Мы провели в нашем убежище двое суток, чтобы восстановить наши силы и дать отдохнуть коням. На второй день мы услышали раскаты грома; разразилась гроза, которая должна была угасить пожар, но мы не заботились о том, что происходит наверху. Еды и питья у нас было вдоволь, лошади скоро оправились и отдохнули, и мы немало забавлялись, слушая жалобы пастора, который, сокрушаясь от гибели своих рубашек, забыл свою профессиональную сдержанность и проклинал Техас и техасцев, прерии, буйволов и пожар.

Один из юристов тоже горько жаловался, так как, хотя он и родился в штатах, но был ирландского происхождения и не мог забыть о бутылке с виски, принесенной в жертву Габриэлем.

— Такое добро! — восклицал он. — Лучший напиток, какой только видели в этой проклятой стране, пропал из-за грязных буйволов, черт бы их побрал! Эх! Господин Овато Ваниша — между прочим, курьезное иностранное имя, — дайте-ка мне еще ломтик телятины. Право, я подумал было, что эти твари бегут за виски.

На третий день утром мы тронулись в путь и сначала проехали несколько миль вниз по течению, по бесчисленным трупам, которых не мог унести вздувшийся после грозы поток. Миллионы животных превратили подъем на противоположную сторону в отлогий спуск, так что мы выбрались на прерию задолго до полудня. Какое печальное и удручающее зрелище! Куда не взглянешь, всюду голая почерневшая земля: ни травинки, ни кустика не уцелело от огня; а тысячи полусгоревших тел оленей, буйволов и мустангов покрывали прерию по всем направлениям. Горизонт перед нами был закрыт грядою высоких холмов, к которой мы держали путь, медленно пробираясь среди трупов всевозможных животных. Наконец мы достигли вершины холма и убедились, что находимся над одним из притоков Тринити Райвер, образовавшим здесь род длинного озера в милю шириной, но чрезвычайно мелкого; дно состояло из плотного белого песка и казалось усеянным блестками золота и осколками хрусталя.

Это зрелище не преминуло оказать действие на предприимчивую американскую натуру, и доктор немедленно сочинил новый проект обогащения. Он не поедет в Эдинбург; это чепуха; здесь богатство под руками. Он составит в Нью-Йорке компанию с капиталом в миллион долларов — «Общество добычи золота, изумрудов, топазов, сапфиров и аметистов», с десятью тысячами паев, по сто долларов пай. Через пять лет он будет богатейшим человеком в мире; построит десять городов на Миссисипи и будет бесплатно снабжать команчей порохом и ружьями, чтобы они очистили землю от техасцев и буйволов. Пока он рассказывал, мы достигли противоположного берега и стали подниматься на узкий гребень, заросший зелеными кустарниками, теперь истоптанными и смятыми, так как здесь прошли стада, бежавшие от огня, который угас, достигнув «волшебного озера», как мы окрестили его. Проехав еще полчаса мы увидели странное и необыкновенное зрелище.

На роскошной зеленой прерии, пестревшей розовыми цветами клевера и шиповника, всюду насколько хватит глаз лежали сотни тысяч всевозможных животных; иные спокойно лизали свои лапы, другие, вытянув шеи, но не двигаясь с места, щипали окружающую траву. Зрелище было поразительное и напоминало гравюры, изображающие рай в старинных библиях. Волки и пантеры лежали в нескольких шагах от антилоп; буйволы, медведи и лошади отдыхали бок о бок, не находя в себе силы двинуться с того места, где каждый упал, выбившись из сил.

Мы проехали мимо огромного ягуара, свирепо глядевшего на теленка, который лежал в десяти шагах от него. Увидев нас, зверь попробовал встать, но, чувствуя свою беспомощность, свернулся в кольцо, закрыл голову лапами и издал протяжный, не то жалобный, не то угрожающий вой.

Мы остановились на берегу небольшого озерца, расседлали коней и пустили их на траву, а сами закусили холодной телятиной, так как нам претило убивать жалких, измученных тварей. Неподалеку от нас лежал прекрасный благородный олень. Он до того ослабел, что не мог подвинуться на несколько дюймов, чтобы достать травы, а сухой, высунутый язык ясно показывал, что он изнемогает от жажды. Я нарвал пригоршни две клевера и поднес к его морде; он попытался жевать и не мог.

