— Друсилла, душа моя, не пора ли тебе снять, наконец, траур? Джереми нет уже почти два года, думаю, он бы тоже не одобрил, что ты прячешь себя от света. — Мисс Корделия Фолкнер бросила озабоченный взгляд на вдову своего племянника.

— Дорогая тетушка, — начала Друсилла, поднимая голову от вышивания, — разве то, что я ношу, можно назвать трауром? Мне всегда нравилось одеваться скромно, да и жить так же, и я вовсе не прячу себя от света. У меня много дел в общине, на этой неделе, например, я договорилась с пастором Большого Трешема, что ежегодный благотворительный праздник в пользу неимущих детей нашего прихода состоится у нас в саду

— Ты меня не поняла. Тебе нужно снова выйти замуж, душа моя, а не сидеть тут и тосковать по моему бедному племяннику. А где, как не в Лондоне, легче всего найти мужа?

Что ответить на это? Друсилла взглянула на свое отражение в высоком венецианском зеркале.

Оттуда на нее спокойно смотрела женщина с ясными серыми глазами, лет двадцати, в платье с завышенной талией, бледно-лилового цвета, который приличествовал молодой вдове. Блестящие волосы были собраны в высокую прическу. Джереми всегда говорил, что ее губы просто напрашиваются на поцелуй, и в те два года, что длился их брак, часто целовал ее. Правда, последние полгода, с грустью поправила себя Друсилла, он почти к ней не притрагивался.

Именно эти печальные шесть месяцев и возвращали ее постоянно к воспоминаниям о муже. Что такого произошло с их браком, что отдалило его от нее не только физически, но и духовно? Что превратило его из беспечного улыбчивого юноши в постоянно погруженного в какие-то тягостные думы мужчину? Может быть, это она, сама не сознавая того, что-то сделала не так?

Друсилла, вздрогнув, очнулась. Почувствовав пристальный взгляд мисс Фолкнер, она отложила вышивание.

— Простите, тетушка, задумалась. Вы же знаете, общество меня не интересует, да и замуж я больше не собираюсь.

— Придет время, непременно передумаешь, — возразила мисс Фолкнер. — Одиночество — это не то, что я могла бы тебе посоветовать, — грустно заметила тетушка. — Когда я была молода и глупа, я отказала одному достойному человеку, потому что витала в облаках. Ну а когда поняла, что недостаточно хороша и богата и согласилась бы выйти за того солидного мужчину, он уже нашел другую партию. Так я и жила до того дня, когда Джереми любезно предложил мне стать твоей компаньонкой. Не следуй моему печальному примеру. Ты такая молодая, ты красивее и богаче меня. Выбери хорошего человека и выходи замуж.

Друсилла снова взялась за вышивание. Сама не понимая почему, она вдруг сказала тетушке Джереми то, чего не намерена была говорить никому:

— На этот раз я выйду замуж только по любви. Не поймите меня превратно. Наш брак с Джереми устроили мои родители, но я была с ним счастлива. — Только не в последние полгода, коварно поправила память. Друсилла отмахнулась от этого напоминания и продолжала: — Я не жду какого-то страстного чувства, нет, просто нежной привязанности, какая связывала моих родителей. То же, что было у нас с Джереми, скорее можно назвать дружбой. Вероятно, это глупо, и я соглашусь когда-нибудь на меньшее, но только не теперь, прошу вас.

— Очень хорошо, дорогая, если только ты не станешь ждать слишком долго… или тебя не обманет какой-нибудь охотник за состоянием.

— О, я непременно с вами посоветуюсь, если кто-то появится. Вы же не будете против, если я остановлю свой выбор на ком-то, кто будет молод, хорош собой… и добр?

— Ну, боюсь, такие попадаются не часто, — засмеялась мисс Фолкнер.

На этом разговор был прерван появлением Вобстера, старшего конюха Друсиллы.

— Что там, Вобстер?

— Да господин Гиле, мадам. Он настаивает, чтобы я и Грин позволили ему взять Бренди вместо Дэпла. Боюсь, он не отстанет, если вы с ним не поговорите.

Друсилла, побледнев, вскочила. Мисс Фолкнер испуганно вскрикнула. Гиле, восемнадцатилетний брат Друсиллы, сильно хромал на одну ногу, искалеченную в детстве болезнью, из-за которой он много месяцев был прикован к постели.

