Жаль, что ты уехала из Парижа.
Жаль, что я не получил других приглашений.
На самом деле жаль, потому что я не уверен, что отныне ты сможешь послать мне их…
Кто мог сообщить ему о моем отъезде? Маршадо? Альбана? Или Аврора собственной персоной? Знал ли он пункт нашего с Соней назначения?
Едва я успела прочитать эсэмэс от Луи, его имя тут же прозвучало из динамиков магнитолы белого «Пежо»:
«…шокирующее решение суда в деле о галерее Барле-Соважа. Луи Барле только что был приговорен в первом слушании к восемнадцати месяцам тюремного заключения. Это небывалое наказание во Франции за такое малозначительное правонарушение. По словам Антуана Гобэра, президента ассоциации родителей, которые предъявляли гражданский иск, речь идет о «предупреждении усиления наказания в адрес изготовителей порнографической продукции, которые действуют безо всякой оглядки, нанося ущерб нашим детям».
Конечно, Жан-Марк Зерки, адвокат владельца галереи, немедленно подал апелляцию, которая не даст его клиенту провести сегодняшнюю ночь в тюрьме. Он ссылается на то, что это «односторонний процесс, где намерение заставить замолчать его клиента взяло верх над справедливой оценкой вменяемого в вину правонарушения». Нам до сих пор неизвестна дата явки в суд для пересмотра дела по апелляции. Дело «East X-prod», по которому Луи Барле также предъявлено обвинение, рискует отягчить наказание, вынесенное ему, хотя эти два случая являются полностью независимыми.
А сейчас спортивная страница с нашим корреспондентом из Южной Африки, где команда Франции по футболу получила поражение. Это событие продолжает бурно обсуждаться и вызывает все новые слухи, на сей раз уже за пределами спортивного поля…»
На мою руку сочувствующе легла ладонь Сони. Она пыталась найти слова, изобразить улыбку, не зная, как еще подбодрить меня.
Я сдержалась, чтобы не позвонить Луи прямо сейчас. Но в то же самое мгновение, как только мы доехали до виллы, я выскочила из этой чертовой машины, а мой палец уже лежал на кнопке вызова в телефоне.
Его мобильный молчал, так же, как и мобильник Зерки. За неимением лучшего, я послала Луи сообщение, единственно возможное. Даже если оно разрушало все мои планы:
Я тебя люблю. Я возвращаюсь.
Через несколько секунд, пройдя шагов сто, словно лунатик, я получила ответ от него, который одновременно принес мне облегчение и убил меня:
Нет. Оставайся там, где ты сейчас. Тебе лучше быть там.
Здесь все сложно… Без сожалений, потому что, учитывая сложившуюся ситуацию, я не думаю, что смогу встретиться с тобой сама знаешь где.
За этими словами я смогла увидеть весь ужас линчевания средствами масс-медиа, которые, должно быть, в настоящее время обрушились на него еще сильнее. Я надеялась, что Зерки тщательно выбрал убежище, в котором прятал Луи…
В поле моего зрения внезапно появилась Соня, она махала рукой, как будто прощаясь.
– Куда ты идешь?
– За покупками. Хочешь пойти со мной?
– Что ты собираешься купить?
– Шоколад. Тонны шоколада, – ответила она с серьезным видом. – Сегодня в меню: калорийный суицид! Самый мегажирный и мегасладкий. Гарантированный антидепрессант.
– Гарантированный для кого? Для тебя?
– Да, мадам. Двадцать шесть лет опыта неудачных расставаний и одинокого нытья к вашим услугам.
Именно в этом познаются друзья, подумала я. Она знала: когда слова не помогут, приходит время отдаться простым плотским удовольствиям, противопоставляя их непростым страданиям души. Языческое сопричастие наших животов (после единения наших чресел прошлым вечером), чтобы обновиться изнутри.
Я одобрила идею Сони слабой неуверенной улыбкой, но отклонила приглашение пойти с ней. Я смотрела, как она уходит по аллее в направлении Пуссино и центра города, и спрашивала себя, что бы я делала без такой подруги.
