Милорд спешит в поля, в леса, Не взяв ни сокола, ни пса. Не лань он ищет день и ночь, А Дженни, фермерскую дочь. Миледи так нежна, бела, Но не она ему мила, Не знатный род ее, не честь, А то, что дал за нею тесть. Где перепелка меж болот Сквозь вереск выводок ведет, Там девушка живет в тиши, Цветок, раскрывшийся в глуши. Две стройных ножки поутру Скользят по мшистому ковру, И смех играет, как алмаз, В зрачках задорных синих глаз. Осанка леди и наряд — Образчик вкуса, говорят. Но та сулит нам рой утех, Кого мы любим больше всех. 

— Недаром речью одарен Ты, сокол быстрокрылый: Снеси письмо, а с ним поклон Моей подруге милой! — Я рад снести ей письмецо По твоему приказу. Но как мне быть? Ее в лицо Не видел я ни разу. — Легко ты милую мою Отыщешь, сокол ясный. Среди невест в ее краю Нет более прекрасной. Пред старым замком, сокол мой, Садись на дуб соседний. Сиди и пой, когда домой Придет она с обедни. Придет с подругами она — Их двадцать и четыре. Нет счету звездам, а Луна Одна в полночном мире. Мою подругу ты найдешь Меж дев звонкоголосых По гребням, что сверкают сплошь В ее тяжелых косах.

Вот сокол к замку прилетел И сел на дуб соседний И песню девушкам запел, Вернувшимся с обедни. — За стол садитесь пить и есть, Красавицы девицы, А я хочу услышать весть От этой вольной птицы. — Свою мне песню вновь пропой, Мой сокол сизокрылый. Какую весточку с тобой Прислал сегодня милый? — Тебе я должен передать Короткое посланье. Твой друг не в силах больше ждать И молит о свиданье. — Скажи: пускай хлеба печет, Готовит больше солода И пусть меня на свадьбу ждет, Покуда пиво молодо. — Залога просит твой жених, Он чахнет в ожиданье. Кольцо и прядь кудрей твоих Пошли в залог свиданья! — Для друга прядь моих кудрей Возьми, о сокол ясный. Я шлю кольцо с руки моей И встретиться согласна. Пусть ждет в четвертой из церквей Шотландии прекрасной! К отцу с мольбой пошла она, Склонилась у порога: — Отец, мольба моя — одна. Исполни, ради бога! — Проси, проси, родная дочь,— Сказал отец сурово,— Но выкинь ты из сердца прочь Шотландца молодого! — О нет, я чую свой конец. Возьми мой прах безгласный И схорони его, отец, В Шотландии прекрасной. Там в первой церкви прикажи Бить в колокол печальный. В соседней церкви отслужи Молебен погребальный. У третьей дочку помяни Раздачей подаянья. А у четвертой схорони… Вот все мои желанья! В светлицу тихую пошла Красавица с поклоном, На ложе девичье легла С протяжным, тихим стоном. Весь день, печальна и бледна, Покоилась в постели, А ночью выпила она Питье из сонных зелий. Исчезла краска нежных губ, Пропал румянец алый. Три дня недвижная, как труп, Красавица лежала… Сидела в замке у огня Столетняя колдунья. — Ох, есть лекарство у меня! — Промолвила ворчунья. — Огонь велите-ка раздуть, А я свинец расплавлю, Струей свинца ожгу ей грудь И встать ее заставлю! Ожгла свинцом колдунья грудь, Ожгла девице щеки, Но не встревожила ничуть Покой ее глубокий. Вот братья дуб в лесу густом Сестре на гроб срубили И гроб дубовый серебром Тяжелым обложили. А сестры старшие скорей Берутся за иголку И саван шьют сестре своей, Рубашку шьют из шелку…

— Спасибо, верный сокол мой, Мой вестник быстрокрылый. Вернулся рано ты домой. Ну, что принес от милой? — Принес я прядь ее кудрей, Кольцо и обещанье Прибыть к четвертой из церквей Шотландских на свиданье. — Скорее, паж, коня седлай, Дай меч мой и кольчугу. С тобой мы едем в дальний край Встречать мою подругу!

