Когда я наконец пришла в себя, все притворились, что ничего особенного не произошло. Из деликатности они решили, не сговариваясь, предать забвению мою необъяснимую истерику и погружение в ступор. Возможно, игнорируя неприятный инцидент, они так, по-своему, проявляли ко мне сострадание.

Более того, каждый выражал мне свою симпатию за «замечательное выступление», даже Люк, Сэм и Филипп. Возможно, излишне восторженно, ведь они рисковали больше, и мой профессиональный прокол ставил их на грань нищеты. Именно на их плечи была возложена задача превратить сырой материал, каким я, безусловно, являлась, в стойкого солдатика, готового к действиям, эффективного и работоспособного, без капризов и выкрутасов. Глядя в их расстроенные лица, я, как и они, понимала, что гнев Дэвида неминуемо падет именно на них. Мой провал – в первую очередь их вина.

– Альбана, ты не знаешь, где может быть Дэвид?

Я схватила ее за руку, взглянула ей в глаза и заметила в них не только выражение разочарования и сожаления по поводу происшедшего, но и оттенок сострадания ко мне. Альбана бы никогда не позволила себе миндальничать с кем-либо, но она могла оценить по достоинству мой способ выйти из игры. Она молода, мила, а главное, она – профессионал… неужели из-за этого инцидента ее выгонят с работы?

– В своем кабинете. А тебе он зачем?

– Хочу с ним поговорить, – решительно сказала я, выдержав ее прямой взгляд.

– Это невозможно. Он просил, чтобы его не беспокоили.

– Я должна ему объяснить, что все произошедшее…

– Знаю. Я понимаю тебя, но… он подчеркнул, что его «никто не должен беспокоить». Мне кажется, Дэвид и тебя имел в виду. Жаль, конечно.

Сеньор, запершись у себя в замке, наверное, обдумывает, как дать понять своим подчиненным, что он в гневе, какое принять решение, с одной стороны, по отношению к каналу (тут и речи быть не может, чтобы потерять лицо, проявив сострадание и снисходительность), а с другой – по отношению к нашему союзу. Данный инцидент не может не наложить отпечаток на наши дальнейшие отношения, но вопрос в том, как после всего, что случилось, их можно сохранить? Мне следовало бы, конечно, более аккуратно подойти к выбору свадебного подарка… Шикарные часы, например, вполне бы подошли, но мне все больше казалось, что их образ поблек в витрине антикварной лавки «Нативель», и теперь об этом уже и речи быть не может.

Направляясь к нему, я внутренне подготовилась ко всему. Я была полна решимости принять и крайнее презрение, как знак высочайшего великодушия и благородства с его стороны, дающий пристойный повод для того, чтобы освободить себя от принятых обязательств, и вспышку безудержного гнева, который по всей справедливости он имеет право излить на меня. На что Дэвид готов пойти, чтобы сохранить наш союз? Насколько он дорожит своей репутацией безупречного руководителя канала? Одно было точно известно заранее: Дэвид не позволит себе проявить малодушие и не будет со мной более снисходительным, чем с другими подчиненными. Ему слишком часто ставили в упрек то, что он взял меня на работу в обход всех правил. Стоит ему допустить еще одну оплошность, предоставив мне поблажку, он окончательно потеряет доверие как руководитель, ему не простят решение, основанное на любви ко мне.

Короче говоря, в Дюшенуа я вернулась на такси, совсем одна, промчавшись через всю столицу, как мне показалось, не успев и глазом моргнуть. На пороге меня встретил Арман, уставший от своих хлопот и настолько далекий от моих переживаний, что я не решилась спросить, как ему понравилась моя передача. Он атаковал меня, держа в руках какие-то бумаги и документы.

– Могу вам показать окончательную версию меню. Желаете посмотреть, мадемуазель?

Я кивнула с отсутствующим взглядом и вежливо улыбнулась. Вникнуть я не смогла, только пробежала глазами, отметив впечатляющее количество блюд. Однако, несмотря на затуманенное сознание, от моего взгляда не ускользнуло то, что Арман включил в меню мои самые любимые кушанья, отведя значительную часть морепродуктам и отдав предпочтение красным фруктам на десерт.

– Мне кажется, это – замечательно, – выдавила я из себя слова восхищения.

– Вы так думаете? Если хотите, то еще можно внести изменения.

