Месяцы, последовавшие за воссоединением, стали для Эстер временем восхитительных открытий. Том продолжил ее обучение и преподал несколько важных уроков в искусстве любви. Он умел находить что-то новое во всем — и в работе, и в развлечениях.

Том заваливал ее подарками: веерами, платьями, экзотической едой и вином. Он купил ей лошадь, чтобы вместе кататься верхом, и заказал для Эстер бриджи, чтобы она могла ездить в мужском седле. Он научил ее плавать и занимался с ней любовью в воде. Он занимался с ней любовью везде, где только можно.

Эстер светилась счастьем, и ее облик изменился настолько, что Том понять не мог, как она сама этого не замечает.

— Моя Венера, — назвал ее Том однажды, когда они занимались любовью в буше, среди душистых цветов. — Моя очаровательная крохотулька.

Сама Эстер, по-видимому, считала это обычной любовной болтовней. Она не забывала, что Том своим вмешательством спас ее от падения в пропасть.

Том часто брал ее с собой, когда отправлялся по делам, и окружающие с насмешливым удивлением замечали, как часто он интересуется ее мнением. Их удивление было бы гораздо меньше, если бы они знали, какие полезные советы давала Тому Эстер, и какими верными были ее суждения.

Они дополняли друг друга: если Том был иногда слишком суров, Эстер сдерживала его. Если же Эстер проявляла излишнюю мягкость, Том помогал ей быть тверже. И все же она даже не догадывалась, кем стала Эстер Дилхорн: прекрасной женщиной, уверенной в том, что муж ее обожает.

И только очередной бал в доме губернатора раскрыл ей глаза.

В тот вечер Джек Кэмерон вошел в бальный зал, намереваясь получше присмотреться к Эстер Дилхорн. В последние недели он искал ее по всему Сиднею, но она как в воду канула.

— Она превратилась в очаровательную маленькую красотку, — вторил полковнику О’Коннеллу Пат Рамси.

— Скорее рак на горе свистнет, — смеялся в ответ Джек.

Эстер Уоринг — красотка? Да сколько бы он ни смотрел на нее, она оставалась все той же некрасивой, нескладной девицей, краснеющей по любому поводу. Этот осел Френк Райт тоже говорил, будто она похорошела, но что он вообще в этом смыслит!

Итак, где же Эстер Дилхорн? Ее нигде не было, но это не важно. Джеку хотелось не столько посмеяться над ней, сколько пофлиртовать с какой-нибудь милой прелестницей. На меньшее он не согласен.

И вскоре он нашел свою прелестницу.

В дальнем углу комнаты, в одиночестве стояла очаровательная незнакомка. На ней было изысканное платье из бледно-лимонного шелка, ее роскошные волосы обвивала нить драгоценного жемчуга. В руках у нее был изумительной красоты китайский веер, а ее крохотные ножки были обуты в расшитые жемчугом кремовые туфельки, наподобие тех, которые носят китаянки.

Джек понять не мог, как это прелестное создание раньше не попало ему на глаза… должно быть, она приплыла на судне, пришедшем в порт на прошлой неделе. Он решительно направился к ней, забыв обо всем.

Кэмерон не замечал направленных на него любопытных взглядов. Вблизи он увидел, что прекрасные темные глаза незнакомки широко распахнулись, а бледные щеки окрасились румянцем.

Джек низко поклонился.

— Мне не по нраву, когда красивые женщины скучают в одиночестве, сударыня. Разрешите представиться? Капитан Джек Кэмерон к вашим услугам.

Красавица ахнула. Ее румянец стал еще гуще, и она прикрыла лицо веером.

Неожиданно наступило прозрение.

— Что ж, я уверен… — Джек запнулся. — Не может быть! Неужели я обращаюсь к мисс Эстер Уоринг?

Эстер гордо покачала головой.

— Меня зовут Эстер Дилхорн, сэр, и вам это известно. Я полагаю, вы зря заговорили со мной. Вряд ли это можно назвать разумным.

Она опустила веер, глядя прямо ему в лицо. Ее холодность, ее гордость удвоили удивление Джека, помнившего ее совершенно другой. О’Коннелл и остальные оказались правы. Она изменилась. Превратилась в утонченную и уверенную в себе красавицу.

