Капли глухо шлепались на ровную гладь нашей заросшей реки, распугивая и так не в меру трусливых водомерок. Они стайками разбегались в стороны, а когда задевали маленькие островки тины, пугались ещё больше.
Я осторожно потянулась к одному из таких островков, завороженная их красотой. В свете заходящего солнца водомерки были похожи на больший пауков, которых у нас в болоте и в помине не водилось.
— Златеника, оставь создание в покое!
Я дернула руку обратно и покаянно воззрилась на деда Ивайло, который сурово хмурил кустистые брови из мха. Сучковатые руки были сложены на груди, а зеленые глаза предостерегающе сверкнули.
— Почему опять так близко к берегу? А ежели кто за морошкой придет и тебя увидит, а?
— Так, дедушка, закат ведь…
Дед покачал головой, так, что в его волосах-водорослях запутался бедный головастик. Головастика мне было жалко, но вызволить несчастного я не посмела. Все же дед Ивайло такого не простит. Я низко поклонилась водяному и мудро исчезла с его глаз долой.
Большую часть времени мне казалось, что дед Ивайло мне просто завидует. Завидовать было, в общем-то, нечему — я всего лишь могла проводить на суше гораздо больше времени, чем все остальные обитатели болота. Разумеется, им это было и не нужно, а тем, кто, как Ивайло, иногда любил выбираться на солнышко, приходилось быть крайне осторожными. В самом деле, представьте себе, что сотворилось бы с людьми, если б они увидели эдакое чудище на берегу? Дед Ивайло, он ведь для них как кошмарный сон. Но ведь и на болоте нет худшего предзнаменования, чем увидеть во сне человека.
Если дед и вылезал на берег, то прикидывался пеньком по примеру лешего. А то, что водоросли на голове — так это же болото, мало кто внимания на такое обращает.
Меня же страх людей не волновал — выглядела как человек. Даром, что кожа побледнее, да платье из тины.
Мимо меня с хохотом пронеслись ещё две кикиморы, Стефка и Деница, пренеприятные особы. Всюду вместе, не разлей вода, да только каждая за спиной другой гадости бормочет. А когда они вместе, так вообще хоть уши зашивай, да глаза выскребай. Вот и теперь не удержались.
— О, Златеника, небось, с берега?
Обе гнилушки прекрасно знали, что Ивайло запретил мне выходить на землю. Демоны, да об этом после того скандала знало всё болото. Я стоически их проигнорировала, но словесный понос этих двух просто невозможно было остановить.
— Ой, черными паклями обмоталась и думает, что самая умная?
Да, волосы у меня от рождения были темными. На солнце они слегка отливали золотом, но в воде казались иссиня-черными, как грозовое небо. Этим я и отличалась от всех кикимор в болоте — у них кудри были как положено, светло-зеленые. Я, как и все, вплетала в волосы кувшинки и водоросли, да вот только они на мне не смотрелись. Как говорил наш леший — мне бы в косу ягод морошки, а платье из осенних дубовых листьев.
И глаза у меня были не как у всех, не синие, как прозрачная заводь, а золотые, как закатный лучик. За это меня Златеникой и прозвали. Меня звали осенней лесавкой, просто потому, что было во мне что-то от этого чудного времени года. Бывает, смотришь на кого-то, и думаешь — вот он как зима, холодный, суровый. Бывают люди, которые как лето. Улыбаются, и от одной их улыбки так легко, так радостно становится на душе, что ты готов за ними хоть куда! От меня же, как говорил мне Драгомир, веяло осенью. Он и сам не мог объяснить мне, что это значило, да и я терялась в догадках. Но вот по поводу кого у меня не было сомнений, так это по поводу Стефки с Деницей. Эти подлые змеюки как родились зимой, так и не оттаяли. Я недовольно фыркнула глядя на них, и, ударив воду ногами изо всех сил, чтобы волна пошла прямо Стефке в лицо, поплыла в сторону самой трясины. Наверху мной была непроходимая топь, куда люди ходить остерегались, и поэтому где-то надо мной едва-едва заметно расходились кругами следы от пляшущих анчуток.
В самом сердце топи, средь старых гнилых стволов, которые провалились в болото неведомо когда, жила тетушка Румяна. Никто точно не знал, сколько ей лет. Она была старше даже деда Ивайло, который разменял уже второе столетие. Но если дед Ивайло щеголял мшистой бородой и досадливо крякал на хрупкие сучки, к Румяне года и не притронулись.
