За голубым трепангом.

Дальневосточная быль.

Рассказ

Венедикта Март.

Начался весенний лов трепангов. Трепанголовные суда собрались на базу, близ Русского острова.

Это были крупные парусные кунгасы с азиатскими веслами — «юлами», которыми не гребут, а мерно вращают, как рыба хвостом.

Два сезона в году трепанголовы выезжают на подводную охоту: весной и осенью. С половины апреля начинается весенний лов и длится два месяца. Осенний лов трепанголовы открывают в сентябре и нередко заканчивают в декабре. Лишь суровые холода и штормы разгоняют разохотившихся ловцов.

Вожак кунгаса — главный ловец-водолаз — не боится холода: чем холодней, тем легче ловить. Капризный, чуткий морской червь не терпит тепла, его стихия — прохлада. И когда вода по побережью нагревается до 14 градусов, трепанг медленно передвигается вглубь, подтягивая мягкое тельце на брюшных бугорках — ножках. Водолазу трудно проникнуть за ним в большие глубины.

С наступлением холодов трепанг возвращается ближе к берегам, и ловец легко собирает на глубине 25–30 метров малоподвижных, жирных червей. Даже в декабре водолаз не боится холода. Он часами бродит под ледяной водой в поисках трепангов. Под водолазным непроницаемым нарядом на нем теплая шерстяная одежда. Холодно над водой, на открытом кунгасе, когда целыми днями с горных берегов дует беспрерывный леденящий норд. Зябнет команда, часами настороженно выжидающая вожака на ловецких постах.

* * *

В конце апреля кунгасы были в полном снаряжении: на палубах змеились гибкие резиновые шланги, по которым подается воздух в шлем водолаза; на баке высились пирамиды кадушек для трепанга; в центре каждого кунгаса четко выделялся затейливый воздушный нагнетательный насос с торчащими боковыми ручками.

Каждый день, лишь занималась заря на востоке, кунгасы, как хищные птицы, разлетались на парусах в разные стороны по трепанговым «гнездам».

С 1923 года в заливе Петра Великого, в целях сохранения драгоценного червя от хищнического истребления, советскими властями введено «трехполье». Ловцы должны собирать «жатву» морского червя на подводном «поле» поочередно, меняя один из трех участков. В то время, как на одном, среднем «поле» десятки водолазов спускаются за добычей, два других «отдыхают».

Первое «поле» тянется от полуострова Поворотного до мыса Маньчжура. Второе (на котором был разрешен лов в этом году) простирается от мыса Маньчжура до мыса Стенина. На этом поле — ряд островов, вместе со старой морской крепостью Владивостока — «Русским Островом». Третье обширное «поле» захватывает все советское побережье от мыса Стенина до реки Тюмен-Ула, подступая к границе иностранных владений.

Трепанг, который лишь с трехлетнего возраста начинает обзаводиться потомством, привольно плодится на неприкосновенных подводных «полях».

На всех ловецких судах команды состояли из желтолицых людей — китайцев и корейцев, пришедших на открытую законную ловлю на маленьких шампунках, с которых они охотились хищнической острогой и запрещенной драгой.

Белые куцые кофты корейцев и синие длинные халаты китайцев мелькали и на берегу — на базе, возле дощатых площадок, обсыпанных черными трепангами, и у кипящих котлов с морскими червями.

Только на красивом легком кунгасе № 13 главная роль вожака-водолаза досталась старому русскому трепанголову Федору Выдрину.

Водолаз сам подобрал команду на кунгасе. Сигнальщиком для связи с судном во время подводной работы он пригласил молодого, но бывалого моряка, рыжего парня Семена Ершова, известного во всех дальневосточных портовых тавернах под кличкой «Семги-Ерша».

Остальные шесть человек команды — для работы по вытравливанию шланга, по накачке воздуха на насосе, по «юлу» (гребле) — были отобраны Выдриным из старых трепанголовов-корейцев, вместе с которыми долгие годы хищничал русский трепанголов по побережью.

Кунгас № 13 заметно отличался от остальных кунгасов, похожих друг на друга. На носу Выдринского судна с бортов таращились два рыбьих глаза, искусно вырезанных на дереве. Рыбьи глаза обличали китайское происхождение судна. По поверию китайцев-моряков, судно без глаз легко может наскочить на подводный камень, сесть на мель или даже заблудиться в морских просторах…Чего только не придумают моряки!

Кунгас легко и быстро шел на азиатском высоком четырехугольном парусе. Заплатанный вдоль и поперек парус был испещрен красными буквами и синими треугольниками; он был сшит из старых мучных мешков.

Каждое утро, чуть свет, кунгас № 13 покидал базу, лавировал по заливу, прячась от других кунгасов, и скрывался куда-то с поля зрения.

Силач кореец Цой всем телом наваливался то вперед, то назад, на широкое кормовое весло «юло» и, казалось, от его движения кунгас переваливался с боку на бок, как отъевшаяся гигантская утка.

В нынешний весенний сезон выдринская команда промышляла в небольшой, но глубокой бухте, под надежным прикрытием высокого острова. Скалы острова, покрытые толстым слоем птичьего гуано, казались издали покрытыми снегом.

За кунгасом неизменно плыли головастые тюлени-нерпы — добровольные провожатые, морды которых казались серьезными и выразительными, благодаря торчащим из воды усам. При приближении кунгаса, с воды срывались тучи черных нырков и, бороздя волны, перекидывались на новые места. На острове, со скалы на скалу и над водой носились с криками тысячи гагар, бакланов, чаек.

Выдрин боялся этого пронзительного птичьего крика.

— Как бы горластые не засыпали, — ворчал водолаз.

Вспуганные птицы могли выдать трепанголовам других кунгасов секретное добычливое трепанговое «гнездо».

Каждая команда знает свои излюбленные богатые «места», и ловцы всячески скрывают их друг от друга. На базе никогда нельзя знать, где находится в данный момент тот или другой кунгас: это промысловая тайна.

Уже неделя, как охотится в закрытой бухточке кунгас № 13, и каждый день команда возвращалась с богатым уловом.

На море уже несколько дней стоит штиль. Холодно, свежо еще, и Выдрин доволен; ему не нужно забираться в большие глубины: на 15–20 метрах под водой он легко и быстро набивает заплечный мешок упитанными трепангами.

И команда довольна своим вожаком. Не верят корейцы русским водолазам-трепанголовам: русские не могут так проворно носиться по дну морскому, как корейцы. Желтолицый кореец-ловец готов бегать, как угорелый, под водой в поисках добычи и ему не мешают пудовые сапоги, обитые полудюймовым железом. Но Выдрина ценят. На него надеется команда. Вот почему с каждых десяти заработанных рублей всей командой, вожак получает три рубля, а остальные берут по одному рублю.

* * *

Глаза Выдрина походили на глубокие стоячие воды: синие, пристальные, словно застекляневшие, они постоянно были устремлены в одну и ту же точку, когда Выдрин отдыхал на кунгасе. Но стоило водолазу опуститься в море, как неподвижные глаза его мигом загорались и с хищным блеском шарили по дну.

Угрюмый, неповоротливый на суше, водолаз оживал в своем подводном немом одиночестве. На дне морском он чувствовал себя, как у себя дома. Здесь Выдрин продумывал свои поступки, бормотал в шлем сокровенные надежды, делился сам с собою своими незатейливыми мыслями.

Под водой никто не мешал Выдрину быть самим собою.

«Кабы человека держать, как меня, почаще да подольше под водой, сколько бы лишнего зла перевелось на земле! Много человек делает зря, потому что некогда ему мозгом раскинуть, с самим собой обсудить, как след, о жизни человеческой», — заявил как-то водолаз Семге-Ершу после буйной драки двух корейцев на кунгасе из-за какого-то нелепого пустяка.

И любил Выдрин мечтать под водой о голубых и белых выродках — трепангах…

«Вот бы найти мне сразу целое гнездо голубых червей — обеспечил бы разом свою старость и бросил бы этот тяжелый промысел», — думал иногда он.

Водолаз знал, что в море иногда попадаются белые, а еще реже одинокие голубые выродки-черви. За одного такого червя любители-китайцы готовы платить десятки рублей.

Но за всю жизнь ему ни разу не довелось найти ни одного белого или голубого трепанга.

Необычайная профессия — подводная работа — наложила особый отпечаток на характер Выдрина, и даже в его внешнем облике, в неуверенной тяжелой походке было что-то от моря.

«Мне постоянно снится один и тот же сон: я запутываюсь в шланге, он рвется под водой и меня душит море», — часто жаловался он.

Выдрин проклинал свой промысел и, вместе с тем, не мог жить без него. Когда кончался трепанголовный сезон и червь углублялся в прохладные слои воды, Выдрин покидал кунгас и на суше тосковал по дну морскому. Ему чего-то недоставало; на земле он чувствовал себя лишним, никому не нужным человеком. И когда осенний ветер приносил на берег соленый, насыщенный морем туман, Выдрин покидал сушу…

Карта ловли трепангов (от м. Поворотного до корейской границы).

* * *

Старый трепанголов занимался своим промыслом еще в те времена, когда русские вовсе не интересовались трепанговым ловом. На заливе по побережью раздольно промышляли корейцы и китайцы, которым никто не мешал.

Юношей Выдрин встретился с энергичным пионером края — Шмелевым, зачинателем русского трепанголовного дела. Этого человека до сих пор хорошо помнят старожилы «Хай-шин-вея» — «Великого града трепангов», как китайцы зовут город Владивосток.

Шмелев, известный в крае под именем «приемного сына Китая», зажег юношу своим энтузиазмом и увлек его в море «искать счастье» в бородавчатом морском чреве.

И с тех пор Выдрин мечтает о подводном кладе: о голубом «священном» трепанге.

Выдрин любит вспоминать прошлое, когда на заливе не было еще трепанголовов-водолазов. Тогда знали лишь два приема китайского хищнического промысла: один из них назывался «ла-хай-шень», то-есть «наводить зверя», второй же — «ца-кай-шень» — «колоть зверя». «Наводили зверя» в слепую в глубоких трепанговых местах — драгой. Драга была проста: к четырехугольной металлической раме прикреплялась прочная нитяная сетка; на нижней стороне рамы были подвешены тяжелые грузила из свинца.

Меткий молниеносный удар трепанговым крючком в глаз — и осьминог в крепких руках водолаза.

Выдрин промышлял драгой с корейцем Цоем, который теперь работал юлом на одном с ним кунгасе. Только два ловца могли справиться с таким ловом: один работал веслом, второй же должен был тянуть драгу за веревку.

«Колол зверя» Выдрин в одиночку, и этот китайский способ ему нравился больше драги. Ловя в слепую, не видишь червя и, вытаскивая драгу, находишь в ней морских жесткоиглых ежей, красиво узорчатых звезд, медуз, устриц, крабов — все что угодно, но ни одного съедобного червя.

Колоть же «зверя» — мясистого неповоротливого червя — можно было наверняка в неглубоких местах легкой длинной острогой с четырьмя железными зубцами.

Как и у всех хищников, с Выдриным в шампунке всегда было необходимое для лова «зеркало». «Зеркалом» у ловцов назывался небольшой квадратный дощатый ящик, по виду напоминающий деревянные коробки, в которых изготовляется творожная пасха. На дне ящика было вставлено обычное оконное стекло.

Держа за боковые веревочные ручки, Выдрин ставил на воду «зеркало» стеклянным дном и, прильнув лицом к верхней полой стороне, выглядывал добычу на глубине до десяти метров. Наметив трепанга, он нацеливался в него ловецким копьем и вмиг втаскивал в лодку.

Кропотливым ловом добывая по одному полуфунтовому червю со дна морского, опытный ловец умудрялся понатаскать по несколько пудов в день. Из нескольких пудов свежей добычи у него выходил пуд сухого обработанного червя, за который он получал от китайцев гастрономов по 16–18 рублей.

Только перед самой империалистической войной в заливе Петра Великого появились первые ловцы-водолазы, и Федор Выдрин оказался одним из первых. Легкую острогу и неудобную драгу он сменил тяжелым, громоздким костюмом водолаза, и уже не «колол» и не «наводил зверя», а лазил за ним на морское дно.

* * *

Старый трепанголов настолько хорошо знал трепанга и его жизнь, что по малейшим изменениям в поведении червя предугадывал погоду:

— Готовьте тент, быть шторму, — заявлял Выдрин, поднявшись со дна морского. — Трепанг нонче не покоен: зарывается в песок, лезет под ракушки…

Море было спокойно, но команда послушно разворачивала тент: Выдрин никогда не ошибался.

Ворочая головой в просторном шлеме с тремя окнами — перёд лицом и по бокам — он не однажды различал зоркими глазами чудовищных осьминогов, притаившихся на камнях.

И камни, и облепившее их безобразное тело осьминога, были одного и того же грязно-темного цвета. Лишь неподвижные блестящие бутылочного цвета глаза выдавали чудовище.

Встреча со спрутом — весом иногда до 250 килограмм — не пугала бывалого водолаза. Он отлично знал уловки и характер хищника. Знал, что осьминоги живут в скалах небольшими обществами, и никогда не тревожил животного возле камней, опасаясь засады.

Но горе тому спруту, который, выходя в одиночную разведку, попадался Выдрину на открытом месте. На своем веку водолаз добыл не один десяток страшных хищников подводья и выгодно их продавал в китайских харчевнях.

Выдрин близко подпускал к себе громадное чудовище, похожее на фантастического паука с шевелящимися щупальцами.

Осьминог, возмущенный присутствием непрошенного гостя, выпускал облако темной жидкости, чтобы легче поймать в мутной воде смельчака, и уже расправлял змеевидные щупальцы. Выдрин, улучив момент, выпускал воздух между водолазным костюмом и одеждой, надувал костюм, отделялся со дна и легко перепрыгивал через осьминога.

Меткий молниеносный удар трепанголовным крючком в глаз — и осьминог в крепких руках водолаза.

Иногда же Выдрин, зная хищный обычай спрута обвивать жертву гибкими щупальцами, попросту подсовывал ему конец палки, и жадный спрут обвивался вокруг нее. Выдрин быстрым движением руки прижимал наружную кнопку клапана, отработанный воздух надувал его рубаху пузырем, и он поднимался наверх. Вместе с водолазом всплывал на поверхность и осьминог, который никак не хотел расстаться с неподатливой «добычей» и сам, превращался в богатую лакомую добычу кунгасового повара.

Но осьминоги попадались редко и еще реже можно было вступить с ними без риска в единоборство.

Для кухни, на ушицу, водолаз перед тем, как покинуть дно, обычно поддевал крючком какую-нибудь подвернувшуюся ему пожирней рыбеху.

Пойманный трепанг, то ли от испуга, то ли из чувства самосохранения, выбрасывает наружу часть своих липких клейчатых внутренностей, и их запах привлекал рыбу.

Выдрин привык, чтобы его по дну сопровождали стайки рыб, снующих по следам за мешком, набитым червями. Когда у водолаза было хорошее состояние духа при удачном улове, он любил поиграть с рыбами, пугал их, хватая неожиданно руками за хвост какую-нибудь чересчур осмелевшую рыбу, прошмыгнувшую у него под мышками.

* * *

Вечерами, когда звезды мерцали в небесах и отражались в море, кунгасы, покидая тайные трепанговые гнезда, сплывались к базе.

Быстрым и ловким движением юлы каждое судно круто поворачивалось и причаливало кормой к пристани. Команды сдавали на берег улов, и кунгас № 13 никогда не отставал от других в добыче.

На кунгасах, освещенных кое-как фонариками, слышалась гортанная мягкая речь китайцев, грубые, отрывистые голоса корейцев. Где-нибудь мечтательный ловец червя затягивал тягучие, плаксивые песенки далекой родины…

Большая часть ловцов на ночь не выходила на берег, ночуя тут же, на кунгасе, где днем протекала бестолковая, тусклая жизнь и тяжелый, неуверенный труд.

И вечером на берегу кипела работа.

Трепанг требует быстрой и своевременной обработки. Еще на кунгасе, сразу же после улова, червя очищают от внутренностей надрезом брюшка. На берегу очищенных червей кладут в громадные котлы и вываривают в морской соленой воде, то и дело помешивая деревянными лопатками. Варщикам, знатокам своего дела, надо знать точно время: двадцать минут варки — и червь, похожий на молодой огурец, раскладывается черпаком до кадкам.

Вываренный червь, густо пересыпанный солью, выдерживается неделю в кадках, и здесь его время от времени помешивают лопатками. Прошел срок — и снова в котлы, на варку. Но теперь червь вываривается не в соленой морской воде, а в собственном маслянистом соку. Трепанг съеживается: свежим он был 18–20 сантиметров, теперь — это кусочек в 4–5 сантиметров, едва напоминающий свою прежнюю форму.

Вываренный, просоленный червь раскидывается на деревянных сушилках и вскоре становится похожим на костяшку, пересыпанную толченым углем. Чем суше, тем дороже червь. Хорошо высушенный, он держится без порчи несколько лет.

Существует не один способ обработки морского червя. Требовательные потребители-китайцы скупают не только соленый, но и прессованный и другие затейливые сорта лакомого продукта.

Каждый вечер перед Выдриным одна и та же давно знакомая, надоевшая картина: груды свежих, вареных, прессованных, сушеных, пересыпанных угольной пылью червей. Черви, черви, черви… Всюду черви, на лов которых ушла вся жизнь водолаза!..

Иногда у Выдрина поднимается ненависть к трепангам, к голубому «священному» червю, в поисках которого он избороздил вдоль и поперек огромный залив.

В бородавчатом, жирном черве были все надежды, мечты и дерзания когда-то крепкого, молодого, веселого ловца. Вода и тяжкий промысел отняли здоровье, силы, и теперь Выдрину чаще и чаще хочется уйти далеко-далеко от моря, от этих проклятых червей…

* * *

Русский трепанголов десятки лет прожил среди желтолицых и, как-то незаметно для себя, втянулся в их пагубную страсть — в курение опиума.

Его уже не веселила, не бодрила русская водка.

После двухчасового лова под водой, когда с Выдрина снимали тяжелые водолазные доспехи, он неизменно тянулся к дурманному опиуму. В кормовой каютке его ожидала горящая крошка-лампочка, длинная бамбуковая трубка, иглы и несколько коричневых шариков опиума. Лишь накурившись досыта, Выдрин мог снова спуститься на свою подводную работу.

Иногда, под водой, отяжелевшие веки опускались на глаза и клонило ко сну. Невероятным усилием воли водолаз сбрасывал липкую дурманную дрему, и — с новой энергией принимался за охоту на червя.

Когда водолаз уже стоял по живот в воде, Ершов крикнул: «Ну, держись, Выдрин!»…

Но веки снова опускались. Выдрину приходилось подбадривать себя мысленной беседой с самим собою, или он принимался ожесточенно счищать надетых на крючок червей. Но, тем не менее, угнетенное состояние духа и путаница в мыслях все чаще и чаще одолевали Выдрина в его подводном одиночестве.

— Надо будет сойти с «таяна» (опиума), — говорил Выдрин сигнальщику, поднявшись на кунгас… и тут же забивался в кормовую каюту к бамбуковой трубке.

Обстановка на кунгасе № 13, как и на всех других трепанголовных судах, создалась самая нездоровая.

Вечерами у кунгасовой базы люди шатались и буянили, пьяные от контрабандного спирта, или корчились и бредили в кошмарных судорогах полусна-полуяви опийного забытья. Все деньги, заработанные упорным тяжелым трудом, расточались на яды.

Выдрин работал лишние часы под водой, чтобы насытить себя черным дымом: он уже не мог работать без опиума.

Когда-то крепкий и, казалось, несокрушимый организм водолаза таял с каждым днем. Из добродушного некогда балагура Выдрин превратился в мрачного, придирчивого человека. С ним невозможно было спокойно работать.

Корейцы, которые сами научили водолаза курить опиум, косо поглядывали на вожака. Только рыжий сигнальщик по-прежнему дружил со старым товарищем и не огрызался на его несправедливые выходки.

От постоянного пребывания под водой и опиума лицо водолаза серело нездоровым цветом; остекляневшие глаза точно застыли, бессмысленно остановившись; губы непокорно дергались в нервной пляске.

— Ловлю морского червя, а самого меня поймал и гложет червь проклятого красного мака — опиума! — говаривал Федор Выдрин Ершову.

* * *

Приближался июнь.

Весенний сезон был на исходе. На море теплело. Все трепанговые гнезда, известные команде, оказались исхоженными.

Капризный трепанг передвигался от теплевшего побережья в прохладные глубины. С каждым днем падал улов. Команда, работающая сдельно, нервничала; корейцы исподлобья встречали вожака на борту, заглядывая в неполный добычей мешок. Да и сам Выдрин нервничал больше всех: заработок падал, и все меньше и меньше коричневых шариков ожидало его в кормовой каюте на трудовых перерывах. Затяжек все чаще не хватало…

По утрам водолаз задыхался от опийного похмелья. Чтобы успокаивать отравленную кровь, Выдрин, по примеру корейцев, глотал коричневые шарики: крепче и быстрее растворяется яд в отравленной крови…

Необработанным осталось лишь одно трепанговое гнездо на среднем поле.

Это было известное всем кунгасам место в Безымянной бухте, близ Русского острова. Место с давних пор славилось изобилием «скалистого» трепанга — блестящего, темно-коричневого цвета червя, высокого качества и дорогого.

Среди трепанголовов ходили слухи, что в Безымянной бухте попадались и «священные» голубые и белые трепанги. Но это заманчивое трепанговое гнездо пользовалось дурной славой. Суеверные желтолицые ловцы в последние годы вовсе не посещали Безымянной бухты. Несколько лет ни один водолаз не охотился здесь…

По кунгасам ходили легенды о подводных человекоподобных существах, обитающих на каменистом дне бухты. Силач Цой уверял, что своими глазами видел в ясный день такое человекоподобное существо. Цой охотился тайком старой хищнической острогой с зеркалом, и у самого берега страшное подводное существо чуть не вырвало из его рук острогу… С тех пор он закаялся хищничать здесь.

Другие корейцы утверждали, что в подводных скалах живет гигантский осьминог-дракон — Дух Океана. Китайцы — ловцы морской капусты будто бы видели со своих широкозадых шаланд морского змея, опустившегося в воду как раз на этом месте.

Много подобных росказней наслушался Выдрин, и его воспаленное опиумом воображение подчас дорисовывало жуткие картины подводья бухты.

Но вот, однажды старый водолаз объявил твердо команде:

— Последние дни сезона пойдем на добычу в Безымянную бухту.

«Старый ловец не разучился смеяться, шутнул по старинке» — решила команда.

Но утром корейцы убедились, что Выдрин вовсе отвык от шуток: кунгас, по его приказу, причалил на «проклятое» место.

Выдрин развел в кружке спирта шарик опиума и залпом выпил двойной яд.

— Для храбрости! — по-корейски сказал он при ловцах.

Сигнальщик Ершов и Цой обрядили его в громоздкий костюм, завинтили болтами и гайками гутаперчевый воротник, и когда водолаз уже стоял по живот в воде за бортом на короткой лестнице, Ершов крикнул в самое ухо:

— Ну, держись, Выдрин! Чуть чего, какая чертовщина — нажимай клапан — и пузырем к нам! Выручим!..

Уже под шлемом из кованной тонкой меди Выдрин пробурчал досадливо:

— Ну вас к чорту с вашей чертовщиной! — и медленно спустился на шланге ко дну. Две плоские свинцовые гири на груди и спине и пудовые сапоги, обшитые железом, помогли ему.

Бывалому трепанголову редко доводилось работать на такой глубине. Непривычный полумрак, камни, обросшие морскими лишаями, ракушками, прошлогодние липкие раскачивающиеся водоросли, мешали сразу разглядеть неровное дно.

Водолаз то и дело нервно ворочал голову в просторном шлеме, озираясь в боковые толстые стекла. Скоро глаза свыклись с полумраком глубокого подводья.

Среди камней и скользких водорослей показалось множество жирных бородавчатых «скалистых» трепангов. На запущенном приволье их расплодилось видимо-невидимо. Небывалая радость охватила Выдрина: во всю жизнь он ни разу не видал такого огромного количества червей на одном месте.

— Вот это клад! — он мысленно погрозился наверх команде: — «Теперь я вам покажу, черти, как Федор Выдрин умеет добывать трепангу, если захочет!»

Его стеклянные глаза водолаза горели хищным блеском. Охваченный трепанголовным азартом, он не уставал нацеплять на крючок и перебрасывать в заплечный мешок червей.

— Побольше такой чертовщины — разбогател бы Выдрин! Хе, хе! — посмеивался самодовольно он, точно перехитрил кого-то.

Не нужно было ковырять камни, переворачивать ракушки в поисках добычи: на каждом шагу вокруг чернели упитанные черви, и Выдрин давил их невольно железными подошвами.

В каких-нибудь десять-пятнадцать минут сумка за плечами была почти наполнена.

Забыв все страхи, водолаз заплясал по дну моря. Он уже не озирался по сторонам, а смотрел лишь под ноги на пестревших вокруг неповоротливых червей, пропускал мелочь, отбирая лишь самых жирных и крупных. Продвигаясь вперед, подсчитывал мысленно, сколько трепанга можно набрать здесь до конца сезона?

Вдруг Выдрин заметил, что между ежом и морской звездой, под ногами, лежал редкий, драгоценный голубой трепанг!

Нет, он не проткнет «священного» червя крючком!

Он нагнулся, взял червя в руки, как хрупкую драгоценность, и… в этот момент кто-то сбоку стукнул Выдрина, словно пытаясь задержать…

Выдрин поднял голову: над ним, лицом к лицу, качалось в воде страшное человекоподобное существо…

Руки чудовища были широко растопырены, как бы для того, чтобы поймать в свои жуткие объятия обезумевшего водолаза, отрепья одежды и мяса висели на костях…

Выдрин бросился в сторону и заметался по дну…

Отовсюду на него надвигались раздутые, шевелящиеся, человеческие фигуры. Женщина с головой медузы, с разметавшимися волосами, вплотную прильнула к Выдрину, когда он наступил и запнулся о что-то длинное и тонкое, похожее на змею…

Выдрину показалось, что женщина схватила и держит и давит его… С нечеловеческим усилием он рванулся и сапогом отшвырнул от себя женщину…

Отовсюду на Выдрина надвигались раздутые шевелящиеся человеческие фигуры…

«…Чуть чего, — нажимай клапан и пузырем»… — вспыхнул обрывок речи товарища в его потухающем сознанье, и водолаз, как сквозь сон, зажмурив глаза, рванул клапан…

Наверху, на кунгасе, тревога: пузырики, по которым узнает команда о местонахождении водолаза под водой, вдруг быстро-быстро запрыгали на поверхности воды, заметались как-то необычно… Но вот пузыриков не стало: водолаз всплыл на поверхность.

Его подобрали под руки, с трудом втащили на палубу, сняли шлем.

Выдрин был мертв. Голубые глаза его вылезли из орбит…

В судорожно сжатом кулаке его был зажат «священный» голубой трепанг…

. . . . . . . . . .

Как-то недавно, просматривая дальневосточную печать, я обратил внимание на небольшую хроникерскую заметку. Привожу ее полностью:

Подводное кладбище.

В одной из бухточек залива Петра Великого близ города Владивостока водолазы при морской работе обнаружили подводное кладбище, которых немало осталось после ужасов капиталистической интервенции .

На найденном кладбище люди были брошены в воду живьем с привязанным к телу грузом… Находясь в стадии разложения, трупы от газов стали легче воды, их подняло наверх, насколько позволяли веревки, груз же удерживал на дне. Трупы найдены в самых неожиданных, жутких позах; кто на ногах, кто вниз головой, смотря по тому, к какой части тела был привязан груз. Особенно страшное впечатление производила женщина с длинными развевавшимися под водой волосами …

И все эти распухшие человеческие тела казались живыми, так как покачивались и двигали конечностями от колебания воды!

 

Искатели мумий.

Рассказ Карла Мейера.

Приключения путешественника по Египту

[5]

 

I. Ночное нападение.

Я был очень доволен, когда парусное судно «Дагабия», на котором я занял каюту, отчалило от пристани Каира и направилось вверх по Нилу — к городу Сиуту.

Мой каирский приятель, толстяк, купец Мурад-Назир, снабдил меня всем необходимым в благодарность за то, что я освободил его дом от «привидений». Этими «привидениями» оказались, ко всеобщему удивлению, член «священного братства кадиров» Абд-эль-Барак и какой-то неизвестный мне его соучастник. Третье «привидение» успело бежать. Я разбил ему нос и подбил глаз, а «привидение» чуть не убило меня ножом в схватке.

С почтенным Абд-эль-Бараком я имел уже счеты, вырвав из его рук двух чернокожих подростков, которых он держал в качестве рабов.

Злоба за отнятых рабов и еще более — за раскрытие его «явлений» в доме Мурад-Назира в костюмах «привидений» — сделали Абд-эль-Барака моим злейшим врагом. Правда, отпустив по просьбе Мурад-Назира обоих пленников, я взял с них три расписки: одну в том, что кадир уступает мне маленькую Дьянгу и ее брата, другую — в которой оба сознаются в той скандальной роли, которую они играли в истории с «привидениями», и третью — где «привидения» обращались с просьбой ко всем кадирам всячески оказывать мне содействие. Но эти-то документы и заставили меня быть теперь настороже. «Дагабия» шла под всеми парусами, и я с наслаждением вдыхал влажный воздух величавой реки, любуясь берегами, покрытыми пышными всходами риса, пшеницы, кукурузы и других злаков.

Чернокожие дети беспечно играли около меня.

— Эффенди! Твои чемоданы все еще на палубе. Разреши мне отнести их в твою каюту, — раздался за моей спиной чей-то голос.

Я обернулся.

Предо мною стоял человек, одетый в костюм судового слуги. Странно… мне показалось, что я где-то видел это лицо, отражавшее хитрость и коварство… Но где? Сколько я ни ломал голову, я не мог вспомнить.

— Снеси, — сухо ответил я.

Он быстро подхватил чемодан и исчез…

До вечера все шло благополучно, судно медленно подвигалось вверх по реке, и одни виды сменялись другими. Вечером я уложил детей спать и улегся сам, убавив огонь висячей лампы.

Но мне не спалось; проворочавшись около часа, я встал и, не надевая обуви, вышел из каюты. Чей-то тихий шопот заставил меня вдруг насторожиться. Почему говорят шопотом? Инстинктивно я сделал несколько шагов назад и прислушался.

— Он скоро заснет, — прошептал один голос.

— Смотри же, не прозевай. Бумаги он должен носить в платье. Если он снимет платье, дело будет нетрудное, — ответил другой.

— Тсс…

Голоса смолкли. Но для меня было достаточно и этих слов. Итак Абд-эль-Барак не оставляет меня в покое и здесь. Его агент, которому поручено похитить данные мне расписки, находится на судне и попытается сделать это сегодня же ночью.

Я осторожно вернулся в каюту, вынул деньги и документы из карманов, сунул их под подушку, набил бумажник газетной бумагой и положил обратно в карман. Потом разделся, повесил платье на вешалку и лег, укрывшись одеялом с головой и оставив щелку для наблюдения. Я слышал, как перебрасывали на берег сходни. Потом все стихло. Револьвер и кинжал лежали под боком.

Но вот дверь чуть приоткрылась, словно от ветра…

Еше… еще…

Сначала просунулась голова, потом с змеиной ловкостью в каюту проскользнул весь человек…

Это был судовой слуга!.. В левой руке он держал кинжал. Негодяй несколько секунд внимательно смотрел на меня, потом, заметив мое платье, он быстро шмыгнул к нему и протянул руку.

Я рванул с себя одеяло и направил на него револьвер. Но не успел я выстрелить, как грабитель с невероятной ловкостью, одним прыжком выскочил из каюты. Я бросился за ним. Его ноги были быстрее моих. При мерцающем неровном свете факела, я увидел темную фигуру, промчавшуюся по сходням и скрывшуюся в темноте ночи.

Напрасно матросы, всполошенные шумом, искали исчезнувшего слугу. Капитан хранил невозмутимое спокойствие — даже тогда, когда я рассказал о происшедшем.

— Все может быть! Разве можно ручаться за людей? Я принял этого человека на судно лишь сегодня утром, — ответил он мне.

Однако, эти слова звучали ложью, и я, на всякий случай, не ложился спать до тех пор, пока не рассвело и «Дагабия» не тронулась снова в плавание.

Я мучительно старался припомнить: где я видел лицо сбежавшего слуги?.. И вдруг вспомнил: это было лицо «привидения» № 3! В этом не могло быть никакого сомнения… Успокоенный, я лег спать.

