Я вышла из просторного офиса адвокатской конторы на продуваемую ветром Фицуильям-сквер и тут же угодила под дождь, собиравшийся весь день. Ливень обрушился с небес и вцепился когтями мне в волосы. Через две минуты мой выходной костюм превратился в мокрую тряпку.

Ну и что? Нашему семейному поверенному понадобилось меньше времени, чтобы разрушить всю мою жизнь.

Мимо меня протиснулись две хихикающие девицы, решившие укрыться в подъезде. Они так спешили спрятаться от дождя, что чуть не выпихнули меня на мостовую.

— Извините, миссис, — обернувшись, сказала одна из них.

Таким тоном обычно говорят со старушками. Или инвалидами. Какая наглость! Они были лишь на пару лет моложе меня. Насколько я могла судить, обеим было сильно за двадцать пять. А мне еще не исполнилось тридцати. Точнее, исполнилось, но совсем недавно.

«Молодая, свободная и одинокая». Именно так я написала о себе в резюме, которое мы с Фионой отправили на это Рождество, Я чуть не добавила слово «оптимистка». Просто для смеха. Но Фиона отсоветовала.

— Тебя могут неправильно понять. Не у всех есть чувство юмора, — предупредила она, отбрасывая за спину длинные волосы цвета платины. У меня самой волосы короткие и светло-русые. Те самые, которые перестают расти, едва достигнув лопаток, какими бы высокопротеиновыми кондиционерами вы ни пользовались.

— Тем более, подруга, что роман с женатым боссом едва ли можно считать проявлением оптимизма, — с грубоватой нежностью добавила Фиона.

Жаль, что сейчас ее не было рядом. Пусть бы обхамила меня вдоль и поперек. Нужные люди отсутствуют именно тогда, когда они тебе особенно необходимы. Фиона всегда рубит сплеча. И за словом в карман не лазит. Никогда. Она бы знала, как себя вести с этим наглым поверенным. Она размазала бы этого типа по стенке еще до того, как он заявил, что я не только незаконнорожденная, но и потенциально бездомная.

— Я огорчен, что именно мне выпало на долю сообщить вам плохую новость, — прошепелявил он, когда я застыла на месте, — но, увы, у меня не было выбора.

«Не было выбора… Так я тебе и поверила, старый пройдоха», — сказала я. Но не вслух. Вслух я кротко пробормотала:

— Да, я понимаю.

Казалось, моя реакция его удивила. А чего он ждал? Что я перепрыгну через стол и раздроблю ему череп мраморным пресс-папье? Такая мысль мне и в голову не приходила. По крайней мере до сих пор.

Поверенный наклонился вперед. Его узкий лобик покрылся морщинами и стал похож на вспаханное поле.

— Боюсь, сомневаться в этом не приходится. Все предельно ясно. Вы согласны?

Я молча кивнула, боясь, что у меня сорвется голос. Его лобик тут же разгладился.

— Тогда позвольте продолжить. Сомнения в подлинности вашего свидетельства о рождении возникли, потому что адвокатская контора «Дидди, Дамфи и Биггс» всегда уделяет большое внимание деталям. Как только у нас возникли подозрения, мы начали расследование. И не остановились ни перед чем, чтобы выяснить истину. — Иными словами, его угодливая секретарша позвонила начальнику отдела записи актов гражданского состояния Джойс-хауса, чтобы проверить законность моего свидетельства о рождении, почти тридцать лет спокойно лежавшего в бумагах отца. И ей ответили, что оно подделано.

— Узнав, что в первоначальном свидетельстве на месте фамилии вашей… э-э… матери сначала значилась совсем другая фамилия, мы были потрясены не меньше вашего. Но еще больше нас поразило, что в графе «отец» вообще стоял прочерк. Увы, сомневаться не приходится. Берни и Фрэнк Макхью не были вашими родителями.

Он ждал моего ответа. Но что я могла сказать? Он уже повторил — как минимум трижды, — что мои высоконравственные родители, которые никогда в жизни не перешли бы улицу на красный свет и не стали бы держать в доме собаку без надлежащей регистрации, нагло подделали мое свидетельство о рождении.