Поговаривали, что она никакая не кикимора, а дочь Духа Болота, вечного хранителя и сторожа топи, который блуждает теплой ночью по поверхности и отпугивает людей огоньками. Может, оно и взаправду так и было — болото ей подчинялось. Оно дышало, согласно ухало и ворчало, отвечая на зов Хозяйки. Но сама вечно молодая Румяна отмахивалась перепончатой рукой и загадочно улыбалась, накручивая зеленый локон на указательный палец.
Как бы оно ни было, Румяна мне нравилась больше всех на болоте. Может быть, потому, что она единственная не боялась грозного Ивайло. Она просто складывала руки на груди и напоминала ему то время, когда он был маленьким росточком на старом водяном. К слову, ростком крайне непослушным.
К тому же, Румяна всегда приветствовала меня улыбкой, чего нельзя было сказать об остальных наших обитателях. Да и вкусненького у неё было припасено каждый раз. Я диву давалась, как только Румяна узнавала о том, что у неё намечаются гости, и тут же начинала готовить.
Вот и теперь — стоило мне обогнуть черный разваливающийся ствол, как Румяна была уже на пороге.
— Ника! Хорошо, что ты заглянула, я тут как раз блинчики пеку. Проходи, чего ты как неродная!
Я с улыбкой протиснулась внутрь через узкий вход. Вода здесь была теплее всего, то ли потому, что тетушка всегда что-то готовила, то ли потому, что болото не осмеливалось гневить её плохой погодой.
Я присела у стола, собранного из пеньков. Многие жаловались на то, что дерево было грубым, да и занозы рвали кожу, но для меня старый срез был приятным на ощупь. Сидеть у Румяны было положено на перевернутом сундуке, который лет за пять до этого был выловлен лично мной.
К Румяне каждый тащил всё, что только человеческого ни попадало в болото — сундуки и подковы, украшения и мешковина, оружие, подпруги и остальные вещи, которых никто не понимал — всё стекалось к Хранительнице Болота, как за глаза величали её местные жители.
Обитель Румяны была невероятно уютной. Стволы, окружавшие эту подводную полянку, были увешаны всем, чем только можно. Чего здесь только не было! Особенно мне нравилось одно украшение на длинной цепочке в форме простого шара. Его Румяна повесила прямо за сундуком, так, что каждый мог до него дотронуться — на удачу.
Я, чуть улыбнувшись, привычно потерла шарик. Прямо передо мной сиротливо накренилось треснутое зеркало в темной раме. На углу сундука лежала даже книга, которую непонятно как Румяна сумела оградить от воды и по которой я выучилась читать. В ней была поведана удивительная история о принце, который пересек все моря мира, чтобы добраться до своей возлюбленной, но, когда он приплыл туда, уже было поздно. Она умерла от старости, потому что принц не заплатил Духу Моря, и тот в отместку водил его по зачарованным водам сто лет, в то время как принцу думалось, что прошло всего лишь пять месяцев. Книга была «полной околесицей», как выразилась Румяна, потому что Духи платы не взимают. Они либо сразу топят, либо позволяют пройти. Но несмотря на все недостатки книги, с тех пор меня не оставляло ощущение, что мир гораздо шире моего болота. Что тетушка Румяна не правит им, и что Ивайло — не самое страшное создание на свете. И что мне обязательно нужно узнать, как же оно там, на самом деле. Но между мной и миром был лес, лес жуткий и опасный для смертных. Для меня этот лес был домашним и уютным, но вряд ли хоть кто-то позволил бы мне уйти. Никто никогда не покидал болото. Никогда.
Передо мной опустилась тарелка с темно-зелеными оладушками из речных водорослей, с аккуратной горкой икры сверху.
— Спасибо огромное! — от чистого сердца поблагодарила я.
— Да ты кушай, кушай, — отмахнулась Румяна и замолчала.
У неё было одно непреложное правило — никаких разговоров за едой. Правда, еда была и впрямь потрясающая. Подкармливала тетушка по большей части только меня, что, разумеется, мне добавляло поводов для гордости, а всем остальным — для зависти.
