Ана марси со всем своим прекрасным багажом

Меня зовут Ана Марси. Я родилась и выросла в далекой заокеанской стране. В той стране, где до сих пор еще чтутся языческие обряды, девушки ходят в венках из полевых цветов, а луна отражается молочным светом в реке, где живут самые красивые женщины на свете. Они верят в Бога и народную мудрость. Собирают по осени настоящие грибы в лесу, а летом – сладкие ароматные ягоды. Я провела все свое детство, дыша ветрами свободы и качаясь на качелях, подвешенных к огромному дубу. Я прибегала домой только для того, чтобы схватить ломоть душистого хлеба, запить его молоком – и назад, в природу! Видимо, по этой причине у меня длиннющие ноги, светлые длинные волосы и весьма тормознутый характер. Созерцательный, скажем. До тех пор, пока меня не доведут.

Я всегда была неисправимой эгоцентристкой. К тридцати пяти годам пришла к выводу, что это не лечится. Я вижу реальность и воссоздаю ее в своих, только мне ведомых мирах, совершенно искренне считая, что планета вращается благодаря усилиям моих, и только моих, женственных и мускулистых ног.

Я переезжала с места на место десятки раз, возя за собой маленькую тряпичную куклу Шарлотт, которую купила лет двадцать назад где-то на Ньюбери-стрит в Бостоне. В ту пору я была юной и безмятежной. Я шла по этой знаменитой улочке и вдруг увидела девушку. Уличную певицу. Она пела, и ее голос – чистый, как родник в лесу, растекался по улице. Сквозь полуприкрытые ресницы струился дивный свет ее еврейско-ирландских очей. Это не глаза – это очи – глубокие, огромные, светлые и странно как-то смотрящие внутрь себя. Я остановилась возле нее и не смогла уйти.

Она – не талантлива. Ее музыка – однодневка, завтра бабочкой улетит, и никто больше не вспомнит, но как же она лихо вписалась в тот день!

Тот день был ясным. Вокруг было солнце. Я шла и жадно ловила запахи, звуки, песни, музыку, все то, что накапливалось в моем сердце, как в огромном саквояже, все то, что потом можно долго хранить внутри и умиляться.

Такая улочка есть далеко не в каждом городе. Улочка, которая никогда и ни за что не расстанется со своим лицом. Толпы туристов. Уютные дорогие магазины, рестораны на любой вкус и эти поющие, орущие и танцующие трубадуры. Я ныряю в нее, в эту улочку, я дышу ею и не могу надышаться. Мне кажется, я опять в Европе, где-нибудь в маленьком немецком городке, на крышах флюгеры-петушки, в окнах – вазоны с петуньей… Странное слово петунья – похоже на имя престарелой доброй тетушки с пирожками в корзинке.

А она все пела. Я летела вместе с ней в мир её фантазий и глубоко погружалась в эти сладкие волны.

Улочка сверкала и искрилась солнцем, воздухом, летом и разноцветными людьми.

Микаэль – то ли итальянец, то ли румын, то ли, как почти все здесь – еврей. Вот уже пятнадцать лет, страшно подумать, он держит на этой улочке волшебный магазинчик, где все вокруг говорит только об одной личности. Личности, которая покорила мир и мое сердце давным-давно. Это Алиса. Да-да, Алиса из той самой страны Чудес, где для того, чтобы пройти сквозь дверцу, тебе нужно съесть пирожок, а если ошибешься, то станешь длинной и несуразной, как подзорная труба. Я пришла туда и осталась. В каждом из нас живет сказка. Не говорите мне, что это не так. Как бы мы ни пытались строить из себя взрослых людей, внутри каждого из нас сидит ребенок. Он стучится наружу крохотными кулачками и просит: ’’Выпусти меня, я здесь, я всегда с тобой…”

Мы хмурим брови и идем дальше, играть во взрослые игры. Микаэль подарил мне сказку. Я купила себе Дневник, чтобы записывать свои девчоночьи мечты, а еще – волшебное снадобье, которым феи лечат больных зверей. И мою вечную попутчицу – куколку Шарлотт. Вот с этих самых пор она повсюду путешествует со мной. На прощанье он подарил мне открытку с изображением кроличьей норы. Я вышла оттуда под звуки странной кружевной музыки и сразу же решила отвести сюда свою сестру. Уж она-то потешится, глядя на все это великолепие. Моя сестра – большая выдумщица и фантазерка, и я прямо так и вижу, как она будет пытаться откусить кусочек пирога, чтобы войти в ту дверку, для которой Микаэль обещал мне в следующий раз подарить ключик.

Так вот, кукла Шарлотт в высоту не достигала и десяти сантиметров, а посему прекрасно уживалась в огромной косметичке, рядом с помадами, пудрой и стареньким зеркалом, когда-то подаренным мамой.

До сих пор, где-то в глубине моей души, таится мысль о том, что, может быть, когда-нибудь я обрету стабильность, осяду где-нибудь в уютном, желательно светлом и чистом доме, с огромным окном на потолке моей спальни, где смогу методично и детально описать мою странную, богатую образами и событиями жизнь.

Такими мечтами об оседлости я давала себе право и дальше откладывать написание моего романа. Оправдывать себя и свою лень постоянной занятостью непонятно чем: то новой работой, то новыми отношениями, то неподходящим положением планет. Вопрос с оседлостью я пыталась всегда решать самым простым для любой женщины методом, нисколько не будучи в этом оригинальной – замужеством.

Эта схема работала ровно на несколько лет, в течение которых я очень старательно вкладывала свою энергию, силы, знания в создание нашего общего мира… Увы, схема эта через какое-то время медленно угасала, и я оставалась совершенно опустошенной, измотанной эмоционально и, как ни странно, с новыми надеждами на следующую, уж точно счастливую встречу. И так повторялось из года в год, как по заколдованному кругу, пока…

Анабас смотрит мне между бровей своими серо-голубыми стальными глазами. Правда, сейчас у него внутри слегка потеплело. Он оттаял при виде моей блаженной улыбки, настигшей его прямо у порога дома, где мы живем. Он неуклюже гладит меня по волосам и бубнит:

– Они добавили слишком много оранжевой краски, когда решили прислать тебя с Марса…

– Я не рыжая, я – блондинка.

– Нет, ты рыжая девочка, марсианский девчоныш. Эти марсиане наделали много оплошностей, пока лепили твое тело – слишком большие и слишком широко расставленные глаза, чересчур длинная шея, губы, как будто выточенные чьим-то острым резцом, бешеный темперамент. А этот вечный твой диалог с ангелами, которые, якобы, шепчут тебе на ухо свои магические заклинания при любом удобном случае. Но странное дело: все это вместе, при всем своем несовершенстве, дает удивительное ощущение утонченной красоты и гармонии. Ты – уникальна!

Я лежу рядом с ним на подушке из полевых трав. Я сама собрала эти травы, высушила и засунула в сшитую своими руками наволочку. Теперь я лежу на ней, рассыпав свои волосы, и смотрю на его губы широко раскрытыми глазами. Я слушаю его монолог и не знаю, что сказать. Обожание к нему затапливает меня с каждой секундой все больше и больше, и скоро наступает момент, когда я уже ничего не понимаю. Я просто погружаюсь в свои ощущения. Мягкие ласковые волны нежности к этому необычному человеку лишают меня власти вымолвить хоть одно слово в ответ. Он – Мой Мужчина. Мой по духу и по крови. Я знаю и чувствую это с первой минуты нашей встречи. Но он, похоже, мыслит несколько иначе.

Анабас считает, что то, что свалилось на голову как нежданное чудо – это чужая, не его, счастливая карта, которую нужно и должно вернуть в колоду. Он же за это чудо не дрался? А раз не дрался – возможно, таких чудес полным полно за любым жизненным поворотом.

Как-то вначале весны мы поехали с ним на велосипедах по окрестным холмам. Погода стояла замечательная: дул легкий теплый ветерок, щебетали одуревшие от солнца птички, природа вовсю праздновала наступление тепла. Я ехала впереди и спиной ощущала его взгляд, сверливший меня. Ну, точней, не совсем спиной. Вполне ощутимый электрический разряд.

Я сказала ему:

– На моем велосипеде слишком жесткое сиденье.

– Ну и что с того? – недоуменно приподнял он брови, делая вид, что ничего не понял.

– А то, что мне совершенно неудобно, и давит там, где давить не должно. Плюс, в том месте у меня очень нежная кожа.

– Поедем завтра в специальный магазин и купим тебе штанишки для поездок на велосипеде, – ответил он и обогнал меня на огромной скорости.

Вечером того же дня мы рассуждали о том, возможно ли получить оргазм, просто катаясь на велосипеде. И пришли к выводу, что такое возможно. Особенно, если девушка очень впечатлительная и совершает прогулки в компании с приятным ей мужчиной.

Такие разговоры велись у нас регулярно. Мне всегда было легко обсуждать с ним самые невероятные темы: от долгожданного прилета инопланетян до формы трусиков, подчеркивающих в самом выгодном свете мои ягодицы. Он всегда меня интересовал. Весь. До кончика хвоста. Даже в те моменты, когда я готова была его убить. Как вы понимаете, Анабас был совсем не простым человеком.

 

Ана, анабас и дом, который построил Джерри

Я сейчас в таком месте, где не писать – невозможно. Дому, в котором я приземлилась, лет 150, не меньше. Он стоит на пересечении дорог – розе ветров небольшого американского городка. Движение машин, похоже, не прекращается никогда, разнообразно озвучивая мою жизнь. Все начинается ревом мотоцикла в четыре утра, а заканчивается ровным гулом проползающего последнего автобуса.

Я стою внизу, у порога моего приюта, и смотрю вверх. Насчитываю 10 маленьких башенок, в каждой из которых мог бы жить Карлсон. В каждой комнате минимум четыре окна, смотрящие на разные стороны света. Когда я просыпаюсь, лучи солнца попадают на мою кровать, и я тихо щурюсь от счастья…

Я люблю сидеть у окна и слушать шум дождя, глядя на фонари вдоль дороги. В самой большой комнате, как раз там, где на потолке причудливо переплелись узоры из светотеней, есть большой старинный камин. Его нельзя растопить зимним вечером. Этот камин – для красоты. В камине, по семейному преданию, когда-то жил енот. Енот-девочка, которая не желала выкуриваться из камина ни под каким предлогом. Она таскала туда еду и своих нагулянных детей, она презрительно и свысока наблюдала за всеми попытками изгнать ее из жилища. Ее стойкость и любовь к жизни были настолько высоки, что постояльцы просто махнули на нее рукой и перестали пользоваться камином. Она убралась куда-то тихо и незаметно ясным весенним днем, и с тех пор ее никто никогда не видел.

В Америку, кроме Шарлотт, маленькой тряпичной куколки, что я повсюду таскала за собой, я привезла своего сына – с трудом отрываемого от компьютерных игр подростка, который за период пребывания в новой стране приобрел громадный размер ноги и парочку американских привычек. В общем и целом, мы ладим, за исключением тех случаев, когда его страсть к дискуссиям переходит все пределы моего терпения.

Если подвести итог моего сегодняшнего состояния, у меня, кроме меня и моего сына, нет ничего. Ни дома, ни мужа, ни работы. Мои родители и сестра остались в далекой стране, с работы меня уволили пару недель назад, назвав слишком инициативной и строптивой. А дом все еще остается в моих мечтах.

Не знаю, знакомо ли вам это состояние, когда, с одной стороны, есть амбиции и желание побеждать, а с другой стороны – эдакая вальяжная наблюдательность, отрешенный взгляд со стороны. Это неразрешимое противоречие в осознании своих истинных желаний, думаю, всю мою жизнь играет роль качелей. Один период сменяется другим, и не могу сказать, какой из них мне нравится больше. С точки зрения практичного обывателя, я – лузер. Самый что ни на есть лузер. Еще и мечтательный. Я могу провести несколько часов, наблюдая, как капелька росы на траве вбирает в себя первые лучи солнца. За свой отсутствующий взгляд я получила от общества признание, что со мной что-то не так, но в силу своего природного дружелюбия, я нравлюсь людям и такой. И это меня совершенно устраивает.

Вот уже несколько месяцев я живу в этом старинном доме. Анабас забрал нас с сыном сюда, и я просто не могу нарадоваться, как же мне здесь хорошо!

Для того чтобы было понятно, как я вообще появилась в этой стране, мне просто необходимо вернуться в прошлое, а точнее, в весну за два года до сегодняшних событий. В ту пору я была замужем…

 

Динозавры, носороги, теплый плед и муж-красавец

Мой муж был бесподобным красавцем. Высоким и стройным атлетом, с медовым взглядом немного грустных глаз, с большими теплыми ладонями, в которые можно было закутаться, как в теплый плед и не бояться динозавров и носорогов. Я очень любила его, и, возможно, до сих пор люблю по-своему, как любила бы своего не совсем выросшего ребенка, свое взлелеянное дитя, так и не ставшее взрослым. Это противоречие его натуры и внешности вначале забавляло меня, а потом начало понемногу раздражать. Он производил впечатление. Он всегда производил впечатление! Это был его конек – производить впечатление. Через несколько минут разговора я и сама уже не понимала, как быстро я готова сложить к его ногам все, что у меня есть, и быть благодарной только за то, что он просто принял эти дары. Он ел очень красиво. И ходил. И говорил. Когда он ел, я не могла оторвать от него глаз. Мне казалось это верхом изящества. Он внушал чувство доверия. Когда я выходила за него замуж, я была уверена, что буду за мужем, как за каменной стеной, что теперь уж точно можно будет расслабиться и побыть просто взрослой девочкой, не принимая решений. Женщин давит эта перспектива – все время принимать решения. Мы не созданы для этого. Какая-то часть нашего мозга противостоит этому и сопротивляется. А у тех женщин, которые приняли решение принимать решения, постепенно пропадает талия и тело приобретает мужские очертания. Это мой взгляд и мое мнение. В общем, я хотела быть просто женщиной.

Через пару лет этого замужества я уже не помнила важного решения – не принимать решений. Я должна была думать обо всем. Вести ли ребенка в школу, какую покупать машину, планировать ли покупку жилья. Я ощущала себя Великой Матерью, у меня набухала и болела грудь, как будто наполняясь молоком для кормления младенца.

Муж поддерживал меня во всем. Никогда не противоречил. Загонял в глубины себя собственное мнение и свои желания, возможно даже и не пытаясь их понять. Я погрузилась в унылое туманное озеро застоя… Ничего не происходило до тех пор, пока я не решала, что пора бы чему-то произойти. При этом, идя рядом с ним, я все еще ощущала себя хрупкой и невесомой, а ложась спать к нему на грудь, все еще чувствовала, что динозавры и носороги мне не страшны.

Мне давно уже надоело сидеть на одном месте, и мы (то есть я) решили уезжать. Во Францию. Я вложила в воплощение этой идеи оставшиеся от вполне удачного бизнеспроекта сбережения, и мы начали учить французский язык. И опять все повисло в каком-то нереальном тумане. Мы учили французский, мы сдавали какие-то тесты и экзамены, будущее было неясным и тревожным. Я спасалась спортом. Мой муж – компьютерными играми. Когда год спустя я обнаружила его на том же месте, в моей душе зародилось сомнение. Похоже, я выдумала эту сказку – быть за мужем, как за…

Так прошло лето. Мы гостили на даче, купались в реке, жарили мясо на гриле. В разные периоды моей жизни я решаю почистить пространство вокруг себя. Освободить место для новой энергии. Для новых проектов. Для новой работы и новых знакомств. Обычно, я просто удаляю старые контакты, вычищая таким образом из своей жизни имена людей, с которыми давно не общаюсь.

В тот раз я решила удалить свою страничку с сайта, на котором обычно встречаются старые друзья и одноклассники.

Кто знает это исчадие ада, испортившее столько браков, разрушившее столько счастливых семей, тот поймет меня. Иллюзия близости, создающаяся от этого общения, кружит головы наивных бывших одноклассников, давая им ощущение вновь повторяющейся юности, возвращения былых надежд и реанимации чувств 20-летней давности.

Мы все попали под раздачу. И я, и мой бывший одноклассник, которому я отказала в свои 15 лет, предпочтя ему другого мальчика, и наши относительно благополучные семьи, а главное – наши дети.

Началось все с того, что я попросила мужа удалить мою страницу. Страница почему-то удаляться не хотела. Муж сказал: “Проверь пока, может кому-то еще ты хотела бы написать?”

Через пару дней отозвалась моя подруга из Германии, которую я считала безвозвратно пропавшей, и мой одноклассник – отвергнутый Ромео, которого судьба занесла зачем-то в далекий Даллас.

Он написал мне. Просто так. Конечно, совершенно по-дружески. Мы обменялись несколькими ничего не значащими фразами и последними новостями о наших семьях и планах. У него все отлично сложилось. У меня тоже. Я совершенно не заметила тревожных звоночков. В сущности, это были даже не звоночки, а так, мелочи… Разве что порой щемило в груди, и в голову поднимался какой-то жар, обдавая теплом все лицо и внушая неясное, смутное чувство тревоги и страха.

Я решила сходить к психологу. Эта статная, красивая в своей необычности женщина, уложила меня на кровать, укрыла теплым одеялом и попросила расслабиться.

Я слышала только свое тихое дыхание, оно постепенно становилось все спокойней и реже. Я погрузилась в глубокий транс. По всему телу разлилось тепло и благодать. Я растворилась где-то в глубинах своего сознания и ясно увидела свои прошлые жизни. Как слайд из кинофильма, как неразрывную цепочку наших воплощений.

 

Моя недавняя реинкарнация

За горизонтом вот уже который день маячило ярко-оранжевое зарево. Оно то полыхало яркими красками, то замирало, и эта пауза казалась Воину почему-то еще тревожней. Он плохо спал в последнее время. Мысли, неясные и смутные, омрачали его мужественное лицо, и ни дети, ни жена не могли отвлечь его. Воин чувствовал приближение. Ощущал всей кожей своей, что скоро, совсем скоро, всему придет конец. Утром назначена последняя битва.

Кроваво-красная планета, все его радости, полыхание вечернего костра, смех его возлюбленной – все это может уйти в небытие.

Воин обладал огромным ростом, на наш земной взгляд он был несколько неуклюж, но силой и умением сражаться мог поспорить с кем угодно. Слава о нем разносилась по всей оранжевой планете. Не было равных ему в рукопашном бою, не было другого воина, который смог бы положить его на лопатки. Он ощущал себя могучим и непобедимым. В мужском теле он чувствовал себя на своем месте. Играя мышцами, затачивал копье, бряцал огромными доспехами, а когда поднимался во весь рост, казалось, неба достичь мог бы. Густая рыжая копна волос отсвечивала в лучах заходящего солнца.

– Я всегда буду с тобой, ты знаешь, я не смогу предать тебя. Ведь я твой друг.

Из воплощения в воплощение слышал воин эти слова.

– Никогда не бросай слов на ветер. Я верю лишь действиям. Слова – марсианская пыль. Жар, обжигающий жар шел из самых недр планеты.

Воин посмотрел еще раз на горизонт. Завтра, возможно, его последний день. Планета полыхала заревом заката, и не было в мире красок прекрасней, по крайней мере, для ее жителей. Отправился спать.

Утро началось, а с ним разнесся и трубный звук рога, предвещающий начало битвы. Воин собрал доспехи, приладил к поясу огромный меч. Тихо поцеловал спящих детей, обнял плачущую жену и вышел за порог.