Вечером со мной познакомился Мосул-бей — человек, с которым судьба свела меня на много дней.

Мосул-бей явился на борт «Дагабии» в ту же минуту, как остановилось судно и матросы перекинули сходни. Почтительное отношение к этому человеку со стороны сопровождавших его подчиненных и раболепная встреча, устроенная командиром судна, указывали на то, что капитан Мосул-бей — лицо, облеченное важными полномочиями.

Первым делом он лично осмотрел все трюмы и помещения.

— Куда и для чего идет «Дагабия»? — строго спросил он капитана судна, окончив осмотр.

— В Хартум за тканями, дешовыми украшениями для негров и за другими товарами, эффенди, — отвечал командир с глубочайшим поклоном.

Глаза Мосул-бея сверкнули. Он понизил голос, и разговор в течение некоторого времени велся вполголоса. Ко мне донеслись лишь последние слова капитана:

— Может быть, ты торгуешь и рабами? — капитан пристально посмотрел на собеседника. — Берегись, я давно слежу за тобой и убежден, что тебе не миновать виселицы.

С этими словами он круто повернулся спиной к смущенному командиру и пошел ко мне.

— Я слышал много о вас. Я знаю про вашу схватку с кадиром и историю спасения детей. Абд-эль-Барак — величайший негодяй, и у меня есть основания полагать, что он имеет связь с командиром этого судна…

Он увел меня в каюту и запер дверь.

— Я должен вам сказать, кто я. Я имею большие полномочия от правительства и целую флотилию на Ниле. Несмотря на давнишнее уничтожение рабства, тайная торговля рабами все еще имеет место в Египте, Турции и в некоторых других странах. Я задался целью уничтожить это зло и во что бы то ни стало вывести на чистую воду работорговцев. Я слышал про вас и давно хотел предложить вам помочь мне. В средствах не стесняйтесь. Если понадобятся верблюды, лошади и солдаты — все это будет в вашем распоряжении. А детей вы передадите мне. Оставаться здесь им опасно. Я на днях же переправлю их на родину.

Мне не оставалось ничего иного, как согласиться и поблагодарить Мосул-бея.

Вместе со своим отрядом, он удалился, оставив мне письмо на имя паши в Сиут и забрав с собой моих юных черных спутников.

 

II. Селим в роли телохранителя.

Пашу в Сиуте я не застал, но его домоуправитель, прочитав письмо, тотчас же отвел мне три прекрасных комнаты. На следующий же день двое аскеров привели чудесного арабского жеребца и верхового верблюда, которых посылал мне в подарок капитан Мосул-бей.

Тут, в Сиуте, я должен был, согласно уговора, дожидаться Мурад-Назира, чтобы вместе с ним ехать дальше, в Хартум.

Было утро. Я вышел прогуляться по городу. Миновав пристань, я дошел до моста через канал, как вдруг мое внимание было привлечено длинной, худой и невероятно плоской человеческой фигурой в белом одеянии, с исполинским тюрбаном на голове, шедшей мне навстречу знакомой раскачивающейся походкой. Фигура была изумительно похожа на веретенообразного Селима, домоправителя Мурад-Назира.

— Селим, ты ли это? — окликнул я фигуру.

— Правильно, очень правильно! — послышался картавый голос, и Селим приветствовал меня одним из свойственных ему головоломных поклонов. — Но скажи, эффенди, не ошибаюсь ли я, видя тебя? Если это так, то — слава аллаху, потому что я ищу тебя!

— Ты ищешь меня? Значит, какие-нибудь важные обстоятельства заставили Мурад-Назира покинуть Каир раньше обусловленного срока?

— Ты ошибаешься, эффенди. Я приехал один.

Я пригласил его в кофейню, и Селим отблагодарил меня самым сногсшибательным поклоном, переломив тело под острым углом. Мы заняли столик в укромном уголке.

— Итак, ты прибыл сюда…

— По приказанию хозяина, — перебил меня Селим. — Ты не должен оставаться здесь один.

— Не думает ли Мурад-Назир, что я боюсь?

— Нет, но на всякий случай будет лучше, если я останусь при тебе.

— Но… мне думается, у Мурад-Назира должны быть более веские причины!

— Я знаю лишь то, — упрямо повторил Селим, — что должен защищать тебя…

Я притворился, что верю этому трусливому пустомеле. У Мурада, несомненно, была какая-то другая причина, побудившая его приставить ко мне этого «героя всех героев». Не думал ли он, заплатив за мой переезд, что я сбегу? Действия Мурада показались мне подозрительными, и я решил вести себя осторожнее. Кроме того, мне вспомнилось, как после упоминания имен Мурад-Назира и Абд-эль-Барака, капитан Мосул-бей сразу стал молчаливым. Повидимому, ему были хорошо известны эти имена. Мосул-бей со дня на день должен был приехать, и я решил расспросить его подробнее обо всем.

— Не собираешься ли ты жить вместе со мною? — спросил я Селима.

— Конечно. Где помещаешься ты?

— Во дворце паши. Но я не знаю, будут ли там рады тебе?

— Ты сомневаешься? Ты — неверный и не знаешь, что коран повелевает быть гостеприимным к единоверцу. Кроме того, я — величайший и славнейший герой моего племени. Погоди, я сбегаю к хозяину, у которого остановился, и скажу ему, что покидаю его и моего друга.

— А у тебя здесь есть друг? Кто он?

— Я познакомился с ним на судне. Он — купец. Но посиди, пока я сбегаю…

— Подожди, по крайней мере, пока я узнаю, примут ли тебя во дворец.

— Это совершенно лишнее.

— И все же я должен сначала справиться.

— Правильно. Очень правильно! В таком случае, я следую за тобой.

Делать было нечего. Я понял, что Селим не отступит от меня ни на шаг. Впрочем, толстый домоуправитель паши не выразил неудовольствия, и Селим получил приглашение поселиться по соседству со мною, в квартире заведующего конюшнями.

— Видишь, эффенди! — воскликнул мой долговязый «защитник». — Я говорил тебе, что все удивляются моим качествам! Для меня открыты двери всех домов и полы всех палаток! — с этими словами он исчез, оставив меня совершенно озадаченным…

 

III. В поисках мумий.

Бальзамированные крокодилы?!. Ну, да. Древние египтяне верили в загробную жизнь и старались сохранить не только человеческие трупы, но и тела «священных» крокодилов, быков, кошек, волков, летучих мышей и всевозможных рыб. Они заботились о том, чтобы души, нагулявшись вдоволь по «потусторонним мирам», могли снова найти свою оболочку в целом виде.

При мерцающем неровном свете факела я увидел темную фигуру, промчавшуюся по сходням и скрывшуюся в темноте ночи.

Чтобы сохранить тело, особые специалисты вынимали внутренности и мозги, наполняя образовавшиеся пустоты особой асфальтовой массой. Эти консервированные трупы носили название мумий. Мумию клали на полу, с вытянутыми вдоль бедер или скрещенными руками, забинтовывая отдельно каждый член, а затем и все тело — множеством пропитанных соответствующим составом бинтов. После этого, смотря по социальному положению умершего, клали тело либо в деревянный гроб, либо в саркофаг. Бедных хоронили без гробов, попросту закапывая в песок.

Существует много видов мумий. Самые древние находят в Мемфисе. Они черного цвета — и так высохли, что ломаются от прикосновения. Мумии из Тэбэна имеют блестящую желтую окраску, а ногти у них выкрашены хной —

краской, которой доныне красят себе ногти, бороды и усы жители Востока. Самой древней считается мумия фараона Меренре, жившего более четырех тысяч лет назад.

Ныне древние египетские кладбища почти все уже разрыли и уничтожили арабы — раскапыватели мумий. Они безжалостно вытаскивали набальзамированные тела из саркофагов, снимая лишь украшения и ломая и бросая самые мумии. В средние века существовала даже торговля мумиями. Каждый имел право вскрывать гробницы и брать мумии. Лишь при калифе Мухамеде-Али разгром гробниц был воспрещен и торговля мумиями была объявлена монополией правительства. Однако арабы и феллахи продолжали торговлю мумиями контрабандным путем.

Может показаться невероятным, что даже медицина интересовалась мумиями. Алхимики, отыскивавшие «камень мудрости», скупали мумии партиями; их примеру следовали и изобретатели «эликсира жизни». Растертым в порошок мумиям приписывали чудодейственную силу возврата молодости и продления жизни.

Немецкие и австрийские аптекари привозили к себе через Ливорно и Триест целые транспорты мумий. В восьмидесятых годах XIX в. центнер мумий стоил пятьдесят гульденов золотом. В последние же годы цена за центнер повысилась до пятисот гульденов, потому что мумии стали охотно покупать и для музеев.

Мне очень хотелось ознакомиться с одним из таких древних кладбищ. Заведующий конюшней паши охотно взялся сопровождать меня. Его примеру последовал и Селим.

Было раннее утро, когда в сопровождении двух конюхов мы приехали к реке, где я увидел небольшое гребное судно. На этом судне находился запас восковых факелов и веревок, необходимых для посещения катакомб.

Было чудесное утро. Мы оттолкнулись от берега и выплыли на середину Нила; на противоположном берегу его виднелось селение Макабад, у которого мы скоро и причалили.

В деревне я взял проводника. Без хорошего проводника лезть в лабиринт подземных ходов было более чем рискованно. Заблудиться, задохнуться или погибнуть от жажды и голода — было в таких подземельях обыденным случаем.

За показ подземелья проводник потребовал по сорока пиастров с человека. Это составляло двести пиастров за какие-нибудь два часа экскурсии!

Я предложил ему тридцать пиастров — и мы стали отчаянно торговаться.

— Аллах да простит тебе, что ты не жалеешь бедняка. Я бы на твоем месте заплатил бы триста пиастров! — кричал проводник. — Но у тебя черствое сердце! Так и быть, я возьму лишь сто пятьдесят! Не хочешь? Изволь — сто! И это много? Твоя речь звучит, как камни, когда их бьют один об другой! Что мне делать? Хорошо, я согласен…

Пройдя деревню, мы очутились у подножья крутой возвышенности. Там около куполообразной могилы какого-то кадира, я увидел старца, стоявшего на коленях на молитвенном коврике. Когда он обернулся к нам, меня поразил его почтенный вид. Седая, как снег, борода старца спускалась до самого пояса.

Проводник остановился и отвесил этому патриарху глубочайший поклон скрестив руки на груди.

— Да благословит тебя аллах и да ниспошлет тебе долгую жизнь, о святой старец! Пусть путь твой ведет прямо в рай!

«Святой» старец, прервав путешествие в рай, поднялся на ноги, медленно приблизился к нам, взглянул на нас острым взором и ответил проводнику:

— Благодарю тебя, сын мой! Пусть и твой путь приведет тебя к жилищу пророка! Ты направляешься в подземелье?

— Да. Я должен показать его чужестранцу.

— Покажи же им, чтобы они увидели, как бренно и ничтожно все земное…

Он посмотрел на меня пристально, точно изучая мое лицо.

— Я хотел бы разгадать твои мысли и заглянуть в твое будущее, ибо мне дано это свыше.

Я ответил спокойно:

— Никто не может знать этого.

— Я докажу тебе это. Дай мне твою руку. Я хочу посмотреть, найду ли я в ее линиях то, что читаю в чертах твоего лица.

«Эге! Хиромант! Но кто верит в наше время подобным глупостям»? — подумал я.

Старик взял мою руку и, быстро изучив ее линии, сказал:

— Рука подтверждает все, что сказало мне лицо. Ты сомневаешься?

— Да.

— Я мог бы открыть тебе будущее, но за то, что ты сомневаешься в моей прозорливости, я буду молчать и скажу лишь об одном: мой духовный взор видит сына мести, который хочет уничтожить тебя. Если ты дорожишь жизнью — не езди дальше. Сейчас полнолуние. Останься здесь до ближней четверти. Веришь ты, или не веришь мне — для меня все равно. Пусть аллах напутствует тебя.

Сказав это, старец повернулся, приблизился к коврику, опустился на колени и погрузился в молитву.

Я решил не думать о нем, сосредоточив внимание на экскурсии.

Дорога была нелегка. Она круто вела на вершину плато, покрытого кремневыми осколками и скользкими прозрачными кристаллами, преломлявшими солнечные лучи. На плато возвышался холм, в котором мы заметили большое входное отверстие. Мелкие части мумий, полуистлевшие клочья и кости валялись кругом.

— Мы пришли! — объявил проводник.

Конюх заранее позаботился о костюмах, которые были необходимы для лазания по катакомбам. Мы переоделись в полотняные штаны и куртки. Проводник первым вошел в подземный ход и помог нам спуститься.

Селим, «величайшй герой своего племени», при виде узкого прохода заметно притих. По дороге он без умолку врал конюху о том, как посетил уже свыше ста подземных кладбищ. Но с момента входа в пещеру, говорливость его сразу исчезла.

Мы зажгли три факела и взяли по одному. Проход постепенно сужался. Наконец, он сузился настолько, что пришлось ползти.

Проводник пополз первый. Селиму я велел следовать за проводником, а сам устроился сзади. Я не доверял этому жердеподобному малому. Трусость легко могла заставить его повернуть назад. В этих проходах легко заблудиться, и он рисковал бы жизнью.

Через несколько минут нас обдало отвратительным — вонючим и теплым — воздухом. Спирало дыхание. Чем дальше мы ползли, тем ужаснее становилась вонь.

— Аллах-иль-аллах! — вздыхал сзади меня конюх. — Что это за проход? Может быть, он ведет в самый ад? И зачем людям лазить по этим проклятым подземельям, когда наверху светит солнце и есть вдоволь чистого воздуха!

Вскоре проход стал еще уже. Приходилось ползти на животе. До меня доносились стенания Селима:

— Это ужасно! Я готов сражаться даже с чортом, но эта вонь убивает мое тонкое обоняние, если эти черные стены рухнут, я буду раздавлен, как рыба в пасти крокодила. Я не полезу дальше. Жизнь для меня дороже смерти, а дым трубки приятнее вони этой проклятой дыры! Я хочу назад! Пустите меня!..

Он буквально ревел от ярости и страха. Не оставалось ничего другого, как вернуть его назад. Крикнув об этом проводнику и конюху, мы двинулись назад, пятясь, как раки. Такое передвижение было вдвое тяжелее.

— Слава аллаху! Еще несколько минут — и я задохся бы! — вздохнул облегченно Селим, выбравшись, наконец, во входную пещеру.

— Это и есть твоя хваленая храбрость? — ядовито спросил я.

— Не говори о храбрости, эффенди! — перебил он меня. — Поставь меня перед действительным врагом — и я покажу чудеса храбрости, но у меня нежный нос, и я не хочу потерять тонкое обоняние.

— Он прав! — подхватил конюх. — Я чувствую себя так, словно у меня вместо одной головы — пять. Мое горло, как в тисках. Мне совсем не нужны мумии. Если позволишь — я останусь с Селимом…

 

IV. Дар проводника.

Я оставил обоих храбрецов в пещере и вернулся к проводнику. Мы полезли дальше. Путь стал еще хуже. Кристаллы кварца резали руки и рвали платье. Наконец, проход сузился настолько, что мы едва пролезли в него, но уже через минуту были вознаграждены: широкая со сводчатым потолком пещера, открывавшаяся в конце прохода, позволила встать и размяться. Испуганные светом факелов летучие мыши носились над нашей головой, и тушили факелы, налетая на пламя. Пещера была заполнена человеческими, звериными и птичьими мумиями. Но цельных здесь не было: у одних нехватало рук, ног или головы, другие были переломлены пополам, третьи разбинтованы.

— И это все, что содержит это кладбище? — спросил я проводника.

Он ответил утвердительно.

— Это невозможно, — возразил я. — Здесь, в тайниках, должно быть больше, много больше! Но ты не хочешь показать их.

Проводник приблизился ко мне и взял меня за руку.

— Ты хочешь купить мумию?

— Нет.

— Зачем же ты лез в это подземелье?

— Из любознательности.

— И ты задаешь мне такие вопросы! Ты предложил мне тридцать пиастров. Ты требуешь открыть за них огромную тайну! Что тебе за дело до наших древних усыпальниц и мумий? Впрочем, ты чужеземец, и тебе незачем меня выдавать. Слушай же меня! Мне не нужны твои пиастры, потому что я более богат, нежели ты полагаешь. Ты понравился мне, и я открою тебе кое-что. Подожди меня здесь, я скоро вернусь.

Старик взял мою руку и, быстро изучив ее линии, сказал: «Рука подтверждает все, что сказало мне лицо. Ты сомневаешься?»…

Он схватил факел и исчез в одном из ходов.

Я остался один среди тысячелетних трупов, чувствуя себя не особенно хорошо. Время шло, а проводник не возвращался. Неужели он обманул меня?

Но мое недоверие не имело основания. В отверстии мелькнул свет и показался проводник. В одной руке он держал факел, в другой — небольшой сверток.

— Возьми это на память, — сказал он, подавая мне его. — Тут только маленькая часть мумии, но она стоит дороже целой мумии. В этом свертке ты найдешь записку с объяснением, а по иероглифам узнаешь остальное. А теперь иди назад. Обратная дорога будет короче.

Теперь лишь узнал я, насколько запутаны были ходы подземелья. На обратный путь нам потребовалось не больше третьей части времени, затраченного для движения вперед.

Мы вышли на свободу, и, могу сказать, никогда я так остро не чувствовал прелести дневного света и чистого воздуха.

«Святого» хироманта мы не застали на прежнем месте, но, когда добрались до реки, я увидел его на берегу. Проводник довел нас до самого судна и наотрез отказался взять деньги.

— Разве ты хочешь обидеть меня и причинить боль моему сердцу? Я хочу, чтобы ты вспоминал обо мне так же охотно, как буду это делать я.

Он пожал мне руку и удалился.

Селим был поражен.

— Аллах делает чудеса! Сначала этот человек требовал безумно много, а кончил тем, что не взял ничего! А впрочем, я понимаю: он просто поражен нашей храбростью, потому что никто до нас не забирался так далеко в брюхо земли. Мы покрыли славой наши имена! Проводник видел, с каким храбрым сыном пророка ему пришлось иметь дело, и это заставило его отказаться от денег.

Эта удивительная речь была произнесена Селимом перед ожидавшими нас слугами, чтобы по прибытии в Сиут, они могли прославить «героя своего племени». Долговязый парень был поистине изумительный враль!

Лишь только мы вошли в лодку, старик-хиромант, сидевший на берегу, поднялся и подошел к нам.

— Разреши и мне проехать с вами. Мне нужно туда же.

Он вошел в лодку и сел против меня, не ожидая разрешения. Я не возражал. Это был кадир, а кадиры — люди, которым нельзя отказывать. Они считаются «святыми».

Усевшись, он склонил голову и, глядя на дно лодки, зашевелил губами, перебирая четки. Я не пытался заговорить с ним, а достал подарок проводника и развернул его. В свертке оказалась… рука, женская рука, словно бритвой отрезанная у локтевого сгиба. Она была мала и, повидимому, принадлежала пятнадцатилетней девочке. Кожа ее была темно-лимонного цвета с легким бронзовым блеском. Пальчики были слегка согнуты, наружные и внутренние части ладони украшены рисунками, сохранившими позолоту. Один из рисунков изображал скарабея — священного жука древнего Египта, другой — священную змею-уреус с двумя раздвоенными языками. Подобные изображения могли носить лишь члены царских фамилий.

На найденной в пакете записке я прочел по-арабски: «Это правая рука Дуаты, дочери Анемемнона III».

Анемемнон III! Знаменитейший фараон двенадцатой династии! Да, я получил драгоценный подарок! Эта девочка жила за две тысячи лет до нашего летоисчисления! И все же рука великолепно сохранилась. Можно было подумать, что ее отрезали от только-что умершей феллахской девушки.

Я собирался уже спрятать подарок, как вдруг кадир поднял голову, взял у меня мумифицированную руку, внимательно осмотрел ее и задумчиво покачал головой.

— Что ты видел сегодня в пещере? — заговорил он. — Мумии крокодилов, змей, да несколько изломанных человеческих мумий? Это — ничто. Я знаю место, где хранятся мумии царей, и никто из европейцев не проникнет туда.

— Но они известны и другим?

— Нет. Эти места открыл один из моих предков. Тайна передавалась из рода в род лишь старейшему сыну. У меня нет детей, и тайна умрет со мной.

— И ты не желаешь поделиться ею с кем-нибудь?

— Нет. Если я выдам ее, придут европейцы и разграбят драгоценные могилы. Там более двухсот мумий, и на каждом саркофаге нарисована фигура человека с платком на голове и с кривым ножом в руке.

Это было очень важное открытие. Кривой нож! По древнему обычаю, египетские фараоны носили кривые мечи, служившие, как и скипетр, атрибутами власти. Фараоны в некоторых случаях носили и платки на голове.

— На стенах усыпальниц имеется много знаков, которые вы называете иероглифами, — добавил кадир.

Его слова страшно меня заинтересовали, и он должен был это заметить. Кадир взглянул на меня так, словно хотел прочесть мои мысли, и, наконец, тихо спросил:

— Скажи мне правду: ты ищешь древности?

— Нет.

— Зачем же ты расспрашиваешь о них?

— Я много путешествовал и изучил много языков. Я знаю языки народов, которые давно уже не существуют. У меня есть книги, которые написаны древнеегипетскими иероглифами. Поэтому мне очень интересно прочесть надписи в усыпальницах и тем пополнить мои познания.

Кадир тихо кивал головой. Он, казалось, был в нерешительности.

— Эффенди, — заговорил он тихо. — Я заглядывал в твое прошлое и в твое будущее. Я узнал, что тебе можно доверять. Поэтому ты должен получить то, чего жаждет твоя душа. Но я должен взять с тебя обещание, что ты не откроешь тайны до тех пор, пока я не умру.

— А потом?

— Потом — делай, что хочешь. Сегодня у меня нет времени. Завтра я зайду к тебе на несколько минут. Где ты остановился?

Я сказал ему мой адрес, и мы, причалив к берегу, расстались.

 

V. Длинный язык Селима.

На следующий день, после обеда, старик-кадир зашел ко мне. Я предложил ему трубку и кофе, но он отказался:

— Верующий не должен употреблять табак. А если вода Нила утоляет мою жажду — зачем мне кофе? Итак, ты хочешь видеть царские усыпальницы?

— Конечно.

— Тогда будь готов завтра. За час до обеда я буду ждать тебя за воротами. Приготовь веревку и один факел. Веревка должна быть такой длины, чтобы трое могли связаться ею. Если один поскользнется или сорвется, остальные двое удержат его.

— Трое? — удивился я. — Значит, в тайну будет посвящен еще один, кроме меня?

— Я заставлю его поклясться в молчании. И кроме того, он не увидит всего. Мы оставим его ждать там, откуда мы сможем итти вдвоем. Есть ли у тебя слуга?

— Да. Тот самый длинный верзила Селим, которого ты видел вчера.

— В таком случае позови его.

Я исполнил его желание.

Кадир пристально осмотрел Селима и спросил:

— Как зовут тебя?

— Ты не знаешь моего имени? — воскликнул Селим с таким бурным движением, что все кости его запрыгали под длинным полотняным бурнусом. — Мое имя известно во всех деревнях и шатрах и длинно, как Hил. Но тот, кто не хочет называть его полностью, может звать меня Селимом.

— Обладаешь ли ты мужеством?

— Мужеством? Я храбр, как лев. Я храбрейший воин моего племени и готов биться со всеми героями мира!

— Ты был в пещерах Маабдаха. Значит, ты не боишься этих пещер?

— Ничуть!

— Хорошо. Тогда тебе придется посетить вместе с нами еще одну.

— В таком случае показывай ее скорее! Я готов лезть до ее конца, хотя бы она вела в ад.

— Не торопись. Мы посетим ее завтра. Но ты должен поклясться мне, что не выдашь нашей тайны. Остальное скажет тебе эффенди. Итак, завтра я жду вас за воротами. Если вас кто спросит, куда вы идете, можете сказать, что идете осматривать окрестности.

— Я ничего не скажу! — воскликнул Селим. — Я — благороднейший человек моего племени и не позволю меня выспрашивать! Я пойду, чтобы охранять эффенди, и никто не может бросить мне упрека в том, что я покинул его в опасности. Можешь на меня положиться!

Когда кадир удалился, Селим обратился ко мне:

— Под моей защитой ты можешь быть покоен душой и телом. Под моей рукой все народы земли не смогут сделать тебе вреда. И пока на тебе будет покоиться мой любящий взор, тысячи солнц и миллионы звезд будут светить тебе! Я защитник всех защищаемых, мое могущество равно…

— Нулю, — перебил я. — Молчи лучше и прекрати бахвальство, потому что ты только смешон.

— Смешон? — спросил он обиженным тоном. — Эффенди, я не ждал этого! Я предан тебе всем моим существом и восхваляю тебя, как могу. Что же ты делаешь вместо благодарности? Я обижен до мозга костей, и все мое существо теряет равновесие…

На его глазах выступили слезы. Может быть, этот человек взаправду любил меня?!.

— Но, Селим, вспомни вчерашний день, — напомнил я ему дружески.

— Не огорчай меня, — воскликнул он. — Я предан тебе, об этом ты можешь узнать и от моего друга…

— Друга?.. — насторожился я. — Какого друга?

— Того, с которым я жил у садовника, пока не встретил тебя. Из любви ко мне он даже высадился с судна в Сиуте. Он очень хотел видеть тебя.

— Почему же он не показался мне до сих пор?

— Он не решается утруждать тебя. Ты — ученый эффенди, а он — бедный торговец. Он веселый человек и знает много фокусов.

Смутное подозрение зашевелилось у меня. Неужели это было «привидение № 3», которое чуть не убило меня во время переезда в Сиуту? Неужели агент Абд-эль-Барака продолжает следить за мной, узнавая от болтливого Селима все нужное?

— Значит, твой друг интересовался моими делами? — быстро спросил я. — И ты сказал ему, что я жду в Сиуте Мурад-Назира?

— Конечно. Почему я должен был скрывать это?

— В том не было нужды. Он знал это раньше.

— Нет, эффенди, — упорствовал Селим.

— А я говорю — да! Я встречал его на борту «Дагабии». Ведь он-то и был третьим «привидением»!

— Аллах! Это невозможно! — воскликнул пораженный Селим.

— И ты, конечно, говорил ему, что встретил меня здесь и что я живу в этом помещении? Ты продолжаешь встречаться с ним?

— Я видел его вчера вечером, но он просил не говорить тебе об этом. Он хотел знать, что ты собираешься делать? Я ему рассказал, что ты посетил пещеры Маабдаха и собираешься посетить другие.

— Ты был очень неосторожен, Селим, — сказал я. — Ты видишь, он избегает и боится меня. Ты втянул меня в новую опасность.

— Правильно! Очень правильно! — воскликнул Селим. — Весь мир знает чистоту моего сердца и мою преданность тебе. Но я не всеведущ!..

 

VI. Исчезновение Хасид-Сихара, брата проводника Бен-Васака.

Я лежал еще в постели, когда услышал разговор под окном.

— Он спит еще. Надо разбудить его? — спрашивал мой хозяин.

— Нет, я подожду, — ответил другой голос, и я узнал проводника, подарившего мне руку мумии. — Со мной случилось несчастье — у меня в Хартуме исчез брат. Я хочу сообщить об этом эффенди и просить его помощи.

— Удивляюсь. Неужели ты думаешь, что чужеземец сможет помочь тебе?

— Ты же сам говорил, что на эффенди можно положиться.

Я заинтересовался разговором: меня, очевидно, считали всемогущим. Спустя некоторое время вошел хозяин и сказал, что меня желает видеть проводник Бен-Васак. Затем удалился, впустив гостя.

— Благословенно твое утро, как солнечный свет, — произнес с поклоном Бен-Васак.

— И твое, как трава, освеженная ночною росою, — ответил я, — Садись по правую сторону меня, так как ты — дорогой мне гость.

— О, позволь мне лучше сесть напротив. Я слишком ничтожен, чтобы занимать такое почетное место! Я буду счастлив видеть все твое лицо.

Он сел против меня. Слуга внес кофе и трубки. Мы молча выпили по чашке и закурили.

— Эффенди, твоя рука сильна, а ум видит скрытое, — нарушил молчание Бен-Васак. — Ты можешь сделать больше, чем другие люди, чтобы облегчить мое сердце. Могу ли я поговорить с тобою?

— Говори со мною, как с самым верным другом. Я слышал твои слова за окном.

— И, значит, знаешь, что случилось с моим братом? Я отправил его в Хартум, и он не вернулся к назначенному времени. Тогда я послал на розыски опытного человека. Он употребил на это дело несколько месяцев, но без успеха.

— Знаешь ли ты дорогу, по которой твой брат поехал домой из Хартума?

— Нет.

— Кто был твой брат?

— Проводник, как и я.

— Может быть, он контрабандно торгует мумиями?

Мой собеседник засмеялся.

— Да, если тебе необходимо это знать, — ответил он чистосердечно. — Я верю, что ты не предашь нас. В этом вопросе мы просто расходимся в понятиях с властями… Но люди, занимающиеся контрабандой, должны быть очень осторожны…

— Прекрасно, значит, твой брат должен был выбрать более безопасную дорогу обратно, то-есть водный путь. Как зовут твоего брата?

— Хасид-Сихар. Я послал его в Хартум к купцу Бариад-эль-Аману. Пять лет назад я дал Бариаду взаймы сто пятьдесят тысяч пиастров, а недавно он прислал мне письмо, где сообщил, что деньги ему больше не нужны, и просил приехать или прислать за ними.

— Ты давно знаком с Бариадом?

— Я познакомился с ним шесть лет назад. Его зовут также Бариадом Честным. Меня познакомил с ним святой кадир, которого ты видел. Он и поручился за Бариада.

— Доехал ли твой брат до него?

— Да, он получил с него деньги и затем исчез.

— Странно. Я знаю, что по обычаю хозяин всегда провожает гостя некоторое расстояние. А в таком случае Бариад-эль-Аман должен был знать дорогу, по которой уехал твой брат.

Бен-Васак недоверчиво посмотрел на меня.

— Эффенди, что хочешь ты этим сказать?

— Ты понял меня хорошо. Твой купец несет всю ответственность за гостя. Кто был посланный, и можно ли было ему доверять?

— Это был сам святой кадир.

— Гм! Странно! Во всяком случае ехать в Хартум тебе самому опасно. Я постараюсь узнать все нужное, когда приеду туда. Пока же напиши письмо брату, и я передам ему его, когда разыщу.

Бен-Васак исполнил это требование. Он дал мне еще и другое письмо, пояснив:

— На пакете написано только имя, но этого человека знают все, и он будет очень полезен тебе. Я буду ожидать твоего возвращения с нетерпением…

Он ушел, а я остался погруженный в размышления. Было очевидно, что мне предстояло много опасных приключений, прежде чем удастся отыскать человека, которого не смог найти даже сам святой кадир. Я решил использовать свободное время на экскурсии в усыпальницы фараонов и подробнее расспросить почтенного старца о всем том, что могло бы пролить свет на это неясное дело.

 

VII. Второе лицо «святого» старца.

Спустя некоторое время Селим принес факелы, спички и веревку и объявил, что «святой» кадир ждет нас за городом, где он молится.

— Почему он не пришел за нами сам? — удивился я.

— Потому что он говорил с аллахом и еще не может покинуть место молитвы, — ответил убежденно Селим.

Во дворе домоуправитель с удивлением взглянул на наши факелы и веревку.

— Эффенди, не собираешься ли ты снова лезть в подземелье? Берегись, это не всегда кончается хорошо!

— Уж не говорил ли тебе Селим о моих намерениях?

— Нет. Он говорил, что дал страшную клятву молчать. Если тебя тянут опасности, то не подвергай им хоть других. Было бы лучше оставить дома Селима.

— Меня? Дома? — при этих словах Селим подскочил в воздух, чуть не потеряв свой чудовищный тюрбан. — Разве я не защитник этого эффенди? Нет, я не изменю своим обязанностям… Я пойду с ним на все опасности земли и неба! Я готов биться со всеми драконами, змеями, скорпионами! Я готов разорвать всех львов, пантер и гиппопотамов! Я…

Мне не оставалось ничего другого, как махнуть на несносного хвастуна рукой.

За городом мы увидели кадира, стоявшего на молитве. Заслышав наши шаги, он обернулся и протянул мне руку.

— Благословен приход твой, эффенди! Да направит аллах твой путь к радости и счастью! Сегодня ты увидишь то, что хотел.