В ожидании ее возвращения я прогуливалась по саду. Придирчивое солнце рассеяло мелкий дождь, который портил окружающий пейзаж накануне, и я воспользовалась несколькими лучами в надежде почерпнуть у них немного утешения. Ноги сами собой привели меня к навесу, где в бездействии лежала «Рива» с развороченным днищем. На этот раз мне не хватило смелости встретиться лицом к лицу со зрелищем старого корпуса корабля и лака, облупившегося от времени. Тем не менее я подумала, что если у меня не имелось возможности доставить обломки судна в Кельмер, то можно было бы позвать сюда небезызвестного Ивона для того, чтобы он осмотрел судно и провел экспертизу.
Вопреки всяким ожиданиям Ивон ответил после второго гудка (похоже, он был трезв) и даже согласился (почти вежливо) приехать сюда завтра утром при условии компенсации расходов. Что-то в этой поспешности внезапно сказало мне, что его совесть была не совсем чиста.
Я еще стояла, опершись спиной на трухлявые доски сарая, подставляя лицо робкому солнышку, прилагая усилия к тому, чтобы ни о чем не думать и медитировать, когда передо мной, с большим полиэтиленовым пакетом в руке, возникла Соня с опухшим заплаканным лицом.
– Ну хорошо, – закричала она, поднимая свою сумку, чтобы я лучше могла рассмотреть содержимое. – Думаю, я перейду на ту же диету, что и ты.
– Что случилось?
Соня долгое время сбрасывала звонки Фреда, но сегодня, идя в магазин, наконец-то сжалилась над ним и согласилась поговорить. Увы, гнев ее бывшего ничуть не иссяк, а напротив, вылился на нее потоком неслыханной свирепости, которая стала еще более разрушающей и необузданной, когда София раскололась и раскрыла ему возраст и социальный статус кавалера, из-за которого ему дали отставку. В очередной раз Фред убедился, что его обошел более богатый мужчина.
Но его гнев перешел на новый уровень, когда Соня призналась, что я знакома с Франсуа и что мы работали вместе. «Вы обе – грязные шлюхи! Эль может притворяться и строить из себя великосветскую даму, но на самом деле она такая же шалава, как и ты!» – это были его последние слова. Соня не призналась ему, что нашла укрытие в моей квартирке, но, возможно, Фред догадался об этом.
Кроме шоколада, она купила две бутылки белого бархатистого вина, одно со склонов Лейона, второе из позднего урожая винограда Жюрансона. Мы тотчас же откупорили их, чтобы утопить в вине все сомнения и печали.
– Ну да, иногда он высовывает язык, когда кончает! Ты не замечала?
– Клянусь, никогда не видела ничего такого! – разразилась я смехом.
Несколько стаканчиков, и вот уже мы обменивались опытом общения с бедолагой Фредом Морино, нашим козлом отпущения дня.
Между двумя бутылками вина и десятком шуток мы с жадностью съели плитку нежной молочной «Милки», молочную плитку «Кот д’Ор» с орехами, белый шоколад «Нестле Галак» и напоследок облегченный вариант – плитку черного горького 60 % шоколада «Нуар Альтер Эко». Что в целом на нас двоих составляет 3360 килокалорий или 1680 килокалорий на каждую. Я могу утверждать: это приносит пользу и повышает настроение до тех пор, пока удается избегать болей в желудке и складок жира!
Когда наше безумие немного спало, Соня перешла к необыкновенной откровенности. Хоть она и с удовольствием рассказывала о сексуальных подробностях своих отношений, ей было сложно открыть свою душу.
– Я чувствовала себя как подросток четырнадцати лет на первом свидании… Я никогда не была такой неловкой на встрече с мужчиной!
Соня рассказывала о своем первом свидании с Франсуа Маршадо, на которое они пришли с открытыми лицами.
– А он?
– Ненамного более комфортно, на самом деле… Это было очень странно, словно знаем друг друга наизусть и в то же время не знаем вообще.
Вот чего добиваешься, когда хочешь видеть лишь интимную часть своего возлюбленного. Когда вкладываешь столько надежд на это узкое окно обозрения, существует большой риск заполнить пробелы самостоятельно, придумав абсолютно нереальное существо.
Таким образом, Соня и Франсуа должны были восполнить за несколько часов целые месяцы молчания, решиться одеть существо из плоти, которое они так любили избавлять в темноте от своей социальной одежды, от своих вкусов, выборов, своих провалов и своих особенных историй. В сумме – своих несовершенств.
