За год до поездки в Непал, то есть еще до выхода на пенсию, я отправился в Хьюстон на практический семинар, организованный для того, чтобы научить нейрохирургов-практикантов проводить операции на сосудах головного мозга. Мне предстояло быть одним из инструкторов. Десять часов в воздухе — и я на месте. Семинар начинался на следующее утро, в восемь, — сразу же после моей лекции для коллег, запланированной на семь часов.

В американских больницах работа начинает кипеть спозаранку. Интерны — самые младшие во врачебной иерархии — зачастую приступают к обходу палат уже в пять утра.

Как-то я поинтересовался у группы интернов, знают ли они, каковы физиологические последствия нехватки сна для пациентов. Мысль о том, что тяжкий труд врача может причинить пациентам вред, озадачила всю группу.

Моя лекция была посвящена ошибкам в нейрохирургии и тому, как их избежать. В аудитории сидела лишь горстка слушателей; вероятнее всего, остальные посчитали, что вряд ли они почерпнут для себя что-нибудь полезное из рассказов непонятного английского хирурга о допущенных им врачебных ошибках. Плотный завтрак, накрытый в соседней комнате, остался нетронутым.

Перед началом семинара прошел непродолжительный инструктаж. Мы прошли в небольшое помещение с тремя огромными светодиодными экранами и уселись на установленные в несколько ярусов скамейки. Все выглядело совершенно новым и безукоризненно чистым. Делового вида женщина в хирургическом костюме сказала, что нам не разрешено фотографировать ни при каких обстоятельствах и что любые наши действия должны соответствовать федеральному законодательству. Она перечислила несколько законов с длинными регистрационными номерами, названия которых по очереди появлялись на экранах. Она добавила также, что нам следует «с уважением отнестись к субъектам семинара». После этого всем раздали разноцветные шапочки — мне как члену преподавательского состава досталась голубая. Студенты получили желтые, а нейрохирурги-практиканты — зеленые. После этого, миновав массивные двойные двери с дополнительной защитой, мы очутились на территории исследовательского центра.

Помещение, разделенное на несколько отсеков, представляло собой нечто среднее между привычной операционной и офисом с открытой планировкой. Окна во всю стену выходили на многочисленные небоскребы, сверкавшие в лучах солнца: все вместе они составляли Техасский медицинский центр — крупнейший в мире. В общей сложности, как мне сказали, в центре насчитывается восемь тысяч коек, которые распределены между пятьюдесятью одним клиническим учреждением, где пациенты получают самую современную на планете медицинскую помощь.

На операционных столах лежало полдюжины силуэтов, каждый размером с десятилетнего ребенка.

Они были накрыты голубыми хирургическими простынями, из-под которых с одной стороны выходили всевозможные трубки для анестезии и провода, присоединенные к таким же аппаратам искусственной вентиляции легких и мониторинговому оборудованию с разноцветными мигающими цифровыми экранами, которые я ежедневно видел у себя в операционной.

Я подошел к одному из столов и нерешительно протянул руку. Под простынями я нащупал свиные ноги с копытами — странное ощущение.

— Ну разве не фантастика! — воскликнул один из старших врачей; много лет назад он стажировался под моим началом, а недавно его назначили заведующим того самого нейрохирургического отделения, на территории которого проводился семинар. — Нигде больше не делают ничего подобного! Давайте, ребята, — обратился он к практикантам в зеленых шапочках, — наслаждайтесь!

Один из инструкторов снял простыню со свиной головы и приступил к операции. Свинья лежала на спине с вытянутой розовой шеей. Скорее всего ее даже выбрили. И хотя на вид шея отличалась от человеческой: слишком плоская и широкая — кожа выглядела во многом как у человека. Орудуя диатермическим ножом, хирург обнажил сонную артерию — одну из крупнейших артерий, ведущих к мозгу (у свиней она заметно меньше, чем у людей). Задумка состояла в том, чтобы вырезать небольшую вену и, пришив ее к артерии, искусственным путем смоделировать аневризму, которая у людей чревата смертельным кровоизлиянием. Ну а теперь можно излечить «пациента» с помощью эндоваскулярной операции: через артерию врач вводит в аневризму микроскопическую проволоку (для этого кожу в одном месте попросту протыкают), и таким образом аневризма блокируется изнутри. Альтернативный, устаревший способ лечения заключается в проведении открытой операции, когда аневризму клипируют зажимом снаружи. Сегодня при этом заболевании в подавляющем большинстве случаев используется микроскопическая проволока, но изредка по-прежнему приходится устанавливать зажим. Задача семинара — предоставить будущим хирургам возможность отработать эндоваскулярную методику на практике, не подвергая риску человеческую жизнь. Я всегда сентиментально относился к животным, и мне было жалко свиней, но я напомнил себе, что, став наглядным пособием для стажирующихся хирургов, они принесут человечеству гораздо больше пользы, чем если бы из них сделали бекон; к тому же их права были надежно защищены множеством федеральных законов.

