Однако в день похорон Авроры и Дэвида мы с Арманом так и не поговорили. Время было неподходящее да и место тоже. И, ко всему прочему, он быстро исчез, такой же скромный и скрытный, как всегда.

Я не стала рассказывать при Луи про свои открытия в комнате номер три. Зачем сейчас усугублять его состояние подобными откровениями. Придет время, когда он наконец навсегда сможет вернуться ко мне, и тогда я расскажу все.

Возвращались мы в Париж уже поздно вечером, и в лимузине снова царило молчание. Соня заснула в объятиях Франсуа, а я – в руках Луи, уткнувшись носом в ложбинку на его шее с вытатуированными цветами. Опьяненная его ароматом, я уже подсчитывала дни, оставшиеся до его освобождения и до наших новых чувственных встреч.

Через полуприкрытые веки я видела ночной пейзаж и длинную туманную дорогу. Иногда ее освещали встречные фары, и их яркий свет падал на призрачные лица, которыми были наполнены мои сны: лица Авроры и Дэвида, изящные черты Гортензии, такие, какими я увидела их на тех фотографиях. Суровое лицо Алисы неожиданно появилось в моих видениях, и этот сон был вещим, потому что через несколько дней она тоже решила свести счеты с жизнью. Я не знаю подробностей. Но предполагаю, что она не перенесла гибели своей большой любви и захотела присоединиться к Дэвиду в загробном мире.

К счастью, в этот период жизни у меня было очень много дел, и суета на время отвлекла меня от этих черных туч. «Сто два раза в день», третий том моей эротической саги только что вышел одновременно в двадцати пяти странах. Он обещал быть даже еще более успешным, чем два предыдущих тома. Эва, Бербер и зарубежные издатели убеждали меня, что пора начинать новые литературные проекты.

– А что, если тебе сделать спин-офф? – спросила меня Эва однажды дождливым мартовским утром.

– Сделать что?

– Взять какого-нибудь второстепенного персонажа, например, Софию, и написать про нее отдельную книгу. Рассказать ее историю и описать работу агентства изнутри, сделать новую отдельную сюжетную линию.

– Хмм, – скептически скривилась я. – Надо признаться, у меня был задуман другой проект.

Даже если посмотреть на эту историю с другой стороны, сменить декорации и главных действующих лиц, я все равно плохо себе представляла, как можно бесконечно ходить вокруг и около одного и того же сюжета. И потом, мне, главному акционеру агентства Сони, казалось не безопасным проливать таким образом свет на наш не самый законный бизнес. С тех пор как я купила «Шарм» и отдала комнаты отеля в их распоряжение, «Хотелки» процветали как никогда. Но меня все равно не покидало ощущение, что это очень хрупкая затея.

– У меня есть две идеи, но я не уверена, что они тебе понравятся… – заявила я.

– Почему?

– Потому что ни одна из них не будет обладать художественной ценностью.

То есть, говоря на языке издателя, ни одна из двух не будет иметь коммерческого потенциала.

Речь шла о проектах, которые мы планировали сделать в четыре руки, вместе с Луи. Мы хотели изложить все наши эротические опыты и фантазии в манере одновременно и более откровенной с одной стороны, и несколько поучительной с другой. Сейчас, когда миллионы читателей по всему миру готовы были следовать за мной, я чувствовала себя обязанной разделить с ними то, что придавало моим отношениям с Луи такую уникальность, богатство и своеобразие. Я хотела, чтобы они, в свою очередь, смогли придать особую форму своей любви и сотворить из нее настоящий чувственный шедевр. Я всегда открыто призывала к тому читателей в многочисленных интервью: «Ваша сексуальная жизнь становится поистине эротичной, когда перестает быть просто практикой, а делается объектом для изучения в полном смысле этого слова. Объектом для изучения, споров или просто для интимной беседы. Это я и называю искусством жизни».

– Я еще не придумала названия… Например, первый проект будет посвящен историческо-эротическим прогулкам по Парижу.

– Ты имеешь в виду что-то вроде прогулки по местам знаменитых любовников?

В это время огромным успехом пользовался «Метроном», произведение актера Лорана Дойча, который рассказывал о столице, художественно излагая разные интересные и подчас забавные исторические события. Я не хотела идти таким же путем, моей целью скорее было развить идею Луи, согласно которой каждая парижская улица помнит любовников, предававшихся там страсти.

