Она уверенно вела машину по каменистой местности Нью-Хэмпшира, не обращая внимания на унылые голые сады и пустые осенние поля за окнами. По обеим сторонам дороги то тут, то там виднелись огромные стога скошенного сена, да изредка перед разбросанными по округе фермерскими домиками стояли продавцы осенних яблок, тыкв и свежего сидра.

Покрытая щебенкой дорога с двусторонним движением тянулась между маленькими деревушками, в центре которых стояли простенькие белые церкви, некоторые — с длинным стройным шпилем, а некоторые — просто квадратные новоанглийские коробки с черными ставнями. Навстречу неслись лишь груженные зерном фургоны или грузовики, везущие рождественские елки с Белых Гор. За окнами мелькали унылые голые сады и пустые осенние поля, а машину наполняла гнетущая тишина.

Дана Армстронг уверенно вела машину, внимательно следя за дорогой, чтобы не пропустить поворот Она была стройной блондинкой с несколько удлиненным лицом с высокими скулами. Ее длинные волосы золотистыми локонами спадали на меховой воротник шубки. Карие глаза женщины вдруг широко раскрылись, и она едва успела свернуть в сторону от заехавшего на ее полосу встречного грузовика. Выровняв руль, она облегченно вздохнула, глядя в зеркало заднего вида на удаляющийся ржавый грузовик. Она была взволнована даже больше, чем предполагала, когда там, в Нью-Йорке, обсуждала эту поездку. Они сидели в библиотеке, и адвокат убеждал ее, что опасаться нечего, потому что претендентов на ее имущество нет. Дана согласно кивала, понимая, что поедет в любом случае, даже если такая опасность существует.

Она попыталась расслабиться хотя бы на те несколько минут, которые оставалось ехать до фермы, вспоминая участие на постаревшем лице Джона Холдернесса и то, как он был добр к ней.

— Нервничаешь? — спросил он. — Не стоит.

— Я не могу оставаться спокойной и чувствую себя словно океанский лайнер между двумя континентами, — сказала Дана тихим голосом.

— Все будет в порядке, — спокойно ответил Джон. — Это тебя ни к чему не обязывает. Ты сможешь уехать в любой момент.

— Я поняла, что должна ехать, в тот самый момент, когда нашла эти бумаги в столе Джосса. — Дана с трудом сдерживала дрожь в голосе, боясь сорваться, если он опять спросит, нервничает ли она.

— Я понимаю.

— Это не выходит у меня из головы. — Голос был таким тихим, что Джон подался вперед и пристально на нее посмотрел. — Если бы они только сказали, мне было бы легче.

— Ты же знаешь, каким был Джосс, — он терпеть не мог неприятностей, а твоя бабушка всегда была очень сдержанной.

— Она говорила мне, что я приемная дочь, говорила с самого начала. — Голос Даны был жестким, и вдруг улыбка осветила напряженное лицо. Она представила себе аристократичную пожилую леди, свою бабушку, которая вырастила ее после смерти мачехи.

Маргарет Сомерсет-Уэллес было почти шестьдесят, когда внезапно умерла ее единственная дочь Кэтрин, оставив четырехлетнюю Дану сиротой. Стараясь не думать о своем горе, овдовевшая Маргарет занялась воспитанием сироты. Сдержанная пожилая женщина обожала девочку до самой своей смерти, случившейся через два дня после того, как Дана узнала, что беременна единственным правнуком Маргарет…

Бабушка открыла двери своего дома Джоссу и его дочери, дала надежный приют неприкаянному английскому актеру и девочке, которую он и Кэтрин Уэллес-Армстронг удочерили. Дана плохо помнила Кэтрин Армстронг, миловидную женщину с кроткими глазами и нежной кожей, от которой исходил аромат сирени. Суровое лицо Джосса с орлиным носом всегда смягчалось, когда он говорил о своей покойной жене, и все годы после ее смерти он не убирал с ночного столика фотографию смеющейся, жизнерадостной Кэтрин Джосс.

"Как теперь жить без него?" — думала Дана. От усталости глаза слипались.

— Я никогда не чувствовала себя ненужной. Бабушка всегда говорила, что я — дар судьбы для них обоих, а Джосс твердил, что я просто чудо.

— Это похоже на него.

— Только сейчас я поняла, как сильно буду по нему скучать. Он был в моей жизни чем-то вроде кометы, появляясь и исчезая со вспышкой радости и света. Не могу смириться, что он ушел от нас навсегда, что он больше не появится в окружении своих поклонников, и меня не захлестнет вихрь светских развлечений, которые всегда ему сопутствовали. Помню, как я играла в хоккей на траве в Чапине, вдруг возник Джосс, как добрый волшебник, объявил, что тренировка окончена, и повел нас всех ужинать в Плазу.

— Наверное, все были в восторге?

Дана кивнула:

— В этом и был его шарм. Он мог творить всяческие безумства, нарушать общепринятые правила, но… любой мечтал попасть в его орбиту. Когда он исчезал, каждый думал, что он очень огорчен, что не смог взять его с собой. И все в него верили.

— Может, он и вправду сожалел об этом. — Джон недобро улыбнулся, вспомнив о чем-то. — Он действительно любил всех и каждого, и хотел, чтобы любили его. В нем не было ни капли злобы.