Родные тело в храм внесли И гулко отзвонили, К другому храму подошли И мессу отслужили. Вот в третьем храме беднякам Раздали подаянье. Потом пошли в четвертый храм, Где милый ждал свиданья. — Эй, расступитесь, дайте путь, Вы, родичи и слуги. В последний раз хочу взглянуть, В лицо моей подруги! Но лишь упала пелена С лица невесты милой, Она воспрянула от сна И с ним заговорила: — О, дай мне хлеба поскорей, О, дай вина немного. Ведь для тебя я столько дней В гробу постилась строго. Эй, братья! Вам домой пора. Погромче в рог трубите. Как обманула вас сестра, Вы дома расскажите. Скажите всем, что не лежу Я здесь на ложе вечном, А в церковь светлую вхожу В наряде подвенечном, Что ждал в Шотландии меня Не черный мрак могилы, А ждал на паперти меня Избранник сердца милый!

Над быстрой речкой верный Том Прилег с дороги отдохнуть. Глядит: красавица верхом К воде по склону держит путь. Зеленый шелк — ее наряд, А сверху плащ красней огня, И колокольчики звенят На прядках гривы у коня. Ее чудесной красотой, Как солнцем, Том был ослеплен. — Хвала Марии Пресвятой! — Склоняясь ниц, воскликнул он. — Твои хвалы мне не нужны, Меня Марией не зовут. Я — королева той страны, Где эльфы вольные живут. Побудь часок со мной вдвоем, Да не робей, вставай с колен, Но не целуй меня, мой Том, Иль попадешь надолго в плен. — Ну, будь что будет! — он сказал. Я не боюсь твоих угроз! — И верный Том поцеловал Ее в уста краснее роз. — Ты позабыл про мой запрет. За это — к худу иль к добру — Тебя, мой рыцарь, нá семь лет К себе на службу я беру! На снежно-белого коня Она взошла. За нею — Том. И вот, уздечкою звеня, Пустились в путь они вдвоем. Они неслись во весь опор. Казалось, конь летит стрелой. Пред ними был пустой простор, А за плечами — край жилой. — На миг, мой Том, с коня сойди И головой ко мне склонись. Есть три дороги впереди. Ты их запомнить поклянись. Вот этот путь, что вверх идет, Тернист и тесен, прям и крут. К добру и правде он ведет, По нем немногие идут. Другая — горная — тропа Полна соблазнов и услад. По ней всегда идет толпа, Но этот путь — дорога в ад. Бежит, петляя, меж болот Дорожка третья, как змея, Она в Эльфландию ведет, Где скоро будем ты да я. Что б ни увидел ты вокруг, Молчать ты должен, как немой, А проболтаешься, мой друг, Так не воротишься домой! Через потоки в темноте Несется конь то вплавь, то вброд. Ни звезд, ни солнца в высоте, И только слышен рокот вод. Несется конь в кромешной мгле, Густая кровь коню по грудь. Вся кровь, что льется на земле, В тот мрачный край находит путь. Но вот пред ними сад встает. И фея, ветку наклонив, Сказала: — Съешь румяный плод — И будешь ты всегда правдив! — Благодарю, — ответил Том,— Мне ни к чему подарок ваш: С таким правдивым языком У нас не купишь — не продашь. Не скажешь правды напрямик Ни женщине, ни королю… — Попридержи, мой Том, язык И делай то, что я велю!

В зеленый шелк обут был Том, В зеленый бархат был одет. И про него в краю родном Никто не знал семь долгих лет. 

