За полтора года до этого разговора мы с моим Ромео пошли в гости. К одной весьма экзальтированной особе. Ах, каким же приятным был тот вечер! Она праздновала свой день рождения, и я была счастлива вырваться из дому, лишь бы увидеть живых, счастливых, расслабленных людей, а не вечно напряженное, недовольное лицо моего Ромео.

Наши с ним отношения становились все хуже и хуже, и все мои попытки хоть как-то растопить лед, ни к чему не приводили. Тучи постепенно сгущались, и мне все чаще и чаще приходили мысли о приближающейся неясной опасности.

Но в тот вечер я была весела и ощущала давно забытую легкость в мыслях и теле. За столом собралась разношерстная компания. Напротив меня сидело две пары. Женщины были крикливы и ярко накрашены, а мужчины – молчаливы и снисходительны. Одинокая девушка таинственной роковой внешности по имени София по левую сторону и спокойный светловолосый мужчина неопределённого возраста – по правую руку. По всей видимости, хозяйка дома специально позвала их обоих, чтобы познакомить.

Мне всегда сложно было описывать его внешность. Есть такие люди, внешность которых всегда будет какой-то неопределенной: как японские акварели, где любой новый мазок дает новое ощущение картине в целом. Казалось, выглянет солнце и его глаза подсветятся голубым, даже васильковым каким-то оттенком. А если сумерки или серость какая-то дождливая, так и взгляд как-то особенно грустен и сер.

Роста он был среднего, но крепко сбит и производил впечатление добротно сколоченного шкафа: небольшого, но надежного, на века сделанного заботливыми и умелыми руками. Я описываю его внешность так подробно по одной причине – впоследствии этот человек сыграет судьбоносную роль в моей жизни, роль, которую ему было предначертано сыграть очень давно, тысячу снов назад.

А здесь и сейчас он просто сидел рядом и смотрел мне в глаза. Если бы я встретила его в толпе, то, скорей всего, не обратила бы внимания. Он определенно не был высоким атлетичным брюнетом, но, глядя на него, меня почти сразу охватило чувство, что мы с ним из одного древнего племени, одного поля ягоды, два мятущихся странника, беспокойные сердца.

Да и имя у него было странное. То ли ник, то ли кличка, что-то сродни тем словам и названиям, когда ни одна толковая ассоциация в голову не приходит. Его звали Анабас. В его стране это считалось совершенно нормальным – назвать сына таким именем, а для моих ушей оно звучало несколько непривычно.

Но наши имена перекликались, Ана и Анабас, мы сразу это поймали. Поймали и прислушались. Друг к другу.

Он сказал, нетерпеливо и нервно поводя ноздрями в мою сторону:

– Откуда ты свалилась, бестия? Вид у тебя высокомерный и такой, как будто бы ты случайно пришла сюда, да все ждешь, когда уже кто-то из собравшихся хотя бы одну фразу бросит, достойную твоего внимания.

Я слегка оторопела от такой наглости и не сразу нашлась, что ответить. После этой встречи мы долгое время не виделись, и я уже стала забывать своего нового знакомого, как вдруг однажды раздался телефонный звонок.

Я подняла трубку и услышала его хрипловатый голос:

– Ана, как ты? Я хочу показать тебе кое-что.

– Я буду готова минут через десять, – судорожно натягивая джинсы и футболку, ответила я.

Он привез меня к себе домой. В дом, который построил Джерри. В тот самый дом с башенками и окнами на все стороны света. Я зашла туда в первый раз, не имея ни малейшего понятия о том, что совсем скоро я буду здесь жить. А тогда, в тот первый раз, я зашла туда и обомлела.

Представьте себе комнату с шестью окнами по кругу. Свет заливает комнату со всех сторон и кажется, что она плавает в солнечных лучах. Света очень много днем, а вот вечером его всегда не хватает, и хочется зажечь свечи. На стене напротив меня висит картина. Стыдливо опустившие свои головки полевые ромашки, как будто что-то знают, но не хотят говорить и хранят эту тайну упорно и таинственно. Часы, они же барометр, они же показывают лунные фазы.

Анабас ориентируется по ним, стоит ли впадать в очередную меланхолию или до полной луны все еще далеко. Странное томление духа испытывает он в полнолуние. Мерещатся ему дальние страны, те, где он еще ни разу не побывал, а еще другая его жизнь, где нет места рутине, жизнь, полная приключений и путешествий.

В эти ночи он садится у окна и тихонько подвывает, обнажив передний ряд острых зубов. Это даже не меланхолия, это особое состояние, что-то вроде перезагрузки, накопления энергии. В эти моменты у Анабаса формируются намерения, из туманных облаков неясных желаний и предчувствий проступают четкие линии будущих действий.

В углу стоит кресло-качалка, куда можно усесться, подобрав под себя ноги и, укрывшись теплым пледом, читать книгу. В правом углу комнаты стоит камин, на его полочках странным образом уживаются: зебра из далеких островов, шаман с палочкой для прикуривания, железный хворост с двумя индейцами в старинных головных уборах и ангелочек из материи польского происхождения.

Венчает весь этот эклектический микс картина хорошо известного в узких кругах художника из Голландии. Картина чудная: две фигуры, мужская и женская, уходящие вдаль, за горизонт. Они идут по узкой улочке старинного городка, по бокам стоят скособоченные дома с разноцветными черепичными крышами. Вся картина: и небо, и дома, и дорога, и фигурки, сделана разноцветными мазками – рыжими, зелеными, розоватыми, голубыми… Кажется, что картина светится. Сама по себе, независимо от освещения, она излучает свет.

Полка с книгами по правую руку от камина сделана руками хозяина. Немного рубленная, с четкими, слегка грубоватыми линиями, тем не менее, отлично вписывается в общий стиль. Книг на ней огромное множество и тематика самая разнообразная. От метания ножей до рассказов о том, как правильно доставить удовольствие женщине, от упражнений с гантелями до сказок для самых маленьких.

Наверху полки стоит огромная пузатая ваза, почему-то овальной формы. Как я узнала позже, эта ваза – своеобразное напоминание о груди одной бесславно пропавшей в горах на юге Польши, где-то в Бескидах, девушки с травяным именем Люцина. Когда-то Анабас крутил с ней роман. Дело было давнее, о девушке давно забыли, а вот о размере её груди знают до сих пор все домочадцы и приходящие гости. Он очень любит вспоминать ее грудь и рассказывать о ней, указывая, многозначительно щурясь при этом, на вазу.

Рядом с вазой – плетка, которой никто никогда никого не бил. Но она лежит. Рыжая и длинная, как затаившаяся на ветке дерева змея, свесив длинный свой хвост вниз.

