Годы детства и юности

Беспокойное детство

Единственный сын и старший из детей Филиппа I и его первой супруги Берты Голландской, Людовик был предназначен для того, чтобы взойти на трон. Сначала он воспитывался в аббатстве Сен-Дени, а вышел оттуда, чтобы получить рыцарское воспитание, когда достиг двенадцати-тринадцати лет. Но его юность была омрачена страстью отца к Бертраде де Монфор: когда мать была отвергнута и вскоре умерла, а во дворце поселилась фаворитка и родила двух детей, которым оказывала предпочтение, — юного принца, похоже, удалили от двора, и временами его положение даже бывало довольно плачевным. В одной из грамот описывается, как, покинув Сен-Дени, он заночевал в одном доме в Понтуазе, и «ему нечем было накрыться, кроме простого плаща». Мачеха надолго сохранила к нему враждебность. Когда Людовик зимой 1100–1101 гг. находился при английском дворе, Бертрада просила Генриха I взять его в плен, потом пыталась подстроить его убийство и отравить его. Примирение, которого в 1103 г. добился Филипп, не помешало Бертраде после смерти супруга предпринять последнюю попытку не допустить коронации Людовика, а потом вступить против него в союз с несколькими крупными сеньорами.

Несмотря на интриги Бертрады, Филипп I вскоре доверил молодому человеку обязанности, с которыми все хуже справлялся сам из-за возраста и недугов. В 1092 г. он дал сыну инвеституру на графство Вексен, граничившее с англо-нормандским королевством. В конце 1097 г. Людовик командовал несколькими отрядами, защищавшими Вексен от вторгшихся войск английского короля Вильгельма Рыжего. Потом он воевал на границах Берри, Оверни и Бургундии. Именно в тот период, 24 мая 1098 г., в Абвиле его посвятили в рыцари, но почти тайком от отца, который, вероятно, под влиянием Бертрады все откладывал эту церемонию как первое признание, что Людовик достиг совершеннолетия. Тем не менее на собрании светских магнатов и епископов (состоявшемся между концом мая 1098 г. и Рождеством 1100 г.) он был провозглашен соправителем своего отца и престолонаследником. Он принимал полноправное участие в управлении страной со времен этого избрания или, самое позднее, после возвращения из Англии (которую некоторые считают местом его последнего изгнания).

После смерти Филиппа новый король прислушался к совету группы прелатов во главе с Ивом Шартрским, настаивавших, чтобы он немедленно принял миропомазание. В самом деле, ряд обстоятельств — отлучение отца, враждебность Бертрады де Монфор — не позволил ему пройти эту ритуал, как его предшественникам, еще тогда, когда его избрали соправителем короля. А Бертрада возобновила интриги, чтобы лишить его трона в пользу своего сына Филиппа Мантского. Несколько баронов-фрондеров уже поддались ее настояниям, и можно было опасаться, что они устроят новые выборы. Принцип первородства утвердился еще не вполне — его ставили под сомнение, когда престол наследовал еще Роберт Благочестивый. Поэтому Людовику надо было спешить приобрести легитимность, какую давало миропомазание. Из Сен-Бенуа-на-Луаре, где пожелал быть погребенным его отец, он поехал в ближайшую епископскую резиденцию, в Орлеан, и получил помазание из рук архиепископа Сансского (3 августа 1108 г.). Не было и речи о том, чтобы отправляться в Реймс, к тому же новый архиепископ Рауль Зеленый был в ссоре с королем: гонцы, напомнившие о его правах, прибыли сразу по окончании церемонии. Таким образом, Людовик стал одним из немногих французских королей — вслед за Робертом Благочестивым и, возможно, Гуго Капетом до самого Генриха IV, — который был помазан не в Реймсе.