Дэпл — так звали спокойную, послушную лошадку, на которой врач позволил Гилсу кататься, хотя и сделал это неохотно. Ну а Бренди — это самый строптивый конь.

— Я сейчас приду, — торопливо проговорила Друсилла. — Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы он сел на Бренди.

— Я тоже это говорил, но он разве послушает?

— Надеюсь, меня-то он послушает. Я не хочу запрещать ему ездить верхом, но такой скакун, как Бренди… он же сломает себе шею!

Прибежав на конюшню, Друсилла обнаружила, что Гилс уговорил Грина позволить ему оседлать Бренди.

— Мне так хочется посидеть на настоящей лошади, а не на том ходячем стуле, который мне подсунула Дру, — страстно убеждал он конюха.

— Она права, господин Гиле, вы не удержите Бренди. Он подчинялся только мистеру Джереми.

Увидев сестру, Гилс горделиво посмотрел на нее сверху вниз.

— Погляди, Дру, как я хорошо на нем сижу, сказал он. — Умоляю, позволь мне прокатиться хотя бы несколько ярдов.

Друсилла печально смотрела на брата. Вот так, верхом, это был красивый, прекрасно сложенный юноша — его высохшую ногу скрывали бриджи и до блеска начищенные сапоги. Гиле был очень похож на нее.

— Ты прекрасно знаешь, что это невозможно. Это будет нарушение правил, которые врач установил ради твоего же блага.

— Ой, да забудь ты о нем! У меня сильные руки, удержат любого коня. Я больше не хочу, чтобы надо мной все тряслись. Разреши по крайней мере немножко проехать, а Вобстер и Грин пусть ведут его под уздцы. Полюбуешься, как у меня хорошо получается.

Гиле смотрел на нее горящими глазами.

— Хорошо, — смягчилась она, — но только обещай, что будешь хорошо себя вести.

— Ой, Дру, да я всегда себя хорошо веду! — Его лицо просияло.

— Уж конечно, — возразила Друсилла, но все же показала знаком Грину и Вобстеру, что они могут вывести Бренди со двора на дорогу, что вела к Большому Трешему. Вобстер шагал, недовольно покачивая головой: хозяйка опять уступила упрямцу, и ничем хорошим это не кончится.

Он оказался прав. Первые сто ярдов Гиле ехал спокойно. Бренди, правда, вскидывал голову и пофыркивал, недовольный тем, что его ведут под уздцы. Один из работников конюшни, Джексон, оседлал лошадь, на которой всегда ездила Друсилла, и присоединился к ним. Сама Друсилла, в легких туфельках, в которых выбежала из дома, замыкала шествие.

И вдруг Гиле все испортил. Он неожиданно дал шпоры Бренди, и тот, словно только того и ждал, вскинул гордую голову и полетел вперед.

Грин выпустил свой конец веревки сразу, Вобстер еще какое-то время тащился волоком. Джексон, подгоняемый отчаянными криками Друсиллы, бросился в погоню.

Словно желая показать, кто теперь хозяин, Бренди немедленно свернул с дороги и помчался по полю, где на его пути возникла высокая изгородь, которую он и перемахнул. Джексон прыгнул следом, а Друсилла, Грин и Вобстер, добежав до изгороди, стали искать, где перелезть.

Когда они наконец оказались на другой стороне, то увидели, что Джексон валяется на земле, а Бренди до сих пор не удалось сбросить своего седока, хотя тот и держится в седле как-то боком. Лишь необычайно сильные руки и мужество позволили Гилсу избежать участи Джексона.

Но ненадолго. Перед следующей изгородью своевольный Бренди круто повернул, и Гиле полетел на землю. Освободившись от седока, Бренди взлетел в воздух и чуть не столкнулся лоб в лоб с конем, который прыгал через изгородь с другой стороны. Сидевшему на нем всаднику удалось разминуться с Бренди, лишь резко направив своего коня в сторону.

Когда Друсилла открыла глаза — она зажмурилась, увидев, как Гиле упал, а Бренди чуть не столкнулся с кем-то прямо над изгородью, — то увидела, что всадник спешился и наклонился к Гилсу, пытающемуся сесть.

— Не надо, — строго сказал незнакомец, опускаясь на колени рядом с ошеломленным юношей и ощупывая его руки и ноги, нет ли переломов.

Он как раз прощупывал искалеченную ногу Гилса, когда подбежала Друсилла.

— Гилс, ты ранен? — запыхавшись, спросила она.

