— Расскажи ещё раз, как всё проходит? — спросила я, наверное, в сотый раз у Реджинальда. Тот оторвался от какой-то книги и наигранно вздохнул.

— Все собираются вместе на главной площади, сегодня там открывается праздничная ярмарка, девушки водят хороводы, мужчины устраивают потешные бои. На закате все поют хвалебную песнь в честь Солнца и веселятся, пока есть силы.

Быстро проговорив всё это, Редж снова уткнулся в книгу, а я продолжила заплетать косу, сидя у зеркала. Эдакая человеческая идиллия.

Я ещё никогда не вплетала в косу ленту, поэтому мне всё время казалось, что получается криво, и я всё распускала и переплетала заново. Моё солнечное платье истрепалось и испачкалось в дороге, поэтому прислуга уволокла его в стирку, а Реджинальд достал для меня откуда-то красивое темно-зеленое, с вышивкой желтыми нитями по подолу. Он же выделил для меня небольшой мешочек с деньгами, как было положено.

— Совсем не похоже на наши праздники, — внезапно проговорила я, проводя гребнем по волосам.

— А как же они проходили у вас? — вот в этот раз мне действительно удалось его заинтересовать, так, что он даже отложил книгу.

— Поздней осенью, перед тем, как большинство из нас засыпает на зиму, Драгомир, леший, устраивал на главной поляне праздник. Это место — сердце нашего леса, туда нет хода смертным, и забрести туда нельзя даже случайно. На праздник приходят все, от мала до велика, даже те, кто в обычное время друг друга не терпит, — я положила гребень и обернулась к Реджу — так было удобнее рассказывать. Пристальное внимание принца мне льстило. — Он тоже начинается на закате. В воздухе летают духи, которые обычно невидимые, но в эту ночь они светятся золотым светом, так, что на поляне светло как днем. Каждый приносит Драгомиру дары, а тот в обмен наливает столько ромашкового вина, сколько можешь выпить. В эту ночь запрещено… Эмм… — я запнулась, задумавшись об отличиях наших праздников от людских. — Есть и убивать друг друга. Когда ночь подходит к концу, все берутся за руки и смыкают Круг. У духов свой круг, потому что до них невозможно дотронуться, они бестелесны. Когда Круг сомкнут, Драгомир садится в центре и кладет руки на землю, а мы все начинаем Песнь, — я прикрыла глаза, вспоминая то невероятно легкое и свободное ощущение единения. — Только мы не поём её вслух — она звучит в наших мыслях. Наши руки и… лапы… Корни… У кого что, в общем… Они начинают светиться, и с рассветом Драгомир впадает в сон. Он принимает образ срубленного дерева, чтобы защищать нас всех, пока мы спим. Он видит и слышит всё, от него не укроется ни единый шорох, ни малейший писк. Зимой покинуть леса просто невозможно, как и глубоко забрести в них. Стоит смертному попытаться причинить вред спящему народу — и ему на голову падает тяжелая ветка с ближайшего дуба. Пусть этот дуб и в пяти саженях от него.

Я задумалась о долгой, холодной зиме, когда лед сковывает поверхность, а наверху царствуют безмолвные, режущие глаз снега. Когда я подняла глаза, я увидела, что Реджинальд ожидающе на меня смотрит и поняла, что, должно быть, пропустила его вопрос.

— Ой, прости, я прослушала. Что?

— О чем вы поете? — терпеливо повторил Реджинальд, будто маленькому ребенку.

Я было раскрыла рот, чтобы напеть мотив, но вдруг поняла, что не могу. Слишком сокровенное, слишком личное. Это будто только между мной и болотами — и посторонних в эти отношения вмешивать нельзя.

— О мире. О свободе, — осторожно ответила я. — О вечном сне и о пробуждении. О том, что всё когда-нибудь кончается, но, закончившись, обязательно начинается опять.

Мы помолчали немного. Не знаю, о чем думал Реджинальд, но мне внезапно подумалось, что появление принца пришлось как нельзя более удачно. Приди он на неделю раньше — леса бы всё ещё кишели радостными духами, приди он на неделю позже — пробудились бы самые злобные из существ, которые властвуют зимой, в помощь Драгомиру. Да, теперь я зимой в лес однозначно не сунусь.