Старый, вещий Вейнемейнен, Проходя опушкой леса, Услыхал: береза плачет, Дерево роняет слезы. Он подходит к свилеватой, Тихо плачущей березе И такую речь заводит, Говорит слова такие: — Что ты, дерево, тоскуешь? Что ты плачешь, белый пояс? На войну тебя не гонят, Воевать не заставляют. Тихо молвила береза: — Людям может показаться, Будто я смеюсь на солнце, Будто весело живу я. Мне же, слабой, не до смеха. Веселюсь порой от скуки, Глупая, от горя плачу. Как не плакать мне, бессильной, Не томиться, бесталанной! Кто удачею богаче, Тот надеется на лето, Красное, большое лето. Я же, бедная, тревожусь, Чтоб кору с меня не сняли, Не срубили тонких веток. Краткою весной к березам Резвые приходят дети, Режут нас пятью ножами, Добывая сок прозрачный. Летом пастухи-злодеи Белый пояс мой сдирают, Чтоб сплести кошель и ковшик И для ягод кузовочек. Подо мной, березой белой, Под листвой моей кудрявой, Девушки в кружок садятся, Игры девичьи заводят И зеленый веник вяжут Из моих душистых веток. А порою ствол березы Подсекают для пожоги, Разрубают на поленья. Трижды этим жарким летом Подо мною дровосеки Топоры свои точили, Чтобы стройную березу Подрубить под самый корень. Вот что лето мне приносит, Таковы его подарки. А зима не лучше лета, Снег и стужа — не милее. Грусть меня зимой сжимает. Я сгибаюсь от заботы, И лицо мое бледнеет. Злую боль несет мне ветер, Иней — горькую обиду. Буря с плеч срывает шубу, Стужа — платье золотое. И тогда я, молодая, Сиротливая береза, Остаюсь под ветром голой, Неодетой, неприкрытой. Дрожью я дрожу от вьюги. Слезы стынут на морозе. И промолвил Вейнемейнен: — Перестань грустить, береза, Полно плакать, белый пояс! Скоро ты дождешься доли, Лучшей доли, жизни новой. Ты от счастья плакать будешь И смеяться от веселья! С этим словом Вейнемейнен Взял плакучую березу. Целый день ее строгал он, Долгий день над ней работал. Кáнтеле построил за день, Сделал гусли из березы На мысу среди тумана, На пустынном побережье. И промолвил Вейнемейнен: — Сделан короб деревянный, Вечной радости жилище. Славный короб — весь в прожилках, Весь в разводах и узорах. Где же я колки достану, Где достану я гвоздочки? Дерево росло на воле — Дуб высокий на поляне. Ветви дружные вздымались. Желуди на каждой ветке В золотых росли колечках, И на каждом из колечек — Голосистая кукушка. Чуть кукушка закукует, В пять ладов несутся звуки, — Золото из клюва каплет, Серебро из клюва льется. Вот для кантеле гвоздочки! Вот колки для звонких гусель! Есть гвоздочки золотые И колки для звонких гусель. Но теперь нужны и струны. Целых пять достать их надо, А без струн играть не будешь. Старый, вещий Вейнемейнен, Он искать пустился струны, Струны тонкие для гусель. И дорогою в долине Молодую видит деву. Девушка не плачет горько И не слишком веселится. Просто — песню напевает, Чтоб скорее минул вечер И пришел ее любимый. Старый, вещий Вейнемейнен Сапоги свои снимает И, подкравшись к юной деве, Говорит слова такие: — Пять волос твоих, девица, Дай для кантеле на струны, Добрым людям на утеху! И без ропота девица Пять волос дала тончайших, Пять иль шесть нежнейших прядей Вейнемейнену на струны, Добрым людям на утеху. Вот и кончена работа, — Вышло кантеле на славу. Вещий, старый Вейнемейнен Сел на плоский серый камень, На гранитную ступеньку. Взял он гусли осторожно, В руки взял земную радость, Выгибом поставил кверху, А основой — на колени. И настраивает струны, Согласует их звучанье. Наконец, настроив струны, Короб кантеле кладет он Поперек своих коленей, Нáискось слегка поставив. Опускает он на струны Ногти рук своих проворных. Пять его искусных пальцев По струнам перебегают, Перепархивают ловко. Так играет Вейнемейнен, Отогнув большие пальцы, Струны чуть перебирая. И откликнулась береза, Дерево заговорило Всей листвой своей зеленой, Всеми гибкими ветвями, Звонким