На консольном столике – ничего. В почтовом ящике особняка Дюшенуа – тоже. Утро не принесло ни единого послания от анонимного поклонника. Я не решалась спросить об этом Армана, точно зная, что он, со свойственной ему аккуратностью, непременно бы передал конверт с записочкой, если б он там был.

Мне хотелось бы верить, что передышка в эпистолярных упражнениях – добрый знак. Я могла бы принять это за отступление с боевых позиций или перемирие. Я была сыта по горло вчерашними переживаниями. Мой хищный зверь, кем бы он ни являлся, похоже, отпустил свою добычу или, по крайней мере, ненадолго ослабил железную хватку.

Но мне не верилось. Молчание казалось еще более угрожающим и опасным, чем прочная паутина, которую он плел для своей жертвы раньше.

Битый час я занималась тем, что подбирала туалет на выход. Не хотелось ударить в грязь лицом при первом появлении на BTV. Я знала, что судить обо мне станут по одежке, что всякие там Алисы и прочие с телеканала хорошенько промоют мне косточки. Я обязана была, и не только для себя, но и ради Дэвида, выглядеть безупречно, несмотря на округлости и выпуклости, слишком пухленькие, чтобы их скрыть, как мне хотелось. Последним штрихом стали туфельки от Лубутэна. Я вспомнила, как примеряла их в модном магазине в галерее Вивьен, а Дэвид смотрел на меня и улыбался. С одной стороны, я испытывала детский восторг от покупки, а с другой – переживала, понимая, что это все – от лукавого. Моя мать умирает от рака, а я стою, разинув рот, и мечтаю о шпильках за тысячу евро…

– Добрый день, Анабель.

– Здравствуйте, Хло…

– Сейчас 8.28, – прервала на полуслове стройная блондинка в строгом английском костюме, – Дэвид и весь директорат ждут вас в зале для заседаний в 8.35. Если хотите, у вас еще есть минутка на чашечку кофе.

Она стояла в холле башни Барле как на посту, по стойке «смирно», в течение, видимо, какого-то времени, прижав к груди кипу папок, охапку журналов и несколько конвертов с письмами, адресованными, по всей вероятности, ее патрону, моему любимому мужчине.

– Очень хорошо. Спасибо.

Мой ответ ее, кажется, успокоил.

– Отлично! Пойдемте.

Она торопливо семенила по мраморному полу, постукивая каблучками, слишком высокими для нее, на мой взгляд: клак-клак. Мы вошли в лифт и быстро полетели вверх. В кабинке цвета металлик, начищенной до блеска, она доложила о моем распорядке дня – как я предполагаю, утвержденном по распоряжению Дэвида, – подробно, конкретно, слегка волнуясь:

– После официального представления у вас встреча с Альбаной Леклерк, в 9.30, в течение примерно двух часов. Потом я отведу вас в ваш кабинет. Вы увидите, там очень красиво, из окна открывается чудесная панорама. Он находится между кабинетами Дэвида и Луи.

Почему-то этот факт меня не удивил.

Я зацепилась за слова, сказанные чуть раньше.

– Альбана Леклерк?

– Дэвид вам о ней не сказал?

– Нет…

– Альбана – главный редактор вашей рубрики. Она поможет вам определить содержание первых выпусков передачи «Новости культурной жизни». Введет в курс дела и подскажет, как подобрать сюжеты.

Предупреждая мои расспросы, Хлоя продолжила:

– Она молода, но вполне профессиональна. Ее отец возглавлял «Океан» и работал в группе Барле на протяжении двадцати лет. Она работает рука об руку с Люком.

Люк Доре, директор канала. Этого я знала, он был в числе приглашенных на обед в мою честь.

– Династия?

– Да, в каком-то смысле.

Таким оказался лимит доверия, отпущенный мне Дэвидом. Не напрасно он пошел на хитрость и окружил меня тайной армией помощников, каждый мой шаг в этом пока незнакомом мне мире будет под колпаком. Любую мою оплошность, таким образом, немедленно исправят, а ее последствия устранят.

Ненавязчивый звоночек ознаменовал прибытие на восемнадцатый, верхний, этаж. Хлоя выпорхнула из кабинки лифта, вперив взгляд в каракули, неразборчиво заполнявшие сверху донизу всю страницу ее блокнота.