Они дрались три дня и две ночи. Враг то отступал, то подходил ближе, силы были неравными. В какой-то момент ему стало казаться, что вот еще немного – и ситуация изменится, но воины его войска валились с ног от усталости, и не было силы на свете, которая помогла бы им. Воин вышел один на один с вождем вражеского племени. Жестокой и беспощадной была битва. Враг был силен и безжалостен. Воин повалил врага наземь и занес над ним меч для последнего удара…И вдруг что-то теплое и липкое разлилось по спине, прямо между лопаток. Воин был в недоумении. Внезапно он ощутил жуткую слабость и какую-то совсем не свойственную ему сентиментальность. Он, могучий детина трехметрового роста, никогда доселе не испытывал такого ощущения. Что-то защипало в носу, и вдруг слезы градом покатились из глаз, омывая потоками его мужественное красивое лицо. Воин обернулся и увидел своего лучшего друга. Хаггар был его соратником в боях, и всю жизнь, с самого детства, сопровождал его повсюду. Воин доверял другу, как самому себе. Хаггар стоял с надменно-жестоким выражением лица, держа в вытянутой руке большой окровавленный нож.

– Ты предал меня, – только и успел произнести Воин, – снова предал меня. И в этой жизни…

Он замертво упал, всем своим весом, навалившись на почти уже поверженного врага, и все-таки успел при последнем вздохе пронзить его сердце острым мечом. Насквозь. Битва завершилась. Планета полыхала ярким заревом заката, как и тысячи, и миллионы лет назад. На небосклоне мерцала красивая голубая звезда…

 

Почему я не такая, как все?

– Открой глаза, слышишь, пора возвращаться! – Психолог настойчиво трясла меня за плечи, отрывая меня от созерцания бесконечного опыта предательства. Так вот кто был этот мужественный красавец, чью энергию я ощущала в себе всю свою жизнь, пугая мальчишескими выходками своих близких! Но кто же тогда Хаггар, почему, увидев его, я моментально ощутила глубинное и древнее чувство страха, когда холод сквозит от лопаток до макушки, пронизывая тебя насквозь. Из жизни в жизнь мы идем, неся за собой, как ненужный чемодан, пережитые опыты: предательств, обид и разочарований. В какой-то из жизней, возможно, получается обрезать этот хвост и очиститься от губительных эмоций, но где-то на глубине подсознания остается легкий флер невысказанной боли, как пыль на старом зеркале в доме у бабушки. Я еще и еще раз пыталась восстановить в памяти лицо Хаггара, хоть как-то ощутить ниточки, связывающие его с реальными людьми в моей жизни, но пока не находила ответа. Только леденящее душу ощущение надвигающейся опасности с того момента уже не покидало мое сердце, как ни старалась я отогнать эти мысли от себя.

Я испытывала чувство опустошения. Я всегда долго и муторно дрожала всем телом, как испуганная лошадь, после путешествий в прошлое. И не могла без этого: там находила я ответы на многие вопросы из этой жизни. В этот раз я пришла узнать, почему я испытывала необъяснимое чувство, когда пыталась лечить своего сына руками. Нужно сказать: лечила не я. В те мгновения, когда я ощущала всей кожей чужие страдания, во мне вспыхивало ровное теплое свечение, и из ладоней струилось тепло. Я помнила это ощущение с раннего детства. Подруга разбила коленку. Я подошла к ней, просто не могла не подойти.

Ладошки налились таким горячим ртутным теплом, что не подойди я к ней – сгорела бы сама, запросто. Так вот, я подошла. Положила ладони на коленку. Отключилась. Тело ощутило знакомое тоннельное состояние, когда я – это не я, а просто тоннель, через который струится энергия, золотой милосердный свет. Оттуда. Сверху. А я, я просто проводник этой светлой энергии. Когда поток прекратился, и я открыла глаза, первое, что я увидела – ошеломленное лицо подруги, а вокруг – толпа ребятишек, глазеющих на меня со смешанным коктейлем удивления и какой-то досады, объяснить причину которой тогда я еще не могла. На следующее утро во дворе меня все сторонились. Я первый раз поняла, что я – чужая, не отсюда. Возможно, меня занесло откуда-то с дальней планеты, прибило марсианской пылью, я приземлилась и осталась, влекомая этим странным и противоречивым миром. Белая ворона. Изгой. Загадка, раздражающая своей непонятностью. Подружкина коленка зажила. А что же я? Я навсегда осталась “странной”.

У каждого из нас есть несколько лиц. Посмотрите на дома. Фасад – это то, что видно всем и сразу. Это – первое впечатление, визитная карточка. И пусть на одном из его этажей сидит алкаш в драной майке – дом своим фасадом держит лицо.

Так и люди. В глубине каждого из нас есть потаенные дверки, где прячутся неведомые звери и существа, о которых мы и сами-то не подозреваем. Меня с самого детства тянуло наблюдать за людьми. Я искала ситуации, которые обнажали, раскрывали истинную сущность, демонстрировали нашу уязвимость, срывали маски. Весьма преуспев в манипуляциях, часто специально создавая щекотливые ситуации, я получала небывалое удовольствие от вида человека, который вдруг попадал. Иногда это было жестоко и непростительно.

Иллюзия власти была выше мук моей совести. Я наблюдала за людьми, как за актерами на сцене, принимая всерьез только себя и свои переживания. Формируя такого рода характер, я стремилась избежать боли, защитить свое сердце от страданий. Тешила себя мыслью, что особого вреда никому не приношу.

Так я и выросла. А потом мне все-таки сделали больно. Как каждой девочке когда-то приходится переживать минуту горького разочарования, когда тот, кому она так верила, вдруг предает ее или предпочитает ей другую. Мне тоже сделали больно. В первый раз. Да так, что явное ощущение выжженной пустыни, перегоревшего сердца не покидало долгое время. Я собиралась умирать. Душевная боль не заглушалась. Тело распадалось на куски. В груди болело и жгло. По ночам снились бескрайние луга ромашек. И однажды утром я почувствовала, что придется жить. Мириться с этой болью и испытывать ее снова. Потому что музыка, которую я слышала много раз – вдруг ожила. И лица, которые были раньше всего лишь масками, на них вдруг проступили живые черты, и я поняла вдруг резко и четко, что они-то ведь тоже умеют чувствовать!

Это было небывалое ощущение. В одну минуту я могла быть бабочкой на плече у юноши. Почесывать лапками, нюхать его усиками, любоваться прозрачным пушком на его ухе. А потом сразу юношей. Ощущать его весеннее томление, горячую кровь и нескромные желания.

Мир вокруг ожил и расцветился красками. Мое сердце открылось, и все великолепие мира обрушилось на меня.

Я полюбила. Себя. Людей. Природу. Ветер. Муравьев. И решила стать Феей. Незаметно менять жизнь людей к лучшему. Показывать им красоту. И свет. И свои возможности.

Я такая же, как все. Я всегда среди Вас. Вы можете пройти мимо и не заметить меня. Но я наблюдаю за Вами. Обладая талантом чувствовать души, слышать не то, что Вы сказали, а то, о чем подумали. Я становлюсь прозрачной и пропускаю ощущения через себя. И почти сразу знаю, чего на самом деле хочет человек. Это моя сущность. Я впитываю чужие настроения и транслирую определенную вибрацию. Люди рядом со мной ощущают себя необычайно комфортно. Глаза поддергиваются дымкой, голос становится мягче и глуше, речь – плавной. Некое сладкое оцепенение посещает их. Они уже никуда не спешат. А потом внезапно просыпаются и говорят: “Как хорошо с тобой!” И, удивленные, уходят.

С тех пор я старалась быть осторожной. Я помогала только тем, в ком была уверена – они поймут. Не засмеют. Не осудят. Тяжела участь одиночки. А одиночки непонятой – еще горше.

Несмотря на способности, когда заболевал мой сын, мое самое родное существо, я не могла его лечить. Я в панике звонила врачу и методично выполняла все его, зачастую нелепые, требования. Почему? Я не доверяла самой себе? С этим вопросом я и пришла к психологу. Узнать: почему стоит запрет? Путешествия в прошлые жизни помогали мне понять, в чем причина этого ступора. По всей видимости, я еще и еще раз проживала опыты предательства со стороны тех, кому беспредельно доверяла. Я как будто все время ожидала удара в спину. В тот момент, когда я открыта и беззащитна. Ожидала, что меня не поймут, осудят за то, что я ИНАЯ. Ведь уже не раз и не два в своих жизнях я платила слишком высокую цену за то, чтобы быть просто Собой.

Но здесь и сейчас, в этой жизни, в доме, который построил Джерри, Анабас сказал мне, подняв мое лицо за подбородок и глядя прямо мне в глаза:

– Я пришел в твою жизнь, чтобы защищать тебя. Зачем-то ты нужна здесь. Мы и сами пока не понимаем, зачем. Но ты уязвима. Ты не понимаешь земных законов, ты слишком… Слишком во всем.

– Мне опять хочется плакать. Там, за сердцем, в глубине, что-то щемит и болит, холод сжимает в тисках, я опустила ресницы и всхлипнула.

– Ты под защитой. Ничего не бойся.

– Ты мой Воин. Я люблю ТЕБЯ!

Он снисходительно улыбнулся. Его взгляд то теплел, то отдавал сталью.

– Ты любишь меня, конечно. Как своего кота. Гладишь за ухом, и тебе становится уютно и безопасно.

Я задумчиво отвела взгляд. Глаза закрывались сами собой. На меня вдруг навалилось сонное и оцепенелое состояние, когда ни рукой, ни ногой ты пошевелить не в силах. Я уютно устроилась в его объятиях и унеслась в стремительный водоворот своих воспоминаний.

 

Мидия на дне реки

Меня снова бросает в недавнее прошлое. Постепенно границы реальности и вымысла размываются, мое дыхание становится все более спокойным. Со стороны может показаться, что я просто дремлю. Нет. Я вижу все чрезвычайно четко и остро, и впоследствии это позволяет мне еще раз прожить события, которые таким странным образом повлияли на мое будущее.

Лето. Жаркая, душная ночь. Мы с мужем на даче. Вот уже около недели я наблюдаю огромную чашу звездного неба над головой. Небо в августе здесь особенно низкое, и какое-то густое. Кажется, можно зачерпнуть звезды пригоршнями, ссыпать в корзинку и, вытаскивая по одной, загадывать с детьми желания. Мы лежим на полу. На полу не так жарко. От духоты нам не спится, и мы рассуждаем. О том, стоит ли всегда говорить правду. И что такое правда. И как жить, говоря правду и, в то же время, не раня близкого тебе человека? У нас нет ответа на этот вопрос. Мы понимаем, что в близких отношениях мужчина и женщина иногда вынуждены скрывать что-то. И не потому, что это запретная тема. А потому, что не всегда вторая половина правильно поймет. А вот боль причинить легко. Муж обнимает меня. Я утыкаюсь ему в плечо и пытаюсь уснуть.

Мне снится сон. Что-то ужасное происходит вокруг. Я бегу по улицам и ищу своего мужа. Его нигде нет. Я бреду сквозь какой-то дым, вокруг раздаются взрывы и стрельба. Этот сон мне снится довольно часто. Обычно я просыпаюсь вся в поту, он прижимает меня к себе и уверяет, что всегда будет со мной. Что бы ни случилось. Что я просто трусиха. Девочка.

В эту ночь сон продолжается. Я ищу его. Его нигде нет. Я вбегаю в здание. Там полицейские. Я спрашиваю их, не видели ли они моего мужа. Внутри на стене вижу огромный экран. И вдруг я вижу новости.

В них говорится обо мне: “Девушка бежала, оставляя кровавые следы на песке, она бежала изо всей силы, пытаясь найти своего мужа. Его нигде не было”.

Я вижу себя со стороны. Себя, бегущую изо всех сил. Я вижу, как сзади меня остается кровавый след. Я никого не слышу и не вижу, я стреляю во всех, кто мешает мне бежать, и мой висок воспален одной лишь только мыслью, настойчиво долбящей сознание: ГДЕ МОЙ МУЖ???

Его нигде нет. Сердце мое колотится, грань между сном и реальностью размывается, разрывается мозг от страха и ужаса, и боли в ноге, откуда струится кровь. ДЕ ЖА ВЮ? Я просыпаюсь вся в поту. Меня колотит, я боюсь. Я обнимаю его, такого теплого и родного. Плачу.

Утром мы идем купаться. Двое племянников, наш сын, мой муж и я. Мальчики прыгают в воду. Бомбочкой. Шумно плещутся в воде, орут и визжат от удовольствия. Я греюсь на солнышке. После ночного кошмара мое тело все еще чувствует себя уставшим.

– Иди сюда, прыгай! – зовет он меня, лукаво щуря глаза.

– Нет.

– Иди, ради меня, один разок.

Я медленно вхожу в воду. Мне очень не хочется прыгать, но он смотрит на меня такими молящими глазами, что я поддаюсь. Вокруг раздаются крики, и я вижу моего сына, бегущего ко мне, с расширенными от страха глазами. Я все еще ничего не понимаю и улыбаюсь мужу какой-то блаженной улыбкой. Внезапно все вокруг начинает плыть. Я вижу, как вода вокруг меня становится кроваво-красной. Люди в панике разбегаются, кто куда. Муж хватает меня на руки и несет к покрывалу. Песок становится пятнистым от крови. У меня кружится голова, я слабею, и последнее, что я говорю ему: “Как во сне…”

Я разрезала ногу мидией. Огромной створкой речной мидии, которая торчала как раз в том месте, где я входила в воду. Как раз в том месте, где дурачились мои мальчики. Вместо меня это мог бы быть кто-то из них. Мой муж. Или мой сын. Самые дорогие мне люди. Но там оказалась я. Я была счастлива от мысли, что порезалась я.

Остатки дня мы провели в больнице. Врачи наложили девять швов, и приказали сидеть дома целую неделю, подняв ногу кверху. От нечего делать, я начала лениво отвечать на пылкие письма Ромео из Далласа, и все внезапно завертелось в совершенно ином направлении. Фрегат моей судьбы накренился и со скрипом поплыл. В океан грядущей скорби и печали…

Примерно в это же время я снова побывала у своего психолога и увидела свою вторую прошлую жизнь.

 

Колдунья Абигэйль

Абигэйль сидела, завернувшись в стеганое цветастое одеяло, и дрожала. Черные густые волосы ниспадали на лицо, длинное мешкообразное платье спутало ноги. Из-под волос мерцал яркий тигрово-зеленый глаз, окаймленный широкой, несущейся к виску бровью.

Абигэйль была нереально красива. Красива неземной красотой, около которой замирали и простой люд, и великие жрецы, и даже сам Владыка Судеб. Причудливый изгиб рта манил к себе, как магнит. Так и хотелось прикоснуться к этим губам, с темноватой обводкой снаружи, коралловорозовеющим к середине. Верхняя губа была немного полнее нижней, и это придавало невообразимое очарование ее лицу. Когда Абигэйль была задумчива, а это случалось довольно часто, ее рот приоткрывался, обнажая ряд идеально ровных белых зубов, со слегка заостренными хищными клыками. Белоснежная, гладкая кожа, высокие, слегка выпирающие скулы, венчались огромными широко расставленными глазами, обрамленными густыми длинными ресницами.

Испытание красотой преследовало Абигэйль из жизни в жизнь. Сейчас она проживала свое двенадцатое воплощение и научилась справляться с соблазном использовать этот дар-наказание с целью заполучить свое. Стройное тело Абигэйль было привычным к длительным изнуряющим переходам.

Народ Исаки жил вдоль берега большой широкой реки Куссанды. Отойдя на несколько миль от берега, вы бы не увидели ничего примечательного. Только голые скалы, стелющийся мох и скучный кустарник. Венчало эту невеселую картину семейство грифов, парящее в небе и высматривающее добычу.

Абигэйль была вынуждена довольно часто наведываться сюда. Дело в том, что в этой жизни она была ведуньей. Она исцеляла людей и животных. Она варила в пещере снадобья, заговаривала младенцев от сглаза и испуга и помогала коровам разрешиться от бремени. К ней несли и умирающих от немощи стариков, и простуженных детей.

Тревожную весть принес Абигэйль ее верный друг сокол. Он кружил над ее пещерой вот уже третий день и издавал странно-надрывные звуки, сливающиеся со звуками дождя. Люди посматривали косо. Не то что бы сторонились ее, но и не набивались в друзья. Она привыкла к этому, но считала своей миссией помогать, оберегать, лечить, защищать. Делала это без оглядки, не ожидая благодарности и не глядя вперед. Будь, что будет. Абигэйль знала, что малейшая ошибка может быть роковой, можно потерять все в одночасье – и расположение племени, и доверие матерей. Даже – жизнь.

Нет ничего более ненадежного и зыбкого, чем признание толпы. Толпа безжалостна и безлика, стоит оступиться и ты на краю, стоит совершить ошибку – никто не будет с тобой считаться.

Так убили они давней весной ведьму из соседнего племени, забили камнями насмерть, швырнули в темное покрывало и сбросили с высокой скалы на съеденье грифам. Абигэйль задыхалась от ужаса, глядя на эту картину. Абигэйль, как всякая интуитивная личность, была подвержена резким и необъяснимым перепадам настроения, часто совершенно не умела различить, ее ли это настроение или она опять поймала чужое. Она впитывала чужие эмоции, посему любое человеческое страдание переживалось ею, как свое собственное, если не острей.

Она читала людей, как книги, она с первого взгляда могла распознать, в каком настроении человек, о чем он думает и что ощущает. Она знала все эмоции по запаху. Страх пах острей всего. Запах страха был едким, как скисшее молоко или тухлое мясо. Люди вокруг были полны страхами. Абигэйль ненавидела толпу. Она задыхалась и стремилась поскорей вернуться к себе домой, в безопасное тихое место. Природа всегда действовала успокаивающе, особенно деревья. Она научилась говорить с деревьями еще будучи маленькой девочкой, когда раскачивалась на длинных косах могучей ивы, как на качелях, и любовалась синим-пресиним небом.

Хаггар знал все ее причуды. Хаггар был ее возлюбленным. Мужчиной, которому она отдалась, будучи совсем юной девушкой, которому она доверяла все свои мечты и мысли. Мужчина, от звука голоса которого ей хотелось петь, а ласки его звучали томной нотой где-то в самой глубине ее естества.

Поздно ночью возвращалась она из своего похода. Довольная – нашла несколько редких кореньев от сглаза, а еще парочку травяных настоев сможет она приготовить для молодой матери, которая внезапно потеряла молоко.

Вдруг Абигэйль заметила горстку людей, которые толпились возле ее жилища и о чем-то перешептывались. Когда она подошла поближе, толпа расступилась, и навстречу к ней вышел не кто иной, как ее возлюбленный, Хаггар.

Хаггар был высоким, стройным мужчиной атлетического телосложения, производившим на женщин неизгладимое впечатление своими сильными руками, широкими плечами, уверенным взглядом серо-голубых, с прищуром глаз. Его голос был низким и шел как бы из живота. Как только он начинал говорить, женщины замирали и слушали его, мечтательно прикрыв глаза. Гипнотически действовал этот голос на женщин. А еще на собак. Но вот воины, настоящие воины-мужчины, почему-то не доверяли Хаггару. И вроде бы не было повода усомниться в его мужестве, и вроде бы шел он в бой со всеми и не трусил, а не было ему доверия.