Незнакомец поднял на нее глаза и произнес:

— На первый взгляд ничего серьезного. Но не следовало позволять ему скакать на полубешеном коне. Вам еще повезло, что он не убился.

Друсилла молча, не отрывая взгляда, изумленно смотрела на незнакомца. Золотистые волосы, слегка волнистые, коротко подстрижены по последней моде, глаза голубые, губы — большие, изящно очерченные. Однако эта классическая красота не делала его женственным.

От него веяло холодной силой и уверенностью, и Друсилла не осмелилась промолвить в ответ ни слова.

Гиле с усилием приподнялся и возмущенно проговорил:

— Вам не подобает так разговаривать с моей сестрой. Я поплатился за свою же строптивость. А кстати, кто вы такой?

Незнакомец со смехом выпрямился.

— Я — Девениш и приношу извинения вашей сестре, а вы кто?

Брат и сестра посмотрели на него в растерянности. Наконец Гиле заговорил:

— Извините, милорд. Я не имел понятия, что вы находитесь в Трешеме. Я Гиле Стоун, а это моя сестра Друсилла Фолкнер, вдова покойного владельца Лайфорда.

— Если бы вы были моим младшим братом и сели на коня, которого не способны удержать, я бы хорошо подумал, прежде чем назначить вам наказание. Я уверен, ваша сестра поступит так же.

— Но вы мне не брат! — возразил Гиле, пытаясь подняться с помощью Девениша. — И это ей решать, как меня наказывать. Разве не так, Дру?

— Ах, эта горячая молодежь, — пробормотал Девениш. — А кстати, что у вас с ногой? От рождения?

Обыденный тон, каким был задан вопрос о физическом недостатке Гилса, подкупил обоих — и брата, и сестру.

К Друсилле внезапно вернулся дар речи. Итак, это граф Девениш, прозванный Дьяволишем. Не дав Гилсу открыть рот, она заговорила:

— Детская болезнь, милорд. Началось с лихорадки, потом стала сохнуть нога. Почти все дети в здешних краях, заболевшие одновременно с братом, умерли.

— Ну что ж, он по крайней мере сохранил жизнь… и свою дерзость в придачу. Вы сможете дойти сами до моего коня, господин Гиле, или предпочтете, чтобы я вас понес? Я могу проводить вас до дома, если ваша сестра покажет дорогу.

— Не надо, Грин доведет нас, — возразила Друсилла.

— Это слишком неразумно, — произнес Девениш. — Я нуждался сегодня в каком-нибудь развлечении, и вы мне его предоставили. Я и не предполагал, что в сельской местности случается столько происшествий.

После этих слов Девениш помог Гилсу добраться до коня, с помощью Вобстера усадил его в седло, и они отправились в Лайфорд.

Девениш не мог и мечтать о столь удачной возможности проникнуть в дом покойного Джереми Фолкнера и познакомиться с его вдовой. Правда, он не подозревал о существовании бойкого братца.

Что же касается миссис Друсиллы, она оказалась очень милым созданием с отличной фигурой. Неужели она до сих пор носит траур по усопшему мужу? Судя по цвету платья, так и есть. И это через два долгих года? Можно ли из этого заключить, что существует вечная любовь?

Во всяком случае, первое впечатление таково. Да, должно быть, это и есть вечная любовь, эдакая сентиментальщина.

Эти циничные мысли крутились в голове Девениша, пока он знакомился с мисс Корделией Фолкнер. Сама же хозяйка дома пожелала самолично отвести брата в его комнату и послать за врачом. Лишь после этого она присоединится к ним за чайным столом.

Чаепитие в неурочный час нисколько не привлекало Девениша. Девениш любил кофе, но на этот раз решил пойти на самопожертвование.

— Долго ли вы намерены оставаться в своем поместье? — спросила мисс Фолкнер.

— О, это зависит от того, найду ли я здесь что-нибудь, что меня заинтересует… или развлечет, — ответил Девениш. — Сегодняшний день в этом отношении был замечателен. Едва не попасть под копыта коня без всадника, едва не задавить насмерть отважного юношу, познакомиться с очаровательной вдовой — разве не сюжет для романа?

Мисс Фолкнер ответила на это сияющей улыбкой. Какое обаяние! Какие прекрасные манеры! Разумеется, она не подозревала, что речи Девениша и его мысли нисколько не сочетались между собой.