голосом кукушки, Нежным волосом девичьим. Заиграл он побыстрее — Громче струны зазвучали. А кругом трясутся горы, Валуны, катясь, грохочут, В море падают утесы, Мелкая скрежещет галька. Пляшут сосны на вершинах, Пни обрубленные скачут. Дéвы Калевы и жены, В хижинах шитье оставив, Как река с горы, бежали, Как поток весенний, мчались. Шли, танцуя, молодицы, Шли степенные старухи — Вейнемейнена послушать, Похвалить его искусство, Рокот струн звонкоголосых. Из мужчин, кто был поближе, — Шапку снял и слушал тихо. Женщины стояли молча, Подперев руками щеки. Девушки роняли слезы, Головы склонили парни И внимали вечным рунам, Пенью нежному березы. Все уста одно шептали, Языки одно твердили: — Никогда никто не слышал Музыки такой приятной С той поры, как светит солнце, Золотится в небе месяц! Далеко, за шесть селений, Пенье кантеле звучало. И селенья опустели. Все, что было там живого, Побежало слушать гусли, Струн приятное звучанье. Слушали не только люди, — Звери дикие лесные На своих когтях сидели, Пенью кантеле внимая, Удивляясь нежным звукам. Опустились с неба птицы И расселись на деревьях. Разные морские рыбы К берегам подплыли близко. И бесчисленные черзи Из земли ползли наружу, Чтобы слушать, изгибаясь, Гусель нежное звучанье, Радость струн звонкоголосых. Тут уж старый Вейнемейнен Показал себя на славу. Он сыграл им хорошенько, Очень чисто и красиво. День играл, другой и третий. Все в один присест играл он, Обуви не сняв ни разу, Пояса не распуская. Он играл в своем жилище, Между стен своих сосновых, И гудела крыша дома, Сотрясались половицы, Окна весело смеялись, Потолки и двери пели, Каменная печь плясала, Притолочный столб качался. Поднял гусли Вейнемейнен И пошел зеленым лесом, А потом сосновым бором. Ели низко наклонялись, Сосны головы сгибали. Шишки с них валились градом, Сыпались дождем иголки. А пошел он через рощи, По лесным побрел полянам, — Рощи радовались гуслям, И поляны веселились. А цветы медовой пылью Усыпали путь-дорогу.

Безутешный Ильмаринен Горько плачет вечерами. По ночам не спит, а плачет, Белым днем не ест, а плачет. Жалуется ранним утром, На закате причитает. Нет его супруги юной, Спит красивая в могиле. Позабыл он свой тяжелый Молот с медной рукоятью. Кузница его умолкла Не на день — на целый месяц. Вот идет второй и третий, Настает четвертый месяц. Встал могучий Ильмаринен, Золота достал из моря, Серебра — со дна морского, Съездил в лес тридцатикратно, Множество свалил деревьев И пожег стволы на угли. Славный мастер Ильмаринен Золото бросает в пламя, На огне расплавил слиток Серебра величиною С зимовалого зайчонка Иль осеннего барашка. Рукавиц не надевая, Не прикрыв от жара плечи, Он в огне мешает угли, Раздувает мех могучий, Чтобы сделать золотую И серебряную деву. Дунул раз, качнул еще раз, А на третий наклонился Посмотреть на дно горнила, Чтó из пламени выходит, Чтó таится в огневище. Из огня овца выходит, Выбегает из горнила. Треть руна ее из меди, Треть из серебра литого, Треть, как солнце, золотая. Все любуются овечкой. Недоволен Ильмаринен. Он сказал такое слово: — Волку надобна овечка, Ильмаринену — подруга, Златокудрая, как солнце, Среброликая, как месяц. Он овцу бросает в пламя, Золота кладет в придачу, Серебра кладет вдобавок, В пламени мешает уголь, Раздувает мех могучий, Чтобы сделать золотую И серебряную деву. Дунул раз, качнул еще раз, А на третий наклонился Посмотреть на дно горнила, Чтó из пламени выходит, Чтó таится в огневище. Конь из пламени выходит, Выбегает жеребенок. Блещет грива золотая, Серебром сверкает шея, А копыта — красной медью. Хвалят люди жеребенка. Недоволен Ильмаринен. Он сказал такое слово: — Волку нужен жеребенок. Ильмаринену — подруга, Златокудрая, как солнце, Среброликая, как месяц. Он коня в огонь бросает, Золота кладет в придачу, Серебра кладет вдобавок, В пламени