Рядом с плеткой стоит полосатый конь, а за ним – ящик с коллекцией ножей, которыми опять же никто не пользуется. Когда приходят друзья, а количество выпитого вина становится достаточным, они хватают эти ножи, сабли и луки и фотографируются. На фотографиях проявляется их истинная сущность. Что-то древнее и опасное сочится из них. Так, например, крупная нежная девушка выглядит как степная всадница из Булгарских времен, с горящими от ярости глазами, дикая и своевольная.

Среднюю полку украшают нелепые красные часы со стрелками, которые тикают не так, как обычно бывает у часов, а перекатывая звук то вверх, то вниз. У них свой особый цикл, из семи секунд, где каждая секунда звучит по-разному.

В центре средней полки стоит огромный экран ни к чему не подключенного телевизора. Его никто не смотрит. Он просто стоит и ждет, когда времена изменятся и по нему покажут что-нибудь важное. Раз в году, правда, он включается, и по нему смотрят ежегодный показ мод. Но смотрят не как шоу, а как репортаж с далеких островов, что-то далекое и запредельное.

Стеклянное сооружение рядом, похожее на приемную сигналов с Марса, какая-то ваза с дутыми стенками и рядом миниатюрные наушники, тоже из стекла. Там можно поймать мелодию о почтовых карточках из Парагвая. Старая песня, все так же красивая. Рядом стоят огромные черные колонки, из них исходит тишина, которая заглушает звуки машин на улице.

Прямо посредине комнаты стоит японская кровать. Наверное, на таких спали самураи. Она просто сбита из восьми кусков фанеры. У нее низкие ножки и она очень прочная. Как бы подробно я ни описывала эту забавную комнату, всегда остается что-то недосказанное: то ковер с телячьим рисунком, то люстра над кроватью, черная металлическая люстра, тяжеленная, как гиря, о которую все периодически ударяются головами. Она не светит и просто висит, устрашающе раскачиваясь. Но никто и не думает её снимать. Люстра служит для проверки реакции гостей. Крут ты и собран, или растяпа.

На потолке – карта несуществующих на земле континентов. Это просто странным образом размазанная по потолку известка, очертания которой превратили потолок в таинственную карту. Анабас ложится на свою кровать и часами разглядывает потолок, вглядывается в разводы и размышляет, планирует что-то. Может, дальние путешествия, а может, новые рассказы. Однажды он просто взял и переставил кровать с одного угла комнаты в другой. Как будто ощутил неясную угрозу с одного из континентов над головой. На паркете видны царапины от ножек стоявшей некогда там кровати, которые очевидно были пропилены серьезным ритмичным усилием. Анабас был еще тем ловеласом…

Ощущение от комнаты было своеобразным. Казалось, для одних она могла бы быть местом защиты и уюта, а для других – местом опасным и настораживающим, как логово волка. Она жила, она дышала и вертелась своими континентами на потолке, стенами цветов гор Аризоны, картинами цвета зеленой травы, коврами черно-пятнистых абстракций. Она была живой. И ничего, ну ровным счетом ничего, нельзя было предугадать.

В тот же день он поведал мне историю о четырех комнатах в его сердце:

“В моем сердце – четыре комнаты. Комната справа вверху занята моими бывшими женами. Это комната реальности и конкретики. Это реальные чувства и реальные поступки. Там нет места мечтам и иллюзиям, но она светлая и ясная, эта комната. Справа снизу живут мои тревоги. Там роятся беспокойства и страхи. Там леденящий душу холодок задувает свечи и становится не по себе. Там липкий страх вершит свои законы. Это комната борьбы.

Слева сверху живут прекрасные девушки. Девушки, которых я когда-то встречал. Девушки, которые промелькнули, как бабочки. Те, с кем никогда бы ничего серьезного не вышло. Но от воспоминаний о них становится тепло и уютно. Каждая из них пришла в мою жизнь не зря. В назначенное для нее время. Появилась в моей жизни и исчезла, как весенний ветерок. Как крылышко бабочки. Здесь живет мое чувство глубокой благодарности.

Слева снизу живет моя любовь к родным и близким. Здесь родители и друзья, моя дочь. Здесь все неоднозначно. Иногда сюда забредают сомнения и претензии. Иногда я жалею себя или обижаюсь. Здесь также живет прощение. А вот слева сзади, где-то под лопаткой живешь Ты. Рыжий спектр моей души. Мое хорошее Я. Ты чувствуешь меня так, как никто в жизни. Ты – душа моя и мое Альтер Эго. Мы с тобой одной крови, и я знаю, что я тебя знаю. Я встречал тебя. Мы с тобой – дикие пришельцы, в нас бурлят инстинкты”.

Наверное, никогда в жизни еще меня не охватывало такое дикое всеобъемлющее чувство радости! Я каким-то шестым чувством поняла, что спасена. Что он не оставит меня на съедение ревнивому жестокому Ромео, что всё у меня будет ХОРОШО.

Я приподнялась на цыпочки и прошелестела ему в ухо свои самые тайные мысли: “Я знала это. Я чувствую, как ты любишь меня. Любишь преданной волчьей любовью. Такой. От которой скулы сводит. За которую и жизнь отдать не жаль”.

Пришла весна. Я старалась быть дома ниже воды и тише травы, не вызывая никакими своими действиями раздражения Ромео. Ситуация накалялась. Я перестала с ним спать. Я не могла заставить себя заняться с ним любовью. Мне противен был его запах, да и сама мысль о том, что… Я никогда не была успешной в компромиссах с моими чувствами. Я не из тех женщин, которые могут найти привлекательную материальную мотивацию и отдаваться мужчине которого не хотят. Я скорей погибну в борьбе или буду голодать, чем пойду на такое соглашение. Наше совместное проживание постепенно теряло смысл. Ромео худел, страдал и злился все больше. Однажды ранним утром он вошел в мою комнату. В комнате неподалеку спали его дети. Так что кричать я не могла. После короткой борьбы мне все-таки удалось физически выйти победителем. Морально же я была уничтожена, раздавлена, сломлена как березка под ветром. Этим же вечером я перебралась в комнату к своему сыну, запирала каждую ночь дверь на замок и чутко вслушивалась в шаги за дверью.

Месяц спустя, после часа моих стенаний, Анабас сказал: “Собирайте свои вещи. Вечером я приеду”.

Это было похоже на сказку! Тихонечко, чтоб не вызвать ни малейших подозрений, я собрала наши нехитрые пожитки. Мой сын был счастлив, я уже забыла, что он может быть таким веселым. Анабас приехал, пожал руку растерянному Ромео и сказал: “Я забираю их к себе. Появишься где-то на горизонте… Ну, ты знаешь…” И включил холодящую сердце сталь в своих глазах. Ромео отшатнулся и ушел в дом, ссутулившись.