— Думаю, что ваши сегодняшние приключения напоминают скорее романы мисс Джейн Остин, чем зловещие истории миссис Рэдклифф. Никаких убийств, загадочных монахов или страшных склепов, — возразила она.

Девениш тактично не стал напоминать ей, что прежний хозяин Лайфорда пал жертвой таинственного убийства, тем более что в этот момент появилась миссис Фолкнер, а следом служанка внесла поднос с чаем.

Девениш встал и поклонился. Друсилла мельком отметила, что костюм его столь же безупречен, как он сам. Ей всегда казалось, что человек, получивший прозвище Дьяволиш, должен быть черноволос, угрюм и одет соответственно.

Ничего подобного. Единственное, что перекликалось с его прозвищем, была его манера говорить.

— Я надеюсь, господин Гиле оправится после того, что произошло, — сказал он, обращаясь к Друсилле.

— Господин Гиле, — откликнулась та, — ведет себя так, словно ему все на свете безразлично. Я порой спрашиваю себя, есть ли что-нибудь, что может вывести его из равновесия.

Улыбка на лице Девениша напоминала скорее ухмылку.

— Вы знаете, лучше уж так, чем видеть все в черном свете.

— Да, вы правы. Я должна признать, он был очень расстроен смертью моего мужа. Они великолепно ладили друг с другом. Далеко не всякий муж радушно принял бы в свой дом калеку.

— Я ничего не слыхал о смерти вашего супруга, — мягко проговорил Девениш. — Как вы знаете, это мой первый визит в Трешем после десяти лет отсутствия. Надеюсь, его смерть не была следствием долгой болезни? — Увидев, как она меняется в лице, он поспешил добавить: — Прошу вас, простите за мой бестактный вопрос.

— Прошло уже два года с того дня, когда мой бедный Джереми был найден мертвым далеко от дома. Как и почему он умер, этого я, наверное, не узнаю никогда. Вы можете себе вообразить, в каком я тогда была состоянии, но потом смирилась, хотя для этого потребовалось время.

— Значит, ничего не известно.

— Да. Лорд-наместник посетил тогда меня, заверил, что сделает все, что в его силах, чтобы разыскать убийц моего мужа. Увы, недавно я получила от него письмо, в котором он с сожалением сообщает, что так и не удалось выйти на след.

Друсилла была спокойна. Еще совсем недавно ей было бы трудно говорить о страшном конце Джереми. Она отметила, каким деловым тоном было произнесено последнее замечание Девениша, точно таким же он спросил о ноге Гилса.

— Примите мои соболезнования, мадам. Должно быть, вы очень тоскуете по нему.

— Да, мы дружили с детства и были счастливы в браке.

И они замолчали. Мисс Фолкнер предложила еще чаю и булочек.

— Вы не собираетесь поселиться в Суррее? — спросила Друсилла, подталкиваемая скорее желанием увести разговор от гибели Джереми, чем действительно узнать о намерениях милорда. Друсилла немножко лукавила сама с собой. Лорд Девениш заинтересовал ее. Он был так непохож на Джереми, да и на большинство знакомых ей мужчин.

Он подкупал не только своей внешностью, но и едкими замечаниями, которые произносил с такой небрежностью. Однако мало что в этом человеке отвечало его устрашающей репутации.

Очевидно, Друсилла смотрела на Девениша слишком пристально для воспитанной леди, потому что вдруг заметила в его глазах, устремленных на нее поверх чашки, лукавую улыбку. Наверное, он ответил на ее вопрос, а она ничего не слышала! Друсилла вспыхнула.

Девениш, заметив, что она покраснела, мягко сказал:

— Как я понимаю, вы меня не расслышали. Мои намерения неясны. Они зависят от того, сколько я выдержу сельскую жизнь. Мой опыт в этом отношении столь мал, что я просто не знаю, понравится она мне или нет.

Девениш говорил и говорил, стараясь избавить ее от смущения. В этой молодой женщине нет ничего примечательного, тогда почему же он вдруг так внимателен к ней?

От размышлений его оторвал оживленный голос Друсиллы:

— Если вы желаете увидеть сельскую местность с самой лучшей стороны, то здесь есть великолепные виды. А еще мисс Фолкнер и я приглашаем вас в субботу на приходский праздник. Мы открываем для публики сады Лайфорда, с тем чтобы настоятель церкви Большого Трешема мистер Уильяме мог провести здесь ежегодный праздник — будем собирать средства для неимущих детей прихода. Ваше присутствие придаст блеск нашему собранию.