— Ты сказала, «мы» впадаем в спячку. Ты тоже спала всю зиму?

— Ну… Под «мы» я имела в виду болотные и лесные жители. Ну, есть пара исключений, в их числе и я. Когда я была маленькая, мне хотелось посмотреть на снег, и я попросила Ивайло не усыплять меня на зиму. С тех пор скучаю долгие месяцы под водой.

Я не стала исправлять Реджинальда по поводу «впадаем в спячку». Звучало это, мягко говоря… Неправильно. Как будто мы кролики какие-то, или ёжики. Но смертные, что с них взять.

Я не помнила, когда попросила деда Ивайло, но Румяна рассказывала мне об этом в подробностях. О том, как маленький розовощекий комочек подкатился к водяному и промямлил, что хочет посмотреть на большую белую бяку. Как тут можно было устоять?

— И что ты делаешь зимой?

— Ну… На самом деле, слоняюсь без дела. Серьезно, вот представь, если бы все жители здесь заснули на четыре с хвостиком месяца, и ты бы не мог покинуть пределы этого города. Ну и в твоем распоряжении пара-тройка книг, не больше.

— Я б удавился, — честно признался Редж.

— Такой вариант честно рассматривался, — звонко рассмеялась я.

Вообще, сказанное мной было не до конца правдой, потому что зимой я обычно болтала с Румяной. Та обожала рассказывать и часами толковала о людских нравах, о далеких странах и о всяких небылицах. Ещё Румяна умела всякие чудеса творить, каких никто не мог, и учила меня. Правда с условием, чтобы я никому свои знания не передавала.

Только вот рассказывать Реджинальду о Хранительнице было как-то неправильно. Будто раскрывать страшную тайну, которую пообещал хранить под страхом смерти. Я уже поняла, что Реджинальд знает больше, чем говорит, и мне это не совсем нравилось.

Разговор сам по себе сошёл на нет, и я бросила взгляд в окно — уже не терпелось вдохнуть полной грудью свежий воздух снаружи, окунуться в поток людей, утонуть в их громких криках и разговорах.

Но принц упорно настоял, чтобы мы подождали, пока соберется основная масса народа — он не хотел привлекать к нам излишнее внимание. Нехотя, я ему всё же подчинилась, в силу моей излишней покладистости и мягкости характера.

Совсем внезапно вспомнились Стефка и Деница, другие две мои знакомые кикиморы с болота. Вот уж кто излишней мягкостью никогда не страдал. Думаю, Стефка бы мне посоветовала сначала свернуть человеку шею, а потом уже разбираться, каков он и откуда.

Время текло медленно, как ленивая капля, которая ползет с весеннего листа, и все никак не решается упасть на землю. Мне казалось, что я наблюдаю за этой каплей, буквально вижу, как она перебирается по волокнам.

Раньше на болотах считали по-другому. Не было секунд и минут — были капли. Вместо дней измеряли ночами, а месяцем были луны. Уже на моей памяти Ивайло почему-то договорился с Драгомиром, и они вместе переиначили время по-новому, по-людски.

Но хоть все на болоте и стали называть время по-новому, но мышление осталось. Особенно у тех древних существ вроде Лиха, которые слонялись по лесам уже столько лет, что и забыли, сколько леших и водяных сменилось на их памяти.

Вот сейчас мне казалось, что я буквально слышу звук падающих капель, которые отсчитывают секунды. Кап-кап-кап. Капли медленно срываются с зеленых листьев, которые тут же распрямляются, избавленные от ноши. Капли медленно летят к земле, отражая в своей выпуклой прямоте тихо шелестящий лес. Капли падают на землю и разбиваются на тысячу осколков — это не видно человеческому глазу. Иной смертный подумал бы, что влага сразу впитывается в землю, но на деле это не так. Маленькие осколки облаков летят на землю, и у самой поверхности разлетаются на тысячи тысяч мелких частиц, чтобы оросить как можно большую поверхность, породить как можно больше жизни.