Фразы строил красивые и плавные, гладко говорил, но сквозила какая-то гнильца в этой речи его текучей, часто не договаривал до конца, повисало в воздухе молчание и ощущалось, что хочет он уйти от ответа, лишь бы решений не принимать самому. Абигэйль знала грешок этот за ним, но любовь ее была слепа, и вовсе не потому, что она была слишком наивна, нет. Эта девушка видела чистую сущность, проявления чистого потенциала души в человеке, а сущность у каждого человека прекрасна. Ведь так?

Потому она и не замечала недостатков, пока уж жизнь нос к носу ее не столкнет и не покажет, пока она страдать не станет горько. Тогда бровь вверх подымет в удивлении и застынет на некоторое время, как будто резанули чем-то острым, глаза грустно вниз опустит, ресницами длинными укроется. Переживет разочарование, утром проснется и опять, как птичка вольная, щебечет и красивое вокруг видит…

Распахнула широко глаза, подбежала Абигэйль к Хаггару, а он прищуром таким недобрым глянул, холодом окатил и говорит своим низким голосом:

– Ты должна уйти отсюда, народ волнуется. В стаде умерло пять коров, и все подозревают тебя.

– Как уйти? Куда?

– Куда угодно, лишь бы подальше, дали тебе время до рассвета, не то придут утром и… плохо может это все закончиться.

Страшная боль защемила где-то глубоко в груди, как будто кто-то сжал рукой сердце. Абигэйль сложно стало дышать, она с мольбой посмотрела в глаза Хаггару:

– Ты пойдешь со мной? Правда? Ты не оставишь меня?

Хаггар досадливо поморщился и выдавил:

– Нет, я останусь здесь, со своим народом. А вот тебе лучше уйти. Если тебе дорога жизнь…

Забрезжил рассвет, и Абигэйль, с опухшими от слез и горя глазами отправилась в путь. Она была раздавлена предательством любимого и никак не могла понять, что же ей делать. Она брела по пустынному берегу все дальше и дальше от того места, где прошло ее детство и юность, все дальше и дальше от людей, которых так любила и ради которых готова была на все. Ее стопы были изранены ракушками, платье износилось, но впереди было только море и скалистый неприветливый берег. Семь долгих дней длилось ее путешествие. Еды практически не осталось, жадные грифы кружили над ее головой, терпеливо ожидая, пока она ослабеет.

На восьмой день, ранним утром, она набрела на пустынный берег, где только чайки и облака. Но там, вдали, в глубине, высился огромный светлый дом, открытыми окнами своими и всем видом – решительным и открытым ветрам, напоминающий устремленный в море парусник. Абигэйль подошла поближе. Она была голодна и несчастна, вся продрогшая, со спутанными волосами. Губы запеклись, ей страшно хотелось пить и есть. Навстречу ей вышел мужчина. Среднего роста, крепко сбитый, светлоглазый и спокойный. Он внимательно всматривался в ее лицо, не говоря ни слова. Абигэйль подошла к нему поближе, тихо вздохнула и потеряла сознание. Очнулась она в светлой комнате, увидев прямо перед собой огромные детские глазища. Они таращились на нее с неподдельным любопытством:

– Кто ты? Откуда взялась в нашем доме?

– Я Абигэйль, жительница Исаки, того самого края где летают огромные коршуны и повсюду пасутся стада коров.

– Отец притащил тебя сюда бездыханную и велел мне присматривать за тобой…

Абигэйль зажмурилась, и вдруг, в один короткий миг, вспомнила все, что произошло с ней. Горе и печаль затопили ее сердце, связали ее язык и не позволили больше проронить ни слова. Ком обиды застрял в горле, и она помахала головой в сторону стола, прося воды. Мальчик внимательно посмотрел на нее и смягчился:

– Живи здесь, ладно. Ты нам не помешаешь. Моя мать умерла, так что мы будем рады, если кто-то сможет готовить еду и присматривать за хозяйством.

Абигэйль облегченно вздохнула, закрыла глаза и снова провалилась в тяжелый сон.

Абигэйль – это я, только давным-давно, много жизней назад. Я выглядела совсем по-другому, но чувствовала жизнь точно также. И все мои способности к целительству и эмпатии были со мной. А этот светлоглазый плотник не кто иной, как Анабас. И там, и здесь, сейчас он выполняет определенную миссию в моей жизни, спасая меня от Хаггара. Спасая меня от неминуемой гибели. Конечно, в ту пору Анабаса звали по-другому, но я сразу же узнала его по стальным глазам и заботливым рукам. Он жил в светлом деревянном доме на огромных сваях, который возвышался над берегом и радовал глаз чистой работой талантливого мастера. Он был одним из лучших плотников побережья, и молва о нем ширилась и росла. Абигэйль отогрелась на его руках, взлелеянная его заботой, пришла в себя и снова начала петь свои протяжные песни о дальних краях. Вот только никогда уже больше в этой жизни никого не лечила она, прожила тихо и незаметно возле заботящихся о ней мужчин, Анабаса и его сына. Часто вечерами она сидела на берегу, всматриваясь вдаль и ощущая легкое томление по несбыточному. Анабас так и не стал Тем Самым, он просто выполнил свою, прописанную во вселенских законах, роль. Никогда больше Абигэйль не смеялась от всей души, никогда больше не изнывала от страсти. Ее любовь к Хаггару так и осталась лежать на сердце нераскрытой книгой предательства и боли. Призраком мерещился всю жизнь ей далекий берег родины, лица людей, так жестоко предавших ее и то, до боли родное… Хагаааарррррр… Еще один опыт предательства, еще один урок.

 

Анабас и Ана. Мистерия чувственности

…То ли ночь, то ли утро – я потерялась. Ноздри раздуваются, как у лошади. Я чую твой запах. Я лежу, не в силах шевельнуться, и ощущаю, как моя грудь наливается теплом и тяжестью. Это верный признак, что ты где-то рядом. Я лежу на спине, мои длинные ноги сомкнуты, я специально оставляю маленький холмик из пушистых волос, чтобы щекотать тебя, когда мы спим. Ты медленно проводишь рукой по моему лицу, ведешь, окуная пальцы в изгибы моих скул, рисуешь мои брови, ласкаешь мои длинные ресницы, проводишь по губам и…

Медленно и чувственно, так чувственно, что кровь вскипает в моих венах, начинаешь целовать меня…. Я терпеть не могла целоваться. Я считала, это слишком интимно для меня. Я не могла себе представить, как можно отдать свои губы на растерзание, как можно доверить свой цветок кому-то. Пока ты… Пока ты не взял мое лицо, не сжал его в своих ладонях и не прикусил мою нижнюю губу. Губа отозвалась, немного распухла и запульсировала. Пульсация передалась ниже, куда-то в район ребрышек, а оттуда еще ниже, и – не поверишь – я слышу биение своего сердца где-то там, далеко внизу, в глубине живота, где сладкое смешивается со щемяще-жгуче-соленым коктейлем.

Ты целуешь меня, никуда не торопясь, вцеловываясь в каждую клеточку, впечатываясь в каждую складочку. Я таю, как мороженое, я плавлюсь, как мармелад на солнце, я – Женщина…

Ты стоишь напротив меня. Я вижу твой силуэт в свете фонарей. Я сажусь на край кровати, и теперь мое лицо прямо напротив твоего живота.

Опускаюсь ниже, вдыхаю твой запах, такой родной, и такой возбуждающий, дышу им. Беру тебя, всего, с наслаждением, медленно ласкаю язычком, продвигаюсь глубже и глубже и вот – ты весь во мне. Я вижу всего тебя, твое тело, твои бедра, каждый изгиб, твое мужское волшебство прямо передо мной. Я заглатываю тебя как удав, только нежный удав. Удав, который любит свою жертву. Ты берешь в охапку мои волосы, держишь крепко и медленно двигаешь мою голову. Вперед, назад… Я почти теряю сознание, впадаю в странное оцепенение и ощущаю любую, даже самую малую пульсацию твоего тела. Еще через минуту или две – время потерялось – ты скажешь: “Вот оно, еще чуть-чуть…”

Я совсем обмякну, я без воли, я – просто парус под порывами ветра, я сама природа во всей ее обнаженной сути. Я замираю и слышу, как огромная волна бьет о борт корабля, неудержимо вырывается на свободу, с силой ударяет о край шлюпки, еще один порыв, еще и… Мы слизываем пот с тел друг друга. Нас выбросило на берег. Мы, как два обломка корабля, собираем остатки сил, чтобы просто раскинуть руки и полететь в страну снов. Ни на что другое не хватает сил. Я помню тебя… Снова помню…

Взглянул, как обычно никогда не глядят. Глотнула взгляд. Ресницы – вниз и… Стою, ощущаю, куда течет он, как глубоко и насколько пробьет. Исподволь или так, под дых. Или вскользь пройдет, как тень от плывущего корабля. Ан нет. Затопила волна. Еще одна. Жар, тепло. Прямо в груди. Глаз не могу поднять. Оробела. Я? Да, я. Как же так? Стою, опускаю ресницы несмело. Мы – звери, инстинкты живые. Мы с тобой кровью единой подшиты. Как два наркомана. Подшиты, прошиты, насквозь зигзагами наших планет. Два небосвода, две лунных дорожки. Рядом сидим, как бродячие кошки. Ты – светло серый, я – рыжая бестия. Ты любишь свободу, просторы, беспечность, красивое тело, изгиб-бесконечность, ту косточку с краю бедра луноликого. А я – я с тобой, моя вечная шалость. Мое откровенье, мой нежный котяра. Под шерстку твою запускаю я когти. Зрачок твой дичает, дыхание стонет. И я на вершине блаженства. С истомой иду по мосту к тебе прямо в объятья. В наш сказочный мир, где с тобой мы собратья. Мужчина и Женщина, но одной крови. Одной ДНК. Одного своеволия.

 

Ана в Новой Англии. Ей странно и чуждо происходящее вокруг

В Новой Англии, крае суровом и угрюмом, свои порядки. Свои порядки завелись здесь давным-давно, когда первые пилигримы причалили к суровому, красивому берегу в 1620 году. Здесь не принято поклоняться иконам и молиться за души умерших, здесь нет места привычным нашему православному миру обрядам. Распространение в этих землях протестантства, а затем упрочение его позиций, породило, на мой взгляд, чуть ли не самую рациональную и прагматичную нацию в мире. Нет, нет, здесь чтут семью и, наверное, это самое приятное, что здесь есть – уважение к семейным ценностям. Вот только вопрос зудит: это от любви ли или от страха? Ведь разводы здесь – дорогое непомерно удовольствие, выкачивающее деньги, силы, недвижимость.

Мои впечатления от Новой Англии свежи и устойчивы, тем более что я слишком романтична, слишком идеалистична, поэтому для меня жизнь здесь сродни жизни в Зазеркалье или путешествию Гулливера в Бробдингнег.

Первое ощущение от больших, слишком больших зданий, от длинных дорог, от огромных самолетов, от всей этой гигантомании было даже приятным. Поражали масштабы. Хотелось перенести все это калькой на широту души местного населения. Ан нет. Здесь-το и ждал подвох.

Ты сидишь и общаешься с американцем. Он холен, учтив, у него набор общепринятых хобби – бейсбол, горные лыжи, гольф, что-то еще. Счет в банке, работа, дом. Плавая по поверхности разговора, не задевая глубинные аспекты, можно провести часа два в милой, непринуждённой беседе, расставшись так же мило и не унеся с собой совершенно никакого послевкусия. На следующий день сложно вспомнить, о чем вы говорили, какое настроение было у тебя в тот момент. Стоит лишь задеть, хоть краем мысли какие-либо проблемные (Боже упаси!) аспекты твоей жизни – и наблюдаешь любопытную картину. На лице приличного американца появляется выражение, которое не спутаешь ни с чем.

Это выражение я бы обозначила как: “Неужели у тебя не все ОК? Если это так, мне бы не хотелось слушать об этом. Давай встретимся в другой раз, когда в твоей жизни все наладится, и я буду рад разделить с тобой минуты радости и благополучия”.

Мне, славянской душе, корнями уходящей в древний род, поначалу было совершенно дико и непонятно, как можно, вот так, совершенно безразлично пожимая плечами, отстраняться?

Все дома здесь похожи один на другой. Как только город обнимают сумерки, в домах загораются свечи. Одна свеча на подоконнике или восемь, неважно. Они светятся в темноте, озаряя стены дома таинственными бликами. Люди с наступлением темноты здесь исчезают. Они не умерли, нет. Их просто нет. Только иногда можно увидеть какого-то чудака, засидевшегося в гараже за чтением газеты. Он сидит в кресле и дымит своей трубкой. Сизый дым колечками выплывает из гаража, его лысина мерцает в лучах яркого фонаря. Он сидит и читает. Почему ему не сидится дома – этот вопрос остается открытым. Может, дома его ждет сварливая жена? А здесь, скрывшись от глаз, он дымит своей трубкой и мечтает о дальних странах, в которых, скорей всего, никогда уже не побывает. Улочки уходят к холмам. Витиеватые, кое-где перемежаются тропинками, они всегда пустынны вечерами. Местные жители очень любят украшать лужайки перед домом. То светящийся в темноте олененок, то дерево, украшенное цветными гирляндами. И ни души…

Я подхожу к этому дому в первый раз. Он кажется огромным, построенный в классическом викторианском стиле, с маленькими окошками, разбросанными во все стороны света комнатами и длинными лестницами. Дом стоит на пересечении улиц. Обойти его невозможно. Его окна всегда темны. Лишь в коридоре горит закопченная бледно-желтая лампочка. Она горит тускло и вяло, как будто где-то там за ней прячется что-то… На крыльце никогда никого нет.

Чтобы пройти на другую улицу, мне нужно обогнуть его. Я подхожу ближе и чувствую, как волосы на руках становятся дыбом. Я избегаю даже смотреть в сторону этого дома. Что-то зловещее и непонятное таится там, внутри. Странно… Несмотря на всю свою чувствительность, не такая уж я и трусиха. Год назад, в кроссовках, я влезла на одну из самых высоких гор в Нью-Хэмпшире и даже не вздрогнула. Хотя дрожать было от чего. На вершине ветер был такой силы, что, казалось, без труда смог бы унести все мои 57 кг с легкостью, как бабочку. И эта вершина оказалась далеко не первой, за ней маячили еще три, одна другой выше. Так что, после того, как я чуть не отморозила нос в горах, я считала себя достаточно смелой.

Но два места навевали на меня первобытный ужас – музей Ведьм в старинном симпатичном городке Салем и этот дом, в котором жил какой-то Хаггар…

Да, его имя я прочла на табличке у дома. Дому больше ста лет. Имя зловеще светилось неоновыми буковками, вводя меня в ужас. Сколько веков еще меня будет преследовать ОН? И что я должна понять, чтобы больше не повторялась история бесконечного предательства со стороны близкого человека? Я мучаюсь этими вопросами, пытаюсь найти объяснение, но пока кроме смутных обрывков мыслей-ощущений ничего нет. Картина не становится ясней. И от этого мне еще грустней и тревожней.

 

И еще раз о носорогах. И что же такое – творческая натура

Когда я сказала своему мужу, своему красивому и такому клонящемуся под любым ветром перемен мужу, о том, что хочу уехать в Америку, его удивлению не было предела. Я уже два раза слетала туда и обратно, мне понравилась эта страна и я была полна неясных, но весьма приятных предчувствий относительно моего будущего там. Вы знаете, что такое творческая натура? Я заметила, что основным критерием этого феномена является странное сочетание несочетаемого в характере.

Я соткана из противоречий: я люблю домашний уют и чувство защищенности, но терпеть не могу рутину и предсказуемость. Я люблю семейное благополучие, но не выношу ощущение, что меня связали по рукам и ногам обязательствами так, что не продохнуть. Я мечтаю о путешествиях и очень люблю дорогу. В дороге я ощущаю, что живу. Живу по-настоящему. Меня манит авантюра путешествий. Ведь никогда не знаешь, к чему тебя приведет это приключение. Наряду с этим, во мне очень силен материнский или женский инстинкт, называйте это как хотите. Я не могу избавиться от мысли, что должна всех опекать, кормить, окружать заботой и уютом.

В результате мой мужчина расслабляется, хорошеет и считает, что поймал Бога за бороду, пребывая в полнейшем счастливом ощущении своей исключительности. Я прочла множество книг о том, как стать стервой. При моей внешности это было бы дополнительным бонусом к роковому взгляду и телу пантеры перед прыжком. Но… Я не могу… Я – эта, как там говорят – тютя.

Я – покладистая и мягкая жена, правда, со всполохами энергий и протуберанцами страстей. Я обожаю слово МЫ. И боюсь одиночества. Как выяснилось…

В общем, я сказала мужу, и мы начали рыдать. Его рыдания закончились спустя полчаса, у меня ушло гораздо больше времени.

Если я спрошу у Вас, как часто меняется Ваше настроение в течение дня, что Вы мне ответите? А что там с ними, с этими, как его, Вашими ценностями? Что для Вас одиночество? Где оно сидит у Вас внутри? В районе сердца или желудка? А какое оно на вкус и запах? И что Вы чувствуете, когда этот противный холодок: “О, Господи, я уже никому не нужна!” – заползает гибким ужом внутрь?

Я плачу вот уже полтора месяца. Я, которая плакать-то толком и не умела. Я, которая рыдала раз в году. Я лью слезы при любом удобном случае.

Слезы льются из меня, как из рога изобилия. Я съедаю сама себя этими слезами, иссушаю свое тело и мучаю свою душу.

Я развожусь с мужем. Я наблюдаю страшную и нелепую трансформацию. Как черты его лица, такие знакомые, заостряются, а глаза, еще так недавно смотревшие на меня с любовью и обожанием, становятся холодными и обиженными. Я знаю, что нам необходимо расстаться. Ради нашего будущего. Мы остановились. Мы не развиваемся.

Я знаю, что поступаю правильно. Мы оба это знаем. Мы приносим эту жертву – наш брак – на алтарь любви, даем друг другу возможность расти. Как ни странно, осознание этого факта боли не уменьшает. Боль растет и не проходит.

Она ловит меня на каждом углу нашей квартиры, струится из наших общих песен, фотографий, его забытых тапок, рубашек и моей тоски. Он обнимает меня и вздрагивает от сдавленных рыданий, и мое сердце разрывается на части.

Я стараюсь забыться и отвлечься, я бегаю по утрам и довожу себя до изнеможения. Я не пью вина и почти ничего не ем. Меня поддерживают друзья и родные, я сама себя не поддерживаю. Я забыла, как это – Любить Себя. И реву по себе. Мне жаль. Жаль времени и иллюзий. Жаль моего терпения. Жаль моих надежд, того, что я так стремилась иметь крепкую семью, так стара-а-а-а-лась и это ну ни к чему не привело. А еще – что столько лет запирала себя в себе, как принцессу в замке, свои эмоции и страсть, свои уникальные проявления, в надежде, что эта жертва так оправдана и чиста, так нужна и ему и мне. Ради нас, нашего счастья. Лишь бы угодить ему, лишь бы не расстроить своего красавца-мужа, лишь бы не разрушить эту башню из песка. Ведь он – моя половинка, ведь мы – единое целое! А вышло все с точностью до наоборот. Вышло так, что это никому не нужно.

Я обнаружила в себе далеко не лучшие качества. Комплекс вины. Жалость к себе и другим. Эту сопливость. Но знаете что? Я поняла одно: теперь я знаю, чего я на самом деле НЕ ХОЧУ!

Я заметила, что в разных отношениях мы проявляем себя совершенно по-разному. Мы будто напяливаем на себя разные шляпы, тянем на себя чужие эмоции и с готовностью разделяем на двоих чужие уроки. По крайней мере, я говорю о себе.

