Пленники собрались в одно место; одни из них сидели, другие стояли. Никто не казался особенно удрученным своей участью, но по их нетерпеливым движениям я мог заметить, насколько их раздражало быть связанными.

Мое внимание особенно привлекал пожилой господин, которого называли мистером Эвелин. Несмотря на выражение глубокого горя на лице, оно носило отпечаток сердечной доброты. Я сам не понимал почему, но чувствовал, что он интересует меня больше других. Я испытывал к нему какое-то влечение, в связи с желанием защитить его от злобы его неприятелей.

Как только матросы удалились, Джон Гоф пригласил мистера Эвелина сесть около него. Может быть, он сделал это с целью помешать ему освободить своих товарищей. Он не был связан, как другие, и с его помощью пленникам легко было бы осилить своего сторожа раньше, чем товарищи придут ему на помощь. Джон Гоф был хорошо вооружен, остальные не имели никакого оружия при себе, и было мало вероятности, что они рискнут своею жизнью в такой безнадежной попытке.

М-р Эвелин подошел и спокойно сел на указанное место. Я наблюдал за ним с возрастающим интересом, и как оно ни странно может показаться, но чем более я смотрел на его почтенное лицо, тем сильнее росла во мне уверенность, что я видел его раньше. Очевидно, это было невозможно, но тем не менее эта мысль овладела мною, и я испытывал странное чувство удовольствия, наблюдая за различными выражениями этого лица.

— Джон Гоф, мне жаль, что вы участвуете в таком дурном деле! — сказал он громко своему собеседнику.

Джон Гоф не отвечал; он сидел ко мне спиною, и я не мог видеть впечатления, которое произвело на него это замечание.

— Ваши товарищи — дурные люди, я это знаю, — продолжал м-р Эвелин, — и ничего хорошего от них не жду. Но вы, я уверен, получили лучшее воспитание, а потому ваша ответственность за участие в этом дурном деле гораздо серьезнее!

— Не советую вам говорить так при них, м-р Эвелин! — наконец, заговорил Джон Гоф голосом, далеко не спокойным, — или же я не отвечаю за последствия!

— Я их не боюсь, Джон Гоф; что бы ни случилось, это мало изменит положение человека и без того стоящего на краю могилы, человека, пережившего всех своих родных и не оставляющего после себя ничего, кроме воспоминания о своих несчастиях. Но человеку в цвете лет, как вы, Джон Гоф, у которого есть родные и друзья, дорожащие его добрым именем, — следует поступать иначе. Что испытают ваши почтенные родители, когда узнают, что вы примкнули к шайке пиратов?

— Послушайте, мистер Эвелин! — воскликнул Джон Гоф дрожащим голосом, Вы не имеете права читать мне нравоучения. Я сделал для вас всех все, что было в моей власти. Пираты очень живо покончили бы с вами, если бы я не вмешался и не указал им на этот необитаемый остров!

— Остров, на котором вы, как видно, предоставили бедной женщине умереть с голоду?

— Я не был виноват в этом преступлении и сделал все возможное, чтобы не допустить его!

— Было бы несравненно благороднее, — возразил м-р Эвелин, — если бы вы остались вместе с нею на острове и предоставили вашим преступным товарищам уехать без вас; но дело в том, что вы бесхарактерны и нерешительны, Джон Гоф; вас слишком легко склонить на дурное дело; вы слишком медлите следовать хорошим побуждениям; вы столько же виноваты в смерти этой бедной женщины, как если бы пустили ей пулю в лоб, прежде чем покинуть ее на безлюдном острове. В самом деле, я и сам не знаю, быть может, это последнее было бы еще меньшим преступлением!

Джон Гоф не отвечал. Не думаю, однако, чтобы совесть его была спокойна под тяжестью такого обвинения. Он не находил себе места и, опустив глаза, упорно молчал.

— Ваше участие в этом бунте также непростительно, Джон Гоф! — продолжал м-р Эвелин. — Вы должны были перейти на сторону капитана Манверса и его офицеров, чем заслужили бы их вечную благодарность и значительную награду от владельцев корабля!

— Не стоит больше говорить об этом! — заметил Джон Гоф. — Дело сделано, и теперь уже поздно идти по другому пути!

— Никогда не поздно исправлять свои проступки, Джон Гоф! — воскликнула м-с Рейхардт, внезапно выходя из своего убежища, к немалому удивлению присутствующих.

Невозможно описать изумления Джона Гофа, когда он увидел лицо м-с Рейхардт. Он вскочил с своего места, оставив пистолеты на земле и всплеснув руками, воскликнул: «Слава Богу, она жива»!