Его охватила ярость. Чем же этот мошенник Дилхорн заслужил такое сокровище?

— Значит, миссис Дилхорн. — Он поклонился снова. — Счастлив встретиться с вами. Я хотел бы попросить прощения за обиды, нанесенные вам в прошлом, и выразить вам свое восхищение. Вы прекрасны, сударыня.

Он не лгал. Перед ним стояла женщина, о которой он мечтал всю жизнь, но не мог найти.

Эстер не позволила ему продолжить.

— Нет необходимости, сэр. Я не испытываю желания беседовать с вами и не нуждаюсь в извинениях. Прошу вас, сэр, уйдите. Знайте, что, обращаясь ко мне, вы подвергаете себя опасности.

Его бесполезно было убеждать. Джек был очарован. Он не мог отвести глаз от ее удивительного лица. Ни одна женщина в зале не могла сравниться с нею. Гордость и красота выделяли ее среди окружающих.

Эстер взглянула на Тома, беседующего с Уиллом Френчем. Ей трудно было представить, чем это все закончится… у нее и мысли не было, что восхищение Джека истинно.

Слишком поздно! Джек так и не сдвинулся с места, а Том, которому наскучили словоизлияния Уилла, посмотрел на Эстер и обнаружил ее рядом с этим мерзавцем Кэмероном. Похоже, его общество не доставляло ей удовольствия.

— Я нужен жене, — резко заявил он Уиллу и направился к ним. Теперь взгляды гостей были обращены на него.

Том положил руку Джеку на плечо и развернул его к себе, мрачно усмехнувшись при виде его побледневшего лица.

— Буду очень признателен, если ты оставишь в покое мою жену, Кэмерон.

— Я всего лишь пытался попросить прощения, Дилхорн.

— Твои извинения никому не нужны.

Джек решил, что, отступив, он опозорится перед гостями, с жадным любопытством наблюдающими за перепалкой.

— Слушай, Дилхорн…

Ужасная ярость, охватившая Тома при виде Кэмерона, стала еще глубже. Ему было трудно сдержать себя. Его пальцы впились в плечо Джека.

В его голосе звучал лед:

— Или мне придется снова преподать тебе урок? Помни о последствиях, Кэмерон, если собираешься и дальше испытывать мое терпение. Держись подальше от моей жены.

Эстер взглянула на Тома и увидела перед собой убийцу. Он был сам на себя не похож. Нужно было остановить его, пока он не прикончил Джека Кэмерона прямо посреди бального зала.

Она шагнула вперед, взяла Тома за руку и с шелестом захлопнула веер, как это принято у знатных японок.

— Мистер Дилхорн, дорогой, мне стало дурно. Я хочу, чтобы вы увели меня отсюда. Уверена, что капитан Кэмерон не станет нас задерживать.

Том посмотрел на жену. На ее лице не было ни малейших признаков дурноты или даже растерянности. Она обратилась к нему обычным шутливым тоном. Его ярость схлынула, сменившись восхищением. Не в первый раз Эстер пользовалась свой женской слабостью, чтобы выпутаться из затруднительного положения.

Он неохотно отпустил Джека, взял жену под руку и, не оглядываясь, повел ее к распахнутым дверям. Джек Кэмерон остался стоять в одиночестве.

Половина гостей сожалели, что не стали свидетелями повторения знаменитой стычки у мадам Фебы, но другая половина, сочувствующая Тому, вздохнула с облегчением.

Пат Рамси повернулся к своим сослуживцам и протянул:

— Хотелось бы мне знать, как догадался этот хитрый дьявол, что из дурнушки Эстер Уоринг может получиться такая красавица? Подобная проницательность не продается, дети мои, иначе все мы были бы такими же счастливчиками!

В саду Том отвел жену к скамье из белого камня, окруженной кустами акации.

Они оба молчали, пока Эстер решительно не заявила:

— Дорогой, не стоило так выходить из себя. Я знаю, тебе не понравилось, что Кэмерон заговорил со мной, но это еще не повод для убийства.

Заметив, как прояснилось мрачное лицо Тома, Эстер продолжила:

— А это действительно очень странно. Ты уверен, что не вышиб ему мозги у мадам Фебы? Он обратился ко мне, словно к царице Савской, осыпал комплиментами и притворился, будто не узнает меня!