Румяна всегда готовила вечером, по какой-то своей, особенной причуде. Засаливала ли она грибы, варила ли варенье из морошки, пекла оладушки или зажаривала лягушку — всё непременно на закате. Поэтому по вечерам над болотом поднимался белесый дым, который расстилался дальше, по лесу, забирался к лешему.
Все смертные люди почему-то всегда считали, что лешие — это такие старые сухонькие дедули, которые угрожающе поскрипывают корой из темноты, цепляют ветвями за волосы, бросают корни под ноги. Наш Драгомир был прямой противоположностью.
Высокий, статный, он был даже больше похож на человека, чем многие из нас, кикимор. Кожа была почти не покрыта корой, только то тут, то там торчали маленькие листики. Глаза цвета свежей зелени, как молодая листва, и медвяные волосы до плеч. А на волосах венок из листьев, который весной всегда плели из цветов, летом — зеленый, с ягодами, а осенью — золотой и алый, как яркое пламя человеческого костра.
Драгомир был большим любителем пошутить, и людям в нашем лесу приходилось тяжко. То тропинку наш леший загибал так, что человек по кругу ходил часами, то вдруг выводил тех, кто ему не по нраву, к чарусе, обманно-красивой луговине, которая на самом деле опаснее даже нашего болота.
А уж юным девушкам вообще проходу не давал — все надеялся себе жену найти. Он и меня звал к себе, но в воде привычнее. Да и менять жизнь с болота на лес казалось как-то мелко, скучно.
Так вот, Драгомир не любил поначалу, когда дым от тетушкиной стряпни к нему в дом забирался, а потом смекнул и начал свой туман напускать. Так они и соревновались вечерами, у кого лучше получится. И расползалась на лигу вокруг липкая, густая мгла, которая стелилась по земле плотным одеялом и водоворотами кружилась там, где шалили анчутки и другие мелкие духи. Недаром среди людей это место прослыло гиблым — обычному человеку тут делать было нечего.
Для лесного и болотного народа же — тишь да гладь, благодать. Еды много, ягод да корений всяких, что в лесу, куда ещё забредали смельчаки, а в болото так вообще никто в здравом уме нос не сунет. А если плыть вниз, до доберешься до реки, где уже русалки и прочий лесной народ обитает. Идеальное место. По крайней мере — я искренне пыталась себя в этом убедить.
Я дожевывала как всегда вкусные оладушки и благодарно улыбнулась тетушке Румяне — если бы не она, я бы совсем отощала здесь. Будучи «неправильной» кикиморой, я не могла жить на одних лягушках, змеях и насекомых. Водоросли тоже поднадоели, а за ягодой не отпускал дед Ивайло.
Я вздохнула — воздухом я не дышала уже две недели. От Румяны это не укрылось.
— Ты чего, рыбонька моя?
Я посмотрела в глаза Румяны, пронзительно-синие и очень заботливые, и, наконец, решилась.
— Тяжко мне, тетушка. Дедушкана берег не пускает.
— Истосковалась по суше да по воздуху, никак?
— Истосковалась, тетушка.
Румяна неодобрительно покачала головой, и я уж было немного испуганно сжалась, ожидая, что меня будут распекать, но, когда она заговорила, я поняла — это было не ко мне.
— Зря Ивайло тебя силком удерживает. Видит же, куда сердечко твоё смотрит, вот и боится, что ты к Драгомиру уйдешь. Не к нему ли собралась? Хороший ведь парень.
— Нет, тетушка, — как можно более спокойно покачала головой я. Всеобщее желание сосватать меня к нему уже перерастало в одержимость.
— Ну, не к нему, так не к нему, — проявила удивительную покладистость Румяна. — Я тебе вот что скажу. Подумай, что тебе нужно — подсоблю, чем смогу. Сплавай наверх пока что.
— Тетушка, я ведь не хочу… — начала было я, но Румяна меня прервала.
— Я ведь вижу, Ника, всё вижу. С тех пор, как на берегу побывала, только туда и шастаешь. Судьба твоя такая, все всегда знали, что ты другая. И на берегу, и в болоте, везде тебе завсегда будут рады, а выбор за тобой. А теперь кыш отсюда — ко мне скоро Ивайло зайдет, на настоечку. Брысь!
Я быстро-быстро закивала и скользнула прочь — Румяне перечить было нельзя.