– Луи, со своими энциклопедическими знаниями, расскажет факты, а я набросаю портреты великих любовников.

– Ну а вторая книга?

– Это нечто более практичное.

Я прекрасно видела, что мои предложения сбивали ее с толку.

– Своего рода путеводитель по лучшим местам, где можно заниматься любовью в Париже.

– Общественные места? – сдавленно переспросила она.

– Да. На самом деле не только… но действительно там будет несколько публичных мест.

Я двигалась вперед, не посоветовавшись при этом с мужем. Я даже не знала, чем он собирался заняться, выйдя из Санте. Конечно, мы сейчас ни в чем не нуждались, но я не могла себе представить его ведущим безбедную, сытую жизнь, ничего не делающим и посещающим галереи. Присоединится ли он ко мне или предпочтет найти для себя другое занятие?

Напрасно я пыталась сосредоточиться на этих приятных перспективах, некоторые вопросы не прекращали преследовать меня с того дня, как я открыла тайну комнаты номер три. После того как содержимое кладовки было передано на хранение в подвал, я попросила Исиама заняться ремонтом маленькой комнатки. За некоторую сумму Ягдиш постарался привести ее в надлежащий вид, и ему даже удалось благодаря умелому чередованию настенных панелей и нескольких зеркал создать иллюзию того, что это небольшое пространство без окон как будто бы имеет выход на улицу. Комната казалась в два раза больше, чем была на самом деле.

Во второй половине дня, еще до наступления сумерек, я под проливным дождем отправилась в родильный дом Сен-Фелисите. В огромном многоэтажном здании шестидесятых годов меня встретила монахиня в белом.

– Здравствуйте, мадам, – обратилась она ко мне радостным певучим голосом. – Вы по вопросу поступления?

– Эээ, нет… – запнулась я.

Как сказать ей, что в данных обстоятельствах я больше интересовалась прошлым, чем своим гипотетическим материнским будущим?

Она по-прежнему улыбалась.

– Я хотела бы изучить ваши архивы.

Я достала из сумочки свидетельство о рождении Луи и протянула его монахине.

– Это свидетельство о рождении моего мужа. Он родился здесь в конце шестидесятых годов.

– Я вижу, – ответила она внезапно сухо. – Что вы еще хотите знать об этом?

– У меня есть основания полагать, что свидетельство, выданное в мэрии, было подделано. Я хотела бы убедиться, что предварительное свидетельство, выданное вашим родильным домом, подтверждает, что мой муж является биологическим сыном своей матери.

– У вас есть документ, удостоверяющий личность?

Я показала ей паспорт, а также свидетельство о браке. Сестра ушла, а через некоторое время появилась снова с прямоугольником пожелтевшей бумаги в руках.

– Вот все, что я нашла. Это дубликат.

Документ, который она протянула мне, был озаглавлен как «Сертификат родов» и содержал в себе следующую информацию:

«Я, нижеподписавшаяся мадам Тереза Лелуш, главная акушерка родильного дома Сен-Фелисите, удостоверяю, что названная Гортензия Барле с нашей помощью родила 18 мая 1968 года в 16 часов 20 минут живого младенца мужского пола.

Составлено в Париже, 18 мая 1968 года».

– Сегодня уже больше не делают таких документов, – уточнила служительница церкви. – Только когда ребенок мертворожденный. В противном случае сразу делают временное свидетельство о рождении.

Значит, Луи и вправду был сыном Гортензии. Осталось доказать, кто же на самом деле его отец. Как я и предполагала, Андре, имея на руках этот документ, без каких-либо проблем объявил ребенка своим.

За хорошее поведение Луи добился сокращения срока наказания лишь на десять дней, не более. Вопреки тому, что думали некоторые, успех романа «Сто раз в день» и положительный портрет моего мужа, который я там нарисовала, не имели никакого влияния на правосудие. Луи не делали в тюрьме никаких поблажек, и вышел он оттуда ровно в назначенный день, унылым мартовским вечером в понедельник.

На самом деле его первые минуты в качестве свободного человека совсем не были похожи на праздник. Только я и Зерки ждали его под дождем перед синей решеткой и огромными стенами. Где были друзья, поддерживавшие Луи, когда он туда шел? Альбан, Дэвид Гарчи и прочие, которые держали транспаранты и говорили бунтарские речи?

