Каждый год, когда начинаются летние каникулы, во Франции происходит удивительное явление: время становится пластичным. Под воздействием тепла и всеобщей лени оно растягивается.

В глубине моей квартирки, превратившейся в духовку, я изнывала и размякала в своей вязкой скуке, ожидая новостей, в тщетных поисках информации об Авроре и братьях Барле.

XV палата суда по уголовным делам еще не назначила первое слушание по делу галереи Соважа, а XVI соседняя исправительная палата по-прежнему хранила молчание по поводу процесса, начатого против Луи в деле «East X-prod». Ожидание было невыносимым для всех. Но еще более тревожным оно стало сейчас, когда Фред бесследно исчез, после того как стер единственную подтверждающую вину Дэвида улику. Он был вне досягаемости и не отвечал ни на телефонные звонки, ни на электронные письма.

– Соня дала мне адрес студии Фреда в Нантре, – признался Маршадо, – я звонил туда каждый день по нескольку раз. И даже съездил, но все без толку… Соседи уже давно его не видели.

– Чего он боится, по-вашему? Что Зерки подаст жалобу?

– Может быть… или он получил такие указания.

Мне никогда не приходила в голову мысль, что гнев Фреда настолько велик, что он перейдет на сторону врага. Дэвид ведь совсем недавно его уволил. Он был в большей степени повинен в его несчастьях, чем Маршадо или Луи, и он являлся представителем той касты, которую Фред ненавидел.

– Я обдумал вашу гипотезу об усыновлении Луи, – заявил Маршадо. – Если то, что Флоранс Дельбар рассказала по поводу второго разрешения на усыновление, верно, это вполне может быть правдой. Барле добились двух разрешений на усыновление со стороны Департаментского управления санитарно-социальной помощи: одного – чтобы усыновить Луи, второго – для Дэвида.

– Нет, – прервала я его размышления, – тогда это не сходится с историей обмена детьми, который Гортензия предложила Дельбарам… В таком случае в момент их посещения у нее не было действующего разрешения.

– Думаю, ее визит мог быть лишь блефом, чтобы впечатлить Дельбаров.

– Хмм, – пробормотала я задумчиво.

Гортензия умерла более двадцати лет назад, и мы вполне могли так и не раскрыть ее секреты.

– Если по-прежнему продолжать раскручивать эту версию, – настаивал Франсуа, – то мы, вероятно, придем к предположению, что Гортензия Барле была бесплодна с самого начала. Если нет, зачем тогда усыновлять двоих детей, одного за другим?

– Вы думаете, есть возможность проверить этот момент?

– Я уже попробовал… Но семейный врач, который лечил Андре и Гортензию в Париже, умер больше пятнадцати лет назад.

– Это вполне ожидаемо. В любом случае мне известен более простой способ все разузнать, – самоуверенно заявила я.

– Правда?

– Да.

Я напомнила ему, как выглядит запись в свидетельстве о рождении Дэвида: «Рожден от неизвестных отца и матери». По логике вещей, такая же запись должна фигурировать и в свидетельстве о рождении Луи. Вооружившись своим удостоверением личности, на котором с недавних пор красовалась моя замужняя фамилия (Барле), я без труда заказала копию документа на сайте мэрии Парижа. Именно в столице, как предполагалось, Луи родился 18 мая 1968 года. Нужно лишь набраться терпения, и через несколько дней свидетельство уже будет лежать в моем почтовом ящике и откроет нам еще один секрет семейства Барле.