— Мне кажется, он искренне любил Кэтрин. — Дана задумалась. — Должно быть, они были странной парой.

— К несчастью, твоя бабушка посчитала, что он женился на ней ради денег, хотя оказалось, что это не так. Честно говоря, я так и не понял, почему она вышла за него замуж. При всем его обаянии, — поспешно добавил он.

— Но только не из-за денег! Вспомни, когда они познакомились, он, сын скромного сельского доктора из Девона, был на вершине славы. Ему дали бы любую роль, какую только захотел, в Лондоне или Нью-Йорке. А она была красавицей и казалась такой недоступной. Бабушка и Мейсон Уэллес держали Кэтрин в этой огромной квартире на Пятой авеню. Джосс увидел ее на вечере в "Сент-Реджисе" и, как рыцарь в старину, убедил ее убежать с ним и стать его женой. Я думаю, они были безумно влюблены друг в друга. Бабушка считала, что он должен бросить все это…

— Театр?

— Театр, постоянные путешествия, прессу, толпы поклонниц. Она всегда это ненавидела. Она не хотела, чтобы ее дочь была замужем за актером.

— Именно поэтому она отказывалась даже говорить с твоей матерью, когда та убежала с Джоссом. Да, нам всем тогда было трудно. — Джон задумчиво улыбнулся, выражение его лица противоречило его словам.

— Вероятно, бабушка поступала так согласно своему воспитанию. Она никогда не забывала, что в первую очередь она Уэллес, и приходила в ярость оттого, что Джосс отказывался оставить сцену. Даже позднее она терпеть не могла все эти пересуды о его любовных похождениях.

— А, женщины… — вздохнул Джон. — Слава Богу, он всегда был благоразумным. Он просто любил женщин, и женщины любили его.

— Он никогда не обсуждал со мной свои романы, но и не отрицал, что они были. Джосс всегда был полон энергии, — голос Даны дрогнул. — Как бы там ни было, он всегда так хорошо ко мне относился…

Подъезжая к повороту, Дана снизила скорость и вгляделась в белый с зеленым указатель с надписью: "Поплар-Джанкшен — 15 миль". Потом свернула на обочину и остановила машину. Слегка приоткрыв окно, женщина потянулась, чтобы снять напряжение. Холодный осенний ветер дул навстречу, и, глубоко вздохнув, Дана улыбнулась, закрыла глаза и откинулась на спинку сиденья.

Воспоминания о прошлом не давали покоя. Джосс в больнице с сердечным приступом, его обычно живое лицо стало бледным от страха; черный потрепанный портфель с бумагами, которые она никогда не должна была увидеть; сухой голос бостонского адвоката, неохотно соглашающегося с ней; письмо, аккуратно написанное на простой белой бумаге, приглашающее ее на ферму в Поплар-Джанкшен; отсрочка поездки на неделю, пока сердце Джосса билось все медленнее и медленнее, затем остановилось навсегда; кошмар, который она испытала на его похоронах; толпы поклонников; шумиха, поднятая прессой; чувство оцепенения, которое не мог разогнать даже маленький Уэллес, которого она подержала на руках перед тем, как сесть в такси, чтобы начать путешествие в Нью-Йорк, а затем и в Поплар-Джанкшен.

Она опять выехала на дорогу, повернула по направлению, указанному стрелкой, и проехала маленькую деревушку с аккуратно покрашенными деревянными домиками. Самым большим зданием здесь был красный двухэтажный сельский магазин. Проехав по узкому железному мосту, соединившему каменистые берега реки, она миновала одинокое кладбище с полуразрушенными надгробиями, окруженное черным забором-решеткой в викторианском стиле, со словами "Поплар-Джанкшен" над воротами. Взглянув на адрес на конверте, притормозила машину возле аккуратного небольшого указателя: ферма "Фримонт" Она глубоко вздохнула и повернула направо на узкую, покрытую щебенкой дорожку, окаймленную рядами яблонь, простиравшихся до самого горизонта. Огромные высокие ели окружали маленький домик с белой кровлей. За домом был большой амбар с возвышавшейся над ним силосной башней. По дорожке, ведущей к дому, мчался черно-белый сеттер, яростно лая. Дана вела машину медленно, собака перестала лаять и дружелюбно побежала следом, пока Дана не подъехала к дому и не заглушила мотор. Ни минуты не раздумывая, она вышла из машины, решительно захлопнула дверцу, запахнула шубу на своей стройной фигурке и стала разглядывать дом. Сердце забилось часто-часто, и она даже оперлась о машину, набираясь сил. Перед ней было двухэтажное здание со свежевыкрашенной белой кровлей, с черными ставнями с вырезанной буквой Ф на каждом и красивой двойной ярко-красной дверью, украшенной колосками маиса. Рядом с дверью висела небольшая медная дощечка с надписью "Натаниэл Фримонт и его жена Джеруш" Дана подошла поближе и постучала, изучая дощечку, словно та могла что-нибудь рассказать о нынешних обитателях дома. Дверь открылась, и Дана увидела женщину примерно ее роста. Из холла лился мягкий свет. С минуту обе молча изучали друг друга.