Мы отправились в путь. Я тотчас же приступил к интересовавшему меня вопросу.

— Мне говорили, что ты был во многих местах?

Кадир кивнул головой.

— Я побывал у всех народов Белого и Голубого Нила. Я был в Кардафане и Дар-Фуре…

— И, значит, знаешь город Серибах?

Я задал этот школьнический вопрос с определенной целью. Кадир должен был думать, что я более прост, чем на самом деле.

— Серибах — не город, — ответил он, улыбаясь. — Этим именем называют укрепленные места, где живут охотники на невольников.

— Охотники на невольников?.. Какое страшное слово сказал ты!

— Оно не так страшно для нас. Арабы называют раба «абд». А слово «абд» обозначает «слуга», «доверенный», или «младший».

— Но чтобы добыть одного раба, зачастую убивают трех людей!

— А какая печаль в том, что умрет дикарь? Я был во многих серибахах, и даже у Абу-эль-Мот — Отца Смерти — и там понял, что черные — не люди, а лишь двуногие животные.

— Отец Смерти? Я вижу, что ты побывал у знаменитейшего охотника на рабов. Я много слышал о нем. Если я не ошибаюсь, он живет в серибахе Крокодилов?

— Да. Но есть охотники и знаменитее его.

Старик вдруг изменился. Ласковое выражение исчезло с его лица. Оно стало сухим и хищным.

— Как зовут этого знаменитого охотника? — спросил я просто.

— Абд-Абу-Азль, что означает — «сын исключительного». Абд-Абу-Азль — достойный сын своего отца, которого зовут Абу-Азль…

Старик произнес эти слова с гордостью, непонятной мне.

— Тебе знакомо это имя? — быстро спросил я.

— О, да! — многозначительно кивнул кадир. — Я знал отца и сына. Абу-Азль и Отец Смерти — одно и то же лицо. У охотников на арабов бывает по нескольку имен.

— Кем он был раньше, его знаменитый сын?

— Сын был помощником у одного купца в Хартуме по имени Бариад-Эль…

Он внезапно умолк, и это озадачило меня. Несомненно, он побоялся назвать имя купца, у которого исчез брат проводника Бен-Васака.

— Ты знаешь это имя? — спросил он подозрительно.

— Нет.

— И ты говоришь правду?

— Я никогда не бывал в Хартуме. Как же я могу знать его?

— Почему же ты вздрогнул, когда я назвал это имя? Может быть, тебе говорил о нем Бен-Васак? Не говорил ли, он о пропавшем брате?

— Разве у него есть брат?

Кадир снова подозрительно взглянул на меня,

— Да. И этот Абд-Абу-Азль сыграл с ним хорошую штуку.

Я насторожился. Но старик сразу умолк, бросив нехотя:

— Впрочем, вам, иноземцам, незачем знать наши дела. — Он едва заметно улыбнулся.

Передо мною снова стоял другой человек. Для меня он был загадкой. Что это была за улыбка? Насмешка или игра? Презрение или угроза? Он представился мне вдруг хищным зверем, играющим со своей жертвой.

Я зажег факел и осмотрелся. Мы находились в небольшом подземелье с кирпичным полом. Посреди пола я заметил каменную плиту…

Но, прежде чем я успел хорошенько что-нибудь сообразить, его лицо снова приняло простодушно-лучезарное выражение.

— Ты порицаешь рабство, эффенди? Мы не поймем друг друга — и лучше перестанем говорить об этом. Да, кстати, мы уже пришли на место…

 

VIII. Месть кадиров.

Мы подошли к небольшому холму, и старик, поискав немного, принялся руками разгребать песок, пока не обнажил каменную плиту. Мы приподняли ее и увидели проход, выложенный каменными плитами.

— Кто полезет первым? — спросил кадир.

— Конечно, ты, — ответил я. — Ведь здесь ты — проводник.

Мы связались одною веревкой и стали спускаться. Впереди шел кадир, за ним следовал Селим, а за Селимом — я. Спустя некоторое время проход привел нас в небольшую комнату, где могло поместиться не более десяти человек. Стены комнаты были выложены темным камнем, воздух здесь был чист и свеж, что очень обрадовало Селима.

В углу комнаты, в полу находилось зиявшее темнотой отверстие, из которого веяло холодом и сыростью.

— Это — шахта, в которую мы должны спуститься, — объявил кадир.

— Шахта? — пробормотал Селим упавшим голосом. — Но я не вижу здесь лестницы? Хотел бы я знать, из какого материала были сделаны мозги у тех мумий, которые строили себе такие странные квартиры? Святой отец, неужели я должен рисковать вывихом или переломом ног и рук?..

— Это тебе не придется делать, — сухо заметил кадир. — В стенках шахты высечены углубления для ног; для рук сделаны перила, и спуск можно считать вполне безопасным.

Первым, чтобы успокоить Селима, начал спускаться я. «Герой своего племени» кряхтя полз за мной. Мне было слышно, как он бормотал из корана: «нет бога, кроме бога, и Магомет — пророк его». Кадир замешкался наверху, привязывая веревку.

Я считал углубления. После двадцатого мы очутились у входа в продольную штольню. Отдохнув здесь, мы снова начали спускаться. Штольня осталась уже далеко, как вдруг сверху донесся зловещий смех, повторенный громким эхом в темной бездне шахты, и голос полный ненависти, прокричал:

— Так приводят к вечному молчанию неверных собак! Погибни же здесь, и проснись в преисподней у дьявола!

Я взглянул вверх и увидал два лица, освещенные светом небольшой лампы. Это были — кадир и… третье «привидение», следившие за мною по поручению Абд-эль-Барака.

В одно мгновение я сообразил всю опасность: нас решили запереть, чтобы мы погибли здесь от голода.

— Селим! Скорей наверх! — крикнул я.

Мне надо было быстрее подняться вверх, но я был связан с Селимом. Сообщник кадира завыл от радости:

— Попался, белый пес! Ты хотел арестовать меня, но сам попался в ловушку! Ни один человек не найдет здесь ни тебя, ни твоего Селима!

— Ни один человек! — повторил кадир. — Я видел, что ты начинаешь подозревать меня, но ты был слишком глуп и последовал за мной. Ты смертельно оскорбил одного из кадиров, и мне выпала высокая честь отомстить за все братство. Сдохни же здесь, и пусть душа твоя будет проклята из века в век!

Я выхватил нож, перерезал веревку, соединявшую меня с Селимом, и полез вверх. Мои враги, склонившись над шахтой, следили за мной. Положение было безвыходное: достаточно было ударить меня по голове, чтобы сбросить в шахту. Я выхватил револьвер и потушил факел. Однако враги успели заметить мой маневр. Свет вверху моментально исчез, и до меня донесся насмешливый голос кадира:

— Стреляй, собака! Посмотрим, как попадешь ты в нас!

В кромешной тьме я услыхал шум передвигаемых наверху тяжелых камней.

Взяв револьвер в зубы, чтобы освободить руку я быстро вскарабкался вверх. Слишком поздно! Большая каменная плита была уже надвинута на отверстие шахты, и слышно было, как оба «святые» мужа заваливают ее снаружи камнями. Напрасно старался я приподнять плиту. В бессильном отчаянии, я выстрелил два раза, но и это не привело ни к чему.

— Эффенди, с кем разговариваешь ты? — услышал я испуганный голос Селима. — Почему ты стреляешь? Разве что-нибудь случилось?

— К несчастью, да! Мы заперты в шахте святым мерзавцем!..

— О аллах, милостивый аллах! Мы пропали! — захныкал Селим, мгновенно потеряв остаток мужества. — Ни один человек не узнает, где гниет наше мясо и тлеют наши кости! Почему я не остался дома, где меня так хорошо кормил толстый управляющий?!

— Не ной! Нам надо спуститься, чтобы исследовать шахту и поискать другой выход.

— Еще ниже? Аллах! Спуститься еще ниже в проклятую дыру?

Однако, ему пришлось покориться. Мы связались и, под аккомпанимент воплей Селима, спустились на дно. Я зажег факел и осмотрелся. Мы находились в небольшом подземелье с кирпичным полом. Посреди пола я заметил каменную плиту, которую мы подняли без особого труда. Под ней оказалось отверстие другой шахты.

— О-о! Ты потащишь меня еще глубже? — заплакал Селим. — Ах, как хороша жизнь! И вот приходится погибать самым постыдным образом!

Он горько и жалобно причитал, сидя на земле и раскачиваясь. Я решил не смущать его «храбрость» и занялся исследованием новой шахты. Мое внимание было привлечено странным звуком — не то заглушенным стоном, не то тяжелым вздохом.

— Это ты вздохнул, Селим? — спросил я.

— Нет, я не вздыхал, — печально ответил долговязый «герой».

Селим был прав: его стоны и вздохи были более оглушительны.

Звук повторился.

— Слышишь, слышишь? — воскликнул я.

Тихий стон повторился в третий раз. Я бросился к отверстию.

— Он исходит из шахты!

— Правильно, очень правильно! — ответил Селим, сделав огромный прыжок и забившись со страха в угол.

— Чего же ты испугался? — спросил я. — Вздохи доказывают, что здесь есть живые люди.

— Люди? Откуда здесь быть людям? Это стонут духи подземелья, которые жаждут получить наши души! — забормотал Селим, стуча зубами.

— Замолчи, трус!

— Я трус, эффенди? Я — сильнейший из сильных и величайший герой моего племени, но против демонов ничего не сделает храбрейший из храбрых. Я не полезу ниже.

— Тогда оставайся здесь, а я спущусь, чтобы поискать выхода, — ответил я холодно.

— Выхода? — быстро ответил Селим. — О, нет, я не останусь один в этом страшном месте!

Мы спустились на двадцать выемок, и я остановился, чтобы прислушаться.

 

IX. Кто такой «Отец Смерти»?

Слабый человеческий стон донесся до меня. Я спустился еще на несколько выемок и почувствовал под ногами крепкую почву. Факел ярко осветил обширное помещение, некогда служившее дном колодца, но теперь воды здесь не было. У стены лежала человеческая фигура, протягивавшая мне руки.

— Сжалься!.. Выпусти меня!.. Ведь я сказал, что не выдам вас! — простонал человек.

— Не бойся, — ответил я. — Мы пришли не для того, чтобы мучить тебя.

— Значит, вы не из шайки Абд-эль-Барака, приказавшего умертвить меня?

— Абд-эль-Барак — мой злейший враг. Он-то и запер нас здесь. Давно ли ты здесь?

— Четыре дня… Я умираю от голода…

Селим, прятавшийся в темном углу, собрался с духом и выступил вперед.

— Эффенди, у меня есть финики и немного копченого мяса, — заявил он, доставая запасы и протягивая еду пленнику.

Пока он ел, я осматривал его.

Ему было едва за двадцать лет. Черты лица не напоминали араба. Одет он был в штаны из синего полотна и куртку, стянутую кожаным поясом. На голове — феска.

— Аллах вознаградит тебя, — произнес он, покончив с едой. — Еда подкрепила меня, хотя еще и не перешла в мою кровь. Кто вы?

— Мое имя так знаменито и длинно, что тебе его и не выговорить, — быстро ответил за меня Селим. — Зови меня просто — Селим. Я величайший герой…

— Ну, это лишнее, — перебил я «героя». — Этот юноша еще узнает, кто мы. Нам лучше узнать, кто он.

— Я? Меня зовут Бен-Нил. Мой дед был моряком, он был лучшим штурманом верховьев и дельт великой реки.

— Как же попал ты сюда?

— Я должен был убить одного эффенди по приказу Абд-эль-Барака, его друга — святого кадира и одного мошенника — Музабира. Но я отказался от убийства.

— В таком случае я благодарю тебя, потому что я и есть тот эффенди. Разве и ты…

— Музабира? — перебил меня Селим. — Но так зовут моего приятеля, с которым я приехал в Сиут.

— А значит, так зовут и третье «привидение», — заметил я. — Разве и ты — член братства?

— Я — самый последний между ними. Но я — не убийца, — искренно сказал Бен-Нил.

Он схватил мою руку и прижал ее к сердцу, но я остановил его. Необходимо было возобновить поиски выхода, и я принялся тщательно исследовать стены.

— Ты ищешь напрасно, — вздохнул Бен-Нил. — Я сам искал, пока не обессилел. Мы — в могиле…

— Не думаю. Но мы слишком глубоко под землею. Выход надо искать выше, и я верю, что найду его.

Мы связались веревкой. Пустив Селима карабкаться вперед, я полез за ним, оставив Бен-Нила в арьергарде. Селим, достигнув площадки, откуда открывался вход в боковые штольни, потянул нас веревкой. Углубившись в одну из штолен и осмотрев ее тщательно, я заметил в стене одной из них обвал. Тогда я принялся руками отгребать песок и камни. Селим помогал мне, а Бен-Нил, измученный подъемом, светил факелом. Через несколько минут мы добрались до хода, стены которого были выложены камнем. С факелом в руке я влез в проход и сделал несколько шагов. Вскоре впереди забрезжил свет. Я прошел еще несколько десятков шагов и очутился в небольшом, светлом колодце, глубиной в каких-нибудь три метра. Синее небо блистало вверху! Не успел я освоиться с радостным открытием, как вдруг услыхал сзади себя шум; это был Селим.

Мы спустили в яму веревку и без особого труда вытащили оттуда Бен-Нила…

— Слава аллаху! — заорал он, приплясывая.

— Зачем ты полез за мною? — рассердился я. — Ведь я оставил на твое попечение Бен-Нила. Где он?

— Этот мальчишка боится, — начал оправдываться Селим.

— И поэтому ты его покинул? Ты очень своеобразно выражаешь свое мужество.

Но синее небо забронировало Селима от обиды.

— Аллах иль аллах! — снова завопил он. — Да благословенно небо и все святые халифы…

— Замолчи ты с своими халифами! Ты хочешь нас выдать кадирам, — оборвал я его.

Селим сделал глупое лицо.

— Но, по-моему, нужно, чтобы они узнали о нашем освобождении.

— Ужасающий вздор! Если они еще здесь — мы переловим их. Но, если ты подымешь шум раньше времени, они уйдут из наших рук. Молчи же и возвращайся за Бен-Нилом, пока я сделаю разведку.

— Я? Назад? Ни за что на свете! — воскликнул «герой».

— Ты жалкий, ничтожный трус! — рассердился я. — Тогда сиди и жди здесь, пока я вернусь.

Я быстро побежал по проходу за Бен-Нилом.

— Достаточно ли силы у тебя, чтобы следовать за мной? — спросил я его.

— Я больше не нуждаюсь в помощи, — ответил он.

Через несколько минут мы уже вылезли из прохода на свет. Селима уже не было в колодце, но зато очень хорошо слышен был его голос:

— Эй вы, собачьи дяди и потомки псов! Бегите, спасайтесь, или я раздавлю вас между пальцами! Бегите, пока я не уничтожил вас!

Я никогда еще не слышал такого оглушительного рева. Дрожащий голос Селима выражал предельную степень ужаса, но кричал храбрец, не останавливаясь ни на секунду, на самых высоких нотах. Наконец, услышав мой оклик, он угомонился и подошел к краю колодца. Нельзя было понять, каким образом он выбрался отсюда без посторонней помощи.

— Чего ты орал там, раз я приказал тебе молчать? — строго спросил я.

— Разве я не могу сказать этим псам, что я об них думаю?

— Каким псам?

— Кадиру и Музабиру! Посмотри, как они испугались меня, что бегут к городу со всех ног!

Я быстро бросил ему веревку и вылез по ней из ямы. Кадир и его сообщник были уже у города. «Святой» старец соперничал быстротой со скаковой лошадью.

— Старый, неисправимый осел! Это по твоей вине они ушли от меня, — рассердился я. — Почему же ты не задержал их сам?

— Потому… потому что… не хотел, — пробормотал он. — Я не мог вас оставить без защиты. Но я выскочил из ямы и, когда увидел их, спускавшихся с холма, заревел от гнева и…

— Один заяц испугался другого. Сначала ты побоялся оставаться в яме, а когда увидел их, — ревел от трусости. Спускай лучше веревку Бен-Нилу.

Мы спустили в яму веревку, которой Бен-Нил перевязался под мышками, и без особого труда вытянули его. Он подошел ко мне и поблагодарил глубоким поклоном.

— Эффенди, ты спас мне жизнь, и я постараюсь отплатить тебе. Я не найду покоя, пока не отомщу всей святой банде работорговцев и охотников за рабами. Я не успокоюсь, пока не выведу на чистую воду самого ужасного из них — льстеца Абу-Азль. Кто не знает его хорошо, тот считает этого бесчеловечного негодяя святым человеком.

— Ты говоришь…

— Про «святого» кадира. Он — «Отец Смерти», знаменитейший охотник на рабов и крупный работорговец. Но сын его — Абд-Абу-Азль — перещеголял даже отца…

Я вдруг вспомнил свой разговор с кадиром и гордое выражение его лица, когда он называл мне свое имя и имя сына.

Нити приходили в мои руки, оставалось лишь распутывать. Но кто мог бы мне сказать, удастся ли мне это в будущем?..

 

Маракотова бездна.

Научно-фантастический роман

А. Конан-Дойля

(Окончание).

СОДЕРЖАНИЕ ПРЕДЫДУЩЕГО:

Около года назад вышла в Атлантический океан для океанографических исследований яхта «Стратфорд ».

Организовал экспедицию доктор Маракот; сопровождали его молодой ученый Кирус Хедлей и механик Биль Сканлэн. Все они — и участники экспедиции, и 22 человека экипажа во главе с капитаном Хови — погибли при невыясненных обстоятельствах.

Спустя некоторое время после исчезновения «Стратфорда » прессой были опубликованы сенсационные факты. Это были: письмо Хедлея его другу Тальботу, неразборчивая тревожная радиограмма со «Стратфорда » , и, наконец, та часть судового дневника «Арабеллы Ноулес » , где говорится о находке всплывшего на поверхность моря стеклянного шара с документами. Сопоставление добытых фактов позволило установить следующее.

Доктор Маракот организовал эту экспедицию для исследования открытой им близ Канарских островов глубины в 7620 метров, названной им «Маракотова бездна » . Вход в эту бездну представлял собою кратер подводного вулкана. Доктор был убежден, что на значительных глубинах давление воды постепенно уменьшается, и позднее предположение это подтвердилось.

Маракот, Хедлей и Сканлэн спускаются на глубину в полкилометра к вулканическому плато, окружающему кратер «Маракотовой бездны » , в соединенной со «Стратфордом » небольшой кабинке. Когда кабинка достигает дна, Маракот отдает по телефону приказание медленно продвигать ее вперед. Внезапно перед наблюдателями открывается чудовищная пропасть, края которой круто спускаются вниз …

Из глубины пропасти по направлению к кабинке плывет гигантский краб, значительно превосходящий величиной кабинку. Исследователи выключают электрические прожектора, но это не помогает; через несколько мгновений они слышат царапанье, скрежет и точно удары тарана о стенки кабинки. Слышно, как чудовище дергает канат, доносится звон и свист рвущейся проволоки — и кабинка падает в «Маракотову бездну »…

Кабинка достигает дна на глубине около 8000 метров. Странное зрелище привлекает внимание погибающих: они видят правильно-расположенные холмики, представляющие как бы купола крыш огромного подводного здания. Через некоторое время исследователи начинают задыхаться от недостатка воздуха. Хедлей, близкий к обмороку, с усилием открывает глаза, чтобы последний раз взглянуть на окружающее — и вдруг вскакивает с хриплым криком изумления; через иллюминатор на них смотрит лицо человека…

Подводные люди спасают друзей. Они надевают на их головы прозрачные водолазные колпаки, снабженные вырабатывающими кислород аппаратами, и ведут их в подводный город. На следующий день, после освежительного сна, исследователи знакомятся ближе со своими спасителями, и узнают, что их приютили жители затонувшего много веков назад государства — Атлантиды. Атланты демонстрируют пораженным исследователям чудеса своей техники — в том числе «кинематограф мысли » , посредством которого доктор Маракот проектирует на экран историю гибели его экспедиции.

Друзья постепенно примиряются с перспективой остаться всю жизнь в подводном городе …

__________

Через несколько дней после нашего появления, наши хозяева (или тюремщики — мы иной раз не на шутку ломали себе над этим голову) взяли нас с собою в экспедицию на дно океана. С нами отправилось шестеро, в том числе Манд, вождь. Собрались мы все в той же входной камере, через которую проникли впервые в здание «Храма Безопасности», так называли атланты свой подводный город. Теперь мы более подробно осмотрели устройство этой камеры. Это была большая квадратная комната, не менее тридцати метров в длину и ширину; ее низкие стены и потолок были сплошь покрыты зеленой плесенью. По стенам комнаты виднелся длинный ряд крючков со знаками, которые, как нам объяснили, были цифрами, и на этих крючках висели прозрачные водолазные колпаки; каждый из них был снабжен парой наплечных батарей для дыхания. Пол был выстлан плитами из светлого известняка, выщербленными шагами многих поколений, и в углублениях его застаивалась мутная вода. Комната была ярко освещена трубками, подвешенными к карнизу. Нас заключили в стеклянные колпаки и дали каждому по толстой остроконечной палке, вроде багра, из неизвестного чрезвычайно легкого металла.

Потом, по данному сигналу, Манд велел нам ухватиться за перила, окружавшие комнату. Он сам подал нам пример, а за ним и другие атланты. Скоро выяснилась причина этой предосторожности. Как только открылась наружная дверь, в комнату ворвались воды океана с такой силой, что не держись мы за перила, бушующий поток тотчас же свалил бы нас с ног. Вода быстро поднималась и, когда она покрыла нас с головой, напор сразу ослабел. Манд двинулся к выходу, знаками приглашая нас следовать за собой, и мы вышли на дно океана, оставив за спиной открытую дверь входной камеры.

Оглядываясь кругом в холодном, мерцающем свете, слабо озарявшем дно океана, мы могли свободно разглядеть все на расстоянии полукилометра по радиусу. Больше всего нас удивила яркая светящаяся вдалеке точка, но что это было — мы пока не могли разобрать. К этой точке и направил шаги наш предводитель, а мы шли за ним гуськом, растянувшись длинной лентой.

Итти приходилось медленно из-за упругости водной среды, да и ноги глубоко вязли в мягком иле, покрывавшем дно океана. Вскоре мы ясно увидели тот предмет, откуда лился загадочный свет, привлекший наше внимание. Это была наша стальная кабинка — последнее воспоминание о земной жизни! Она лежала боком на одном из куполов Храма Безопасности, все еще ярко освещенная изнутри. Сжатый воздух сохранил от вторжения воды ту ее часть, где были электрические установки.

Странное ощущение испытывали мы, рассматривая через иллюминатор такую знакомую внутренность нашей стальной тюрьмы, наполненной водой, в которой скользили, как в аквариуме, бесчисленные странные рыбы. Один за другим мы проникли в кабинку через открытый люк на дне. Маракот хотел непременно спасти записную книжку, плававшую на поверхности воды, а мы со Сканлэном решили захватить кое-что из личного имущества. За нами влез и Манд с двумя спутниками и стал с интересом рассматривать глубиномер, термометр и другие инструменты, прикрепленные к стенам. Кое-какие из них мы сняли и забрали с собой.

Ученым будет небезинтересно знать, что на самой большой глубине, куда только спускался человек, температура равна 5° по Цельсию, то-есть значительно выше, чем в верхних слоях океана. Объясняется это непрерывным химическим процессом разложения ила и развивающейся, в связи с этим, теплотой.

Оказалось, что наша экспедиция имела определенную цель, помимо легкой прогулки по дну океана. Мы охотились, мы добывали пищу. Я видел, как наши спутники вдруг ударяли острыми баграми, всякий раз пронзая большую коричневую плоскую рыбу, несколько похожую на камбалу. Этих рыб было множество, но они так сливались окраской с илом, что лишь опытный глаз мог их нащупать. Мы со Сканлэном тоже вскоре наловчились бить рыбу, и поймали каждый по паре, но Маракот двигался точно во сне, не обращая внимания на чудеса морского дна, и произносил длинные речи, пропадавшие для наших ушей. Мы видели только, что губы его беспрерывно шевелились…

Первое впечатление от дна океана — унылая монотонность, бесконечное однообразие, но вскоре мы убедились, что зеленая равнина была изборождена бесчисленными подводными теченьями, пересекающими ее, как подводные реки. Эти теченья прорывают каналы в мягком слое ила и образуют настоящие речные ложа. Дно каналов состоит из красной глины, которая является фундаментом всего дна океана, и сплошь устлано какими-то белыми предметами, которые я сперва принял за раковины. При ближайшем рассмотрении они оказались отдельными костями китов, зубами акул и других морских чудовищ.

Один из таких зубов, поднятый мною, имел пять метров длины! Какое счастье, что чудовища, обладающие таким страшным оружием, живут преимущественно в верхних слоях океана! По мнению Маракота, этот зуб принадлежал гигантскому полулегендарному хищнику «Орка-гладиатор», и находка лишний раз подтверждала нашумевшее в ученых кругах заявление Митчелля Хиджеса. Последний утверждал, что у самых огромных акул, которых ему удавалось поймать, на теле имелись исполинских размеров раны — следы их встреч с еще более свирепыми и сильными чудовищами, чем они сами.

Одна странность особенно поражает наблюдателя океанского дна. Это, как я уже помянул, постоянный холодный свет, излучаемый огромными фосфоресцирующими массами разлагающихся органических веществ. Но выше темно, как ночью. Это создает иллюзию сумеречного зимнего дня, когда низко над землею тянутся огромные мрачные тучи. И из мглы этой черной ночи медленно, но беспрестанно падают легкие белые хлопья снега, ложащиеся на мягкую вязкую почву. Это — раковины морских улиток и других мелких морских животных, которые живут и умирают в том восьмикилометровом слое воды, который отделяет нас от поверхности. Они падают год за годом, образуя мягкий органический вековой слой, погребающий великий город, в верхней части которого мы теперь находимся.

* * *

Со вздохом покинув стальную кабинку — последнее звено, связывавшее нас с землей — мы вышли в сумрак подводного мира и вскоре наткнулись на новое зрелище.

Впереди замаячила смутная движущаяся масса, оказавшаяся группой людей в прозрачных колпаках. Люди эти неутомимо раскапывали толстые пласты каменного угля на дне океана. Это была тяжелая работа, и бедняги напрягали все мускулы, врубаясь в пласты и вытаскивая отбитые куски при помощи веревок из рыбьей кожи. При каждой группе рабочих находился один — повидимому, надзиратель — и мы с удивлением заметили, что и рабочие и надзиратели принадлежали к совершенно разным расам. Рабочие были высокие люди, красавцы с голубыми глазами и могучим телом. Надзиратели, как я уже описывал, были брюнеты с примесью негритянской крови, коренастые, бородатые. В ту минуту мы не могли выяснить интересующий нас вопрос, но Маракот позднее подтвердил, что голубоглазые, по всей вероятности, являются потомками греческих пленников, чью богиню мы видели в храме.

Манд вел нас все дальше и дальше. Мы попали, очевидно, в центр каменноугольной промышленности атлантов. Здесь органический слой и песчаные напластования дна были сняты целиком, и обнажилось широкое пространство, откуда начиналась шахта, где чередовались слои угля и глины, веками наращивавшиеся на дне Атлантического океана. Во всех концах грандиозных раскопок мы видели группы людей за работой. Они отбивали пласты, грузили куски в корзины, поднимали их наверх. Площадь раскопок была настолько обширна, что мы не могли видеть другого края огромного колодца, который пробивали в дне океана многочисленные поколения рабочих. Уголь, превращаемый в электрическую энергию, являлся основной движущей силой, приводившей в движение все машины Атлантиды.

Кстати, любопытно отметить, что самое имя древнего города совершенно точно сохранилось легендами. Когда мы упомянули слово «Атлантида», Манд и другие наши спутники чрезвычайно удивились, что мы его знаем, а потом одобрительно закивали, показывая, что они нас поняли.

Миновав огромный колодец-шахту, мы подошли к цепи базальтовых скал с поверхностью, столь же ясной и блестящей, как в тот день, когда недра земли извергли их впервые. Вершины скал уходили в темноту непроглядной ночи, а подошвы терялись в густой чаще водорослей, поднимавшихся на бугристых наслоениях окаменевших кораллов криноидов, строивших здесь свои колонии в отдаленнейшие доисторические времена. Некоторое время мы шли вдоль опушки этих густых подводных зарослей, при чем наши провожатые изредка ударяли по ним палками, извлекая оттуда удивительнейший ассортимент рыб и ракообразных; часть бросали, часть отбирали для своего стола. Таким образом мы прошли около двух километров, как вдруг я увидел, что Манд внезапно остановился и стал озираться, жестами выражая удивление и тревогу. Его выразительные движения и мимика подвижного лица вполне заменяли язык, потому что атланты мгновенно уяснили себе причину его беспокойства, и лишь тогда мы с испугом тоже поняли в чем дело. Доктор Маракот исчез!

Маракот бежал со скоростью, которой нельзя было ожидать от человека его возраста. Он бежал, широко раскинув руки, точно взывая о помощи…

Я отчетливо помню, что доктор был с нами, когда мы шли мимо угольной шахты. Он дошел с нами до базальтовых утесов. Было бы совершенно невероятным предположить, что он ушел вперед, так что оставалось искать его лишь позади, вдоль линии подводных зарослей. Наши друзья были чрезвычайно встревожены исчезновением Маракота, а мы со Сканлэном, хорошо знакомые с эксцентричностью рассеянного ученого, были убеждены, что тревожиться тут совсем не из-за чего, и мы скоро найдем его, забывшего все на свете и с головой ушедшего в изучение какой-нибудь диковинной морской зверюги, случайно встретившейся на его пути. Мы повернулись и пошли обратно. Действительно, не сделали мы и сотни шагов, как увидели Маракота.

Он бежал, бежал со скоростью, которой я никак не ожидал от человека его возраста и привычек. Самый плохой спортсмен может показать недурной рекорд, если его подгоняет безудержный страх. Маракот бежал, спотыкаясь и увязая, широко раскинув руки, точно взывая о помощи. Причина столь странного поведения почтенного ученого была уважительная: три ужасных существа преследовали его по пятам. Это были тигровые крабы с чередующимися черными и желтыми полосами, каждый размером с пса-ньюфаундленда. К счастью, они не могли быстро передвигаться по илу, и как-то странно, боком, прыгали по мягкому дну океана со скоростью немного большей, чем развил испуганный Маракот.

Таким образом, они постепенно догоняли терроризованного беглеца, и через несколько минут, схватили бы его страшными клешнями, не вмешайся наши друзья. Они бросились навстречу крабам с острыми баграми наперевес, а Манд зажег мощный электрический фонарь, висевший у него на поясе, и пустил сноп света в глаза чудовищ, которые поспешно свернули в заросли и пропали из виду. А доктор бессильно опустился на обломок кораллового рифа, и по его лицу было видно, что он совершенно измучен этим приключением. Позже он рассказывал нам, что проник в подводные джунгли, желая достать то, что показалось ему редким экземпляром глубоководной химеры, и тут-то попал в гнездо свирепых тигровых крабов, мгновенно бросившихся за ним в погоню. Только после продолжительного отдыха он набрался сил и смог продолжать путешествие…

* * *

Миновав базальтовые утесы, мы, наконец, подошли к настоящей цели нашей экскурсии. Серая равнина, открывавшаяся перед нами, была покрыта раскинутыми в беспорядке пригорками, высокими холмами, выступами. Это было все, что осталось от великого города древних атлантов. Он был бы совершенно и навсегда погребен под слоем ила, как Геркуланум под лавой и Помпея под пеплом, если бы жители Храма Безопасности не прокопали вход в него. Входом служил длинный покатый коридор, оканчивавшийся на широкой улице, по обе стороны которой тянулись ряды строений. Стены домов были изборождены трещинами, частично развалились, но внутренность домов большей частью осталась в том же состоянии, в каком захватила их разразившаяся катастрофа; разве только в иных местах морские волны похозяйничали в домах, или века внесли свои поправки в украшения комнат.

Наши проводники не дали нам времени осмотреть первые встречные дома и увлекали нас вперед, пока мы не добрались до здания, которое, очевидно, было большой центральной крепостью или дворцом, вокруг которого концентрическими кругами разростался весь город.

Колонны, огромные скульптурные карнизы, площадки и лестницы этого здания превосходили все, что я когда-либо видел на земле. Больше всего здание можно было сравнить с остатками храма Карнака в Луксоре (в Египте) и — странная особенность — украшения и полустертые надписи в мелочах напоминали такие же украшения и надписи великих развалин близ Нила, а колонны, увенчанные огромными капителями в виде цветов лотоса, были точно такие же.