Выйдя из ворот, он подбежал ко мне, чтобы спрятаться от дождя под большим зонтом-тростью, который я держала дрожащей рукой.

– Куда ты хочешь пойти? – спросила я тихим голосом, прижавшись к нему.

Луи знал, что я покинула Особняк Мадемуазель Марс уже несколько долгих месяцев назад. Какое место он выберет сейчас, чтобы заложить основание нашего семейного очага?

– К Стефан.

Его неожиданный ответ застал меня врасплох. То, что он хотел провести первые мгновения своей свободы с мастером татуировки, было несколько обидно.

– Ты уверен?

Он кивнул.

Ришар быстро привез нас на улицу Руа де Сесиль. Несмотря на то что моя квартирка на улице Маре находилась всего в нескольких кварталах отсюда, я не заходила в салон уже несколько лет. Последний раз я была здесь тогда, когда мы со Стефан придумывали татуировки на лобке, которые появились на наших с Луи телах в день свадьбы. Ничего не изменилось с тех пор, и Стефан по-прежнему носила бейсболку в стиле милитари, повернутую козырьком назад.

Когда Луи закончил излагать свою новую идею, девушка не смогла скрыть разочарования.

– Весь алфавит полностью?

– Да, вокруг моей правой руки.

То есть напротив его пера-кадуцеи на левом предплечье. Ручка, которая исцеляет словами.

Этот новый план полностью разрушал идею проекта «Человек-Алфавит». Изначально идея была такой: на протяжении всей своей жизни Луи станет наносить символы по всему телу таким образом, чтобы каждая татуировка соответствовала важному моменту его существования.

– Но тут будут повторы, – возразила Стефан.

– Я знаю. Это не важно.

– Хорошо, тебе решать. Но могу я тебя спросить: зачем?

Луи повернулся ко мне, немного печально улыбнулся и решительно ответил:

– Потому что никогда не знаешь, сколько у тебя времени в запасе.

Нанося все двадцать шесть букв на свое тело одновременно, он хотел носить мое тело с собой всегда. Наши тела больше никогда не расстанутся, его кожа будет окутана моей. Я поняла это сразу же, и, когда он исчез за ширмой, где собиралась священнодействовать Стефан, я без предупреждения присоединилась к ним.

– Я хочу то же самое, – решительно и громко заявила я.

– Что, прости? – выдохнула Стефан, недоверчиво округлив глаза.

– Я хочу, чтобы ты вытатуировала мне такой же алфавит. На моей правой руке. Точно так же, как у Луи.

Муж схватил меня за руку и сжал ее так сильно, что я чуть не закричала. Он ничего не требовал от меня, но это мое желание, вероятно, тронуло его сильнее, чем все слова о любви, существующие на свете. Когда пришла моя очередь, я почувствовала назойливое жжение иглы, которая прокладывала свой путь на моей коже. Не двадцать шесть раз, а как минимум в десять раз больше. Для каждой буквы Стефан прокладывала след по многу раз. Каждый раз чернила и кровь смешивались на нежной коже моего предплечья. Сначала я подумала, что боль будет нестерпимой, но, пережив первый шок, привыкла к ней. Потребовалось более двух часов, чтобы нанести рисунок на каждого из нас. Когда Стефан закончила, наши руки, которые от природы были такими непохожими, выглядели как два близнеца.

– Так вам подойдет? – спросила она нас, смазывая мою покрасневшую кожу успокаивающим бальзамом.

– Это просто прекрасно, – ответила я.

Луи молчал, но я знала, что муж разделял мое счастье. Отныне он был покрыт мною во всем моем разнообразии, от А до Я. Как и я им.

Наша кожа еще горела, когда мы направлялись в сторону «Шарма», где нас ждал праздничный ужин с шампанским, который я заказала у Исиама и который, вероятно, уже остыл. Но это было не важно. Мы не чувствовали голода. Тут же утащив Луи в недавно отремонтированную комнату номер три, я раздела его медленными и осторожными движениями, как обычно стараются делать при крупных ожогах. Я обращала внимание не только на татуировки… Я чувствовала, какой он особенно хрупкий сейчас… Я не хотела, чтобы на него так сразу обрушился весь этот слишком свежий ветер жизни на воле. Я хотела, чтобы каждый кусочек его снова свободной кожи был покрыт поцелуем. Потому что не только его душа вышла из тюрьмы. Но также лицо, губы, живот и член. Я покрывала поцелуями затылок, плечи, торс, лаская Луи везде, где его тело нуждалось в моем тепле.