Солнце неумолимо ползло к краю горизонта, едва касаясь лесов, которые уже начинали краснеть. Чуть-чуть, сверху, на макушках, начали появляться оранжевые листья. Интересно, что сейчас творится в болоте и в лесу? Наверняка Драгомир уже расшвырял и размазал по коре всех тех, кто позволил мне уйти. Лихо, как одно из главных виновников торжества, спряталось в самую глубь леса и сетует на тяжелую жизнь. Ну, и ещё жалеет по поводу того, что сглупило и упустило шанс закусить Реджинальдом.

Драгомир мог послать за нами анчуток — но они по полю ползли бы слишком медленно, и, к тому же, если бы остались спать на прямом палящем солнце, это бы их прикончило.

Ивайло, скорее всего, послал Стефку вниз по излучине — но когда она туда приплыла, нас и след простыл. Дальше их не пустят духи большой реки и русалки, разве что дед найдет способ с ними договориться, в чем я сильно сомневалась.

Вывод из этого можно сделать неутешительный — мой побег удался.

Солнцу, которое ползло к земле с дьявольской медлительностью, вообще было глубоко плевать на чей-то там побег и на его благополучный исход.

В конце концов, Реджинальд соизволил отложить книгу и провозгласил:

— Ну хорошо. Идем.

Вернее, тут лучше подойдет не «провозглашать», но так как не существует глаголов со значением «произнес голосом, полным показной скорби и раздражения, из-за чего хотелось его стукнуть», поэтому пусть все останется как есть.

— Только подожди! — властным мановением руки остановил он меня. — Напоминаю — прекрати провоцировать людей. Я понимаю, тебе интересно узнать о своем народе с другой стороны, но всё же не стоит рисковать. И рассказывать всем правду, — предугадал мою возмущенную тираду Редж. — Тоже не надо. Тебе никто не поверит, а мы обретем уйму проблем.

Такой возмущенной я себя давно не чувствовала… Примерно где-то с утра.

— Это нечестно! Между прочим, меня возмущает, что каждый считает своим долгом оскорбить кикимору или водяного. Никаких рогов у нас нет, а чешуя — та вообще у русалок. И мы никого не заманиваем и не убиваем, мы не монстры, почему люди не могут об этом знать?

— Я всё сказал, — резко обрубил Реджинальд. — Если хочешь, можешь остаться здесь.

Бросив полный негодования взгляд на рассерженного принца, я выбежала из комнаты и буквально слетела вниз по лестнице.

Улица была полна народу, и мне пришлось умерить свой пыл — иначе меня бы просто-напросто поставили на место, как самую умную. Люди мягкой, неспешной волной текли вниз, к площади, с которой доносились звуки музыки, взрывы задорного смеха и подбадривающие крики.

Рядом со мной едва не подпрыгивала от нетерпения девушка лет пятнадцати, в длинном синем платье с голубыми рукавами. Цвет мне понравился, и я, поймав устремленный на меня взгляд, приветливо улыбнулась. Да нет, ну все, абсолютно все здесь были рады празднику, кроме Реджинальда. Зачем тогда остался, ума не приложу.

Девушка сверкнула улыбкой в ответ, и внезапно протянула один из венков, которые держала в руках. Благодарно кивнув, я взяла его у незнакомки… И вздрогнула.

Венок был оплетен полынью. Я слышала о поверьи людей, что полынь жжёт прикоснувшуюся к ней нечисть, и что там, где есть полынь, нечисть никогда не заведется. Но действительно ли смертные верят в это? Или эта практически бесцветная трава вплетена сюда случайно? Может ли быть так, что Редж был прав, и кто-то прознал обо мне? И если так, то…

Мои опасения испарились, когда людским потоком меня наконец вынесло на площадь. В центре, как и обещал Реджинальд, горел огромный костер, а вокруг столпились люди. Каждый подбрасывал связку полыни — похоже, кто выше — и когда засохшие веточки с шипением осыпались в пепел, толпа приветствовала это дружными рукоплесканиями.

Я, прищурившись, смотрела на огонь, не решаясь подходить ближе — если свечи и маленькие костры я могла терпеть, то такое огромное пламя мне было невыносимо. От него шёл такой жар, что начинала кружиться голова.

По краям площади, от дома к дому, были развешены огромные красные флаги, которые были потрепаны и вид имели довольно жалкий. Но люди, что с них взять! Из верхних окон выглядывали маленькие дети и ветхие бабушки — должно быть, их не брали на праздник.