Спрятавшись за стволом, я проводила взглядом Ивайловского ичетика — на вид паренька лет четырнадцати, худого и безволосого. Если уж собралась выходить из болота против воли водяного, будь добра его сподручным не попадаться.
Солнце уже зашло, и многие существа начали просыпаться. Мимо чинно проплыл моховик, мотая волосатой головой. Этот мне когда-то нравился, но после того, как он заманил к себе потерявшегося четырехлетнего человеческого ребенка, я перестала с ним разговаривать. Вверху, на поверхности, мелькнула горбатая тень шишиги — эта тоже особой любви к людям не испытывала.
Знали бы люди, как мелочны и ничтожны эти «злые духи», как они срываются на заплыв и прячутся под корягу, лишь только вдалеке появляется усатый сом Ивайло. Я иногда мечтала о том, что если бы я была Владычицей Болот, то я прогнала бы этих тварей куда глаза глядят.
На болоте закон прост — если забрело к тебе, значит, твоё. И именно этого я никогда не принимала.
После того, как меня миновал второй ичетик — этот был старым и ссохшимся дедком с усами-водорослями — я поняла, что на берег выбраться мне не светило. Ичетики, они ведь подхалимы ещё те, они к своим водяным крепче чем к жизни привязаны. Мигом донесут Ивайло, и мне не поздоровится. Если только…
Резко развернувшись на ходу, я едва не ударилась о большой камень, который непонятно кто оставил прямо посередине дороги. Вообще, какой неразумный надумал кидать в болото камень? Что, проверить, потонет или нет? Лучше бы сам кинулся и избавил мир от повторения подобных экспериментов.
Выплескивая раздражение, я хорошенько пнула камень, отталкиваясь от него, и впервые пожалела, что течение у нас, посчитай, совсем никакое.
Распугивая по сторонам уже заснувших было головастиков и ещё сонных топтунов, я понеслась наверх, к истоку. Туда наши наведывались нечасто — в этом месте не было топи, да и камышей всего ничего. И я там была всего раза два за всю жизнь и до этого дня надобности наведываться туда не было. Жил там только старик Шелестун, который выбирался только осенью, чтобы шелестеть опавшими листьями. Но пока что пора увядания не пришла, и он спал, и мне это было на руку.
Наверху луна уже поднялась, и её желтый глаз робко смотрел на болото. Густой туман не позволял свету проникать под воду, и было темно как в лесу перед рассветом. Я плыла скорее наугад — зрение у меня не такое хорошее, как у остальных кикимор. Пару раз я зацепилась ногами за надоедливые водоросли, которые будто хотели меня остановить. Может, именно этого они и добивались, потому как волю Ивайло низшие существа исполняли независимо от своего собственного желания, но меня было так просто не повернуть назад.
Через полчаса я уже выплыла на более-менее свободный путь, и туман наверху тоже уже стал не таким густым. Тонкие робкие лучи проникали под воду, освещая заросшее дно и торчащие из берегов крючковатые корни деревьев. Здесь вода была непривычно холодной — впереди, в заводи, били родники.
Я с наслаждением крутанулась пару раз вокруг себя, широко раскинув руки. Давно я не была в таких чистых местах! Тут не было тины, только у берега рос камыш, в котором тихо копошились маленькие рогатые анчутки, затевая очередную пакость. С ними Ивайло пытался бороться как-то раз, когда они заплели его сому усы в косичку, но эти бесенята сдружились с Драгомиром, и всё оказалось бесполезным. Ивайло плюнул на их перевоспитание и после очередной выходки выдворил за пределы топи.
Я тихо проплыла мимо анчуток, чтобы их не потревожить, потому как эти сделают всё, чтобы вернуться обратно в топь. В том числе — без зазрения совести сольют меня водяному.
Родниковая струя ударила в бок неожиданно, заставив испуганно ойкнуть и хлебнуть ледяной воды. Вот зараза! Тонкое летнее платье из тины не было предназначено для того, чтобы защищать от холода, и я, зло пуская пузыри, поплыла быстрее, чтобы согреться.
Когда я добралась до излома реки, от которого до истока рукой подать, меня вовсю пробивала дрожь. Чем дальше от чар топи, тем холоднее, а еще ключевая вода… От злости ударив ни в чем не повинную маленькую рыбешку, я всплыла на поверхность.