Я вспомнила, как несколько лет назад, когда мои будущие книги были всего лишь просто отдельными отрывками без структуры и общего сюжета, я описала «5 наивысших моментов наслаждения в “Шарме”». И в этот вечер я хотела воспроизвести их все для того, чтобы наверстать два с половиной года, проведенные без секса.

Когда Луи был полностью раздет, я поцеловала каждую из его татуировок, конечно, кроме той, которую ему только что сделали. Темные ложбинки его тела казались мне воротами, и к ним было достаточно прикоснуться губами, чтобы Луи полностью открылся передо мной. Его тонкий член поднялся. Я встала на колени, чтобы принять его в свой рот, как принимают бродягу, которому больше некуда идти. Глаза Луи были закрыты. Каждый его мускул дрожал под кожей, и от волнения он весь покрылся мурашками. Должно быть, Луи представлял эту сцену тысячи раз. Но сейчас, когда она происходила наяву, сейчас, когда мой язык давил на его член и насмешливо извивался вокруг него, он молча придерживал мою голову. И не двигался.

– Остановись, – прошептал он. – Постой, это слишком хорошо. Я так очень быстро кончу.

И в самом деле, судорога уже пробежала по его члену. Он испытывал такое сильное желание, что все его тело стало настолько чувствительным, что превратилось в одну сплошную эрогенную зону. Сейчас даже простого прикосновения было достаточно, чтобы довести Луи до оргазма.

Тогда у меня появилась идея: чтобы он не мог так быстро кончить, я решила лишить его чувств, которые многократно усиливали возбуждение. Протянув руку за спину, я закрыла за нами дверь комнатки и выключила свет. Наступила почти абсолютная темнота. Мы должны были вновь познать друг друга на ощупь, вслепую. Мы станем обращать больше внимания на запахи, которые усилятся в ограниченном пространстве, на контакт наших пальцев и губ, на мимолетные и неловкие удары между нашими нетерпеливыми телами. Нам потребовалось всего одно мгновение, прежде чем мы оба, на ощупь, нашли свое место рядом друг с другом. Стоя возле меня, его член между моих ягодиц, он погрузил в меня палец. Луи ласкал меня ненасытно, без остановки, до тех пор, пока первая волна оргазма не накрыла меня и не залила всю его ладонь липким соленым соком.

Услышав последовавшие за этим звуки, я догадалась, что он облизывал свои пальцы, наслаждаясь моим удовольствием. Проведя ладонью по обнаженной головке его члена, я заметила истечение семенной жидкости, знак того, что он тоже близок к апогею.

Комната была такой узкой, а складная кровать такой маленькой, что я спрашивала себя, как Арман и Гортензия могли заниматься любовью в таких условиях. Однако именно тут, без сомнения, они зачали мальчика, которого я сейчас прижимала к своей груди. Интересно, в какой позе они это сделали? Какая неудобная позиция произвела на свет существо, которым я так дорожила? Я хотела бы, чтобы они оказались здесь и прошептали мне на ухо секретную формулу, чтобы и мы, в свою очередь, зачали ребенка в маленькой тайной комнате в сердце «Шарма».

Попробовав все позы в этом небольшом пространстве, мы остановили выбор на вертикальной позиции. Это было лучшее решение для того, чтобы мы оба могли получать максимальное наслаждение. Луи знал, что, кроме глубоких проникновений, я также очень люблю те, которые позволяют стимулировать переднюю стенку влагалища. Поэтому он повернул меня лицом к стене и устроился сзади, прильнув низом живота к моим ягодицам, расположившись ровно на таком расстоянии, чтобы дать своему члену касаться моей щели, полностью мокрой от желания. Таким образом, при каждом проникновении его уздечка водила по бугристой поверхности взад и вперед, словно смычком, пытаясь вырвать оттуда ноту. Но звуки исходили не из влагалища, а из моего горла. Пронзительный хрип, затем восхищенные стоны. Оргазм Луи был таким сильным, что я почувствовала, как его левое колено резко согнулось под весом наших слившихся тел.

– Все в порядке? – инстинктивно забеспокоилась я.

