваш охотничий нож! Кто-нибудь снес его туда — это несомненно!

Ванслиперкен побледнел.

— Кто мог это сделать?

— И я удивляюсь тоже, кто мог взять у вас из каюты этот нож? Странное дело! — и парень взглянул прямо в глаза своему господину.

— Выйдите отсюда, сэр! — сказал лейтенант, задрожав под этим упорным взглядом.

— Не прикажете ли разузнать, как этот проклятый нож попал туда?

— Не нужно! Делайте ваше дело, сэр, и не вмешивайтесь туда, где вас не спрашивают! Я имею большое желание выпороть вас за вашу небрежность!

«Хм! Вот это было бы мило!» — подумал Костлявый, запирая за собою дверь.

Чувство ненависти и жажда мести по отношению к Костлявому теперь с удвоенной силой закипала в груди Ванслиперкена, и, чувствуя себя в руках этого мальчишки, он жалел об одном, что ему не удалось утопить его.

«Погоди! Я его еще доконаю!» — думал лейтенант и, позабыв о том, что он бреется, так сильно полоснул себя бритвой по щеке, что чуть было не отрезал себе пол-лица.

Окончив свой туалет, Ванслиперкен потребовал завтрак, затем вышел на палубу и, убедившись, что погода стоит хорошая, приказал продолжать окраску судна, а сам отправился на берег — узнать в адмиралтействе, не будет ли ему каких-нибудь новых распоряжений.

Идя по улице, он заметил, что какая-то очень хорошенькая женщина то обгоняла его, от отставала, то снова нагоняла. Хотя Ванслиперкен всегда избегал подобного рода приключений, так как они неизбежно вовлекают в расходы, но, глядя на эту незнакомку, от души пожалел, что почтенная вдова Вандерслуш не похожа на нее.

— Право, мне кажется, что я заблудилась! — произнесла хорошенькая женщина, поравнявшись с лейтенантом. — Не можете ли вы указать мне, где находится Кастель-Стрит? Я положительно не найду дороги домой!

Кастель-Стрит была одна из лучших аристократических улиц города, как это было известно лейтенанту, и молодая особа смотрела так прилично, была так нарядна, что все это несколько обнадежило его. Он любезно подал ей руку, предложив вместе проводить ее до дому. После некоторого колебания и жеманства красавица согласилась, а когда они остановились у ее дверей, ей не оставалось ничего более, как пригласить его войти. Лейтенант Ванслиперкен, никогда не бывавший в хорошем обществе, был поражен роскошной обстановкой и богатым убранством квартиры. Прекрасная незнакомка рассказала ему, что она вдова, жаловалась на судьбу одиноких женщин, которых все обманывают; дала ему понять, что она очень богата и, когда он, просидев у нее с четверть часа, стал уходить, просила его навещать ее, наградив на прощанье таким взглядом, что лейтенант долго не мог забыть его.

Эта веселая и очаровательная вдовушка оказалась Нанси Корбетт, которая по совету леди Алисы разыграла всю эту комедию. На основании полученных от Могги сведений относительно характера Ванслиперкена, которого та описывала как человека жадного до денег и притом малодушного труса, контрабандисты, чтобы залучить его в свой лагерь, решили не только подкупить его деньгами, но прибегнуть еще и к другому, не менее сильному средству, чтобы заставить изменять своему государю.

И они действительно не ошиблись в своих расчетах. Конечно, предложи они ему прямо и открыто даже очень крупную сумму, чтобы он передался на их сторону, Ванслиперкен, при всей своей жадности, не решился бы на такой шаг из трусости и боязни, тогда как таким путем он становился более доверчив, не подозревая в этом никакой предумышленной цели и видя только ряд случайностей.

Имея своих агентов в Гаге, якобиты должны были поддерживать с ними постоянные сношения, а в то время это было крайне затруднительно; куттер же «Юнгфрау» очень часто посылался Гагу. Стало быть, завербовав Ванслиперкена, можно не только с полной безопасностью отправлять туда письма и депеши, но и сами агенты могли с полной безопасностью под его флагом переправляться в Англию.

Нанси, как оказалось, действовала как нельзя более удачно, так как лейтенант, выйдя от нее, мысленно решил послать вдову Вандерслуш ко всем чертям, если только он будет иметь успех у этой вдовушки, которая была настолько же прекрасна, насколько богата.

Вернувшись на судно, он заперся в своей каюте и, лаская свою собаку, приговаривал: «Подожди, моя бедная собака, твой барин заберет себе теперь такую вдовушку, что всякий ему позавидует; и она не потребует, чтобы я принес твой труп к ее порогу!»