– Ты знала, что он учился с Дэвидом на одном факультете?
– Да, конечно, – ответила я, улыбаясь, тронутая тем, что вижу ее такой, очарованной малейшим открытием.
Я почти завидовала тому, что она проживала, в свою очередь, это пуантилистское творение, где каждый новый мазок приносил больше красок ее зарождающейся любви. Разве я не прошла через то же самое с Луи годом ранее, в умиротворенном заточении «Жозефины»? После того как были забыты развратник, манипулятор, безумец, обращавшиеся ко мне со своими анонимными записками и вынуждавшие меня при помощи шантажа участвовать в непристойных эксцессах, я достала из оболочки то, что, как мне казалось тогда, представлял из себя настоящий Луи: богатый, сложный, пылкий, преданный, правильный, прежде всего такой страстный. Но последние недели убедили меня, что моя задача еще далека от завершения. Может, она даже никогда не будет завершена. Каждая дополнительная деталь, над которой он соглашался приподнять вуаль, сразу же уравновешивалась другой, состоящей из лжи и сумерек.
Своей подруге я мысленно желала, чтобы Маршадо не оказался в итоге таким же обманщиком.
– Ты хочешь услышать самое интересное? – спросила она. – С тех пор как мы увиделись таким образом, мы ничего не делали.
– Вы больше не спали вместе?
– Нет… Как-то не довелось.
Создав ритуал своих любовных игр даже до того, как они познакомились, они запретили себе всякое естественное и спонтанное проявление эмоций. Опасность, которую я и Луи обошли, целый год не покидая кровати. Целый год на приручение другого, без всяких приспособлений, кроме собственных тел, без стимуляторов, кроме жажды открытия, без постановок, кроме ритма дней, ночей и желаний.
Ночь, которая последовала за этим разгулом поедания сладостей и откровения, оказалась так же целомудренна, как предыдущая волнительна. К десяти часам с пунктуальностью, которая удивила меня, Ивон из Кельмера – его фамилия была Денуэ – появился на пороге «Рош брюна».
– Я думал, что эта проклятая вилла заброшена с тех самых пор… – заявил он резко.
– Почему «проклятая»?
– Со всей этой историей, которая произошла тут…
– Да уж, точно. Я покажу вам катер?
В том, как он рассматривал «Риву», я увидела столько же презрения, сколько зависти. Его социальные комплексы были видны невооруженным взглядом. Если он восхищался этим судном, вершиной плавающего изящества, наверное, ему было больно осознавать, что есть люди, которые могут вкладывать бешеные суммы в подобные роскошные игрушки.
С ловкостью, которой сложно было от него ожидать, Ивон перешагнул через разнородные предметы, наваленные под навесом, и поднялся на борт катера. Исследуя его, он хранил сдержанное молчание, кивая время от времени головой, словно соглашаясь с какими-то своими мысленными выводами.
– Был не прав, – бросил он, не отрывая глаз от кормы «Ривы».
– Что там?
– Ну, когда пришел ваш друг, я ему дал понять, что тот, кто управлял этим судном, напоролся на скалы.
– А сейчас вы так больше не думаете?
– Нет, мадам, то, что у меня перед глазами, наводит на другие мысли.
Такая манера затягивать ключевой момент, чтобы лучше продемонстрировать свою компетентность, раздражала меня в высшей степени, но я старалась сохранить спокойствие.
– И что же у вас «перед глазами»?
– Румпель (рычаг для управления руля). У него ровный слом. И это не может быть случайностью или просто последствием изношенности.
– Вы хотите сказать?..
– Что его испортили преднамеренно, да.
Он бросил на меня быстрый виноватый взгляд, словно сам оказался автором данного злодеяния. Он был особенно огорчен, размышляла я, что снова стал глашатаем таких мрачных новостей.
– Когда румпель сломан пополам, как в этом случае, – продолжил он, – перо руля больше не отвечает на команды и ваш корабль идет в направлении, заданном при последнем положении. В лучшем случае вы можете просто ездить по кругу, как идиот…
– А в худшем?
– Вы устремитесь прямо вперед.
Прямо на то препятствие, которое будет для вас роковым.
После отъезда Ивона я предложила Соне заняться нашим любимым делом в «Рош брюне»: исследованием шкафов и ящиков. Мораль дня: порой семейная память бездонна. Вы думаете, что исчерпали все ее секреты, но каждый раз остаются какие-нибудь незначительные детали, застрявшие в зубах прошлого.