Мои родители? Должно быть, это шутка. Мои родители были самыми законопослушными гражданами на свете. Привыкшими повиноваться любому распоряжению властей, каким бы идиотским оно ни было. О боже, да они ни разу не просрочили платежа за пользование кабельным телевидением!

— Но они не относились к тому типу людей, которые…

— Улики говорят сами за себя, — резко прервал он. Я сделала глубокий вдох и собрала остатки достоинства, хотя знала, что бледна как смерть.

— Продолжайте, мистер Диди, — пробормотала я.

— Дидди! — решительно поправил он. Во второй раз за день.

— Дид… ди, — очень тщательно повторила я.

— Мисс Макхью, я понятия не имею, почему они так поступили. Понятия не имею. Но должен сказать, что это чрезвычайно предосудительный поступок, последствия которого сильно скажутся на вашей жизни.

Я кусала губу, пока она не превратилась в кусок резины.

— Начнем с того, что вам придется освободить дом номер 59 по улице Фернхилл-Кресент. Соглашение о найме было действительно только на срок проживания ваших… э-э… родителей. Учитывая ваши… э-э… нынешние обстоятельства, вам будет нужно вернуть ключи.

— Нет. Вы ошибаетесь! — Хоть на чем-то я его поймала. — Мне уже говорили, что как дочь постоянных квартиросъемщиков я имею полное право на продление аренды…

Выражение его лица заставило меня замолчать. Пытаясь не расплакаться, я надменно вздернула подбородок.

— Разве не может быть, что это всего лишь… ошибка, допущенная клерком?

Он бесстрастно покачал головой.

— А почему нет? — взорвалась я. — Что, люди, работающие в отделе записи актов гражданского состояния, непогрешимы? Это сейчас все делают компьютеры. А тогда…

— Вас регистрировали не Макхью, — хладнокровно прервал он.

— Но у меня хранится свидетельство с именами их обоих! — сделала я последнюю попытку.

— У вас хранится копия подделанного документа. Думаю, теперь вы это понимаете, мисс Макхью.

— Стало быть, я еще могу пользоваться этой фамилией? — съязвила я. Но мистер Дидди, как всякий истинный крючкотвор, сарказма не понимал.

— Конечно. Хотя мы не можем найти подтверждения тому, что имело место законное усыновление, тем не менее вы имеете полное право пользоваться фамилией, которую носили до сих пор. — Он произнес эту фразу таким тоном, словно фамилия Макхью была псевдонимом, с помощью которого темные личности вроде меня морочили голову порядочным людям.

Я не сводила глаз с серебряного ножичка для вскрывания конвертов, лежавшего на письменном столе. Эта штучка отражала свет настольной лампы и казалась достаточно острой, чтобы проткнуть человека насквозь.

Выражение моего лица заставило поверенного заерзать на месте. Он отодвинул острую блестящую штуковину в сторону, прикрыл плотным коричневым конвертом, а потом позвонил секретарше, которую делил с мистерами Дамфи и Биггсом.

Лучезарно улыбавшаяся секретарша прибыла, держа в руках толстый желтый блокнот, хорошо сочетавшийся с толстым слоем желтой пудры на ее лице. Поверенный поднял палец, как один из тех нетерпеливых типов, с которыми можно столкнуться в медленно продвигающейся очереди у дверей «Макдоналдса».

— Два кофе, пожалуйста.

Я почти ждала, что мисс Желтый Блокнот спросит:

— Обычных или двойных, сэр? — Но она не спросила. Напротив, быстро и умело сварила кофе и так приветливо улыбнулась, что я устыдилась. Не я ли желала ей смерти, когда она провожала меня в дамскую комнату после ужасной новости, сообщенной мистером Дидди?

— Спасибо за кофе, — взяв себя в руки, поблагодарила я. На большую любезность я была не способна.

В конце концов, именно благодаря ее усердию всплыла правда о моем свидетельстве.