«Несравненный атлет»

Физически новый король от природы был силен, «красив лицом и изящен», согласно Сугерию, или, скорей, «высок и толст», если верить Ордерику Виталию; единственное изображение, которое (возможно) воспроизводит его черты с некоторым правдоподобием, вырезано на его печати как избранного короля. Сделанная довольно неумело, она мало что добавляет к словесным портретам. Так же как отец и мать, Людовик отличался склонностью к ожирению, которую усугубляло обжорство. Он стал огромным и с сорока лет передвигался с трудом, уже не в состоянии сесть на коня. Похоже, он страдал от отеков и проблем с печенью, а также от хронической бессонницы; во всяком случае, при всей физической силе он часто болел. Долго не решаясь иступить в брак после разрыва помолвки с Люсьенной де Рошфор, наконец в 1115 г. он женился на Аделаиде Морьенской (или Савойской), которая происходила от графов Бургундских, принадлежала к роду не слишком могущественному, но имевшему очень выгодных союзников и дядю которой вскоре избрали папой под именем Каликста II. Впоследствии у супружеской пары родились шесть сыновей и одна дочь, не считая двух детей, умерших в раннем возрасте.

Темперамент короля и его физические способности делали его грозным воином, «несравненным атлетом и выдающимся гладиатором» (Сугерий): он любил войну и всегда без колебаний бросался в самую сечу. Во время одного штурма он ворвался в горящий донжон и едва не погиб; в походе 1108 г. в Берри он двинулся через реку первым, вооруженный с ног до головы, чуть не утонув, чтобы воодушевить воинов перейти в атаку. Рискуя таким образом жизнью, он получил немало ран. Эта любовь к сражениям, эта неукротимая энергия как раз подходили для ведения бесконечной войны, какую он возобновил с сеньорами Иль-де-Франса. То есть Людовик VI геройски исполнял функцию воина, имевшую первостепенную важность для государей того времени, и тем самым придал французской монархии намного больше блеска. Справедливость, верность и доброта- другие важнейшие качества государей — тоже были вполне ему свойственны. Лучше всего об этом свидетельствует совет, целиком проникнутый рыцарской щепетильностью, который он оставил сыну, когда думал, что вот-вот умрет: «Защищай клириков, бедняков и сирот, следи, чтобы соблюдались права каждого; никогда не арестовывай обвиняемого в курии, куда его вызвали, разве что если именно там его задержали на месте преступления». Недостатки короля, хоть и значительно уступавшие достоинствам, тем не менее были весьма неудобными для главы государства: к ним относились скупость, не вполне объясняемая государственными нуждами, и прежде всего некоторая наивность и презрение к ловким политическим ходам, вредившие ему в делах. Жан Дюфур также отмечает его неуверенность в себе, побуждавшую принимать торопливые решения и подпадать под влияние фаворитов.

Годы обучения ремеслу власти

Новый король отнюдь не был новичком в своем ремесле — разделяя трон с отцом в течение восьми-десяти лет, он все полней осваивал функции королевской власти, по мере того как из-за возраста и здоровья отец все более от этой власти отходил. В тот период его занимала прежде всего ожесточенная борьба с непокорными сеньорами из королевского домена, и он со всем юношеским пылом предавался этой борьбе. В 1101 г. он выступил в первый из своих походов на шателенов-тиранов — на Бушара де Монморанси, его шурина Матье де Бомона и Дре де Муши, посягнувших на владения Сен-Дени. Замок Муши был в следующем году сожжен, а замок Люзарш, незаконно присвоенный графом Бомона, в тот же период взят приступом. Позже трое побежденных стали верными соратниками Людовика VI; впрочем, их предки бывали при капетингском дворе в течение нескольких поколений. В том же 1102 г. Людовик два месяца воевал с Эблем де Руси, могущественным сеньором, имевшим влияние как на церкви Реймса, так и на церкви Лана и грабившим все эти церкви. Через год-два король вернулся к тому же занятию, вмешавшись в семейную распрю, в которой Тома де Марль оказался противником собственного отца — Ангеррана де Куси, а также Эбля де Руси и других местных сеньоров; тогда Людовик оказал Тома покровительство, о чем позже заставят его пожалеть бесчинства последнего. В 1103 г. настала очередь сеньоров Мен-сюр-Луар, напавших на епископство Орлеанское; подоспел король и сжег их крепость. В тот же период были подчинены также враги соборного капитула Нуайона — рыцари этого города и сеньор Кьерзи-сюр-Уаз, чей замок разрушили. Наконец, в 1107 г. Людовик вступил в Берри, чтобы образумить Гумбальда, сеньора Сент-Севера, вторгшегося в одно из владений Сен-Дени.