Как и всегда, меня просто оглушил мир звуков. Перешептывание листьев на деревьях. Плеск воды. Урчание лягушки где-то в темноте. Шелест камыша. Все это сливалось в одну, невероятно сказочную и необычную мелодию, которая никогда не переставала меня удивлять. А запахи, запахи! Ночной лес пахнет по-особенному, свежо и чисто, и к нему примешивается чуть сладковатый запах болота. Как же счастливы, должно быть, люди, которым доступно всё это неиссякаемое великолепие!
Я размашисто погребла в сторону устья, наслаждаясь свистом ветра в ушах, теплого, по сравнению с ледяной водой. Пара минут — и впереди яркой вспышкой блеснула другая, широкая и мощная река, из которой вытекала наша речушка. Туда я заплывать не намеревалась — унесет ведь течением. Да и соваться на владения чужих хранителей рек всегда было исключительно дурным тоном.
Прежде чем выбраться на сушу, я нырнула и огляделась, чтобы убедиться, что за мной никто не пришел следом. Но не было никого, только лениво покачивались у большого подводного камня хилые красненькие водоросли.
Здесь берег, в отличие от нашего, рядом с топью, был каменистый и крутой, так что мне пришлось изрядно постараться, чтобы вылезть из воды. Чудом не оцарапавшись об острые камни и подскользнувшись пару раз на мокрой глине, я, наконец, взобралась на твердую поверхность.
Нужно было пройти всего несколько шагов, чтобы оказаться на краю крутого обрыва, с которого открывался вид на тихую и спокойную реку, мерно несущую свои воды на юг. Полная луна светила так ярко, что мои любимые звезды казались на её фоне просто невидимыми точками, почти сливающимися с темным омутом неба. Вот так всегда — ими мне мешал наслаждаться то болотный туман, то ночное светило.
На другом берегу широкой реки, которую у нас называли Синевицей, вновь начинался лес. Иногда мне было интересно — если везде болота да леса, где живем мы, то где же живут люди? Это потом я уже узнала о сотнях проблем меж нашими народами, о всем том, что эти пролемы именуются страшным словом, которое у нас без всяких объяснений произносили только шепотом да так, чтобы дед Ивайло не услышал. По-ли-ти-ка.
Всё в конечном счете возвращалось к нашим различиям с людьми. Вот уйдешь из болот, и что делать дальше? Куда идти? Людей я видела пару раз в жизни, по большей части уже в утопленном состоянии. Я не знала ни их обычаев, ни их образа жизни. По сути, единственное, что я знала о людях, это то, что у них более смуглая кожа, волосы бывали абсолютно разных цветов, и что они не любили и боялись нас, жителей болот и лесов.
Правда, были ещё морские. О них мы знали немного. Они жили в огромном соленом озере на краю земли, и они любили и уважали таких, как мы, но до них нужно было плыть и плыть. Прежде чем я бы миновала первую пару изломов, Ивайло бы хватился, разослал весть по всей округе, и меня бы развернули первые встретившиеся на моем пути кикиморы или водяные.
Только вот в болоте оставаться тоже не хотелось. Останься я, и ещё неизвестно, сколько мне придется жить без живительного воздуха, без ощущения нежности ветра на коже, без шелеста листвы и перемигивания звезд.
Легкий ветерок растрепал мои волосы, перекинув их мне на лицо. Я с улыбкой откинула непослушные пряди, но он снова взлохматил мои космы. Я сдалась и начала плести косу. В воде это всегда было трудно — пряди расплывались и ускользали, а на суше это было моим любимым увлечением.
Наверное, со стороны я представляла собой интересное зрелище. В платье из тины, которое не доходило до колен, босая, я сидела на краю обрыва при лунном свете и возилась с волосами, в которых запутались водоросли и плакун-трава. Ивайло всегда ворчал, что меня могут увидеть, а я всегда отмахивалась. Да кому может понадобиться бродить здесь в такое вре…
— Юная леди, вам помочь?
Я резко обернулась на глубокий мужской голос, чтобы увидеть двух персон мужеского полу. И это было бы ещё полбеды, если бы не тот факт, что мужчины были человеческие. Осмотр показал, что пришельцы не обладали ни рогами, ни копытами, у них не было даже простых сучков, коры или водорослей в волосах. А о нормальной одежде я вообще молчу.