– Нет-нет. Я уверена, что так будет…

Только не произносить такие слова, как «чудесно» или «прекрасно», и никаких восторженных прилагательных, которыми злоупотребляет Дэвид.

– …божественно. Да, именно так: будет божественно!

Он принял мой комплимент с добродушной улыбкой, но потом вдруг его радость рассеялась, уступив место угрюмой морщине, обозначившейся на лбу.

– Мне неловко напоминать об этом: нотариус требует договор с вашей подписью.

– Договор? – удивилась я.

– Брачный договор…

– Ах да… брачный договор.

– Все должно быть оформлено до свадьбы, иначе, выражаясь казенным языком, он будет признан недействительным и потребуется все составлять и переписывать заново.

– Да, разумеется. Я понимаю. Я вам завтра его отдам.

– С вашей подписью? – настаивал он, обеспокоенно приподняв мохнатую бровь.

Мне показалось, его усердие обусловлено не только заботой о том, чтобы довести дело до конца, выполнив поручение хозяина. Усматривалась и личная заинтересованность в том, чтобы я исполнила свой долг.

– Да-да, конечно, – ответила я, как будто он подозревал меня в нехорошем. – Я подпишу.

Вроде бы все уже сказано по поводу того, какую власть над людьми имеют кошки. Их спокойствие, уравновешенность, склонность к ленивому времяпрепровождению настолько заразительны! А как здорово они умеют мурлыкать! Стоит их послушать, как на вас нападает сон. В надежде, что Фелисите сможет смирить страсти, раздирающие мне душу, хоть ненадолго утешить меня, я свернулась калачиком вокруг нее, словно была ее мамой. В детстве я так часто делала, чтобы успокоиться. Несколько раз я порывалась дозвониться до Сони, но она, мерзавка, не брала трубку. В конце концов я заснула, но сон мой был беспокойным, мне приснилось нечто очень абсурдное: Альбану вместо меня назначили вести передачу «Новости культурной жизни», и она решила предстать перед публикой абсолютно голой, однако телезрители и вся техническая команда взирали на это безобразие со странным равнодушием.

Проснувшись, я не обнаружила ни Дэвида, ни каких-либо следов его пребывания ночью рядом с собой. И дома он не появлялся, судя по всему. Ни скомканного полотенца на полу в ванной, ни аромата его туалетной воды. Дэвид не вернулся с работы? Я пыталась достать его по мобильному, но мои звонки звучали в пустоте, и потом он не отзвонился. Наконец, часов в одиннадцать мой телефон подал сигнал.

– Эль? Добрый день, это – Хлоя.

– Хлоя? Но… разве вы работаете в воскресенье?

– Нет. Я переключила мой номер на домашний телефон. Я всегда так делаю, если выходные на канале обещают быть горячими.

Я подумала, что, скорее всего, так приказал мой жених. Вряд ли она делала это по собственной инициативе. Даже во время отдыха его армия должна быть наготове, чтобы продолжить сражение по первому сигналу.

– Так что вас привело ко мне?

– Дэвид просил с вами связаться. Он всю ночь провел у себя в кабинете.

Я вспомнила про маленький диванчик рядом с письменным столом, где Дэвид вполне мог примоститься поспать, хотя и с некоторыми неудобствами. Возможно, ему и раньше приходилось проводить там ночь после особо сложного трудового дня. Хлоя, по всей вероятности, позаботилась о том, чтобы в одном из выдвижных ящиков имелась пара чистых рубашек и смена нижнего белья на такой случай.

– Дэвид просил передать, что хочет, чтобы вы к нему присоединились, – добавила она тоном, не терпящим возражений.

От волнения у меня ком застрял в горле. Вот теперь все стало понятно. Возможно, подумала я, отсрочка в подписании брачного контракта объяснялась не легкомыслием, а осторожностью с моей стороны.

– И когда?

– Сейчас же.

Ком в горле разбух до предела, оставив лишь маленькую щелочку для прохода воздуха, чтобы я могла прошептать:

– Хорошо. Но мне нужно одеться…

– Превосходно! Я тут же ему сообщу.

Однако не все так просто. Пусть Дэвид останется с носом, а Хлоя – с выговором. Я больше не позволю, чтобы меня отчитывали как школьницу за всякие огрехи. О, конечно, я готова явиться пред светлы очи своего господина. Но тогда, когда сама сочту нужным, когда почувствую, что готова ему противостоять. Не раньше.