Мы проходили по мозаичному мраморному полу огромных зал с большими статуями, стоявшими по стенам, и видели стада крупных серебристых угрей, мелькавших над нашими головами, и стада перепуганных рыб, без оглядки удиравших от снопа света, которым Манд освещал нам дорогу. Мы переходили из комнаты в комнату, подолгу задерживаясь в богато обставленных покоях, носивших все следы той непомерной пресыщенной роскоши, которая, по преданию, и навлекла «гнев богов» на Атлантиду.

Одна комната, сравнительно небольшая, была чудесно украшена перламутровой инкрустацией, которая еще до сих пор переливалась мягкими опаловыми бликами, когда луч света, играя, скользил по стене. Орнаментированное причудливо-изысканной резьбой из желтого металла ложе на возвышении занимало целый угол, и эта комната казалась опочивальней королевы атлантов. Но около ложа теперь лежал уродливый черный скат, и его безобразное тело вздымалось и опускалось в тихом пульсирующем ритме; он казался сердцем, еще бьющимся, в центре этого страшного дворца… Я был рад, — да и мои товарищи тоже, — когда атланты вывели нас отсюда.

На мгновенье мы заглянули в большой цирковой амфитеатр, дальше увидели длинную набережную с маяком на конце и это позволило нам заключить, что погибший город был в свое время морским портом. Скоро мы выбрались из этих мест, на которых лежала жуткая печать разложения, и снова очутились на знакомой подводной равнине.

Но наши приключения этим не кончились; произошло еще одно, встревожившее нас не меньше, чем наших друзей-атлантов. Мы направлялись обратно, когда один из атлантов вдруг остановился и с беспокойством стал указывать на что-то наверху. Мы взглянули по этому направлению, и оригинальное зрелище предстало перед нами. Из черного слоя воды какой-то темный предмет быстро опускался прямо на нас. Сперва он показался нам бесформенной массой, но когда спустился пониже, мы увидели в слабом свете, что это труп огромного кита, раздувшийся до такой степени, что за ним тянулся след непрерывно выходившей струйки газа. В течение всей нашей прогулки мы натыкались не раз на гигантские скелеты, начисто обглоданные рыбами, но это чудовище, если не считать некоторых признаков разложения, сохранилось совсем недурно и выглядело почти живым.

Атланты вцепились в нас, намереваясь оттащить с пути падающего тела, но потом отпустили и стояли спокойно, видя, что падающая масса минует нас. Водолазные колпаки не позволяли нам различать звуков, но вероятно последовал сильный удар при падении тяжелого тела кита на дно; слой свежего ила взлетел кверху, как взлетает тина в пруду, если бросить в нее камень.

Мы бросились к месту падения кита. Это было животное метров 25 в длину, и из радостной жестикуляции подводных людей я заключил, что они сумеют найти хорошее употребление для его жира.

Через несколько времени после встречи с мертвым китом мы, усталые телом, но бодрые духом, снова очутились перед знакомой квадратной дверью с тяжелыми колоннами по бокам. Вскоре мы уже стояли, сухие и невредимые, на слегка сыроватом полу входной камеры, вместе со стеклянными колпаками сбросив кошмары подводной экскурсии…

* * *

Через несколько дней — нам трудно точно определять время — после того, как Маракот демонстрировал атлантам наши переживания на экране «кинематографа мысли», нас пригласили на еще более пышную, торжественную демонстрацию, где мы узнали историю и прошлое этого удивительного народа.

Я не обольщаюсь тем, что сеанс был организован исключительно в нашу честь; я скорее склонен думать, что такие демонстрации нередко повторялись публично в качестве своеобразного обряда, и та часть, на которую мы были приглашены, являлась, повидимому, лишь одним из этапов длинной церемонии. Как бы то ни было, я постараюсь описать ее.

Нас привели опять в тот же большой зал, где Маракот при помощи экрана рассказывал о наших приключениях. Здесь уже собралась вся коммуна обитателей Храма Безопасности, и нам, как и в прошлый раз, отвели почетные места перед большим блестящим экраном. Атланты запели длинную торжественную песнь; потом дряхлый, седой старец, — историк или хроникер атлантов — напутствуемый аплодисментами, занял кафедру и стал проецировать на экране ряд картин, изображавших возвышение и падение его народа.

Мы увидели в слабом свете труп огромного кита, раздувшийся до такой степени, что за ним тянулся след непрерывно выходящей струйки газа…

У меня не хватит сил достаточно ярко передать содержание развернувшейся перед нами драмы. Я и мои товарищи совершенно потеряли представление о времени и пространстве, — так были мы увлечены великолепной сказочной демонстрацией; а сзади вздыхала аудитория, гудела и проливала слезы, пока развертывалась трагедия, рисовавшая разрушение их отечества и гибель их народа.

В первой серии изображений мы увидели древний материк во всем блеске его славы, поскольку память об этом историческом для атлантов периоде сохранилась в народе, передаваясь из поколения в поколение. Мы наблюдали великую страну с птичьего полета, ее огромные владения, прекрасно возделанные и орошенные, ее беспредельные поля, где росли культурные злаки, ее цветущие фруктовые сады, веселые ручьи, лесные массивы, спокойные озера, живописные горы. Повсюду были разбросаны селенья, фермы и дворцы величественной архитектуры.

Потом наше внимание привлекла столица страны — удивительный, великолепный город на берегу моря. Гавань его была полна галерами, пристани полны людьми; город был защищен крепкими стенами, высокими боевыми башнями и глубокими рвами; все это имело колоссальные размеры. Дома вдоль улиц тянулись на много километров, а в центре города возвышался окруженный зубчатой стеной замок, огромный и грозный.

Потом мы увидели лица обитателей страны того века: почтенных старцев, мужественных воинов, прекрасных женщин, веселых крепких детей…

* * *

Затем замелькали картины другого рода. Мы видели войны, — беспрерывные войны, войны на суше и на море. Мы видели полудикие беззащитные племена, уничтожаемые огнем и мечом. Их резали вооруженные ножами колесницы, топтала тяжелая конница. Мы видели сокровища, доставшиеся победителям, но с увеличением богатств изменялись и лица на экране; они приобретали все более жестокие, животные черты. Из поколения в поколение все животнее становилось выражение лиц, все ниже и ниже опускалась культура.

Мы наблюдали все типичные признаки жадности и похотливости, разложения, вырождения, падения большой культуры… Жестокие извращенные удовольствия заняли место мужественной скромной жизни прошлого. Простая, здоровая, крепкая жизнь отошла в область предания; мы видели беззаботные легкомысленные толпы, бросавшиеся от одного увлечения к другому, гонявшиеся лишь за порочными наслаждениями, никогда не находившие их…

На этой смрадной гниющей почве вырос, с одной стороны, класс эксплоататоров, сверх-богачей, стремившихся исключительно к чувственным наслаждениям, с другой стороны — обнищавшее до последней степени население, все назначение в жизни которого было — беспрекословно исполнять желания и капризы господствующего класса, как бы жестоки и отвратительны эти желания не были…

Потом потянулся ряд страшных картин. Среди появившихся реформаторов-мудрецов выделился один, крепкий духом и телом, возглавлявший все реформистское движение. Он был влиятелен, силен, и его считали пришельцем из другой страны. Мы видели его в глубоком раздумье, размышлявшим о судьбах Атлантиды. Это он собрал всех выдающихся ученых страны, копил высшие знания, — и применил их для постройки убежища от грядущей катастрофы. Мы видели тысячи рабочих за постройкой; с каждым днем росли стены, а вокруг толпились беспечные граждане, смотрели, хохотали и удивлялись столь сложным и ненужным предосторожностям. Другие спорили с мудрецом и говорили, что, если он чего-то боится, то не проще ли уехать в другую, более безопасную страну…

А он отвечал (насколько мы могли понять), что здесь есть честные, простые люди, которых можно спасти в последний момент, и для их-то спасения он и должен остаться в своем «Храме Безопасности». Понемногу он собрал в него своих приверженцев и поселил их в Храме, потому что точно не знал ни дня, ни часа надвигавшейся беды…

И гроза — стихия разразилась! Это было ужасное зрелище — даже на экране!

Сперва мы увидели, как вдали поднялась страшная сверкающая гора воды, поднялась на огромную высоту из спокойной глади океана. Потом она двинулась вперед, сметая все перед собой; километр за километром двигалась по морю водяная стена, взметая на гребне клочья пены, стремясь вперед со все возрастающей яростью. Два кораблика, мотающихся в потоках белоснежной пены на вершине волны, оказались — когда волна подкатилась ближе — обломками крупных галер.

Потом мы видели, как гигантская волна с силой ударила в берег и понеслась на город, и дома никли перед ее напором, как спелая рожь под порывами бури. Мы видели людей, взбегающих на крыши домов, спасающихся от неминуемой гибели; их лица были искажены ужасом, глаза дико блестели, рты взывали о помощи; они ломали руки и в неописуемом ужасе метались из стороны в сторону. Те самые люди, что насмехались над Строителем, теперь взывали о пощаде, бросаясь на колени, простирая руки, в животном ужасе моля о спасении… Они не имели времени добраться до убежища, построенного за городом, и тысячи беглецов бросились к центральной крепости, стоявшей на холме, и зубчатые стены ее потемнели от толпы беглецов.

Вода все прибывала. Город начал тонуть… Через расселины на дне океана вода хлынула в глубины земли, внутренний огонь превратил ее в пар и произошел гигантский взрыв, разрушивший и исковеркавший предпочвенные слои древнего материка. Город уходил в воду на глазах… Плотина раскололась пополам и исчезла. Гигантский маяк медленно погрузился в воду. Еще некоторое время виднелись крыши и купола высоких домов — точно острые скалистые рифы — но скоро и они скрылись под водой… Над поверхностью бушующего океана высилась лишь одна крепость, как чудовищной величины корабль… Потом и она стала медленно опускаться в бездну, и на вершине ее качался лес рук, простертых вверх…

Ужасная драма приходила к концу. Беспредельное море расстилалось над всем материком, — море, на котором не виднелось ни одного живого существа. На его поверхности то там, то тут всплывали трупы людей и животных, обломки, одежда, головные уборы, тюки с товаром, и все это ныряло и носилось в пенистом водовороте. Потом вращение воды стало понемногу стихать… Раскинулась необъятная водная гладь, спокойная и блестящая как ртуть, и мрачное солнце на горизонте скупо освещало могилу некогда блестящей страны…

* * *

Рассказ был окончен. Нам не о чем было расспрашивать; догадка, логика и воображение восстановили все пробелы рассказа. Мы представили себе мысленно медленное, но неуклонное опускание Атлантиды в бездны океана среди вулканических конвульсий, воздвигнувших вокруг нее огромные подводные горы. Мы представляли себе государство атлантов, обратившееся теперь в глубочайшее место Атлантического океана. Мы поняли теперь, как сумели беглецы спастись от смерти, как использовали они разнообразные достижения науки, которыми снабдил их гениальный строитель Храма Безопасности, как он обучил их всем наукам и искусствам перед своей смертью, как кучка в пятьдесят-шестьдесят спасшихся атлантов выросла теперь в значительное общество, которое должно было вгрызаться в недра земли, чтобы расширить свою «страну». Целая справочная библиотека не смогла бы проще и подробнее рассказать все это, чем серия картин-мыслей….

Таковы были участь и обстоятельства разрушения древнего государства атлантов…

В отдаленном будущем великий город, возможно, еще раз будет вынесен новым катаклизмом на поверхность земли, и геологи будущего, роясь в каменоломнях, найдут не отпечатки растений, не раковины, а остатки погибшей цивилизации и следы непонятной им катастрофы древнего мира…

Один лишь пункт оставался несколько неясным: сколько прошло времени с того дня, когда произошла трагедия? Доктор Маракот прибегнул к довольно несовершенному методу для определения даты. Среди множества помещений огромного здания Храма Безопасности была большая пещера, служившая местом погребения вождей атлантов. Здесь, как и в Египте, практиковали мумификацию трупов, и в нишах, по стенам, стояли бесчисленными рядами эти мрачные реликвии прошлого…

Манд гордо указал на одну свободную нишу и дал нам понять, что она заготовлена специально для него.

— Если мы обратимся к родословной европейских правителей, — объяснил нам Маракот профессорским тоном, — то найдем, что они сменялись приблизительно по пяти человек в столетие. Эти цифры мы можем применить и в данном случае. Конечно, мы не можем гарантировать абсолютной точности, но приблизительные цифры получить нетрудно. Я сосчитал мумии, их больше четырехсот.

— Значит, получается около восьми тысяч лет!..

— Правильно. И это вполне совпадает со сведениями Платона. Катастрофа, разумеется, произошла еще до зарождения египетской письменности, а она берет начало между шестью и семью тысячами лет от нашего времени. Да, я думаю, мы имеем право сказать, что наши глаза видели воспроизведенную на экране трагедию, случившуюся не менее восьмидесяти веков назад. Но, разумеется, создание той культуры, следы которой мы находим здесь, само по себе потребовало многих тысячелетий… Таким образом, — закончил он торжественно, — мы расширили горизонт достоверной истории человечества до таких пределов, как ни один человек еще с самого начала истории!..

* * *

Это случилось, приблизительно, через месяц после посещения погребенного города. Произошла удивительная, неожиданная история. В то время мы уже думали, что застрахованы от всяких неожиданностей, и ничто больше не сможет нас удивить, но этот факт превзошел все, что могло бы только изобрести наше разгоряченное воображение.

Сканлэн известил нас, что случилось что-то из ряда вон выходящее… Вы должны знать, что к тому времени мы чувствовали себя, как дома, в огромном здании; мы прекрасно знали расположение комнат, мы присутствовали на концертах атлантов (их музыка — очень странна и сложна для нашего уха) и на театральных представлениях, где непонятные нам слова прекрасно пояснялись живыми выразительными жестами — короче говоря, мы стали членами своеобразной коммуны атлантов. Мы посещали отдельные семьи в их частных помещениях, и наша жизнь — моя, во всяком случае — была согрета бесконечным гостеприимством этих милых людей, особенно одной милой девушки, чье имя я уже однажды упоминал… Мона была дочерью одного из вождей, и в ее семье я нашел такой теплый и милый прием, который стирал всю существовавшую между нами разницу. А когда дело доходит до самого нежнейшего из языков, я, право, почти не нахожу больших различий между древней Атлантидой и современной Америкой. Я полагаю, что то, что может нравиться массачузетской девушке из Броун-Колледжа, понравится и девушке, живущей под водой…

Над поверхностью бушующего океана высилась лишь крепость, как чудовищной величины корабль; потом и она стала опускаться в бездну, и на вершине ее качался лес рук…

Но вернемся к моменту прихода Сканлэна, сообщившего о том, что произошло что-то важное.

— Один из негров, — возбужденно рассказывал Биль, — сейчас ворвался в музыкальный зал в таком исступлении, что забыл снять стеклянный колпак, и несколько минут из себя вон вылезал, пока не понял, что из-за колпака никто его не может понять. Потом он стал что-то бормотать до полного изнеможения, сорвался с места, и все помчались за ним в выходную комнату. Вы — как хотите, а я побегу за ними, потому что там, наверно, есть что посмотреть.

Выбежав в коридор, мы увидели, что атланты бегут по направлению к выходу, оживленно жестикулируя. Присоединившись к ним, мы замешались в толпу, и наскоро надвинув колпаки, помчались по дну океана вслед за возбужденным вестником. Атланты бежали так быстро, что нам нелегко было следовать за ними, но с ними были электрические фонарики, и мы, отстав, все же знали, куда нам направляться.

Дорога тянулась вдоль базальтовых утесов, пока мы не достигли места, откуда начинались ступени, полустертые от многолетнего хождения. По ним мы взобрались на вершину базальтовой скалы. Спустившись с нее, мы очутились в разрушенной деревне, загроможденной осколками скал, сильно затруднявшими передвижение. Пробежав по единственной узкой и извилистой уличке деревни, мы вышли на круглую равнину, блестевшую фосфорическим светом. В центре равнины лежало нечто, при взгляде на которое у меня занялся дух.

Слегка зарывшись в мягкий ил, перед нами лежал на боку большой пароход. Труба его была сбита, грот-мачта тоже сломана почти у самого основания, но в остальном корабль был нетронут и так чист и свеж, точно только что вышел из дока. Мы поспешили обойти кругом него и очутились перед его кормой. Вы можете себе представить, с каким чувством я прочел его имя:

СТРАТФОРД, Лондон.

Наш корабль последовал за нами в Маракотову бездну..!

Когда первое сильное впечатление прошло, зрелище показалось нам не таким уж загадочным. Мы вспомнили пасмурную погоду, зарифленные паруса норвежского барка и черное клубящееся облако на горизонте перед нашим спуском. Ясно, что наверху внезапно разразился чудовищной силы циклон, разбивший вдребезги «Стратфорд». Было совершенно очевидно, что команда яхты погибла, потому что все шлюпки, хоть и полуразбитые, висели на талях. Да и какая шлюпка могла бы спастись в такой ураган? Трагедия, несомненно, произошла через час-два после нашей катастрофы. Лот, который мы видели на дне, был, возможно, брошен за несколько минут до первого порыва циклона, и было нечто странное в сознании, что мы еще живы, а те, кто, может быть, оплакивал нашу гибель, погибли сами.

Бедный капитан Хови — вернее, то, что от него осталось — все еще стоял на своем посту на капитанском мостике, крепко вцепившись в перила окоченевшими пальцами. Только он и трое кочегаров в машинном отделении утонули вместе с яхтой. Всех их, по нашим указаниям, вынули и погребли под слоем векового ила, украсив могилы подводными цветами. Я упоминаю об этой подробности в надежде, что она несколько смягчит тяжкое горе мистрис Хови. Имена кочегаров нам не известны.

Пока мы выполняли этот скорбный долг, по яхте сновали атланты. Они кишели всюду, как мыши в забытом сыре. Их любопытство и возбуждение ясно доказывало, что «Стратфорд» — первый современный корабль — может быть первый пароход — когда-либо попадавший в их бездну. Позже мы узнали, что кислородные аппараты внутри стеклянных колпаков позволяли атлантам находиться под водой всего несколько часов без перезарядки на особой станции; поэтому их познания по топографии морского дна были ограничены сравнительно небольшой территорией — не более десяти километров от центральной базы.

Атланты сразу же принялись за дело, роясь в каютах «Стратфорда», снимая с него все, что им могло пригодиться. Это паломничество за оборудованием яхты происходит непрерывно и теперь еще не совсем закончено. Мы тоже были рады случаю проникнуть в свои старые каюты и унести оттуда всю одежду и книги, уцелевшие при катастрофе.

Среди имущества, снятого нами со «Стратфорда», был и корабельный журнал, который велся капитаном до самого последнего момента. И опять было странно читать о собственной гибели и видеть гибель того, кто о ней писал.

…Мы поспешили обойти кругом судна и очутились перед его кормой. Вы можете себе представить, с каким чувством я прочел его имя: «Стратфорд»…

Вот последняя запись корабельного журнала:

«3 октября. Трое храбрых, но безумных искателей приключений, вопреки моей воле и совету, сегодня спустились в своем аппарате на дно океана, и произошло несчастие, которое я предвидел. Они начали спуск в одиннадцать часов утра, и я долго колебался, прежде чем дать свое согласие, заметив надвигающийся шквал. Я жалею, что не послушался своего инстинкта, но уже не в силах был предупредить трагическую развязку. Я попрощался с ними, предчувствуя, что никогда больше не увижу их.

Некоторое время все шло хорошо, и в одиннадцать сорок пять они достигли глубины 540 метров, где и обнаружили дно. Доктор Маракот давал мне по телефону ряд распоряжений, и все, казалось, шло отлично, как вдруг я услышал его взволнованный голос, и проволочный канат сильно заколебался. Через мгновение он лопнул.

Повидимому, в эту минуту они находились над глубокой расселиной; перед этим доктор приказал яхте медленно двигаться вперед. Воздушные трубки еще некоторое время продолжали разматываться и спустились, по моим расчетам, еще на километр, а потом и они оборвались. Теперь больше нет надежды услышать о судьбе доктора Маракота, мистера Хедлея и мистера Сканлэна.

Затем я должен отметить одно удивительное происшествие, значение которого я не имею времени расшифровать, так как надвигается шторм и надо торопиться с записями. Был брошен лот, который отметил глубину семь тысяч шестьсот пятьдесят метров. Груз его, конечно, остался на дне, канатик мы вытащили — и, как это ни невероятно, над фарфоровой чашечкой, берущей образцы почвы, нашли привязанный носовой платок мистера Хедлея с его меткой. Команда поражена, и никто не может догадаться, как это могло произойти. В следующей записи я постараюсь сообщить больше подробностей.

Мы прождали несколько часов в надежде, что на поверхность что-нибудь всплывет, и вытащили остаток каната, конец которого был точно перепилен. Теперь я должен прервать запись и заняться яхтой: никогда не видел я такого грозного неба, барометр быстро падает».

Так получили мы последнюю весточку от наших погибших товарищей. Тотчас же после этой записи налетел ураган и уничтожил пароход.

* * *

Мы оставались подле корабля, пока не почувствовали, что воздух внутри колпаков погустел и в груди ощущается тяжесть. Мы поняли, что это предупреждение о необходимости скорее возвращаться. На обратном пути мы испытали приключение, показавшее нам, каким серьезным опасностям подвергается подводный народ, и почему за такой огромный промежуток времени численность атлантов возрасла так незначительно — до четырех-пяти тысяч человек, не более.

Мы спустились со ступеней и шли вдоль опушки подводных джунглей, растущих у подножья базальтовых утесов, когда Манд взволнованно указал вверх и замахал руками одному из атлантов, отделившемуся от группы и шедшему поодаль по открытому месту. В ту же минуту атланты бросились к большим валунам, увлекая нас за собою. Только забравшись под прикрытие валунов, мы узнали причину внезапной тревоги.

На некотором расстоянии от нас сверху быстро спускалась крупная рыба, имевшая удивительнейший вид. Формой она напоминала огромный пловучий пуховой матрац, мягкую, рыхлую перину; нижняя часть имела светлую окраску; вокруг тела свисала длинная красная бахрома, вибрации которой давали поступательное движение всему телу. Повидимому, у рыбы не было ни глаз, ни рта, но скоро мы заметили, что она обладает чрезвычайной чуткостью.

Атлант, остававшийся на открытом месте, со всех ног бросился к нам под прикрытие. Он сделал это поздно, слишком поздно. Его лицо исказилось от ужаса, когда он увидел, что смерть неминуема. Страшное существо опустилось прямо на него, обволокло его со всех сторон, прижало к почве, жадно пульсируя, точно раздавливая его тело о кораллы. Вся трагедия развернулась в нескольких шагах от нас; атланты были застигнуты врасплох, растерялись и, казалось, потеряли всякую способность к сопротивлению. Тогда Сканлэн бросился вперед и, вспрыгнув на широкую спину чудовища, испещренную красными и коричневыми точками, вонзил острый конец металлического копья в его мягкое тело.

Я последовал примеру Сканлэна и, наконец, Маракот с атлантами атаковали чудовище, которое медленно заскользило прочь, оставляя за собою клейкий маслянистый след. Наша помощь подоспела слишком поздно; тяжесть колоссальной рыбы раздавила стеклянный колпак атланта, и он захлебнулся. Это был день скорби, когда мы несли тело погибшего обратно в Храм Безопасности, но это был и день триумфа для нас. Быстрая сметка и энергия возвысили нас в глазах подводных людей. О страшной рыбе Маракот говорил, что это — разновидность «рыбы-покрывала», хорошо известной ихтиологам, но экземпляр такой величины не грезился никому и во сне.

Я упоминаю об этом существе лишь потому, что оно едва не послужило причиной нашей гибели, но я могу — и, может быть, начну — писать целую книгу о той удивительной жизни на дне океана, которой я был свидетелем. В глубине океана преобладают красный и черный цвета, растительность имеет бледнооливковый цвет и столь упругие плети и листья, что наши драги чрезвычайно редко вытаскивают их; на этом основании наука пришла к убеждению, что дно океана совершенно оголено. Многие глубоководные животные необычайно красивы, а другие — уродливы и страшны, как видения кошмара, и гораздо опаснее всех земных тварей.

Я видел черного ската с шипами десяти метров длиной и ужасным когтем на хвосте, один удар которого способен уложить на месте любое живое существо. Я видел лягушко-подобное создание с зелеными глазами навыкате… огромный прожорливый рот с желудком в качестве придатка. Встреча с этим существом смертельна, если у вас нет с собою электрического фонаря, чтобы ослепить животное. Я видел слепого красного угря, который лежит среди камней и убивает жертву, выпуская сильнейший яд. Я видел ужас глубин — гигантского морского скорпиона, и рыбу-чорта, шныряющего в подводных зарослях…

Однажды я удостоился чести видеть настоящего морского змея — существо, которое редко видели глаза человека, потому что оно живет на огромной глубине, и на поверхности океана показывается лишь в тех случаях, когда его выталкивают из бездны какие-либо подводные конвульсии. Пара морских змеев проскользнула однажды мимо нас с Моной, укрывшихся в густых зарослях водорослей. Они были огромны, эти змеи, метров трех в ширину и около семидесяти метров в длину, черные сверху, серебристо-белые снизу, с огромными бахромчатыми плавниками на спине и крошечными, как у быка глазками. Об этом и о многих других интересных вещах вы найдете подробный отчет в бумагах доктора Маракота, если когда-нибудь они до вас дойдут.

* * *

Неделя за неделей тянулась наша новая жизнь. Существование наше было вполне удовлетворительно. Мы понемногу усваивали чуждый нам язык, так что могли уже говорить со своими друзьями. В подводном городе было бесконечно много разных областей для изучения и наблюдения, и вскоре Маракот настолько постиг древнюю химию, что гордо заявил, что может теперь перевернуть вверх дном всю современную науку, «революционизировать» все ее принципы и законы, если сумеет передать культурным странам то, что знает теперь. Между прочим, атланты давно научились разлагать атом, и, хотя освобождающаяся при этом энергия значительно меньше, чем предполагали наши ученые, все же она настолько велика, что служит им неисчерпаемым резервуаром движущей силы. Их знания в области энергетики и природы эфира также много обширнее наших, и то непостижимое для нас превращение мысли в живые образы, посредством которого мы смогли рассказать им нашу историю, а они нам свою, явилось следствием открытого атлантами способа превращать колебания эфира обратно в материальные формы…

Их наука знала много такого, что у нас является последним словом в области знания; многие наши открытия были предвосхищены ими…

На долю Сканлэна выпала особая честь. Неделями он пребывал в состоянии загадочного волнения, едва сдерживаясь от великого секрета и постоянно ухмыляясь собственным мыслям. За это время мы видели его лишь изредка и случайно; он был отчаянно занят, и единственным его другом и поверенным тайны был толстый жизнерадостный атлант по имени Бербрикс, который работал в машинном отделении Храма Безопасности. Сканлэн и Бербрикс, беседы которых велись главным образом посредством жестикуляции и частых дружеских шлепков по спине, скоро стали большими друзьями и подолгу запирались вдвоем.

Однажды вечером Сканлэн пришел, весь сияя.

— Послушайте, доктор, — сказал он Маракоту. Я обмозговал тут одну штуковину и хочу ее показать почтеннейшей публике. Они показали нам пару пустяков, и я полагаю, что пора утереть им нос. Что вы думаете, если пригласить их завтра вечером на представление?

— Джаз или чарльстон? — спросил я.

— Чепуха ваш чарльстон! Погодите— увидите! Это замечательная штука, товарищи, но больше я ни слова не скажу… Так вот, хозяин. Я не хочу вас посвящать в свою музыку, мне самому лестно ею щегольнуть.

Сканлэн бросился вперед и, вспрыгнув на широкую спину чудовища, вонзил острый конец металлического копья в его мягкое тело…

На следующий вечер вся коммуна собралась в музыкальном зале. На эстраде стояли Сканлэн и Бербрикс, сияя от гордости. Один из них тронул кнопку и тут, — выражаясь языком Сканлэна, — нас здорово ошарашило.

— Алло, алло, говорит 2 LO, — раздался звонкий голос. — Лондон вызывает Британские острова. Слушайте метереологический бюллетень.

Затем последовали стереотипные фразы о давлении и антициклоне.

— Первый бюллетень новостей дня.

…Сегодня состоялось открытие нового корпуса детской больницы в Хаммерсмите…

И так далее, и так далее, знакомые слова! И снова мысленно мы унеслись в Англию…

Потом мы услышали иностранные новости и хронику спорта. Надземный мир жил попрежнему. Наши друзья атланты с любопытством слушали, но не понимали. Но когда в перерыве гвардейский оркестр грянул марш из «Лоэнгрина», крики восторга раздались с трибун, и было забавно видеть, как слушатели ринулись к эстраде, заглядывали за занавес, искали за экраном чудесный источник музыки. Да, и мы свою руку приложили к чудесам подводной цивилизации!

— Нет, сэр, — говорил потом Сканлэн. — Передающую станцию я сам смастерить не сумел. У них нет подходящего материала, а у меня малость нехватает мозгов. Но дома, там, наверху, я сам состряпал двухламповый приемник, натянул антенну на крыше между веревок для просушки белья, научился им владеть и мог поймать любую станцию Штатов. Стыдно было бы, имея под рукой все их электрические штуки и стеклодувные мастерские, далеко опередившие наши, не смозговать машинку, улавливающую эфирные волны; а ведь волны проходят по воде не хуже, чем по воздуху. Старина Бербрикс чуть с ума не соскочил, когда мы в первый раз зацепили волну, но теперь попривык, и я думаю, что радио тут станет привычным, обиходным делом…

* * *

Среди изумительных открытий химиков Атлантиды имеется газ в девять раз легче водорода, которому Маракот дал название «левиген». Его опыты с этим газом навели нас на мысль послать на поверхность океана в сделанном из эластичного стекла атлантов шаре сообщение о нашей судьбе.

— Я говорил с Мандом и разъяснил ему в чем дело, — объяснил Маракот. — Он отдал распоряжение в стеклодувную мастерскую, и через день-два стеклянные шары будут готовы.

— Но как мы положим внутрь записки? — спросил я.

— В шаре обычно оставляют небольшое отверстие для наполнения газом. В него можно просунуть свернутый в трубочку листочек бумаги. Потом эти умницы-стекольщики запаяют шар. Я уверен, что когда мы выпустим шары, они стрелой помчатся кверху.

— И будут годами блуждать, никем не замеченные…

— Возможно. Но шары будут отражать лучи солнца и, вероятно, привлекут внимание. Мы находимся под оживленным морским путем из Европы в Южную Америку, и я не вижу причин, почему бы хотя одному из шаров не дойти по назначению.

Так, мой дорогой Тальбот, или вы, кто читает эти строки, было найдено средство сообщения с миром. Но этим дело не кончилось. За этой мыслью появилась другая, еще более смелая. Ее родил изобретательный мозг механика-американца.

— Послушайте, друзья, — сказал он, когда мы сидели одни в своей комнате. — Здесь очень славно, и выпивка недурна, и закуска — как быть должно, и славу я тут стяжал такую, после которой на всю Филадельфию плевать хочется, но все-таки бывают времена, когда до зарезу хочется увидеть родную землицу и солнышко в небе!..

— Мы все об этом мечтаем, — возразил я, — но положительно не видно, как могли бы мы осуществить мечту.

— А ну, погодите, хозяин. Коли эти шары с газом могут унести от нас весточку, может быть, они смогут и нас самих утащить наверх. Да вы не думайте, что я дурака валяю. Я все это прикинул и высчитал. Скажем, если связать три-четыре шара вместе и устроить этакий лифт на одну персону… Понимаете? Потом мы надеваем наши колпаки, привязываем стеклянные шары и берем груз. Третий звонок, занавес поднимается, мы бросаем груз и улетаем. Что нас может задержать между дном и поверхностью?

— Акула, например…

— Подумаешь! Тьфу на вашу акулу! Да мы так проскочим мимо всякой акулы, что она и не расчухает в чем дело. Да мы с такой скоростью разгонимся, что выскочим метров на двадцать над поверхностью. Верьте слову, самая злющая акула зачитает молитвы, когда увидит, с какой скоростью мы несемся!..

Пара морских змей проскользнула однажды мимо укрывшихся в густых зарослях водорослей…

— Ну, предположим, достигли мы поверхности, а что будет потом?