Девениш с поклоном поднялся.

— Могу ли я отказаться от столь заманчивого предложения! Конечно, я приду и буду рад сделать значительное пожертвование.

Девениш с иронией подумал, что все его лондонские знакомые пришли бы в изумление, узнай о его щедрости. Впрочем, они не могли знать, что Друсилла упомянула именно о том, на что он втайне делал пожертвования постоянно, — о неимущих детях.

Друсилла пробормотала слова благодарности. Граф еще раз поклонился.

— Надеюсь, вы меня простите, леди, если я покину вас.

Его речь и улыбка, которой он сопроводил ее, покорила обеих дам. Она полностью преобразила его лицо.

Друсилла при виде этого преображения испытала совершенно незнакомые ей ощущения. У нее словно озноб прошел по коже.

У мисс Фолкнер сердце на мгновение словно остановилось. Какой обаятельный господин! Она знала о его прозвище и репутации и все же решила: все это сказки!

О чем она и сказала Друсилле, когда Девениш ушел.

— Ты знаешь, дорогая, что ему дали прозвище Дьяволиш, а кое-кто называет его Сатаной? Говорят, его не пронять ничем и язык у него как змеиное жало. Обычно я прислушиваюсь к тому, что говорят люди, но в этом случае они ошибаются.

— Не ищи красоты, а ищи доброты, — произнесла Друсилла со всем спокойствием, какое только было возможно при ее состоянии.

— Ох, ты так рассудительна, душа моя. Позволь хоть раз чувствам возобладать над рассудком.

Друсилла промолчала. Дать волю своим чувствам, когда дело касается лорда Девениша, было бы не только в высшей степени неразумно, но даже опасно.

— Прости, Роб, что я умчался сразу по приезде, но после путешествия в экипаже, даже на короткое расстояние, у меня всегда болит голова. Мне нужно было проветриться, и это получилось очень кстати. Я встретил милейшее семейство, два невиннейших существа — миссис Друсиллу Фолкнер и ее юного брата по имени Гиле. Парнишке не повезло, упал с лошади. Пришлось помочь, почему я и задержался.

— Знаешь, Хэл, они не заслуживают твоих насмешек. Они такие и есть, как ты их иронично описал, и знакомство с ними очистит твое сердце от черноты.

— Если мое черное сердце можно осветлить чаем, сдобными булочками и разговорами со старой девой, а также простоватыми братом и сестрой, то ты прав, — проговорил Девениш, поворачивая стул спинкой вперед и садясь на него верхом. — А сейчас давай-ка рассказывай, что тут случилось и почему ты так беспардонно потребовал моего приезда.

— Прежде чем я перейду к делу, было бы неплохо, если бы ты выслушал Калеба Хуби, это один из твоих работников.

Калеб Хуби оказался мужчиной средних лет, прилично одетым; в руках он нервно вертел старомодную коричневую шляпу с широкими полями.

— Очень любезно с вашей стороны, милорд, позволить мне говорить здесь перед вами, очень любезно.

— Говорите, прошу.

— Дело вот в чем. Видите ли, милорд, у меня есть дочь Кейт, ей только что исполнилось шестнадцать, прелестный ребенок, но непослушный. Ровно неделя, как она исчезла. После обеда сказала матери, что пойдет погулять с соседской девочкой Рут Бейкер и скоро вернется. «Скоро», она сказала «скоро», милорд, но так и не вернулась. Рут говорит, что она не видела Кейт и они не договаривались о встрече.

С тех пор о ней ни слуху ни духу. Боюсь, не убежала ли она. Последние месяцы она совсем отбилась от рук, нипочем не слушалась. Я ее в тот день как раз слегка поколотил: она отказалась помочь матери с малышами. Может, из-за этого и убежала. Мать проверила ее вещи, кое-чего не хватает. А один работник из поместья господина Харрингтона говорит, он видел похожую на нее девчонку на перекрестке, где останавливается карета на Лондон и подбирает пассажиров.

А сегодня утром мать копалась в шкафу в комнате, где она жила вместе с младшими сестрами, и нашла ее шкатулку. Там были всякие мелочи и несколько пенсов, она их копила, чтобы купить что-нибудь себе и сестричкам, когда придет разносчик. Непонятно, почему она не взяла с собой деньги, если собиралась ехать в Лондон? И откуда у нее взялось вот это, сейчас, милорд, я вам покажу.