При следующем посещении прекрасная вдовушка была еще очаровательнее, доверчиво советовалась с ним о своих денежных делах, говорила о своей семье, что ожидает к себе брата, который, однако, должен приехать тайно, так как состоит при дворе изгнанного короля Якова II, и явно высказывала свою приверженность дому Стюартов. Но ее политические убеждения, по-видимому, мало тревожили лейтенанта, а очаровательная вдовушка с каждым разом была милее, добрее и любезнее, вследствие чего Ванслиперкен, наконец, не выдержал и признался ей в своих чувствах.

Вдовушка краснела, потупляла глазки, говорила, что все это так неожиданно для нее, что она не может решиться дать ему немедленно ответ, но при этом была еще милее, еще ласковее.

Однажды, вернувшись на судно совершенно опьяненный чарами прекрасной вдовушки, лейтенант узнал, что его начальство требует его к себе на следующее утро и, явившись поутру в адмиралтейство, получил приказ немедленно идти в Гагу с депешами от короля Вилльяма Генеральным Штатам. Прямо из адмиралтейства Ванслиперкен направился к вдовушке и сообщил ей о полученном приказании; так как будто опечалилась, призадумалась и в конце концов осведомилась:

— А долго вы пробудете в отсутствии?

— Да неделю или дней десять! Я, как на крыльях, примчусь к вам, как только будет возможно!

— Но сознайтесь, есть у вас там знакомые? Я спрашиваю не о мужчинах, конечно! — сказала Нанси с притворной тревогой.

— Клянусь честью, я не знаю там ни одной женщины! — воскликнул Ванслиперкен, восхищенный этим признаком ревности со стороны такой хорошенькой женщины. — Но, увы! — Я должен с вами проститься. Мое начальство крайне строго и не допускает ни малейшего промедления!

— Проститься?! А я хотела вас просить об одной услуге: мне надо непременно переслать брату письмо. Милый лейтенант, не откажитесь доставить его ему… Ну, если вы меня любите, вы это сделаете, не так ли? — и она положила свою ручку ему на плечо, заглядывая в лицо.

— О, конечно, все, что вы только пожелаете, я сделаю для вас с величайшей радостью! — отвечал Ванслиперкен, принимая письмо из ее рук.

— Вы передайте его французскому агенту, а тот доставит его моему брату: он знает его адрес. Кроме того, у меня будет к вам еще просьба, только я боюсь, что вы сочтете меня очень неразумной! — краснея и как бы стесняясь, продолжала Нанси. — Я хотела вас просить написать мне оттуда всего только несколько строк… Напишите мне, что вы передали письмо — и… и… что вы сами благополучно прибыли… что вы здоровы… и…

Восхищенный Ванслиперкен обхватил вдовушку за талию и прошептал ей над самым ухом: «Я напишу, напишу непременно все, что вы хотите, моя дорогая!» после чего, пожеманившись и поломавшись немного, Нанси дала ему поцеловать себя в щеку; затем мнимая влюбленная парочка рассталась.

Менее часа спустя «Юнгфрау» снялась с якоря и ушла в море при благоприятном ветре. Но под вечер их захватил почти полный штиль, так что куттер почти не двигался с места. Большинство матросов собрались на баке, по обыкновению беседуя между собой. Предметом их беседы на этот раз были предположения относительно того, что сталось с капралом ван-Спиттером, причем все выражали пожелание, чтобы он никогда больше не вернулся на куттер. Когда же эта тема была исчерпана, все обратились к Джемми с просьбой спеть песню, — и Джемми запел.

Но едва успел он пропеть несколько совершенно безобидных куплетов, как Ванслиперкен прислал одного из солдат сказать, что впредь пение на судне воспрещается, и чтобы сейчас замолчали.

— У нас теперь всякая песня будет считаться за бунт! — сказал Кобль. — Этому, право, не будет конца!

— Потерпим немного! Про каждого вора припасена петля! — проговорил Джемми вполголоса, и все пошли вниз.

Мечтания Ванслиперкена о прекрасной вдовушке прерывались иногда другими, менее приятными мыслями. Как это ни странно, но он волне верил тому, что ему сказал Костлявый относительно его плавания по морю, и ему казалось, что в этом деле было нечто сверхъестественное, что случай этот должен служить ему как бы предостережением не предпринимать ничего более против этого парня. Ванслиперкен чувствовал к нему страх, хотя злоба и ненависть против Костлявого при этом ничуть не ослабели в нем. Что же касается того, что его могли подозревать в покушении на жизнь этого человека, то эта мысль уже не смущала теперь лейтенанта. Что из того, если даже они подозревают его, ведь никто не осмелится высказать этого подозрения! Кроме того, в уме Ванслиперкена вставал еще другой вопрос: как следует держать себя по отношению ко вдове Вандерслуш? Он твердо помнил старую английскую половицу: «не выливай грязной воды, пока не принес чистой», и решил продолжать свое ухаживание, а вместе с тем надеялся, что вдова его не примет.