Когда мы с моим сыном приземлились в Америке, в аэропорту нас встречал мой Ромео. Я испытывала странное ощущение в груди. Как будто кто-то мягкой лапкой сжал мое сердце, да так и забыл отпустить. Оно покалывало и щемило, как раз в том месте, где, наверное, живет душа.

Девушки, завязывающие виртуальные отношения, делятся на две категории. Одни напоминают мне бабочек-однодневок. Они романтичны, верят в чудеса. Эдакие выросшие из старых детских платьишек Золушки. Они все еще надеются встретить спасителя принца и наивными глазами смотрят на мир. Эта чудесная иллюзия – виртуальный мир. Там все красивы и загадочны, там нужно совсем немного: умение владеть словом и фантазия.

Другие – это прагматичные и расчетливые стервы. Те, что планомерно и последовательно отлавливают незадачливых мужичков, заманивая их на крючок своих прелестей, и имеют по полной программе. Не их вина, что экономика стран Восточной Европы все еще нестабильна, а генетический материал столь плодовит и продуктивен. Они талантливо пользуются этим, и я их не обвиняю. Возможно, здесь все средства хороши.

Но я – тютя. Я – романтичная идеалистка, верящая в любовь на века и в то, что мужчина – это, прежде всего, мой благородный защитник и верный рыцарь.

Я продолжаю переписываться со своим Ромео и сама не замечаю, как он становится все настойчивей и решительней. Он прямо говорит о том, что пора бы подумать о встрече, а еще – что мы просто созданы друг для друга. Знаете, когда живешь многие годы с человеком, боящимся принимать любые решения, стесняющимся своих мужских желаний, появление эдакого решительного персонажа в твоей жизни часто дает искаженную перспективу счастья. Жар в груди не проходит. Я все чаще думаю о том, что возможно, стоит слетать и посмотреть, кем стал мой бывший одноклассник. В ту пору я была весьма наглой особой со склонностью к гламурной жизни, считающая, что все как один просто обязаны плясать под мою дудку. Я прилетела в Америку в конце ноября, прямо ко Дню Благодарения. Я поселилась в доме у моей подруги. Под потолком небольшого старинного дома. Ромео был обезумевшим от счастья, да и я тоже начинала влюбляться в него. После этой поездки мы еще около года переписывались, пока оба не получили развод. И тогда я собрала свои чемоданы, отдала свою любимую собаку подруге, раздарила свои платьица и украшения и улетела к своему новому счастью.

Я спускалась по трапу самолета в предвкушении своего будущего. Романтичного, окруженного любовью и вниманием, свободного в проявлении себя. Планировалось, что я буду заниматься хозяйством, писать свои книги в маленьком флигеле и немного подрабатывать. Звучало это все многообещающе, так как мне давно уже хотелось замедлить мой бешеный ритм жизни и хоть как-то переложить груз ответственности на чьи-то сильные мужские плечи. Ромео загрузил чемоданы в машину, мы приехали в снятый им накануне дом. Сын пошел спать и начал сразу же рыдать в подушку. Мне было страшно жаль его. Мой мальчик испытал слишком много перемен в своей жизни. У меня был огромный комплекс вины перед ним. Я понимала, что это никому не нужно, но ничего не могла с этим поделать. Мне было жаль его. Жаль, что привезла его сюда, даже не прочувствовав толком, что же принесет нам это изменение. На тот момент я даже себе не могла ответить толком, зачем я это сделала. И это причиняло мне еще большую боль. А после, к ночи, у меня началась паническая атака. Это очень неприятное состояние. Оно всегда накатывает внезапно. Иногда утром я просто не могу понять, где мои границы, меня размыло. Нет четких очертаний, нет желаний и целей, и даже тело, мое упругое, послушное тело превратилось в какое-то маленькое облачко. В тот вечер было все точно так же. Сначала просто захотелось побыть в одиночестве, потом люди вокруг стали казаться какими-то уж очень странными, странно громко кричащими свои неважные никому фразы.

Сразу стало отчетливо заметно, что опять по телевизору передают только плохие новости, что всех призывают принимать именно это лекарство, что фактически-то ни у кого нет свободы просто жить. Для этого нужно закрыть уши, глаза и уйти куда-то далеко от гула нескончаемого хора доброжелателей.

Потом, ближе к ночи, закружилась голова, и столик в гостиной начал покачиваться. Все было бы ничего, вот только настроение ушло. Все. Куда-то.

Его просто не стало. Ни хорошего. Ни плохого. Наверное, так наступает цунами. За несколько минут до своего начала цунами дает природе передышку. Все затихает, замирает, и в этой тишине есть что-то очень жуткое и гнетущее.

Птицы не поют, деревья молчат. Все подчиняются неизбежности. И здесь такая же пауза.

Внезапно понимаешь, что ходить невозможно, потому что с высоты моих метра семидесяти пяти, моя голова будет как раз на уровне третьего этажа, а это с непривычки страшно, кажется, вдруг она упадет оттуда и скатится, как скошенная. Моя задача сейчас – напиться капель и лежать с мокрым полотенцем на голове. Хорошо бы поднять ноги вверх. А еще хорошо бы, чтобы вокруг никто не шумел. Потому что любой шорох воспринимается, как удар в гонг.

Одновременно, по капле уходит вера в собственную привлекательность, и я вообще не могу понять, что удерживает рядом со мной этого мужчину. Самооценка низко и стремительно падает. Хорошо, когда обходится только этим, и я просто засыпаю. На следующее утро, как обломок корабля после кораблекрушения, я не могу понять, как вообще удалось выплыть из этого кошмара…

Не то, чтобы это случалось со мной очень часто. Но случалось. Когда я слишком беспокоилась о чем-то. Мой муж (теперь уже бывший) всегда заботился обо мне в эти моменты. Вел на кухню под локоть, пил со мной чай, укрывал пледом и баюкал. Возился, как с ребенком. Я привыкла к этому. Я сказала своему Ромео, что мне плохо. Я ожидала такой же реакции. Он вдруг как-то неожиданно холодно и с каким-то непонятным мне пренебрежением посмотрел на меня и процедил:

– Я не готов сейчас разговаривать, слишком устал.

Комната внезапно закружилась, я еле-еле доползла до ванной, стараясь не показывать горькое разочарование, которое овладело мной. Какое-то гадкое, похожее на страх чувство, закралось в мое сердце. Я сидела на краю ванной, стараясь унять дрожь в теле и не расплакаться. Когда я вернулась, он спокойно спал. Я начала понимать, что совершила страшную ошибку. Сердце камнем ухнуло вниз.

С тех пор что-то начало неуловимо меняться в наших отношениях. Мне больше не было уютно с ним. Я начала замечать, каким он может быть раздражительным, как недобро он смотрит на моего сына, как долго он возится и постоянно жалуется на жизнь. Что же случилось? Эта мистическая вещь – отношения. До жизни под одной крышей с Ромео, я даже не представляла себе, что человек, которого ты так страстно обожала, может так раздражать. Как будто все его черты, до этого казавшиеся мне привлекательными, исказились как в кривом зеркале, приобретя странное послевкусие неприятных недостатков, с которыми мне не то, чтобы не хотелось рядом жить, а даже и думать о которых было противно.

День за днем я наблюдала за ним: как он ходит, говорит, как пьет чай, наконец. Я превратилась в надзирателя, как будто он должен был каждым своим поступком доказать мне, что все-таки есть еще надежда и наши мечты о счастье еще могут стать реальностью. Я разлюбила его запах, а что может быть хуже для женщины? Я перестала его хотеть, а ведь только пару недель назад с трепетом листала журналы с моделями свадебных платьев.

Я обнаружила в себе далеко не лучшие свои черты. Я становилась придирчивой и озлобленной, резкой и нетерпимой. Как будто он, одним своим присутствием, будил во мне самое плохое. Мне стало невкусно.

На следующее утро голова раскалывалась. Я все никак не могла привыкнуть к тому, что за окном и в три, и в четыре часа ночи гудят полицейские машины, а движение начинается ранним утром и не прекращается никогда. Второе открытие – здесь сильные и частые грозы. Молнии вертикальные, падающие вниз. Стрелой рассекающие землю. Молнии яркого цвета, настойчивые такие. Напористые. Я боюсь молний.

По необъяснимой причине страх этот возник еще в раннем детстве. Я просиживала часами под кроватью, в ожидании, когда же, наконец, уляжется это вселенское светопреставление. Мой любимый дед говаривал: “Муха, беги под кровать, а то, не ровен час, в штаны надуешь со страху”. Я стремглав неслась под кровать, по дороге крепко зажмурив глаза. Боялась вспышек света. Мне казалось, где бы я ни была, они меня настигнут.

В то утро была гроза. Идти мне было некуда, я взяла книгу и собралась почитать. Уселась у распахнутого окна, после грозы воздух был необычайно свежим и пьянящим. Пыталась отвлечься от грустных мыслей. Настроить себя на позитивную волну. Внушить, что нет же, тебе все показалось. Наступит вечер, все будет, как и раньше – ХОРОШО. У каждого человека, наверное, свое “хорошо”. Мое “хорошо” – это сплав. Сплав состояния активной наблюдательности и внутренней расслабленности. Когда ты лежишь в лучах солнца, из-под прикрытых ресниц наблюдаешь за игрой тени и света и размышляешь. Или пьешь утренний кофе, чуткими ноздрями ловишь этот ни с чем несравнимый запах и впадаешь в сонное блаженство.

Книга не читалась. Одно за другим мимо меня проносились события моей жизни. Ветерок принес запах дорогих мужских духов, и я погрузилась в воспоминания.

 

Мой друг Гюнтер Глосс

Эта история приключилась со мной в давние времена. Я работала в большой компании и была совершенно, ну или почти совершенно, счастлива.

Как-то вечером раздался звонок. Бархатный мужской голос с еле заметным акцентом попросил к телефону Фрау Ану. Ана – это я. Вообще-то я Анна, но почему-то многие называли меня именно так, глотая одну букву. Голос звучал загадочно и неправдоподобно. Я так никогда и не узнала, откуда взялся в моей жизни господин Гюнтер Глосс. Эта история с самого начала носила какой-то мистический характер. Я поехала встречать его в аэропорт. И сразу заметила его. Знаете, бывают такие породистые мужчины. Вроде бы все у него как у других, но стать, и взгляд, и голос выделяют его из толпы. Он был очень высокого роста. Брюнет. Хорошо сложен. Ухожен и нетороплив. Я почувствовала себя маленькой и хрупкой. Несмотря на каблуки, я едва доставала ему до груди. Он галантно склонился к моему уху, и я уловила еле слышный запах дорогих духов. Герр Глосс приехал к нам с дружеским визитом. Я ему переводила. За эти три дня я узнала много нового. И еще что-то произошло. В мою душу навсегда поселилась какая-то недосказанная тоска. Но обо всем по порядку.

Прямо в центре нашего города до сих пор еще есть очень уютный ресторанчик. Кухня там вкусная, а интерьер – просто загляденье для любого иностранного гостя. Непередаваемая эклектика в национальном стиле, где тебе мирно соседствуют рядом и последние новинки архитектурного дизайна, и старинные картины, вышивки, гобелены, украшения… Я всегда любила это место, ведь там прямо под потолком висят огромные качели, на которых раскачивается красивая девушка, хохоча во весь рот. И только очень хорошо приглядевшись, вдруг замечаешь, что это кукла. Сервируют столы изысканно и дорого. Посуда вся сплошь фарфоровая и тоже выглядит так, будто из прошлого века доставлена. В закусках – конечно же, кусочки свежайшего, тонко нарезанного сала и черный хлеб. Здесь до сих пор варят домашний узвар – компот из фруктов, где и яблочки нарезанные дольками, и груши, и даже персики или оранжевобокие абрикосы. Персонал приветливый и ненавязчивый и почти сразу по приходу образуется в душе ощущение праздника и совершенно домашнего уюта. Вот туда я и повела своего нового знакомого, Гюнтера Глосса. Почти сразу у нас завязалась непринужденная и легкая беседа. Он оказался настоящим джентльменом. Как будто из прошлого века. С величественными манерами, тонким чувством юмора и совершенным вкусом. А потом… потом подошла официантка и испуганно попросила нас уйти. Она сказала, что началась революция. В то время, холодным ноябрьским вечером, слово “Революция” прозвучало для меня как полнейший сюр, абсурд и не воспринялось серьезно. Тогда это выглядело просто как манифестация способности народа принимать решения за себя и свою страну. Наши люди стояли на центральной площади города со светлыми вдохновлёнными лицами и пели песни. Насколько я помню, не пролилось ни единой капли крови, и спустя две недели страна зажила своей обычной жизнью. Никто и предположить не мог, что всего через каких-то семь лет мою любимую страну накроет страшная волна настоящей революции и предугадать, чем все это закончится, будет практически невозможно.

Услышав слова официантки, Гюнтер удовлетворенно потер руки и сказал, что, во-первых, он чрезвычайно рад этой возможности – увидеть события страны изнутри, а, во-вторых, он меня домой не отпустит, потому что на улицах может быть опасно. И я поверила ему. Как-то сразу. Спокойно поверила.

По дорогам носились люди с обезумевшими от патриотизма глазами и вокруг валялись пивные бутылки. Он поддерживал меня под локоть и в лифте сказал странную фразу своим невозмутимым голосом: “Я рад, что приехал не зря”.

С того момента все было как в тумане. Мы сидели, курили, болтали, ели и пили вино. Часа за четыре я узнала многое о его жизни, еще больше прочувствовал он из моих рассказов. У меня кружилась голова от сладкого предчувствия бесповоротного изменения моей жизни. Всю ночь я сладко проспала, держа его за мизинец. Он был настоящим джентльменом. То есть даже не прикоснулся ко мне…

С некоторыми мужчинами сразу ощущаешь себя ЛЕДИ. Они учат нас любить и уважать себя. Гюнтер был как раз из них. Я была окутана вниманием и заботой, я готова была день и ночь переводить ему, лишь бы эта сказка не заканчивалась. А потом я отвезла его в аэропорт. Он держался молодцом. Пытался шутить. Я увидела слезинку на его щеке. Он отвернулся и промычал: “Я ведь тоже человек и у меня есть чувства”. Сказал, что я terrible woman. Сказал, что приедет ко мне. Только ко мне. Скоро. В марте.

До марта оставалось два месяца. Или четыре. Неважно. Я решила его ждать. Месяц он писал мне смешные письма, слал свои фотографии и открытки. Я мечтала. Мечтала, как он прилетит опять, как я буду опускать глаза. А он – говорить мне милые вещи, от которых у меня краснеют уши.

А потом он пропал. Я искала его через общих друзей. Мне сказали, что он заболел. Очень серьезно. У него сложная форма диабета. Я позвонила ему и сказала, что для меня это не важно. Если он будет со мной счастлив, я готова. А он мне ответил, что никогда меня не подвергнет такому риску. И опять я услышала слезы в его бархатном голосе. Я знала, что он не обманывает. В моем сердце поселилась тоска. Она буравила меня своим носом, и я не успевала латать дыры в сердце.

Но пришла весна, и я поняла, что больше никогда его не увижу. И что нужно жить. Дышать и жить, не ожидая его звонка.

С тех пор прошло много лет. Я повзрослела и изменилась. Но иногда я вспоминаю господина Гюнтера Глосса, и на мои глаза наворачиваются слезы благодарности. Он научил меня быть королевой. Он показал мне ту сторону меня, о которой я даже не догадывалась. Без единого поцелуя промурлыкал своим бархатным голосом мне на ушко маленький секрет, который с тех пор всегда со мной…

 

Мужчина и сигареты Мальборо

Вторую историю, которая случилась годом позже, я не рассказывала никому. И сейчас бы не рассказала, если бы не была так далеко от места событий.

У каждой женщины есть свой тип мужчины, который цепляет раз и навсегда. Мы часто не в состоянии объяснить, откуда и почему возник этот образ. Психологи говорят, что этот образ формируется в раннем детстве под влиянием мужчин, которые окружают маленькую девочку. Другие считают, что это зависит от прочитанных книг, прослушанной музыки, просмотренных фильмов. Не знаю.

Я вспомнила еще одного мужчину. Мужчину, который оставил глубокий и непреходящий след в моей душе. Это случилось очень давно. Чуть притупленное восприятие действительности сегодня позволило мне сладостно и не торопясь уйти в воспоминания об еще одном периоде моей жизни. Этот период любопытен хотя бы тем фактом, что тогда я была уже не настолько юна, чтобы носить розовые очки, но еще не настолько опытна и осторожна, чтобы уберечь себя от страшной женской напасти – романа с женатым мужчиной.

Где-то читала, что, когда встречаешь своего самца, с запахом твоего и только твоего феромона, можно и в обморок брякнуться с непривычки. Всегда посмеивалась над такими дурочками, которые, унюхав дух мужской, теряли остатки мозгов и совести. Иначе как блядством и безответственностью не называла.

В истории с Ним я нарушила три основных своих заповеди: не крутить романы на работе, не крутить романы с женатыми, не влюбляться заранее.

Ведь как часто мы влюбляемся не в реального человека, а в тот, придуманный нами самими идеал, образ из детской сказки. Мой идеал выглядел примерно так: почему-то он должен был быть несколько брутальным, пахнуть сигарами и коньяком, курить как паровоз, ездить на большой и тяжелой машине и…голос… вот что самое главное – его голос должен был отзываться в самой глубине моего существа, где-то пониже пупка, сладостным стоном. Все это в совокупности с высоким ростом, буйным темпераментом и спонтанным сексом должно было обеспечить мне неземное счастье.

– Можно? – раздался низкий хрипловатый голос.

– Пожалуйста, проходите, – засуетилась моя секретарша, одергивая платье и кокетливо отбрасывая назад челку.

Я, после, часто дивилась, какое магическое действие он производил на дамочек, практически ничего для этого не делая. Просто особый наклон головы, нагловатая уверенность, бравада, чудная смесь мужчины и мальчишки, который не наигрался в свои взрослые игры. Иллюзия властного и темпераментного мачо, умеющего принимать самостоятельные решения, была полной и безоговорочной.

Я мечтала встретить мужчину, которым бы восхищалась. Я, летящая и стремительная, независимая и самобытная, хотела равного себе. Ощущать в его объятьях себя маленькой и защищенной, а потом спорить до хрипоты об устройстве вселенной, самозабвенно заниматься любовью под звездами, пить вино и скакать на лошадях. Эти, в общем, невинные мечты, в тот злополучный день обрели реальную почву под ногами. Так как вся эта мишура основательно и, как по волшебству, уместилась в одном человеке.

Если бы я и хотела сопротивляться, то все равно бы не смогла. Я подпала под его обаяние день на третий. После того, как напилась вина у костра под сумасшедше звездным низким небом и лежала на клетчатом пледе, а его собака недоуменно смотрела на меня, не понимая, кто я и зачем лежу на их пледе.

Как Вы уже поняли, он был воплощением моих девичьих грез. Все без исключения подпадало под категорию моего идеального мужчины. И этот образ путешественника с рекламы сигарет Мальборо, и эти сильные порывистые движения, и этот голос, томным отзвуком поселившийся у меня внизу живота.

За исключением одной, как мне тогда казалось, малозначащей детали: парень был давно и прочно женат. Тогда мне это показалось просто досадным недоразумением, которое скоро разрешится. Тем более что кольца он не носил. Ох уж эти стенания и заламывание рук спустя полгода отношений, когда понимаешь, что без этого человека жизнь – просто пресная лепешка, без вкуса и запаха, а он уходит каждый вечер домой, и ты сидишь, как идиотка, у окна и жалеешь, жалеешь себя и неудавшуюся судьбу свою.