— Да бросьте вы к чорту ваше «потом»! Надо попытать счастья или засесть здесь на веки веков. Я-то во всяком случае полечу…

— Я тоже сильнейшим образом хочу вернуться на землю, хотя бы для того, чтобы представить результаты своих наблюдений научным обществам, — отозвался Маракот. — Только мое влияние и личное присутствие даст им возможность уяснить себе огромное богатство и значение моих наблюдений. Я всегда готов с полным удовлетворением принять участие в вашей попытке, Сканлэн.

Может быть, блестящие глазки Моны так влияли на мой ответ, но я много меньше других стремился наверх.

— Это — сплошное безумие! Так поступать страшно рискованно. Если наверху нас никто не будет ждать, мы будем бесконечно носиться по волнам и погибнем от голода и жажды…

— Да позвольте, как же может кто-нибудь нас ждать?

— Может быть, и это не так трудно организовать, — вмешался Маракот. — Мы можем сообщить довольно точно широту и долготу, где находимся…

— И нам сейчас же бросят лестницу? — не без иронии перебил я.

— Какая там еще лестница? Хозяин прав. Слушайте, мистер Хедлей, вы напишите в своих бумажках, которые посылаете наверх, что мы находимся под 27° северной широты и 28°14' западной долготы, или как там еще — ну, словом, поставьте нужные цифры. Поняли? Потом еще пишите, что три самых знаменитых в истории персоны: великий деятель науки Маракот, восходящая звезда по части собирания жуков Хедлей и Боб Сканлэн, краса механического цеха и гордость заводов Меррибэнкса — все они вопят и взывают о помощи со дна морского. Чувствуете?

— Ладно, что же дальше?

— Ну, для них тогда все станет ясно. Это такое дело, которое нельзя оставить без ответа. Я читал то же самое насчет Стенли, который спасал Ливингстона. Уж их забота — вытащить нас отсюда или поджидать нас на поверхности, если мы ухитримся выпрыгнуть сами.

— Мы сможем выбраться самостоятельно, — сказал Маракот. — Пусть они спустят сюда глубоководный лот, мы к нему привяжем письмо с точными пояснениями.

— Вот это здорово! — воскликнул Боб Сканлэн. — А и здорово же вы придумали!

— А если некая лэди пожелает разделить нашу участь, то четверо также легко поднимутся, как и трое, — произнес Маракот, ехидно посмотрев на меня.

— Правильно, — добавил Сканлэн. — Ну, как вы теперь — уразумели, мистер Хедлей? Запишите это все и через шесть месяцев мы снова будем гулять по набережной Темзы.

* * *

Сейчас мы выпустим пару шаров в воду, которая для нас является тем же, чем для вас воздух. Шары помчатся вверх. Пропадут ли оба в пути?.. Можно ли надеяться, что хоть один пробьется на поверхность?.. Все может быть!.. Поручаем их судьбу счастливому случаю. Если для нашего спасения ничего нельзя предпринять, то хотя бы дайте знать тем, кто нас оплакивает, что мы, во всяком случае, живы и счастливы. Если же представится случай притти нам на помощь, и найдутся энергия и средства для нашего спасения, мы даем вам достаточные указания, где нас искать.

А пока — прощайте; или может быть… до свидания?!.

* * *

На этом окончились записки, вынутые из стеклянного шара.

Предыдущая часть повествования излагает факты, поскольку они были известны к моменту сдачи рукописи в набор. Когда книга уже находилась в печати, развернулся совершенно неожиданный сенсационный эпилог. Я ссылаюсь на известный всем рейс паровой яхты «Марион», снаряженной м-ром Фавержэ на поиски Маракота, и на отчет, переданный с яхты по радио, и перехваченный радиостанцией на острове Кап-де-Верде, которая немедленно передала его дальше, — в Европу и Америку. Отчет этот был составлен мистером Кей Осборн, известным сотрудником агентства «Ассошиэйтед Пресс».

Оказалось, что немедленно после того, как в Европе стало известно о несчастии с экспедицией доктора Маракота, началась энергичная организация спасательной экспедиции. Фавержэ предоставил прекрасную паровую яхту для нужд экспедиции и решил сам на ней отправиться. «Марион» отплыла из Шербурга в июне, захватила в Саутгэмптоне м-ра Кей Осборна и кино-оператора, и немедленно вышла в океан, направляясь к пункту, точно указанному в документе. На место она прибыла первого июля…

Был спущен глубоководный лот на крепком проволочном канатике и его медленно повели по дну океана. На конце лота, кроме свинцового груза, была привешена бутылка с письмом внутри. В этом сообщении говорилось:

«Ваш отчет получен и опубликован во всем мире. Мы прибыли сюда спасти вас. Это же сообщение мы посылаем вам и по радио в надежде, что оно тоже дойдет до вас. Мы будем медленно двигаться над вашей пропастью. Вынув это письмо из бутылки, положите на его место ваши инструкции. Мы их выполним в точности».

Два дня медленно и безрезультатно крейсировала «Марион». На третий день спасательную экспедицию ожидал большой сюрприз. Маленький, блестящий шарик выскочил из воды в нескольких метрах от корабля; это оказался стеклянный почтальон того именно типа, что описан в документе Хедлея. Когда шар не без труда был вскрыт, в нем оказалось письмо следующего содержания:

«Благодарим вас, дорогие друзья! Приветствуем вашу смелость, доброту и энергию. Мы легко уловили ваши радиопризывы и имеем возможность отвечать вам с помощью шаров. Мы попытались поймать ваш лот, но течение относит его высоко наверх и он скользит так быстро, что самый проворный из нас, преодолевая сопротивление среды, не может за ним угнаться. Мы предполагаем назначить свое отплытие отсюда на шесть часов утра завтра, в среду 5 июля, если не ошиблись в вычислении. Мы будем отправляться поодиночке, так что все замечания и указания, возникающие после появления первого из нас, можно сообщить по радио тем, кто отправится позже. Еще раз сердечно благодарим вас.

Маракот, Хедлей, Сканлэн».

Старина Бербрикс чуть с ума не соскочил, когда мы в первый раз зацепили волну…

* * *

Дальнейшие строки являются выпиской из отчета м-ра Кей Осборна…

* * *

Было прекрасное утро. Темно-сапфировое море было спокойно, как озеро, и небосвод не омрачался ни единой тучей. Еще до восхода солнца вся команда «Марион» была на ногах и с живейшим интересом ожидала событий. Когда время стало приближаться к шести часам, общее волнение достигло апогея. На сигнальной мачте был помещен особый дозорный, и было без пяти шесть, когда мы услыхали его крик и увидели, что он указывает на что-то справа от корабля.

Сквозь слой прозрачной воды я увидел нечто вроде серебристого пузыря, с большой скоростью поднимавшегося из глубины океана. Пузырь вырвался на поверхность, метрах в ста от яхты, и взлетел на воздух; он оказался красивым блестящим шаром около метра в диаметре; шар легко опустился на воду и медленно поплыл по ветру, покачиваясь, как детский воздушный шарик. Это было волшебное зрелище, но оно заронило тревогу в наши сердца. Под шаром болтался обрывок веревки.

Тотчас же была послана следующая радиограмма:

«Ваш шар вынырнул рядом с судном. Ни в нем, ни под ним ничего не было найдено. Тем не менее, мы спускаем лодку, чтобы быть готовыми ко всему».

Вскоре после шести часов раздался новый сигнал дозорного, и через мгновение я снова увидел другой, отливающий серебряным блеском шар, поднимавшийся из глубины, но гораздо медленнее, чем первый. Достигнув поверхности, он слегка поднялся в воздух и приподнял над водой привязанный к нему груз. При ближайшем рассмотрении груз оказался пачкой книг, бумаг и разнообразных мелких предметов, обернутых в непромокаемую рыбью кожу. Он был доставлен на борт, о его прибытии отправлена радиограмма, а мы с нетерпением стали ожидать следующего явления.

Ждать пришлось недолго. Опять показался серебристый пузырь, опять он всколыхнул и прорвал гладь океана, но на этот раз поднялся в воздух очень высоко, увлекая за собой, к нашему удивлению, тонкую женскую фигуру. Она медленно опустилась на воду и через мгновение уже была на борту яхты. Вокруг стеклянного шара, выше его экватора, было прикреплено кожаное кольцо, от которого свисали длинные ремни, привязанные к широкому кожаному поясу, обхватывавшему грудь женщины. Выше пояса голова и плечи девушки были заключены в оригинальный грушевидный стеклянный колпак, — я называю его стеклянным, но он был из того же легкого упругого материала, похожего на стекло, что и шары. Колпак был совершенно прозрачный с легкими серебристыми прожилками.

С некоторым усилием мы сняли колпак и уложили атлантку на палубе. Девушка лежала в глубоком обмороке, но равномерное дыхание внушало надежду, что она скоро оправится от последствий стремительного полета и перемены давления, которое было сведено к минимуму тем обстоятельством, что плотность воздуха в защитном колпаке была значительно выше, чем в нашей атмосфере, являясь той средней точкой, которую без особого труда выносят ловцы жемчуга, ныряющие на дно.

По всей видимости, это была та женщина из Атлантиды, которую в первом письме Хедлей называл Моной, и, если судить по ней, атланты действительно являются прекрасной расой, достойной снова появиться на земле. Она очень смуглая, обладает прекрасной изящной фигурой, у нее длинные черные волосы и великолепные глаза газели, которые теперь осматриваются кругом с очаровательным любопытством. Морские ракушки и перламутр украшают ее кремовую тунику и блестят в ее темных локонах. Нельзя представить себе более прекрасной наяды из пучины океана; это — само воплощение очарования моря. Мы видели, как в ее глазах постепенно появлялось вполне сознательное выражение, потом она вдруг вскочила на ноги с грацией лани и подбежала к борту яхты.

— Кирус! Кирус! — кричала она.

Немедленно был послан вниз тревожный запрос по радио, как вдруг быстро один за другим прибыли все трое, подпрыгивая на десять-пятнадцать метров в воздух и снова спускаясь на воду, откуда их быстро извлекали. Все трое были без сознания, а у Сканлэна текла кровь из ушей и носа, но уже через час все они были в силах подняться на ноги. Мне кажется, что первые движения каждого из них были удивительно характерны. Хохочущая группа увлекла Скалэна в буфет, откуда и сейчас доносятся веселые возгласы. Доктор Маракот схватил пачку бумаг, вытащил тетрадь, исписанную, насколько я могу судить, алгебраическими формулами, и молча пошел в каюту. А Кирус Хедлей бросился к странной девушке и, по последним данным, имеет твердое намерение никогда от нее не отходить…

…Вдруг быстро, один за другим, прибыли все трое, подпрыгивая на десять-пятнадцать метров в воздух и снова опускаясь на воду…

Вот каково положение дел в данный момент, и мы надеемся, что наш слабый радиопередатчик доставит этот отчет ближайшей станции Кап-де-Верде. Подробности этого удивительного приключения будут сообщены дополнительно из уст самих вырвавшихся из подводной Атлантиды…

 

Змеиные истории

(к рисунку на обложке):

Заклинатель змей. Индусские змееловы.

Рассказы

Шелланда Брэдли.

 

Заклинатель змей

Это был почтенный старец с длинной седой бородой, полный достоинства жителя Востока. Надетые на нем пугари, множество разных сорочек и его разлезшиеся ковровые туфли, из которых видны были пальцы все это указывало в нем последователя учения пророка. Я застал его сидящим со скрещенными ногами у ступенек веранды, когда мне нужно было итти в суд. Я вспомнил, как два часа назад мой чупрасси сказал мне, что какой-то заклинатель змей ожидал меня во дворе и просил разрешения показать мне свои опыты. Я велел сказать, что слишком занят и не могу его видеть; потом я забыл о нем. С чисто восточным терпением и настойчивостью он, однако, не ушел, а остался ожидать меня, осведомившись о часе моего обычного посещения суда и получив разрешение у чупрасси, за небольшое вознаграждение, сесть на виду с тем, чтобы я, сойдя с террасы, неминуемо натолкнулся на него.

Рядом с ним стояли две корзины, тщательно прикрытые сверху материей, и валялась небольшая связка разноцветных метелок. Прямо перед ним — полукругом — стояли пять других маленьких круглых и плоских корзин, и к крышке каждой корзины была привязана веревка. Между ногами у него стоял причудливый маленький барабан, окрашенный в ярко-красный цвет с примесью желтого, в который он начал громко бить при моем приближении.

— Салаам, саиб, салаам, — сказал он, продолжая сидеть, но склонив голову вниз, почти до самой земли.

Я уже собирался пройти мимо, когда случайно поймал взгляд его глаз, которые, не мигая, смотрели на меня в упор. Это были самые замечательные глаза, которые я когда-либо встречал.

Я жил уже много лет в Индии и очень много слышал об индусских джаду, но никогда мне не приходилось, смотря в глаза индусу, испытывать такую притягательную магнетическую силу, которая исходила из глаз этого старика. Посаженные глубоко на его морщинистом, коричневом лице, они поражали своим ярким блеском и невольно напоминали мне глаза тигра, которые я видел однажды так близко, что мне было жутко. Глаза факира имели такое же ужасное очарование, и, казалось, притягивали к себе человека помимо его воли. Они сообщали человеку точно такое же беспокойство, как глаза тигра, и казалось, что если кто-либо будет долго смотреть в них, тот совершенно потеряет свою волю. Невольно думалось, что если существуют люди, обладающие животно-магнетическим влиянием, то этот старик с блестящими глазами был одним из них.

Барабан, который издавал монотонные звуки под гибкими пальцами индуса, внезапно замолчал, и после секунды колебания, его руки вкрадчивым движением поднялись вверх. Все еще не спуская с меня пристального взгляда немигающих глаз, он медленно расстегнул блестящую жилетку, и из под мышек обеих его рук показались две змеи. Извиваясь, быстрым движением они обвились вокруг шеи факира и, обменявшись местами, исчезли опять под его жилеткой, которую он быстро застегнул тем же вкрадчивым движением рук.

Все это произошло в одно мгновение, и хотя я, как будто, видел все это в действительности, у меня осталось впечатление, будто видел «тайком, через стекло». Когда же я взглянул на старика, бьющего в барабан так же, как он бил несколько секунд назад, я почувствовал, что не мог с уверенностью сказать: видел ли я вообще что-либо сейчас.

Быстрым, отрывистым движением головы, которое освободило меня от напряженного внимания, старик отвел глаза от моего лица и, наклонившись вперед, быстро приподнял крышки пяти корзин, которые стояли полукругом перед ним. Из каждой корзины одинаковым, равномерным движением, как будто внутри их находился механизм, поднялось по одной кобре. Находясь внутри корзины, они должны были свернуться несколько раз, чтобы поместиться в ней, но как только открылись крышки корзин, змеи подняли свои головы на высоту до 1 фута и, раскрыв пасти, находились в таком положении, мягко извиваясь из стороны в сторону и устремив свой взгляд на старика. Факир испустил нежный свист через стиснутые зубы и стал делать однообразные движения перед ними короткой выкрашенной палочкой. Пять змей, совершенно похожих одна на другую, беспрестанно покачивались из стороны в сторону, как будто зачарованные медленным движением палочки. Затем, быстрым и красивым движением факир закрыл корзины, и крышки надавили на головы кобр, которые опять принуждены были сжаться в отведенном им месте, не проявляя никаких признаков протеста.

Старик посмотрел на меня. Перемена, происшедшая в выражении его лица, была поразительна. Вместо пристального, пронизывающего взгляда и блестящих магнетизирующих глаз, на лице у него блуждала кроткая, просящая и заискивающая улыбка. Глаза его съузились до того, что их совсем почти не было заметно.

— Где две другие змеи? — спросил я его, показывая на его жилет.

— Две другие змеи, саиб? — спросил он с неподражаемым удивлением. — Бедный джаду имеет только пять змей, и все они находятся вот здесь, — и он быстрым движением приподнял крышки корзин и также быстро опустил их.

Все пять змей, вне всякого сомнения, находились на своих местах. Но это обстоятельство вовсе не отрицало существования двух других.

— Я говорю о тех, которые выползли из твоего жилета и уползли опять туда же. Где они? — сказал я.

— Из моего жилета, саиб? — спросил он, как бы с сомнением и самой невинной улыбкой на лице. — Здесь ничего нет, — и с этими словами он открыл свой жилет, потряс свои сорочки и крепко прижал их к груди.

Индусский джаду (укротитель) из Бенгалии.

Поднявшись на ноги, он отряхнул свою одежду и предложил мне обыскать его. Но это было излишним. Если змеи находились каким-то образом там раньше, то теперь их там не было.

— Ничего нет здесь, саиб, ничего, — повторял он, приводя в порядок свой костюм и опускаясь на прежнее место.

Потом он застегнул свой жилет, слегка ударил себя в грудь и посмотрел на меня с кроткой, просящей улыбкой.

— Здесь никогда не было змей, саиб, — сказал он.

— Там никогда не было змей? — воскликнул я, и в голосе моем на этот раз слышалось неподдельное изумление и недоверие.

— Здесь никогда не было змей, саиб, — уверял он меня.

Посмотрев на меня с невинной улыбкой на лице, он тихо засмеялся, как бы считая мое предположение немыслимым. Это было превосходно разыграно. Это же обстоятельство увеличило мои сомнения относительно виденного мной.

Я попросил его проделать этот трюк опять, но он наотрез отказался, утверждая, что совершенно не умеет этого делать и что никогда змеи не выползали из его жилета. Это, вероятно, было не больше, как фантазия саиба. И ничто не могло поколебать его. В то же время он предлагал мне с большой готовностью другие свои фокусы. Я вынул часы. Он уже задержал меня на 10 минут, а я должен был открыть заседание в суде…

— Я не могу дольше оставаться, — сказал я.

— Тогда я приду, когда вам будет угодно, — быстро сказал он.

В этот вечер я пригласил гостей на обед. Фокусы этого старика могли бы приятно заполнить время послеобеденного перерыва.

— Сегодня я даю большой обед, — сказал я старику, — и если ты придешь сюда в 9 часов вечера и покажешь моим гостям свои лучшие фокусы, я дам тебе бакшиш и хорошую рекомендацию.

Старик наклонил голову в знак согласия.

* * *

Было значительно позже назначенного часа, когда мы кончили обед, а старый факир уже ожидал нас на веранде, где он расположился со своим имуществом. Заинтересовавшихся заклинателем змей оказалось восемь человек.

Усевшись на слабо освещенной веранде, пятеро из нас образовали как бы полукруг, трое же остальных были немного позади. Странные глаза факира сразу обратили на себя внимание моих гостей и сделались предметом разговора. Он устроил так, чтобы свет от маленькой туземной лампы, которая стояла на полу около него, падал прямо на его лицо, оставляя все остальное в тени. Что он стоял значительно выше посредственных факиров в Индии, доказали первые из его фокусов. Это были обычные номера, но так искусно проделанные и с таким совершенством, что вызвали восхищение.

Фокусы с манго, заключающиеся в том, что косточка манго сажается в цветочный горшок, и оттуда постепенно «вырастает» дерево, доходящее до 2-х футов высоты; с таинственным появлением из «ничего» пары голубей и кроликов и таким же их исчезновением; с игральными костями, покрытыми полдюжиной маленьких стаканов, перевернутых донышком вверх, — были одними из лучших. Они производились с тем сосредоточенным взглядом глаз, который так сильно поразил меня утром.

Окончание каждого фокуса вызывало на его лице опять ту же кроткую, детскую улыбку, которой он как бы извинялся в ответ на наши апплодисменты, что показал нам такие простые вещи.

Почти целый час забавлял он нас фокусами, прежде чем перешел к змеям. Он взял все пять корзин и поставил их полукругом перед собой. Одну за другой открывал он крышки, и одна за другой поднимались из них кобры, на фут высоты, смотря на факира в упор, так же, как они делали утром. С маленькой палкой в руке, делая ею мягкие движения взад и вперед, и с нежным свистом, исходящим из его стиснутых зубов, он, казалось, держал их в очаровании.

Постепенно мы стали замечать, что движения его палочки изменились и что свист сделался сильнее. Медленно, гибким, извилистым движением змеи выползли из корзин и поползли по направлению к нам, все время сохраняя то же вытянутое положение вверх. Все пять, двигаясь совершенно одинаково, казалось, находились под неустанным контролем факира. Хотя отвратительные головы змей были повернуты к нам затылком, было трудно удержаться от невольного желания отодвинуться вглубь по мере того, как они приближались к нам все ближе и ближе, развертываясь во всю свою длину. Я уверен, что все мы, если не отодвинули назад стулья, то невольно поджали под них, насколько было возможно, ноги.

Когда змеи развернулись приблизительно на 1½ фута, движения палочки и свист опять изменились, и змеи так же медленно, как разворачивались, начали медленно свертываться и очутились в своих корзинах в таком положении, которое приняли в начале сеанса. Одну за другой закрывал факир корзины своей левой рукой, в то время как его правая рука все еще водила палочкой, которая ни на одно мгновение не переставала двигаться.

Все мы почувствовали невольное облегчение, когда змеи оказались закрытыми в своих корзинах.

— Я не принадлежу к числу нервных лиц и никогда не кричала от страха, — сказала одна из моих гостей с содраганием, — но если бы эти змеи подползли ближе, хотя бы на один дюйм, я бы, к моему стыду, закричала. Мне было очень страшно!

Старый факир сидел на своем месте и смотрел на нас с ласковой улыбкой. Он показал нам все свои фокусы. Сеанс был окончен.

Укротители играют на дудочке однообразный мотив, и змеи, поднявшись на спирально свитом хвосте, извивают свое тело в такт музыке…

— Но ты еще не показал тот фокус, который показывал мне сегодня утром, — сказал я ему на индостанском наречии.

Я с самого начала приготовился к тому, что он опять начнет отрицать даже самое существование такого фокуса, но я никогда не мог предположить, что он так настойчиво будет отказываться. Его нежелание, очевидно, не было притворным, это было искреннее желание избежать повторения его. Только после очень упорного нажима с моей стороны, он сознался в том, что действительно он проделал утром такой фокус, но, что раз сделав его, он не может повторить его опять. Казалось, ничто не могло убедить его. И только после того, как я упомянул о бакшише и о рекомендации, он остановился на минуту, как бы что-то вспоминая.

— Будет так, как хочет саиб, — сказал он с видом собственного достоинства.

Факир сидел, поджав под себя ноги, со сложенными на груди руками и с закрытыми глазами. Он оставался в таком положении несколько секунд, а мы ждали в глубоком молчании. Затем, вдруг, не двигаясь ни телом, ни головой, он открыл глаза. Так поразительно ярко блестели они на его темном лице, что походили на два ослепительных луча, и мне показалось, что они остановились прямо на мне. Еще несколько секунд он оставался неподвижным, потом медленно нагнулся вперед; его руки раскрылись, и он поднял одновременно крышки двух корзин — второй и четвертой. Некоторое время он держал их открытыми, как бы показывая содержимое корзин. Его немигающие, блестящие глаза, казалось, ни на одно мгновение не покидали моего лица, но я всеми силами старался не поддаваться гипнозу, почему поднялся с места и заглянул в корзины. Обе они были пусты. В этом не было никакого сомнения. Пять минут назад в каждой из этих корзин было по кобре. В промежутке мы все видели, что он не дотрагивался до корзин.

Медленно закрыв корзины, он опять уселся на прежнее место, и его длинные и тонкие черные руки крадучись поднялись к жилету. Я опять почувствовал то же самое странное состояние, во власти которого я находился сегодня утром. Эти необыкновенные глаза с застывшим, немигающим взглядом, казалось, лишали меня равновесия, моей собственной воли настолько, что я не был уверен в действительности происходящего.

Как и утром, его жилет расстегнулся и из-под каждой его руки выползло по кобре, которые обвились вокруг шеи факира и, обменявшись местами, быстро исчезли под жилетом. Таким же медленным и обдуманным движением он наклонился вперед и поднял крышки тех же самых двух корзин, которые он открывал перед началом сеанса. Не успел он поднять крышку, как из каждой корзины поднялась кобра с открытой пастью. Все время, пока старик производил этот фокус, глаза его ни на минуту не отрывались от моего лица.

С минуту после окончания фокуса все сидели молча. Затем я повернулся к гостье, которая сидела справа от меня. Она откинулась глубоко в кресло, с глазами, все еще устремленными на факира.

— Скажите, что вы видели? — спросил я ее.

Мне показалось, что ей стоило некоторого усилия, чтобы прийти в себя.

— Мне показалось… — сказала она медленно, и я заметил, что все присутствующие напряженно прислушивались к ее ответу. — Мне казалось, я видела, что когда факир расстегнул жилет, то из под каждой его руки выползло по змее, которые обвились вокруг его шеи, обменялись местами и сейчас же опять исчезли под жилет, но я не совсем уверена в том, действительно ли я это все видела. Старик все время так странно смотрел на меня.

Поднялся невообразимый шум.

— Глаза его были устремлены на вас? — быстро воскликнул я.

— Да, — сказала она, смотря на меня с удивлением, — он в течение всего сеанса не спускал с меня своих глаз.

— Но это как раз то же самое, что он проделал со мной! — воскликнул я.

После минутного удивления все заговорили сразу. Из разговоров выяснилось, что каждый из присутствующих был глубоко убежден в том, что старик во время сеанса смотрел только на него и больше ни на кого другого.

— Вы все ошибаетесь, — послышался голос из темноты, позади нас. — Он смотрел через ваши головы все время на меня.

Повернувшись на голос, мы увидели Думми, который стоял у дверей позади нас. Он появился на веранде в тот момент, когда факир только собирался приступить к сеансу. Он стоял на правой стороне веранды и далеко вглубь от нас. Казалось невозможным, чтобы в полутьме, которая была на веранде, факир мог его заметить.

— Вы говорите серьезно? — спросил я.

— Я готов принять присягу в этом завтра же в вашем суде, — ответил он.

Когда разошлись все мои гости, я пошел в свой кабинет, написал старику-факиру рекомендательное письмо и велел выдать ему вознаграждение.

Что произошло с факиром потом, я так и не узнал. На следующее утро он бесследно исчез. Одна из моих гостей очень хотела опять увидеть его; но, несмотря на самые тщательные розыски, факира так и не нашли. Он исчез со змеями так же бесследно, как последние исчезли по его приказанию — в ту ночь, когда он давал нам сеанс.

 

Индусские змееловы

Люди, никогда не бывавшие в Индии и верящие, что каждая область Индии кишит ядовитыми змеями, так же далеки от истины, как тот путешественник, который, не встретив ни одной змеи в холодное время года, приходит к заключению, что змеи не больше как выдумка в этой стране.

Любой европеец, живущий в Индии, за исключением служащих в Лесном Управлении и тех, которые имеют непосредственную связь с джунглями, может жить целые месяцы во многих областях Индии и не только не видеть змей, но даже и не слышать, о них. Живя в домах, построенных на высоких фундаментах из кирпича или камня, окруженных садами и удаленных от джунглей, европеец в редких случаях подвернется змеиным укусам.

С другой стороны некоторые области Индии сплошь кишат змеями, и нередко случается, что змеи, особенно в дождливое время года, вымываются из своих нор и заносятся в сад или даже в дом, где они и обосновываются. Тростниковые крыши, — в первую очередь старые и полуразрушенные, служат для них самым лучшим жилищем. Нередко в уединенных и мало обитаемых хижинах находят целые стада змей. Не всегда бывает приятно для спокойного индуса, когда во время обеда, неожиданно падает с потолка на стол змея, потом другая, третья… Не советуют долго мешкать и в ванной комнате с тростниковой крышей, т. к. очень часто можно увидеть над своей головой висящую змею.

Особенно же может сильно напугаться и притти в ярость человек, когда, встав утром с постели, он собирается надеть костюм, и вдруг из рукава его сюртука выползает одна из отвратительнейших змей — випера.

Индусы так же не застрахованы от укусов змей, как и европейцы, и ежегодно от змеиного яда умирают в Индии тысячи людей — главным образом из среды беднейшего населения. Огромные, незаселенные пространства в Индии, особенно недалеко от джунглей, являются благодатной почвой для земледелия, и крестьянин-индус, живя в глиняной хижине с тростниковой крышей и работая в густых зарослях, нередко является жертвой укусов змей.

В 1926 году лишь в одной Бенгалии (провинции Индии) было зарегистрировано 555 случаев смерти от змеиных укусов, а во всей области насчитывалось за этот же год 4510 случаев.

Среди старых документов я нашел случайно отчет о том, как английское правительство хотело истребить змей. В 1858 г. начальник одной области обратил внимание правительства на слишком большую смертность от укуса змей и просил позволения назначить награду в 4 медных монеты за каждую принесенную живую змею. Правительство санкционировало этот проект, но поставило условием, чтобы, во избежание мошенничества, в присутствии властей отрезывали головы змеям и выплачивали награду.

В течение нескольких месяцев было доставлено 7846 змей и уплачено за них около 2000 рупий. Правительство испугалось большого расхода на истребление гадов и понизило награду до 2 аннас за змею.

В результате в 1861 г. было доставлено только 8 змей, что вызвало расход в 1 рупию за весь год, и правительство вынуждено было опять повысить награду до 4 аннас за змею.

Эффект получился поразительный. Начальник области, который очень настаивал на повышении награды, вскоре докладывал, что за один день было доставлено 47 змей, а на второй день — 70. Но уже 7 дней спустя тот же начальник доносил: «97 змей были доставлены в субботу и 118 сегодня». Обязанность лично присутствовать при обезглавлении змей так утомляла этого администратора, что он просил разрешения у правительства поручить это дело другим служащим. Но правительство, обеспокоенное опять такими большими «расходами», отказало ему в его просьбе. Никому, кроме начальника области, не доверялось это дело: он лично должен удостовериться в том, что принесенная змея действительно жива и что ей отсечена голова — во избежание вторичного требования награды за одну и ту же змею.

В странах, где водятся ядовитые змеи, укротители составляют целую касту и показывают свои фокусы за деньги на базарах и площадях…

1862 г. был самым ужасным годом для змей. С 29 мая по 14 октября не менее, чем 18 423 змеи, согласно отчету, были доставлены в штаб-квартиру, что, в среднем, составляло больше 100 змей в день, а с 15 октября по 7 декабря число их возросло до 26 029, что составляло, в среднем, 463½ змеи в день. Эти данные сразу заставили правительство насторожиться. Каким образом могло случиться, что в холодные месяцы, когда змеи обыкновенно прячутся, их ловили больше, чем в дождливое время, когда наступает самый сезон змей? Это казалось необъяснимым.

Начальник области был послан срочно разобраться в этом странном обстоятельстве. Посланный приписал это тому, «что охотники на змей приобрели большой опыт и что многие жители бросили свои занятия и занялись ловлей змей, хорошо на этом зарабатывая»

Английское правительство однако, не удовлетворилось таким объяснением, выразив сомнение в том, действительно ли все змеи, за которые выдавалась награда, были ядовитыми. В ответ на это начальник области сообщил, что если бы не применялся тщательный отбор змей ядовитых от неядовитых, то было бы уплачено во много раз больше— 40 000 рупий.

Несмотря на большую смертность от укусов змей, просто удивительно, каким суеверным почитанием пользуются они (особенно кобра) во многих частях Индии. Далекие от мысли, чтобы убить змею, поселившуюся в их доме, большинство бедных и невежественных туземцев доставляет им пищу, совершенно не опасаясь за последствия. Другие же, хотя и не проявляют особого гостеприимства по отношению к змеям, но все же охраняют их, и поймав в джунглях, опять пускают на свободу.

Кобра фигурирует во многих индусских легендах и сказках, как предмет особого уважения и почитания. Нагбанси, одно из многочисленных племен, которое заселяет Чота-Нагпур, связывает имя кобры даже с происхождением своего племени.

* * *

Не так давно зоологические сады нуждались в новом пополнении змей, и я обещал всяческое содействие в деле добычи змей для садов. Мне был прислан список змей, в которых ощущалась особая нужда; в список этот входили разнохарактерные змеи, как то: неядовитая betachra (живущая на дереве), змея-крыса, за поимку которых дается награда всего в 4 аннаса, и смертоносные кобра и випера, которые оценивались в 1 рупию каждая. Но я отдал неофициальный приказ о том, чтобы было собрано столько змей разных пород, сколько можно было набрать. Боясь, чтобы я не попал в положение моего предшественника, который был завален приносимыми за награду змеями, я послал этот приказ только в несколько местностей. Посыльный должен был боем в барабан известить всех жителей данных местностей о том, что за каждую принесенную мне в назначенный день змею будет уплачена награда соответственно расценке.