мешает уголь, Мех кузнечный раздувает, Чтобы сделать золотую И серебряную деву. Дунул раз, качнул еще раз, А на третий наклонился Посмотреть на дно горнила, — Чтó из пламени выходит, Чтó таится в огневище. Из огня выходит дева, Среброликая, как месяц, С волосами золотыми, Заплетенными в косички, И с красивым, стройным станом. Задрожал народ от страха, Но не дрогнул Ильмаринен. Он берется за работу, Он кует свое изделье. Ночь кует без передышки, День кует без остановки. Ноги девушке он сделал, Сделал ноги, сделал руки, Но ходить не могут ноги, Обнимать не могут руки. Сделал уши Ильмаринен, Но не могут слышать уши. Сделал он уста на славу, Чудные уста и очи, Но уста молчат, не дышат, Но в глазах не видно ласки. И промолвил Ильмаринен: — Славная была бы дева, Если бы заговорила, Кабы дать ей ум и голос! Он понес свою невесту На пуховые подушки, Под шелковые покровы, Под цветной широкий полог. Славный мастер Ильмаринен Натопил пожарче баню, Вовремя запасся мылом И водой наполнил кадки Да связал зеленый веник, Чтобы пуночка купалась, Подорожничек помылся, Смыл серебряную накипь, Накипь золота и меди. Сам он выкупался тоже, Всласть попарился, помылся И улегся с девой рядом На пуховые подушки, Под цветной широкий полог. В этот вечер Ильмаринен Приготовил одеяла, Две иль три медвежьих шкуры, Шесть платков из мягкой шерсти, Чтобы спать с женою рядом, С золотой своей супругой. У него был этой ночью Бок один теплей другого. Бок, укрытый одеялом, И платками шерстяными, И густым медвежьим мехом, Хорошо нагрелся за ночь. Но зато другой, который Прикасался к золотому И серебряному телу, — Белым инеем покрылся, Толстой коркой ледяною, Стал холодным, точно камень. И промолвил Ильмаринен: — Не жена мне эта дева. В Вейнеле ее свезу я Вейнемейнену в подруги. В Вейнеле отвез он деву И, вручая свой подарок, Говорил такие речи: — Слушай, старый Вейнемейнен, Я привез тебе подругу. Хороша она собою, А мешать тебе не будет, Потому что не болтлива. Старый, вещий Вейнемейнен Взглядом девушку окинул И сказал такое слово: — Для чего привез ко мне ты Это чудо золотое? — Отвечает Ильмаринен: — Угодить тебе хотел я И привез тебе в подарок Среброликую супругу С золотыми волосами. И промолвил Вейнемейнен: — Ах, кузнец, мой братец младший, Растопи ты эту куклу, Наготовь изделий разных. А не то свези к соседям Или в дальний край немецкий. Много там людей богатых На нее польститься может. Непристойно в нашем роде, Мне подавно не пристало Брать невесту золотую, На серебряной жениться! Заповедал Вейнемейнен, Завешал Сувантолайнен Внукам, правнукам растущим, Многочисленным потомкам, Людям будущего века: Золоту не поклоняться, Серебру не быть слугою. Он сказал такое слово: — Бедные сыны и внуки, Удальцы времен грядущих, Будет ли у вас достаток, Иль совсем его не будет — До тех пор, пока сияет В небе месяц златорогий, Пуще смерти берегитесь Брать в подруги золотую И серебряную деву. Сердца золото не греет, Серебро морозом дышит. 

Айно, дева молодая, Прутья в рощице ломала, Веники в лесу вязала: Батюшке родному — веник, Матушке родимой — веник. И еще связала веник Своему красавцу брату. Возвращалась к дому Айно, Шла домой через ольшаник. Ей в дороге повстречался Óсмойнен, идущий с поля, Кáлеванин из подсеки. Увидал он в роще деву В пестрой юбочке нарядной И сказал слова такие: — Не для всех, краса девица, Для меня, моя невеста, Ты носи на шее бусы, Надевай свой крест нагрудный, Заплетай тугие косы, Шелком их перевивая. И ответила девица: — Нет того на белом свете, Для кого ношу я бусы, Шелком косы обвиваю! Крест с груди она сорвала, Кольца с рук швырнула наземь, Ожерелье — с белой шеи, С головы — цветные нити — Матери-земле в подарок, Лесу темному на память. А сама вернулась, плача, В дом родной — на двор отцовский. Был отец в то время дома, У окна сидел на лавке, Украшая