Таковы были его намерения, пока он не бросил якорь в Амстердаме. Здесь, приказав себе подать шлюпку и отдав все необходимые распоряжения на время своего отсутствия, он приказал, чтобы никто из экипажа не смел отлучаться с судна, решив, что если вдова Вандерслуш не желает его общества, то он с своей стороны лишит ее столь приятного и прибыльного для нее общества его экипажа, расходовавшего в ее Луст-Хаузе почти все свои деньги.

— Вот как! — воскликнул Кобль, когда командирская шлюпка отчалила. — Теперь он вздумал нас лишить не только песен, но и свободы! Что же дальше-то будет? Нет, воля ваша, ребята, я не намерен этого терпеть!

— Я тоже! — сказал Шорт.

— Подождите, пока он помирится со вдовою, тогда он разом всех нас освободит!

— Mein Gott! Он никогда не запрещал нам отлучаться, куда хотим, во время стоянок! — произнес Янсен. — Мы не должны терпеть этого!

— Нет! — сказал Шорт.

— Нет, нет! — подхватили другие. — Мы этого не потерпим!

Между тем лейтенант, отдав в адмиралтействе срочные депеши, с которыми он был прислан, достал письмо, порученное ему прекрасной вдовушкой, и, к великому своему удивлению, увидел, что оно адресовано в ту же улицу, где жила вдова Вандерслуш. Ему не хотелось, чтобы она видела его, но делать было нечего. Мало того, означенный на письме дом приходился как раз против дверей дома вдовы, и когда он подошел к этому дому и постучал, ему не сразу отворили, а вдова, в это время стоявшая в дверях своего флигеля, смотрела на лейтенанта; Бабэтт выглядывала из-за ее плеча, а так как улица была узкая, то Ванслиперкен не мог сделать вида, что не заметил ее, и принужден был раскланяться, но вдова не сочла нужным ответить на его поклон. Наконец, лейтенанта впустили, проводив в комнату, окна которой были закрашены зеленой краской, так что никто не мог заглянуть в окна с улицы. Он очутился в присутствии высокого худощавого господина в подряснике, который любезно предложил ему кресло у стола.

Ванслиперкен вручил ему письмо, и тот, попросив разрешение прочесть, взломал печать и пробежал глазами содержание.

— Очень вам признателен за то, что вы доставили мне это письмо! — произнес высокий господин. — Вы, если не ошибаюсь, командуете здесь шлюпом?

— Королевским куттером, сэр! — с некоторою важностью заявил Ванслиперкен. — Я — лейтенант Ванслиперкен!

— Я запишу ваше имя, если позволите! — сказал высокий господин. — Но вы, вероятно, рассчитываете на некоторое вознаграждение, как я полагаю? Конечно, лейтенантское содержание довольно скромное. Мы же, слава Богу, можем лучше оплачивать оказываемые нам услуги!

С этими словами он отсчитал на столе 50 золотых червонцев и с любезной улыбкой придвинул их к Ванслиперкену, но, заметив, что тот смотрит на него с недоумением, поспешил вложить золото ему в руку и при этом прибавил: — Вы крайне обяжете меня, если заглянете ко мне перед тем, как будете уходить обратно в Англию! Я позволю себе поручить вам одно письмо к той особе, по поручению которой вы теперь здесь!

В первый момент Ванслиперкен был до того удивлен, что не сразу сообразил, что это значит, а затем у него мелькнула догадка, в чем дело, но золото было у него в руках, — и он не имел духа положить его обратно на стол. После минутного колебания он опустил червонцы в карман, обещав наведаться сюда перед отъездом, после чего откланялся и удалился.

Когда он вышел на улицу, вдова Вандерслуш и Бабэтт все еще стояли и подкарауливали его; но он был так взволнован, что не обратил на это внимания, а если бы знал, почему они так караулили его, и что произошло, то, вероятно, был бы еще более взволнован.

Вернувшись на судно, Ванслиперкен заперся в своей каюте, выложив груду золота на стол перед собой и долго наслаждался его видом, причем в мозгу его невольно вставал вопрос: не изменник ли он по отношению к своему государю и своей родине? И ответ каждый раз получался утвердительный, но мысль, что он мог стать обладателем прелестной портсмутской вдовушки, и вид золота, лежавшего на столе, были настолько соблазнительны, что в конце концов весы сами собой перетянули в их сторону. Он собирался убрать свое золото в надежное место, как вдруг кто-то постучал в дверь каюты. Поспешно спрятав червонцы, он отворил дверь и, к немалому удивлению, увидел перед собой капрала ван-Спиттера, который, приложив по-военному руку к козырьку, отрапортовал: «Честь имею явиться, благополучно прибыл на судно, мингер Ванслиперкен!»