Как оказалось, разводиться он не думал. Боялся. Дележки имущества. Что не успеет накопить денег на другую квартиру. Что состарится раньше меня, и я его брошу. Что не поймут родственники. И еще миллиона всяких прозаичных и скучных вещей, которые явились для него непреодолимым препятствием к нашему счастью.

И меня постепенно начало рвать на части. Когда он был со мной, я была счастлива. Почти. За исключением тех моментов, когда звонила его жена, и я вдруг осознавала, что всего лишь любовница. Второй сорт. Что со мной отдыхают, развлекаются, но не живут. Эта мысль меня убивала. Самооценка падала ниже некуда всякий раз, когда он уходил, и я оставалась одна. Потом я объявляла войну. Ставила его перед выбором. Он похудел на десять килограмм, болел и психовал. Но выбора не делал. Потом была фаза равнодушия. Я просто с ним ехала куда-то, мы неистово любили друг друга, но не говорили открыто, каждый из нас надел маску, под которой мы оба прятали жуткий страх потери. Мы не могли прожить и нескольких часов друг без друга. Расставшись, он сразу звонил мне, и мы могли часами дышать в трубку, как школьники.

Мы сошли с ума, и небо упало на нас, раздавив своей синевой. Я потеряла все ориентиры, я жила одним днем, от встречи к встрече. А потом я увидела себя со стороны. И поняла, что если сейчас не остановлюсь, могу повторить судьбу своей подруги, которая десять лет плачет и страдает, но пока не в силах разорвать этот порочный круг отношений. Мы познакомились с ней очень давно и совершенно случайно. Она вынырнула из таинственного виртуального мира лет шесть назад. Я спросила ее, есть ли у нее мужчина. Она отрезала резко и грубовато: “Да, а как же? Конечно, у меня есть любимый мужчина!” Пауза. После нескольких минут молчания почти как на приеме у психиатра: “Ты хочешь об этом поговорить?”

Так мы и познакомились. Она почти сразу поведала мне душещипательную историю о великой любви, неподвластной ни времени, ни переменам. Что-то правда было щемящее в этом рассказе, какая-то недоговоренность, но тогда я еще ничего не понимала. Просто не было опыта. Меня любили к тому времени только свободные мужчины. А ее любимый был банально и прочно женат. В реальности она оказалась выпорхнувшей из кареты принцессой, немного взлохмаченной, с очаровательной пухлостью и некоторой заносчивостью, которая, однако, быстро прошла, и мы постепенно стали хорошими подругами. Теперь я узнавала ее все больше и больше. Она всегда стремилась кому-то помочь. С ней тепло. Она – идеальная жена. Может создать уют на пустом месте, приготовить из ничего шикарный ужин и, главное, вокруг сразу становится красиво и лучисто. А еще она – неподражаемо стильная. Из каких-то шарфиков, юбочек и сумочек может соорудить такой наряд, что невозможно оторвать взгляд. Я давно хотела ей кое-что сказать, но знаю, что напрямую она меня слушать не будет. Потому что сразу спрячет под крыло свою голову, отведет взгляд и исчезнет. Просто растворится в воздухе. Я хочу ей рассказать об ее уникальности. И о том, что она достойна многих хороших и настоящих вещей. А еще что она красивая и забавная, и её хочется укутать, как куколку и заботится о ней. И еще напомнить ей о том, что когда она куда-нибудь приходит, многие мужчины оборачиваются вслед. Потому что в ней есть не только пресловутая сексапильность, а нечто, именуемое шармом, легкое очарование, только её, её собственное. Я мечтаю о том дне, когда она кого-то к себе подпустит и разрешит себе быть счастливой. И еще, когда ей станет настолько легко и весело, что она и не заметит, как избавится от этого надоевшего ухажера десятилетней давности. Ведь как только это произойдет, к ней, как мотыльки на свет освободившейся звезды, слетятся кавалеры. А ей останется только выбирать, пока ее сердце не подскажет: это ОН.

Но пока этого не произошло. И глядя на нее, я четко увидела, что жизнь то – идет. Моя, только моя жизнь. А я хочу семью. Быть любимой. И каждый вечер утыкаться в теплую грудь своего мужа, своего защитника.

В начале сентября, спустя три года изматывающих отношений, я мягко сказала ему о нашем расставании. Потом пришла домой, приняла ванну, с любовью поздравила себя с таким решением и постаралась просто жить. Любить каждый прожитый день и себя в нем. Танцевать прекрасный танец жизни с вдохновением и вкусом. Праздновать свою свободу. В одиночестве! Благословенном и сладком одиночестве! А что тот? Он все также прочно женат. Правда, от былой стройности не осталось и следа.

 

Фотограф и весенняя Прага

Теперь мне стыдно. Вот уже несколько часов я вспоминаю своих бывших мужчин. Я, только что получившая развод женщина. Я, приехавшая в чужую страну к своему страстному Ромео.

Я ничего не могла с собой поделать. Я вспомнила еще одного. Сейчас он известный фотограф. Он – смесь бродяги и Марлона Брандо. В последние годы в нем появилась некая вальяжность сытого зверя, если такое возможно. Он отрастил волосы и начал курить сигары. Он живет в одном из самых красивых, на мой взгляд, городов – во Флоренции. Он говорит на итальянском языке и фотографирует прекрасных итальянок, заглядывая им под юбки. Ловит пикантные моменты и радуется, как ребенок. Я встретила его совершенно случайно, во время своей поездки в Италию. Он украдкой сфотографировал меня и пообещал прислать фото.

Потом мы потерялись на несколько лет и вдруг…

Окошко чата замигало: “Ты настоящая, черт побери. Настоящая. Тебя много для одного мужика. Слишком уж ты сложная, талантливая. Слишком много в тебе надломов и трещинок, струнок и прелестей. Простой мужик с тобой просто не справится, а тебя не заведет. Ты можешь уложить его в постель и сразу же уйдешь. Без всяких сожалений”.

Я откинула со лба длинную челку и сощурила глаза. Зацепило. И все эти мужчины чем-то очень похожи. Попробую описать. Это как будто сочетание не выросшего Питера Пена и грубоватого мачо. Он ведет себя по-мужски: немного напористо, немного равнодушно к общепринятым знакам внимания.

Заметно, как сильно ты нравишься ему, но он демонстрирует это крайне редко. Слова нежности как бы вылетают нехотя, но в его грубоватых ласках ты таешь, как свеча. Он пахнет. Пахнет по-особенному. Этот запах ты уловишь и различишь среди сотни других. Он курит. Курит, глубоко затягиваясь и глядя вдаль прищуренными глазами. Женщины играют в его жизни важную роль. Но он всегда одиночка. Даже при наличии жены и любовницы. Он – эдакий непонятый романтик, изгой, родившийся на пару веков позже положенного. Во времена, когда подвиги во имя прекрасных дам уже никому не нужны. Отчего он втайне страдает. А еще он любит рассуждать. О звездах, о глобализации, о природе и духовности.

Он начитан и развит. Но ни на чем не заострен слишком глубоко. Как будто ему нравится нанизывать и собирать разные знания. Бывает упрям. И чертовски обаятелен. Ах да, голос. Голос идет прямо из глубины живота. Приводит в состояние легкого отупения. Когда мир дает вдруг тебе остановку. Тебе совершенно все равно, есть ли у него счет в банке, сколько ему лет и какова его профессия. Ты просто попала. Я взглянула на его фотографию. Обветренное мужественное лицо. Взгляд, устремленный вдаль. Шрам, спускающийся вниз по верхней губе. Мне стало не по себе. Как будто кто-то обнажил мое плечо. Без моего на то согласия. Слишком глубоко увидел.

А потом он позвонил. Я услышала его хриплый голос. Как он произносил фразы. Он прожил много лет в Италии. Его русский все еще хорош, но некоторые фразы он произносит с акцентом. Мягко, и как будто бы нехотя.

Через три недели я взяла билет и полетела в Прагу. Прага в начале марта была прекрасной. Туман окутал Карлов мост. Я сидела в кафе в семь часов утра и наслаждалась тишиной, красотой этого чудного города. На столе дымился мой утренний кофе. В блюдце ароматно пах круассан. Невдалеке остановился слегка потрепанный фургон. Было заметно, что он отмотал немало миль, прежде чем доехал сюда. Я еще подумала: “Вот сейчас оттуда вывалится работяга, проковыляет до стойки в кафе, возьмет себе кофе и шумно выдохнет усталость. Он вышел. Закурил. Прищурил глаза. Подошел ко мне и сказал: “В жизни ты еще интересней”.

И плюхнулся в кресло рядом. Я ошалело смотрела на него. Все его лицо наискось пропахал большой шрам. Тонкий и длинный, как перо. Он был похож на пирата. Или на бомжа. Но очень интеллигентного. Он рассказал, как Италию с утра занесло снегом, и понадобилось немало смелости и усилий, чтобы приехать сюда и успеть до моего отлета. Я так никогда и не узнала, как он меня нашел.

Он фотографировал меня. На мосту. В ресторане. В платье. Без платья. Веселую и грустную, смешную и загадочную. Перед отъездом он высыпал ворох фотографий на мою кровать. Везде на них была я. Я – наивная идеалистка, я – карьеристка, я – нежная любовница. Я настоящая. Без прикрас и макияжа. Я, прекрасная в своей уязвимости.

Я взяла с него обещание, что он будет продолжать фотографировать. Что пойдет на курсы и станет профессионалом. Он стал им. Он объездил полмира, и его судьбе может позавидовать любой настоящий пират. Полгода он живет в Италии, полгода путешествует по миру. Его снимки печатаются известными изданиями, он узнаваем и популярен. А я все еще помню его обветренное лицо и заляпанный грязью фургон на Карловом мосту в Праге…

 

История об одном ангеле

Перед моим отъездом в далекую страну, мои друзья подарили мне нежную утонченную фигурку. Эта девушка, то ли из фарфора, то ли из керамики, сидела, поджав длинные ножки, на небольшом, увитом плющом, пеньке. На ней было легкое, открытое платьице, длинные волосы были откинуты со лба, открывая романтичное, задумчивое лицо, а в руках у нее был волшебный шар желаний.

Этот шар действительно был непростым. Как выяснилось позже, под определенным углом он переливался всеми цветами радуги, и создавалось ощущение, что дело не в том, что он просто отражал свет. Он светился сам по себе. А на спине у девушки были крылья, самые настоящие крылья. Они просто возвышались за ее спиной и выглядели вполне естественно. Мои друзья сказали, что это – Я. Такая же романтичная, немного рассеянная, задумчивая девочка, все еще, независимо от своих прожитых лет, верящая в чудеса. Я взяла ее с собой, эту нимфу-ангела и поселила в спальне, неподалеку от своей кровати.

Как-то после очередного скандала с моим ревнивым Ромео, когда я лежала, закусив нижнюю губу, и старалась не расплакаться, чтобы не пугать своего сына, я услышала странный звук. Звук падающих крыльев… Я взглянула на полку, где стояла моя нимфа. Она все так же клонилась к шару, шар все так же переливался всеми цветами радуги. Но чего-то не хватало… Неуловимо и бесповоротно что-то изменилось в ее облике. Она выглядела беззащитной и вовсе не такой уж и волшебной. Просто девочкой, сидящей на ветке большого дерева. Мне стало нехорошо, а ладошки мои покрылись предательским холодным липким потом. У нее пропали крылья. Она просто сбросила их. Ей было страшно, холодно и неуютно в этом доме…

Я перевезла ее в дом к Анабасу. Он лежит, запрокинув лицо, задумчиво глядя на мою девочку с шаром, и лениво слушает мои жалобы:

– Эта девочка, с прозрачным шаром желаний. У неё отвалились ангельские крылья. Ее профиль все так же тонок, и руки трепетны и прохладны, но теперь она не похожа на моего ангела, она просто девочка с прозрачным шаром.

– Она все еще ангел и будет им всегда. Так же, как и ты, марсианская пришелица.

– В моих волосах появились седые пряди, с тех пор как я здесь. Я старею?

– Понятие старости к тебе не относится. Ты пришелица, просто сбросишь шкурку и улетишь.

Я опять ничего не поняла. Зачем он со мной?

 

Как Ана встретила Анабаса

За полтора года до этого разговора мы с моим Ромео пошли в гости. К одной весьма экзальтированной особе. Ах, каким же приятным был тот вечер! Она праздновала свой день рождения, и я была счастлива вырваться из дому, лишь бы увидеть живых, счастливых, расслабленных людей, а не вечно напряженное, недовольное лицо моего Ромео.

Наши с ним отношения становились все хуже и хуже, и все мои попытки хоть как-то растопить лед, ни к чему не приводили. Тучи постепенно сгущались, и мне все чаще и чаще приходили мысли о приближающейся неясной опасности.

Но в тот вечер я была весела и ощущала давно забытую легкость в мыслях и теле. За столом собралась разношерстная компания. Напротив меня сидело две пары. Женщины были крикливы и ярко накрашены, а мужчины – молчаливы и снисходительны. Одинокая девушка таинственной роковой внешности по имени София по левую сторону и спокойный светловолосый мужчина неопределённого возраста – по правую руку. По всей видимости, хозяйка дома специально позвала их обоих, чтобы познакомить.

Мне всегда сложно было описывать его внешность. Есть такие люди, внешность которых всегда будет какой-то неопределенной: как японские акварели, где любой новый мазок дает новое ощущение картине в целом. Казалось, выглянет солнце и его глаза подсветятся голубым, даже васильковым каким-то оттенком. А если сумерки или серость какая-то дождливая, так и взгляд как-то особенно грустен и сер.

Роста он был среднего, но крепко сбит и производил впечатление добротно сколоченного шкафа: небольшого, но надежного, на века сделанного заботливыми и умелыми руками. Я описываю его внешность так подробно по одной причине – впоследствии этот человек сыграет судьбоносную роль в моей жизни, роль, которую ему было предначертано сыграть очень давно, тысячу снов назад.

А здесь и сейчас он просто сидел рядом и смотрел мне в глаза. Если бы я встретила его в толпе, то, скорей всего, не обратила бы внимания. Он определенно не был высоким атлетичным брюнетом, но, глядя на него, меня почти сразу охватило чувство, что мы с ним из одного древнего племени, одного поля ягоды, два мятущихся странника, беспокойные сердца.

Да и имя у него было странное. То ли ник, то ли кличка, что-то сродни тем словам и названиям, когда ни одна толковая ассоциация в голову не приходит. Его звали Анабас. В его стране это считалось совершенно нормальным – назвать сына таким именем, а для моих ушей оно звучало несколько непривычно.

Но наши имена перекликались, Ана и Анабас, мы сразу это поймали. Поймали и прислушались. Друг к другу.

Он сказал, нетерпеливо и нервно поводя ноздрями в мою сторону:

– Откуда ты свалилась, бестия? Вид у тебя высокомерный и такой, как будто бы ты случайно пришла сюда, да все ждешь, когда уже кто-то из собравшихся хотя бы одну фразу бросит, достойную твоего внимания.

Я слегка оторопела от такой наглости и не сразу нашлась, что ответить. После этой встречи мы долгое время не виделись, и я уже стала забывать своего нового знакомого, как вдруг однажды раздался телефонный звонок.

Я подняла трубку и услышала его хрипловатый голос:

– Ана, как ты? Я хочу показать тебе кое-что.

– Я буду готова минут через десять, – судорожно натягивая джинсы и футболку, ответила я.

Он привез меня к себе домой. В дом, который построил Джерри. В тот самый дом с башенками и окнами на все стороны света. Я зашла туда в первый раз, не имея ни малейшего понятия о том, что совсем скоро я буду здесь жить. А тогда, в тот первый раз, я зашла туда и обомлела.

Представьте себе комнату с шестью окнами по кругу. Свет заливает комнату со всех сторон и кажется, что она плавает в солнечных лучах. Света очень много днем, а вот вечером его всегда не хватает, и хочется зажечь свечи. На стене напротив меня висит картина. Стыдливо опустившие свои головки полевые ромашки, как будто что-то знают, но не хотят говорить и хранят эту тайну упорно и таинственно. Часы, они же барометр, они же показывают лунные фазы.

Анабас ориентируется по ним, стоит ли впадать в очередную меланхолию или до полной луны все еще далеко. Странное томление духа испытывает он в полнолуние. Мерещатся ему дальние страны, те, где он еще ни разу не побывал, а еще другая его жизнь, где нет места рутине, жизнь, полная приключений и путешествий.

В эти ночи он садится у окна и тихонько подвывает, обнажив передний ряд острых зубов. Это даже не меланхолия, это особое состояние, что-то вроде перезагрузки, накопления энергии. В эти моменты у Анабаса формируются намерения, из туманных облаков неясных желаний и предчувствий проступают четкие линии будущих действий.

В углу стоит кресло-качалка, куда можно усесться, подобрав под себя ноги и, укрывшись теплым пледом, читать книгу. В правом углу комнаты стоит камин, на его полочках странным образом уживаются: зебра из далеких островов, шаман с палочкой для прикуривания, железный хворост с двумя индейцами в старинных головных уборах и ангелочек из материи польского происхождения.

Венчает весь этот эклектический микс картина хорошо известного в узких кругах художника из Голландии. Картина чудная: две фигуры, мужская и женская, уходящие вдаль, за горизонт. Они идут по узкой улочке старинного городка, по бокам стоят скособоченные дома с разноцветными черепичными крышами. Вся картина: и небо, и дома, и дорога, и фигурки, сделана разноцветными мазками – рыжими, зелеными, розоватыми, голубыми… Кажется, что картина светится. Сама по себе, независимо от освещения, она излучает свет.

Полка с книгами по правую руку от камина сделана руками хозяина. Немного рубленная, с четкими, слегка грубоватыми линиями, тем не менее, отлично вписывается в общий стиль. Книг на ней огромное множество и тематика самая разнообразная. От метания ножей до рассказов о том, как правильно доставить удовольствие женщине, от упражнений с гантелями до сказок для самых маленьких.

Наверху полки стоит огромная пузатая ваза, почему-то овальной формы. Как я узнала позже, эта ваза – своеобразное напоминание о груди одной бесславно пропавшей в горах на юге Польши, где-то в Бескидах, девушки с травяным именем Люцина. Когда-то Анабас крутил с ней роман. Дело было давнее, о девушке давно забыли, а вот о размере её груди знают до сих пор все домочадцы и приходящие гости. Он очень любит вспоминать ее грудь и рассказывать о ней, указывая, многозначительно щурясь при этом, на вазу.

Рядом с вазой – плетка, которой никто никогда никого не бил. Но она лежит. Рыжая и длинная, как затаившаяся на ветке дерева змея, свесив длинный свой хвост вниз.

Рядом с плеткой стоит полосатый конь, а за ним – ящик с коллекцией ножей, которыми опять же никто не пользуется. Когда приходят друзья, а количество выпитого вина становится достаточным, они хватают эти ножи, сабли и луки и фотографируются. На фотографиях проявляется их истинная сущность. Что-то древнее и опасное сочится из них. Так, например, крупная нежная девушка выглядит как степная всадница из Булгарских времен, с горящими от ярости глазами, дикая и своевольная.

Среднюю полку украшают нелепые красные часы со стрелками, которые тикают не так, как обычно бывает у часов, а перекатывая звук то вверх, то вниз. У них свой особый цикл, из семи секунд, где каждая секунда звучит по-разному.