– После обеда, – продолжила она скороговоркой, как из пулемета, – у вас первое производственное совещание, в 14.30 у Люка Доре. Будут также Филипп ди Томазо, исполнительный директор, и Кристофер Хеймс, наш художественный директор. На повестке дня – студийное оформление вашей программы. Крис уже подготовил несколько макетов. Вам, в принципе, надо будет только выбрать, обсудив с Люком.

Все произошло так быстро! И никакой кнопки для стоп-сигнала под рукой… Что же я могла ответить? Что это всего лишь ошибка, досадное недоразумение? Что мне здесь нечего делать и что толпа претенденток на это место, гораздо более компетентных, чем я, стоит, толкаясь, у порога башни?

Я узнала зал заседаний с большой прозрачной дверью, в котором Луи был мне официально представлен. Инстинктивно я поискала глазами его фигуру среди людей, уже ожидавших нас в зале, человек примерно двадцать, никак не меньше, каждый с чашечкой кофе-чая. К моему изумлению, Луи не было среди собравшихся. Директор по коммуникациям, очевидно, не счел для себя важным присутствовать.

Дэвид проскользнул мимо нас, сияющий, безумно элегантный в сером с жемчужным отливом костюме, в котором я раньше его не видела (я давно уже не пыталась исследовать его гардеробную, настоящую сокровищницу Али-Бабы в отношении предметов изысканной мужской моды).

– Все уже здесь. Превосходно!

– Восемь часов и тридцать три минуты, – подтвердила Хлоя. – Подождем еще две минуты?

– Нет. Начнем. У меня через двадцать минут разговор с Сеулом по телефону.

Ближайшие четверть часа он торжественно посвящал меня в рыцари, непринужденно перемежая легкий юмор с серьезными вещами типа «Прекрасная идея заполнения эфирного времени в прайм-тайм по четвергам. Если мы заберем себе аудиторию, то на все выходные зритель не уйдет с нашего канала». Я все ждала, что его старший брат появится в любую минуту. Но никто больше не подошел. За стеклянной стеной маячили журналисты в белых рубашках, а также немногочисленные клоны аккуратной помощницы Хлои. Фигуристая Алиса сидела за другим концом стола, я плохо различала ее среди других участников совещания, которые рассматривали меня с вежливым недоверием. Однако было заметно, что блондинку мало интересует доклад, докладчик и, тем более, объект обсуждения. Алиса равнодушно теребила тонкой рукой брелок своего смартфона. Ко всему она была безучастна, но стоило моему любимому сказать, какие надежды он возлагает на меня, поручая вести передачу в прайм-тайм, она чуть ли не поперхнулась, скорчив презрительную гримасу.

Когда Дэвид объявил о завершении совещания, раздались слабые аплодисменты участников в мой адрес. Я краем глаза заметила, что Хлоя подошла к моей сопернице, наклонилась и что-то прошептала ей на ухо. Пышнотелая блондинка в сильно облегающем платье, подчеркивающем ее идеальную, но искусственную грудь, вдруг встрепенулась, откинулась на спинку кресла и обиженно воскликнула:

– Прямо сейчас? Но что ему от меня нужно?

Видимо, речь шла о нагоняе. Однако я не могла отказать себе в удовольствии иначе представить ситуацию: почему бы патрону не соблазнить одну из своих сотрудниц, действуя подобным образом. Так он легко мог использовать шанс залезть к ней под юбку, не вызывая ни у кого подозрений.

Секретарша взяла Алису за руку, призывая к спокойствию, и повела за собой через толпу в другой конец коридора, прокладывая путь, как маленький буксир величественному кораблю. Несколько мужских голов, будто намагниченные, обернулись им вслед, завороженно наблюдая взглядами за пленительно-плавным покачиванием бедер. Наверное, господа пользовались милостью этой особы не один год.

– Привет, меня зовут Альбана, а тебя – Эль? Не так ли?

В этой гнетущей атмосфере, сдерживаемой снисходительным всемогуществом Дэвида, любезный тон и приветливая улыбка молодой приятной брюнетки, худощавой, с походкой неловкого подростка, тут же внушили мне безграничную симпатию. Рубашка с открытым воротом, линялые брюки, спортивные полуботинки, больше пригодные для улицы, чем для ковровых длинноворсовых покрытий, из украшений – только серебряная цепочка на шее… Наверняка эта девушка не общается ни с модельерами, ни с визажистами BTV.