Так мы оказалась здесь, в этом доме. В первый же вечер мы соорудили огромный салат, сели смотреть фильм, и я была несказанно счастлива. Как будто меня выпустили из тюрьмы. Или освободили из заложников. А мой сын, расслабившись, просто уснул рядом с нами на диване, подперев свою еще такую детскую щечку кулаком.

Я жила с Анабасом около двух лет в состоянии хиатуса, в состоянии временных и длинных каникул, когда кажется таким странным наблюдать из окна каждое утро хаотично проезжающие мимо машины, этих вечно куда-то спешащих людей.

Вначале мое безделье было вполне обоснованным. Я потеряла работу, новой пока не нашла. От всех волнений я потеряла также много волос. Когда я стояла под душем, закрыв глаза и ловя капли воды губами, мои длинные светлые волосы целыми прядями сползали по спине и уплывали в трубу. Не знаю, испытывали ли вы когда-нибудь это жуткое чувство. Мне удавалось сохранять оптимизм, но грусть поселялась на дне моих зеленых глаз все основательней.

Пока Анабас не сказал мне: “Хватит вкалывать, отдохни. Восстановись. Гуляй побольше, спи, у тебя каникулы. Стажировка на Земле. Я о тебе позабочусь”.

Я изучала с жадностью этого удивительного человека. Чем больше я его узнавала, тем больше привязывалась. И тем больше казался он мне загадочным и необъяснимым. У меня было стойкое ощущение, что Анабас следовал какой-то своей, уникальной закодированной в его подсознании программе, и никто и ничто не могли сбить его с пути. Еще казалось очень странным, как кот и собака мирно уживались в одном человеке.

Я страшно мерзну. Я всегда мерзну. Наверное, виной всему мои косточки. Хорошо было бы нарастить немного жира и стать похожей на американку, которую совершенно не волнует, нравится ли она кому-то, пусть даже и самой себе. Я ем аспарагус с пармезаном, пью белое вино и ностальгирую. На полую луну я хочу выть. Странное томление струится по моим жилам. Мне хочется выписать, вычленить себя из этого окружения, разрисовать веером разноцветных снов свои дни, зашторить окна, где все время шумят машины и ни о чем не думать. Я слушаю французскую музыку. Она плывет, вкручиваясь в мои мозги витиеватыми звуками-волнами, окутывает меня флером романтики чего-то недосказанного и манящего. У меня быстро отрастают волосы. Как только я схожу к парикмахеру, и она вытянет мне мои пряди, мои волосы вспоминают о своей природе. Через несколько дней они упрямо завиваются и падают на плечи, валятся на глаза, мечутся по подушкам. Я мажу их всевозможными масками, стараюсь восстановить их былую густоту и, похоже, мне это постепенно удается.

Перед тем, как ложиться спать, я подбираю их вверх, чтобы они не щекотали его нос, ведь Анабас опять у меня на макушке, тыкается, как собака.

Марсиане понятия не имели, какова структура волос у землян. Это просто стог сена, а не волосы. От них веет теплом и золотыми переливами.

Я сплю, взяв его за палец. Кот в нем против такого обращения. А собака – ЗА. Кот любит, когда я его тискаю, прижимаюсь к нему всем телом и щекочу за ухом. Он мурлычет и снисходительно разрешает себя помучить. Как только согреется под одеялом, пахнет теплым молоком и волосатым мужиком одновременно и будит во мне первобытные инстинкты.

Собака меня бережет. Разрешает держать за палец во сне, подтыкает одеяло, рычит на тех, кто, по ее мнению, представляет для меня угрозу, это грозный воин – беспощадный к врагам и преданный тем, кого любит. Рядом с ним мне надежно и безопасно. Я под защитой. Меня никто не тронет. Я знаю.

Я никогда не знаю, кого из них увижу вечером. Пес появляется всегда внезапно. Рычит и скалит зубы. Агрессивный, сбитый, под кожей ходят мышцы. Возмущен чем-то. Разозлен и рвется в бой.

Кот вальяжен, сонлив и ленив. Никуда не спешит и готов часами валяться на диване. А еще кот умеет делать массаж и гладит меня по ночам, когда думает, что я сплю.

В первый раз, увидев страшным холодом отдающие глаза собаки, я не могла уснуть. Глаза предваряют какую-то фразу, отдают стальным равнодушным блеском и, не дай Бог, попасться на его пути в этот момент. Разорвет в клочья. А еще страшней – лишит своего общества. И тогда не видать тебе юмора этого странного, затылка пахнущего, и рук этих, волосами покрытых.

Так я и живу. В домике-башенке на краю света, в комнате с окнами на все стороны света. Рядом со мной непознанное, непрочитанное, загадочное создание. То ли пес, то ли кот, то ли мужчина. Мой друг. Мой любовник. Мое, сама не знаю что… Бультерьерий оскал, чеширская улыбка… Вааааажное…)))

Именно тогда я и стала писать эту книгу. Не торопясь, зорко вглядываясь в каждое слово, боясь упустить что-то важное.

Дни плелись как кружево… Наступила осень, а за ней и зима. Волосы понемногу отросли и скоро стали еще длинней и гуще, чем были до этого. Он любил укрываться ими. Как прозрачным невесомым покрывалом. Укроется и смотрит сквозь него на солнце. Я полюбила готовить. Выбирала рецепты, заранее зная, что все равно сделаю все по-своему.

Непередаваемым удовольствием было выбирать продукты. Каждый пункт моего длинного списка должен был быть на своем месте. Тыквенный баварский суп с ароматным беконом, плов из баранины, а эти салаты! Я обрела доселе невиданный вкус к приготовлению еды и стала воспринимать это, как священное действо, сродни медитации. Уже с самого утра я думала о том, что буду готовить. Обожала выложить разноцветные овощи на стол, а потом острым ножом медленно резать их на дольки, крошить на кусочки или просто рвать руками сочные яркие листья салата. Погружать пальцы в оливковое масло, проводить кончиком языка по краешку блюдца, выдавливать сок из лимона, наполнять кувшин водой и бросать туда свежие листья мяты. Нюхать собственноручно приготовленный лимонад. Чувственное удовольствие.

Думаю, приготовление еды было для меня своеобразной терапией, уходом от сложной и гнетущей реальности, отзвуки которой все еще отзывались в моем теле тревожными всполохами.

Я много занималась спортом, может быть, даже слишком много. Так как работу по специальности мне найти не удалось, я стала преподавать йогу. А еще бегать, помогать другим женщинам худеть, и приводить в порядок фигуру.