В центре средней полки стоит огромный экран ни к чему не подключенного телевизора. Его никто не смотрит. Он просто стоит и ждет, когда времена изменятся и по нему покажут что-нибудь важное. Раз в году, правда, он включается, и по нему смотрят ежегодный показ мод. Но смотрят не как шоу, а как репортаж с далеких островов, что-то далекое и запредельное.

Стеклянное сооружение рядом, похожее на приемную сигналов с Марса, какая-то ваза с дутыми стенками и рядом миниатюрные наушники, тоже из стекла. Там можно поймать мелодию о почтовых карточках из Парагвая. Старая песня, все так же красивая. Рядом стоят огромные черные колонки, из них исходит тишина, которая заглушает звуки машин на улице.

Прямо посредине комнаты стоит японская кровать. Наверное, на таких спали самураи. Она просто сбита из восьми кусков фанеры. У нее низкие ножки и она очень прочная. Как бы подробно я ни описывала эту забавную комнату, всегда остается что-то недосказанное: то ковер с телячьим рисунком, то люстра над кроватью, черная металлическая люстра, тяжеленная, как гиря, о которую все периодически ударяются головами. Она не светит и просто висит, устрашающе раскачиваясь. Но никто и не думает её снимать. Люстра служит для проверки реакции гостей. Крут ты и собран, или растяпа.

На потолке – карта несуществующих на земле континентов. Это просто странным образом размазанная по потолку известка, очертания которой превратили потолок в таинственную карту. Анабас ложится на свою кровать и часами разглядывает потолок, вглядывается в разводы и размышляет, планирует что-то. Может, дальние путешествия, а может, новые рассказы. Однажды он просто взял и переставил кровать с одного угла комнаты в другой. Как будто ощутил неясную угрозу с одного из континентов над головой. На паркете видны царапины от ножек стоявшей некогда там кровати, которые очевидно были пропилены серьезным ритмичным усилием. Анабас был еще тем ловеласом…

Ощущение от комнаты было своеобразным. Казалось, для одних она могла бы быть местом защиты и уюта, а для других – местом опасным и настораживающим, как логово волка. Она жила, она дышала и вертелась своими континентами на потолке, стенами цветов гор Аризоны, картинами цвета зеленой травы, коврами черно-пятнистых абстракций. Она была живой. И ничего, ну ровным счетом ничего, нельзя было предугадать.

В тот же день он поведал мне историю о четырех комнатах в его сердце:

“В моем сердце – четыре комнаты. Комната справа вверху занята моими бывшими женами. Это комната реальности и конкретики. Это реальные чувства и реальные поступки. Там нет места мечтам и иллюзиям, но она светлая и ясная, эта комната. Справа снизу живут мои тревоги. Там роятся беспокойства и страхи. Там леденящий душу холодок задувает свечи и становится не по себе. Там липкий страх вершит свои законы. Это комната борьбы.

Слева сверху живут прекрасные девушки. Девушки, которых я когда-то встречал. Девушки, которые промелькнули, как бабочки. Те, с кем никогда бы ничего серьезного не вышло. Но от воспоминаний о них становится тепло и уютно. Каждая из них пришла в мою жизнь не зря. В назначенное для нее время. Появилась в моей жизни и исчезла, как весенний ветерок. Как крылышко бабочки. Здесь живет мое чувство глубокой благодарности.

Слева снизу живет моя любовь к родным и близким. Здесь родители и друзья, моя дочь. Здесь все неоднозначно. Иногда сюда забредают сомнения и претензии. Иногда я жалею себя или обижаюсь. Здесь также живет прощение. А вот слева сзади, где-то под лопаткой живешь Ты. Рыжий спектр моей души. Мое хорошее Я. Ты чувствуешь меня так, как никто в жизни. Ты – душа моя и мое Альтер Эго. Мы с тобой одной крови, и я знаю, что я тебя знаю. Я встречал тебя. Мы с тобой – дикие пришельцы, в нас бурлят инстинкты”.

Наверное, никогда в жизни еще меня не охватывало такое дикое всеобъемлющее чувство радости! Я каким-то шестым чувством поняла, что спасена. Что он не оставит меня на съедение ревнивому жестокому Ромео, что всё у меня будет ХОРОШО.

Я приподнялась на цыпочки и прошелестела ему в ухо свои самые тайные мысли: “Я знала это. Я чувствую, как ты любишь меня. Любишь преданной волчьей любовью. Такой. От которой скулы сводит. За которую и жизнь отдать не жаль”.

Пришла весна. Я старалась быть дома ниже воды и тише травы, не вызывая никакими своими действиями раздражения Ромео. Ситуация накалялась. Я перестала с ним спать. Я не могла заставить себя заняться с ним любовью. Мне противен был его запах, да и сама мысль о том, что… Я никогда не была успешной в компромиссах с моими чувствами. Я не из тех женщин, которые могут найти привлекательную материальную мотивацию и отдаваться мужчине которого не хотят. Я скорей погибну в борьбе или буду голодать, чем пойду на такое соглашение. Наше совместное проживание постепенно теряло смысл. Ромео худел, страдал и злился все больше. Однажды ранним утром он вошел в мою комнату. В комнате неподалеку спали его дети. Так что кричать я не могла. После короткой борьбы мне все-таки удалось физически выйти победителем. Морально же я была уничтожена, раздавлена, сломлена как березка под ветром. Этим же вечером я перебралась в комнату к своему сыну, запирала каждую ночь дверь на замок и чутко вслушивалась в шаги за дверью.

Месяц спустя, после часа моих стенаний, Анабас сказал: “Собирайте свои вещи. Вечером я приеду”.

Это было похоже на сказку! Тихонечко, чтоб не вызвать ни малейших подозрений, я собрала наши нехитрые пожитки. Мой сын был счастлив, я уже забыла, что он может быть таким веселым. Анабас приехал, пожал руку растерянному Ромео и сказал: “Я забираю их к себе. Появишься где-то на горизонте… Ну, ты знаешь…” И включил холодящую сердце сталь в своих глазах. Ромео отшатнулся и ушел в дом, ссутулившись.

Так мы оказалась здесь, в этом доме. В первый же вечер мы соорудили огромный салат, сели смотреть фильм, и я была несказанно счастлива. Как будто меня выпустили из тюрьмы. Или освободили из заложников. А мой сын, расслабившись, просто уснул рядом с нами на диване, подперев свою еще такую детскую щечку кулаком.

Я жила с Анабасом около двух лет в состоянии хиатуса, в состоянии временных и длинных каникул, когда кажется таким странным наблюдать из окна каждое утро хаотично проезжающие мимо машины, этих вечно куда-то спешащих людей.

Вначале мое безделье было вполне обоснованным. Я потеряла работу, новой пока не нашла. От всех волнений я потеряла также много волос. Когда я стояла под душем, закрыв глаза и ловя капли воды губами, мои длинные светлые волосы целыми прядями сползали по спине и уплывали в трубу. Не знаю, испытывали ли вы когда-нибудь это жуткое чувство. Мне удавалось сохранять оптимизм, но грусть поселялась на дне моих зеленых глаз все основательней.

Пока Анабас не сказал мне: “Хватит вкалывать, отдохни. Восстановись. Гуляй побольше, спи, у тебя каникулы. Стажировка на Земле. Я о тебе позабочусь”.

Я изучала с жадностью этого удивительного человека. Чем больше я его узнавала, тем больше привязывалась. И тем больше казался он мне загадочным и необъяснимым. У меня было стойкое ощущение, что Анабас следовал какой-то своей, уникальной закодированной в его подсознании программе, и никто и ничто не могли сбить его с пути. Еще казалось очень странным, как кот и собака мирно уживались в одном человеке.

Я страшно мерзну. Я всегда мерзну. Наверное, виной всему мои косточки. Хорошо было бы нарастить немного жира и стать похожей на американку, которую совершенно не волнует, нравится ли она кому-то, пусть даже и самой себе. Я ем аспарагус с пармезаном, пью белое вино и ностальгирую. На полую луну я хочу выть. Странное томление струится по моим жилам. Мне хочется выписать, вычленить себя из этого окружения, разрисовать веером разноцветных снов свои дни, зашторить окна, где все время шумят машины и ни о чем не думать. Я слушаю французскую музыку. Она плывет, вкручиваясь в мои мозги витиеватыми звуками-волнами, окутывает меня флером романтики чего-то недосказанного и манящего. У меня быстро отрастают волосы. Как только я схожу к парикмахеру, и она вытянет мне мои пряди, мои волосы вспоминают о своей природе. Через несколько дней они упрямо завиваются и падают на плечи, валятся на глаза, мечутся по подушкам. Я мажу их всевозможными масками, стараюсь восстановить их былую густоту и, похоже, мне это постепенно удается.

Перед тем, как ложиться спать, я подбираю их вверх, чтобы они не щекотали его нос, ведь Анабас опять у меня на макушке, тыкается, как собака.

Марсиане понятия не имели, какова структура волос у землян. Это просто стог сена, а не волосы. От них веет теплом и золотыми переливами.

Я сплю, взяв его за палец. Кот в нем против такого обращения. А собака – ЗА. Кот любит, когда я его тискаю, прижимаюсь к нему всем телом и щекочу за ухом. Он мурлычет и снисходительно разрешает себя помучить. Как только согреется под одеялом, пахнет теплым молоком и волосатым мужиком одновременно и будит во мне первобытные инстинкты.

Собака меня бережет. Разрешает держать за палец во сне, подтыкает одеяло, рычит на тех, кто, по ее мнению, представляет для меня угрозу, это грозный воин – беспощадный к врагам и преданный тем, кого любит. Рядом с ним мне надежно и безопасно. Я под защитой. Меня никто не тронет. Я знаю.

Я никогда не знаю, кого из них увижу вечером. Пес появляется всегда внезапно. Рычит и скалит зубы. Агрессивный, сбитый, под кожей ходят мышцы. Возмущен чем-то. Разозлен и рвется в бой.

Кот вальяжен, сонлив и ленив. Никуда не спешит и готов часами валяться на диване. А еще кот умеет делать массаж и гладит меня по ночам, когда думает, что я сплю.

В первый раз, увидев страшным холодом отдающие глаза собаки, я не могла уснуть. Глаза предваряют какую-то фразу, отдают стальным равнодушным блеском и, не дай Бог, попасться на его пути в этот момент. Разорвет в клочья. А еще страшней – лишит своего общества. И тогда не видать тебе юмора этого странного, затылка пахнущего, и рук этих, волосами покрытых.

Так я и живу. В домике-башенке на краю света, в комнате с окнами на все стороны света. Рядом со мной непознанное, непрочитанное, загадочное создание. То ли пес, то ли кот, то ли мужчина. Мой друг. Мой любовник. Мое, сама не знаю что… Бультерьерий оскал, чеширская улыбка… Вааааажное…)))

Именно тогда я и стала писать эту книгу. Не торопясь, зорко вглядываясь в каждое слово, боясь упустить что-то важное.

Дни плелись как кружево… Наступила осень, а за ней и зима. Волосы понемногу отросли и скоро стали еще длинней и гуще, чем были до этого. Он любил укрываться ими. Как прозрачным невесомым покрывалом. Укроется и смотрит сквозь него на солнце. Я полюбила готовить. Выбирала рецепты, заранее зная, что все равно сделаю все по-своему.

Непередаваемым удовольствием было выбирать продукты. Каждый пункт моего длинного списка должен был быть на своем месте. Тыквенный баварский суп с ароматным беконом, плов из баранины, а эти салаты! Я обрела доселе невиданный вкус к приготовлению еды и стала воспринимать это, как священное действо, сродни медитации. Уже с самого утра я думала о том, что буду готовить. Обожала выложить разноцветные овощи на стол, а потом острым ножом медленно резать их на дольки, крошить на кусочки или просто рвать руками сочные яркие листья салата. Погружать пальцы в оливковое масло, проводить кончиком языка по краешку блюдца, выдавливать сок из лимона, наполнять кувшин водой и бросать туда свежие листья мяты. Нюхать собственноручно приготовленный лимонад. Чувственное удовольствие.

Думаю, приготовление еды было для меня своеобразной терапией, уходом от сложной и гнетущей реальности, отзвуки которой все еще отзывались в моем теле тревожными всполохами.

Я много занималась спортом, может быть, даже слишком много. Так как работу по специальности мне найти не удалось, я стала преподавать йогу. А еще бегать, помогать другим женщинам худеть, и приводить в порядок фигуру.

Я стала замечать, что мое тело изменилось. Оно стало еще более упругим и сильным, и когда я шла, я ощущала, как под моей кожей плавно переливаются мышцы. Как у пантеры.

Это чудесное состояние – когда ты предоставлен сам себе. Это небывалая свобода выбора – чем заниматься весь день, как его спланировать, этот только твой, еще один день из твоей жизни.

Некоторое время я испытывала понятное чувство вины. Называла себя лентяйкой и волновалась по поводу полной потери профессиональных амбиций. А потом это прошло. Я была совершенно счастливой в этом новом для себя состоянии. Мое сладкое ничегонеделание, мое dolce fare niente дало мне такое глубинное осознание своих истинных желаний, которого я вряд ли бы добилась когда-нибудь, пребывая вместе со всеми в колесе суеты и каждодневных забот.

Моя романтическая суть жила в полном ладу с самой собой. Моя бизнес-леди все еще периодически выскакивала из-за угла и помахивала пальчиком: мол, как не стыдно тебе бездельничать? Но романтичная особа уже была сильней. Низким вкрадчивым голосом, который даже и не думал куда-то спешить за своей хозяйкой, внушалась мысль, что спешить-то в сущности некуда и незачем, и все цели и пути – суть одно и то же.

Кроме того, я обнаружила еще одно свое качество – я вполне гармонично чувствовала себя в полном одиночестве. Мне всегда было чем заняться, и я совершенно не понимала людей, которые жаловались на скуку. Я вязала красивые причудливые шарфы, могла целый час пить кофе у окна и смотреть на меняющие цвет деревья. Деревья всегда вели себя по-разному.

Весной они наполнялись насыщенным соком, выпрыскивали наружу зелеными листочками и шаловливо заигрывали с ветром, подставляя свои ветви прохладным дуновениям. Летом они затихали, когда стояла жара, хотели пить и стояли ровно, не шелохнувшись, экономя каждое свое движение в надежде напиться блаженной влаги.

Осенью деревья за окном были особенно красивы. Они величественно стояли, покачивая разноцветными ветвями и даря прохожим и тротуару яркие листья. Я любила сощурить глаза и наблюдать сквозь полуприкрытые ресницы эту чудесную игру солнечных бликов, которые забавно щекотали мой нос и заставляли чихать. Зимой деревья спали. Укрытые толстым слоем снега, тихо дожидались весны. Я никогда особо не любила зиму. И не потому, что холодно. А просто потому, что зимой я не могла гулять долго. У меня были с детства слабые бронхи, и я должна была их беречь.

Помните ту девушку, которая была на том самом дне рождения, где я встретила Анабаса? Та, которая в основном молчала и производила впечатление то ли шамаханской царицы, то ли просто такой, себе на уме, особы? Софи, сидевшая рядом со мной и строившая глазки Анабасу? Она была брюнеткой, с полуприкрытыми длинными ресницами глазами. Казалось, она всё время наблюдает из-под них, как из-под занавеса, думая, что никто не замечает и не чувствует ее взгляда. Взгляд, между тем, был колючим и каким-то неуютным. Анабас как-то сказал, что прямо по холке пробегает холодок от такого взгляда. Она пыталась казаться эдакой душенькой, охотно поддерживала разговор. Но что-то в её манере держаться и в особенностях её речи давало понять, что перед вами – непростой фрукт. В тот вечер она сидела с прямой спиной и наблюдала. Как оказалось впоследствии, Софи выбирала “жертву”.

Она была родом из далекого маленького городка Сербии. Ее родители разошлись, когда она была совсем малюткой, воспитывала её бабушка. Она-то и научила Софи всем премудростям колдовства. Не для того, чтобы Софи пользовалась этими секретами, но имела их ввиду, так сказать.

В тот вечер её взгляд упал на Анабаса. Анабас, со всей своей слегка бандитской внешностью, производил впечатление человека заботливого, надежного. С таким не страшно. Ясно, что в беде он не оставит и женщину не обидит. А еще в нем была какая-то странно несоответствующая его возрасту и жизненному опыту наивность, которая проявлялась самым забавным образом.

Например, как только Анабас замечал где-то жалостливые просьбы помочь какому-то ребенку или девушке, лучше всего блондинке, он сразу же перечислял деньги куда нужно, принимая заранее и не тревожась тем фактом, что может быт обманутым. Такая вроде бы ценная и милая черта, на самом деле могла сослужить ему плохую службу. Вот за неё-то и уцепилась Софи.

Есть женщины, которые все, даже самые искренние чувства, подвергают некой калькуляции и рассматривают любые отношения под призмой практичного применения. Я размышляю об этом сейчас, сидя под уютным абажуром, в конце ноября, спустя почти два года.

– А чем я лучше? – вот вопрос, который меня волнует. Я, со своим дурацким идеализмом и нереализованными девичьими инфантильными мечтами, имею огромные шансы вляпываться в идиотские истории. И вляпываюсь.

Анабас, в отличие от Софи, свято верил, что отношения могут быть легкими и ненавязчивыми. А секс может быть просто так, для здоровья. И что в жизни совсем не должно быть никаких сложностей, тем более связанных с обещаниями вечной любви и верности. После сотрясавших его душу личных катаклизмов, самое последнее, на что он был способен – это еще раз войти в одну и ту же реку и связать себя узами брака. Анабас страстно желал легкости бытия…

Софи была диаметрально противоположного мнения. Через общих знакомых она детально прояснила для себя картину жизни Анабаса и решила действовать.

Фигурой она походила на знойную латиноамериканку. Достаточно длинные ноги, пышные округлые бедра. Софи была очень секси. Она использовала сексуальные маневры для реализации своих целей. Она тщательно дозировала эротику в их отношениях, оставаясь прагматичной и выдавая маленькую дозу нежности, ласки, любви.

Идя к ней на свидание, Анабас ощущал, как чья-то мягкая лапка сжимает его горло, и чувство тревоги ненадолго поселялось в нем. Запах пыльных старинных театральных штор в её доме навевал тоску. Казалось, потеряй он бдительность – и его с головой накроет тяжелым удушливым занавесом, где нет места романтике и легкости, а есть только рутина и глубокая скука…

Примерно через месяц таких отношений Анабас решил, что с него хватит. Софи к тому времени произвела нужный подсчет и пришла к мнению, что из него выйдет неплохой муж, если его удастся кое-где подправить. Она все ещё не разрешала ему никаких эротических вольностей. Как будто секс мог явиться только достойной наградой за какие-то усилия. Анабас понимал, как хороший пловец, попавший в волну, что волна сильней его и что он “слегка допрыгался”. Что шутливо оттуда не выйти, что ходы должны быть очень четкими и парадоксальными, чтобы вырваться из этого омута. Он осознавал, что сам полез плавать и дразнить стихию, что выгрести не выходит. Он чувствовал, что его накрывает. Как мужчина несведущий в настоящем колдовстве, он нашел дурацкое и парадоксальное решение. Подхватив под мышку юную блондинку, он сбежал на каникулы в экзотическую страну, оставив Софи мучиться в догадках. В табличке Софи случилась непоправимая ошибка. Анабас вылетел пробкой из её расчетов, и всё никак не удавалось его вернуть на то же место.