Я взял у доктора меховую шапку, наполнил ее водою и принес оленю. Какой выразительный взгляд! Какие прекрасные глаза! Я брызнул сначала на его язык, а затем поднес воду к его ноздрям, после чего он выпил ее. Когда я принес еще шапку, благородное животное стало лизать мне руки и, выпив воду, попыталось встать и пойти за мною; однако силы изменили ему, и оно могло только следить за мною взглядом, говорившим красноречивее всяких слов. Мне не трудно было понять его значение! Толкуйте о превосходстве человека! Человек неблагодарен, как змея, тогда как лошадь, собака и множество других «бездушных скотов» никогда не забывают ласки.

Я недоумевал, куда девались наши трое юристов, пропадавших более двух часов. Я уже собирался отправиться на поиски, когда они вернулись; их ножи, томагавки и одежда были забрызганы кровью. Оказалось, что они предприняли экспедицию против волков и убивали их, пока не выбились из сил.

Мы оставались здесь до вечера, и доктор изготовил нам к ужину медвежонка с приправой из каких-то степных трав, придававших мясу особый вкус и аромат. Он был очень доволен нашими похвалами его кулинарным талантам и, отказавшись от учреждения «Общества добычи золота, изумрудов, топазов, сапфиров и аметистов», объявил, что бросает ланцет и поступает поваром к какому-нибудь бонвивану, или к padres мексиканского монастыря. Он говорил, что сумеет приготовить самую костлявую старуху так, что ее мясо будет белым, нежным и вкусным, как мясо цыпленка; но когда я предложил ему отправиться к кайюгам западного Техаса или клубам Западного Колорадо и предложить им свои услуги, он снова изменил намерение и стал составлять план возрождения туземцев Америки.

Поужинав, мы напоили и выкупали в озере лошадей, а покончив с этим делом, улеглись спать, но не успели глаз сомкнуть, как разразился страшный ливень, в несколько минут промочивший нас до нитки. Если припомнит читатель, все мы, за исключением Габриэля, оставили свои одеяла в степи, так что теперь дрожали от холода, а развести огонь при таком дожде нечего было и думать. Прескверная была ночь; зато этот холодный дождь спас изнемогавших от жажды животных, страдания которых мы принимали так близко к сердцу. Всю ночь мы слышали, как олени и антилопы пробирались к озеру; дважды или трижды отдаленный рев пантер показал нам, что эти страшные животные уходили подальше от нашего соседства; а дикий вой грызущихся волков давал понять, что если они еще не набрались достаточно сил, чтобы бежать, то могли добраться ползком до трупов убитых товарищей.

Наконец, теплые лучи восходящего солнца рассеяли угрюмый мрак ночи. Олени, лоси и антилопы все уже рассеялись; отдельные мустанги и буйволы щипали траву, но большинство еще лежало на траве; волки, от того ли, что они устали больше других, или объелись мясом своих убитых товарищей, казались еще беспомощнее, чем вчера. Мы напоили коней, закусили холодной медвежатиной и тронулись в путь.

Так как наши лошади совершенно оправились от усталости, то мы ехали крупной рысью и вскоре обсушились и согрелись под лучами благодатного солнца. Мы проехали шесть или семь миль, огибая сплошную массу отдыхавших буйволов, когда наткнулись на сцену, наполнившую нас жалостью. Четырнадцать голодных волков, шатавшихся и спотыкавшихся от слабости, напали на великолепного вороного жеребца, который не мог встать на ноги от слабости. Его шея и бока были уже покрыты ранами, и мучения его были ужасны. Такое благородное животное, как конь, всегда найдет в человеке защитника против таких кровожадных врагов. Мы сошли с лошадей и живо расправились с волками; но злополучный жеребец был уже до того изранен, что шансов поправиться для него не было, и так как ему неминуемо приходилось стать жертвой другой партии его степных врагов, то мы решили сократить его страдания ружейным выстрелом. Это был акт милосердия, но все же уничтожение благородного животного привело нас в печальное настроение духа. Заметив это, доктор постарался развеселить нас следующей историей:

— Все нью-йоркские любители устриц хорошо знают самого жизнерадостного трактирщика в мире, старого Слика Брэдли, хозяина трактира «Франклин» на улице Перл.

Старый Слик благодушного нрава и всегда лучезарен: горд своим погребом, своим заведением, своей женой, а пуще всего своей вывеской, то есть желтой головой Франклина, написанной каким-то живописцем, страдавшим разлитием желчи.