топорище. — Ты о чем горюешь, дочка? Отчего, девица, плачешь? — Как мне, батюшка, не плакать, Не печалиться, родимый? Мой нагрудный крест потерян, Кисти пояса пропали, Крест — из серебра литого, Кисти пояса — из меди. Брат у изгороди частой Дерево тесал на дуги. — Ты о чем, сестрица, плачешь? Что горюешь, молодая? — Как не плакать, милый братец, Не печалиться, родимый? Лучший перстень мой потерян, Бусы лучшие пропали — Золотой, как солнце, перстень И серебряные бусы. На мостках сестра сидела, Золотой вязала пояс. — Что горюешь ты, сестрица? Отчего, меньшая, плачешь? — Как, сестрица, мне не плакать, Не печалиться, родная? У меня в лесу сегодня Золото со лба скатилось, Серебро с волос упало, Синий шелк с лица сорвался, Красный шелк расплелся в косах. Мать у погреба сидела, С молока снимала сливки. — Ты о чем горюешь, дочка? Отчего, бедняжка, плачешь? — Как мне, матушка, не плакать, Не печалиться, родная? В роще я ломала прутья, Веники в лесу вязала. А когда я шла обратно, — Повстречался мне дорогой Óсмойнен, идущий с поля, Кáлеванин из подсеки. Он сказал такое слово: «Не для всех, душа-девица, Для меня ты носишь бусы, Крест серебряный нагрудный, Ленты шелковые в косах». Я сорвала крест нагрудный, С пальцев — перстни золотые, С белой шеи — ожерелье, Синий шелк — с лица сорвала. Красный шелк, вплетенкый в косы, Матери-земле в подарок. Лесу темному на память! Дочке матушка сказала: — Ты не плачь, моя дочурка, Не тоскуй, ребенок милый, В молодости мной рожденный. Год кормись коровьим маслом, Будешь статной и высокой. Год кормись свининой белой, Будешь резвой и веселой. Год — лепешками на сливках, Всех подруг нежнее будешь. Да пойди на горку, Айно, Отопри амбары наши, В самом лучшем из амбаров На ларце ларец увидишь, Сундуки под сундуками. Ты открой сундук заветный. Под его узорной крышкой Есть полдюжины блестящих Поясов золототканых, Семь хороших синих юбок. Дочь луны сама их шила, Солнца дочь их вышивала. Ты повяжешь косы шелком, Золото на лоб наденешь, Шею бусами украсишь, Драгоценным ожерельем. Подбери себе рубашку Белой ткани полотняной, Натяни на бедра юбку Самой лучшей синей шерсти, Поясок надень нарядный, На ноги — чулки из шелка, Башмачки — из тонкой кожи, На руки надень запястья Да на пальцы по колечку. А вернешься из амбара На порог избы отцовской, — Всей семье отрадой будешь, Роду-племени утехой! Ты по улице пройдешься, Как цветок благоуханный, Словно ягода-малина. С каждым днем прекрасней будешь, С каждым вечером милее! Так сказала мать родная Дочери своей любимой. Но не стала слушать дочка Утешений материнских. Плача, по двору бродила, Шла по улице, рыдая, И, тоскуя, говорила: — Что за мысли у счастливых? Что за думы у блаженных? Верно, мысли у счастливых, Верно, думы у блаженных Так и плещут, точно волны, Волны малые в корыте. — Что за мысли у несчастных, У девчонок бесталанных? Верно, мысли у несчастных, У девчонок бесталанных, Как сугробы под горою, Как вода в колодце темном… Целый день вздыхала Айно, Целый вечер горевала, И спросила мать родная: — Отчего ты, дочка, плачешь? У тебя жених на славу, Муж великий на примете. У окна сидеть он будет, Разговаривать с роднею. Но в ответ сказала Айно: — Ах ты, матушка родная, Вот о том-то я и плачу, — О красе своей невинной, О косе своей девичьей, О волосиках коротких, Что растут большим на смену. Целый век я буду плакать, Тосковать о красном солнце, Вспоминать про ясный месяц, Край оплакивать родимый, Дом родительский, откуда Ухожу еще ребенком, Поле, где мой брат работал Под окном избы отцовской. Оттого я буду плакать, Что дитя свое родное Старику ты обещала, Посылаешь молодую Быть для дряхлого опорой. Для отжившего утехой, Для трясущегося нянькой, Для бессильного защитой. Лучше б ты меня послала С берега крутого в воду Быть сигам родной сестрою, Рыбам вод морских подругой! Тут