Внезапно вынырнув из-за портьеры, тоненькая, компактная, она протянула мне руку, насколько миниатюрную, настолько и энергичную.

– Да, вообще-то меня зовут Анабель, но все почему-то называют просто Эль.

– Великий вождь решил, что на телеканале и в общении на передаче тебя будут называть Эль… Что ж, придется смириться.

– Нет проблем, пусть будет так.

Властная. Но открытая. И обладает педагогическим талантом, что трудно было предположить заранее, учитывая ее манеру говорить без обиняков. Она посвятила много времени тому, чтобы объяснить мне азы профессии, стараясь раскрыть в деталях каждую идею, каждый концепт и даже особые термины, профессиональный жаргон, которыми они все жонглируют запросто уже многие годы в своей среде. Альбана оказалась достаточно терпелива, но не стеснялась отчитать меня, если я недостаточно быстро схватывала. Мое положение будущей супруги начальника ничуть ее не смущало, то есть она не старалась специально понравиться или придержать язычок. На основании чего я сделала вывод, что дружеские отношения и совместная профессиональная деятельность, связывающая эту девушку и семейство Барле, ставят ее выше возможных репрессий. Или же, что тоже вполне вероятно, профессиональный авторитет Альбаны был настолько силен, что в случае немилости она легко могла бы найти другое место, чтобы заработать себе на жизнь.

– Я полагаю, – сказала она ровно в полдень, – мы скоро опять должны встретиться. Тебе придется еще какое-то время меня потерпеть.

Эти слова прозвучали скорее как обещание, нежели как угроза. Альбана надолго станет моим союзником, несколько часов, что я провела вместе с ней, укрепили и успокоили меня.

12.09, как заметила бы Хлоя, которая без промедления занялась моим обустройством на новом месте, проводив меня в личный кабинет. Она оказалась права: кабинет был светлым и просторным, его размеры явно не соответствовали моему возрасту и статусу, имея в виду отсутствие опыта. Он находился в привилегированной части башни, в самом центре этажа, занимаемого руководством, – неслыханная милость. Из окна, занимавшего всю стену и выходившего на северо-запад, открывался великолепный вид на окружное шоссе.

12.12: Хлоя снабдила меня бейджиком с моей фотографией – где Дэвид ее откопал, даже не знаю, я лично такую не помню – для беспрепятственного входа в здание и обслуживания в общественной столовой. После этого Хлою позвали с собой девушки, коллеги, такие же секретарши, пробегавшие стайкой по коридору. Наверное, они направлялись в офисный ресторан, расположенный на втором этаже башни. Хлоя удалилась, оставив меня одну.

12.22. Вот уже пять минут, восседая за письменным столом в своем кабинете, я играла с телефонной трубкой огненно-красного цвета – единственный, кстати, предмет декора в обозримом пространстве – в напрасной надежде, что меня пригласят на обед. Как бы мне ни хотелось, но я не стала звонить Дэвиду, чтобы не нарваться на отказ. Что до Луи, незримо присутствующего, то об этом не могло быть и речи.

12.45… Мое терпение лопнуло, и я набрала номер Сони. К счастью, она тут же ответила.

Спустя двадцать минут мы потягивали через соломинку слишком сладкий, даже приторный «Монако» на террасе соседнего кафетерия, в Сен-Мало. Ковыряя вилкой стандартный салат, мы вернулись к нашим обычным доверительным разговорам – спасительная гавань в новом, изменившемся, почти враждебном для меня мире.

– Скажи-ка, ведь оно тебе здорово врезается в палец, – воскликнула подружка, обратив внимание на мое обручальное кольцо. – Уверена, что тебе удастся его снять перед свадьбой и легко надеть во время церемонии?

– Да, смотри сама…

Я с большим трудом освободилась от розового золотого ободочка, на пальце остался след. Соня машинально протянула руку и взяла у меня кольцо, чтобы рассмотреть его поближе.

Ее глаза блестели от нескрываемого восхищения.

– Слушай, а тебе не приходило в голову расширить его?

– Кольцо отдавали подогнать под мой размер.

– Смотри в оба, не переборщи. Это такой материал, который не растягивается до бесконечности. Оно красивое, но такое хрупкое.

О чем Соня говорит? Только о кольце?