Софи была в гневе. В страшном гневе. Она устроила истерику. Грозила разбить ему жизнь. Потом вдруг затихла и исчезла с горизонта. Передала Анабасу старинную книгу о метании ножей через общих знакомых. Анабас по приезду встретился с Софи ещё один раз. Ему всегда казалось, что другой человек не может быть настолько циничен и жесток, что мстить продуманно могут только инквизиторы. Анабас вообще был весьма вольнодумен. Его ценности варьировались в зависимости от настроения и текущей ситуации. Он плыл по волнам трансерфинга и смотрел, куда его вынесет. Этим он был мне всегда очень симпатичен. Софи была женщиной рациональной.

А еще – он унизил её, может быть, сам того не желая. Унизил настолько, что она превратила свои шикарные темные волосы в пережженный дешевый блонд. Чтобы хоть как-то походить на девушку его мечты.

Анабас получил книгу о метании ножей одним из зимних вечеров. Софи передала её через общего друга. По странному стечению обстоятельств друг возил эту книгу пару недель у себя в машине. Софи пару раз на дню доставала его просьбами поскорей передать книгу законному владельцу. Друг отмахивался нехваткой времени. Пока, как-то, прямо посреди выходного дня, спускаясь по лестнице в собственном доме, не покатился с неё кувырком, по дороге чуть не отбив парочку жизненно важных органов. Его жена, не понаслышке разбираясь в плохих и вредных потоках энергий, решила, что парня, попросту говоря, сглазили, порчу навели. Лечила – отпаивала травами, да так всё серьезно и далеко зашло, что на работу он пару недель вообще не появлялся. А когда появился, первым делом помчался к Анабасу отдать книгу.

Обо всем об этом Анабас услышал от жены друга. Но было уже слишком поздно. Книга стояла на полке в его комнате и периодически он её пролистывал.

Я любила наблюдать за ним. Как он читает, нацепив на нос очки, внимательно вглядываясь в строки. Потом прикрывает глаза, откидывается на спинку кресла и размышляет. Он не любил торопиться. Он жил в своем, ему одному ведомом ритме, где всегда было время и для раздумий, и для неспешных решений, и для сладкого спокойного сна…

Сон был его маленькой религией. О том, как спал Анабас, можно написать очень много. Мало того, что в его ассортименте были несколько одеял разного калибра, расцветки, ощущения на пальцах и на ощупь, по весу, и по мягкости-жесткости. Еще – специальные мягкие очки от света, если захочется подремать днём, наушники от лишних громких звуков, подушка с совиной физиономией, яркая и уютная. А еще – подборка спокойной музыки, мягкий свет ночника, ну и знаменитая кровать-фанера, конечно.

Как бы ни была я бодра, но стоило мне увидеть, как Анабас укладывается в кровать и начинает свои ритуалы, я тут же лезла к нему под бочок и молящим взглядом просила приютить. Он приоткрывал полог одеяла, я ныряла в это тепло и… начиналось чудо засыпания. От природы мое сердце бьется слишком часто. Еще в детстве доктора говорили, что мое сердце – небольших размеров. Как у птички. Пугливое, ранимое и трепетно относящееся к любым неожиданностям.

Поэтому нормальный ритм моего сердца всегда чуть-чуть более торопливый, чуть-чуть более беспокойный. Когда я прижималась к теплому боку своего визави, постепенно, незаметно от меня, мое частое дыхание становилось все реже и спокойней, сердечный ритм выравнивался, и я улетала в блаженную страну снов.

Мои сны далеко не всегда были радужными и приятными. Иногда меня все еще охватывает то странное чувство потери и пустоты, которое настигло меня в момент моего расставания с мужем, и до сих пор еще не отпустило окончательно. Представьте себе: Вы едете на поезде, вагоны перестукиваются колесами, Вам уютно, и тепло и Вы точно знаете пункт своего назначения. Вы решаете подремать, так, слегка, закрываете глаза и внезапно погружаетесь в глубокий, беспробудный и тяжелый сон.

Еще во сне Вас охватывает непонятное чувство тревоги и беспокойства, но Вы решаете не обращать внимания и крепко спите. Что-то снаружи, в реальном мире явно происходит. Но у Вас нет сил открыть глаза и проснуться. Вдруг – резкий толчок, поезд остановился, заскрипели тормоза, и наступила тишина. Вы открываете глаза и с ужасом обнаруживаете себя сидящим одиноко на каком-то незнакомом полустанке, рядом ваш чемодан, а вот поезда нет. Как нет и тех людей, которые ехали вместе с Вами. Вы одни, как перст. Никому вокруг нет никакого дела до Вас и ваших страхов. Липкая гадость копится за воротом рубашки и каплями стекает по спине. С тех пор Вам никак не удается вернуться в свою прошлую жизнь. Как будто её никогда не существовало. Бейся головой о стену, вой на луну – всё тщетно! Более того, Ваши попутчики, те, кто был для Вас самыми близкими людьми, даже не хотят Вас слышать. Они всячески избегают Вас. Как будто наказывают за то, что Вы глупо проспали свою станцию.

Примерно такие чувства я испытываю вот уже более трех лет. Вначале это ощущение полнейшего сюра приходило ко мне только во сне. А теперь случается и наяву. Вот иду я куда-то – вся такая успешная, у меня есть любимый муж, веселый ребенок, работа и друзья, родители и сестра. Я вся легкая и светлая, бегу куда-то, стучу каблучками, предвкушаю встречу со своими любимыми…

И вдруг… Какой-то серый, неродной мне город, какие-то чужие люди, не по годам серьёзный сын рядом, я вся – какая-то слишком озабоченная, с вертикальными незнакомыми морщинками в уголках плотно сжатых губ… В душе тоска, непонимание – как мы сюда попали??

Где я, и почему одна?? А потом, липким ужом, проползает мысль: ты давно уже не там, ты на другом конце земли и ЭТО сейчас – твоя реальность. Я – одинокая мама с ребёнком в чужой стране, у меня нет моего мужа, нет его родного запаха и теплых глаз. Я все это как-то потеряла, безвозвратно. Как в том самом страшном сне с кровавыми следами на песке. Мне просто физически больно, я телом ощущаю, как тяжела моя потеря. Говорят, время лечит. Я не могу сказать пока ничего наверняка. Я просто должна жить. Ради себя, своего сына, ради жизни.

И я улыбаюсь. Вы же знаете, я всегда улыбаюсь, чтобы ни случилось… Мои губы вылеплены таким образом, что их уголки моментально ползут вверх, как только я улыбнусь. А это разом меняет настроение у всех вокруг. И я сама становлюсь от этого счастливей. И на некоторое время забываю обо всех неприятностях.

Вот так мы и жили. Сезоны за окном сменяли друг друга, и мне казалось, что так будет всегда. Как в сладком сне, как в вязком кисельном озере, где день идет за днем и все остается совершенно одинаковым. Чтобы ни происходило вокруг, в том, отделенном от нас стеной наших фантазий, снов и мечтаний, мире.

Но я начала наблюдать странные вещи. Анабас иногда ни с того ни с сего устремлял взгляд вверх и задумывался на долгие-долгие минуты. Когда я пыталась отвлечь его от раздумий, он как-то дико поводил плечами, как будто на холке у него росла шерсть, и улыбался мне шальной улыбкой, больше похожей на оскал. А еще, как-то раз, когда мы играли в теннис, к нам подбежали две собаки, игриво виляя хвостами. Вдруг она из них, с радостным визгом бросилась к Анабасу и принялась лизать его и прыгать на грудь. Казалось бы, что здесь необычного? Да вроде бы ничего, если не считать того факта, что собака эта была ни кем иным, а бультерьером, серьёзной и злобной бойцовской собакой, которая не то что на грудь дружелюбно прыгать, а вообще ни к кому подлизываться обычно не желает.

Иногда я опять заводила свою протяжную и тоскливую песню о том, почему бы ему не согласиться, что мы просто-таки созданы друг для друга. Я действительно в это верила. Надо сказать, когда я что-то говорю, обычно я в это свято верю. Именно в тот момент, я верю, что я действительно это чувствую. У нас действительно было очень много общего. Вкусы к музыке и книгам, ритм жизни, нам никогда не было скучно вместе, и мы всегда и в любую минуту получали удовольствие от компании друг друга.

Кроме того, я относилась к нему совершенно безусловно, может быть потому, что он спас меня от опасности и навсегда остался в сердце моим героем. А, может быть, потому, что мы наверняка уже не одну жизнь были вместе. До того были похожи наши души и до того тонко и верно чувствовали мы друг друга. Доходило до смешного. Вот сидит он и думает, где же его очки. Он вечно совал куда попало свои вещи и мне приходилось их искать. Сидит, думает, молчит, брови насупил. Я подхожу и молча ему очки протягиваю.

Вначале он удивлялся дико, не верил и говорил, что я колдунья, инопланетянка, Бог его знает, что такое. А потом, со временем, привык, стал доверчивей к этому относиться, прислушиваться к себе больше и внимательней быть к сигналам своего тела и души. Наше путешествие с ним было увлекательным для обоих. До встречи с ним я и представить себе не могла, что отношения мужчины и женщины могут быть такими. Легкими, светлыми, ненавязчивыми, поддерживающими своей заботой и вниманием, постоянным участием.

Я искренне желала, чтобы эта история наших с ним отношений продолжалась долгие годы. Но подсознательно я знала, что это не навсегда. И Ана, и Абигэйль встречали своего Анабаса всего раз в жизни. В моменты смертельной опасности. Анабас был призван помогать сбившимся с пути, тем, кто отчаянно взывает о помощи. Он брался из ниоткуда, приходил со своим планом по спасению заблудшей души и домом, где можно было бы переждать бурю. Он окружал заботой и каким-то упорядоченным образом жизни, который помогал упокоиться, накопить силы и восстановиться после эмоциональных потрясений. Но, тем не менее, он не был моим Мужчиной. Наверняка, он был бы отличным Другом на всю жизнь. Но вряд ли мог бы стать мне хорошим мужем. Какая-то часть его сознания рвалась куда-то, он рассказывал о дальних странах, о далеких берегах, о том, как он купит дом где-нибудь в теплой стране и заживет в своё удовольствие.

Меня он в свои планы не включал. Никогда. За эти два года я просочилась в него, наши души и тела переплелись, как корни двух деревьев, я была совершенно необъективна и периодически смотрела на него, как он выражался, слишком уж влюбленными глазами.

Сложней всего было то, что я читала его мысли. Практически всегда. Я знала, о чем он думает. Это проклятье или дар? – думала я.

Моя эмпатия, мой талант понимания чувств и эмоций других людей и желание оказать им поддержку – это две стороны Луны. Да, я могу успокоить, я понимаю чувства другого человека и могу с легкостью проникнуться его эмоциями, а, значит, помочь ему. Но для меня иногда это было непосильным бременем. В случае с Анабасом я бы предпочла вообще ничего не считывать, не знать, о чем он думает и просто принимать на веру то, что он говорил. Слишком больно и горько бывало видеть и чувствовать правду. Ведь всегда проще закрыть глаза и жить в мире из придуманных грез. Я очень долго не желала принимать тот факт, что совсем скоро нам придется расстаться. При мысли об этом, на мои глаза наворачивались слезы, и я готова была сделать все что угодно, лишь бы этого не произошло.

Пришла зима, а с ней очередное полнолуние. Мы бродили по парку. Зима выдалась снежная, много птиц сидело низко на ветвях, и я очень любила разглядывать их яркое оперение. Мы шли по тропинке, я ушла немного вперед, а когда оглянулась, увидела странную картину. Анабас стоял напротив дерева и смотрел каким-то затуманенным, мутным взглядом на сидящую на ветке птицу.

Его глаза приобрели доселе невиданный мной оттенок. Они стали мутно зелеными, совершенно дикими в своей природной неприкрытой жадности. Анабас смотрел на птицу, и в уголках его рта вдруг стали проступать клыки. Мне стало жутко. Я остолбенела. Я не знала, бежать мне от него или к нему, спасать несчастную птицу. Через несколько минут он встрепенулся, вытер проступивший пот со лба и улыбнулся мне какой-то жалкой, виноватой улыбкой. Домой мы пришли молча, и я сразу же ушла спать.

С тех пор я жила в двух реальностях. С ужасом и тревогой ожидала увидеть что-то неожиданное. По ночам часто просыпалась в поту и шла в его в комнату. Вглядывалась в его спящее, спокойное лицо и убеждала себя, что все это мне померещилось. Или я увидела дурной сон. А иногда мне казалось, что я просто сошла с ума от пережитых потрясений. Когда я как-то вскользь заметила, что, похоже, я немного не в себе, Анабас как-то совершенно спокойно и добродушно ответил, что, мол, наконец-то до тебя дошло.

Я верю, что все встречи в нашей жизни не случайны. Что мы друг для друга – зеркала и учителя. Мы все время учились чему-то друг у друга. Он у меня – способности чувствовать себя и других, я у него – способности жить осознанней и последовательней. Он в шутку называл меня Кармен и роковой женщиной. Нам часто не хочется слышать о себе то, что в глубине души мы просто не хотим принимать. Мы можем прожить всю жизнь, закрываясь и отстраняясь от той горькой и не всегда приятной правды.

Я уже говорила, что Бог наградил меня харизмой и сексуальностью. Всю мою жизнь за мной увивалась свита из бывших друзей, несостоявшихся любовников, потенциальных мужей… Женщины могли бы запросто пожать плечами и, скорчив гримасу, заметить, что я бешусь с жиру. Вам знакомо такое выражение? Это когда у тебя вроде бы все есть, чтобы быть счастливой, а ты жалуешься и скулишь. Хотя со стороны картина может быть совершенно замечательной.

Так вот. Это моё качество, как ни странно, до сих пор не сделало меня счастливой. Я искала. Того, единственного, я страстно желала семью, постоянных отношений. Но… стоило мне встретить действительно достойного мужчину, который просто намеком давал понять, что хочет серьёзных отношений, я внезапно даже для самой себя отказывалась принять тот факт, что это влечет и с моей стороны какие-либо рамки, ограничения, обязательства, в конце концов. Ответственность за происходящее. В итоге я убегала. Как только ощущала эту опасность. И привлекала либо мужчин, которые сами были не настроены на серьёзное и разбивали мне сердце. Либо тех, кто просто этого не видел, в силу либо недостатка опыта и неумения распознавать такие тонкие моменты женской психики.

Эти рьяно кидались на амбразуру или действовали хитростью, чем и объясняется парочка моих всё-таки свершившихся браков.

От остальных предложений руки и сердца я просто сбегала. Сбегала, как только видела этот характерный взгляд и ощущала страх под ложечкой, что вот оно, всё – тупик.

Поэтому я не была счастливой, несмотря на вереницу ухажёров. Шли годы, я всё также верила в романтическую любовь и всё также оставалась красивой. При этом я не подозревала о масштабах совершенных мной разрушений. Я со всеми пыталась дружить. Я действительно всегда хорошо относилась к мужчинам. С уважением и пониманием, как сообщница.

Я знала, как сложно им приходится с нами, женщинами. Но практически всегда, не подозревая об этом, я будила в знакомых мне мужчинах бурю эмоций. Их затягивало, как в воронку, в мои силовые линии, в моё поле. Стоило им заглянуть в мои глаза. Услышать голос. Почувствовать запах. Ощутить моё душевное тепло. Дружить они не хотели. Ну, или почти не хотели. Принимали и смирялись с этим фактом, когда понимали, что ничего другого им не светит. Негласно присутствовала опасность со стороны мужчин. Ревность, предательство и даже жестокость. Как произошло у Абигэйль с Хаггаром, как произошло у меня с Ромео. Я много передумала после свершившегося и старалась понять, где и когда я совершаю ошибку, снова и снова, из жизни в жизнь притягивая похожие ситуации.

До меня постепенно начало доходить, что скорей всего в отношениях я не была честной до конца. Прежде всего, сама с собой. И со своими партнёрами. Я никого не хотела обманывать специально. Но иногда получалось так, что вольно или невольно, я ранила чувства и разочаровывала их. Я понимаю сейчас, что мне следовало быть более открытой и прямо говорить, что меня не устраивает в отношениях, а не прятать голову в песок, как страус, и не терпеть до тех пор, пока вдруг одним прекрасным днем моё накопившееся раздражение взрывается и вызывает разрушения вселенского масштаба. Я менялась. Внутренне становилась более осторожной и внимательной к другим, старалась не давать ложных обещаний. Внутри меня начали происходить какие-то процессы, какие-то изменения, дававшие мне надежду на более осознанный подход к моим отношениям в будущем.

Опыт с Ромео научил меня, что не стоит так слепо доверять человеку, что нужно вначале хорошенько приглядеться, испытать его в ситуациях, а потом уже принимать относительно его какие-то серьёзные решения. Вам может показаться это наивным и глупым, ведь я давно уже не маленькая девочка. Но, как я говорила раньше, во мне живет неисправимая идеалистка, и я до сих держу у себя под кроватью сундук с одежками для кукол. Вера в доброго рыцаря въелась мне под кожу. Ромео помог мне избавиться от многих иллюзий, и от этой – в том числе. Ещё я поняла, что мужчина может быть жестоким. И что я должна быть с ним честной и осторожной. Я училась говорить правду. Я всему училась заново…

Вот почему мне было так хорошо с Анабасом. Он знал меня как никто другой, мы дошли до такой границы близости, которая начинается только там, где заканчивается любое позёрство, где отбрасываются любые маски. Где нет места притворству, и человек предстает перед тобой во всей своей первозданной не совершенности, ранимости, обнаженности. Иногда испуганный, иногда глупый, порой беззащитный. Анабас никогда не говорил мне, что любит меня. Он просто делал. Заботился обо мне, вдохновлял, поддерживал, журил, если я была не права. Не мог подолгу злиться на меня. Он жил мной. Моими мечтами, моими сомнениями и моей верой. И как я после этого могла его не любить?

На самом деле, самым сложным для меня в наших с ним отношениях, было научиться безусловной любви. Любви без ожиданий и претензий. Любви без веры и надежды на продолжение и взаимность. Мы так часто и подолгу обсуждали невозможность совместного будущего, что я сама, исподволь, начинала верить в это. Анабас всерьёз считал, что я совсем скоро встречу именно его, Своего Мужчину и мне нужно быть готовой к этому.

Я смеялась над ним. Мне все это казалось полной нелепицей. Учитывая тот факт, что я постоянно сравнивала всех окружающих меня мужчин с ним, и ни один не выдерживал сравнения, марево приближающегося будущего жениха меня просто смешило и забавляло. Кроме того, меня сложно было “потянуть”. Мою жизнь, внешность, прошлое, будущее, весь мой флагманский вид…

Для среднестатистического парня, скорей всего, я стала бы непосильной ношей. Анабас знал об этом, и умело “отстреливал” незадачливых претендентов при малейшей попытке вторгнуться в моё пространство. Это стало своеобразным тестом на мужественность. А возьми-ка справься с ситуацией, возьми-ка на себя ответственность, раз так уж нравится девушка. Пока никто не справился… Тем не менее, совсем скоро наступил день, когда мне пришлось всерьез задуматься над своей самостоятельностью.

Как я уже говорила, Анабас никогда не ревновал меня. Когда нам повсюду мерещатся корабли с алыми парусами и принцами на борту, мы можем сколько угодно рассуждать о своих поисках, но долгий период застоя, даже в комфортных теплых водах, должен наконец разрешиться выходом в чистые воды.