За всеми другими делами я совершенно забыл назначенный день и был страшно удивлен, когда, выйдя на террасу однажды утром, увидел двор, запруженный огромной толпой с корзинами в руках. Чупрасси объявил мне, что пришли змееловы. Их было уже около 60, а новые все еще прибывали. Мое появление было сигналом к их приближению и к выставлению напоказ их экспонатов. Конторщик, Хэд Клерк, который явился со своей неизменной папкой под рукой и с денежным мешком для уплаты награды, сказал, смотря на меня:

Сэр, прошу извинения, но я незнаком с обычаями змей и не умею обращаться с ними. Я боюсь, что будет очень трудно исследовать такое множество змей, таких ядовитых.

— Это ваш долг — ответил я, смотря на него и невольно подражая его манере говорить, — лично исследовать каждую змею, сравнить с присланным списком и заплатить, согласно расценке.

С минуту он молча смотрел на меня с упреком во взоре, но потом произнес:

— Как будет вам угодно, — нервно повернулся и принялся за необычное дело.

После этого мы рассадили всех охотников на змей на земле, на почтительном расстоянии друг от друга, и прошли по рядам осмотреть, что они принесли. Некоторые из туземцев пришли издалека и принесли с собой только по одной змее, ценою в 4 аннаса, но большинство из них были обладателями нескольких змей и ушли домой с такой суммой денег, которая казалась им богатством.

Почти половину принесенных змей составляли кобры, но разновидностям последних не было конца. Они отличались в цвете, начиная с темно-оливкового или черного, с замечательным пурпуровым отливом радуги, до бледно-шоколадных, желтых или бурых включительно.

Несмотря на разнородность кобр, туземцы делят их всего только на два рода: на тех, которые имеют на шее черные знаки наподобие очков, т. н. gokhuras и без очков — kentias. Одна из змей, прекрасный экземпляр в 5 футов длины, была изумительного красновато-коричневого цвета, который около шеи переходил в блестящий оранжевый. Випера, меньшая размером, но не менее смертельная, была светло-шоколадного цвета, с тремя рядами больших черных, с беловатыми краями колец на спине. Три тонкие, блестящие, зеленого цвета змеи, обитающие на деревьях, представляли полный контраст двум первым.

Змееловы давали исчерпывающие сведения. Кобра и випера могли кусать друг друга, не причиняя себе ни малейшего вреда, в то время как почти все остальные змеи не могли выдержать их укуса. Птица, укушенная виперой, как говорят, умирала через 35 секунд, собака — от семи минут до нескольких часов, кошка (несмотря на свою живучесть) — через 57 минут, а лошадь через 11 часов.

Особенно поражала ловкость обращения туземцев со змеями. Несмотря на очевидный страх Хэд Клерка и мои скрытые опасения, туземцы, повидимому, держали змей в полном повиновении.

За всех змей было уплачено сполна, и все они были зарегистрированы в моем присутствии, но, к несчастью, меня звали другие дела, и мне не пришлось присутствовать при их упаковке в специально заготовленные ящики. Впрочем, Хэд Клерк сообщил мне после, со вздохом облегчения, что все змеи были упакованы и отправлены, и только тогда я узнал, что заготовленные ящики оказались малы, и что благодаря этому обстоятельству пришлось в последние два ящика поместить 72 змеи.

Когда я представил себе размер ящиков, первый раз за все время мои симпатии склонились на сторону несчастных змей. Я начал упрекать Хэда Клерка, но его желание, как можно скорее уложить в ящики и отправить ядовитых змей, было настолько сильно, что убило в нем всякое проявление сообразительности.

— Сэр, было необходимо как можно скорее избавиться от них, — ответил он на мои упреки, — туземцы, которые поймали змей, ушли, и было бы опасным оставлять их змей на свободе.

Все же я не мог представить себе, каким образом такое большое количество змей могло поместиться в двух таких маленьких ящиках. Я думал, что, по прибытии на место, из всех змей останется в живых только одна — самая толстая. И в действительности случилось, хотя не так печально, как я предполагал, но все же довольно грустно: из всех змей выжило лишь двенадцать.

 

Ловушка с тройной репетицией.

Юмористический охотничий рассказ

В. Ветова.

Это происходило в 1919 году. Вся РСФСР, а с нею и наш маленький городок, сидела без дрожжей, без спичек, без дров и без сахара. Словом, все переживали продовольственный кризис, и те граждане, у которых были фальшивые челюсти, принуждены были класть свои зубы на полку. Впрочем, и спички, и сахар нам иногда в малом количестве выдавали по карточкам, а насчет дров — исполком распорядился отвести в городском лесу участочек, в котором наши горожане сами рубили сырые осинки. Хоть с трудом, а все же граждане могли достать немножечко того и другого. Одной лишь вещи невозможно было достать, а именно: охотничьих припасов. Если некоторые охотники и выковыривали из патрона военной винтовки немного пороха, то за такие вещи их по головке не гладили.

— Владим Сергев, будем сознательны. Разрушать легче, нежели созидать. Не будем ковырять в военном патроне! — говорил мне Семен Семеныч, когда у меня явилось поползновение добыть немного пороха этим путем.

— Семен Семеныч, больно уж наскучило жить без охоты. К тому же зайцев кушать можно, а за лисью шкуру спекулянты дадут либо мучицы, либо керосина.

— Правильно, Владим Сергев. Вы говорите официальные вещи, но ковырять в военном патроне — это серость с вашей стороны. Зайцóв можно ловить петлями, а лисей — капканами.

— Но ведь у нас с вами нет капканов, Семен Семеныч!

— Неважно… Важно общественное развитие. Ужели мы сами капкана не сделаем? Погодите, Владим Сергев, только снегу побольше навалит, так и с лисами будем!

С этого дня мы занялись изготовлением капканов на лисиц, а снег тем временем все подваливал, да подваливал. Когда же зима установилась окончательно, то под самым нашим городом появились волки. Их было трое — нахальнейших серых зверей. Они словно почувствовали, что в это трудное время людям было не до охоты. Три волка до того обнаглели, что однажды забрались на окраину города и придушили собаку во дворе одного из крайних домов. Я лично видел их следы на огородах близ самого города. Они постоянно шатались вокруг нашего городка, и некоторые наши горожане видели их самих. Волки безобразили. Слухи об их проделках, как всегда, преувеличивались, и дело дошло до того, что многие из наших старожилов больше уже не решались по вечерам выходить за город, охотники же сидели без пороха.

Все это побудило нас с Семеном Семенычем заняться и волчьим вопросом. Мой друг принялся совершенствовать лисьи капканы и, в концe-концов, изобрел хитроумную ловушку тройного действия в полтора пуда весом. На устройство этой штуки пошли железные полозья из-под сломанных саней, старый ухват, кочерга и кусок ржавого кровельного железа. Местный кузнец Гаврила Комаров (по прозвищу «Бронзовый») помог нам в этом деле своим горном и наковальней. При его помощи мы сработали пружины дьявольской силы и две страшные зубастые скобы. Когда штука была совсем закончена, Семен Семеныч любовно оглядел ее и сказал:

— Ну и ловушка! Сработали на ять! Уж ежели серый ступит сюда ногой — крышка: не уйти ему нипочем, потому вещь получилась тройного действия. Можно сказать: зверобойная штука с тройной репетицией: она сразу и лапу зажмет, и по башке кочергой огреет, и бревном сверху задавит. Одно слово — зверобой, а не капкан.

Волки постоянно шатались вокруг нашего городка, и некоторые горожане «видели» их самих; слухи об их проделках, как всегда, преувеличивались…

Изобретение моего друга на самом деле имело самый жуткий вид. Все так было устроено и прилажено, что волку стоило лишь чуть коснуться лапой большой круглой пластины, чтоб она тотчас же соскакивала с крючочка и повертывалась на оси. При этом с треском распрямлялись сильные пружины, и две зазубренные скобы с зловещим щелканьем моментально захлопывались. Одновременно срывалась с крючочка и приходила в действие оттянутая на пружине кочерга, долженствующая с размаха стукнуть волка по морде. В тот же миг натягивалась веревочка, протянутая к тяжелому бревну. Срываясь с упора, бревно должно было превратить в лепешку попавшегося волка.

Все это было придумано не зря, ибо мы с Семеном Семенычем знали, что волки, попадающиеся в обыкновенные капканы, нередко себе отгрызают завязшую лапу и уходят на трех ногах. Изобретение моего друга исключало такую возможность. Оно действовало наверняка.

Семеныч сиял. Я был в восторге, и мы горячо принялись за выслеживание нахальных волков.

Целыми днями ходили мы по волчьим следам, стараясь определить их постоянные переходы. Через неделю мы выяснили, что их штаб-квартира находится в лесу, недалеко от деревни Болотовки. Отсюда они чуть не ежедневно ходили на добычу, почти всегда держась одного и того же маршрута — через городской лес. Там в одном месте у них был постоянный переход, а именно — у опушки, где волки всякий раз выходили на свой старый след и некоторое время шли этим следом мимо корявой березы. При этом они шли друг за другом гуськом, след в след, и каждый раз аккуратно ступали лапами в свои прежние старые лунки, так что казалось, будто здесь проходил всего один волк вместо трех.

Мы были осторожны и по возможности не подходили близко к волчьим следам, наблюдая их издали, дабы у волков не закралось подозрения, что их выслеживают.

Наконец, когда мы с точностью установили, где постоянный волчий ход, мы решили поставить на их след ловушку с тройной репетицией и выбрали для этого место под корявой березой, потому что здесь всего удобнее было скрыть ее тяжелое бревно.

Волки были удивительно смелы. Линия их постоянного перехода находилась не далее сотни шагов от границы той делянки, которая была отведена Уисполкомом для нужд городских обывателей. Днем здесь было шумно и людно. Наши горожане выезжали сюда валить деревья целыми семьями. Ночью здесь появлялись волки.

Но до чего трудно было поставить ловушку с тройной репетицией. Это было адски-кропотливое дело! Малейшее наше упущение могло испортить все дело. Скверно было то, что, ставя капкан, мы сами оставляли на снегу свои следы, а это должно было спугнуть умных зверей. Нам необходимо было уничтожить всякий намек на свое присутствие. Мы работали небольшими деревянными лопатками.

Под самой березой мы срезали большой квадратный кусок снега с отпечатком волчьей лапы. На его место был положен наш знаменитый капкан, после чего мы прикрыли его сверху тем же куском снега с лункой от волчьей лапы. Все шероховатости мы тщательно заравняли и забросали снегом собственные следы, тщательно сравняв их с окружающим снежным покровом. Мы работали, как артисты. Веревочка от бревна была прекрасно замаскирована, и как будто все говорило за то, что успех будет полный.

Совсем недалеко от этого места мы обнаружили постоянный лисий переход. На нем поставили обыкновенный лисий капкан с якорями и приняли при этом те же меры предосторожности.

Свои работы мы производили по вечерам, с большой скрытностью, после того как горожане уезжали из леса. Обидно было бы, если бы кто-нибудь из горожан, пилящих дрова, ранее нас воспользовался попавшимся зверем.

Поставив ловушки на лису и на волка, мы вернулись домой, полные самых радужных надежд. С того времени мы каждый день втихомолку отправлялись в городской лес проверять свои капканы.

Дня через два, идя по лисьему следу, мы заметили, что лиса вышла на свой обычный переход и направились к капкану. Обрадованные, мы поспешили туда.

Каково же было наше разочарование, когда мы вдруг увидали, что в капкан никто не попался. По следам мы прочли, как по книге, о том, что здесь произошло: лиса учуяла что-то неладное. Ей оставалось сделать всего лишь один шаг, чтобы ступить ногой в замаскированный капкан, но она вдруг сделала громадный скачок в сторону и, как видно, полным ходом удрала от опасного места.

— Ну и нос у лисы! — удивлялся Семен Семеныч. — И мы с вами тоже хороши: не хватило у нас соображения, что от ловушки человечьим духом несет. Эх, Владим Сергеев, надо было и ловушку и свои руки хвоей натереть, чтобы человечий дух отшибить…

Всю работу пришлось переделывать сначала. На наше счастье, неподалеку был еще один лисий переход, а волки почему-то все еще не проходили своим старым следом. Повидимому, пока еще они были сыты. Благодаря этому явилась возможность исправить свою ошибку. Теперь, перед тем как поставить ловушку, мы предварительно натерли свою обувь свежим конским навозом, а капканы и даже собственные руки мы натерли перед работой хвоей…

* * *

На следующий день мы, по обыкновению вечером, отправились в городской лес. У нас было ружье, заряженное единственным оставшимся у нас зарядом бекасинника. Ружье мы брали с собой «на всякий случай».

Ночью выпал снежок. Он чуть посыпал сверху кусты и деревья. Нарядные, неподвижные они встретили нас таинственным молчанием. Городские пильщики давно уже вернулись в город, и теперь в лесу не было ни единой человеческой души.

По следам мы прочли, как по книге, о том, что здесь произошло… (X — место капкана)

Темнело. Мягко легли синие вечерние тени. Лес хранил свою тайну. Что готовил он нам на сегодня?

Мы вышли к лисьему переходу.

Ура! нам везло: свеженький след лисички четко отпечатался на снегу. Ровной аккуратной цепочкой уходил он в кусты.

— Ну, Владим Сергев, теперь дело в шляпе, — уверенно сказал Семен Семеныч. — Можно сказать — на муку заработали.

Мы бросились в чащу.

— Попалась! — радостно крикнул мой друг.

Семен Семеныч приложился и выпалил бекасинником по странному волку…

За кустом металась попавшаяся красная лисичка. При виде нас она окончательно забилась, пытаясь выдернуть из капкана черную переднюю лапку. Злыми глазами, полными ненависти, сверкнула она на нас.

— Не стреляйте, Владим Сергев, берегите заряд! Дайте я зверушку поленом огрею!

Семен Семеныч с сердцем размахнулся, и красная лисанька кончила свое воровское существование.

— С полем, Семен Семеныч!

— С полем, Владим Сергев!.. Вот вам и мучица, вот вам и керосинчик! Ну, не прав ли я был, что в военных патронах нет надобности ковырять?

Мы высвободили лисичку и гладили ее теплую, мягкую шубку, испытывая большое удовлетворение. Нелегко она нам далась.

— Посмотрим теперь, как обстоит дело насчет волков. Ох, чувствую, и там зверюга попался! Больно долго волки не выходили к своему переходу… Давно бы и им пора!

Старый волчий переход был в стороне, а потому мы напрямки пошли к корявой березе, под которой так зловеще притаилась наша адская ловушка с тройной репетицией. Мы шли бодрые и веселые, рассуждая о своей удаче. Вот показалась ксрявая береза… еще шаг — и я остановился, как вкопанный:

Под березой лежала темная, неопределенная масса.

— Гляди, Семен Семеныч, попалось и тут!… Волк!

— Факт, что волк!.. Стойте, Владим Сергев: волк… но только вроде как кенгуровый!

Действительно, в ловушку попался волк странной масти. Мех его казался невероятно-пушистым. Наступившие сумерки мешали хорошенько его рассмотреть.

— Семен Семеныч, что-то не похоже на волка!..

— Кто же тогда?.. Не медведь же!.. У нас они не водятся… Владим Сергев, не подходите! А ну, как он еще живой? Дайте сюда ружье. Для проверки недурно вдарить по зверю бекасинником. Хоть бекасинник и не убьет зверя, а все-таки после выстрела тварь должна себя показать: жива она или подохла.

До березы было не более 35 шагов. Семен Семеныч приложился и выпалил бекасинником по странному волку.

То, что случилось дальше, мы никак не могли ожидать. В ответ на выстрел из-под березы раздался самый настоящий бабий голос — громкий и пронзительный:

— Караул!.. Убили, ох убили, ироды окаянные! Кар-ра-ул!!!

— Владим Сергев, что ж это за репетиция?.. Так в жизни не бывает, — пролепетал Семен Семеныч изменившись в лице.

— Семен Семеныч, пора бы привыкнуть, что в жизни все бывает! На вашу тройную репетицию, вместо волка, увы, напоролась форменная баба… Счастье, что она еще жива!

Мы бросились к корявой березе. На снегу лежала, придавленная бревном, знакомая нам вдова Чистозвонова… Одна нога ее была зажата в капкан. Мы тотчас же принялись освобождать ее из тисков адской ловушки.

Вдова стонала, прерывая стоны невероятной руганью…

— Уу, разбойники, душегубы! Так вот вам для чего свободу дали — убивать до полусмерти беззащитных вдов?! Ох, не могу: все мои кости трещат! Бессовестные истязатели… где совесть у вас?

— Извиняюсь, гражданка, мы думали — волк…

— Мало вам издеваться надо мной?! Я честная женщина, а не какая-нибудь паршивая тварь, чтобы в меня из ружей палить!

— Гражданка, надо быть сознательней… Ну зачем вы в волчий капкан полезли?.. Кто вас об этом просил?.. Чего же вы молчали, когда мы к вам подходили?

— Это я-то молчала?.. Я два часа криком кричала!.. Разум уж начала терять… Кричу, кричу, умоляю — на помощь никто не идет… из сил выбилась и уж у меня для крика дыхания не хватает… Ослабела… Ой, не трогайте плеча, изверги!

Мы окончательно высвободили истерзанную вдову и посадили ее на снег. Положение ее было, действительно, незавидное. Повидимому, сорвавшись с упора, бревно сломало ей ключицу. Кочерга украсила лоб здоровеннейшей шишкой, чуть ни с кулак величиною. Спасибо что вдовья голова были укутана толстым теплым платком. Он до некоторой степени защитил ее череп. На ноге была содрана кожа до мяса. Заряд бекасинника тоже наделал делов: вдова могла теперь сидеть только боком…

Из ее отрывочных объяснений мы поняли, что она на лошади приехала в лес пилить дрова. Вдова не захотела удовлетвориться осинами. Она пожадничала и попыталась срубить единственную корявую березу, которая была в этой части леса, а так-как эта береза росла за границей отведенной делянки, то вдова решила действовать потихоньку и без свидетелей. Она дождалась, когда все пильщики уедут из леса. Вот почему никто не пришел на ее крики о помощи. Вдовья жадность была жестоко наказана. Мы пытались это ей разъяснить…

…в ответ на выстрел нз под березы раздался бабий голос. «Караул!.. Убили!..»

Мы отыскали вдовью лошадь и бережно уложили вдову в розвальни. Это было не так-то легко сделать: несмотря ни на какие кризисы, вдовья туша весила не менее пяти с половиной пудов.

Несмотря на всю нашу корректность, несмотря на наши заботы и ухаживания — вдова не унималась и никак не могла примириться с нами. Она объявила, что будет на нас жаловаться и что доведет дело до трибунала.

Мы с Семеном Семенычем мрачно следовали за ее санями, выслушивая ее угрозы и ругань.

— Беда теперь будет, — шептал Семен Семенович, грустно покачивая головой. — Я эту холеру хорошо знаю. Она своего добьется. А знаете, какое сейчас время. Поступят с нами по всей строгости революционного времени!.. И зачем это только дернуло меня пальнуть в нее бекасинником! Поди теперь доказывай, что я не убийца! Официально выходит, что я — убивец из низменных побуждений!..

— Ничего, Семен Семеныч, не унывайте. Авось как-нибудь вывернемся из этой истории. Самое большое — нас пошлют на принудительные работы… Вдову-то мы ведь все-таки живую привезем.

— Факт!.. Ну и организма же у этой холеры! Ничто ее не берет: ни кочерга, ни бревно, ни бекасинник! Волк, можно сказать, и тот бы в лепешку распластался, а ей — хоть бы что!.. Разве что ключицу маленько поломало… Владим Сергев, как хотите, а вдова — вещь живучая… А все-таки тройная репетиция функционирует на совесть. Все три крючка официально работают на ять!

— Да уж чего лучше? Что и говорить!..

* * *

Мы доставили вдову к ее квартире, и тотчас же побежали к доктору Никитскому с приглашением немедленно же навестить больную. Чистосердечно рассказав доктору про все, что с нами случилось, мы просили его никому не говорить об этом щекотливом для нас деле.

…Недели через три мы гуляли на свадьбе Семена Семеныча и вдовы Чистозвоновой…

Доктор Никитский сам был охотник. Он прекрасно нас понял и обещал нам хранить полную тайну. Он успокоил нас, сказав, что врачебная этика не позволит ему распространяться на счет причины болезни вдовы Чистозвоновой.

Мы проводили доктора до вдовьей квартиры. Прощаясь с ним, Семен Семеныч несколько замялся:

— Извиняюсь доктор… небольшая товарищеская просьба… В виду того, что в настоящее время у нас кризис дроби, то не смогли бы вы…

— У меня у самого дроби нет, — прервал моего друга симпатичный врач.

— Я знаю, что у вас дроби нету… не в том штука… дело в том, что мое ружье очень кучно несет… понимаете?

— Пока что не понимаю. Скажите прямо, что вам собственно от меня надо?.. Говорите же, не стесняйтесь…

— Видите ли, доктор, конечно дробь — вещь щекотливая, но по случаю кучности моего ружья, я полагаю, что во вдовьем бедре бекасиннику наберется без малого на целый заряд… Вам, все равно, придется эту дробь вытаскивать. Обидно будет, если она пропадет. Сами понимаете, что теперь — кризис, и дробь ни за какие деньги нигде не достанешь. Ну так уж я к вам с товарищеской просьбой…

— Понимаю, — улыбнулся доктор. — Все что наберу — отдам вам. Даю честное слово!

Мы крепко пожали руку доброму старику.

На следующий день я зашел к своему другу. Он занимался свежеванием лисицы, которую мы накануне поймали в капкан.

— Ну как, Семен Семеныч, были у вдовы?

— Был.

— Ну как она себя чувствует? Успокоилась наконец?

— Какой там!.. Все бушует… Заявление насчет нас ко всем властям пишет.

— Гм!.. Кляузное дело получается… Как же нам теперь быть?

— Владим Сергев, я думаю — придется ей эту лисью шкуру подарить. Авось после этого вдова маленько поостынет… А больше и задаривать-то нечем.

— Валите, Семен Семеныч… Сегодня же несите ей шкуру.

* * *

Лисья шкура ничуть не помогла делу. Вдова была непоколебима в своем решении довести дело до трибунала. Я не знал, что придумать. Все это могло кончиться трагически…

Выход нашел Семен Семеныч. Не даром у него был чисто изобретательский ум. Он изобрел верное средство, дабы обезвредить энергичную вдову…

* * *

Недели через три мы с доктором Никитским гуляли на свадьбе Семена Семеныча и вдовы Чистозвоновой, уважаемой Матрены Андреевны. В числе приглашенных гостей был и парикмахер Улыбкин. Хитро подмигнув моему другу, он лукаво спросил:

— Скажите, уважаемый, кого же вы собственно поймали в вашу хваленую ловушку с репетициями?

— Волчицу, да еще какую матерушую! — со вздохом ответил мой друг. — Пудов на пять с половиной официально.

Мы сдержанно улыбнулись, а Семен Семеныч наклонился к мужчинам и тихо сказал:

— Кабы не такое время — нипочем бы не женился… А всему виной Деникин с Колчаком.

— При чем тут Колчак и Деникин?

— Очень просто… кабы не было Деникина и Колчака — не было бы и кризисов, а кабы не было кризисов — гражданочки сами не ездили бы в лес за дровами, а покупали бы их на базаре. Опять же, кабы не кризис в порохе и дроби — мы с Владим Сергеевым не ставили бы капканов, а попукивали бы себе официально из ружей и по лисам, и по волкам… Словом, кабы не было Деникина с Колчаком — ни в жисть не расписался бы с Матреной Андреевной.

Парикмахер тонко улыбнулся и произнес:

— Кабы, кабы во рту росли бобы, то был бы не рот, а, извините за выражение, целая плантация…

Больше мы не затрагивали этой скользкой темы.

Не знаю, насколько к этому делу причастны Колчак с Деникиным, знаю только то, что брак Семена Семеныча с вдовой Чистозвоновой оказался прочным союзом, в результате которого теперь подрастает целое поколение молодых Боченкиных…

 

Ночь в Московском Зоопарке.

Очерк

Н. Н. Плавильщикова.

В шумной жизни большого города Зоопарк — своеобразный уголок, островок со своими законами, со своей особой жизнью. За железными решотками клеток, вольер и загонов сидят здесь пленники — дикие звери и птицы. Они оторваны от привычной жизни на свободе, но не исчезли бесследно их дикие привычки и повадки. Нет-нет да и вспыхнут искры прошлого. И особенно часты, особенно заметны эти искры прошлого — ночью.

Зоопарк днем и Зоопарк ночью — совсем разные картины. Днем, под взглядами тысяч любопытных глаз, словно скованы природные инстинкты многих диких обитателей Зоопарка. Днем — словно «напоказ» живут все эти тигры, барсы, туры, лани, соболя. Ночь — вот, когда они живут «для себя»! Живут, понятно, те из них, которые не спят глубоким сном.

Когда бродишь днем по Зоопарку, то чуть ли не все животные кажутся такими покойными, привыкшими к клетке, к неволе, к человеку. Осторожный барсук, которого так трудно увидать на воле, в лесу, который так сторонится человека, весь день бегает у решотки. Недоверчивые и осторожные лани и косули тянутся к посетителю, тычутся в его руки мягкими, теплыми носами. Мало смущаются человеческой толпой волки, а лисицы — бегут к решотке, когда перед ней остановишься. Как-то мало «дикости» видишь во всех этих диких животных, когда на них смотришь днем.

Но посмотрели бы вы на этих же косуль, ланей, туров, белых медведей, барсов и куниц ночью. Совсем других зверей вы увидите!

Уже к вечеру начинают заметно волноваться многие хищники. Приглядитесь к ним, хотя бы к волкам, и вы заметите, что они чего-то ждут. То и дело они прислушиваются, упорно глядят в одну и туже сторону. Они ждут кормежки. Чуткое ухо волка издали слышит негромкие звуки — это разрубают мясо. Волк слышит, ему хорошо знаком этот стук, ведь не первый день он живет в Зоопарке. Он волнуется, ждет куска мяса…

Но волнуются далеко не все хищники. Некоторые из них поразительно равнодушны, они дремлют, они даже не взглянут на просунутый им через прутья решотки кусок. Им мясо еще не нужно, их аппетит дремлет. Еще рано…

Темнеет. Зоопарк закрывается. Проходят по дорожкам последние посетители. Запирают ворота. Начинается новая жизнь — ночная. Нет больше людской массы перед решотками, нет неумолчного шума и крика. Надвигается ночь, и с ней просыпаются дикие инстинкты птицы и зверя. Словно сбрасывается надетая на день «маска».

Разнообразные крики приветствуют наступление ночи. На разные голоса играют «вечернюю зорю» волки. Голосам, несущимся со старой территории, отвечает вой волков Нового Зоопарка. Постепенно затихает эта перекличка, в которой деятельное участие принимают и шакалы, эти надоедливые плаксы южных ночей. Громовым раскатом разносится вечернее рыкание льва. Как и барс, он «играет в охоту». Но игра льва короче и проще. Это повторение только первого этапа охоты — громкое рыкание, охотничий крик. Не на кого и не на что охотиться льву… Свое мясо он успел съесть еще во время кормежки, нет главного импульса охотничьей игры — нет голода. Лев сыт… Пробежавшись несколько раз по клетке, порыкав и побив хвостом по бокам, он кончает «игру». Удовлетворен охотничий инстинкт, разбуженный было темнотой. Лев ложится спать до утра. Отзовется этому льву сосед, запрыгает, заносится по своей клетке новая львица, недавно привезенная в Зоопарк. Откликнется тигр, пролает-провоет гиена, и в помещении крупных хищников понемногу наступает тишина.

Из-под вороха соломы вылезает кот и потягивается…

Из-под ворохов соломы, под которой дремали днем, вылезают камышовые коты. Они потягиваются, широко раскрывая рты с чуть поблескивающими острыми клыками. Несколько прыжков вдоль клетки — кот разминает мускулы.

Под вечер — весной, летом, осенью — начинаются перелеты диких уток с пруда на пруд, с одной территории парка на другую. В ночной темноте слышен свист крыльев пронесшейся стайки кряковых. Днем утки дремали у берегов, мерно покачивались на мелкой зыби посредине пруда, грелись на солнышке. К вечеру — пора кормежки — они оживляются. Понемножку просыпается утиная компания, чистится, перебирает перья клювом. Захлопали крылья по воде — взлетела стайка, перелетела на другой пруд… Всю ночь копошатся утки и гуси у отмелей и по берегам — добывают корм. Им не приходится «играть в охоту» — их охота настоящая. Все тут есть: и несколько прудов, и болото, и берега, и отмели, и тина, и ил в пруду, и трава по берегам. Настоящей дикой жизнью живет дикая утка на прудах Зоопарка. Враги? Есть и они. Бродячие городские кошки подкрадываются по ночам к уткам, подстораживают их, затаившись в прибрежных кустах и зарослях. Бывает, что и удастся кошке подсторожить утку. Полетят-закружатся тогда пушинки по воздуху, светлыми хлопьями покроют прибрежную воду. С громким кряканьем захлопает крыльями по воде всполошившаяся стайка…

И зимой копошатся всю ночь утки у воды, плавают по полыньям, бродят по льду. И зимой крадутся к ним кошки, и зимой, в ночной тиши, слышен иногда крик испуганных уток. Много хлопот причиняют Зоопарку бродячие кошки, много уток передушат они за год. И Зоопарк не милует этих кошек. Беспощадная борьба ведется с ними.

Стрелой бросается филин на крысу…

Ярким огнем загораются с наступлением темноты глаза тигров. Тех самых тигров, которые с таким безразличным видом искоса поглядывали днем на остановившегося перед клеткой посетителя. Исчез вместе с дневным светом равнодушный вид, зверь оживился, стал подвижным. Припадает к земле, словно подкрадывается к невидимой добыче тигр. Он — охотится. За кем? Ни за кем, да он и сыт — его уже покормили. Он просто «вспомнил» далекое прошлое, ночь разбудила его охотничьи повадки.

С наступлением темноты резко меняют свое поведение и белые медведи. Огромный «Ермак», который казался таким добродушным днем, становится совсем другим. Проснулись его хищнические наклонности. Насторожившись, чуть поблескивая небольшими глазками, бродит он по своей обширной клетке, прислушивается, принюхивается. Быстрый прыжок, удар массивного тела о решотку — «Ермак» прыгнул на проходившего мимо сторожа. Шарахнется, с непривычки, новичок при таком внезапном прыжке. Забудет, с перепугу, что между ним и медведем — крепкие железные прутья. И медведь забыл. Он забыл о том, что он в клетке, забыл про решотку. Ночь наступила… Разве он не на свободе?..

Оживились по-ночи и пернатые хищники. Днем неподвижно дремавшие, рассевшись по сукам, совы и филины теперь широко раскрыли глаза. Они напряженно всматриваются в ночную мглу, они сторожат, ждут… Крыса, нет-нет, да и пробежит по вольере. Вот она — добыча! Насторожится, сожмется, готовый к нападению, филин, заслышав шорох пробирающегося по вольере грызуна. Стрелой бросается он на крысу, впивается острыми когтями. Пищит в цепких когтях филина схваченный зверок.

Текущей зимой усердно воевали филины с крысами. В одной из вольер крысы не давали покою тетеревам. Тогда на защиту их и взяли несколько филинов. Их посадили по соседним вольерам. В первую же ночь филины устроили настоящее побоище. Ничего не подозревавшие крысы (филинов-то раньше тут не было) спокойно направились к хорошо знакомой вольере. Крысу за крысой рвали когтями филины, весь снег был усеян «трофеями». Несколько ночей прошло. Крысы освоились с опасными соседями. Теперь уже не бегают они по этим вольерам, разве только иногда стрелой пронесется крыса по снегу и шмыгнет поскорей куда-нибудь в уголок. Спокойно спят теперь тетерева по ночам — их покой охраняет пара филинов. Враги на воле — они сторожа их здесь.