Том осторожно заметил:

— Возможно, он действительно вас не узнал, миссис Дилхорн.

— Чушь! Вероятно, это из-за одежды. Но это твоя заслуга, Том, а вовсе не моя.

— И все же… — с улыбкой сказал Том, а затем обнял ее за плечи. — Но в обморок падать вы не собирались, миссис Дилхорн?

— Нет, конечно. Я хотела увести тебя от Джека Кэмерона. Я ведь была права?

— Естественно. Ты была права. Жаль было бы угодить на виселицу из-за такого осла. И все же мне хотелось бы видеть его лицо, когда он узнал тебя.

Эстер встала.

— Думаю, нам пора возвращаться. Времени было достаточно, чтобы перемыть нам косточки, и теперь сплетники переключились на другую тему.

Том усмехнулся.

— В этом я сомневаюсь, но да, мы вернемся. Надо успокоить Уилла Френча… я, мягко говоря, прервал наш разговор на полуслове. Не хватало еще упустить часть прибыли из-за Кэмерона.

Их возвращения в бальный зал ждали с нетерпением. Том подвел Эстер к Люси Райт и ее приятельницам.

Он поклонился дамам.

— Ваш покорный слуга, леди и джентльмены. Не будете ли так любезны, миссис Райт, присмотреть за моей женой. Она все еще чувствует слабость.

Все дружно повернулись к его жене. Такой «слабости» можно было лишь позавидовать. Эстер никогда не выглядела более очаровательной и невозмутимой.

Те самые офицеры, которые не обращали не нее внимания, когда она была бедной Эстер Уоринг, теперь смущали ее своей чрезмерной любезностью.

Она застенчиво сказала подруге.

— Сегодня все словно с ума сошли. Сначала Джек Кэмерон с его бредом, затем капитан Паркер, сравнивший меня с прелестной нимфой, и даже Френк от друзей не отстает.

Люси пристально на нее взглянула. Неужели Эстер не понимает, насколько она изменилась?

— Ты когда-нибудь в зеркало смотришься, Эстер? — спросила она. — Неужели ты не замечаешь, как сильно похорошела? Здесь же все об этом только и говорят.

Не успела Люси закончить, как к ним подошел губернатор Макуайр и, к смущению Эстер, засыпал ее комплиментами (он питал слабость к хорошеньким женщинам).

— Жаль, что с вами нет вашего мужа, миссис Дилхорн, а то я осмелился бы похвалить его жену. Если бы мы, как в прежние времена, выбирали на балах королеву красоты, корона была бы вашей. Я всегда знал, что Том Дилхорн возьмет себе в жены первую красавицу Сиднея.

Земля разверзлась под ногами у Эстер. Губернатор добился того, чего не удалось Джеку Кэмерону, — нарушил ее душевный покой. Своими словами он подтвердил, что уверения Тома не были пустой любовной болтовней. Она решила внимательнее присмотреться к себе по возвращении домой.

Перед уходом губернатор поцеловал ее руку. Все гости видели, как он выразил ей свое восхищение.

По дороге домой Эстер обратилась к Тому:

— Вы были правы, мистер Дилхорн.

— Я всегда прав, миссис Дилхорн. Но в чем же я оказался прав на этот раз?

— В том, что я похорошела. Должна признать, я действительно преобразилась, и не только из-за одежды и ваших подарков.

— О, да, миссис Дилхорн. Конечно, я был прав.

— Но почему? — воскликнула Эстер. — И как? Что меня так изменило?

Том усмехнулся в ответ.

— Хорошая еда, Эстер, моя любовь, вино и радости плоти. Особенно радости плоти. Вот приедем домой, и я сделаю тебя еще красивее!

Каким бы счастливым ни чувствовал себя Том, Джек оставался для него постоянной угрозой. Поговаривали, что Джек собирается отомстить Тому за оскорбления, а также за сломанный нос и испорченную внешность.

— Он взбесился, Том, — утверждал Натти Джемсон. — Я бы на твоем месте поостерегся. Он на все способен. Так что будь осторожнее.

Том направился в свою контору, размышляя над словами Джемсона. Бешеные собаки опаснее остальных, хотя бы потому, что непредсказуемы.