После очередного льстивого сообщения от Дэвида я раз и навсегда заглушила все угрызения совести и прикрепила к ответному сообщению черновой вариант своего романа. Естественно, об этом я ни слова не сказала ни Соне, ни Маршадо, ни тем более Луи, с которым встречалась каждую ночь в комнате номер два или в «Двух Лунах». Мы все больше и больше испытывали необходимость утопить свои тревоги в сексуальном неистовстве. Эмма и Тони, бок о бок с которыми мы занимались сексом, когда пришли в клуб в первый раз, стали нашими самыми близкими друзьями, хотя, несмотря на связывавшие нас часы удовольствия, мы не обменялись и десятком фраз. Я уже изучила все ласки, на которые отзывалась Эмма, и знала, каким особенным образом нужно сосать толстый член Тони, чтобы он лишился контроля над собой. По изменению их стонов и вздохов я даже могла предугадать момент, когда кто-то из них вот-вот должен был кончить. Мы пробовали заниматься любовью и рядом с другими парами, но, не сговариваясь, решили, что общение с нашими друзьями было более захватывающим и возбуждающим, чем знакомство с новыми партнерами, чья физиология и привычки нам не подходили. Можно сказать, встреча с Эммой и Тони стала большой удачей, и мы не хотели потерять ее.

В течение дня мы с Луи, согласно нашему молчаливому уговору, почти не связывались. Не имея возможности слышать или видеть своего мужа раньше вечера, я часто пересматривала видео, снятые камерами наблюдения, установленными Исиамом. Конечно, должному эстетическому наслаждению мешали фиксированный угол обзора и то, что картинка разбивалась на пиксели из-за слабого освещения. Мы выглядели не в самом выигрышном свете. Но я заметила, что звуки, издаваемые нами во время секса, еще более волнующи, чем изображение. Каждый вечер я мастурбировала с «ирландцем», с закрытыми глазами растянувшись на кровати, убаюкиваемая только своими вздохами.

Мало-помалу, свободные и разнузданные, мы забыли наш алфавит и освободились от условностей. Может быть, потому мы и любили друг друга так страстно, что боялись скорой разлуки.

Когда я не ублажала себя, я писала, вдохновленная уединением. Именно в этот период я описала свои тайные встречи с Луи. И добавила их к рукописи, предназначенной для Бербера.

– Мадам Барле! Или мне можно называть вас просто Эль?

С тринадцатого этажа небоскреба Барле вид на Париж был восхитительный, хоть и чуть менее зрелищный, чем пятью этажами выше, из офиса Дэвида. Сам Альбер Бернштейн мне показался старым и не слишком соблазнительным.

По его седеющим волосам и гусиным лапкам, которые уже начали появляться в уголках голубых глаз такого же яркого оттенка, как и цвет его рубашки, я поняла, что официальные фотографии были сделаны много лет назад.

– Если хотите, – согласилась я.

Я протянула ему руку, но он предпочел тепло обнять меня.

Мужчина указал мне на простой стул, стоящий напротив его огромного кожаного кресла, и обратился с улыбкой, которая показалась мне абсолютно неискренней. Однако стремительность предложений, которые последовали далее, опровергла это впечатление.

– Не собираюсь больше подвергать вас мучительному ожиданию: я в восхищении от того, что прочитал.

– Спасибо, – ответила я, слегка покраснев.

Я не знала, что еще добавить. Реакция на комплименты относится к тому виду искусств, которые никто никогда не вдалбливал в мою голову.

Но я тотчас же спохватилась, подумав, что это Дэвид как-то повлиял на оценку издателя. Кто знает, не подкупил ли он столь радушный прием ценой освобождения его от оплаты аренды на месяц-другой?

– Знаю, о чем вы думаете… Что я делаю все это, потому что чувствую себя обязанным по отношению к вашему деверю.

Он обвел широким жестом свой роскошный кабинет.

– Совсем нет, – неубедительно солгала я.

– Конечно же, вы так думаете, – настаивал он, принимая более торжественный вид, – и, честно говоря, отчасти правы. Если бы Дэвид не настоял на том, чтобы я прочитал ваши рукописи, у вас было бы примерно столько же шансов, чтобы я вас напечатал, сколько шансов у птицы пролететь сквозь это стекло и усесться мне на голову, чтобы справить нужду.