А пока я решила поваляться в постели вместе с Фелисите и со своим «Сто-раз-на-дню», открытым на чистой странице. Мне хотелось что-нибудь там написать, но мысли были далеки от сладких дум о сексе. Я напрасно тратила чернила, каждое написанное слово приходилось тут же зачеркивать, переписывать заново и снова зачеркивать. Мне хотелось бы с такой же легкостью, как это получалось у Луи, поймать следы, оставленные тут и там при разных обстоятельствах предшествующими любовниками. Проникнуться их настроением, дышать с ними в одном ритме, дрожать от страсти в унисон. Но ничего подобного в тот день не случилось в особняке Дюшенуа, несмотря на происходившие здесь любовные приключения, воспоминания о которых хранили эти стены, а ведь когда-то даже сам император заходил сюда в гости.

Секс – благо самое сильное из всех? Бывает ли так, что наш мозг настолько занят более важными и срочными заботами, что нескромные мысли, переполняющие нас, рассеиваются и исчезают? Или же поток либидо всегда разрушает и уносит с собой все остальное, как горная река?

(Рукописные заметки от 14/06/2009, написано моей рукой)

Утро постепенно превращалось в день, а я все ждала, когда наконец мне перезвонит рассерженный Дэвид. Минуты утекали в бесконечность, но никто и ничто не нарушало моего душевного равновесия. Через открытое окно в комнату проникал прохладный свежий ветерок, и это было приятно. Однако молчание родных и знакомых, которые могли бы уже как-то отреагировать на мое вчерашнее появление на телеэкране, понемногу начинало меня беспокоить. Почему-то не торопится позвонить мама, чтобы прокомментировать историческое, на ее взгляд, событие. Мои старые подружки по университету могли бы воспользоваться случаем, чтобы напомнить о себе… Я ожидала, что и Ребекка откликнется и выскажет свой гнев по поводу того, что я нарушила обещание хранить в тайне информацию о «Ночных Красавицах». Все это выглядело странно, необъяснимо, даже как-то подозрительно. Неужели обрезанный финал так сильно бросался в глаза? Неужели я столь плохо смотрелась? Но все-таки передача вызвала хоть какое-то оживление? Стремясь сохранить в себе остатки самоуважения, я решила проявить сдержанность и не напрашиваться на фальшивые комплименты.

В конце концов, сегодня – воскресенье. В нашей стране в этот день не принято торопиться, не принято рыскать по телеканалам в поисках наилучших передач предыдущего дня. Короче, не имеет смысла ждать откликов на мой вчерашний демарш, они последуют только завтра. Другое дело – социальные сети, этот улей, жужжащий сотнями тысяч бесполезных сплетен и никому не интересных мнений. На официальном сайте канала в Фейсбуке – ничего, за исключением моей персональной страницы, созданной по настоянию Луи под именем телеведущей Эль Барле. Самые последние из недавних сообщений там датируются позавчерашним днем и исходят от подчиненных Луи, которым было поручено оживить страницу, чтобы создать видимость интерактивной коммуникации. «Новости культурной жизни» не обозначены ни в какой программе по причине своего недавнего появления и с учетом спешки, в которой передача родилась.

За неимением других развлечений и чтобы убить время в ожидании предстоящих событий, я решила просмотреть книжки, приобретенные в лавке «Ля Мюзардин». Наугад выбирая из стопки очередную, я открывала ее, отмечала строчку – там, параграф – в другом месте, но ничто меня особо не заинтересовывало, не привлекало внимания. Слова скользили перед взором как пейзаж после бури, безликий, серый и скучный.

Луи тоже молчал, что, впрочем, меня нисколько не удивляло, но вызывало печаль. Если он видел во мне не просто добычу, а новое устройство в изумительном механизме для удовлетворения эротических фантазий, где он перемалывал свою меланхолию, то мог бы воспользоваться как никогда более подходящим моментом, чтобы оказать мне поддержку. Или еще как-нибудь выразить участие…

В конце концов я прочитала целиком несколько страниц предисловия к главному произведению божественного Маркиза «Философия в будуаре». Он напрямик обращал свои слова к так называемым «распутникам»:

«Сладострастные сластолюбцы любого возраста и любого пола, только к вам я обращаюсь в этом произведении: используйте изложенные в нем принципы, пусть они питают ваш любовный пыл и благоприятствуют вашим страстям, которые моралистическая пошлость равнодушно осуждает, хотя они – всего лишь средство, используемое Природой, чтобы направить человека туда, где ему хорошо; прислушивайтесь к этим восторженным порывам и следуйте им, ибо только они приведут вас к счастью и блаженству. Развратные женщины, чьим идеалом является похотливая Сент-Анж, берите с нее пример и откажитесь от всего, что противоречит божественным законам сладострастия, которым она посвятила свою жизнь. Юные девы, так долго скованные нелепыми и опасными цепями абсурдной добродетели и омерзительными религиозными догмами, возьмите за образец пламенную Эжени; разрушайте, топчите ногами, отвергайте с презрением наставления, которые ваши бестолковые родители пытаются вам навязать».

Думаю, что Луи, если бы ему пришла охота изложить на бумаге свой проект в отношении моего будущего, не смог бы написать иначе, хоть я, являясь предметом его творения, пока еще не стала его любовницей. Каким бы правильным и мудрым ни было предисловие, мне оно показалось лишним в данной ситуации. Мне не хотелось ни дискуссий, ни длинных рассуждений, ни наставлений, ни внушений. Мне даже было не важно, как со мной обращаются – как с принцессой или как с рабыней, считают меня инструментом для удовлетворения похоти или декоративным элементом. Мне просто хотелось, чтобы хоть кто-нибудь из них, Дэвид или Луи, прижал меня к сердцу, приласкал, подарил свою нежность в обмен на доверие и преданность. Тогда этот взаимный порыв очистил бы мою душу от грязного прошлого, в котором они до сих пор держали меня, но которое мне от природы было чуждо. И после того я смогла бы посвятить им свое существование, жить для них или вопреки им, но главное – не быть очередным проектом в юбке или абстрактной ставкой в игре между ними, замешанной на сугубо личных семейных разногласиях.

Вот вопрос, который всегда в глубине души стоял передо мной: очень ли мне приятно быть для партнера только предметом удовлетворения его сексуального удовольствия? Если так, то мне достаточно чувствовать себя игрушкой, инструментом в его руках, подчиненным его прихоти, и не более того. Просто шлюха в его распоряжении, вот и все. Среди моих клиентов в «Отеле Шарм» попадались редкие отморозки, которые кончали, используя мой рот. Я не говорю об обычных способах орального секса, которыми пользовались нормальные клиенты. Нет, эти заталкивали свой фаллос энергичным усилием, вставляя его между моими губами грубо и свирепо, с размаху ударяясь животом о мой нос, очевидно пытаясь достать огромным членом до дна моей глотки, рассчитывая кончить с каждым новым погружением в меня. Я задыхалась, мне было противно, я считала, что подобное грубое вторжение в мой рот унизительно. Мне казалось, что меня используют как неодушевленный предмет, словно эта жестокая атака нужна для того, чтобы запихнуть в меня кляп, лишить возможности говорить и выражать свои мысли.

Относилась бы я с таким же отвращением к подобному способу сексуальных отношений, если бы мужчина мне нравился? Могла бы я ограничить свою жизнь ролью существа, созданного только ради утех возлюбленного?

(Рукописные заметки от 14/06/2009, написано моей рукой.)

Эти мысли привели меня к телефонным разговорам между мамой и Луи, тайну которых мне открыл Фред.

Почему же он взял на себя заботы о ней? Что могло послужить мотивом подобного демарша, скорее неуместного, чем благородного? Вероятно, интерес ко мне и вынашивание грандиозных планов обмануть меня, ввести в заблуждение, уничтожить?

Мне нужно связаться с тобой, отзовись!

Это – Фред, наконец-то объявился не запылился. Но я в данный момент не была расположена ни сердцем, ни умом выслушивать его едкие замечания или пересказ того, что ему удалось подслушать в компании новых коллег.

Спустя время на телефоне появилось еще одно сообщение, от него веяло ледяным холодом, но оно напомнило о моих обязательствах.

Я тебя жду. Д.

Я быстренько приняла душ и надела наряд номер один: брючный костюм, бусы из искусственного жемчуга и туфельки на низком каблуке. Неброско, зато по-рабочему скромно.