Дотошная секретарша маленькой адвокатской фирмы заметила небольшую неточность в юридическом документе и решила — то ли от скуки, одолевающей служащих в понедельник утром, то ли из-за непомерного тщеславия — провести дальнейшее расследование. Однако следовало признать, что за этим последовала целая лавина телефонных звонков, факсов и кропотливой бумажной работы, в результате чего выяснилось, что я совсем не та личность, которой всегда себя считала.

Мое рождение было зарегистрировано миссис Кларой Бичем. Миссис Клара Бичем? Я никогда не слышала этого имени. Оно ровным счетом ничего для меня не значило. Однако его присутствие на клочке бумаги доказывало, что мои родители, которых я похоронила всего четыре месяца назад, вовсе не являлись моими родителями. Я до сих пор оплакивала двух дорогих мне людей, вознесшихся на небеса после автомобильной катастрофы, а оказалось, что они даже не были моими официальными опекунами.

Оказалось, что они подделали мое свидетельство о рождении, как двое мелких мошенников. Вставили туда собственные имена, дерзко поправ все законы. Из дорогой, любимой дочери я внезапно превратилась в безымянную незаконнорожденную, не имеющую ни документов, ни крова в городе, где стоимость однокомнатной квартиры приближается к сумме национального долга Парагвая.

Кофе, сваренный мисс Желтый Блокнот, был слишком крепким. И тошнотворно сладким. Однако я все же заставила себя сделать глоток. Либо это, либо ножичек для вскрывания конвертов.

Я не могла смириться с мыслью, что родители меня обманывали. Причем все эти годы. Ни словом не намекнули на наши истинные отношения. Какими бы те ни были. Все, что я знала, все, во что верила, оказалось ложью. Все, на что я могла опереться, рассыпалось в прах.

Я всегда чувствовала себя в безопасности. Конечно, не в полной, но все же… По крайней мере знала, кто я такая. И откуда взялась.

— Энни, ты такая благополучная, что просто тошнит! — часто упрекала меня Фиона. — Все дело в том, что ты единственный ребенок в семье. Тебе не нужно было бороться за внимание родителей, делить спальню с тремя сопливыми сестрами, а ванную — с братом-пижоном, который стал жить самостоятельно только после двадцати двух лет.

Но была ли я единственным ребенком? Даже это теперь было неясно.

Если я не Энни Макхью, дочь Берни и Фрэнка, то кто же я? Я могла быть кем угодно. Дочерью любого мужчины. Епископа? Пекаря? Владельца свечного завода? Плодом случайной связи? Изнасилования? Разнузданного кровосмешения? О господи Иисусе, вариантов было множество.

— Энни, Энни, Энни… — Когда я в детстве совершала что-нибудь предосудительное, отец только укоризненно покачивал головой. Так было, когда я вырезала большую дыру в дорогих новых шторах, украшавших гостиную. Мне хотелось, чтобы платье моей куклы соответствовало общему стилю. — Откуда ты такая взялась?

Неужели он тоже не знал этого?

Почему они не сказали мне, что я не их родная дочь? Почему решились на безумный поступок, скрыв правду? Кому она могла грозить? Конечно, не им. Я бы не стала любить их меньше. Мои достойные, работящие родители были достойны любви. И, несомненно, любили меня так, как любят своих детей все родители на свете. Даже отъявленные лжецы.

Я попыталась перейти на другую сторону, но резкий гудок автомобиля заставил меня вернуться на мокрый тротуар. А потом, как назло, на всех светофорах в округе зажегся зеленый свет и движение стало еще более оживленным. Теперь придется простоять на дожде бог знает сколько времени, прежде чем я смогу пересечь улицу и сесть на свой автобус.

В последний раз я стояла на этом углу, когда ходила по магазинам с Фионой. Но Фионе море было по колено. Она крепко схватила меня за руку и потащила через улицу с сумасшедшим движением.

— Плевать на них! Не задавят! Иначе для чего им тормоза? — смеялась она, не обращая внимания ни на мои протесты, ни на ругань разъяренных водителей.