Инструктор начал пришивать венозный трансплантат к артерии. Дело это долгое, так что я отошел к группе коллег, собравшихся в углу помещения. Стоявший среди них врач в голубой шапочке пылал энтузиазмом:

— Это просто потрясающе! Гораздо лучше, чем сохраненные в формальдегиде образцы!

Я заглянул ему через плечо. Два практиканта оперировали отрубленную человеческую голову, зафиксированную с помощью стандартного черепного зажима — такие используют большинство нейрохирургов. Два больших куска шейной кожи были сшиты вместе, образуя некое подобие культи, а из шва капала жидкость неизвестного происхождения. Если бы не обширный опыт препарирования трупов в годы обучения на медицинском факультете, думаю, после этого зрелища меня еще много ночей мучили бы кошмары. Голова в стандартном черепном зажиме — а такую картину мне довелось наблюдать тысячи раз во время операций на живых пациентах — показалась мне на редкость жуткой и отталкивающей, ведь тела при ней не было.

Итак, я присоединился к группке людей, собравшейся вокруг двух практикантов, которые под руководством инструктора проводили краниотомию: они вскрывали черепную коробку отрубленной головы, следя за происходящим через дорогостоящий операционный микроскоп. Вид оборудования, окружавшего столы, на шести из которых лежали под наркозом свиньи, а на одном — отрубленная голова, потряс меня. Всю эту аппаратуру общей стоимостью в сотни тысяч долларов производители предоставили центру бесплатно, и использовалась она исключительно для практики. Я смотрел, как практиканты неуверенно сверлили череп, как вдруг меня со спины окликнул молодой человек, к моему изумлению одетый почти как ниндзя — в абсолютно черный хирургический костюм.

— Профессор! — В его голосе звучал ярый энтузиазм, характерный для тех, кто торгует медицинским оборудованием. — Вы только взгляните на это!

Он указал на красиво разложенные миниатюрные титановые пластины, крошечные винты и разнообразные инструменты. Все они уместились на черном пластиковом подносе: каждый предмет лежал в выемке, идеально подходящей по форме. Кстати, титановые пластины предназначены для закрытия черепа после операции — в данном случае, конечно, ради практики.

— Вы уже опробовали наши новейшие электрические отвертки?

Он протянул мне изящную миниатюрную отвертку на батарейке. Полагаю, она сэкономила бы мне пять секунд и потребовала ненамного меньше усилий, чем обычные отвертки, которые я использую под конец операции, чтобы закрыть череп пациента титановой пластиной. Я принялся щелкать кнопкой включения, не переставая поражаться расточительности американской медицины.

— Как вам? — спросил торговый представитель.

— Великолепно, — ответил я, припомнив, как во время перелета в Хьюстон, перед самой посадкой, пилот по громкой связи объявил, что сейчас великолепный момент для того, чтобы посетить уборную.

Один из инструкторов, завидев меня, начал сзывать практикантов:

— Ребята! К нам пожаловал маэстро! Профессор, не могли бы вы поделиться с нами хирургическими премудростями?

Мне стало чуть неловко перед боровом, которого оперировали в соседнем отсеке.

Обрадованный тем, что мне удастся сделать что-нибудь полезное, я надел перчатки, подошел к микроскопу, поправил его и заглянул в мертвый мозг.

— У вас тут есть нейрохирургический ретрактор? — спросил я.

Очевидно, ничего подобного не было, так что я взял небольшое долото и слегка приподнял лобную долю мозга. Крови, разумеется, тоже не было, но по структуре мертвая ткань не сильно отличалась от живой.

— От формальдегида все становится жестким и плотным, да и запах отвратительный. Где они только берут эти свеженькие головы? — пробормотал я, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Наверняка подобрали труп бродяги с улицы, — предположил кто-то.

Я рассек переднюю мозговую артерию, объясняя, как проводить резекцию (то есть удаление) прямой извилины мозга, чтобы добраться до аневризмы передней соединительной артерии.

— Прямая извилина отвечает за обоняние, — объяснил я своей немногочисленной аудитории. — Некоторые проблемы с обонянием определенно лучше, чем повторное кровоизлияние и смерть, что неизбежно случится, если оставить аневризму как есть.

Я предложил двум ординаторам продолжить операцию и обошел стол, чтобы заглянуть в мертвое лицо: голова выбрита, глаза закрыты, на щеках щетина, пеньки немногочисленных зубов потемнели. Этот человек явно никогда не был у стоматолога. Насколько я мог судить, умер он не таким уж и старым. Я не удержался и на мгновение задумался, что это был за человек и какую он вел жизнь; а ведь когда-то и он был ребенком, перед которым открывалось необъятное будущее.