Слик держит свое заведение более сорока лет и нажил порядочный капиталец, однако не желает бросить дела. Нет! До дня своей смерти он будет сидеть за буфетом, покуривая гаванну и машинально играя двумя бумажниками в глубоких карманах своего жилета: в одном десятидолларовые билеты, в другом пятидолларовые и мельче. Слик Брэдли самый независимый человек в мире; он фамильярно шутит со своими посетителями и, кроме уплаты по счету, умеет вытягивать у них деньги посредством пари, так как держать пари — мания Слика; он готов держать пари на что угодно, на сколько угодно; попробуйте сделать ему какое-то ни было возражение, и оба бумажника немедленно являются на сцену: «Я лучше знаю», — заявляет он, — «думаете, нет? Сколько ставите — пять, десять, пятьдесят, сто? А! Не хотите? Стало быть знаете, что я прав!» Сказав это, он начинает с видом самодовольного превосходства расхаживать по комнате, повторяя: «Я лучше знаю».

Когда-то Слик любил хвастаться, будто еще ни разу не проиграл пари, но со времени одного забавного случая, заставившего весь Нью-Йорк потешаться над ним, он признается, что однажды потерпел поражение, так как хотя и выиграл пари, но уплатить пришлось ему же, и притом в пятьдесят раз больше ставки. Вот как он сам рассказывал мне об этом случае.

Однажды двое молодых франтов, одетые по самой последней моде, подкатили в коляске к «Франклину». Так как это были новые клиенты, то хозяин, распустившись в лучезарную улыбку, пригласил их в салон № 1, решив в уме своем, что незнакомые посетители по меньшей мере воротилы Уолл-стрита, и следовательно, не поднимут спора из-за счета.

Им был подан роскошный обед со старыми винами, с тонкими сигарами, и почтенный хозяин подводил мысленно приличествующий итог счета, когда из комнаты посетителей раздался звонок, и Слик, улыбаясь, засеменил наверх.

— Ну, старина, — сказал один из франтов, — шикарный обед, клянусь Юпитером; доброе вино, прекрасные сигары. Небось, посетителей хоть отбавляй, а?

Слик ухмыльнулся; он весь был гордость, радость и счастье.

— Лучше хорошего обеда ничего нет в жизни, — продолжал франт № 1. — Иные едят только для того, чтобы жить — глупцы! Я живу для того, чтобы есть: вот истинная философия. Давайте-ка счет, старина, да смотрите: составьте его, как для старых посетителей, без надбавок, потому что мы намерены бывать у вас часто, — не так ли?

Последние слова относились к франту № 2, который, уложив комфортабельно ноги на угол стола, ковырял вилкой в зубах.

— Я не прочь! — процедил № 2, — обед хорош! Чертовски уютно, жаль только, что нет шампанского.

— Помилуйте, джентльмены, — воскликнул Слик, — что же вы не сказали? Да у меня лучшее в городе шампанское.

— Право? — подхватил № 1, чмокнув губами. — Настоящее? Что ж, тащите бутылочку, да присаживайтесь к нам; велите подать три бокала; клянусь Юпитером, я хочу выпить за ваше здоровье.

Когда Слик вернулся, посетители были в самом веселом настроении духа и хохотали над чем-то так, что только за бока хватались. Слик тоже хохотал; но времени не терял и спустя мгновение разливал по бокалам золотистую влагу. Гости взялись за бокалы, чокнулись, выпили за его здоровье и продолжали смеяться.

— Так ты и проиграл пари? — спросил № 2.

— Да, черт побери, пришлось уплатить сотню долларов, и, что еще хуже, все надо мной потешались.

Слик был задет за живое: молодые люди хохочут, толкуют о каком-то пари, а он ничего не знает. Он был очень любопытен, и, зная по опыту, что вино развязывает языки, сделал попытку узнать, в чем дело.

— Прошу прощения, джентльмены, может быть это чересчур смело с моей стороны, но не могу ли я узнать, что это за пари, воспоминание о котором приводит вас в такое веселое настроение духа?

