Лейтенанту Ванслиперкену приказано было присутствовать со своей шлюпкой при высадке Его Величества, и когда король, сойдя на берег, сел в экипаж и уехал в своей Гаагский дворец, Ванслиперкен почувствовал большое облегчение.

В числе властей и должностных лиц, встречавших короля, на пристани был, конечно, и мингер ван-Краузе. Но вместо обычной приветливой улыбки, какою Его Величество отвечал раньше на его низкий поклон, король на этот раз ответил холодным коротким кивком и гневным, почти недружелюбным взглядом. А его приближенные, следуя примеру своего повелителя, тоже делали вид, что не замечали ван-Краузе и смотрели в сторону, когда он раскланивался с ними.

Чрезвычайно опечаленный такою переменой, синдик прямо с пристани вместо того, чтобы ехать во дворец, поспешил к себе домой и, как бомба, влетел в комнату Рамзая.

— Ну, что, мингер, как себя чувствует король? — спросил Рамзай, знавший, что ван-Краузе, только что с пристани.

Ван-Краузе рассказал ему о своем отчаянии и той обиде, какая ему нанесена публично.

— Нет, тут, должно быть, кроется какая-нибудь причина! — восклицал почтенный синдик.

— Ну, конечно, но неосновательная! — заметил Рамзай.

— Без сомнения, кто-нибудь оклеветал меня перед Его Величеством! — продолжал синдик.

— Это весьма возможно! Но могут быть и другие причины: короли вообще чрезвычайно подозрительны, а подданные бывают иногда слишком богаты и влиятельны. У королей всегда бывает много любимцев, которые были бы очень рады, чтобы ваше имущество было конфисковано, а сами вы заключены в тюрьму. Кроме того, и якобиты строят козни, готовят заговор за заговором, немудрено стать подозрительным и недоверчивым. Хотя я лично глубоко предан своему государю, но убежден, что в этом отношении на короля Вилльяма не больше можно положиться, чем на короля Якова. Все короли — короли и всегда будут награждать самые важные заслуги улыбками и самые пустяшные, сомнительные поступки виселицей. Если раз подозрение закралось в душу короля, то ничто в мире не в состоянии изгладить его!

— Но я хочу просить аудиенции — объясниться!

— Объясниться! К чему же это поведет! Неужели вы думаете, что король публично признает свою неправоту?

— Нет, но если он этот раз при всех гневно посмотрел на меня, то, может быть, в другой раз может милостиво улыбнуться! А то ведь я погиб, совсем погиб!

— Почему же погибли? — сказал Рамзай. — Вы только потеряете милость короля, но больше ничего, а без этого можно обойтись!

— Обойтись без этого! — воскликнул ван-Краузе. — Да ведь я синдик этого города! Могу ли я надеяться сохранить за собой это важное общественное положение, если буду в немилости у короля?!

— Да, это правда! Но что же делать? На вас напали сзади, вы не знаете, в чем вас обвиняют!

— Но в чем же меня могут обвинять, меня, такого преданного, такого верного слугу моего государя!

— Именно преданных-то слуг и подозревают в измене и предательстве. Но вы, быть можете, ошиблись. Мало ли какие пустяки влияют на расположение государей?

— Нет, нет, я не ошибся: он гневно смотрел на меня одного, а моего приятеля Энгельбака подарил милостивой улыбкой!

— В самом деле? Ну, в таком случае, можете быть уверены, что именно этот человек оклеветал вас!

— Как, Энгельбак? Мой закадычный друг!

— Да, я так думаю! Надеюсь, что вы никогда не доверяли ему тех важных государственных тайн, которые я сообщал вам; не то одного того факта, что они вам известны, было бы уже достаточно для обвинения!

— Неужели? Но в таком случае и вы можете быть заподозрены в недоброжелательстве королю и можете быть сочтены за тайного врага Его Величества!

— Я, может быть, получаю эти сведения от людей, не вполне приверженных королю, но это еще ничего не доказывает: я не сообщаю их никому! Никто не узнал от меня ничего; я доверял только вам, рассчитывая, что вы сумеете сохранить все это в тайне, и я уверен, что вы не передавали ничего этому человеку!

— Может быть, иногда мне случалось намекнуть ему кое о чем. Боюсь, что это могло случиться. Но ведь это — мой закадычный друг!

— Если так, то гнев короля на вас меня не удивляет. Энгельбак, получая от вас такие сведения, которые никому не должны были быть известны, счел своим долгом сообщить о том правительству и тем самым возбудить подозрения против вас!

— Боже правый! Что же мне теперь делать? — воскликнул синдик в совершенном отчаянии.

— Надо ожидать всего худшего и заблаговременно принимать меры. Вы — человек состоятельный, и тем хуже для вас, если вы не позаботитесь теперь же припрятать ваши деньги в надежное место, где до них нельзя будет добраться, и если теперь же не постараетесь незаметно превращать в деньги все, что возможно, реализовать свои капиталы так, чтобы их во всякое время можно было увезти с собой, когда представится надобность бежать из этой страны. Все это, может быть, кончится благополучно, хотя я этого не думаю, но во всяком случае, что бы ни случилось, я, как ваш гость, останусь верен вам и разделю с вами вашу судьбу, какова бы она ни была! На это вы смело можете рассчитывать!

— О, молодой человек! Вы наш истинный друг! Бедная моя Вильгельмина, что станется с ней? Недаром говорит псалмопевец: «Не надейся на Князи»… Но мне нельзя терять времени, дела не терпят. Благодарю вас, дорогой друг, за доброе слово и добрый совет, которому я непременно последую!

С этими словами синдик вышел от Рамзая и поспешил в свою контору, где его ждали важные дела.

За это время Рамзай успел окончательно покорить сердце Вильгельмины, признался ей в любви и вырвал у нее признание, мало того, сумел приобрести над ней такое влияние, что уговорил ее скрывать до поры до времени от отца их взаимную любовь. Рамзай говорил, что ждет со дня на день получить приличное состояние, и что до того времени он не себя вправе просить руки Вильгельмины.

Предусмотрительному молодому человеку удалось, кроме того, заставить Вильгельмину отрешиться от политических убеждений ее отца, в которых она выросла и была воспитана, хотя сам он до настоящего времени еще не признался ей, что был сторонником враждебной стороны. Он намеревался, как только его услуги потребуются в другом месте, просить руки Вильгельмины и увезти ее с собою ко двору короля Якова тотчас после свадьбы, предоставив мингеру ван-Краузе думать о нем, что ему угодно. Но теперь, когда старик так скомпрометировал себя в глазах существующего правительства, дело могло повернуться совершенно иначе.

Вскоре по уходе синдика Рамзай отправился к Вильгельмине и рассказал ей о случившимся с ее отцом, выставив его несправедливо обиженным человеком, яркими красками изобразив, как сильно он должен будет пострадать, и сообщил ей о поданном им ее отцу совете, прося ее с своей стороны поддержать его и настоять на том, чтобы отец ее позаботился обеспечить себя от полного разорения.

Вильгельмина было страшно возмущена поведением короля по отношению к ее отцу и в разговоре с последним горячо настаивала на том, что следует покинуть страну, где нисколько не ценят верных слуг, где так оскорбляют и обижают человека и т. д.

Таким образом король Вилльям потерял совершенно неожиданно одного из самых искренних и горячих своих сторонников в лице синдика ван-Краузе.