Но сейчас Фиона находилась далеко от Дублина. Она была на Кубе. Загорала на пляже Варадеро. Если верить ее последней открытке, там стояла жара — тридцать два градуса! А в Дублине — всего-то около нуля. И струившийся по лицу дождь, от которого челка прилипала ко лбу. Я вздохнула и рысью припустилась в ближайшую пивную.

Это было совершенно не в моем стиле. Люди, которые выросли среди трезвенников, редко посещают пивные, особенно в разгар дня. В этом отношении я была довольно труслива, стремилась дождаться захода солнца и проскальзывала в питейные заведения как можно незаметнее.

В конце концов, пивная — именно то место, где люди встречаются с другими людьми и добывают порцию «крэка». Ничего смешного. Если ты полезешь туда в середине дня, то можешь попасть в дурацкое положение. А вдруг в моих темных, неведомых генах есть нечто такое, что заставляет меня искать забвения в крепких напитках? Недаром у меня никогда не было отвращения к спиртному. Может быть, я дочь потомственных пьяниц? А то и законченных алкоголиков?

Я всегда считала себя убежденной трезвенницей. Но это относилось к Энни Макхью. А вдруг Энни Не Помнящая Родства — особа со скрытой склонностью к алкоголизму?

Поэтому вместо своего обычного «шприца» я заказала порцию виски.

— Как аукнется, так и откликнется, — говаривал мой отец, который на самом деле не был моим отцом.

В углу облицованного деревянными панелями бара уютно пылал камин. Я села к нему как можно ближе, едва не оседлав пылавшее полено, и сбросила промокшие туфли.

Скучающий бармен бросил на меня презрительный взгляд. Ну и что? Энни Макхью могла бы постесняться скинуть туфли. Но Энни Не Помнящая Родства ответила ему дерзким взглядом. Когда бармен принес мне виски, я искусно притворилась беспечной и сделала вид, что не замечаю, как он косится на мой большой палец, торчащий из новых колготок.

— Смените стакан и принесите мне другой, — хладнокровно заявила я.

Бармен насупил густые брови, смерил меня испепеляющим взглядом, и мы несколько секунд играли в «гляделки». Наконец он сунул в карман десять пенсов и ушел.

Прикончив вторую порцию виски, я по достоинству оценила крепкие напитки. Да, я продолжала оставаться бездомной и незаконнорожденной. Но мой выходной костюм начинал просыхать, а где-то в районе вытянутых пальцев ног начинало разливаться уютное тепло.

Может быть, мой мир вовсе не разлетелся на куски? Может быть, я все-таки сумею справиться с выпавшими на мою долю ударами судьбы? Может быть, для этого требуется только одно — положительный образ мыслей?

Фиона твердо верила в положительный образ мыслей. И расписывала его преимущества каждому, кто соглашался ее слушать. Возможно, я говорила бы так же, если бы могла лежать на пляже Варадеро и покрываться соблазнительным бронзовым загаром. Но достаточно малейшей дозы ультрафиолетовых лучей, чтобы я превратилась в чудовище с кожей свекольного цвета. О сексуальном шоколадном оттенке оставалось только мечтать.

Фиона обладала не только кожей, способной загорать без всякого труда. Она обладала и еще кое-чем. А именно — идеальным мужем. Возможно, в эту минуту он умащал ее каким-нибудь ароматическим маслом для загара. Или заказывал ящик «Куба либре».

Нельзя сказать, чтобы я ее ревновала. Мужчина был нужен мне меньше всего на свете. После Ноэля, который оказался самим дьяволом, я зареклась от таких глупостей и большую часть зимы провела у камина, в компании с Джейн Остин.

Временами, когда настроение было особенно мерзким, я брала напрокат несколько видеокассет и позволяла себе хоть ненадолго унестись в иной мир. Мир, в котором распухшие лодыжки можно было спрятать под длинными и широкими юбками, а целлюлит еще не открыли. Я выключала свет, устраивалась у телевизора и утешалась каким-нибудь китайским блюдом, доставленным на дом.

А потом мне позвонил мистер Дидди, и даже лучшие блюда из ресторана Минь Вана утратили способность утешать меня.