Сидя перед этим встревоженным человеком, Девениш молча наблюдал, как он роется в кармане штанов.

— Почему она оставила дома такую ценную вещь и свои сбережения, если отправилась в Лондон?

Говоря это, крестьянин вытащил из кармана что-то, ярко сверкнувшее в лучах предвечернего солнца, и положил на бюро перед Девенишем.

Девениш взял вещицу в руки. Это было гонкой работы золотое ожерелье с небольшим бриллиантом в изящной оправе. Девениш внимательно его осмотрел и передал Роберту. Тот присвистнул.

— Вещь-то дорогая, по-моему. Как думаешь? Девениш не ответил. Голосом, в котором не было и намека на его обычную иронию, он обратился к крестьянину:

— Скажите, Хуби, вы когда-нибудь прежде видели это?

— Нет, милорд. Никогда. Откуда у такого бедняка, как я, может взяться такая штука?

— А вы никогда не видели ее на дочери?

— Ни я не видел, ни моя хозяйка. Кто мог дать ей это? Она встречалась с Джофри Ларкином, но месяц-два назад они поссорились. Она сказала, что он неотесанный чурбан и ей не подходит.

— И больше она ни с кем не ходила, да? Хуби кивнул. Внезапно лицо его сморщилось и на глазах выступили слезы.

— Что с ней случилось, милорд? Лили, ее сестра, говорит, что она по ночам куда-то уходила. А сегодня я вдруг узнаю, что в окрестностях еще несколько девушек вот так же ушли из дома и больше их не видели. Я боюсь за нее, милорд, и прошу вашей помощи.

— Я сделаю все, что от меня зависит. Ожерелье оставьте, оно может нам понадобиться, чтобы узнать, кто дал его вашей дочери и за что.

— О, милорд, боюсь, я знаю за что: как вознаграждение. Из-за этого я еще больше за нее боюсь.

— Да, я понимаю. Но надо надеяться на лучшее. Я в Трешеме всего несколько часов, но поставлю себе целью докопаться до сути. Идите домой, успокойте жену и молитесь, чтобы все кончилось хорошо.

Роберт проводил крестьянина до двери и вернулся к Девенишу, который сидел, подперев кулаками подбородок и глядя перед собой.

— Ты вел себя достойно, — отрывисто сказал он. — Почему ты не говоришь так всегда?

— Что? — Девениш взглянул на Роберта такими глазами, словно вернулся откуда-то издалека. — А, ты намекаешь на то, как я разговаривал с Хуби. Знаешь, Роб, в этом мире мало кто из людей заслуживает сочувствия. Тем, кто заслуживает, я в нем не отказываю. А остальным… — Он пожал плечами.

— Как я понял, ты думаешь так же, как и я. Боюсь, с ней случилась беда.

— Бедняга Хуби тоже так считает. А как ты полагаешь, исчезновение этой девицы связано с другими случаями? Я слышал о странной смерти Джереми Фолкнера.

Девениш счел целесообразным не говорить никому, даже Роберту, что он знает о других происшествиях, и о своем разговоре с лордом Сидмаутом.

— Помимо нескольких служанок, за последние годы пропали двое мужчин. Один из них — Джереми Фолкнер, а другой — камердинер Харрингтона. Все покрыто мраком неизвестности. Число жертв медленно, но неуклонно растет. Мне стало как-то не по себе, поэтому я и решил вызвать тебя.

— А Кейт Хуби — первая среди моих людей, кто исчез?

— Судя по всему, так.

Девениш встал и беспокойно заходил по комнате.

— Будь мы героями романа миссис Рэдклифф или «Монаха» Льюиса, мы бы решили, что в лесу между Трешемом и Маршемским аббатством рыщет таинственный зверь, выискивающий добычу. Но поскольку мы в Южной Англии и из зверей у нас лишь огромный дворовый пес, которого ты любишь, придется нам отбросить это предположение.

Девениш задержался у стола, на котором лежал огромных размеров географический справочник местности.

— Дай-ка я освежу в памяти карту своего поместья. Кстати, Роб, в субботу мы с тобой идем на праздник, который миссис Друсилла Фолкнер устраивает в поместье Лайфорд. Облегчим наши кошельки… и будем держать ухо востро. — Он иронически хохотнул. — Но у меня нет никаких надежд, Роб, — сказал он серьезно, — ни малейших, несмотря на бодренькие слова, которые я говорил этому бедняге.