— Да! — ответила м-с Рейхардт, подойдя к нему и ласково взяв его за руку, — Волей Провидения вы избавлены от тяжести одного преступления. Во имя того Бога, который так знаменательно спас вас от самого себя, я приказываю вам отказаться от ваших настоящих преступных целей!

Джон Гоф стоял в недоумении; казалось, он не мог оторвать глаз от ее лица, и было очевидно, что ее присутствие производило на него необыкновенно сильное впечатление. В это время и я выступил вперед, к неменьшему удивлению присутствующих; первым моим движением было завладеть пистолетами Джона Гофа, оставленными им на земле; затем я поспешно направился к группе пленников, которые смотрели на нас с выражением полного недоумения, и с помощью американского ножа разрезал веревки, связывающие их.

— Я сделаю все, что вы найдете нужным, — сказал Джон Гоф. — Верьте, что я неохотно вовлечен был в это дело и присоединился к бунту, зная, что в случае отказа меня наверное убьют!

— Вы должны попробовать искупить свою вину, насколько возможно, — продолжала м-с Рейхардт, — и помочь капитану и офицерам снова завладеть своим судном!

— Я с радостью помогу им в том, что они найдут возможным предпринять! — сказал Гоф. — Но раньше всего мы должны захватить тех отчаянных молодцов, которые только что ушли от нас; но так как мы не вооружены — это будет не легко. Я боюсь, что завладеть снова кораблем будет делом еще более опасным. Все же ручаюсь вам, что опасность меня не испугает!

Все это время капитан Манверс и другие офицеры подошли к тому месту, где разговаривали Джон Гоф и м-с Рейхардт. Капитан слышал последние слова Гофа и собирался отвечать, но в эту минуту я вмешался в их разговор и заявил, что теперь нет времени для объяснений, так как матросы каждую минуту могут вернуться, и единственная возможность не быть застигнутыми врасплох заключается в том, чтобы немедленно отправиться к нашему дому, куда проведет их м-с Рейхардт, и где они найдут всевозможное оружие и патроны. Я же в это время останусь здесь настороже, буду наблюдать за их движениями и выстрелом из пистолета дам знать, если мне будет грозить опасность.

Наконец, я посоветовал снять весла с лодки, чтобы не допустить бегства бунтовщиков на корабль. Мое появление и слова обратили на меня всеобщее внимание. Я заметил, что м-р Эвелин вздрогнул при внезапном моем появлении и, казалось, рассматривал меня с особенным вниманием. По всей вероятности, его удивление было вызвано моей неожиданной речью и странным появлением среди них. Капитан согласился на мое предложение. Весла спрятали за выступом утеса, и все общество поспешно направилось к дому.

Я опять лег в траву и ожидал возвращения бунтовщиков. Вскоре они дали знать о своем приближении; они смеялись и кричали так громко, что их можно было слышать на значительном расстоянии.

Спускаясь по утесам, они прошли так близко от меня, что я мог разобрать каждое слово их разговора.

— Ну, что ж, «умрешь и в землю отойдешь», как говорит наш священник! — сказал Джек. — Очевидно, они умерли бы рано или поздно, если бы даже мы не расстались с ними так бесцеремонно!

— Черт побери! Да где же Джон Гоф? Где капитан? Где же они все?

Трудно описать удивление пиратов, когда они дошли до того места где так недавно оставили своих пленников, и открыли, что от них не осталось никакого следа. Сначала им пришло в голову, что они воспользовались лодкой для бегства, но, увидев, что лодка спокойно стоит на своем прежнем месте, изменили свое предположение. Затем они подумали, что Джон Гоф увел пленников погулять вглубь острова. Они стали по очереди звать его изо всех сил. Ответа не последовало. Их недоумение все возрастало. Они все кричали зараз и страшно ругались. По-видимому, они совсем не знали, что делать, искать ли пленников на острове, или возвратиться на корабль. Только один из матросов предложил отправиться на поиски — все остальные протестовали и находили, что не стоит бродить попусту по незнакомому острову, и склонялись к тому, чтобы вернуться на корабль.

На это один из матросов заметил, что, пожалуй, им достанется, если они вернутся без своего товарища. Наконец, решено было сесть и ждать возвращения Гофа. Вскоре один из них заявил, что ему до смерти хочется спать. Прошлую ночь он был так занят бунтом, что даже не успел выспаться. Остальные признались, что испытывают то же желание и по той же причине.