Уже разграбив все ящики второго этажа во время своих предыдущих визитов сюда, я решила обследовать наименее очевидные закоулки, те, где сама попыталась бы запрятать документы. Забавно, но я подумала о маме и о ее мании складывать все записки и билеты в старые коробки из-под пирожных или в горшочки для приправ. Причуда домохозяйки. Может, у Гортензии Барле была такая же? Конечно, мы уже перерыли кухню, равно как и помещение за ней, но что-то неопределенное притягивало меня в них. Что-то знакомое.
К сожалению, ни одна из банок не содержала никаких самородков, и мы уже собирались отступиться от этой идеи, когда Соня спросила:
– В самом деле, ты правда думаешь, что мамаша Барле раскладывала все свои секреты в кладовке?
– Признаюсь, я больше уже так не думаю, – ответила я со вздохом разочарования.
– Если хочешь знать мое мнение, думаю, Гортензия была намного хитрее.
Так же, как я сделала это несколькими днями ранее в комнате номер два в «Шарме», мы прозондировали каждый сантиметр стены, каждый квадрат плитки. Безуспешно.
– Или она все уничтожила, – предположила я.
– Хм… Возможно.
Выбившись из сил, я сполоснула руки, черные от пыли, в раковине из облупившегося фарфора, и тут Соня остановила мое движение, обрызгав нас обеих грязью.
– Черт, смотри…
– Что это?
– Смотри, вода уходит очень плохо.
– И что? В таком старом доме тебя это удивляет? Никто, должно быть, не прочищал трубы с…
– Тссс! Послушай.
Она заставила меня замолчать. Я прислушалась к водовороту, который появлялся в глубине водосборника. Наконец я в самом деле различила еле слышное металлическое позвякивание. Прежде чем я успела высказать хоть какое-то мнение, Соня присела на корточки перед дверцей, которая маскировала подвод воды, открыла ее и протянула руку к старым чугунным трубам.
– Могу я узнать, что ты пытаешься сделать?
– Я уверена, что там внутри застряла какая-то штуковина.
– Да, старая шпилька для волос тридцатилетней давности, – заныла я.
– С твоего позволения, – заохала она от напряжения, – я предпочитаю удостовериться в этом лично.
Но ничего не вышло, съемное кольцо, которое поддерживало верхнюю часть сифона, изъеденное ржавчиной, спаянное годами, не сдвинулось ни на миллиметр.
Быстрый осмотр соседней кладовки предоставил Соне необходимый инструмент: разводной гаечный ключ, при помощи которого она сразу же открутила деталь-упрямицу. Невыносимый запах помоев тотчас же охватил все пространство вокруг.
– О, это отвратительно! – не смогла сдержаться я.
– Отвратительно, согласна…
Она убрала металлический колпак сифона и засунула два пальца в темную густую грязь, которая заполняла полость.
– …Но весьма продуктивно!
С победной улыбкой, слегка искаженной из-за поднимающейся к горлу тошноты, она протянула мне совсем маленький круглый ключик.
– Ты серьезно думаешь, что она нарочно положила его туда?
– Этого, моя красотка, мы уже не узнаем, если только не найдем тайник, к которому он подходит.
Установив сантехнику на место и отмыв руки Сони от грязи при помощи древнего куска марсельского мыла, мы занялись поисками загадочной замочной скважины. Речь должна была идти о предмете очень маленьких размеров, которым могла оказаться шкатулка для украшений, чемодан или дорожный сундучок. Однако, осматривая комнату за комнатой, мы не находили ничего похожего на подобный предмет. Ничего, кроме все тех же комодов, буфетов и секретеров, которые мы уже обследовали.
На минутку я пошла в ванную комнату на первом этаже. И там…
– Соня! Нужно, чтобы ты пришла сюда посмотреть на это!
– Эм… Я поняла, что мы перешли некоторую ступень в нашей близости, но смотреть, как ты делаешь пипи…
– Я серьезно, подойди.