пошла она на горку, Дверь амбара отворила И, открыв сундук тяжелый, Пеструю откинув крышку, Отыскала шесть блестящих Поясов золототканых, Семь хороших синих юбок. Это платье дорогое На себя надела Айно, Золото на лбу связала, Серебром одела темя. Синий шелк прикрыл ей щеки, Красный шелк обвил ей косы. И пошла она печально Вдоль одной лесной поляны, Поперек другой поляны. Шла по рощам, перелескам, По прогалинам, болотам, По лесным дремучим чащам. По пескам она бродила И печально напевала: — Рано мне приходит время С белым светом распрощаться, В Мáнала уйти навеки, В дом подземный удалиться. Плакать батюшка не станет, Матушка рыдать не будет, Не прольет мой брат слезинки, Не вздохнет по мне сестрица, Если с берега я кинусь В море, где гуляют рыбы, Где большие ходят волны Над глубоким темным илом!.. День была она в дороге И другой была в дороге, А на третий день к закату Ей в пути открылось море, Камышом шумящий берег. Плакала весь вечер Айно, Горько жаловалась ночью На прибрежном сером камне, Где залив вдается в берег. На рассвете рано-рано Айно в море посмотрела, Поглядела в ту сторонку, Где конец виднелся мыса. Там купались три девицы, В море весело плескались. Айно к ним пошла четвертой, Веточка лесная — пятой. Бросила у моря Айно На ольху свою сорочку, Юбку синюю — на иву. На земле чулки остались, Башмачки — на сером камне, На песке — цветные бусы, Перстни светлые — на гальке. Высился утес над морем, Пестрый камень золотистый. Поплыла к утесу Айно, На скалу она взобралась И уселась на вершине. Но качнулся пестрый камень, Быстро в воду погрузился И ушел на дно морское. Вместе с ним исчезла Айно, Айно — вместе со скалою! Так в волнах погибла дева, Тихая лесная пташка. Кто ж теперь доставит слово, Весть печальную доставит Роду-племени девицы, Знаменитому в округе? Эту весть доставил заяц, Быстрый заяц длинноногий. Он принес родному дому Весть о гибели девицы: — Ваша дочь погибла в море С ожерельем оловянным И серебряною пряжкой. Отстегнулся медный пояс, И ушла девица в воду, В мокрое упала море, Чтобы стать сигам сестрою, Рыбам вод морских — подругой! Услыхала мать родная, Залилась слезами тихо, А потом заговорила: — Матерям скажу я слово: Не качайте ваших дочек, Не баюкайте малюток. А когда придет им время, Замуж их не выдавайте За немилых против воли, Не губите понапрасну Так, как я сгубила дочку, Айно, пташечку лесную! Так рыдала мать родная, И текли ручьями слезы Из очей глубоких, синих По страдальческим морщинам, По щекам ее увядшим. Вот слеза, другая, третья По щеке ее скатилась, Пала светлою росою На подол ее одежды. Вот слеза, другая, третья На подол ее скатилась, А с подола пала наземь — Матери-земле на благо, Канула в морскую воду — Морю синему на благо. Но еще струились слезы, И бегущие потоки Три реки образовали. А на тех горючих реках — По три огненных порога. И у каждого порога По три отмели песчаных. А на отмели песчаной — По холму по золотому. На холмах растут березы. И у каждой на верхушке Три кукушки золотые. Первая из трех кукушек «Любит, любит!» — куковала. А вторая из кукушек «Милый, милый!» — напевала. А последняя кукушка «Радость, радость!» — повторяла. Первая из трех кукушек Куковала вешний месяц, И второй, и третий месяц — Для девицы, что лежала Без любви в холодном море. А вторая из кукушек Вдвое дольше куковала Над печальным, одиноким Женихом девицы юной. А последняя кукушка Никогда не умолкала, Матери несчастной пела, Навсегда забывшей радость. И сказала мать родная, Услыхав напев кукушки: — Мать, утратившая дочку, Не должна кукушку слушать. Чуть кукушка закукует, — Сердце матери забьется, По щекам польются слезы, Капли слез крупней гороха, Тяжелей бобовых зерен… Укорачивает горе Век ее на целый локоть, Отнимает четверть жизни, Изнуряет скорбью тело. Нет, не слушайте весною Пенья звонкого кукушки!