Двадцать минут на такси, и вот я уже стою перед башней Барле из стекла и бетона, сияющей под лучами яркого солнца. Однако под этим углом зрения, как было видно со стороны, ее стеклянные фасады оставались непрозрачными. Сияющая отраженным светом, она не пускала внутрь посторонние взгляды – таким образом, секреты семейства Барле находились под надежной защитой.

Место секретаря, где обычно сидела Хлоя, пустовало, и полуоткрытая дверь кабинета моего жениха недвусмысленно приглашала войти. Я протиснулась в щель, надеясь остаться незамеченной, точно подсунутый под дверь белый листок писчей бумаги, как вдруг особенный, всем знакомый хлопок вылетающей пробки из бутылки шампанского заставил меня замереть на месте.

– Так это вы – ведущая программы «Новости культурной жизни»? – именно такими словами, сказанными шутливым тоном, он встретил меня, держа в руке бутылку шампанского с дымком, поднимающимся от горлышка.

Я застыла там, где стояла, на почтительном расстоянии, достаточном, чтобы слышать его слова, но там, куда не могли дотянуться его руки.

– Эээ… вроде да.

Он наполнил оба бокала, стоящие перед ним на письменном столе, и, держа их в руках, сам пошел навстречу, протягивая один из них мне и широко улыбаясь:

– В таком случае вы должны выпить со мной, мадемуазель. Что-то мне подсказывает, что вы этого заслуживаете…

– Что-то… подсказывает? – пролепетала я, не веря своим ушам.

– …равно как и я. Значит, я не зря тебя подталкивал. Смотри сюда, – громко и возбужденно заявил он, схватив со стола таблицу с какими-то цифрами. – Пять целых два десятых процента всей аудитории – такова теперь наша доля на рынке.

– Это хорошо? – я притворилась невежей.

– Ты шутишь? Знаешь, каким был лучший показатель у неспециализированного канала ТНТ в прошлом году?

– Нет.

– Семь целых восемь десятых. И это на показе знаменитого американского блокбастера! Для тележурнала, а тем более при первом выходе в эфир, на премьере, пять целых и две десятых – это чудо! Просто фантастика!

– Правда?

– Нет, ты не понимаешь, мы попали в топ из двадцати лучших! С первого раза!

Мне были не слишком ясны стратегические прогнозы Дэвида, но основное я ухватила. Перед его безудержным восторгом и после нескольких глотков игристого напитка я тоже опьянела от сладкого ощущении победы. Мне простили преждевременный уход со съемочной площадки, чуть не приведший к катастрофе, и прочие неверные шаги неопытной дебютантки. Улетучился страх перед разоблачающим репортажем Луи. Пропала ненависть к Соне, хотя лишь несколько минут назад я думала, что теперь никогда не смогу ее простить.

Остались только цифры, неожиданные и оттого еще более приятные, превратившие мою неудачу в прорыв, мой позор – в триумф, а главное – расчищающие путь к дальнейшим появлениям на телеэкране. У меня словно камень упал с души, мне захотелось смеяться и радоваться вместе с Дэвидом, празднуя нашу победу. Я обязана отблагодарить его за подаренный исключительный шанс, который сама чуть было не провалила.

– Ну и хорошо… Тогда выпьем за будущее! В следующий раз мы обязательно станем лучшими из лучших! – хвастливо заявила я, по глупости слишком уверенная в своих силах.

– Подожди, дорогая, то ли еще будет! Это такая победа, что со вчерашнего вечера мне звонят со всего Парижа! Все хотят прикоснуться к успеху!

Ах вот чем объясняется то, что он не пришел ночевать домой. Я кинула взгляд на диванчик, где смятая простынь и плед красноречиво свидетельствовали о беспокойной ночи. Значит, не гнев, а крайнее возбуждение заставили его бодрствовать. По той же причине он не позвонил сам, а поручил Хлое пригласить меня к себе в кабинет.

– Даже этот кретин Хеймс приходил плакаться, просил, чтобы я взял его обратно, – ликовал Дэвид.

Он обнял меня необычайно страстно, и я приняла его объятия без сопротивления, покоренная буйной энергией и восторженной горячностью, которая меня покорила с первой нашей встречи. Дэвид-Наполеон только что завоевал новую территорию – отчасти, благодаря мне, – и я, как настоящая Жозефина, какой я себя и ощущала, обязана была вознаградить его. Так или иначе, но его рука, скользнувшая мне в трусики, предполагала развитие событий именно в этом направлении.