Я стала замечать, что мое тело изменилось. Оно стало еще более упругим и сильным, и когда я шла, я ощущала, как под моей кожей плавно переливаются мышцы. Как у пантеры.

Это чудесное состояние – когда ты предоставлен сам себе. Это небывалая свобода выбора – чем заниматься весь день, как его спланировать, этот только твой, еще один день из твоей жизни.

Некоторое время я испытывала понятное чувство вины. Называла себя лентяйкой и волновалась по поводу полной потери профессиональных амбиций. А потом это прошло. Я была совершенно счастливой в этом новом для себя состоянии. Мое сладкое ничегонеделание, мое dolce fare niente дало мне такое глубинное осознание своих истинных желаний, которого я вряд ли бы добилась когда-нибудь, пребывая вместе со всеми в колесе суеты и каждодневных забот.

Моя романтическая суть жила в полном ладу с самой собой. Моя бизнес-леди все еще периодически выскакивала из-за угла и помахивала пальчиком: мол, как не стыдно тебе бездельничать? Но романтичная особа уже была сильней. Низким вкрадчивым голосом, который даже и не думал куда-то спешить за своей хозяйкой, внушалась мысль, что спешить-то в сущности некуда и незачем, и все цели и пути – суть одно и то же.

Кроме того, я обнаружила еще одно свое качество – я вполне гармонично чувствовала себя в полном одиночестве. Мне всегда было чем заняться, и я совершенно не понимала людей, которые жаловались на скуку. Я вязала красивые причудливые шарфы, могла целый час пить кофе у окна и смотреть на меняющие цвет деревья. Деревья всегда вели себя по-разному.

Весной они наполнялись насыщенным соком, выпрыскивали наружу зелеными листочками и шаловливо заигрывали с ветром, подставляя свои ветви прохладным дуновениям. Летом они затихали, когда стояла жара, хотели пить и стояли ровно, не шелохнувшись, экономя каждое свое движение в надежде напиться блаженной влаги.

Осенью деревья за окном были особенно красивы. Они величественно стояли, покачивая разноцветными ветвями и даря прохожим и тротуару яркие листья. Я любила сощурить глаза и наблюдать сквозь полуприкрытые ресницы эту чудесную игру солнечных бликов, которые забавно щекотали мой нос и заставляли чихать. Зимой деревья спали. Укрытые толстым слоем снега, тихо дожидались весны. Я никогда особо не любила зиму. И не потому, что холодно. А просто потому, что зимой я не могла гулять долго. У меня были с детства слабые бронхи, и я должна была их беречь.

Помните ту девушку, которая была на том самом дне рождения, где я встретила Анабаса? Та, которая в основном молчала и производила впечатление то ли шамаханской царицы, то ли просто такой, себе на уме, особы? Софи, сидевшая рядом со мной и строившая глазки Анабасу? Она была брюнеткой, с полуприкрытыми длинными ресницами глазами. Казалось, она всё время наблюдает из-под них, как из-под занавеса, думая, что никто не замечает и не чувствует ее взгляда. Взгляд, между тем, был колючим и каким-то неуютным. Анабас как-то сказал, что прямо по холке пробегает холодок от такого взгляда. Она пыталась казаться эдакой душенькой, охотно поддерживала разговор. Но что-то в её манере держаться и в особенностях её речи давало понять, что перед вами – непростой фрукт. В тот вечер она сидела с прямой спиной и наблюдала. Как оказалось впоследствии, Софи выбирала “жертву”.

Она была родом из далекого маленького городка Сербии. Ее родители разошлись, когда она была совсем малюткой, воспитывала её бабушка. Она-то и научила Софи всем премудростям колдовства. Не для того, чтобы Софи пользовалась этими секретами, но имела их ввиду, так сказать.

В тот вечер её взгляд упал на Анабаса. Анабас, со всей своей слегка бандитской внешностью, производил впечатление человека заботливого, надежного. С таким не страшно. Ясно, что в беде он не оставит и женщину не обидит. А еще в нем была какая-то странно несоответствующая его возрасту и жизненному опыту наивность, которая проявлялась самым забавным образом.

Например, как только Анабас замечал где-то жалостливые просьбы помочь какому-то ребенку или девушке, лучше всего блондинке, он сразу же перечислял деньги куда нужно, принимая заранее и не тревожась тем фактом, что может быт обманутым. Такая вроде бы ценная и милая черта, на самом деле могла сослужить ему плохую службу. Вот за неё-то и уцепилась Софи.

Есть женщины, которые все, даже самые искренние чувства, подвергают некой калькуляции и рассматривают любые отношения под призмой практичного применения. Я размышляю об этом сейчас, сидя под уютным абажуром, в конце ноября, спустя почти два года.

– А чем я лучше? – вот вопрос, который меня волнует. Я, со своим дурацким идеализмом и нереализованными девичьими инфантильными мечтами, имею огромные шансы вляпываться в идиотские истории. И вляпываюсь.

Анабас, в отличие от Софи, свято верил, что отношения могут быть легкими и ненавязчивыми. А секс может быть просто так, для здоровья. И что в жизни совсем не должно быть никаких сложностей, тем более связанных с обещаниями вечной любви и верности. После сотрясавших его душу личных катаклизмов, самое последнее, на что он был способен – это еще раз войти в одну и ту же реку и связать себя узами брака. Анабас страстно желал легкости бытия…

Софи была диаметрально противоположного мнения. Через общих знакомых она детально прояснила для себя картину жизни Анабаса и решила действовать.

Фигурой она походила на знойную латиноамериканку. Достаточно длинные ноги, пышные округлые бедра. Софи была очень секси. Она использовала сексуальные маневры для реализации своих целей. Она тщательно дозировала эротику в их отношениях, оставаясь прагматичной и выдавая маленькую дозу нежности, ласки, любви.

Идя к ней на свидание, Анабас ощущал, как чья-то мягкая лапка сжимает его горло, и чувство тревоги ненадолго поселялось в нем. Запах пыльных старинных театральных штор в её доме навевал тоску. Казалось, потеряй он бдительность – и его с головой накроет тяжелым удушливым занавесом, где нет места романтике и легкости, а есть только рутина и глубокая скука…

Примерно через месяц таких отношений Анабас решил, что с него хватит. Софи к тому времени произвела нужный подсчет и пришла к мнению, что из него выйдет неплохой муж, если его удастся кое-где подправить. Она все ещё не разрешала ему никаких эротических вольностей. Как будто секс мог явиться только достойной наградой за какие-то усилия. Анабас понимал, как хороший пловец, попавший в волну, что волна сильней его и что он “слегка допрыгался”. Что шутливо оттуда не выйти, что ходы должны быть очень четкими и парадоксальными, чтобы вырваться из этого омута. Он осознавал, что сам полез плавать и дразнить стихию, что выгрести не выходит. Он чувствовал, что его накрывает. Как мужчина несведущий в настоящем колдовстве, он нашел дурацкое и парадоксальное решение. Подхватив под мышку юную блондинку, он сбежал на каникулы в экзотическую страну, оставив Софи мучиться в догадках. В табличке Софи случилась непоправимая ошибка. Анабас вылетел пробкой из её расчетов, и всё никак не удавалось его вернуть на то же место.