Луи ответил нежным покусыванием моего затылка. Он сдерживал свой голод, свое желание поглотить меня всю целиком. Его член содрогнулся в последнем приступе и еще раз надавил на мою заветную точку.

Я думала, что мы отныне обладаем всей гостиницей, чтобы любить друг друга, что мы будем сплетаться в объятиях в самых прекрасных комнатах Парижа. Мы станем заниматься любовью под благоволящим взглядом самых отчаянных куртизанок: Жозефины Богарне, Марии Бонапарт, Прекрасной Отеро и всех остальных, – но всегда будем возвращаться сюда, чтобы любить друг друга в этой маленькой темной неудобной каморке, отныне и во веки веков.

И, так как тень его родителей все еще витала здесь, я не смогла больше сдерживаться.

– Ты знаешь, кто еще занимался здесь любовью?

Сначала он не поверил. Затем, одевшись, выслушал мои аргументы, подтвержденные документально. Он был шокирован, но ему пришлось признать, что я права. Я приложила все усилия, чтобы смягчить жестокость этого откровения. Но по мере того, как я двигалась вперед, рассказывая, я видела, как он закрывался в себе, словно улитка, забирающаяся все глубже в свою раковину.

Когда я закончила, его лицо было напряжено и искажено пугающей гримасой. Потухшим, но крайне решительным голосом он приказал мне:

– Позови его. Сейчас.

Он стучал своей тростью по полу.

– Подожди…

– Скажи ему, чтобы он пришел сюда! – глухо прорычал Луи.

Арман отреагировал на мое неожиданное приглашение на удивление спокойно, не возражая и не проявляя излишней скромности. Должно быть, он ждал этого с момента своего появления на кладбище Рокабей. Может, даже надеялся на это. Исиам, несомненно, сообщил ему по простоте душевной о работах, которые проводились в комнате три. С тех пор Арман знал, что приближается момент истины.

Когда два часа спустя он появился на пороге «Шарма», месье Жак тотчас же сообщил мне. Луи настоял на том, чтобы разговор с этим мажордомом – он не называл его никак иначе – состоялся в нейтральном месте. Маленькая гостиная справа от главной двери подходила идеально. Мы спускались туда по лестнице, когда, стоя на одной из последних ступенек, я заметила Армана, сгорбленного и еще сильнее состарившегося с момента нашей последней встречи.

– Здравствуйте, Эль, – поприветствовал он меня слегка дрожащим голосом. Вымученная улыбка исказила его морщинистое лицо.

– Здравствуйте, Арман.

Отец и сын не осмелились протянуть друг другу руки, Арман лишь чуть заметно робко кивнул, приветствуя Луи. Тот тяжело рухнул в кресло красного бархата, как пораженный молнией. Было ясно, что мой муж не сделает ничего, чтобы сгладить неловкость, и что вести этот непростой разговор придется мне.

– Вы знаете, зачем я попросила вас прийти сюда. Не так ли?

– Да, – признал он, опустив голову, словно провинившийся ребенок, пойманный с поличным.

Одетый, как всегда, в свои бессменные бархатные брюки и застегнутый на все пуговицы вязаный жилет, Арман казался персонажем, сошедшим с экрана черно-белого кино. Он мог бы играть там роль учителя начальных классов или вышедшего на пенсию слуги, которого его неблагодарные хозяева отправили на покой.

Как и «Рива», с которой случилась беда в «Рош брюне», Арман провел свою жизнь в зависимости от семьи Барле. Он всегда оставался на заднем плане, едва осмеливаясь заявлять о собственных нуждах, не говоря уж о законных желаниях. Я на секунду вдруг вспомнила о моторной лодке из лакового дерева и подумала: что же с ней могло стать дальше после продажи виллы на торгах? Наверняка она закончила свою жизнь на свалке или была списана на дрова для отопления и ее сожгли во время суровой зимы.

Краем глаза я наблюдала за Луи, опасаясь, как бы он не набросился на старика или, напротив, не рухнул без сознания.

И вдруг Арман резко заговорил. Задыхаясь, с раскрасневшимися от волнения и алкоголя щеками, он шел напролом, прямо к цели.

– Все, что можно было сделать, я и Гортензия сделали… Мы сделали все, чтобы сохранить семью.