Звонок телефона с местного коммутатора не дал осуществиться задуманному.

– Нас не оставят в покое! – нервно схватив трубку, он почти выкрикнул: – Да, слушаю.

«Это Луи», – прочитала я по его губам. Прежде чем начать разговор с братом, Дэвид рукой описал в воздухе фигуру, которая могла означать только одно: «Иди к себе в кабинет, я к тебе потом присоединюсь».

Ах, это – Луи! Ну и где же черти носят это животное в тот момент, когда я на вершине славы? И что, если разобраться, он такого особенного для меня сделал, если сравнить с тем, что сделал Дэвид за один только день упорной работы? Конечно, это – наивное ребячество, но я не могла устоять и все прокручивала в уме заманчивые кадры, где на первых полосах всех газет и журналов, посвященных телевидению, была я в разных ракурсах, в разной обстановке. Я видела себя на приемах среди своих коллег, где знаменитые люди, самые сливки медиасообщества, принимали меня на равных, а не как сопровождающее лицо важной персоны из их круга. Я с упоением просматривала эти кадры, которые когда-то давно, в мои шестнадцать лет, мне казались заманчивыми и несбыточными, но теперь я стала их главной и реальной героиней.

Если Луи уготовил для меня роль куртизанки, отобрав для своей коллекции, как драгоценный, разумеется, и редкий экземпляр, предназначенный исключительно для личного употребления, то Дэвид широко открыл двери в мир, который с давних пор был для меня желанным. Он остановил на мне свой выбор, оценив меня строгим взглядом эстета и завоевателя, но он же готов был делиться со всеми удовольствием меня лицезреть. Я не принадлежала ему как вещь, а была шедевром его музея, и он твердо рассчитывал брать плату с тех, кто хотел бы меня увидеть.

Закрыв за спиной дверь кабинета, я тут же услышала, как Дэвид кричит в трубку:

– Не говори со мной так! Слышишь? Я запрещаю тебе… Не смей!

Я замерла, надеясь услышать, что произойдет дальше, но в этот момент зазвонил мой собственный мобильник, я была вынуждена ретироваться, чтобы не выдать своего присутствия, и выскочила в коридор.

– Черт, Фред, как ты не вовремя! Что у тебя? Что-нибудь срочное?

– Твоя передача.

– Ну и что, моя передача?

Ну да, моя передача, полный успех. «А тебе что, не нравится?» – эти слова чуть не слетели с языка.

– Ты смотрела на экран вчера вечером? Я имею в виду, ты видела, что вчера передавали по телевизору?

– Да, – нерешительно ответила я.

– Нет, я не о том, что ты видела на мониторах в операторской. Я говорю о картинках, которые транслируют по телевизору через эфир.

– Ну, хорошо, не видела, нет. А что это меняет?

– Ее не показывали.

– Что-что?

– Ты меня прекрасно понимаешь: первый выпуск передачи «Новости культурной жизни» вчера не показывали. Они оставили в программе телефильм, предусмотренный ранее в сетке вещания.

– Ты шутишь?

Фред не ответил сразу на мой дурацкий вопрос, но по его молчанию я поняла, что он серьезен как никогда.

– Мы все вчера были на съемочной площадке и не могли смотреть передачу в прямом эфире. Сегодня утром я позвонил приятелю, чтобы он мне рассказал, как все прошло. Понимаешь, я хотел вчера записать, но в этой суматохе перед премьерой все вылетело из головы, и я забыл включить на запись. Парень, которому я позвонил, торчал дома перед телевизором, я хотел, чтобы он мне рассказал, как все смотрелось на экране. Но парень ответил, что в этот час по телеку в сотый раз крутили какой-то дурацкий триллер и больше ничего.

– Может, он просто хотел посмеяться над тобой? – спросила я срывающимся голосом.

– Нет. Я проверил. Я позвонил еще двоим, которые не знакомы друг с другом, чтобы быть стопроцентно уверенным, что они не водят меня за нос.

У меня зуб на зуб не попадал, будто я замерзала от холода, а по горячему лбу текли капли пота.

Так, значит, мы, как актеры на генеральной репетиции, весь вечер разыгрывали этот спектакль для себя, при закрытых дверях, для собственного удовольствия. Значит, зря старались, что ли?