Я хмыкнула — разные народы, а ведут себя одинаково. У нас тоже не очень жаловали Лихо — никто не любит личностей, которые постоянно сетуют на жизнь и учат других уму-разуму.

Реджинальд не пошёл за мной, когда я направилась подальше от костра — наоборот, он подошёл ближе к нему, не замечая, что меня нет. Заговорщически хихикнув, я отбежала пару шагов в сторону и, спрятавшись за огромным, невесть за чем стоявшим столбом, принялась наблюдать.

Редж, повернувшись ко мне спиной, уставился на огонь, искрившийся всеми цветами красного и оранжевого. Пламя с ревом неслось ввысь, а уже почерневшие куски деревьев обваливались внутрь.

Я ждала, пока Редж забеспокоится, обернется, увидит, что меня нет, начнет меня искать… В моей голове развернулся настолько увлекательный план моих поисков, что, воплотись он в реальность, бедный Редж бы поседел, а я умерла бы от хохота.

К несчастью, или, наоборот, весьма удачно, Редж не обернулся. Противный принц продолжал стоять ко мне спиной — и мне вскоре надоело. Минут через эдак десять, всё же, я проявила свойственное для нас, болотных жителей, терпение. Это речные могут нестись сломя голову, нет, на болоте мы делаем всё тихо, не спеша, вдумчиво.

Подождав для приличия ещё пару минут, я покинула своё убежище, и, придерживая подол платья — на этом месте случайно разлили какую-то воду, от которой дурно пахло — на мысочках побежала к Реджинальду.

Я остановилась, не доходя до него один локоть. В этот момент кусок ствола, лежавший совсем сверху, со стоном позволил здоровенному куску обгорелым углем упасть на землю. Ударившись о выступающее бревно в основании костра, уголь отскочил, потеряв большую свою часть, и скатился наконец к ногам Реджинальда. Я не удержала и скептически хмыкнула, заработав ехидный взгляд принца.

— Не любишь костры?

Внезапно подумалось — он что, привёл меня сюда для потехи? Чтобы посмеяться над несведущей кикиморой и спровоцировать меня на какие-нибудь античеловеческие высказывания? Если так, то ему полностью это удалось. Скрестив руки на груди и вызывающе приподняв бровь, я коротко бросила:

— Нисколько.

— Не замечал раньше за тобой настолько огромной к ним неприязни, — Реджинальд всё ещё оставался вежливым и дружелюбным до такой степени, что аж противно.

— Для этого костра, милорд, — издевательски назвала я его людским титулом. — Было убито живое дерево, которое могло бы расти ещё сотню лет, и которое могло бы стать домом животным и духам.

— Боюсь, миледи, — подчеркнуто расстроенно протянул Редж. — На это мне нечего вам ответить. Нет нам, смертным, оправдания, мы повинны во всех своих грехах, и наша жестокость не знает границ.

Плотно сжав губы, я попыталась скрыть улыбку. Нет, определенно, мне нужно срочно поучиться у Стефки и перестать вестись на человеческие шутки. Но чувство юмора пересилило, и я сочувственно покачала головой:

— Должно быть, тяжело жить с осознанием собственных чудовищных прегрешений?

— О, миледи! — картинно вскинул руки Реджинальд со скорбно-возвышенным выражением на лице. — Если бы вы знали, насколько! Каждый день, когда я просыпаюсь, то думаю о том, каким чудовищным злом наполнил этот мир, и понимаю, что недостоин жить.

— О, милорд, мои принципы не дозволяют мне находиться так близко от такого преступника, как вы! Покайтесь в своих грехах, и затем возвращайтесь, до тех же пор — я вынуждена покинуть вас!

Чтобы скрыть улыбку, я низко склонила голову — а затем, резко крутанувшись на каблуках, тихо хихикая про себя, я побежала к краю площади. Нет, ну каков все-таки шельмец, а!

Но Редж все же был не самым большим заразой — на площади красовался не менее выдающийся человек, который переплюнул моего дражайшего спутника.

Между прилавками с какой-то зеленью расположился весьма примечательный мужчина. Тонкий, как камыш, со смуглыми руками и белыми, как снег, волосами, этот старик торговал амулетами. Его стариковский голос тонул в радостных криках толпы, но я без особого напряжения услышала дребезжащие завывания:

— Уважаемые господа! Подходите, смотрите! Амулеты на любой вкус! От порчи, от сглаза, от нечисти!