Барс крадется, прыгает, играет куском мяса…

Неслышной тенью скользит по своей площадке на «Острове зверей» пятнистый барс. Его мутная пятнистая окраска великолепно сливается с общим фоном скал. Едва заметишь его в сумеречной мгле. Барс крадется, прыгает, играет. Подбирается к куску мяса, который давно, еще засветло, положен ему. Вечером он не ел — его аппетит просыпается с наступлением темноты. Не сразу бросается барс на мясо, он долго «играет в охоту». Крадется к мясу, распластавшись по земле, быстрым прыжком бросается на него, схватывает, выпускает, прыгает. Снова крадется… Достаточно «поиграв в охоту», барс ест…

Зайцы, свободно живущие на новой территории парка, взапуски скачут по дорожкам и полянам. Но этого мало. Им словно тесно в Зоопарке. Им нужен простор и запах приключений. И вот через всякие лазейки они уходят с территории парка, проникают на соседние участки. Там они скитаются часть ночи, ловко ускользая от преследования собак. Там они живут своей привычной, полной опасностей, дикой жизнью… Пойдет ночь на рассвет, и зайцы возвращаются обратно. Конечно, не всегда кончаются удачно эти ночные похождения. Бывает, что и голову сложит косой искатель приключений.

Высокой, в два с половиной метра, изгородью обнесена «Туриная гора» новой территории. Казалось бы, надежная ограда. Нет! Придите летом ночью и вы увидите, что эта ограда — только кажущаяся преграда для некоторых из обитателей туриной горы. Как только стемнеет, спускаются вниз, к решотке, горные кавказские туры. Затихнет в Зоопарке, нет людской толпы, и легким прыжком переносится тур через высокую решотку. Всю ночь пасутся туры на полянах и лужайках парка, вдосталь наедаются травой. Вместе с ними пасутся и лани, и косули и олени, которые проводят день на этих же полянах. Такие доверчивые днем, безбоязненно подходившие к людям, они совсем другие ночью. Ночь, поляна, пастьба — все это пробуждает дремавшие днем дикие инстинкты. Лани и косули становятся очень и очень осторожными, они все время прислушиваются и принюхиваются, настораживаются при всяком подозрительном шуме, и при первом шорохе легкими прыжками уносятся прочь. Громкий мелодичный рев несется осенней порой с полян Зоопарка ночью. Это ревут, вызывая на бой соперника, самцы оленей-маралов. Зимой туры не прыгают через решотку — нет травы, незачем и прыгать.

Тур легким прыжком переносится через высокую решотку…

Проснулись проспавшие весь день в своих норах дикобразы. Они, сопя, бегают по своей вольере, приподнимают длинные иглы. Большим зверем кажется ощетинившийся дикобраз в ночной темноте. Пройдет мимо сторож — дикобраз с недовольным пыхтеньем боком наскакивает на решотку, подставляет воображаемому врагу усаженные длинными иглами бока.

Крепко спят в своих гнездах и дуплах белки. Но не спят их природные враги — куницы. Для них-то теперь и настала самая «пора». Быстрыми прыжками, словно летая, носятся куницы и соболя по своим вольерам, прыгают с сука на сук, с решотки на решотку. Корм, который они получили в течение дня, запрятан ими в надежные места, рассован по разным щелям и уголкам вольеры. Они разыскивают его, отнимают друг у друга, ссорятся и дерутся. То тут, то там вспыхивают мгновенные драки самцов из-за самок. Нескончаемая война идет у них из-за дупла. Каждый зверок старается занять дупло, выгнать оттуда противника. Громкие злобные крики несутся от этих вольер; всю ночь не прекращается в них возня, всю ночь сражаются куницы и соболя.

Ночью начинает развертывать свои могучие кольца огромная змея — сетчатый питон. Весь день пролежал питон, свернувшись клубком. Кролик, пущенный к нему, прыгал, ходил, перепрыгивал через змею. Она не шевелилась. Теперь питон задвигался. Быстро скользит длинное туловище по стеклянной вольере, тычется во все уголки плоская голова змеи, ощупывает стекло. Попробуй не досмотреть, оставить какую-нибудь мало-мальски подходящую щелку, не плотно припереть дверку — питон вырвется из вольеры, окажется на свободе.

С наступлением темноты проснулся и аппетит змеи. Она начинает свою охоту. Медленно подкрадывается питон к кролику, в ужасе забившемуся в угол, бросается на него, плотно обвивает своими кольцами и душит в тесном объятии могучих мышц. Широко раскрывает пасть питон, когда он целиком заглатывает раздавленного, с переломанными ребрами, кролика. Питон хорошо видит в ночной темноте. Был случай несколько лет назад, когда питону удалось ночью выбраться из своего помещения. Вот тогда-то он на славу поохотился! Питон забрался к молодым крокодилам и задушил двух из них. Одного, самого крупного, он заглотал целиком.

Ночью же питон и линяет. За ночь он успевает сбросить всю свою старую шкурку. И тогда, утром, можно видеть сброшенный покров в виде длинной ленты, запутанной среди камней и сучьев дерева вольеры.

С наступлением ночи барсук укладывается на покой, раскинувшись на спине…

На большом пруду нет-нет да и мелькнут какие-то черные точки на белом фоне снега. Это тюлени высовывают свои головы в небольшие полыньи. Вот кому хорошо здесь зимой! Лед, снег, холодная вода… Совсем, как «дома».

Рано укладываются спать мартышки…

Не все ночные звери бодрствуют в Зоопарке ночью. Неволя «сломала» многих из них, они изменили своим природным привычкам. И прежде всего, пожалуй, это сказалась именно на времени сна и бодрствования. Ночной охотник барсук, которого днем и не увидишь в лесу, живет теперь «наоборот». Весь день он пробегал перед решоткой вольеры, возился и дрался с товарищами по неволе, покрикивал резким голоском. Он устал за день, пора спать. С наступлением ночи укладывается он на покой и крепко спит, лежа на боку, а то так и раскинувшись на спине, презанятно разбросав во все стороны лапы.

Крепко спят всю ночь бурые и гималайские медведи. Быстро привыкающий к человеку, медведь ведь весь день просидел перед решоткой. Он утомлен непрерывным людским потоком и своей дневной деятельностью. Иной раз так разоспится медведь, что и утро проспит. Давно пора начинать уборку клетки, а ее бурый «хозяин» сладко похрапывает. Приходится будить медведя — пускается в ход кочерга, которой расталкивают разоспавшегося зверя. Недовольно ворчит разбуженный медведь. Еще бы часок-другой всхрапнуть!..

Спят бурые медвежата и во сне лапы посасывают. Словно легкий рокот или шум отдаленного аэроплана слышен — это и есть звук сосания лапы медвежонком. Ничего не высосет он из лапы, но не утраченная еще привычка раннего детства берет свое. А посмотрите на него днем, и вы увидите, как он увлекается этим занятием: два-три медвежонка сидят рядышком и взапуски сосут, сосут…

Громко захлопав крыльями, взлетают вечером на деревья яркие фазаны и красивые павлины. У каждого из них есть свое место, раз навсегда облюбованное. Усевшись на ветвях, поворочавшись немного — они засыпают. Но они не спят всей ночи напролет непробудным сном — в известные часы они просыпаются и оглашают своими криками парк. Такая ночная перекличка несется то из одного угла, то из другого. И зимой ночуют на открытом воздухе фазаны. Сильные морозы не страшны для них. С наступлением темноты угомонятся и крикливые попугаи. Реже и реже слышны их резкие голоса, тише и тише становится в попугайнике.

Рано укладываются спать обезьяны. Первым отправляется на покой оранг. Он с раннего вечера забирается в свое гнездо, устроенное ему на ветвях суковатого дерева. Ворочается там, прилаживается поудобнее. Усевшись, полусогнувшись, опершись головой на руки, он спит сидя. На коленях у него жмется и маленький «Фриц». Одна за другой стихают и мелкие обезьяны. Они так набегались и навозились за день, так утомились этим, ни на миг не прекращающимся движением, что им нужен продолжительный отдых. Тихо ночью в обезьяннике. Иногда только послышится недовольный визг — одна обезьянка во сне потревожила другую.

В сумерках же укладывается спать и слониха «Джандау». Она подгибает сначала передние ноги, а потом и задние, затем валится на бок. Подвернув хобот и вытянув прямо в сторону ноги, Джандау спит и громко храпит. Крепко спит слон, но сон его чуток. Резкий звук, шум — и слон мгновенно вскакивает на ноги. Нередко он в таких случаях громко трубит. Тогда на громкий трубный звук слона отзываются и рычание тигра, и громовые раскаты льва, и вой волков, и плач шакала, и крики разбуженных птиц. Поднимается общий крик, дикий хор из лая, воя, рычанья, визга, писка, кряканья, свиста и мычанья. Недолго голосят разбуженные и напуганные внезапным шумом и криками животные. Один за другим смолкают крики, и снова наступает тишина, прерываемая визгом гоняющихся по ветвям соболей и куниц, пыхтением дикобразов да покрякиванием уток.

В сумерках ложится спать слониха «Джандау»…

Словно большие копны сена разбросаны в загоне для страусов летом. Это — спящие на земле и сильно распушившиеся африканские страусы. А американские страусы — трехпалые нанду — те еще набрасывают на себя песку и травы и, покрывшись таким своеобразным одеялом, мирно спят до утренней зари. Этой зимой, в помещении ресторана, спят молодые эму. Они прижались один к другому, засунули свои носы под перья соседей. Помещение не отапливается, эму находятся на холоде. И холод оказался им полезен. Каждое лето в Зоопарке выводились эму, но не переживали зимы. Теперь, в виде опыта, птенцов поместили на холоде. Они здоровы, бодры, прекрасно себя чувствуют, ничем не больны, не зябнут, только носы во время сна прячут.

Начинает светать. Раздается крик петухов. Затем слышится глухой барабанный бой страусов эму — это их «утренняя песня». Наступает день. Кончается ночная жизнь. Один за другим подходят к решотке горные туры, прыгают через нее и поднимаются на вершину своей горы. Пришел день, им пора «домой», пора снова застыть неподвижными изваяниями на скалах и камнях. Укладываются на отдых лани и косули — они наелись за ночь травы, теперь им осталось только лежать да пережевывать жвачку. Вернулись после своих похождений по соседним дворам зайцы, забиваются в норы дикобразы. Снова становится равнодушным взгляд белого медведя, а куницы и соболя прячутся по дуплам, из-за которых они так ожесточенно провоевали всю ночь. Из попугайника доносятся отдельные крики просыпающихся попугаев. Зашевелились обезьяны, начались обычные прыжки, ссоры, драки. Слетели с вершин деревьев фазаны и павлины и красочными пятнами рассыпались по лужайке. Уселись по сукам совы и филины, прищурили глаза и застыли неподвижными изваяниями. У иного филина в лапах зажат охотничий трофей минувшей ночи — остатки пойманной и недоеденной крысы…

Наступил день. Спят ночные животные, утомленные кто настоящими, а кто кажущимися охотничьими похождениями и приключениями. Подошли к решоткам барсуки, лисята, помеси волка и собаки. Презрительно прищурил глаза тигр и отвернулся лев от раннего посетителя. Ночная сказка кончилась, жизнь взяла свое. Снова перед решотками люди, снова «надета маска» на зверей, снова «полуручные» звери бродят перед решотками. Снова встает на задние лапы за протянутой рукой «Ермак» — тот самый «Ермак», который так свирепо бросался на вас ночью…

 

Диковинки техники.

 

ИСКУССТВЕННЫЕ ПЛОВУЧИЕ ОСТРОВА

Многочисленные перелеты через Атлантический океан показали, что воздушный путь из Америки в Европу и обратно, если и возможен, то практически мало полезен. Авиатору приходится брать большое количество горючего и поэтому он не может взять с собой ни пассажиров, ни почты и никакого другого груза.

В настоящее время американские, французские и английские инженеры заняты разрешением вопроса об организации регулярных почтовых и пассажирских воздушных рейсов между Америкой и Европой. Вопрос может быть решен двумя путями: или увеличением размеров современных аэропланов, или же устройством среди океана нескольких пловучих островов-станций, на которых можно было бы иметь запасные склады горючего.

Это позволило бы авиаторам брать с собою не две тонны горючего, требующегося на перелет в 6000 километров из Европы в Америку, а значительно меньше; вместо этого можно будет взять полезный груз — почту, пассажиров и товары.

Вопрос об устройстве искусственных пловучих островов на океане в настоящее время очень серьезно обсуждается среди техников и уже близок к своему разрешению. Французскими и английскими инженерами разработаны в настоящий момент несколько проектов таких «пловучих островов», и с двумя из них мы познакомим наших читателей.

Но прежде чем описывать пловучие острова, которые явятся чудом современной техники, посмотрим на помещенную здесь карту Атлантического океана.

Атлантический океан, разделяющий Европу и Америку, имеет в ширину (от Нью-Йорка до берегов Европы) приблизительно пять тысяч километров. На пути из Англии или Франции в Нью-Йорк на океане не встречается ни одного острова. Только против южной части Европы, на расстоянии приблизительно 1200 километров, лежит группа Азорских островов. После них опять расстилается безбрежная водная равнина.

Чтобы притти на помощь авиаторам современная техника и проектирует устройство среди этой водной пустыни двух искусственных островов.

По проекту английского инженера Армстронга пловучие острова должны быть в виде огромных четырехугольных платформ-аэродромов. Рисунок такого пловучего острова-аэродрома мы и помещаем здесь. Как видно на рисунке, весь пловучий остров покоится на многочисленных «буйках» или металлических поплавках, укрепленных на якорях.

Плавающий остров-аэродром. Проект английского инженера Армстронга.

Плавающие «буйки» соединены между собою железными полосами и затем на буйках воздвигнуты металлические арки, высотою в 80 метров. На этих арках и покоится вся платформа-аэродром, сделанная из цемента. Длина платформы около 400 метров, а ширина 120 метров.

Пловучий остров имеет свою радиостанцию, склады горючего, провианта и т. д. Население этого искусственного пловучего острова — служащие и рабочие — помещаются в небольших каютах, которые, чтобы не загромождать платформу, находятся под платформой сбоку, и напоминают прилепленные к стене ласточкины гнезда.

Склады горючего находятся на другой стороне острова. Здесь же находятся и склады провианта, пресной воды, ангары для аэропланов, ремонтные мастерские, гостиницы для пассажиров, станция беспроволочного телеграфа и сильный маяк.

Таким образом, пловучий остров представляет собою, действительно, небольшой уголок цивилизованного мира, заброшенный среди океана.

По проекту французского инженера Камилла Ферона пловучие острова должны иметь форму огромной тарелки или круглого блюда, покоящегося на поверхности океана.

На этом круглом острове имеется большой вырез ввиде канала, который должен служить для спуска гидропланов.

Весь остров, по проекту Ферона, строится из бетона. Основу составляют пустотелые железо-бетонные ящики, величиною в 20 метров длины и 5 метров ширины. Эти железо-бетонные понтоны соединяются между собою при помощи металлических скреплений, а затем на этом круглом плоту устраивается бетонная мостовая-аэродром. По бокам канала расположены службы, склады, радио-станция, маяк и т. д. Вдоль всей окружности острова проходит небольшая железная дорога, служащая для перевозки грузов.

Круглый пловучий остров для приема гидро- и аэропланов. Проект французского инженера Ферона.

Диаметр острова 400 метров. Стоимость па-стройки такого острова Ферон определяет приблизительно в 300 миллионов франков, т.-е. свыше ста миллионов рублей.

В настоящее время заинтересованными компаниями коммерческих воздушных сообщений детально обсуждаются выгоды и преимущества описанных нами двух типов пловучих островов.

Без сомнения, в недалеком будущем в том или другом виде плавающие острова на океане будут созданы, и это будет новым завоеванием разума, новой победой человеческой техники над стихией.

Н. Л.

 

СОЕДИНЕНИЕ ЕВРОПЫ С АФРИКОЙ.

Испанские и французские инженеры разрабатывают проект устройства подводного туннеля, длиной в 48 км, который должен будет пройти под Гибралтарским проливом и соединить Европу с Африкой.

Препятствием к осуществлению проекта стоят большие технические трудности. Гибралтарский пролив образовался в результате появления исполинской расселины в толще горного массива, глубина которой в том месте, где ширина пролива 14 км, доходит до 1 км. Поэтому для проведения туннеля пришлось наметить другой путь, где глубина, однако, не менее 400 м.

Работы по проведению туннеля предполагается начать с прокладки вспомогательной галлереи, чтобы от нее уже вести главный туннель. Самый туннель будет состоять из двух галлерей, шириной по 5 метров. В каждой из галлерей поезда будут двигаться в одном направлении. На прохождение поезда через туннель потребуется несколько больше ½ часа времени, и в течение 24 часов можно будет пропускать до 120 поездов с грузом в 120 000 тонн. Экономия, полученная в результате избавления от двойной перегрузки товаров, должна с избытком обеспечить доходность туннеля..

Испанское и французское правительства относятся весьма сочувственно к проекту туннеля.

Б. Вл.

 

КИНОАВТОМАТ.

На улицах Парижа недавно установлены небольшие киноавтоматы, которые, после опускания в них мелкой монеты определенного достоинства, демонстрируют короткий фильм, посвященный главнейшим событиям недели во всем мире (катастрофы, съезды, всевозможные торжества и юбилеи, полеты, состязания, спуски судов и т. д.).

Монета проскальзывает в аппарат и в конце своего пути замыкает электрический контакт, вследствие чего пускается в ход крошечный мотор и зажигается прожекторная лампа киноаппарата. Мотор заставляет крутиться вьюшку с кинолентой, изображения которой проектируются на экран; после прохода всего фильма контакт автоматически размыкается, мотор останавливается, и лампа тухнет; аппарат остается в заряженном виде до опускания следующей монеты.

А. Ч.

 

ВОДЯНОЙ ЗАНАВЕС.

Один из театров Филадельфии (С. Америка) применил на своей сцене водяной занавес. Над рампой проложена водопроводная труба с большим количеством отверстий. Когда по ходу действия требуется опустить занавес, кран трубы открывается, и вода низвергается сплошной полосой вниз, отделяя сцену от зрительного зала. Освещая водяную завесу цветными прожекторами, театр достигает красивых световых эффектов.

 

Из великой книги природы.

 

ДЕЛЬФИНЫ.

На палубе парохода от толстого коротенького человека так несомненно, так резко шел безобразно гадкий запах, что я не вытерпел и спросил неприятного соседа, — чем это он так выпачкался.

— Дельфином пахнет, — объяснил толстяк. — Платье мое — не беспокойтесь, чисто… Я сам не работаю, а на заводе у нас воздух такой. Ничего с этим сделать нельзя…

На другой день я пришел на завод. Ну, действительно, — воздух! Ну, да запах! Сотни бочек из-под сквернейшей трески, высыхая на жарком солнце, груды тухлой рыбы, разлагающейся на свалке, — нет, они не могли дать полного понятия о том, что тут висело смрадной тучей: в этом запахе было что-то особенное, пронзительное, невыносимо гадкое!..

Толстяк любезно показывает то, что он гордо назвал своим «заводом».

Большой деревянный чан; в него входит коленчатая железная труба, нагреваемая паром из котла в кирпичной топке. Не то помост, не то стол, на нем груды чего-то, похожего на толстейшее свиное сало. Это — распластанные туши дельфинов; несколько их цельных, без голов и хвостов, валяются в грязи на полу. Трое невероятно грязных оборванцев, быстро, быстро действуя короткими ножами, крошат большие куски на мелкие и кидают их в чан.

Когда нож впервые ударяет по туше, жир брыжжет струей на крошильщика. Отмыть начисто такого человека, вероятно, невозможно. Поэтому крошильщики не пробуют мыться: все равно. С поврежденной кожей, впрочем, заниматься этой работой нельзя: жир разъедает царапину в трудно-залечиваемую рану. И, завязав грязнейшими тряпицами черноволосые головы, постоянно облитые убийственным смердящим жиром, веселые парни смеются, посвистывают, втаскивая крючьями с земли на помост серые туши, кидая в кипящий чан отвратительные куски.

Из чана поменьше, соединенного с большой трубкой, медный кран выпускает тонкую струю, наполняющую один за другим небольшие боченки. Это — перетопленный дельфиний жир, прозрачная, нежнейшая, лучшая смазка для хрупких механизмов вообще и для аэропланных моторов — в особенности. Говорят, будто эта смазка не пахнет. Может быть. Здесь этому нельзя поверить: здесь все пропитано гнусноошеломляющим запахом морской свиньи.

Итак, убитый дельфин — грязная туша, от которой чем дальше быть, тем лучше. Очень жалко… На дельфинах так любили ездить феи и богини, начиная с Афродиты, возникшей в лучах зари из пены волн… А нельзя ли посмотреть на дельфина поближе, прежде чем сказочный морской конь превратится в груду сала?

— Отчего нельзя. Очень просто. Завтра утром идут бить дельфинов. Эй, Джиаффар, поговорите с гражданином!..

* * *

Просторная фелюга, гудя мотором, скользит по зелено-синей глади волн. Вдруг пять-шесть саженных черных рыб выскакивают из воды так близко, что видны их щучьи рожи. Дельфины! Конечно они, некому больше быть!

Изогнувшись серпом, рыбищи плюхаются обратно, исчезают на миг в брызгах, в пене. Затем в прозрачной воде видно, как они стремительно несутся в зеленую глубину.

Восторг, волшебное зрелище! Вот они, дивные кони богинь!..

Опять гремящий всплеск. Те ли вернулись, другие ли выпрыгнули? Диковинные существа мчатся стадом перед быстро идущей фелюгой, вереницы черных спин мелькают, разрезая волны. Их явилось столько, что я не знаю, куда смотреть; я бегаю по фелюге, не понинимая, почему не стреляют.

— Нельзя, — величественно изрекает от руля сереброкудрый патриарх Джиаффар-оглы, — Тут стрелять — деньги…

Это значит: за стрельбу в гавани — штраф. По-русски патриарх понимает все, говорит скупо. Три молодых, почти черных турка — Джималат, Джанифер и еще какой-то — на мои вопросы лишь скалят великолепные зубы.

Старик важно бормочет что-то по-турецки. Молодые из ящиков по бортам фелюги достают ружья и заряжают их.

Сказка или сон?

В далеком детстве я видал в лесной глуши такой длинный чеканный ствол с серебряной насечкой, с огромным уродливым курком, с кривым ложем. Вот так же, как сейчас, почти черная рука загребала порох горстью, высыпала его в широчайшее дуло, забивала пыж… Громоподобный выстрел старинного ружья клал дичь наповал на невероятных расстояниях. Я помню, как сердце сжималось охотничьей завистью к редкостному оружию. Но на моторной фелюге зачем допотопные ружья? Тут должны действовать магазинки, скорострелки, бездымный порох, разрывные пули…

Старик на корме опять бормочет что-то, и около каждого из молодых на борт ложится по два длинных ствола.

Фелюга бежит по вольному простору, лазурью сияет небо, зеленью блещет морская гладь и дельфины прыгают… везде!.. Тысячи их или десятки тысяч? Видны белые брюха морских чудовищ.

Старик отрывисто не то крякает, не то кашляет: это — команда. Три выстрела сливаются в один гром. Что-то черное, белое, тяжко ворочается на воде, свивается клубом, бьет по волнам черным хвостом и, длинно вытянувшись, замирает. Фелюга подходит. Трое баграми втаскивают добычу на борт. Рыба! Вил рыбы… Чудовищная, десятипудовая, но рыба, рыба! Нет возможности поверить разным разностям, давно прочитанным в книгах: самка дельфина родит живого детеныша, кормит его молоком, ухаживает за ним год. Кто видел, что делается в глубине моря? А тут вот: приплюснутая морда щуки, пасть, усаженая сотнями загнутых внутрь мелких зубов, и плавники, и хвост — все рыбье…

Опять бухают из самопалов, но почти мимо: раненый дельфин нырнул, оставив после себя окровавленную волну. Вновь гром и дым, опять промах.

Старик ворчит по-турецкии, молодые сверкают зубами.

Дельфины, сопровождающие пароход в Черном море. (Снимки с борта парохода).

— Черный чушка умный, — соизволяет сообщить мне Джиаффар, — серый чушка дурак, музыка слушать.

Я понимаю плохо. Чушка-дельфин, черный — осторожнее серого, но причем тут музыка?

Фелюга движется чуть-чуть, гуденье мотора смолкло, он лишь скулит певуче-протяжно. Я жду: не достанут ли молодые турки какие-нибудь древние цевницы, тысячелетние зурны, не споют ли причудливую, знойную песню под звуки струн… Но молодцы, скаля зубы, берутся за ружья и, прежде чем прицелиться, подмигивая, посматривают на меня. А я глазам не верю. В нескольких шагах от фелюги десятка два дельфинов, вынырнув, стоят смирно, почти у поверхности воды, устремив на нас плоско-зубастые морды. Другие всплывают. Они слушают пение мотора! Старик Джиаффар крякает, выстрелы гремят — и три дельфина, окрасившись кровью, перевертываются вниз спинами. Толпа невиданных слушателей стоит в волнах кругом…

Когда фелюга почти наполняется тушами любителей музыки, мотор опять гудит, и мы несемся по волнам, уже синим, утратившим зеленый блеск полдня.

Головы, хвосты, внутренности, костяки дельфинов, разрезанных ловкими ножами троих турок, падают в море безобразными клочьями. Туши складываются толстыми пластами. Снова ударяет в нос гнусный смрад морской свиньи.

А над гаванью летит аэроплан. Там, в мощно гудящем сердце стальной птицы, устраняя трение, сохраняя силу чудесному полету, — там скользит и бьется в облаках нечто, взятое отсюда, с моря, от стремительного пловца.

Гнусный запах душил, терзал, преследовал… Нo он выдохся — и забылась морская свинья. Остался в неувядаемой красоте дельфин, буйный морской конь прелестных сказок, загадочно выходящий из глубины волн на странную песню машины…

(«Вечерние Известия»)

 

СИГНАЛИЗИРУЮЩИЕ ЯЩЕРИЦЫ.

В пустынях Средней Азии водятся ящерицы-круглоголовки, до такой степени по своему цвету похожие на песок, что они от него совершенно неотличимы.

Эти животные не были бы в состоянии заметить друг друга, если бы не яркокрасные и черные полосы на нижней стороне хвоста, делающие его похожим на пестрый флажок. Круглоголовки, бегая, помахивают вздернутыми вверх хвостиками, — но стоит только появиться врагу (например, хищной птице), — как моментально все хвостики-флажки опускаются, и лапки засыпают тела ящериц песком, маскируясь таким образом от опасности.

 

САМЫЙ ТВЕРДЫЙ МЕТАЛЛ В МИРЕ.

Самым твердым из известных до сих пор металлов являлся ирридий. Второе место по твердости занимал молибден, третье — вольфрам. Наиболее твердым из обычно употребительных металлов является никель. Несколько времени назад в минимальных количествах найден еще один металл — родий (не смешивать с радием). Родий в несколько сот раз тверже других металлов и в 200 раз тверже алмаза. Однако о техническом применении этого металла пока не может быть и речи.

 

ОТЧЕГО БЬЕТСЯ СЕРДЦЕ?

Известным голландским физиологом профессором Утрехтского университета Зуардемакером предложена новая замечательная теория для объяснения явлений ритмического сокращения сердца. Он объясняет их действием радиоактивных лучей, пускаемых сравнительно слабым радиоактивным элементом — калием, находящимся в крови и в тканях сердца. В своих опытах проф. Зуардемакер показал, что у вырезанного сердца могут быть вызваны сокращения действием лучей радия или другого радиоактивного вещества.

 

МОРСКАЯ ПУСТЫНЯ.

Одна из американских географических экспедиций, производивших изыскания на юге Тихого океана, наткнулась на замечательную область, совершенно лишенную признаков растительной и животной жизни. Дно этой части океана оказалось сплошь покрытым костями акул и других морских рыб.

По предположению экспедиции, вода в этой части океана обладает какими-то ядовитыми свойствами, которые делают из нее настоящую морскую пустыню.

«Мы не видели ничего более жуткого!» — говорили испытанные водолазы, принимавшие участие в этой экспедиции.

А. Ч.

 

Наш ответ Чемберлену.

Исполнилась десятая годовщина Красной Армии, которая упорной борьбой обеспечила возможность мирного строительства нашего социалистического хозяйства. Эта годовщина напоминает трудящимся СССР о их обязанности постоянно крепить обороноспособность страны.

Редакция «Всемирного Следопыта» призывает читателей журнала отметить юбилей Красной Армии усилением взносов на самолет «Земля и Фабрика»: общими усилиями пустим и мы стальную птицу в ряды эскадр, охраняющих мирный труд рабочих и крестьян!

Помещаем шестой список товарищей-читателей, откликнувшихся на призыв редакции:

Соболев А. И. (Калязин), Потапова К. И. (Белорецк), Гарнис А. И. (Симферополь), Марочкин А. З. (Алец), Моркушин С. Г. (Спешково), Аввакумов С. Ф. (Сталин), Фельт Я. (Спирово), Зарин Г. М. (Ораниенбаум), Шпектор З. А. (Николаев), Комаров А. Ф. (п/о Тверское), Клоченко В. М. (Апостолово), Колесникович Т. В. (Грозный), Сорокин Т. (Грозный), Расулов А. Б. (Баталпашинск), Бакиров А. Г. (Сорочинское), Зав. Труд. Шк. I ст. Унароковск (Унараково), Слюсар Е. И. (Марганец), Слепышев И. С. (Ташкент), Карпов В. А. (Казалинск), Мордвинов И. М. (Сталинград), Реммерт Н. А. (Ленинград), Демидова К. К. (Киев), Каламурза Н. И. (п/о Ровное), Подобед А. В. (ст. Вичуга), Малиновский А. В. (Ганджа), Галямин А. И. (Харьков), Можелянский М. К. (Харьков), Поляков П. М. (Закаталый), Погорелов Т. Г. (Грозненские промысла), Таннер А. А. (Батум), Пряничников М. Ф. (Самара), Истомина К. Н. (Андижан), Бекбулатов И. В. (Андижан), Гороховцев В. А. (Аральск), Машков П. Г. (Сталин), Шепшинский Г. Л. (Рыбница), Гонгоренко С. И. (Севск), Третьяк Л. А. (Симферополь), Завадовский А. А. (Керчь), Выскребцов А. Ф. (Межевая), Соболев П. И. (Кострома), Дубровская Н. Н. (Ленинград), Богородский С. Г. (Мушкетово), Черемшанский (Давлеканово), Бреги А. Д. (Ашхабад), Пироговский П. Н. (Ташкент), Шевелин М. К. (В-Уфалейский), Власов Б. А. (Ртищев), Шестаков А. И. (Богромецкое), Каракуцин Л. И. (Роговое), Ермилов Д. Д. (Артемск), Орловский М. В. (Лиман), Назаров М. М. (Курск), Лозинский И. Л. (Почеп), Геррат Ю. К. (Изюм), Клименко М. (Ленинград), Долечек В. В. (Голендры), Дятлов И. Н. (Каинск), Джос Н. Г. (Термез), Завистовский Д. И. (Саратов), Ющенко А. Ф. (Пролетарская), Кузьмин А. П. (Спасский Затон), Чихладзе А. Н. (Хресины), Герасимов П. П. (Троцк), Гринди П. С. (Троцк), Хренниусов И. (Троцк), Меркулов Г. Д. (Б. Глушица), Новоселов Г. А. (Петхово), Житмарев В. Г. (Аулиэ-Ата), Троцкий Г. И. (Макарьев), Петров И. М. (Россошь), Смирнова Т. К. (Бийск), Галактионов В. (Тилицкий з-д), Володин П. Ф. (Щегловск), Наместников А. Н. (Устькулом), Ярошенко В. Д. (Уил), Шутов Г. Н. (Чарджуй), Швецов И. П. (Н. Тагил), Дубинин Н. Ф. (Архара), Присухин А. С., Останин Д. Г. (Ильинское), Горелов А. П. (Ростов н/Д), Березко С. П. (Луганск), Лосев А. (Пятигорск), Николаенко В. Е. (Харитонск), Бухалов И. И. (Грозный), Омельченко М. А. (Полтава), Поветолуцкий Л. П. (Апшеронская), Катинский М. В. (Херсон), Штумф Г. В. (Днепропетровск), Осадчий В. И. (Бродня), Невяровский А. И. (Симферополь), Петров С. П. (Сталин), Бабовников Н. А. (Курск), Лепешкин В. П. (Ташкент), Хитов И. О. (Каган), Федорощев А. В. (Шарья), Тихомиров А. С. (Свердловск), Буткевич А. Н. (Бехтерев), Белов Е. И. (Ленинград), Чугунов В. С. (Саратов), Неклюдов А. И. (п/о Кожуховское), Тупицын Н. А. (Павлодар), Мильштейн Л. Е. (Верхнеудинск), Янушкевич В. А. (Тобольск), Афанасьев И. (Реутово), Михневич Н. (ст. Голутвино М.-К. ж. д.), Белов В. И. (п/о Кузьминское), Меньших Б. (ст. Нижне-Чирская), Кубрин В. С. (п/о Больше-Речинское), Струцкая Е. И. (п/о Калачи), Проскурин К. В. (с. Тырышкино), Дзирне В. (Тобольск), Долгов С. П. (п/о Змеиногорское, п. 1-я Каменка), Васильев Г. С. (с. Ново-Кусково), Чересанов П. Н. (п/о Усть-Кижертское), Романчук К. В. (Славгород), Бочкарев Д. И. (Н.-Новгород), Левенберг А. А. (Токмаковка), Осипов А. И. (Курск), Иванов П. М. (Орел), Темкин М. (Быхов), Тихонов С. И. (Кинешма), Корочанский И. (Бежица), Стахурский А. Е. (Людиново), Коротеева К. Е. (Баку), Щербаков Н. А. (Горшеченское), Каро Абрамян (Эривань), Левон Назарет Ян (Эривань), Игнатенко П. Ф. (Мариуполь), Клопотовский Ю. С. (Киев), Петров П. А. (Торопец), Воронов А. Е. (Пестяки), Иванов М. К. (Вологда), Ещевский П. М. (Карногоры), Попов П. Г. (Ростовское), Лысенко Г. Я. (Мелитополь), Родионов А. А. (Тверь), Хохленко В. Д. (Пятихатки), Самофалов М. А. (Киев), Щепоткин Л. (Таганрог), Зражевск A. Е. (Магдагачи), Блумберг В. З. (Магдагачи), Лаврентьев С. Ф. (Владивосток), Морозов (Укурей), Онищенко М. Д. (Магдагачи), Кашинцев Г. М. (Чусовской з-д), Бахин М. Е. (Ялуторовск), Антипов М. И. (Сасово), Колесников С. П. (Никольск-Уссурийск), Федоров Н. А. (Нижнеудинск), Белоусов Е. А. (ст. Шимановское), В. П. Тюрнин (Мезень), Сафьянова А. С. (Рудня), Шилов Н. И. (Рудня), Чекалдин Е. С. (ст. Харцызск), Конопацкий Г. П. (Киев), Астахов А. Е. (д. Амвросиевская), Якубовский (Ош), Климов В. (Сураж), Прядкин С. Ф. (Краматорская), Головкин З. П. (Тельвисочное), Осипов В. П. (Тельвисочное), Ивакин Б. А. (Холм), Павленко В. Л. (Орехов), Гамаюнов П. С. (Ташкент), Стецун С. А. (Поповка), Нагорнов В. В. (Мирцачуль), Жариков Г. П. (Самара), Кобызев К. (Ош), Осипянц А. Т. (Меры), Авронов А. (с. Каменка), Ободов B. (Фрунзе), Щербаков Н. А. (Фрунзе), Рыбаков И. П. (Уфа), Казаков В. С. (Ташкент), Попов Г. (Ораниенбаум), Рубан А. И. (Славянск), Хайновский М. Н. (Хирнова), Блюмкин Г. В. (Запорожье), Тихомиров П. П. (Ниж.-Новгород), Щербаков В. Ф. (Тула), Трисшиб И. А. (Константиновск), Лукинов Ф. А. (Константиновск), Останов К. Г. (Сумы), Синяков Г. (Севак), Набокин В. Г. (Донбасс), Сафронов В. (Ростов), Сушков Л. Л. (Барнаул), Дмитриев В. (Серпухов), Удалова Л. Т. (Дрезна), Тихонов (с. Николаевская), Ермаков А. Е. (Киев), Леон Карапемян (Мигры), Шурпа А. М. (Городня), Жарков К. Д. (Казань), Маринин П. И. (Кустанай), Оболончиков (Самара), Лемеш Ф. М. (Кустанай), Ровуин П. Г. (Чарджуй), Черногор И А. (Донбасс), Добровольский С. П. (Ровеньки), Краснопевцев Н. А. (Юрьевец), Логинов Н. В. (с. Сорочинское), Исаннесянц Г. С., Зайцев К. М. (Самарканд).