Я открыла дверь. Тогда она смогла лицезреть мою находку и оценить мой потенциал: речь шла о маленьком деревянном столике на одной ножке, верхнее отделение которого служило для складирования запасов туалетной бумаги. Нижняя часть была занята миниатюрным встроенным шкафчиком, закрытым на замок. Я вырвала ключ из руки Сони, и, словно по мановению волшебной палочки, он без труда вошел в замочную скважину. Два сдержанных оборота, и дверца наклонилась на петлях, высвобождая обильный поток документов.
– Бинго! – закричала моя подруга.
На самом деле хозяйка поместья не слишком тщательно продумала тайник.
Мы собрали листочки в охапки и разложили нашу добычу на восточном ковре в гостиной, с жадностью принявшись рассматривать каждый документ и еще больше каждый снимок, как зашифрованную картинку, несущую в себе мистическое сообщение.
Раньше я находила подозрительным тот факт, что нигде в доме не обнаружила фотографий с изображением братьев Барле в подростковом возрасте. Особенно тех снимков, которые могли бы запечатлеть их в объятиях своих первых подружек. Теперь этот пробел был заполнен даже выше моих ожиданий. Поскольку именно здесь речь шла только об этом. Или, точнее, о них: Дэвид и Аврора в день свадьбы – какое странное чувство видеть свою копию в платье, которое я сама надевала несколько недель назад. Они были сфотографированы во всех ракурсах, сияющие. Но, кроме того, еще более тревожащими меня оказались некоторые фотографии, которые изображали более молодого и менее стройного Луи, обнимающего Ребекку. Основательница «Ночных Красавиц» выглядела на них как молодая влюбленная женщина, прилипшая к своему жениху, который оставался неподвижен в величественной и не слишком ласковой строгости. Дошел ли тогда Луи до того, чтобы признаться подруге о сжигающей его страсти к другой, будущей свояченице?
Увлекаясь все сильнее, мы погружались в те времена и молодые годы братьев. Эта серия дополняла снимки на пляже, которые я уже могла рассмотреть в предыдущие разы. Там можно было увидеть двух персонажей: Дэвида на первом плане и Луи, который вечно находился позади, как статист. По некоторым едва уловимым признакам, указывавшим на благорасположение автора снимков к детям, я догадалась, что фотоаппарат держала Гортензия. Тем более интригующим было отсутствие на фотографиях Андре.
Два снимка полностью привлекли мое внимание: Арман, держащий на руках маленького Луи, гордый, словно Артабан, с сачком в руке, предназначенном для ловли креветок или крабов, которые в изобилии водились под скалами в малой воде, и Аврора, ребенок с неуверенной улыбкой на лице, которую властной рукой держал за талию Дэвид.
– Посмотри на это.
– Двойное бинго, – одобрила Соня, прекрасно осознающая ценность подобного снимка.
Затем я провела долгие минуты, изучая детали архива. Этот последний снимок составлял неопровержимое доказательство того, что существовала ранняя связь между двумя детьми, задолго до официального начала их летнего флирта. Вот почему Гортензия приложила столько стараний, чтобы скрыть ее.
Но если удосужиться и присмотреться к фотографии внимательнее – я пожалела, что в ящиках не нашлось лупы, – можно было понять, что она открывает еще больше тайн. Здесь, прямо под их купальными костюмами кричащих цветов – синий электрик у Дэвида, оранжевый у Авроры, – на лобках, не совсем прикрытых трусиками, различались абсолютно одинаковые крохотные родимые пятна. Я вспомнила о такой же родинке, которую увидела на той же самой части тела, когда вместе с Маршадо просматривала пленки с эротическими сценами.
Две горошинки более темной кожи были настолько малы, что в таком масштабе и на такой бумаге, блестящей от глянца, едва различались. Никто, за исключением, естественно, Гортензии, наверное, не замечал этого озадачивающего сходства у двоих детей, ни во время вечеров, проводимых на пляже, ни ранее в приюте, где девочки и мальчики, скорее всего, не раздевались вместе. Прошли годы, пробились волоски, купальники стали более закрытыми – после безумия бикини в шестидесятые и семидесятые годы слитный купальник вновь вошел в моду у молодых девушек. И никто больше не скользнул ни малейшим взглядом по тому кусочку тела, особенность которого могла бы навести любопытных на определенные размышления. Таким образом, их загадка оставалась надежно спрятанной. И безумные планы Дэвида с каждым летом могли расцветать все сильнее в тайне пляжной кабинки с вырезанным там сердцем.