Экономическая империя Барле, прекрасная семья, в которой были Андре, Гортензия, Дэвид и Луи, каникулы в Динаре, прогулки по морю на «Риве»… Чтобы не испортить эту красивую картинку, Арман согласился отказаться от всего. И в первую очередь от возможности объявить во всеуслышание о своей большой любви к Гортензии.

– Как долго это продолжалось?

Луи внезапно нарушил свое гневное молчание. Он с трудом взглянул на сидящего перед ним седовласого мужчину. Арман сделал вид, что не понял вопроса.

– Мама и ты, – он словно отрезал каждое слово, – как долго это длилось?

– До самой ее смерти, – тихо сказал наш гость.

– А вы… Я имею в виду: как это началось?

Арман поднял на нас полные печали глаза и приоткрыл рот. Я всегда замечала в нем какое-то благородство, даже аристократичные черты, но сейчас видела лишь уставшего и изможденного старика. Теперь я лучше чем когда-либо понимала его чрезмерное пристрастие к алкоголю.

– Весь этот бизнес… твоего отца никогда не было дома. Конец шестидесятых – то время, когда компания стремительно развивалась. Андре старался скупить все маленькие местные газеты.

Среди которых был и пресловутый «Изумруд», которым руководил до своего самоубийства Роже Лебурде, отец Дэвида и Эмили-Авроры.

– Его почти никогда не было дома, постоянно в разъездах, – добавил он, чтобы закончить свои оправдания.

– А ты, значит, был тут, – резко заметил Луи. – Так?

– Я знаю, что ты думаешь. И я тоже всегда так думал. Особенно когда Гортензия сообщила мне о бесплодии Андре. Но я не был просто удобной заменой ему…

Пытался ли он убедить себя в этом? Представить красивую версию своей запретной любви? Я вспомнила некоторые фотографии Гортензии. На них она казалась действительно влюбленной, а он, несомненно, безмерно обожал свою богиню.

– Мы любили друг друга.

– А папа… Андре, – заговорил Луи. – Он должен был знать, что не является моим биологическим отцом, ведь так? И он никогда не подозревал тебя?

– Подозревал, конечно… Но предпочитал закрывать на это глаза. Он никогда не говорил об этом. Ни мне, ни Гортензии. Я думаю, все, что было важно для него, – это сохранить свою семью во что бы то ни стало. Даже если от нее останется одна лишь видимость.

Луи вздрогнул. Даже став взрослым, человек никогда не сможет отказаться от детского восприятия образа своих родителей, любящих, которые всегда будут вместе, ведь это залог его существования. А сейчас несколькими словами мажордом перечеркнул идеальную картинку, и все детские воспоминания Луи разбились, ускользая от него, словно куски разобранного пазла.

– В таком случае почему вы тогда не убежали вместе, мама и ты? Почему она просто не оставила папу?

– Видишь ли, тогда было другое время. И потом… – Он посмотрел на меня тяжелым, полным сожаления взглядом.

– И потом? – бесцеремонно поторопил его Луи.

– Были еще Дэвид и Аврора. И самое ужасное, с ними был ты.

– Я не понимаю.

– Гортензия очень быстро поняла истинную натуру Дэвида. Она усыновила его, надеясь искупить тем самым зло, которое сделал Андре. Но со временем становилось все более очевидно, что Дэвид пытается переписать прошлое.

– Отомстить?

– Да… Я бы скорее сказал, вернуть себе то, что они с Авророй потеряли.

– А при чем тут я?

– Гортензия боялась, как бы Дэвид не растоптал тебя на своем пути, как он давил всех вокруг себя. Поверь мне, она тысячу раз порывалась рассказать всем, кем приходились Аврора и Дэвид друг другу. В том числе и в день их свадьбы.

– Почему она этого не сделала? Ее поступок все бы изменил в моей жизни! Она же знала, что я был без ума от Авроры!

Отчаянный крик Луи перевернул все внутри меня от сочувствия и ревности.

– По той же причине, которая помешала ей уйти от своего мужа: ей нужно было защитить тебя от Дэвида.

Арман, невидимый отец, не переставал оберегать сына и по мере возможностей облегчать ему жизнь. В конце концов братья уничтожили друг друга, Арман не выполнил свою миссию. По-видимому, старый мажордом чувствовал себя ответственным за это несчастье.

– Вы думаете, что Дэвид смог бы совершить покушение на жизнь Луи? – перебила его я.