На его посохе покачивалась огромная связка разнообразных безделушек, от которых даже и не веяло магией. Ухмыльнувшись, я твердым шагом устремилась прямиком к нему.

— С праздником вас! — вежливо поздоровалась я, останавливаясь перед торговцем.

Старичок смерил меня взглядом, отметил небольшой кошель на поясе, который Реджинальд выделил мне, чтобы я не ходила совсем без денег, и радостно кивнул козлиной бородкой:

— Девушка! Красавица! Чем могу, тем помогу! Может, любовные амулеты…? — хитро сверкнул он глазами.

Нет, право слово, это старшее поколение что у нас, что тут обладает каким-то нездоровым желанием всех свести.

— Нет, спасибо, — отклонила я предложение. — Мне бы… От нечисти что-нибудь? Найдется?

— Найдется, почему не найтись? — осклабился старичок. — Ну-ка, ну-ка, посмотрим…

Он начал ловко перебирать висюльки, которые были на его посохе, и, наконец, извлек что-то на длинной веревочке.

— Вот, полюбуйтесь!

На ладони у торговца лежал каменный кристалл цвета темного дерева, с вкраплениями золотистых искорок, как мои глаза. Я собиралась купить его только в издевку над суевериями смертных, но теперь во мне возродилась присущая всем женщинам страсть к красивым украшениям. У нас в лесу тоже были менялы, пусть и торговали они не этим.

Я вдруг, сбившись с мысли, представила такой крючковатый пенек, который на деле являлся каким-нибудь игошей, поскрипывает, разнося весть: «Амулеты против смертных, от плесени, от мха, от жука-короеда…». Определенно, людское воздействие уже начинает дурно на мне сказываться.

Но нужно было вернуться с небес на землю, к торговцу, которого уже вроде бы настораживало моё долгое молчание, хоть он и не решался мешать клиенту рассматривать товар.

— А как он действует? — наивно поинтересовалась я.

— О! — с охотой воскликнул старичок. — Да это же целое искусство! Нечисть, — поучительно поднял старче палец. — Она ведь только и ждет, чтобы навредить.

Я с круглыми глазами покивала — так же, как и с трактирщиком, тут просто надо было изобразить заинтересованность и легкий испуг.

— Они приходят к нам в ночи… — поэтично продолжил вдохновленный моим интересом торговец. — И искажают наши сны, чтобы мы просыпались посреди ночи от ужаснейших кошмаров, и больше не могли заснуть! Этот амулет защитит вас, красная девица, от нечистых духов, будь то дома, поля, леса, или даже… — старик снизил голос до шепота и наклонился ближе. — Болота…

Я ахнула и прижала руку ко рту.

— Именно! — кивнул он с важным видом. — Но вы даже не подозреваете, насколько опасны эти чудища. В поля, в леса — люди ходят, и потому духи там смирные, но вот на болотах, куда ни один человек ноги не ступит — вот там настоящие чудовища!

— Расскажите… — будто бы ошеломленно выдохнула я.

— Ох, негоже говорить такое на ночь глядя, да ещё и в Ночь Духов.

— Полынь ведь! И у вас оберегов сколько, не может ведь не защитить, — резонно заметила я, разумно решив не спрашивать, что такое эта самая Ночь Духов.

— И точно… — старик выглядел неловко. Теперь уже было неудобно отказываться, не признав, что эти амулеты полная чушь, тем более, что рядом остановились мать с дочерью, тоже заинтересовавшись беседой и товаром. — Ох, много чего темного творится на болоте, только вот самые страшные из них.

«Кикиморы» — подумала я, и практически в тот же момент это же произнес загадочным голосом и старик. Нет, это определенно становится слишком ожидаемым.

— Они — девушки, которые утонули в болоте, и Хозяйка Болот пожалела их красоту, оставила себе. Над водой они выглядят, как при жизни, а под водой — в их истинном облике, как ходячие скелеты!

Девушка справа от меня ахнула и начала обмахиваться веером. Я тоже изо всех сил делала испуганное лицо, но дольше, чем секунд на пять, меня не хватило, и я деловитым тоном поинтересовалась у торговца:

— Сколько?