Все они начали зевать, потом растянулись на траве, и в скором времени я услыхал по их всхрапыванию, что они крепко спали.

Ползком и очень осторожно добрался я до них; сон их был настолько крепок, что я без труда вытащил у них пистолеты из-за поясов.

Едва я покончил с этим делом, как увидел капитана, Джона Гофа, м-ра Эвелина и всех остальных. Теперь они были хорошо вооружены ружьями и пистолетами и поспешно приближались к нам. Через несколько минут, бунтовщики очутились пленными, не имея даже возможности оказать ни малейшего сопротивления. Капитан осыпал меня похвалами за ловкость, с какою я обезоружил матросов.

Я еще разговаривал с капитаном, когда, к моему величайшему удивлению, м-р Эвелин, который в это время беседовал с м-с Рейхардт стремительно бросился ко мне и, нежно обняв меня, назвал своим внуком.

Тайна вскоре разъяснилась. М-р Эвелин потерпел за последнее время большие неудачи в своих торговых предприятиях. Сын его бывшего конторщика, капитан корабля, принадлежащего Южно-Американскому обществу, собирался в это время в плавание. М-р Эвелин решил присоединиться к нему с грузом товаров, предназначенных для Южно-Американских рынков.

У него была и другая цель. Он хотел навести справки о своей давно исчезнувшей дочери и ее муже, о котором он не получал никаких известий с того времени, как зять его, с приобретенными бриллиантами, сел на корабль для возвращения на родину.

Корабль, на котором они плыли, пропал без вести, и м-р Эвелин давно потерял надежду когда-нибудь увидеть их и порученные им драгоценности.

По дороге к нашему дому он спросил м-с Рейхардт о моем имени, говоря, что мое сходство с одним из его близких друзей, которого он уже много лет считал погибшим, внушает ему большой интерес ко мне. Ответ м-с Рейхардт вызвал целый ряд вопросов; м-с Рейхардт отвечала подробно на все, показала ему пояс с бриллиантами, бывшими во владении м-с Генникер и ее мужа, рассказала историю Джаксона и убедила его в том, что хотя он лишился дочери, так давно оплакиваемой, сын ее, несомненно, существует в лице того «юного дикаря», который только что спас его от грозившей ему беды со стороны пиратов.

Остается прибавить, что мне, наконец, выпало счастье возвратить моему деду бриллианты, переданные мне Джаксоном.

Они принесли ему громадную пользу, так как со временем не только поправили его дела, но и сделали его одним из самых богатых купцов на всемирной бирже.

Я тоже послужил орудием возвращения власти капитану и восстановлению дисциплины между командою корабля. Вожаков заковали в кандалы и увезли в Англию.

Там они были преданы суду, и дело кончилось тем, что одного или двух из них повесили ради примера; казненные оказались именно теми людьми, которые так жестоко покинули м-с Рейхардт и меня на нашем острове. Она вернулась с нами в Англию на корабле капитана Манверса. Узнав о всем, что она сделала для меня, дед мой решил, что она будет жить с нами до конца своей жизни. Прежде чем покинуть остров, мы показали моему деду, капитану и офицерам все, что мы создали во время нашего пребывания на нем; все были поражены тем, что мы могли на голой скале устроить цветущую ферму. Я не преминул показать им те места, где выдержал борьбу с питоном, и где меня преследовали акулы. Мой рассказ, по-видимому, очень поразил слушателей.

Накануне нашего отъезда ко мне пришел Джон Гоф и просил ходатайствовать перед капитаном о том, чтобы ему разрешено было остаться на острове.

Он очень изменился за последнее время, и так как не было сомнения в том, что его раскаяние искренно, я горячо просил за него.

Мое ходатайство имело успех, и я передал ему нашу ферму, инвентарь и земледельческие орудия.

Кроме того, я обещал прислать ему все, чего не хватало для полного удобства.

Он благодарил меня, но отклонил мое предложение. Джон Гоф просил только известить его семью, что он живет в полном достатке и, вероятно, никогда не вернется на родину.

Быть может, он не желал рисковать возможностью быть преданным суду за бунт, или же ему не хотелось пускаться в плавание с бывшими своими товарищами? Но какова бы ни была причина его решения, верно то, что он остался на острове, когда корабль отчалил и может быть, находится там и по сей день.

Мы совершили скорый и счастливый переход в Англию, и без сомнения читатели порадуются, узнав, что «юный дикарь» благополучно высадился в Плимуте и с радостью был встречен в Лондоне в доме своего деда.

Конец