Практические семинары — дело вполне обычное, но я присутствовал на подобном мероприятии впервые, и происходящее меня изрядно нервировало. Наверное, это можно назвать проявлением слабости с моей стороны, поскольку очевидно, что будущим хирургам гораздо лучше тренироваться на таких семинарах, чем в операционных на живых пациентах. Недели через две, вернувшись домой, я затронул эту тему в разговоре с коллегой, который не так давно занимался организацией похожего семинара в Великобритании.

— Что, — рассмеялся он, — только одна голова? В прошлом году я заказал в США целых пятнадцать штук для семинара по операциям на черепе. Их подвергли лиофилизации и прислали самолетом. Перед семинаром для каждой головы надо было сделать МРТ, так я загрузил их в багажник и повез в больницу. Даже не знаю, что бы я сказал, останови меня по дороге полиция. А тут, как назло, они еще и оттаивать начали. Ума не приложу, где их только берут.

Покинув помещение с отрубленной головой и спящими под наркозом свиньями, я обнаружил у входа в лекционную аудиторию, в которой начался мой рабочий день, новые подносы, щедро уставленные закусками.

После завтрака нам в ускоренном темпе провели экскурсию по больнице. Она состояла из стройных рядов многоэтажных башен — мы пересекли бесконечную на первый взгляд череду коридоров и вестибюлей. При больнице имеется двенадцатиэтажная гостиница; пациенты приезжают сюда на лечение со всего света, не только из Америки. Рядом находится еще двадцать — двадцать! — больниц, а также множество других медицинских учреждений и научно-исследовательских институтов. Площадь территории, которую занимает Техасский медицинский центр, превышает квадратную милю. Когда я смотрел из окна своего гостиничного номера на двенадцатом этаже, то видел одну больницу за другой — все из блестящего стекла, удаляющиеся к горизонту, словно горный хребет. Медицина в США откровенно расточительна. В Чикаго я посещал больницу с собственным роскошным рестораном и садом на крыше. Американские больницы погрязли в ожесточенной коммерческой конкуренции, и многие из них специально спроектированы так, чтобы как можно меньше напоминать больницу. Скорее они похожи на дорогие отели или торговые центры. Сплошная мишура.

Тем вечером мы с коллегами отправились в загородный клуб. Дорога вела через пригород мимо больших особняков с просторными лужайками. Клуб тоже поражал размахом: внутри — к слову, из-за кондиционеров там царил лютый холод — обнаружился дорогой массивный камин в шотландском стиле, по обе стороны от которого на стене висели оленьи головы, а над широкой парадной лестницей разместилась огромная репродукция картины викторианского художника Ландсира «Монарх долины», изображающая величественного оленя. Поужинали мы чудесно. Нам прислуживали пожилые мексиканцы с серьезными и невыразительными ацтекскими лицами. Одетые в черные костюмы с белыми фартуками, они двигались медленно и с достоинством, обслуживая постоянных посетителей — последние за редким исключением были в свободных шортах и длинных футболках. Обед сопровождался типичной для хирургов болтовней: обсуждали главным образом коллегу, уволенного из-за интрижки с сотрудницей фармацевтической компании, а также силикон, который она то ли закачала себе в грудь, то ли нет. По этому вопросу мнения разделились. После увольнения девица подала на беднягу в суд за сексуальное домогательство, но безрезультатно. А потом они опять сошлись. Еще я узнал, что операция на свинье с искусственно созданной аневризмой не увенчалась успехом: кто-то из младшего медперсонала забыл ввести животному антикоагулянт, и в ходе операции оно погибло от обширного инсульта. Впрочем, свиньей пожертвовали бы — так это принято называть — в любом случае, даже если бы ошибки не произошло.

После ужина мы вышли на улицу, чтобы посмотреть автомобильную выставку. Было невероятно душно. На парковке стояло около тридцати классических автомобилей, отполированных до блеска. Капот у многих был приподнят — можно было увидеть безупречно чистые хромированные двигатели. Мимо нас в поисках свободного парковочного места медленно проехал красный «Феррари». Мой коллега вслух восхитился:

— Этой машине цена семь миллионов долларов. А парень, что за рулем, — миллиардер.

Позже оказалось, что машина — всего лишь копия, и все равно она стоила добрый миллион. Миллиардер вроде бы действительно был миллиардером, но выглядел совершенно непримечательно. Когда он припарковался, возле машины мигом собрались зеваки, которые принялись фотографировать друг друга на ее фоне.

Следующим утром перед восходом солнца я вышел на пробежку. Уже спустя несколько минут с меня ручьем полил пот. Я бежал вдоль улицы под высокими больничными башнями мимо ухоженных цветочных клумб. Рядом с больничным комплексом раскинулся просторный парк, через который проходит миниатюрная железная дорога. В одном уголке парка на скамейках, а то и прямо на дорожках спали десятки бездомных. Позже мне объяснили, что неподалеку находится церковь, в которой их бесплатно кормят. Когда я возвращался в гостиницу, за моей спиной поднялось солнце, озарившее многочисленные здания медицинского центра, и яркий свет, отражавшийся от тысяч больничных окон, едва не ослепил меня.