Софи была в гневе. В страшном гневе. Она устроила истерику. Грозила разбить ему жизнь. Потом вдруг затихла и исчезла с горизонта. Передала Анабасу старинную книгу о метании ножей через общих знакомых. Анабас по приезду встретился с Софи ещё один раз. Ему всегда казалось, что другой человек не может быть настолько циничен и жесток, что мстить продуманно могут только инквизиторы. Анабас вообще был весьма вольнодумен. Его ценности варьировались в зависимости от настроения и текущей ситуации. Он плыл по волнам трансерфинга и смотрел, куда его вынесет. Этим он был мне всегда очень симпатичен. Софи была женщиной рациональной.

А еще – он унизил её, может быть, сам того не желая. Унизил настолько, что она превратила свои шикарные темные волосы в пережженный дешевый блонд. Чтобы хоть как-то походить на девушку его мечты.

Анабас получил книгу о метании ножей одним из зимних вечеров. Софи передала её через общего друга. По странному стечению обстоятельств друг возил эту книгу пару недель у себя в машине. Софи пару раз на дню доставала его просьбами поскорей передать книгу законному владельцу. Друг отмахивался нехваткой времени. Пока, как-то, прямо посреди выходного дня, спускаясь по лестнице в собственном доме, не покатился с неё кувырком, по дороге чуть не отбив парочку жизненно важных органов. Его жена, не понаслышке разбираясь в плохих и вредных потоках энергий, решила, что парня, попросту говоря, сглазили, порчу навели. Лечила – отпаивала травами, да так всё серьезно и далеко зашло, что на работу он пару недель вообще не появлялся. А когда появился, первым делом помчался к Анабасу отдать книгу.

Обо всем об этом Анабас услышал от жены друга. Но было уже слишком поздно. Книга стояла на полке в его комнате и периодически он её пролистывал.

Я любила наблюдать за ним. Как он читает, нацепив на нос очки, внимательно вглядываясь в строки. Потом прикрывает глаза, откидывается на спинку кресла и размышляет. Он не любил торопиться. Он жил в своем, ему одному ведомом ритме, где всегда было время и для раздумий, и для неспешных решений, и для сладкого спокойного сна…

Сон был его маленькой религией. О том, как спал Анабас, можно написать очень много. Мало того, что в его ассортименте были несколько одеял разного калибра, расцветки, ощущения на пальцах и на ощупь, по весу, и по мягкости-жесткости. Еще – специальные мягкие очки от света, если захочется подремать днём, наушники от лишних громких звуков, подушка с совиной физиономией, яркая и уютная. А еще – подборка спокойной музыки, мягкий свет ночника, ну и знаменитая кровать-фанера, конечно.

Как бы ни была я бодра, но стоило мне увидеть, как Анабас укладывается в кровать и начинает свои ритуалы, я тут же лезла к нему под бочок и молящим взглядом просила приютить. Он приоткрывал полог одеяла, я ныряла в это тепло и… начиналось чудо засыпания. От природы мое сердце бьется слишком часто. Еще в детстве доктора говорили, что мое сердце – небольших размеров. Как у птички. Пугливое, ранимое и трепетно относящееся к любым неожиданностям.

Поэтому нормальный ритм моего сердца всегда чуть-чуть более торопливый, чуть-чуть более беспокойный. Когда я прижималась к теплому боку своего визави, постепенно, незаметно от меня, мое частое дыхание становилось все реже и спокойней, сердечный ритм выравнивался, и я улетала в блаженную страну снов.

Мои сны далеко не всегда были радужными и приятными. Иногда меня все еще охватывает то странное чувство потери и пустоты, которое настигло меня в момент моего расставания с мужем, и до сих пор еще не отпустило окончательно. Представьте себе: Вы едете на поезде, вагоны перестукиваются колесами, Вам уютно, и тепло и Вы точно знаете пункт своего назначения. Вы решаете подремать, так, слегка, закрываете глаза и внезапно погружаетесь в глубокий, беспробудный и тяжелый сон.

Еще во сне Вас охватывает непонятное чувство тревоги и беспокойства, но Вы решаете не обращать внимания и крепко спите. Что-то снаружи, в реальном мире явно происходит. Но у Вас нет сил открыть глаза и проснуться. Вдруг – резкий толчок, поезд остановился, заскрипели тормоза, и наступила тишина. Вы открываете глаза и с ужасом обнаруживаете себя сидящим одиноко на каком-то незнакомом полустанке, рядом ваш чемодан, а вот поезда нет. Как нет и тех людей, которые ехали вместе с Вами. Вы одни, как перст. Никому вокруг нет никакого дела до Вас и ваших страхов. Липкая гадость копится за воротом рубашки и каплями стекает по спине. С тех пор Вам никак не удается вернуться в свою прошлую жизнь. Как будто её никогда не существовало. Бейся головой о стену, вой на луну – всё тщетно! Более того, Ваши попутчики, те, кто был для Вас самыми близкими людьми, даже не хотят Вас слышать. Они всячески избегают Вас. Как будто наказывают за то, что Вы глупо проспали свою станцию.

Примерно такие чувства я испытываю вот уже более трех лет. Вначале это ощущение полнейшего сюра приходило ко мне только во сне. А теперь случается и наяву. Вот иду я куда-то – вся такая успешная, у меня есть любимый муж, веселый ребенок, работа и друзья, родители и сестра. Я вся легкая и светлая, бегу куда-то, стучу каблучками, предвкушаю встречу со своими любимыми…

И вдруг… Какой-то серый, неродной мне город, какие-то чужие люди, не по годам серьёзный сын рядом, я вся – какая-то слишком озабоченная, с вертикальными незнакомыми морщинками в уголках плотно сжатых губ… В душе тоска, непонимание – как мы сюда попали??