И все-таки, Эстер не должна ничего знать. Том не хотел омрачать ее счастье, и поэтому Джека надо было обезвредить как можно скорее.

Войдя в контору, Том отдал распоряжение Джозефу Смиту:

— Я хочу, чтобы ты перерыл весь Сидней и скупил все долговые расписки капитана Кэмерона, которые сможешь найти.

Смит усмехнулся в ответ.

— Незачем. Тут уже с полчаса Ларкин сидит. Он сам пришел и предложил его расписки… явно избавиться от них хочет. Я заморочил ему голову разговорами, зная, что тебя это заинтересует. Я был прав?

— Конечно. Заплати ему как можно меньше. Они ни для кого не представляют ценности, кроме меня.

Этим вечером за ужином Том был особенно весел. Эстер, улыбаясь, сказала ему:

— Если бы я не знала вас, мистер Дилхорн, то подумала бы, будто вы пьяны.

— Отличная идея, дорогая. Позже мы раздавим бутылочку.

Том вынул из буфета бутылку красного вина и наполнил бокал. Но вместо того, чтобы дать бокал ей в руки, он поднес к ее губам со словами:

— Выпей за Тома, любовь моя. Я сегодня отлично поработал. Нет, на этот раз я тебе не скажу. Потерпи немножко.

Позже, оглядываясь в прошлое, он понял, что счастье сделало его слишком беззаботным и самонадеянным, чего никогда не случалось с ним в горе. Но в те времена он праздновал победу.

Вино они допили в постели.

Ночью они проснулись, чтобы заняться любовью еще раз, и удовольствие их оказалось таким сильным, что они оба смеялись от радости.

Том лежал, опираясь на локоть, а Эстер, поглаживая его лицо, сквозь смех воскликнула:

— Ты мой славный малыш, Том! Мой славный малыш!

Он взглянул на нее, и его лицо исказилось. На мгновение он замер, а затем, не произнеся ни слова, упал на постель, вздрагивая всем телом.

Сначала Эстер показалось, будто Том все еще смеется, но когда он согнулся, закрыв руками лицо, она неожиданно поняла, что Том плачет. И это рыдал мужчина, который не плакал с самого детства; мужчина, который редко жалел людей, а себя не жалел никогда.

Эстер ужаснулась. Том был ее опорой, ее каменной стеной. Он спас ее от голода и нищеты. И теперь, при виде его слез, ей казалось, будто рушится весь ее мир.

Что же такого она сказала?

Эстер села и обняла Тома, прижав к груди, словно собственного ребенка. Она укачивала и поглаживала его, обращаясь к нему только по имени и старательно избегая любых ласковых слов.

Вскоре он затих. Грудь и плечи Эстер были мокрыми от его слез.

Через некоторое время он сжал ее руку.

— Эстер. Я напугал тебя. Прости.

— Я испугалась… немножко. Но это не важно. Ты сделал меня гораздо храбрее.

Том криво усмехнулся.

— Что ж, наверное, это лучшее из всего, что я сделал.

— Если это поможет тебе, — мягко предложила Эстер, — можешь рассказать, чем же я тебя расстроила. Но только если это не причинит тебе боли.

Том молчал, и, если бы не его дыхание, можно было бы подумать, будто он уснул.

— О, Эстер, — сказал он, наконец, — ты напомнила мне о детстве. О том, что я пытался забыть. Долгие годы я вел себя так, словно моя жизнь началась в Лондоне. Я нарочно не вспоминал свое детство, потому что боялся вспоминать. Честно говоря, я стал тем Томом Дилхорном, которого ты знаешь, когда повстречался с Аланом Керром на судне, идущем в Австралию.

Том помолчал снова, а когда заговорил, его голос казался безжизненным.

— Мой славный малыш, сказала ты. Так называла меня мама, когда я был маленьким. Я и этого не помнил. Услышав, я вновь почувствовал себя ребенком, и все забытое вернулось ко мне в один миг. Боже, прости меня за то, кем я был, и за то, что я сделал.

Он снова умолк.

Эстер понимала, что не должна торопить его или задавать вопросы. Тому нужна была лишь ее близость и ее любовь.