— Я расскажу вам, — воскликнул № 1, — и вы увидите, какого я свалял дурака. Вам без сомнения известно, что нет никакой возможности следить за качаниями маятника, размахивая рукою взад и вперед и приговаривая «раз туда — два сюда, раз туда — два сюда…» То есть, нет возможности в том случае, когда вокруг вас говорят и толкутся люди. Однажды я обедал в компании веселых приятелей в ресторане; против нас на стене висели часы, и разговор зашел о трудности проделать «раз туда — два сюда» в течение получаса, ни разу не сбившись. Я же, можете себе представить, воображал, что нет ничего легче, и утверждал это. Результатом было пари на сто долларов: я должен был простоять полчаса перед часами, размахивая рукой вслед маятнику и приговаривая: «раз туда — два сюда»; приятели могли говорить и кричать мне что угодно, только не дотрагиваться до меня. Ну-с, начал я эту штуку, а они продолжали смеяться, болтать, петь. Спустя три минуты я почувствовал, что дело гораздо труднее, чем я ожидал; однако справлялся с ним успешно; как вдруг кто-то сказал: «смотрите-ка, вон мисс Рейнольдс под ручку с Дженкинсом: счастливец!» А надо вам сказать, хозяин, что мисс Рейнольдс моя возлюбленная, а Дженкинс мой злейший враг… Разумеется, я ринулся к окну посмотреть, правда ли это, и в то же мгновение залп хохота показал мне, что я проиграл пари.

— Как я уже сказал, Слик Брэдли был страстный охотник держать пари. Кроме того, он гордился своим самообладанием; и так как у него не было возлюбленной, к которой он мог бы приревновать, то лишь только джентльмен окончил свой рассказ он не теряя времени приступил к делу.

— Да, — сказал он, — вы проиграли пари, но это ничего не доказывает. Я тоже думаю, что это самая легкая штука в мире. Я выдержал бы и полчаса, и час.

Джентльмен засмеялся и сказал, что он ошибается; тогда задетый за живое Слик возразил, что если это не слишком смело с его стороны, то он предлагает пари, что выдержит полчаса. Сначала они отказывались, говоря, что не желают выигрывать наверняка, пользуясь его незнанием; но так как он настаивал, то они согласились поставить двадцать долларов; и Слик, став перед большими дедовскими часами, принялся помахивать рукой в такт маятнику, приговаривая: «раз туда — два сюда».

Двое джентльменов не преминули увидеть на улице целый ряд происшествий: сначала матрос зарезал женщину, потом опрокинулся омнибус, и, наконец, загорелась соседняя лавка. Слик кивал головой и снисходительно усмехался, не прекращая своего занятия. Он был слишком старой лисицей, чтобы поддаться на такие детские уловки. Вдруг № 2 заметил № 1, что когда держат пари, то ставки должны лежать на столе.

— Не слишком хитрая выдумка, — подумал Слик и, засунув левую руку в карман, достал бумажник с более крупными билетами и протянул его посетителям.

— Ну, — воскликнул № 2, обращаясь к товарищу, — видно, мы проиграем пари; этот молодец невозмутим; его ничем не проберешь.

— Погоди; я сумею сбить его с толка, — шепнул другой ему на ухо, но так громко, что Слик слышал его слова.

— Хозяин, — продолжал он, — мы полагаемся на вашу добросовестность и пойдем побеседовать с добрейшей мистрисс Слик.

С этими словами они вышли из комнаты, оставив дверь открытой.

Слик не был ревнив. Кроме того, бар был полон народа; и он не сомневался, что это только уловка молодых людей, которые будут следить за ним, спрятавшись за дверь. В конце концов это были совсем неопытные юнцы, и он не сомневался, что выиграет пари, и жалел только, что ставка не велика.

Прошло двадцать минут, когда в комнату вошел сынишка Слика.

— Папа, — сказал он, — какой-то джентльмен желает видеть тебя внизу, баре.

— Новая уловка — подумал хозяин, — только нет, шалишь, не поймают… Раз туда — два сюда… И когда мальчик подошел к нему и повторил свои слова, Слик дал ему подзатыльника: Пошел вон. Раз туда — два сюда.

Мальчик ушел с плачем, а вскоре вернулся с мистрисс Слик, которая сердито закричала: «Полно тебе дурить; джентльмен, которому ты продаешь городской участок, дожидается тебя с деньгами».

— Нет, они не поймают меня, — подумал Слик, и на все приставания и упреки мистрисс Слик он отвечал невежливым: «раз туда — два сюда». Наконец, часовая стрелка показала полчаса, и хозяин, выиграв пари, повернулся.

— Где они? — спросил он жену.

— Кто они? О ком ты говоришь? — отвечала она.

— Двое джентльменов, разумеется.

— Да они ушли уже двадцать минут назад. Слик был, как громом, поражен.

— А бумажник? — пролепетал он в ужасе.

Жена взглянула на него с невыразимым презрением.

— Так, значит, ты отдал им свои деньги, болван!

Вскоре Слик убедился, что он потерял пятьсот долларов, не считая стоимости двух обедов. С тех пор он держит пари только на наличные и в присутствии свидетелей.