Где я, и почему одна?? А потом, липким ужом, проползает мысль: ты давно уже не там, ты на другом конце земли и ЭТО сейчас – твоя реальность. Я – одинокая мама с ребёнком в чужой стране, у меня нет моего мужа, нет его родного запаха и теплых глаз. Я все это как-то потеряла, безвозвратно. Как в том самом страшном сне с кровавыми следами на песке. Мне просто физически больно, я телом ощущаю, как тяжела моя потеря. Говорят, время лечит. Я не могу сказать пока ничего наверняка. Я просто должна жить. Ради себя, своего сына, ради жизни.

И я улыбаюсь. Вы же знаете, я всегда улыбаюсь, чтобы ни случилось… Мои губы вылеплены таким образом, что их уголки моментально ползут вверх, как только я улыбнусь. А это разом меняет настроение у всех вокруг. И я сама становлюсь от этого счастливей. И на некоторое время забываю обо всех неприятностях.

Вот так мы и жили. Сезоны за окном сменяли друг друга, и мне казалось, что так будет всегда. Как в сладком сне, как в вязком кисельном озере, где день идет за днем и все остается совершенно одинаковым. Чтобы ни происходило вокруг, в том, отделенном от нас стеной наших фантазий, снов и мечтаний, мире.

Но я начала наблюдать странные вещи. Анабас иногда ни с того ни с сего устремлял взгляд вверх и задумывался на долгие-долгие минуты. Когда я пыталась отвлечь его от раздумий, он как-то дико поводил плечами, как будто на холке у него росла шерсть, и улыбался мне шальной улыбкой, больше похожей на оскал. А еще, как-то раз, когда мы играли в теннис, к нам подбежали две собаки, игриво виляя хвостами. Вдруг она из них, с радостным визгом бросилась к Анабасу и принялась лизать его и прыгать на грудь. Казалось бы, что здесь необычного? Да вроде бы ничего, если не считать того факта, что собака эта была ни кем иным, а бультерьером, серьёзной и злобной бойцовской собакой, которая не то что на грудь дружелюбно прыгать, а вообще ни к кому подлизываться обычно не желает.

Иногда я опять заводила свою протяжную и тоскливую песню о том, почему бы ему не согласиться, что мы просто-таки созданы друг для друга. Я действительно в это верила. Надо сказать, когда я что-то говорю, обычно я в это свято верю. Именно в тот момент, я верю, что я действительно это чувствую. У нас действительно было очень много общего. Вкусы к музыке и книгам, ритм жизни, нам никогда не было скучно вместе, и мы всегда и в любую минуту получали удовольствие от компании друг друга.

Кроме того, я относилась к нему совершенно безусловно, может быть потому, что он спас меня от опасности и навсегда остался в сердце моим героем. А, может быть, потому, что мы наверняка уже не одну жизнь были вместе. До того были похожи наши души и до того тонко и верно чувствовали мы друг друга. Доходило до смешного. Вот сидит он и думает, где же его очки. Он вечно совал куда попало свои вещи и мне приходилось их искать. Сидит, думает, молчит, брови насупил. Я подхожу и молча ему очки протягиваю.

Вначале он удивлялся дико, не верил и говорил, что я колдунья, инопланетянка, Бог его знает, что такое. А потом, со временем, привык, стал доверчивей к этому относиться, прислушиваться к себе больше и внимательней быть к сигналам своего тела и души. Наше путешествие с ним было увлекательным для обоих. До встречи с ним я и представить себе не могла, что отношения мужчины и женщины могут быть такими. Легкими, светлыми, ненавязчивыми, поддерживающими своей заботой и вниманием, постоянным участием.

Я искренне желала, чтобы эта история наших с ним отношений продолжалась долгие годы. Но подсознательно я знала, что это не навсегда. И Ана, и Абигэйль встречали своего Анабаса всего раз в жизни. В моменты смертельной опасности. Анабас был призван помогать сбившимся с пути, тем, кто отчаянно взывает о помощи. Он брался из ниоткуда, приходил со своим планом по спасению заблудшей души и домом, где можно было бы переждать бурю. Он окружал заботой и каким-то упорядоченным образом жизни, который помогал упокоиться, накопить силы и восстановиться после эмоциональных потрясений. Но, тем не менее, он не был моим Мужчиной. Наверняка, он был бы отличным Другом на всю жизнь. Но вряд ли мог бы стать мне хорошим мужем. Какая-то часть его сознания рвалась куда-то, он рассказывал о дальних странах, о далеких берегах, о том, как он купит дом где-нибудь в теплой стране и заживет в своё удовольствие.

Меня он в свои планы не включал. Никогда. За эти два года я просочилась в него, наши души и тела переплелись, как корни двух деревьев, я была совершенно необъективна и периодически смотрела на него, как он выражался, слишком уж влюбленными глазами.

Сложней всего было то, что я читала его мысли. Практически всегда. Я знала, о чем он думает. Это проклятье или дар? – думала я.

Моя эмпатия, мой талант понимания чувств и эмоций других людей и желание оказать им поддержку – это две стороны Луны. Да, я могу успокоить, я понимаю чувства другого человека и могу с легкостью проникнуться его эмоциями, а, значит, помочь ему. Но для меня иногда это было непосильным бременем. В случае с Анабасом я бы предпочла вообще ничего не считывать, не знать, о чем он думает и просто принимать на веру то, что он говорил. Слишком больно и горько бывало видеть и чувствовать правду. Ведь всегда проще закрыть глаза и жить в мире из придуманных грез. Я очень долго не желала принимать тот факт, что совсем скоро нам придется расстаться. При мысли об этом, на мои глаза наворачивались слезы, и я готова была сделать все что угодно, лишь бы этого не произошло.

Пришла зима, а с ней очередное полнолуние. Мы бродили по парку. Зима выдалась снежная, много птиц сидело низко на ветвях, и я очень любила разглядывать их яркое оперение. Мы шли по тропинке, я ушла немного вперед, а когда оглянулась, увидела странную картину. Анабас стоял напротив дерева и смотрел каким-то затуманенным, мутным взглядом на сидящую на ветке птицу.

Его глаза приобрели доселе невиданный мной оттенок. Они стали мутно зелеными, совершенно дикими в своей природной неприкрытой жадности. Анабас смотрел на птицу, и в уголках его рта вдруг стали проступать клыки. Мне стало жутко. Я остолбенела. Я не знала, бежать мне от него или к нему, спасать несчастную птицу. Через несколько минут он встрепенулся, вытер проступивший пот со лба и улыбнулся мне какой-то жалкой, виноватой улыбкой. Домой мы пришли молча, и я сразу же ушла спать.