— Пятнадцать медяков, — немного обиженно ответил торговец. Переживал, должно быть, из-за того, что его душераздирающая история не произвела впечатления.

Я отсчитала монетки и ссыпала мужчине, тот в свою очередь сунул мне обработанный камень на цепочке, который я надела на шею и гордо отправилась на поиски Реджинальда. В след мне несся голос торговца, который показывал своим новым покупательницам, как красиво переливается камень в свете факелов.

Солнце уже село, пока я вела беседу со старичком, и на небосводе загорались звезды. Костер, казалось, стал гореть ещё ярче и ещё веселее, и вверх от него летели к небу искры, которые были точь-в-точь как настоящие звезды, только гораздо меньше.

Как двойственны люди — они убили деревья, чтобы создать этот костер по своей собственной прихоти. Но, в то же время, они создали что-то прекрасное.

На мгновение я остановилась шагах в десяти от костра, вокруг которого плясала в хороводе ребятня, и мне вспомнился рассказ Реджинальда о их поверьях.

Души людей после смерти поднимаются вверх и загораются звездами. Деревья живые, да, но что, если они тоже становятся звездами? Или не имеют права стать ими, но зато хотят этого настолько, что превращаются в них хоть на долю секунды? Не это ли главное в жизни — желание? И не знак ли это того, что можно добиться чего угодно, стоит лишь только пожелать этого всем сердцем?

И вообще, эти люди — они могут быть такими глупыми, но и такими мудрыми одновременно. Поголовная вера в то, что болотные жители исчадия худшего кошмара, мне абсолютно не нравилась. Узнай кто-то о том, что я кикимора, меня бы через минуту уже зажарили на костре, или что там принято здесь делать с нечистью. Мариновать в полыни?

Взрыв хохота заставил меня вздрогнуть и отогнать дурные мысли. Нет, определенно, я слишком много думаю, это не приведет ни к чему хорошему. Отведя глаза от ревущего пламени костра, я поспешно зашагала вдоль площади.

Через десять минут, когда я обошла её вдоль и поперек, сердце сжалось — Реджинальда нигде не было. Но не мог же он, меня, в самом деле, бросить на произвол судьбы?

Я рванулась наперерез толпе, в которой я чувствовала себя некомфортно, пара резких движений, и я вываливаюсь на краю площади…

— Эй! — возмущенно вскрикнул детский голос откуда-то снизу.

— Ой! — удивленно отозвалась я

— Чего ты всех с ног сшибаешь? Не видишь, я иду?

На меня с негодованием во взоре смотрел снизу вверх человеческий ребенок лет семи. Рубаха была вся замызгана в грязи, штаны порваны на коленке. Да, этот не из богатых, зато гонору не меньше, чем у Реджинальда.

— Извини, — кивнула я, расплываясь в улыбке. — А куда ты идешь, позволь узнать?

— По делу! — малыш гордо выпятил грудь, как будто собирался спасать королевство.

— О, я тоже по делу, какое совпадение! — округлила глаза я. — Пойдем вместе, раз нам по пути?

— А тебе точно по делу? — подозрительно поинтересовался мальчик.

— Точно-точно! — заверила его я.

— Ну ладно, — дозволительно кивнул он. — Тогда идем.

И ребенок прытко юркнул куда-то вбок. Я, в очередной раз подобрав подол, нырнула в толпу вслед за ним.

Скажу по правде, меня обуяло любопытство. Детей на болоте почти не было, а тех немногих, что все-таки появлялись, баловали донельзя. Такова уж наша судьба — мы жутко избалованный народ.

Увернувшись от какого-то толстого мужчины, который нес на плече огромный кусок освежеванного мяса, я заметила малыша у забора. Тот, увидев меня, обернулся по сторонам, махнул мне рукой… И, с видимым трудом отодвинув расшатавшийся столб в частоколе, проник в открывшуюся дыру.

Я, не раздумывая, протиснулась следом за ним, и будто оказалась в абсолютно другом мире — настолько разительным был контраст.

Из царства музыки, смеха, тепла и веселья я попала в обитель мрака, звезд, стрекота кузнечиков и свежих запахов травы и цветов. Это был мир, который я знала и любила с детства.