– Нет, не думаю…

– А несчастный случай с «Ривой»? – воскликнула я. – И все Барле уничтожены! Не говорите мне, что вы не подозревали Дэвида!

Он заломил руки, пристально посмотрел на нас, на того и другого, а затем заговорил, и его глаза наполнили слезы:

– Я знал, что Дэвид не имел никакого отношения к этой катастрофе.

– Как ты можешь быть так уверен? – бросил с вызовом Луи.

– Потому что… – сказал он, шумно закашлявшись. – Потому что это я подпилил перо руля «Ривы».

Луи потерял дар речи. На мгновение я подумала, что он сейчас бросится на него, град ударов трости обрушится на сморщенное тело его отца. Но мой муж остался неподвижен, не в силах отреагировать на услышанное.

– Вы пытались убить вашего сына и мать вашего ребенка? – запинаясь, спросила я.

– Никогда в жизни! – горячо воскликнул он. – Гортензия и Луи никогда не поднимались на борт этой посудины. В противном случае я не совершил бы ничего подобного!

Действительно, все свидетельские показания сходились на том, что «Рива» была игрушкой исключительно Андре и Дэвида. Только они ею управляли. Только они стояли у штурвала и плавали на ней. За исключением того дня в июле 1990‑го…

– Вы надеялись устранить Дэвида и Андре, так?

Он кивнул, а затем добавил:

– Жажда власти Андре, жажда мести Дэвида… Все несчастья в семье шли от них. Знаю, это может показаться безумием, но я вообразил, что без них…

Он прервал свою исповедь, крупные слезы катились по его покрытым красными прожилками щекам…

– Вы надеялись на долгую и счастливую жизнь втроем? – предположила я.

– Счастливая жизнь, да… Это было ужасно наивно, я знаю.

Он, Гортензия и их ребенок. Не так уж наивно и необоснованно, если задуматься над этим хорошенько.

Но все случилось так, как случилось. Арман покалечил Луи и окончательно потерял Гортензию. С тех пор он всячески старался все исправить. Держать Дэвида как можно дальше от его брата. И исправить бесчисленные промахи собственного сына.

Потому, когда два брата заключили между собой это ужасное соглашение, он поступил на службу к Луи и его сумасбродным желаниям с виноватой услужливостью. Он составлял записки и приглашения на наши ночные свидания, доставлял серебристые конверты, подслушивал слова, которые я бормотала в полусне. Он был готов на все, чтобы украсть меня у Дэвида и способствовать нашему соединению с Луи.

– Та жизнь, которую вы так и не смогли построить с Гортензией, вы хотели подарить ее нам с Луи, – осмелилась предположить я.

– По мере моих возможностей… Да.

Рассказав Авроре о моем существовании, он сделал все, чтобы развязать войну между Дэвидом и Луи, руководя процессом из-за кулис так, чтобы лагерь сына победил наверняка. Луи завоюет меня, похитит у Дэвида, сделает то, что не удалось сделать его отцу.

Но меня мучила еще одна, последняя загадка.

– Это вы соединили видеопульт в Особняке Мадемуазель Марс с комнатами в «Шарме». Вы заново запустили систему наблюдения, установленную Андре… Я не ошибаюсь?

– На самом деле да… когда Дэвид начал развлекаться с девочками, которых он заставлял сниматься в порнофильмах собственного производства, я понял, что однажды это может оказаться полезно для нас. Я и не представлял тогда до какой степени… Не знал, что именно ты будешь той, кто нажмет на кнопку записи в нужный момент.

Его стремление освободить Луи от ярма брата, без сомнения, с одной стороны, стоило жизни Андре и Гортензии, но также, с другой стороны, благодаря этому Дэвид и Аврора, покончив жизнь самоубийством, больше не могли никому навредить.

Арман подключил пульт, я нажала на кнопку записи – мы оба были убийцами из-за любви. И более того, мы были связаны в этом преступлении общей страстью, имя которой – Луи.

Луи, похоже, оценил всю силу связи, которая объединяла нас троих, потому что поднял на отца взгляд, полный сочувствия и, может, даже вины. Конечно, ему нужно было еще время, чтобы выразить старику свою признательность и любовь. Я надеялась, что ему это удастся сделать прежде, чем Арман покинет нас. Отныне у них было все, чтобы стать наконец настоящей семьей.