Всю свою жизнь я чувствовала, как часто мне было сложно определить ту тонкую грань между реальностью и миром моих фантазий. Фантазии вплетались в мою жизнь, причудливыми завитками украшали мои сны, влияли на мое отношение к реальным, не придуманным событиям. Мы все смотрим на мир через призму своих реальностей. Самым любопытным занятием для меня есть наблюдение за людьми. Наверное, никогда не перестану удивляться, какое огромное количество миров и историй, опытов и полетов, боли и счастья вокруг.

Картина над нашим камином – пара, уходящая вдаль. Он поддерживает её под локоть, и они бредут куда-то, под темно-оранжевые крыши домов, туда, в сиреневое небо, в далекую даль…

Анабас сказал мне, что подарит мне эту картину, как только мы разъедемся. Ещё он подарит мне узкую девичью кровать, на которой я сплю. Я сейчас опять, как в детстве. Сплю со своей куклой Шарлотт, на узкой кровати, где почти свисают мои длинные ноги, на подушке с портретом совы. Мой сын спит на первом этаже нашего большого дома. Мой мальчик растет, не по дням, а по часам, и вполне сошел бы за местную маленькую колокольню. Анабас приходит ко мне по вечерам, ложится рядом, убаюкивает, согревает мою голову у себя на груди, дышит мне в ухо, рассказывает какую-то чепуху и, как только я начинаю слегка подергиваться во сне, засыпая, он уходит.

Также, когда-то в детстве, лежала со мной перед сном моя мама, и это были одни из самых счастливых моментов нашей жизни. Мы могли тихонько, как две подружки, болтать между собой обо всем, хихикать и обниматься. А теперь он здесь, в далекой стране и моя мама, и мой папа, и даже моя жилетка для нытья.

Когда же, наконец, я окончательно повзрослею?

Просыпаюсь я, вся объятая лучами солнца. Они нагло врываются в мой сонный мир и будят меня: вставай же, наконец!

Я нашла работу. Настоящую, взрослую работу. Я хожу туда почти каждый день, надеваю строгую юбку, слегка подвожу глаза, заплетаю волосы в косу и иду. Иду, надеясь, что меня не уволят и позволят стать самостоятельной. Я хочу и не хочу стать самостоятельной. Я хочу, как раньше, отвечать за себя сама и никому не отчитываться в своих действиях. И хочу, как сейчас, ни за не отвечать сама и быть слегка далекой от принятия решений.

Мысль о том, что Анабас куда-то пропадёт, внушает мне ужас. Но я знаю, что это неизбежно. При том, что раньше я всегда была уверена, что он просто найдет себе подходящую женщину, наконец-то решит быть с ней по-серьёзному и, в конце концов, женится. Сейчас же я окончательно растерялась. Его взгляд, его изменившиеся повадки, постоянное принюхивание ко всему вокруг… Я не знаю, что и думать. Я готовлю для него каждый день. Люблю смотреть, как он ест мою еду. Я сама делаю лимонад. Закачиваю рукава своей блузки, запускаю пальцы в месиво из порезанных лимонов и выдавливаю из них сок. Потом рву кончиками пальцев листья мяты, смешиваю их с соком лимонов. Доливаю воду, бросаю заранее приготовленные кусочки льда – и вот, готово!

А ещё, оливковое масло, стекающее по моим локтям, как раз тогда когда я, наклонившись, пытаюсь затолкать рыбу в духовку. Он подходит ко мне как раз в тот момент, когда я ничего не могу сделать, кроме как стоять, наклонившись, пытаясь не пропустить момент и не забрызгать маслом все вокруг. Его, похоже, это вполне устраивает. Он обнимает меня за бедра, приподнимает мне юбку и медленно, не спеша, входит в меня: ошеломленную, беззащитную, удивленную… Ритмичные движения, мне уже не до рыбы. Масло давно растеклось куда попало. Я таю сама, как масло под его руками… Я хочу его.

Но он собрался ехать в далекую страну. В мою любимую страну, где прямо сейчас происходит революция. У Анабаса есть странное свойство. Он заранее предчувствует политические катаклизмы и прилетает как раз вовремя, чтобы попасть в самую гущу событий. Сейчас он летит в мою страну. Я люблю её, мою страну. И очень переживаю за людей. Там мои друзья, мои родители, моя любовь…

Он думает, что там и только там он может встретить своё счастье. Тонкую блондинку с голубыми глазами. Желательно лет на двадцать младше его. Ведь так он, быть может, сумеет продлить свою молодость. Идея женитьбы на блондинке преследует Анабаса вот уже третий раз в жизни. Никакие доводы и попытки переубедить его не наступать на те же грабли не принесли плодов. Поэтому я молчу. Надеюсь, может, хоть в этот раз очередная дива не оставит его после того, как станет на ноги.

– Ты пришла вчера слишком поздно. Ты не позвонила и не сказала мне, почему ты задерживаешься. Я почти не спал.

Я слушаю его вполуха и не могу понять, почему он так расстроен. Вчера я действительно пришла слишком поздно, слишком поздно, чтобы притвориться, что я просто была у подруги. Когда я подъехала к дому, вся парковка была покрыта сплошь собачьими следами. Следы уходили за дом и там почему-то обрывались…

Он никогда не ревновал меня. Мы так много и часто обсуждали с ним наши жизни, наших партнеров. Это тоже сыграло свою далеко не положительную роль. Анабас меня боялся. Боялся, что я никогда не стану ему верной женой, что меня всегда будет тянуть на приключения. И что мы слишком много знаем друг о друге, чтобы быть парой по-настоящему. Казалось, не осталось ни местечка тайного в наших жизнях, настолько все было обнажено, до самой сути, до корней, там, где обычно появляются только тайные духи наших страхов и сомнений. Ни с кем, ни до, ни после я не достигала такой глубины близости. И все же… Наше путешествие подходило к концу. Я ощущала это. Этот ветер перемен, дувший откуда-то с запада, оттуда, откуда чайки порой приносили ко мне на крыльях соленый запах океана.

 

А еще я очень любила устрицы…

Мне всегда казалось смешным это слово – устрицы. Когда произносишь его, губы вначале вытягиваются в трубочку – тянешь это протяжное У-У-У-У-У-У-У-У, а потом, как обрыв – стри… и вдруг куцее, короткое ЦЫ. А Вы заглядывали им в глаза? Смотрели, чем они дышат, эти дети моря? Их скользкая сущность с запахом то ли морской воды, то ли… боюсь даже сказать, ЧТО еще мне напоминает этот запах. Но он настолько явственен в своей безыскусной природе, что не могу устоять перед соблазном.

Устрицы пахнут женщиной. Чистой вымытой женщиной, которая хочет мужчину. Она ещё не истекает соком, она пока только ждет. Но уже готова. Предвкушает. Открывает свои створочки и показывает свое нежно-розовое естество. Завлекает легким ароматом, который сводит с ума мужчин, и вновь, и вновь заставляет совершать подвиги. Она развернута и беззащитна. Устрица ли… Женщина ли…

Мои устрицы выглядели, как маленькие уши. Они были из разных краев. Они плыли ко мне долгие недели и теперь сияли на блюде со льдом, а рядом лимонная долька и пряный, пахнущий чесноком, соус… Наслаждение. Упоение этой гастрономической-эротической игрой. Брызжет сок лимона, потом сверху немного соуса, отправляешь ее в рот и вдогонку – глоток белого вина…

Послевкусие – важная составляющая всего процесса любовной игры с устрицей. Она не любит спешки. Она откроется в своём вкусе только тому, кто неспешен. Кто не пожалеет времени и сил, язычком проникнет во все маленькие отверстия и завиточки, оближет все её складочки… Только тогда она раскроется и отблагодарит своего визави тонким вкусом, ароматом и незабываемыми ощущениями.

Есть что-то невозможно-эротичное в устрицах. И в то же время, они несимпатичны, как, скажем, креветки или лобстер. Они необычны и самодостаточны. Они по своей природе не должны кому-то доказывать, насколько они прекрасны. Потому что тот, кто не видит их красоту – просто проживет немного обделенным опытом познания устрицы. Опытом обладания ею. Он просто не унесет на своих губах запаха и вкуса этой сладостной симфонии моря, свежести и сока лимонной дольки.

Я мечтаю о ней с самого утра. Я хочу ощутить этот запах, проникнув в неё глубоко-глубоко, язычком захватив самое вкусное. И уйти, со сладким нытьем внизу живота…

Глупые мечты, скажете вы? Я и есть самая что ни на есть глупая мечтательница. Скорей всего, я никогда уже не повзрослею, и меня скоро выгонят из этого нового офиса. Как раз это меня мало заботит сейчас.

Я опять приболела. Я болею практически всю эту зиму. То ли от скуки, то ли от того, что устала смотреть на мир из окна моего большого дома-парусника. Внизу проезжают машины, светает, потом, постепенно, улица наполняется светом и шумом, потом медленно смеркается, и мир снова погружается во тьму. Странно-быстрое течение времени в этой стране заставило меня даже производить некоторые эксперименты.

Например, я сижу и смотрю на часы. И вижу, по-настоящему вижу, как быстро идет стрелка. В моей стране я могла прожить день и ощущала, как будто прошла неделя. А здесь несколько часов проходят как пару минут. Быстро и стремительно. Я ощущаю себя чужой. Я – ALIEN. Женщина из другой страны, странная, слишком стремительная, слишком открытая. Я никогда доселе не испытывала такого тотального всеобъемлющего чувства оторванности от своих корней.

Во мне происходит тотальная ломка и меня мотает из стороны в сторону. Я до сих пор не знаю, смогу ли я здесь прижиться. Я как цветок, заброшенный в чужую землю. Многое мне здесь нравится. Природа, люди, ветер и птицы, закаты. Закаты особенно красивы. За несколько минут можно увидеть целую радугу переливающихся цветов. Но я здесь – не дома. А где мой дом, я и сама теперь не знаю. В моей стране революция…

Анабас получил недавно странную открытку. С Кубы. Его звали понырять с акулами. На открытке стояла полуобнаженная блондинка. Вид сзади. Длинные ноги на высоких каблуках, тонкая талия и широкие бедра. Эдакий современный пин-ап. Открытка пахла морем. И далекими странами. Анабас засуетился и встревожился. Я задумалась…

Я всегда задумывалась, когда он кем-то увлекался. Поначалу я ревновала его. Не столько его самого, сколько его внимание, которое было адресовано не мне. А потом это постепенно прошло. Сейчас я даже не знаю, хочу ли я быть с кем-то. Когда я вспоминаю вереницу своих романов, лишь один образ постоянно всплывает в моей памяти.

Я до сих пор помню его запах, хотя с тех пор, как мы виделись в последний раз, прошло уже семь лет. Я помню его голос и его руки. Его шутки и смех. Я хотела ему позвонить. И даже набрала его номер. Но он меня не услышал. Повесил трубку. А я решила, что он просто не хочет со мной говорить.

Мне сказали, он уехал за город. Построил дом. Почти в лесу. Купил небольшой завод. У него большая собака и ружье. Он охотник. И рыбак. Да-да, это он, мой вечно женатый любимый. Тот самый герой с рекламы Мальборо. Правда теперь, когда его дочь наконец-то выросла, а жена убедилась, что и сама может спокойно обходится без него, он уже не так прочно женат. А, может, и не женат уже вовсе. Мне все равно. Лишь бы он был счастлив. Лишь бы рядом со своей женой, бегущей впереди по супермаркету, он не тащился с тележкой сзади, как полуубитый медведь, лишенный своей силы. Лишь бы его энергия, красивая, мужская яркая энергия, искрилась и переливалась на радость всем вокруг.

После открытки с Кубы пришло еще одно странное письмо. На сей раз пришел заказ на пустую собачью клетку. Так как собак мы с Анабасом не держали, я хотела было уже выбросить эту ненужную бумажку, но потом почему-то передумала и аккуратно положила зеленый листочек прямо на верхнюю полку. А еще спустя пару дней пришел конверт с вложенным в него билетом на самолет. В один конец. Адрес был написан неразборчиво, но я поняла, что пунктом назначения является страна, где сейчас происходит революция…

Той ночью, одной из бесконечных зимних ночей этого года, заполненного сильными и продолжительными снегопадами, я почему-то спала очень плохо. Просыпалась, вглядывалась в окно, вертелась, как юла. Работа в новом офисе настолько подавляла меня, что мне пришлось перекрасить свои светлые волосы в темно-русый, серьезный и более респектабельный, как мне казалось, цвет. Я изо всех сил старалась, но чувствовала, что, не зная реалий жизни здесь, мне приходится очень нелегко.

В ту ночь я спала очень плохо. Анабас, похоже, тоже тревожился. Я слышала его шаги в соседней комнате. Пару раз он приходил ко мне, залезал под одеяло, шумно и глубоко вздыхал. Обнимал меня за плечи, разворачивал спиной к нему и вдыхал запах моей макушки. Постепенно мы успокаивались и проваливались вместе в сон. Через пару часов, совсем уже под утро, я опять проснулась. Проснулась от странного ощущения. Он нежно целовал мои закрытые глаза и что-то шептал. Шептал, что никогда меня не забудет. И что я – самое красивое, что у него есть. И что мы еще увидимся. Но когда – он и сам не знает.

И чтобы я была умничкой и осторожно обращалась с острыми предметами. И, чтобы, когда я решу дописать наконец эту книгу, чтобы я обязательно вспомнила о том, какой я бываю, когда счастлива. Я слушала его сквозь сон. Мной овладело странное ощущение. Бывает, когда ты просто не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой, как бы ни хотелось, ты не можешь окончательно проснуться. Я сонно кивнула в знак согласия и снова провалилась…

Утро следующего дня было выходным. Я проснулась в отличном настроении, предвкушая целый длинный день, полностью предоставленный самой себе. Мне нужно было переделать кучу важных и самых необходимых в жизни вещей: вымыть теплой водой жалюзи на окнах, чтобы впустить в комнату свет и наколдовать наконец скорое наступление весны, пересадить цветок, который пустил огромную стрелу и в который раз за время моего пребывания здесь, решил зацвести огромным сиреневым колокольчиком.

А ещё я должна была постирать все свои вещи и еще новую вязанную бордовую жилеточку для моей Шарлотт. На ней были вышиты собственноручно мной желтые слоники, и я страшно этим гордилась. В довершении ко всему, мне позарез нужно было закрасить два пятна на желтой стене моей спальни, а на месте пятна на сиреневой стене я задумала нарисовать причудливый цветок. Что-то вроде хризантемы. Прямо под картиной французского мальчика, продающего газеты.

Я была занята почти до обеда, когда, сварив сыну ароматный фасолевый суп, я наконец-то села отдышаться. И тут…

Страшная догадка ужом заползла в мое сердце. Я бросилась к почтовому ящику и увидела уведомление о доставке. Клетка была доставлена по назначению, о чем меня любезно уведомляли. Я выглянула в окно и обнаружила сиротливо стоящую на парковке машину Анабаса. На полке лежал его телефон. Все его вещи оставались нетронутыми. Но он, он сам – исчез…

Еще месяц я ждала от него вестей. Мне казалось совершенно несправедливым исчезнуть вот так, без предупреждения, не оставив даже записки. Я – то злилась, то рыдала по ночам от отчаяния, не зная, как же я теперь буду жить без него. Пропал только ошейник от его бывшей собаки, который он берег просто так, на память. Я сидела долгими вечерами у окна и смотрела вниз, считая проезжавшие машины.

Я жила, как и раньше. Ходила в офис, на тренировки, занималась сыном. Старалась следить за тем, что он ест, и тепло ли одевается. От Анабаса вестей все не было. И я поняла, что колдовство Софии все-таки победило. А на днях мне приснилась бегущая мне навстречу радостная собака, помахивающая хвостом…

Я чувствую, что у него все хорошо. Тем более что он там, где всегда хотел быть. И я верю, что его, наконец-то единственная блондинка, в далекой стране, где сейчас происходит революция, смогла развеять злые чары. Тем более что клетку доставили прямо туда. Уж в этом-то я уверена. Как-то спустя некоторое время мне показалось, что я видела Анабаса. А может, я просто искала его в толпе прохожих и всех хоть немного похожих на него мужчин.

А иногда мне казалось, что он превратился в одну из тех двух собак-бультерьеров, что живут в доме напротив. Я много размышляла о том, почему же и в этой жизни Анабас так и не стал Моим Мужчиной. Мы и здесь, в этой жизни, были похожи на два корабля, следующих параллельным курсом. У каждого из нас своя программа, как у двух комет, летящих в космосе, и только иногда, на какой-то период времени, пресекающихся. Я очень любила его. Как своего Рыцаря, как своего Защитника. Я взяла себе зарок – что бы ни произошло, я приду к нему на помощь. Что бы ни случилось.

Но это была не Любовь. Не Любовь Мужчины и Женщины. Это было слепое обожание с моей стороны и взаимопомощь и выручка с его. А посему я от всей души желала ему счастья. И старалась его отпустить и не привязывать.

А что же я? Я работала над собой. Я отпускала прошлое, мне хотелось начать жизнь с чистого листа. Я хотела, чтобы в этой моей Новой Жизни уже не было места лжи, предательству и боли. Поэтому я дала себе время побыть одной.

Переосмыслить старое, сбросить всю надоевшую эмоциональную шелуху, обновить свою энергию и мысли. Я много гуляла, разрисовывала картины, общалась с друзьями. Я много внимания уделяла работе и своему здоровью. Я познала счастье самодостаточности и наполнилась прощением и любовью к себе. В какой-то чудесный момент я вдруг ощутила, что Хаггара в моих жизнях больше не будет. Что уже нет нужды учить меня таким жестоким способом, и что мои ангелы снова со мной. Ведь ангелов – целых четыре: три мальчика и одна бесшабашная ведьма-плутовка, разжалованная в ангелы незадачливым днем. С ней я уж точно дружна и надеюсь в основном только на нее.

Я бы хотела написать, что я встретила его, своего Мужчину, что я безмерно счастлива, и мы планируем романтическую свадьбу. Что он оказался именно таким, каким я его себе представляла, что он обаятельный и заботливый, и с отличным чувством юмора. Что он мягкий снаружи и сильный внутри. У него темные волосы и внимательный любящий взгляд. А еще – большое и доброе сердце. И восхитительное сочетание взрослого опытного мужчины и озорного мальчишки, всё ещё любящего шалости. Что наконец-то мне можно расслабиться, не думать о деньгах, потому что он достаточно богат и теперь мне совсем не нужно ходить в офис, а я могу заниматься тем, чем хочу.

Что я все также учу йоге и пишу книги, а вокруг нашего большого просторного дома я высадила розовые кусты. И еще мы повесили большие качели, на которых я качаюсь, слушая песни ветра. Совсем как в детстве. Что я все так же остаюсь немного не повзрослевшей, но ему это очень нравится. Он считает, что, благодаря этому качеству, я такая легкая и светлая, и всегда юная. Что я нравлюсь ему такой, какая я есть, и он не пытается меня переделать. Что мы много путешествуем, и я увлеклась фотографией. Что я…

Но… пока этого не произошло. Я живу в ожидании чуда. И я знаю, это чудо произойдет. Прямо из-за угла моего дома, откуда встает солнце, тянет вовсю весной. Теплым, вкусным ветром. Новыми мечтами и солнечными подарками. И я знаю – встреча с ним неизбежна. Как неизбежна эта весна, улыбка ребенка, пахнущий по утрам кофе и еще миллион маленьких прекрасных моментов, которыми наполнена жизнь. Как всегда бывает неизбежной Любовь, настигающая нас из ниоткуда. Когда мы бродим по свету в поисках чувств и, окончательно, казалось бы, разочаровавшись и отчаявшись, вдруг встречаем её. Я обязательно напишу об этом… В другой раз…