Малыш сидел, прислонившись к частоколу, устремив взор к темным очертаниям леса на горизонте. Пригладив платье, я уселась рядом с ним.

— Это и есть твоё дело?

— Ты же сказала, что ты по нему, — сжал кулаки мальчик. — Ты что, соврала?

— Нет, что ты! — я приподняла руки вверх в притворном испуге. — Я тоже по делу, только они, кажется, у нас разные.

— Какое дело у тебя? — резко спросил паренек.

— А у тебя? — мягко улыбнулась ему я. Насколько я помнила, дети легко внушаемы. Только вот либо это был неправильный мальчик, либо у смертных всё не как у людей.

— Я не скажу, пока ты не скажешь.

— Я ищу свободу, — сократила я версию. — Теперь твоя очередь. Только скажи, прежде, как тебя зовут?

Мальчик недоверчиво покосился на меня, но всё же ответил:

— Никифор. А тебя?

Ну наконец-то, хоть один нормальный вопрос.

— Златеника. Но меня обычно зовут просто Злата.

— Почему? Разве ты крестьянка?

Теперь настала моя очередь супиться, хмуриться и изображать из себя недоверчивую сову.

— Это ещё почему?

— Злата крестьянское имя. Мою бабушку так звали. Ты похожа на леди, а леди всегда нужно звать полным именем.

— Почему же я похожа на леди? — не то, чтобы мне это не льстило, но узнать было и вправду интересно.

Мальчик окинул меня придирчивым взглядом.

— Кожа белая, — наконец, вынес вердикт он. — И руки без мозолей. И спина прямая. Если ты работаешь в поле, то будешь темной, ладони сотрешь, и спина будет согнутая. А если сидишь дома, то будешь как ты.

Я не удержалась и рассмеялась — если бы этот малыш знал, почему у меня на самом деле бледная кожа, то, уверена, его бы уже здесь не было.

— Ты так и не сказал, зачем пришёл сюда, Никифор, — отсмеявшись, вспомнила я.

— Папу забрали, — вдруг быстро и зло бросил мальчик. — Маму забрали, дядю забрали, остались я и сестра.

— Что? Кто забрал? — не поняла я.

— Лес.

И тут до меня дошло. Я с ужасом вылупилась на маленького худого Никифора, и потом — на кромку леса вдалеке. Вот же…

Я не могла знать обо всех, кого забирают духи. На деле, я и узнавала об этом чисто случайно, из досужих сплетен о несварении Лихо.

— Давно?

— Две зимы назад. Они пошли за дровами. Не вернулись. Звал — не пришли. Никто не пришел.

Вот же! Я закусила палец, чтобы не ругнуться вслух более непристойными выражениями. Так вот, почему нас считают убийцами. Чудовищами. Тварями ночи.

Мальчик смотрел на меня, и в его взгляде я чувствовала обвинения. Хотя он и не мог знать о том, кто я, мне казалось — он знает. Он всё видит и ждет, чтобы прыгнуть и вцепиться мне в волосы, выцарапать мне глаза, отомстить.

Я безвольно откинула голову назад и уставилась на звезды. Хотелось верить, что лес был не причастен к горю маленького мальчика, но что-то в глубине души я знала. Знала, кто это был, знала, когда… Драгомир тогда подарил мне стеклянные человеческие бусы. Кто знает, может, их когда-то носила мать этого малыша, который теперь насупился, и мрачно смотрит на лес, который забрал у него его семью.

Я тоже посмотрела на темную гряду елей. Я могла представить, как колышутся их густые ветки, как тихо перешептываются духи между собой, как встряхиваются шляпки грибов, становясь маленькими морщинистыми дедушками, как Драгомир, сидя на своем троне из дубовой коры, с улыбкой слушает паука, играющего на струнах своей паутины. Но путь туда отныне был мне закрыт. Лес страшен в своем гневе, и мне захотелось предупредить мальчика обо всем. Сказать ему о том, что ждет его, если он свернет с тропинки, что будет, если он набредет на берлогу, в которой живет совсем не медведь, что случится, если он оступится на болоте, когда пойдет за морошкой.

Но, глядя на темнеющий вдали лес, я не сказала ни слова.