— Ты охотно говорила со мной о своем прошлом, а я не рассказывал тебе ничего. Я ошибался… между нами не должно быть секретов. Я поведаю тебе то, что не говорил никому. Даже Алан не знает, кем я был и откуда пришел, хотя и догадывается о моей прежней жизни. Моя мать была дочерью фермера из Йоркшира. В их семье было принято отдавать девочек в услужение в помещичью усадьбу, чтобы они кое-чему научились и набрались опыта.

Он хохотнул.

— Опыта! Уж этого она набралась, бедняжка. Сын хозяина сделал ее своей любовницей. По ее рассказам, это была настоящая любовь. Она болтала какую-то чушь о замужестве; говорила, что иначе не отдалась бы ему. Вроде бы какой-то его родственник тайно их обвенчал. Вскоре она забеременела. Один из слуг донес об этом хозяину. Отец ее любовника был тираном, которого боялись все домашние, и в итоге этот милый молодой джентльмен бросил мою мать. С тех пор она его не видела. Ее отправили батрачить на одну из ферм, подальше от усадьбы и от ее родного дома. Родные от нее отвернулись… она ведь их опозорила. Ей пришлось жить, как брошенной шлюхе, и растить своего ублюдка — меня.

Том рассмеялся снова, и его грустный смех был скорее похож на рыдание.

— Я вырос на ферме. Сначала все было не так уж плохо. Но жена фермера состарилась и подурнела, а моя мама была красавицей. Хозяин изнасиловал ее. Я помню ночь, когда это случилось. Я видел, как она сопротивлялась… Его жена пожаловалась своим братьям. Они приехали на ферму, избили фермера, а меня и маму вышвырнули на улицу. Теперь ты понимаешь, почему я стремился забыть все это, Эстер. Я не знаю, сколько мне было лет. Я и сейчас не знаю точно своего возраста. Нас приютил еще один фермер. Он жестоко обращался с моей матерью и бил меня. Вскоре от ее красоты ничего не осталось. Ее он тоже начал бить. Ему это доставляло удовольствие… и поэтому я не могу видеть, как женщины страдают. Теперь я ясно помню, чем все это закончилось. Мне было тогда лет двенадцать, и я был рослым не по годам. Мама говорила, что я становлюсь похожим на отца. Она научила меня читать и писать. В доме была библия, «Житие святых» и какие-то сказки. Однажды хозяин увидел, как мы читаем вместе. Почему-то его это разозлило. Он начал избивать маму. Я испугался, что он ее убьет. На столе лежал перочинный нож. Я помню, как схватил его и воткнул хозяину в бок. Я до сих пор не знаю, выжил он или нет… Он упал, обливаясь кровью. Мама кричала: «Теперь тебя повесят, Том». «Нет», — ответил я. Я был маленьким, глупым и жутко гордился своим поступком. Мы так и оставили его валяться в луже крови, а сами удрали в Лондон. Мама сказала, что там нас не найдут. Лондон! Она и понятия не имела, как это далеко. Для нее это было всего лишь название. Еще на ферме мама начала кашлять кровью. Мы спали в сараях и в стогах сена. Я в то время не понимал, что она торговала собой ради куска хлеба. И все-таки до Лондона мы добрались. Помнится, мне он показался адом кромешным. Я знал об аде из «Жития святых». Очень скоро мама умерла. Я остался один. У меня не было ничего — ни семьи, ни денег, ни приличной одежды, ни ремесла, ни даже дома. Я спал на улице, под мостами, во дворах гостиниц и выпрашивал милостыню. Некоторое время я работал на бродячего фокусника и выучился паре полезных трюков, но он пытался совратить меня, и мне пришлось сбежать. В конце концов, я стал вором, потому что иного выхода у меня не было. Я был здоровым, сильным и умным, и вскоре сделался вожаком шайки, в которую входили такие же мальчишки, как я. Да уж, мне везло. К восемнадцати годам я стал удачливым карманником. У меня была хорошенькая любовница. Я так и не узнал, что с ней случилось после того, как меня замели легавые. Мне казалось, я заткну за пояс любого.

На этот раз в смехе Тома звучала горечь.