Первый, который, кажется, и задал вопрос, был одет в просторную белую рубашку, красноватую кожаную куртку, темные кожаные штаны, а на ногах были самые настоящие сапоги. Волосы его были светлыми, какими-то русыми, а глаза необычного серого цвета удивленно смотрели на меня.
Сзади него в ужасе топтался мужчина пониже, с жутко сальными темными волосами, одетый в грязную рубаху и мешковатые тряпичные штаны. На ноги были напялена обувь, плетеная из коры — лапти. Давно не стриженая борода торчала во все стороны. И вот это чумазое нечто от большого ума творило ограждающий знак. Вернее, бесполезно махало руками, но отчего-то это его успокаивало.
— Милорд, осторожнее, это же нечисть!
Тут уж я не сумела смолчать. Обиженно надув губы, я ткнула обвиняющий перст в нахала:
— Это я-то нечисть? На себя посмотри! Река рядом, умылся бы хоть!
Первый мужчина одобрительно хмыкнул, наверное, он разделял моё мнение. По крайней мере, повернувшись, ко второму, он скомандовал:
— Девушка права, Михайло, иди ополоснись. Твоя личная гигиена всегда оставляла желать лучшего, но в этот раз ты превзошел самого себя.
Я, понятия не имевшая о том, кто такая гигиена, напряглась. Может быть, это жена этого Михайло? Тогда почему она запрещает ему мыться? И почему она «личная», разве бывают другие жены? Дурь какая-то несусветная.
— Так ведь, нечисть же, вашшество… — тихо поведал высокому Михайло. Он что, серьезно думает, что я его не слышу? Вот люди, а.
Жест, которым первый мужчина отослал Михайло был исполнен такого достоинства, что я волей-неволей прониклась к нему уважением. Пожалуй, стоило почерпнуть навыков у этого таинственного незнакомца и испробовать их на Стефке.
— Вы живете неподалеку?
Я кивнула. В вопросе вроде бы не было ничего страшного. Ивайло бы мне голову оторвал за одно слово, сказанное человеку, но водяной мне не указ. Преисполненная желанием досадить деду, я как можно более приветливо улыбнулась человеку.
— Да, вверх по течению.
— Что же привело вас сюда?
Я тщательно подумала, прежде чем ответить. Он, кажется, не дурак, уже смекнул, что к чему. Человеком мне прикидываться было бесполезно, да я бы и не смогла. Я даже понятия не имела, есть ли поблизости деревни или нет.
— Загораю, — выдала я умное слово, которое как-то раз при мне сказала Румяна. Я сама не до конца понимала, что оно значило, но определенно что-то человеческое.
— Под луной? — удивился мужчина.
Я пожала плечами — ответа на этот вопрос у меня не было. Мужчина покачал головой.
— Вы необычная кикимора, — отметил он.
— А вы знакомы со многими? — настал мой черед удивляться.
— Возможно, — пространно ответил он. — А вам, вижу, нравится над водой? Надоела топь?
— Возможно, — пожала плечами я и бросила на него украдкой взгляд из-под густых ресниц. Как-то не вписывался он в мои представления о людях. Никаких защитных жестов, криков «нечисть» и всего прочего.
Правда, блеснуло в его глазах что-то темное.
— А скажите мне, леди, если бы вам предложили расклад, при котором вы оказались бы далеко отсюда, на полной свободе и с немалой суммой денег — вы бы согласились?
Я задумалась. Деньги — это, кажется, такие кругляшки из металла, которыми люди обменивались… Или они обменивали их на что-то… Никогда до конца не понимала смысла этого явления. Но вопрос другой — хотела бы я уйти? И внезапно я поняла правду. Правду, в которой я не хотела признаваться даже себе.
— Да. Я бы согласилась. А вы, собственно, с какой целью интересуетесь?
По лицу мужчины расплылась какая-то ехидно-заговорщическая улыбка, и он коротко поклонился мне:
— Реджинальд, принц Ристанский.
Какой-какой принц? Впрочем, неважно. Я, кажется, уже поняла, к чему он клонит. Я поклонилась ему с абсолютно такой же улыбкой.
— Златеника, кикимора болотная. Очень приятно.
— Взаимно, госпожа Златеника. Надеюсь, вы не сочтете дерзостью деловое предложение?