Резвов Д. С. (Ив.-Вознесенск), Кобылин П. Е. (Архангельск), Мохлунов Ф. (с. Воскресенское), Чибисов В. (Ростов н/Д), Кузнецов Н. (Ленинград), Комоцкий Я. X. (Москва), Позднеев П. (Н.-Новгород), Курилович М. Н. (Ново-Сибирск), Киселев (Богосл. завод), Петунин (Богосл. завод), Аханкин (ст. Химки), Степанов (Москва), Чмиль (Калуга), Похилько (Ново-Сибирск), Юрьев В. Н. (Керминск), Каган Ю. (Ленинград), Постников В. (Москва), Семенкин А. (Москва), Бутузов (Москва), по заказу № 6104 (Ленинград), Герасимов (ст. Федченко), Рутштейн (Гуляй-Поле), Гнеушев (п/о Ильинское), Пальханов (п/о Ильинское), Лазаренко (Каменка), Ришард (п/о Лянцкорунь), Ляшенко (ст. Дивизионная), Дмитров Б. В. (Москва), Горбунов Ф. (Балта), Кошиков Ю. З. (Москва), Федоров П. А. (Москва), Запольский (м. Рясна), Шестоперов (Ашхабад), Орешников (Н.-Новгород), Корнейцев (Ашхабад), Лупандин (п/о Биракан), Кузнецов (Запорожье), Уманский (Б. Токмак), Толочков (Самойловка), Рябов (Макеевка), Ионов (Богородицк), Финкельштейн (Харьков), Вишневская, Капеловский, Хромов, Пустовалов, Ясный, Бавбель (Москва), Березин (Рыбинск), Марсельский (Чебоксары), Казанцев А. (п/о Ельковка), Зайцев М.(Ташкент), Днепровский В. А. (Кунья), Резанов Г. А. (Астрахань), Островский Е. С. (Днепропетровск), Голуба И. (Бобр), Андрианов Т. (Москва), Щупко М. (Никитовка), Голубель П. (Кузнецов), Кабинет Политпросв. Раб. (Н.-Новгород), Алмазов (п/о Савино), Рычков (п/о Катдарат), Горохов (Харьков), Казанский (Вослебово), Сокольский (Харьков), Мухин А. (Федоровка), Красавцев (Курск), Куров (Сергач), Земляницын (Сергач), Киляков (Арбузинка), Александров (Мариуполь), Конюшко (Попелюха), Шалашнов (Верхотижевск), Гриненко (Алешки), Добровольский (Череповец), Булгаков, Домин (Кузьминск), Сукочев (Евдаково), Веркин (ст. Ирклиевская), Мартынов (Надеждинская), Васильев (Овчинниково), Котелев (Ленинград), Ивкович (Керчь), Терехин (Астрахань), Ленинберг(Киев), Урсин (Левашово). Большаков (Харьков), Яковлев (Москва), Лучинников (Москва), Чигиров (Москва), Буков (Москва), Белый (Москва), Гаврилов (Озеры), Гауэр (Одесса), Григорьев М. (Кашин), Матинов С. И. (Дербент), Карлашев Н. К. (Новороссийск), Николаев В. Н. (Краснодар), Пленкин И. Е. (Рубцовка), Дублицкий И. (Кривой Рог), Азниева Е. Ф. (Моздок), Холев Р. И. (ст. Прохладная), Перхилов Е. Ф. (Нов. Дубровский пос.), Яконцова Е. Л. (Лысьва), Любицкий А. И. (Карловка), Овчинников В. С. (ст. Ляля), Головченко А. Е. (Синеевка), Романов А. (Черкасы), Яхнис Е. (Черкасы), Цытенков Н. Д. (Ртищево), Фролов С. С. (Балашов), Шумин А. Г. (ст. Туликово), Ворыгин П. А. (ст. Брассово), Рогачев А. Г. (Н. Чирская), Тиден Г. Н. (Курза), Боржим Л. А. (Одесса), Полянский И. Г. (Одесса), Гутерман А. Л. (Ростов), Приходченко (Тифлис), Тумаков М. А. (п/о Крутинское), Гулин М. А. (п/о Кузнецово), Королев Н. Н. (Ишим), Маппора И. Е. (Сталин), Николаев А. С. (Краснодар), Руднев О. (Баку), Корицкий Г. Ф. (п/о Кагарлык), Горбачев Л. И. (Козлов), Багаев Г. М. (ст. Козлов), Русановский К. В. (Сызрань), Горбенко Я. К. (Днепропетровск), Баранский Я. И. (Самгородок), Семенов М. И. (Середа), Хата-Читальня (п/о Чаплынка), Козлов Г. М. (Крым), Шкодин П. А. (Гомель), Ануфриев Н. И. (Орехово-Зуево), Лавельев П. И. (Мариуполь), Солдатова Т. М. (п/о Кривякино), Барыбин И. В. (Вязники), Анисимов И. С. (Павлов пос.), Татаринов Н. Н. (Зарайск), Муравьев В. П. (Алатырь), Михеев Н. К. (с. Марьинское), Шевченко И. С. (Акмолинск), Краснов И. Г. (Томск), Горместком Союза С. X. Л. Р. (с. Атбасар), Вочкарев З. (Луганск), Дмитриев Ф. А. (Рутченково), Петровский А. В. (Киев), Григораш Я. М. (почт. Кожанка), Карпенко М. Г. (п/о Завьялово), Полякова Г. С. (с. Голутвин), Шохов Ю. (Уфа), Рылов Я. И. (Астрахань), Торопова А. А. (ст. Куванское), Ивачев С. И. (Челябинск), Федотов А. Е. (Боготол), Виноградов В. П. (Казань), Уральский В. А. (Чермоз), Маслов В. И. (Старая Рачейка), Козич Н. И. (ст. Неприк), Гусельников А. А. (Пермь), Краснопольский П. А. (Украина), Францев В. И.(Дятьково), Аникин А. А., Ошин П. П. (ст. Котлы), Семеров И. И. (п/о Хогот), Комаров П. (Грозный), Плеханов К. И. (Нахичевань н/Д), Шарианский П. А. (Прикумск), Грибов С. Д. (Луганск), Смогмоков Н. Н. (Миллерово), Никулин И. Я. (Владикавказ), Пеплин Н. Ф. (с. Змейская), Лимаренко В. (Анапа), Козаченко Р. В. (Симферополь), Бондаренко И. П. (Днепропетровск), Глуздов И. С. (Макеевка), Лопатин В. А. (Харьков), Артоболевский Л. А. (Харьков), Шестаков А. А. (Ярославль), Емельянцев Г. М. (Белый), Гончуков Г. Е. (Донбасс), Боев И. И. (Курск), Белокрыс Ф. Е. (Синельниково). Филипп К. Д. (Днепропетровск), Качалов А. А. (Петрозаводск), Комаров Г. Е. (Новая Ладога), Пирогов П. П. (ст. Окуловка), Буц М. С. (Перевизские хутора), Чернигов И. И. (Сталин), Фаст В. Я. (Днепропетровск), Стадник Н. А. (Харьков), Коршунов В. Г. (Саратов), Иванов В. Г. (с. Ундол), Ивашкин В. (Богородск), Соколов А. Н. (Мотовиловка), Котов А. А. (Ленинград), Лившиц М. А. (Мозырь), Кузнецов П. М. (Середа), Добрица Ф. З. (п/о Терковское), Деев С. С. (Брянск), Малахиев Е. И. (п/о Бугураевское), Маркина И. А. (Xарьков), Степаненко С. Д. (с. Спокойная), Шило Н. С. (Харьков), Бугрим Н. М. (Каневская), Соловьев С. (п/о Кривин), Иванов Ф. И. (Ив.-Вознесенск), Нигоф Т. (Минск), Жданов Н. И. (Шуя), Панкратов П. И. (Владикавказ), Шишов А. Н. (Кузнецово), Наконечный Д. И. (Краматорская), Буц И. К. (с. Христиновка), Миллер Б. А. (с. Гайворон), Жегулин А. (Уральск), Чиннов В. Н. (Тамбов), Лужин А. М. (п/о Баз-Кельша), Маштаков Л. (Н. Петровка), Пыханов А. (Опеченский пос.), Бедро А. И. (Сибирь), Дилль Н. А. (Сарапул), Каппель Л. Л. (с. Котляревская), Шаров Н. Г. (Муром), Сполан В. И. (Смоленск), Савинов Л. С. (Владимир), Майорова М. И., Поляков Д. И. (Рязань), Шишкин Н. А. (Можайск), Полозов Г. (Орехово-Зуево), Егоров Л. В. (Ленинград), Смирнов В. М. (Макарьев), Паутов Д. М. (разъезд № 20, Омск. ж. д.), Ручьевский В. В. (Архангельск), Вокуев А. Л. (п/о Ижма), Рабинович В. Н. (Онега), Ручкин В. В. (Онега), Перцов Д. Я. (Дмитриевск), Бахур Е. Ф. (Кинешма), Шкляр В. П. (Новороссийск), Краева В. Ф. (Майкоп), Марченко А. А. (Азов), Мурашкин И. В. (Ярцево), Репняков С. В. (Усолье), Зяблицын Г. А. (Новоузенск), Кросов П. А. (Макеевка), Юрьевич-Баримо И. В. (Украина), Марченко Д. В. (с. Песчаный Брод), Кремецкий Н. Т. (Минск), Николаюк И. Т. (Хацепетовка), Плескачев Д. Д. (Енакиево), Тиминский А. А. (Саратов), Криопалов И. Е. (п/о Ровеньки), Козлов А. А. (Чугуголь), Задоянный С. Е. (с. Расшеватка), Миронов Н. А. (Асхабад), Костин М. И. (с. Тимофовская), Михайлов В. В. (Молога), Матвеев Д. И. (Молога), Овчинников А. Ф. (Молога), Павлов Н. Н. (Ярославль), Петров И. И. (с. М. Воды), Першин П. В. (Георгиевск), Хорунский В. Б. (Святогорск), Цырюльников М. И. (Махач-Кала), Сайко В. Ф (Киев), Ермолаев М. Я. (Краснококшайск), Вараксин М. Ф. (Сумы), Покатаев Н. Ф. (Серпухов), Попов М. И. (ст. Вурнары), Ягунов В. П. (Москва), Дюнин А. (Астрахань), Бондаренко Н. И. (Днепропетровск), Апостолов Е. (Добровеличковка), Палиенко Г. Г. (Новоархангельск), Юрков А. А. (Сормово), Афанасьев В. И. (Владимир), Иноземцев Е. (п/о Снежно), Овчинников А. С. (Бердянск), Катайцева В. К. (Ташкент), Чудинов С. Н. (Кр. Верещатино), Бабушкин М. Ф. (п/о Усть-Уйское), Подкорытов В. П. (Шумиха), Ворчалов С. Г. (г. Катав), Хрящев К. П. (Н.-Новгород), Шевелев А. А. (Петушки), Миронов А. М. (Ярцево), Колосков И. Я. (Витебск), Бабашинский А. (Смоленск), Жуков И. Г. (п/о Варварополь), Дикарева Н. Н. (Ленинград), Шандра Л. М. (п/о Приколотное), Головачев Н. А. (Саратов), Грандковский А. Н. (Саратов), Яковлев И. Г. (Кузнецк), Бряндесов К. П. (Голутвин), Арешев М. С. (Ходжент), Иванов В. С. (Ташкент), Сырников А. П. (Ташкент), Дулина Е. С. (Новороссийск), Лебедев В. И. (с. Болотная), Зельман Н. А. (Илек), Нативочникова З. Н. (Павловск), Юркевич П. И. (Бобруйск), Сергеев П. А. (п/о Писцово), Мельников А. М. (Пермь), Ищенко И. М. (Фергана), Сорбилин Д. Ф. (Ташкент), Брауде В. М. (Самарканд), Золотников Г. Ф. (Каракол), Заражин В. Н. (Троицк), Спадеров Н. М. (п/о Ср. Аверкино), Леденов П. М. (ст. Козлов), Силаев К. И. (Красн. Сормово), Сененков М. А. (Ленинград), Артемьев И. А. (ст. Александровская), Тимкин А. В. (ст. Голубинская), Титоренко В. (Кийма), Воронин Г. А. (Сталинград), Цукерман X. (Вапнярка), Карпов К. А. (Нязепетровский зав.), Хорунжий М. Г. (Артемовск), Карягин А. К. (Криничная), Скирта Н. К. (Кременчуг), Бельтюков Г. Д. (п/о Иконниковское), Середа С. В. (Ширяево), Федоров А. С. (Ленинск), Попов П. И. (Могзон. зав.), Дербин И. И. (Шимановское), Иванов В. П. (Висимо-Шайтанский зав.),

Шишкина Я. К. (Свердловск), Лобынцев К. П. (Томск), Сиденков Н. А. (Миллерово), Кулаченко А. Г. (Миропольск), Агатов С. П. (Моршанск), Борисов Н. С. (Аулиэ-Ата), Уласевич Н. (Аулиэ-Ата), Ганжа З. С. (ст. Кубрич), Кузнецов П. И. (Гурьев), Новотенин А. (Спасский затон), Рубаков Г. П. (Стерлитамак), Ани Давид (Башкирия), Нагорный П. К. (Оренбург), Дубровин А. В. (Ашхабад), Присяжнюк В. И. (п/о Гроссулово), Хацкевич В. А. (Чернигов), Чалый Н. К. (Киев), Метус Э. И. (Одесса), Юскевич А. И. (Казань), Кармаза Л. В. (Саратов), Сыроешкин Н. П. (ст. Голутвин), Иванов М. И. (п/о Борисково), Безикович В. (Ленинград), Розвечи Н. В. (г. Осташков), Смирнов Н. Ф. (ст. Маслянская), Вершинина К. И. (г. Балаково), Анкирский И. М. (Самарканд), Розмыславский А. (Ромны), Кролевецкая библиотека (Кролевец), Дормидонтов В. К. (Ленинград), Ковалерко Н. А. (Ейск), Баев Б. В. (Ростов н/Д), Никитин К. И. (ст. Тундутово), Круточенский Б. В. (Анапа), Киркор В. А. (Краснодар), Весков В. И. (Умань), Гурский И. А. (Киев), Зарубин П. Н. (Донбасс), Чарыхов С. И. (Ростов н/Д), Макаров А. И. (Сталинград), Давидович А. М. (Ромны), Петров К. А. (Могилев), Савельев Н. И. (Владикавказ), Смородинов Н. А. (с. Кривозерки), Капысов И. С. (Рязань), Соловьева Н. Н. (Рязань), Меерович С. (Иркутск), Кашнович М. Г. (п/о Суровинино), Калмыков В. А. (ст. Оскал), Вараксин А. Д. (Бобруйск), Беймен Л. (с. Жлобин), Селивановский Л. А. (Кизел), Фоменко Н. Н. (Армавир), Чернов И. Т. (Калиновское), Дорошенко Т. С. (п/о Азов), Моцкис М. И. (Луганск), Артеменко Г. М. (Городище), Куфаев П. Н. (Смела), Сиянов Б. И. (Бологое), Исаева М. Н. (Валдай), Шитяков Д. Е. (ст. Челябинск), Колачевский К. И. (ст. Челябинск), Пузырев И. В. (ст. Ижморское), Демдетков П. С. (Головинская), Пенкин Ф. И. (Красноярск), Нордман В. Н. (Тюмень), Митинский А. П. (Тюмень), Карпенко С. А. (Рубцово), Науменко Л. Г (ст. Семейкино), Дялюнова Р. К. (Луганск), Дялюнова А. И. (Луганск), Намыкин А. М. (с. Мостовое), Сведзинский Р. Р. (ст. Лабинская), Локтев И. И. (Майкоп), Великанов В. Н. (Вичуга-Бонячки), Драчунов Д. М. (Юрьев-Польский), Мальцева М. И. (Тотьма), Блохин П. А. (д. Мыженково), Гачиков Е. А. (Канавино), Белан А. М. (Краматорская), Постников Е. А. (п/о Щербиновское), Баркалов К. А. (ст. Магдалиновка), Корнеев А. А. (Константиновка), Гудзенко Н. А. (п/о Роя), Ачевнин М. К. (Астрахань), Уполовников А. И. (п/о Красный Кут), Рябцов М. К. (Симферополь), Трофименко С. В. (Элиста), Соколов А. И. (ст. Волга), Арчаков Н. А. (Вернацовка), Берловский В. Г. (Ахтырка), Никитин М. П. (п/о Титово), Попов Н. В. (Кабарб. кур.), Дубов Г. А. (ст. Голубинская), Николаева В. М. (Красноград), Эйлер Я. П. (Иркутск), Клецкий А. С. (Тифлис), Городновская (Владикавказ), Богданов X. М. (Вечерний Кут), Манзюк В. Ф. (Софиевка), Ситниченко Н. Е. (Севастополь), Бондаренко В. (ст. Долгинцево), Сосулин М. С. (Ив.-Вознесенск), Кузнецов Б. Г. (Запорожье), Ерохин, Стоянов и Сорокин (Шала, Карелия), Булагин В. И. (Владимир), Давидсон Ю. (Ленинград), Якин А. И. (с. Комарово), Старов И. В. (с. Куликово), Гусев И. П. (Самара), Пуцилло И. А. (Москва), Аронов И. Б. (Харьков), Пони А. В. (с. Кисловодск), Шишкин А. П. (Барнал), Петров В. Е. (ст. Москаленка), Петров К. А. (Уфа), Катилевский И. И. (Ташкент), Грайпельман В. И. (Ростов н/Д), Сысоев А. П. (Ново-Шульба), Ланкин М. А. (Благовещенск), Лихот В. Л. (с. Мазаново), Андреев Н. Н. (Тюмень), Гарват Г. К. (Владивосток), Евстранцев В. А. (п/о Божедаровка), Касьянов В. М. (р. Огибайловский), Крюков Е. П. (Балашов), Френкель А. Я. (Н.-Новгород), Чехута М. Ф. (п/о Кабаны), Терлецкий А. И. (с. Гавриловка), Логинов А. А. (с. Большое), Потапов С. М. (Ижевск), Рудаков П. П. (Рыбинск), Ушаков Н. Н. (Молога), Липперин А. (Минск), Шилоб А. А. (ст. Шаболино), Гантимуров Л. (с. Бочкарево), Губаревич К. Ф. (В.-Удинск), Авдиев Ю. (с. Люботин), Ходацкий Л. Э. (п/о Лубянское), Бизер Г.(Симферополь), Днепровский В. А. (п/о Кунья), Снесарев А. И. (с. Моск. Бобрик), Дудыкина М. М. (с. Петровское), Костюк И. Т. (ст. Медвежья Гора), Горчаков Я. И. (п/о Ивановское), Вдовин А. А, (п/о Казалинское), Демин Р. В. (п/о Казачинское), Опалев А. А. (п/о Казалинское), Лященко И. С. (с. Поповка), Сийлис Э. А. (Зиновьевск), Капитуров Ф. А. (с. Мокшан), Карпев А. А. (Кострома), Малашко Г. (ст. Роковатая), Иванов И. И. (Николаев), Соколов А. С. (Павлов. пос.), Гуляев Н. А. (Калуга), Балакин Ф. Г. (Клинцы), Заслав-ский Ф. Я. (Киев), Бузовкин С. Н. (Ярославль), Степанова А. А. (Кропоткин), Бокин М. Я. (п/о Саринское), Воскобович К. Н. (п/о Самохваловичи), Голубев В. И. (Солигалич), Золотова Т. М. (Яранск), Вахонин И. М. (Надеждинск), Пчелко Г. В. (ст. Муром), Ратмирова П. А. (разъезд Ильичев), Страдомский (Кролевец), Иткин А. М. (Брянск), Прасолов А. И. (Воронеж), Панчинко Н. П. (п/o Лосиновка), Ларченков Т. И. (п/о Холопеничи), Артемьев Г. Ф. (Городец), Гарпинченко А. И. (Донбасс), Соловьев И. В. (Семенов), Михин И. С. (п/о Новолоцкое), Проскуряков А. М. (ст. Дебальцево), Макошин М. И. (с. Глебово), Нейланд О. З. (Курск), Повытчиков И. П. (Ив.-Вознес.), Чемышев Д. Е. (Ив.-Вознес.), Ворошилов В. А. (Ив.-Вознес.), Кесарев С. А. (Ленинград), Трифонов А. (Ленинград), Эглиш Н. П. (Назимово), Кулик Л. (Ленинград), Суслов Н. А. (Михайлов), Клочевич Б. (Мелитополь), Камхотько М. М. (Днепропетровск), Кожемячко К. В. (д. Анастасьевка), Кафери К. К. (Мариуполь), Ежов К. И. (ст. Вогата), Махов Н. Д. (Кизил-Арват), Бочкарев Р. С. (Златоуст), Голович И. (ст. Вятка), Анохин Н. Ф. (ст. Кочетовка), Малеев А. А. (Кустанай), Шумский, Лепченко Г. Я. (Киев).

Всего на 1/II от читателей, авторов и сотрудников изд-ва «Земля и Фабрика» поступило 2434 руб. 99 коп.

ДАЛЬНЕЙШИЙ ПРИЕМ ВЗНОСОВ ПРОДОЛЖАЕТСЯ!

Деньги переводите по адресу: Москва, центр, Ильинка, 15, контора журнала «Всемирный Следопыт», обязательно указывая «на самолет».

Взносы до 1 рубля можно присылать почтовыми марками, вкладывая их в конверт. Наклеивать марки на сопроводительное письмо ни в коем случае нельзя.

Московские читатели (подписчики) могут вносить деньги в Московской конторе Госбанка, на текущий счет № 2262.

Высылая подписную плату — прибавляйте, кто сколько может, на самолет!

 

Галлерея Народов СССР: Чукчи. Алеуты.

Очерки к этнографическим таблицам на последней странице обложки.

ЧУКЧИ. Наша картинка изображает охоту приморских чукоч на сивучей — морских львов Берингова моря. Этот интереснейший народ, который долго не признавал никакой власти, живет в Чукотском районе Камчатского округа, на крайнем северо-востоке Азии. Всего чукоч насчитывается до 12.000 человек. Часть кочевых — оленных чукоч обитает в Колымском округе Якутской Республики — на тундре. В своих южных пределах (от мыса Наварана на Беринговом море и до Станового хребта) чукчи живут чересполосно с коряками.

В хозяйственном отношении чукчи делятся на оленных («чавчу» — оленевод) и приморских («нымылыт» — жители). Последних соседние русские называют также сидячими.

Прежде чукчи отличались большою воинственностью и слыли за очень свирепый народ; они выдержали упорную борьбу с русскими и остались в этой борьбе победителями, разбив действовавшие против них казацкие отряды и убив их предводителя майора Павлуцкого. Вследствие этого чукчи официально признавались «не полно подданными», фактически же они оставались совершенно независимыми. Царские власти совсем не вмешивались в их внутренние дела, они не подлежали действию русских судов даже за такие преступления, как убийство, и, наконец, они не обязаны были платить дань. Одно время их старались приохотить к уплате дани ответными подарками, но, так как подарки обходились дороже дани, то очень скоро стали принимать дань лишь от определенного, очень небольшого числа чукоч, остальным же отказывали в приеме дани. Таким образом чукчи были фактически независимы совершенно ни от кого и внушали своим русским соседям большой страх. Теперь положение изменилось. Чукчи настолько втянулись в торговые сделки, что уже не могут обходиться без европейских товаров. Но только в последние три-четыре года наш Дальневосточный Госторг стал ввозить к чукчам достаточное количество нужного им товара и достаточно доброкачественного. За годы же колчаковщины, как и ранее, чукчи снабжались, главным образом, американскими товарами. У чукоч нередкость встретить теперь великолепные американские ружья, хорошие бинокли для наблюдения за передвижением морского промыслового зверя, примусы и керосин (в каждой яранге — шалаше приморского чукчи), даже и моторную лодку. Американские купцы снабжают чукоч даже прочными деревянными домиками, но чукчи заводят их лишь для «шика» и продолжают жить в своих привычных «ярангах», как жили их прадеды. Яранга устраивается из оленьих шкур, и внутри из шкур же делается небольшой полог, где при скоплении членов семьи бывает так жарко, что можно сидеть совсем без одежды. Для освещения служит тюлений жир в каменных чашках: фитилем служит олений мох.

Наряду с американскими товарами и английским языком, на котором говорят некоторые чукчи, у чукоч к сожалению до сих пор бытуют грубые и жестокие обычаи, как, например, удавливание или закалывание стариков, — правда, с их согласия. Очень хорошо все это передает известный профессор Тан-Богораз в своих «Чукотских рассказах». Ездят приморские чукчи на собаках.

Оленные чукчи зимнее время проводят в гористых местностях, а летом, во время комара, на берегах Ледовитого моря и Тихого океана. Оленные живут, в общем, зажиточнее сидячих чукоч. Говорят чукчи на языке, близком к коряцкому и камчадальскому и, может быть, родственном некоторым северо-американским наречиям. По религии, как и большинство народов Северной Сибири — шаманиты. В целях медицинской и ветеринарной помощи чукчам и их скоту (оленям и собакам), для обучения их ребят грамоте и нужным ремеслам, Комитет Севера при ВЦИК'е устраивает на Чукотской земле, на берегу моря, Культбазу, целый культурный городок.

__________

АЛЕУТЫ. Алеуты, как и чукчи, причисляются к древне-азиатским народностям Сибири («палеоазиаты»), но говорят на своем особенном языке. Большинство алеутов живут на Алеутских (принадлежащих Америке) островах. Сибирские же алеуты являются переселенцами с этих островов на наши Командорские острова (Медный и Беринг), находящиеся на восток от Камчатки. Переселила их в XVIII веке Русско-Американская Торговая компания. На Медном острове были водворены жители острова Атту, на Беринге — острова Атха. Вряд ли и одна треть этих туземцев представляет из себя более или менее чистокровных алеутов, остальные, так называемые «креолы», являются помесью их с русскими, издавна поселившимися на Алеутской гряде островов, или, точнее, потомством казаков (завоевателей страны) и русских промышленников от алеутских женщин. Впоследствии (главным образом в 1873 г. и в 1888 г.) на эти острова было приселено еще несколько десятков аинов с островов Курильской гряды (теперь принадлежат Японии, а до 1873 г. — России), которые с течением времени окончательно слились с русскими алеутами. Всего у нас алеутов немного более 500 человек. По религии — шаманиты (формально — православные). Зимнее время алеуты проживают в двух главных центрах островов: на острове Медном — в селении Преображенском и на Беринге — в селении Никольском. В теплое время года они разбредаются по морскому берегу, образуя несколько временных поселений. Здесь они устраивают огороды, засаживая их, главным образом, картофелем.

В начале сезона котикового промысла, их главного источника пропитания, все мужское население островов собирается у лежбищ этих животных, между тем как женщины в это время занимаются рыбной ловлей. Но еще и в последние годы царизма, а теперь в особенности, котики находятся под охраной государства и все на учете, так как этих ценнейших животных осталось уже не так много и их нужно оберегать от хищнического истребления. Самкам-котикам дают совершенно безопасно отдыхать на островах и размножаться, а самцов убивают ежегодно лишь небольшое количество. То же самое установлено и в отношении другого ценнейшего пушного зверя — морского бобра. Для них острова являются полнейшим заповедником. Но советское правительство устраивает кроме того на Командорских островах заповедники для черных лисиц и для голубых песцов, которых завезли с материка и разводят на Командорах. Алеуты-охотники могут добывать всю эту ценнейшую пушнину лишь в строго установленное время и в заранее обусловленном количестве. Все сдается Госторгу. Взамен промышленники получают необходимые им товары, охотничьи припасы (порох, свинец, дробь и ружья) и продукты.

На нашей картинке изображаются алеуты, отправляющиеся на своих длинных и узких байдарах на промысел в море. Байдара делается из сивучьей кожи на прочном и легком деревянном каркасе. Чтоб лодку не заливало морской волной, она имеет сверху лишь одно, два или три (по числу промышленников) небольших круглых отверстия, куда и садится алеут, подвязывая свою юбочку из сивучьих кишек к краю дыры, в которую он плотно садится. Весь верхний костюм алеута — также из сивучьих кишек, легкий, непромокаемый. На голову он надевает легкую берестяную шапку с длинным козырьком, чтоб предохранить свои глаза от резких световых лучей. В руках у одного — двухлопастное весло, у другого — тонкий изящный дротик — копье с костяными наконечниками и с тонкой длинной бичевой; для более сильного и верного метания служит еще и метательная дощечка. Женщина, имеющая за плечами люльку с ребенком, пришла проводить мужа на его опасный промысел. На берегу — временные жилища алеутов, закрытые дерном и поросшие травой. Вдали — вешалка для провяливания рыбы.