Подруга долго рассматривала драгоценность со всех сторон, не проронив ни слова, просто наслаждаясь старинной работой и восхищаясь мастерством ювелира, возможно, мечтая о чем-то своем, девичьем. Потом поднесла кольцо близко к глазам и спросила:

– Так ты говоришь, кому оно раньше принадлежало?

– Гортензии, матери Дэвида, а до этого – ее матери, но я не знаю ее имени. Хорошо, что мне удалось его снять. Арман должен завтра отнести его ювелиру, чтобы добавить наши имена и дату свадьбы.

Соня склонила голову к кольцу, прищурилась и задумалась.

– Хм… А в каком году поженились родители Дэвида?

– Понятия не имею. Судя по возрасту Дэвида и его брата, можно предположить, где-то в середине или в конце шестидесятых. А что?

– Просто в таком случае… твой распрекрасный будущий супруг – плод воображаемой любви, а его родители – привидения.

– Что ты плетешь?

Совершенно серьезно, безо всякой усмешки, что с ней случалось нечасто, Соня протянула мне кольцо, привлекая внимание к внутренней стороне, где были еле заметны какие-то полустертые цифры.

– Сама посмотри!

– Я не вижу…

– Поверни его так, чтобы свет падал на внутреннюю поверхность, поверти и посмотри еще раз. Заметила? Местами просвечивают цифирки, дату рассмотреть невозможно, а год виден ясно: 1988.

Она была права. Соня, моя верная подруга, немного с приветом, охочая до мужчин и любительница сексигрушек, смогла докопаться до истины, всего лишь раз взглянув на обратную сторону кольца, которое я, наивная дуреха, вот уже несколько дней носила, не снимая.

– Да, ты права, – вздохнула я. – Странно, что я сама раньше этого не заметила.

Похоже, цифры намеренно пытались стереть, но под определенным углом зрения все-таки можно было разобрать год. Стоило чуть повернуть украшение вправо или влево, как цифры исчезали. Если смотреть на внутреннюю поверхность кольца под прямым углом, то их и вовсе можно было не заметить, кольцо ревниво охраняло свой секрет ото всех, в том числе от меня.

Я потеряла дар речи.

– Сколько было в 88-м твоему прекрасному принцу?

– Девятнадцать лет, – прошептала я безжизненным голосом.

«Они обручились и вскоре поженились. Очень быстро, через несколько недель после знакомства», как и сказал мне когда-то Луи. Значит, год первой женитьбы Дэвида – 1988-й, что ясно давали понять загадочные цифры. Жестокая правда открылась перед моими глазами. Почему тогда Луи представил мне эту историю, единственно правдивую в его байках о брате, в виде глупой шутки? Почему он не сказал всю правду? Странно… Он чего-то боялся? Или кого-то? Но кого?

– Ну ладно! Ты должна сказать своему жениху, что не слишком умно дарить в качестве обручального кольца вещицу с блошиного рынка, а тем более представлять дело так, будто это – семейная драгоценность.

– Я скажу…

Нужно срочно переменить тему, нельзя раскисать перед ней. Чтобы взять себя в руки, я заставила себя изобразить улыбку и без всякой связи с предыдущим разговором спросила:

– А как Ребекка? Есть от нее новости?

– Нет. Она опять недоступна по телефону. Меня это беспокоит. Я опять без гроша, и у меня долг за комнату. Если она не подбросит мне работенку, не знаю даже, где буду ночевать через месяц.

– Если придется совсем худо, можешь пожить в моей комнате у мамы, – предложила я на всякий случай.

– Спасибо, подружка, но, сама понимаешь, сейчас там не слишком весело, у твоей мамы.

Она смущенно улыбнулась, извиняясь за бестактное замечание.

– А ты ходила к нам в агентство? – спросила я.

– Ходила, да что толку! Ребекка испарилась. Понятия не имею, как она умудряется вести свой бизнес. Так не разбогатеешь, уж точно. Слава богу, что тебя это уже не касается…

Это прозвучало не как упрек, а как ностальгия по тому времени, слишком скоротечному, на ее взгляд, когда нас связывали одно общее тайное дело и странное совпадение судеб. Соня хотела, чтобы мы всю жизнь были вместе, как две сестры, и никогда не расставались. Появление Дэвида положило конец ее юношеской мечте.

Я-то всегда знала, что Соня будет частью моей жизни. Но, когда мы вскоре целовались перед расставанием у подножия башни Барле, смешавшись с толпой служащих, возвращавшихся с обеда, это выглядело как прощание навек.