С тех пор я жила в двух реальностях. С ужасом и тревогой ожидала увидеть что-то неожиданное. По ночам часто просыпалась в поту и шла в его в комнату. Вглядывалась в его спящее, спокойное лицо и убеждала себя, что все это мне померещилось. Или я увидела дурной сон. А иногда мне казалось, что я просто сошла с ума от пережитых потрясений. Когда я как-то вскользь заметила, что, похоже, я немного не в себе, Анабас как-то совершенно спокойно и добродушно ответил, что, мол, наконец-то до тебя дошло.

Я верю, что все встречи в нашей жизни не случайны. Что мы друг для друга – зеркала и учителя. Мы все время учились чему-то друг у друга. Он у меня – способности чувствовать себя и других, я у него – способности жить осознанней и последовательней. Он в шутку называл меня Кармен и роковой женщиной. Нам часто не хочется слышать о себе то, что в глубине души мы просто не хотим принимать. Мы можем прожить всю жизнь, закрываясь и отстраняясь от той горькой и не всегда приятной правды.

Я уже говорила, что Бог наградил меня харизмой и сексуальностью. Всю мою жизнь за мной увивалась свита из бывших друзей, несостоявшихся любовников, потенциальных мужей… Женщины могли бы запросто пожать плечами и, скорчив гримасу, заметить, что я бешусь с жиру. Вам знакомо такое выражение? Это когда у тебя вроде бы все есть, чтобы быть счастливой, а ты жалуешься и скулишь. Хотя со стороны картина может быть совершенно замечательной.

Так вот. Это моё качество, как ни странно, до сих пор не сделало меня счастливой. Я искала. Того, единственного, я страстно желала семью, постоянных отношений. Но… стоило мне встретить действительно достойного мужчину, который просто намеком давал понять, что хочет серьёзных отношений, я внезапно даже для самой себя отказывалась принять тот факт, что это влечет и с моей стороны какие-либо рамки, ограничения, обязательства, в конце концов. Ответственность за происходящее. В итоге я убегала. Как только ощущала эту опасность. И привлекала либо мужчин, которые сами были не настроены на серьёзное и разбивали мне сердце. Либо тех, кто просто этого не видел, в силу либо недостатка опыта и неумения распознавать такие тонкие моменты женской психики.

Эти рьяно кидались на амбразуру или действовали хитростью, чем и объясняется парочка моих всё-таки свершившихся браков.

От остальных предложений руки и сердца я просто сбегала. Сбегала, как только видела этот характерный взгляд и ощущала страх под ложечкой, что вот оно, всё – тупик.

Поэтому я не была счастливой, несмотря на вереницу ухажёров. Шли годы, я всё также верила в романтическую любовь и всё также оставалась красивой. При этом я не подозревала о масштабах совершенных мной разрушений. Я со всеми пыталась дружить. Я действительно всегда хорошо относилась к мужчинам. С уважением и пониманием, как сообщница.

Я знала, как сложно им приходится с нами, женщинами. Но практически всегда, не подозревая об этом, я будила в знакомых мне мужчинах бурю эмоций. Их затягивало, как в воронку, в мои силовые линии, в моё поле. Стоило им заглянуть в мои глаза. Услышать голос. Почувствовать запах. Ощутить моё душевное тепло. Дружить они не хотели. Ну, или почти не хотели. Принимали и смирялись с этим фактом, когда понимали, что ничего другого им не светит. Негласно присутствовала опасность со стороны мужчин. Ревность, предательство и даже жестокость. Как произошло у Абигэйль с Хаггаром, как произошло у меня с Ромео. Я много передумала после свершившегося и старалась понять, где и когда я совершаю ошибку, снова и снова, из жизни в жизнь притягивая похожие ситуации.

До меня постепенно начало доходить, что скорей всего в отношениях я не была честной до конца. Прежде всего, сама с собой. И со своими партнёрами. Я никого не хотела обманывать специально. Но иногда получалось так, что вольно или невольно, я ранила чувства и разочаровывала их. Я понимаю сейчас, что мне следовало быть более открытой и прямо говорить, что меня не устраивает в отношениях, а не прятать голову в песок, как страус, и не терпеть до тех пор, пока вдруг одним прекрасным днем моё накопившееся раздражение взрывается и вызывает разрушения вселенского масштаба. Я менялась. Внутренне становилась более осторожной и внимательной к другим, старалась не давать ложных обещаний. Внутри меня начали происходить какие-то процессы, какие-то изменения, дававшие мне надежду на более осознанный подход к моим отношениям в будущем.

Опыт с Ромео научил меня, что не стоит так слепо доверять человеку, что нужно вначале хорошенько приглядеться, испытать его в ситуациях, а потом уже принимать относительно его какие-то серьёзные решения. Вам может показаться это наивным и глупым, ведь я давно уже не маленькая девочка. Но, как я говорила раньше, во мне живет неисправимая идеалистка, и я до сих держу у себя под кроватью сундук с одежками для кукол. Вера в доброго рыцаря въелась мне под кожу. Ромео помог мне избавиться от многих иллюзий, и от этой – в том числе. Ещё я поняла, что мужчина может быть жестоким. И что я должна быть с ним честной и осторожной. Я училась говорить правду. Я всему училась заново…

Вот почему мне было так хорошо с Анабасом. Он знал меня как никто другой, мы дошли до такой границы близости, которая начинается только там, где заканчивается любое позёрство, где отбрасываются любые маски. Где нет места притворству, и человек предстает перед тобой во всей своей первозданной не совершенности, ранимости, обнаженности. Иногда испуганный, иногда глупый, порой беззащитный. Анабас никогда не говорил мне, что любит меня. Он просто делал. Заботился обо мне, вдохновлял, поддерживал, журил, если я была не права. Не мог подолгу злиться на меня. Он жил мной. Моими мечтами, моими сомнениями и моей верой. И как я после этого могла его не любить?

На самом деле, самым сложным для меня в наших с ним отношениях, было научиться безусловной любви. Любви без ожиданий и претензий. Любви без веры и надежды на продолжение и взаимность. Мы так часто и подолгу обсуждали невозможность совместного будущего, что я сама, исподволь, начинала верить в это. Анабас всерьёз считал, что я совсем скоро встречу именно его, Своего Мужчину и мне нужно быть готовой к этому.

Я смеялась над ним. Мне все это казалось полной нелепицей. Учитывая тот факт, что я постоянно сравнивала всех окружающих меня мужчин с ним, и ни один не выдерживал сравнения, марево приближающегося будущего жениха меня просто смешило и забавляло. Кроме того, меня сложно было “потянуть”. Мою жизнь, внешность, прошлое, будущее, весь мой флагманский вид…

Для среднестатистического парня, скорей всего, я стала бы непосильной ношей. Анабас знал об этом, и умело “отстреливал” незадачливых претендентов при малейшей попытке вторгнуться в моё пространство. Это стало своеобразным тестом на мужественность. А возьми-ка справься с ситуацией, возьми-ка на себя ответственность, раз так уж нравится девушка. Пока никто не справился… Тем не менее, совсем скоро наступил день, когда мне пришлось всерьез задуматься над своей самостоятельностью.