Такая концовка от мужчины с утонченным вкусом удивила меня. Но у него была репутация человека, который мог восхищаться как техничным пасом Зинедина Зидана, так и вычурной фразой из романа XVIII века. Он был адептом веселого и не ограниченного предрассудками сарказма. Некоторые считали его посредственностью, другие – гением. Эти последние ценили в нем открытость ума, которая и помогла Берберу встать в авангарде филологии.

– Но это было до того, как я прочитал вас, – добавил он с видом гурмана.

Я в смущении опустила взгляд.

– Многие считают, что все в нашей профессии делается по блату. Но это неправда. В лучшем случае хорошие связи позволяют преодолеть первую ступень отбора, как только что случилось с вами благодаря Дэвиду. Но никогда он не сможет дать вам талант, если у вас его нет. И поверьте мне, Эль, вы им обладаете ровно настолько, насколько необходимо.

Это было сказано без преувеличения и лести. Должно быть, Бербер говорил о ком-то другом, а не обо мне? Однако именно мне он пристально смотрел в лицо с такой напряженностью в голубых смеющихся глазах.

– Но я ничего вам не гарантирую. Издательство – это не точная наука, и я не могу обеспечить вам стопроцентный успех.

Вот где все усложняется.

– Правда, за тридцать пять лет я не ошибся ни единого раза, – произнес он, постукивая указательным пальцем по кончику носа, – я больше доверяю своему нюху, чем собственным детям.

Затем Бербер опустился в кресло, чутко следя за моей реакцией. Он только что предложил мне издательский договор на мое новоиспеченное детище под названием «Сто раз на дню»!

– Я не знаю, что ответить…

– Прежде всего вы можете вызвать лифт и подняться поблагодарить Дэвида, – сказал он с воодушевлением. – Это именно то, что я сам собираюсь поторопиться сделать, как только вы выйдете из моего кабинета.

Заметил ли он замешательство в моей натянутой улыбке? Оценивал ли тяжесть предательства, которое присутствовало в этой сделке? Без сомнения, и должно быть, он прочувствовал всю комичность и романтичность ситуации.

– Но в моей книге столько секса, – сказала я.

– И что?

– Ваше издательство ведь не специализируется на такой теме…

– Меня это не волнует. Напротив, я полагаю, что рынок сейчас созрел для эротики такого рода. Нечто, по форме предназначенное для широкой аудитории, но радикальное по своей сути.

Конечно, сегодня, когда эротические романы продаются миллионными тиражами во всем мире, подобное предложение кажется вполне естественным.

Но на тот момент, в 2010 году, все было еще так однозначно. Каждый в этой профессии позволял себе говорить, что эротическая литература больше интересует определенную публику любителей, жадных до возбуждающих ситуаций, чем ценителей красоты языка. Исключением стали лишь несколько произведений, которые пришлись по вкусу широкой публике. Таких, как «История О», «Эммануэль», «Сексуальная жизнь Катрин М.». И больше ни одной заметной книги за целое десятилетие.

Если «E&O» процветало, то лишь благодаря смелости и светлой интуиции его создателя. Бернштейн догадывался раньше самих читателей о том, что они вскоре повально будут обожать.

– Мне кажется, читатели в меньшей степени могут создать проблемы… чем главные герои книги, – решительно проговорила я.

Он с любопытством поднял густую бровь.

– Что вы хотите этим сказать?

– Допустим, что… ситуации, которые я здесь описываю, являются не только плодом моего воображения. И задействованные персонажи…

– …вполне реальны! – воодушевился он с широкой улыбкой. – Я знаю! Именно потому и предрекаю успех вашему произведению. После всей этой шумихи в СМИ, которая ведется сейчас вокруг вашего мужа и Дэвида, не хватало только пикантного рассказа о закулисной жизни семьи Барле. И вот появляетесь вы и приносите мне его на блюдечке!

Я не знала, что ответить на подобный цинизм и оппортунизм. Он был прав. Бурный всплеск фанфиков, вызванный блогом «Эль&Луи», являлся еще одним тому доказательством.

– Богатое семейство плюс скандал плюс секс равно успех!

Он ликовал.