В лифте я ощутила напряженную тишину и увидела несколько знакомых мне с утра лиц, выражавших вежливое смущение. Никто не осмелился спросить, все ли у меня нормально и хорошо ли я отобедала в одиночестве. Синдром первого рабочего дня во всей своей прелести. Но что я могла об этом знать по-настоящему?

То ли просто от нервного перевозбуждения, то ли под влиянием сделанного Соней открытия я вышла из кабинки лифта, покорно следуя за толпой служащих. Только дойдя до середины широкого коридора, я заметила, что оказалась не на том этаже. Здесь находились некоторые студии и службы телекомпании BTV. Перегородки отделов тут тоже оказались стеклянными, но в помещениях не было окон, и потому отсутствие дневного света лишало коридор необыкновенной прозрачности и объема, как на вершине башни Барле. Я заметила справа, в тесном закутке между двумя соседними отделами, два силуэта и, несмотря на полумрак, сразу узнала этих людей. Они не могли меня видеть с той стороны, откуда я шла, а я, испугавшись, что могу выдать невольным движением свое присутствие, затаилась. Я стояла в укрытии, сдерживая дыхание, ни жива ни мертва, с ужасом представляя себе, что они могут вдруг выйти оттуда и тогда мы столкнемся нос к носу.

Дэвид показался мне очень спокойным, уверенным в себе, вполне владеющим своим голосом и эмоциями. Но вот его собеседница, напротив, выглядела весьма возбужденной. Она без конца нервно поправляла свои волосы, дрожащей рукой одергивала блузку, скорее болезненно, чем грациозно. На таком расстоянии трудно было утверждать на все сто, но я могла бы поклясться, что ее грудь вздымается выше и чаще, чем всегда. Может быть, красавица блондинка рыдала?

В любом случае, она не произносила ни слова, внимательно слушая своего патрона. Он, если не ошибаюсь, пытался ее образумить или утешить, потому что сначала держал девушку за руку, потом положил руку ей на плечо.

Вдруг Алиса очнулась от скорбного оцепенения и бросилась ему на грудь, рассчитывая на объятия, но Дэвид сдержал этот порыв. Для меня следующее мгновение длилось вечность, я была в смятении, с трудом сдерживая гнев, но он, к моей радости, мягко отстранил ее от себя, с аристократической галантностью, свойственной только ему.

«В самом деле, ты уверен в себе… так ты предпочитаешь ее?»

Когда я в детстве наблюдала из-за полуоткрытой двери, как мама смотрит телевизор в гостиной, слов мне было не разобрать, но я их придумывала, чтобы дополнить избитый сюжет: картинку заплаканной девушки в объятиях молодого человека.

Так и тут: «Да, я выбрал ее. Мне очень жаль…», мог бы ответить Дэвид.

Но в любом случае, что бы он ни сказал на самом деле, эти слова в тот же момент уничтожили прекрасную блондинку. Пав духом, побежденная его превосходством, Алиса повернулась, склонив низко голову, и пошла прочь, скрывшись за маленькой дверкой, невидимой на фоне декораций, за кулисами соседней студии.

Я гордилась им. Дэвиду удалось развеять ее напрасные надежды и при этом не стать суровым или беспричинно жестоким. Он действовал как настоящий начальник, строгий, но справедливый, стоящий на страже интересов коллектива, но при этом внимательный к личным переживаниям каждого его члена в отдельности. Он поставил Алису на место, но я не сомневалась, что со дня на день могут появиться и другие соперницы, либо здесь, в укромном уголке, либо где-нибудь еще в бесконечных коридорах студии, где я не смогу быть в тот момент рядом. Однако проявленная им на моих глазах стойкость закрыла дверь с его стороны к старым соблазнам, но открыла ее для моих обязательств перед ним.

Я не случайно ошиблась этажом, как теперь мне это стало ясно. Мне было необходимо приобрести веру в Дэвида, убедиться в том, что его любовь ко мне заключается не только и даже не столько в его сногсшибательных подарках и воплощается не в словах, а в поступках. Короткая немая сцена, невольным свидетелем которой я стала, дала мне возможность удостовериться в этом. Отныне какая мне разница, был ли Дэвид прежде женат на Авроре, а хоть бы даже и на Алисе. Но выбрал-то он меня! Именно меня, несмотря ни на что. И ни на кого.