— Это научило меня не зарываться, Эстер, но было уже слишком поздно. Старшие узнали, что я начал утаивать часть прибыли, и сдали меня легавым. Меня поймали с поличным. Старик в балахоне и черной шапочке приговорил меня к смерти. Я поверить не мог. Умницу Тома Дилхорна должны были повесить. Молодость меня не спасла. Старик заявил, что я чудовищное воплощение порока, и он окажет милость этому миру, избавив мир от меня. Хотел бы я знать, как бы он запел, если бы оказался один на лондонских улицах в тринадцать лет. Я помню, как валялся в Ньюгейте, словно в оцепенении. У меня в голове не укладывалось, что на этот раз мне не отвертеться. Я клялся себе, что если каким-нибудь чудом спасусь от виселицы, то впредь буду более осторожным. За день до казни в мою камеру вошел надзиратель. «Вставай, парень», — крикнул он. Меня вывели наружу, приковали к еще троим бедолагам и отправили в плавучую тюрьму. Ходили слухи, будто нас готовят к перевозке… так оно и оказалось.

Том глубоко вздохнул, прежде чем продолжить. Эстер поняла, что ему нужно выговориться.

— На судне я встретил Алана. Ему приходилось гораздо тяжелее, чем мне, потому что он был джентльменом и беззащитным, как ягненок, в окружении волков. Его осудили за измену. Он служил врачом на военном корабле, сболтнул какую-то глупость насчет идеалов Французской Революции, а капитан расценил это как предательство. Ему еще повезло, что его не вздернули на рее. Мне стало его жалко. Сам не знаю, почему. Меня-то никто никогда не жалел. Думаю, мне нужно было о ком-то заботиться, сделать то, чего я не смог сделать для своей бедной матери. Я стал ему другом, защищал его, спас от смерти… и от гораздо худшего. Это лучший из всех моих поступков. Алан оказался умным, образованным и прирожденным учителем. А мне так хотелось учиться! Я был убежден, что если бы знал больше, то меня бы так легко не поймали. И когда Алан предложил отблагодарить меня за спасение, я попросил, чтобы он обучил меня всему, что знает сам. Я немного умел читать, мог нацарапать пару строк, и счет мне легко давался, но разговаривал я, как отщепенец. Он научил меня писать изящным почерком, потом это многих удивляло. Думаю, и тебя тоже…

Эстер кивнула, и Том печально рассмеялся.

— Он научил меня разговаривать, как джентльмен. У меня был дар к подражанию, и я быстро все схватывал. Латынь я тоже освоил, благодаря ей мы не свихнулись от скуки за время пути. После Мыса Доброй Надежды мы взялись за греческий… и на этом его познания заканчивались. Алан говорил, что не встречал людей с такой хорошей памятью, как у меня. Я не забываю ничего из прочитанного, написанного, услышанного или пережитого… даже странно, что я совершенно забыл свое детство. Думаю, я нарочно хотел забыть. Я смутно помнил, что моя мама была храброй и нежной, и все. А теперь воспоминания неожиданно вернулись после твоих слов. И это тоже странно. Алан учил меня и медицине. Я даже был его помощником на судне. Он говорил, что из меня вышел бы неплохой врач. Представляешь? А один старый клерк, высланный за кражу, обучил меня бухгалтерии. Только благодаря им обоим я не превратился в еще одного бывшего вора, не знающего, как заработать себе на жизнь. Это не все, любовь моя, далеко не все. Но остального лучше тебе не знать. Зато бедный ублюдок выжил… пусть даже такой ценой.

Он замолчал.

Эстер прижимала его голову к своей груди и укачивала его, как ребенка.

— Бедненький, о, мой бедненький.

История одинокого мальчика и его несчастной матери тронула ее до глубины души. «А я-то считала себя страдалицей, — подумала она. — Я и понятия не имела, что же такое настоящее страдание».

Но больше всего ее поразил невыразительный голос Тома. Том говорил таким тоном, словно речь шла не о нем, а о постороннем человеке. Что бы ни думала Эстер о его прошлом, такого она и представить себе не могла.

Эстер продолжала целовать и ласкать его. Впервые Том тихо лежал в ее объятиях, принимая ее ласки, забыв о привычной роли страстного любовника.

Оба знали, что рассказ Тома оказался для Эстер самым дорогим подарком. Он раскрыл ей свою душу, хотя после Ньюгейта обещал себе никогда этого не делать.

Вскоре он уснул. Эстер лежала рядом с ним до самого рассвета. Теперь она чувствовала себя не игрушкой Тома, а его верной спутницей.