– Послушай, я не верю… Это – шутка. Я только что была у Дэвида, он показал мне цифры по нашей аудитории. Рейтинг у нас…

– Да брось ты. Это все – вранье, – перебил он меня. – Я не знаю, откуда Дэвид взял такие цифры, но это – блеф. Я тоже сначала не поверил приятелю и связался с Гийомом, начальником технической службы по распространению сигнала. Это он отвечает за выход в эфир всех передач телестудии Барле. Мы давно с ним знакомы. Мне стоило больших усилий выдавить из него информацию, но в конце концов он сломался и кое-что рассказал.

– И что же?

– Это – не технические неполадки. Он получил указание от самого Дэвида. Как раз тогда, когда ты делала пробы на площадке.

Я не хотела признать очевидное:

– Какое указание?

– Черт, Эль… Пойми, я рассказываю тебе об этом не потому, что у нас с тобой что-то было. Уверяю, у меня нет намерений рассорить тебя с твоим приятелем. Я просто должен тебе открыть на него глаза!

– Какое указание он ему дал, твоему чертову Гийому? Говори!

Мне хотелось кричать, но я сдержалась из опасений, что мой голос взорвет тишину в пустынном коридоре.

– Он приказал ему не выпускать в прямой эфир тот сигнал, что идет со съемочной площадки, из операторской, пояснив, что в это время надо запустить фильм, ранее предусмотренный в программе.

У меня не было слов. Наконец, я встряхнулась, и ноги сами понесли меня к лифту.

– Что на него нашло? Почему он так решил? И почему как раз тогда, когда?..

– Понятия не имею. У него на восемнадцатом этаже, в кабинете, есть экран и пульт управления. Он в реальном времени следит за всем, что выходит в эфир на телеканале. Он видит все, что транслируется на мониторы в операторской, и у него есть право допустить в эфир или нет любую передачу, в том числе прекратить прямую трансляцию.

– Да, я в курсе. Но как объяснить… это?

– Все, что я знаю, это то, что Дэвид видел тебя на экране… И что потом дал прямое указание Гийому. Вот так. Теперь ты знаешь все.

Да, теперь знаю. И из этого всего я постаралась вытянуть некоторые позитивные моменты. Так же утопающий в море барахтается в надежде отыскать среди бушующих волн спасательный круг. По крайней мере, Ребекка не будет меня преследовать за нарушение тайны НК; Соня не предстанет перед всей страной в роли хотелки; никто на канале не сможет уличить меня в том, что я вела двойную жизнь; и, наконец (в данный момент это, пожалуй, самое важное), мое внезапное исчезновение в конце передачи не будет иметь никаких неприятных для моей команды последствий. Подведенный итог вызвал чувство слабого облегчения, но не смог надолго сдержать закипавшую в сердце злобу. Что же делать? Вопить от боли и унижения? Ворваться в кабинет к Дэвиду и вцепиться ему в горло? Дать пощечину, как он мне когда-то? Посчитаться с ним за все, что было между нами в последнее время (а ведь накопилось столько, что нам стало тяжело тащить этот воз)?

Но у меня вдруг пропало всякое желание доискиваться до правды. И расхотелось искать причину такого поворота событий. Как мне надоели браться Барле с их притворством! Что я рассчитываю получить от Дэвида? Свежую ложь? Еще одно унижение? Новое предательство?

– Эль? Эль, ты в порядке?

Фред возник в моем сознании. Вернулся.

– Да…

– Ты уверена? Хочешь, я за тобой приеду?

– Нет-нет. Все будет нормально, – ответила я, нажимая на кнопку вызова лифта. – Слушай, могу я попросить тебя об одной услуге?

– Да, конечно.

– Мне не хочется, чтобы вся эта история просочилась наружу. Не говори пока никому. Сделай это для меня, пожалуйста. Я могу рассчитывать на тебя?

В это время подкатил лифт и распахнул свои стальные челюсти. Я вошла, и у меня возникло ощущение, что я по собственной воле делаю шаг в глотку железного механического монстра: злой дух башни Барле вскоре проглотит меня целиком.

Когда пасть закрылась за моей спиной и лифт устремился в глубины небоскреба, связь прервалась, я не услышала, что ответил Фред. Мне показалось, однако, что я могу на него положиться. Да и что оставалось делать?