Как я уже говорила, Анабас никогда не ревновал меня. Когда нам повсюду мерещатся корабли с алыми парусами и принцами на борту, мы можем сколько угодно рассуждать о своих поисках, но долгий период застоя, даже в комфортных теплых водах, должен наконец разрешиться выходом в чистые воды.

Всю свою жизнь я чувствовала, как часто мне было сложно определить ту тонкую грань между реальностью и миром моих фантазий. Фантазии вплетались в мою жизнь, причудливыми завитками украшали мои сны, влияли на мое отношение к реальным, не придуманным событиям. Мы все смотрим на мир через призму своих реальностей. Самым любопытным занятием для меня есть наблюдение за людьми. Наверное, никогда не перестану удивляться, какое огромное количество миров и историй, опытов и полетов, боли и счастья вокруг.

Картина над нашим камином – пара, уходящая вдаль. Он поддерживает её под локоть, и они бредут куда-то, под темно-оранжевые крыши домов, туда, в сиреневое небо, в далекую даль…

Анабас сказал мне, что подарит мне эту картину, как только мы разъедемся. Ещё он подарит мне узкую девичью кровать, на которой я сплю. Я сейчас опять, как в детстве. Сплю со своей куклой Шарлотт, на узкой кровати, где почти свисают мои длинные ноги, на подушке с портретом совы. Мой сын спит на первом этаже нашего большого дома. Мой мальчик растет, не по дням, а по часам, и вполне сошел бы за местную маленькую колокольню. Анабас приходит ко мне по вечерам, ложится рядом, убаюкивает, согревает мою голову у себя на груди, дышит мне в ухо, рассказывает какую-то чепуху и, как только я начинаю слегка подергиваться во сне, засыпая, он уходит.

Также, когда-то в детстве, лежала со мной перед сном моя мама, и это были одни из самых счастливых моментов нашей жизни. Мы могли тихонько, как две подружки, болтать между собой обо всем, хихикать и обниматься. А теперь он здесь, в далекой стране и моя мама, и мой папа, и даже моя жилетка для нытья.

Когда же, наконец, я окончательно повзрослею?

Просыпаюсь я, вся объятая лучами солнца. Они нагло врываются в мой сонный мир и будят меня: вставай же, наконец!

Я нашла работу. Настоящую, взрослую работу. Я хожу туда почти каждый день, надеваю строгую юбку, слегка подвожу глаза, заплетаю волосы в косу и иду. Иду, надеясь, что меня не уволят и позволят стать самостоятельной. Я хочу и не хочу стать самостоятельной. Я хочу, как раньше, отвечать за себя сама и никому не отчитываться в своих действиях. И хочу, как сейчас, ни за не отвечать сама и быть слегка далекой от принятия решений.

Мысль о том, что Анабас куда-то пропадёт, внушает мне ужас. Но я знаю, что это неизбежно. При том, что раньше я всегда была уверена, что он просто найдет себе подходящую женщину, наконец-то решит быть с ней по-серьёзному и, в конце концов, женится. Сейчас же я окончательно растерялась. Его взгляд, его изменившиеся повадки, постоянное принюхивание ко всему вокруг… Я не знаю, что и думать. Я готовлю для него каждый день. Люблю смотреть, как он ест мою еду. Я сама делаю лимонад. Закачиваю рукава своей блузки, запускаю пальцы в месиво из порезанных лимонов и выдавливаю из них сок. Потом рву кончиками пальцев листья мяты, смешиваю их с соком лимонов. Доливаю воду, бросаю заранее приготовленные кусочки льда – и вот, готово!

А ещё, оливковое масло, стекающее по моим локтям, как раз тогда когда я, наклонившись, пытаюсь затолкать рыбу в духовку. Он подходит ко мне как раз в тот момент, когда я ничего не могу сделать, кроме как стоять, наклонившись, пытаясь не пропустить момент и не забрызгать маслом все вокруг. Его, похоже, это вполне устраивает. Он обнимает меня за бедра, приподнимает мне юбку и медленно, не спеша, входит в меня: ошеломленную, беззащитную, удивленную… Ритмичные движения, мне уже не до рыбы. Масло давно растеклось куда попало. Я таю сама, как масло под его руками… Я хочу его.

Но он собрался ехать в далекую страну. В мою любимую страну, где прямо сейчас происходит революция. У Анабаса есть странное свойство. Он заранее предчувствует политические катаклизмы и прилетает как раз вовремя, чтобы попасть в самую гущу событий. Сейчас он летит в мою страну. Я люблю её, мою страну. И очень переживаю за людей. Там мои друзья, мои родители, моя любовь…

Он думает, что там и только там он может встретить своё счастье. Тонкую блондинку с голубыми глазами. Желательно лет на двадцать младше его. Ведь так он, быть может, сумеет продлить свою молодость. Идея женитьбы на блондинке преследует Анабаса вот уже третий раз в жизни. Никакие доводы и попытки переубедить его не наступать на те же грабли не принесли плодов. Поэтому я молчу. Надеюсь, может, хоть в этот раз очередная дива не оставит его после того, как станет на ноги.

– Ты пришла вчера слишком поздно. Ты не позвонила и не сказала мне, почему ты задерживаешься. Я почти не спал.

Я слушаю его вполуха и не могу понять, почему он так расстроен. Вчера я действительно пришла слишком поздно, слишком поздно, чтобы притвориться, что я просто была у подруги. Когда я подъехала к дому, вся парковка была покрыта сплошь собачьими следами. Следы уходили за дом и там почему-то обрывались…

Он никогда не ревновал меня. Мы так много и часто обсуждали с ним наши жизни, наших партнеров. Это тоже сыграло свою далеко не положительную роль. Анабас меня боялся. Боялся, что я никогда не стану ему верной женой, что меня всегда будет тянуть на приключения. И что мы слишком много знаем друг о друге, чтобы быть парой по-настоящему. Казалось, не осталось ни местечка тайного в наших жизнях, настолько все было обнажено, до самой сути, до корней, там, где обычно появляются только тайные духи наших страхов и сомнений. Ни с кем, ни до, ни после я не достигала такой глубины близости. И все же… Наше путешествие подходило к концу. Я ощущала это. Этот ветер перемен, дувший откуда-то с запада, оттуда, откуда чайки порой приносили ко мне на крыльях соленый запах океана.