– Вы хорошо осознаете, что мы сейчас говорим о личной жизни Дэвида Барле? Дэвида Барле, владельца этого здания, вашего друга и одного из ваших акционеров?

– Конечно. Но, если бы это стало хоть малейшей проблемой для него, он никогда не отправил бы вас ко мне, моя дорогая.

Правда заключалась в том, что меня больше занимала реакция другого Барле. Что скажет Луи? Как он воспримет тот факт, что наша страсть во всех деталях будет выставлена на потеху толпе?

Я отложила эти щекотливые вопросы на потом: нас отделяет еще столько времени от возможной публикации… Столько жизненно важных событий произойдет до тех пор. Я, конечно же, найду способ поговорить об этом с Луи и свести к минимуму последствия, чтобы сделать их приемлемыми…

Не решившись подняться на восемнадцатый этаж, как посоветовал мне Бербер, я позвонила Дэвиду, чтобы поблагодарить его за посредничество, ниспосланное провидением.

– Это гениально. Я был уверен, что Альберу понравится. Ну, или, на крайний случай, что ему понравишься ты.

– Ммм… Поклянись, что ты не заставил его публиковать меня.

– Клянусь. С ним такое не пройдет. Я направлял к нему десятки людей, и ты первая, кого он решил напечатать. Альбер доверяет только своему вкусу и интуиции. Ничто больше не имеет над ним силы.

И все же сомнения продолжали преследовать меня.

– В любом случае… Не знаю, как тебя отблагодарить.

Мне, наверное, следовало бы подумать, прежде чем высказать подобную формулировку…

– А я знаю, – сразу же ответил он.

– Что?

– Как ты можешь отблагодарить меня. У меня есть одна идея.

Теперь я никак не могла пойти на попятную.

– И как же? – отважилась я спросить тоном, в котором явно слышалось беспокойство.

– Мы никогда не ходили в «Жюль Верн», ведь так?

– Нет, насколько я помню.

А я бы об этом точно помнила, само собой: «Жюль Верн» был шикарным рестораном, награжденным звездой. Он расположен на втором этаже Эйфелевой башни, куда можно добраться только при помощи частного лифта, зарезервированного исключительно для его клиентов.

– Надень свое самое красивое платье, поужинаем там вместе.

– Постой… Ты хочешь сказать: вдвоем?

– Нет. К сожалению, вполне возможно, что толпа корейцев из GKMP будет держать над нами свечку.

Я знала, что с Дэвидом ничего никогда не бывает бесплатным. Однако не ожидала от него подобной ловушки.

– И зачем я тебе там нужна? – воскликнула я, сразу же перейдя в оборонительную позицию. – Почему ты не пригласишь Алису? Она же твоя невеста, разве нет?

– Нет… уже больше недели.

У меня перехватило дыхание.

– Серьезно?

– Она забрала все свои вещи и оставила мне записку в две строчки. Видимо, наши отношения большего не заслуживали, – без особой печали вздохнул он.

Блеф? Заранее подготовленная комбинация? Или самое обычное расставание? Как оно могло пройти не замеченным прессой и журналистами?

– Сожалею, – сказала я, не думая об этом.

– Не стоит… Это было ожидаемо. Но корейцы придают столько значения условностям и внешним деталям… Бон-Коо Моон, их директор, не поймет меня, если я приду без своей невесты.

– Шутишь? Ты просишь меня сыграть роль твоей невесты перед новыми партнерами?

Шантаж был очевиден: либо я принимаю приглашение на этот ужин, либо могу распрощаться со своим контрактом с Бербером. Беззвучным голосом я спросила его о дате и времени нашего свидания на Эйфелевой башне.

– Послезавтра. 22 июля. Подходи к семи часам к южной опоре башни. Корейцы ужинают рано.

Мне так хотелось послать всех корейских директоров на земле ко всем чертям. Но было слишком поздно. Смирившись, я отправилась размышлять над нарядом, который позволит мне блистать 22 июля, пока в душе я буду предаваться мрачным мыслям.