Я потягивала виски и пыталась не слишком жалеть себя. «Энни, мысли положительно!» — твердо приказала я себе. К моему величайшему удивлению, это помогло. Тепло со ступней начало распространяться выше, достигло лодыжек и усиливалось с каждой секундой.

Так продолжалось до тех пор, пока не раздался тревожный крик бармена. Тут я очнулась и поняла, что из камина выкатилось горящее полено и что у меня плавятся колготки.

— Принести вам что-нибудь, мисс? На дорожку, — сочувственно предложил бармен, когда я шатаясь выползла из дамской комнаты. Из моей сумки свисали остатки колготок «Притти Полли».

— Еще одну порцию виски. Двойную, — бросила я. Он хотел что-то возразить, но при виде моего лица передумал, вернулся за стойку и уставился на поднос с грязной посудой.

Спустя несколько минут бармен вернулся и неохотно поставил передо мной виски.

— Знаете, у нас есть кофе, — сказал он.

— Кофе? — Я засмеялась. — Ты что, малый, с луны свалился? — спросила я в лучшем стиле голливудской звезды пятидесятых годов Мэй Уэст. Он тупо уставился на меня, а затем снова исчез за стойкой, оставив меня сидеть в углу и размышлять над своей разбитой жизнью.

— Дорогуша, мы скоро закрываемся, — потряс меня за плечо бармен.

— Что?

Он показал на большие часы над чисто вытертой стойкой.

— Уже одиннадцать. Пора закрывать. Хватит, леди и джентльмены. У вас что, домов нет? — процитировал он шутку из учебника для официантов.

Сидевший в паре метров от меня дюжий бородач хлопнул своего соседа по плечу, отчего тот едва не вылетел в псевдогеоргианское окно.

— Отличный ты парень, Мик!

Коротышка не без труда выпрямился. Его лицо блестело не то от пота, не то от количества выпитого.

— Меня зовут Симус! — возразил он.

— Нет, Мик, ты и вправду отличный парень! — Бородач заключил его в медвежьи объятия.

Именно за это я всегда ненавидела пивные. Нет, не за потные объятия — меня в них заключали не так уж часто, — а за то, что к закрытию все становятся твоими лучшими друзьями. Я никогда не могла привыкнуть к пьяной фамильярности между совершенно незнакомыми людьми. К странному стремлению раскрывать душу человеку, имя которого ты едва ли сможешь вспомнить на следующее утро. До сих пор я не позволяла себе попадаться в эту ловушку.

— Удачи тебе, Энни! Дорогуша, надеюсь, ты найдешь своих настоящих родителей! — донесся чей-то голос из зала.

— Спокойной ночи, Энни, держи хвост пистолетом! — крикнул еще один пьяный перед тем, как выскочить под дождь.

— Энни, пора домой. Не забыла, что завтра тебе предстоят поиски квартиры? — Бармен вернулся; его белый передник, испещренный пивными пятнами, напоминал карту мира. — Давай, я вызову тебе такси, — предложил он.

— О'кей. — Я услышала собственное хихиканье. — А что вызвать тебе? — спросила я, похлопав по Южной Африке.

Когда пришло такси, он буквально внес меня в машину.

— Томми, присмотри, чтобы с ней ничего не случилось, — сказал он хмурому таксисту. — Сегодня у нее был тяжелый день.

— Судя по ее виду, завтра ей будет еще тяжелее, — мрачно предрек таксист.

Я услышала, как кто-то издевательски рассмеялся. Может быть, это была я сама.

Меня разбудил какой-то глухой, но настойчивый стук. Прошло добрых две минуты, прежде чем я поняла, что стук доносится из моего черепа. Суббота начиналась неплохо. День, который я отвела на поиски квартиры.

Я сумела засунуть ногу в джинсы, и тут комната поплыла у меня перед глазами. Схватившись за спинку кровати, я поклялась, что если переживу этот проклятый день, то больше в рот не возьму спиртного. Или, по крайней мере, буду пить только по особым случаям, как делал мой отец.

Только он не был моим отцом.

Все это было ложью.

Я зарылась лицом в подушку и плакала до тех пор, пока у меня не осталось слез.