Общим для всех или почти для всех этих экспедиций было то, что они предпринимались как реакция на жалобы епископов или аббатов, ставших жертвами грабежей светских сеньоров. Все они закончились победами (не всегда легкими) над этими мелкими тиранами и почти все — установлением прочного мира, какого уже не знали целые поколения французов. Тем самым неуемная энергия короля позволила ему принять эстафету «Божьего мира». Она дала ему возможность также восстановить престиж династии. Одерживая все новые победы, монарх постепенно выделялся из ряда заурядных феодалов, до уровня которых во многих отношениях позволили себя низвести его предки. Наконец, король Франции все более выглядел опорой церкви; это подтвердил в 1107 г. визит папы Пасхалия II — Филипп (отлучение с которого тем временем уже сняли) и его сын оказали папе поддержку в борьбе с императором за инвеституру.

В течение этих лет ученичества будущий король приобщался также к сложной игре, какую вели меж собой знатные роды, владевшие высокими коронными должностями и готовые при малейшем знаке немилости превратиться в более или менее заклятых врагов короны, укрепившись в крепостях вокруг Парижа. Молодой Людовик стал главным звеном комбинации, рассчитанной на то, чтобы сблизить с королевской властью могущественный род Рошфоров и Монлери, обеспечив короне контроль над донжоном Монлери — важным стратегическим пунктом на дороге из Парижа в Орлеан, принесшим немало забот Филиппу I. Людовик обручился с Люсьенной, дочерью Ги Рыжего, графа Рошфора и сенешаля королевства, тогда как его единокровный брат Филипп Мантский женился на Елизавете, наследнице Монлери. Осуществлению этого замысла мешали внутренние раздоры в клане, и Гарланды, другой придворный род, бывший тогда в полной силе, при помощи интриг сорвали его. Когда на соборе в Труа в 1107 г. Людовик объявил о разрыве помолвки с Люсьенной, Рошфоры начали открытую войну с королевской властью, вступив в союз с Тибо IV, графом Блуаским. Их поражение стало началом упадка их рода — у них отняли должность сенешаля, а также ряд имений, Гарланды же на двадцать лет обеспечили себе первенство при дворе.

Королевское управление: методы и персонал

Персонал, его происхождение и распределение полномочий

Рассказ об интригах, в которые впутали Людовика, прежде чем он получил доступ к власти, уже создает представление о тогдашнем дворе: сравнительно узкий круг, состоявший из семейств, для которых служба королю — и выгоды, какие она приносила, — была традиционной и которые боролись между собой за важные должности, рассчитывая приобрести могущество. Покинутые высшей знатью, которая вела самостоятельную жизнь в своих больших фьефах, Генрих I и Филипп I окружили себя церковниками и «верными», каких нашли в своем домене и которые построили успех своих родов на фундаменте королевской службы. Епископы и аббаты, все более поглощенные выполнением пастырских обязанностей, уже лишь время от времени появлялись при дворе, где только некоторые из них — Ив Шартрский, Сугерий — еще сохраняли реальное влияние. Что касается «верных»-мирян, то их потомки образовали в начале XII в. сильную аристократию, владевшую многочисленными замками в окрестностях Парижа. Некоторые даже приняли графские титулы и благодаря нескольким бракам породнились со своими повелителями. Среди этих родов во времена Людовика VI еще различали две группы, стоявшие в обществе на разном уровне: первая происходила от сеньоров-шателенов, вошедших в состав двора во второй трети XI в., таких как Монморанси, Бомоны, Монлери-Рошфоры, Монфоры; вторая состояла из простых городских рыцарей, взятых королем на службу только в конце XI в.: Гарланды, Ле Бутелье де Санлисы, еще одно семейство из Санлиса, поставлявшее королю казначеев, потомки которого станут графами Клермонскими… Но высшие придворные должности (сенешаля, коннетабля, казначея, кравчего) отныне могли принадлежать представителям обеих групп, и те старались передать их по наследству, а также добиться должности канцлера, которую мог исполнять только клирик.

Среди этих пяти высших должностей намного важней других была тогда должность сенешаля: ее обладатель осуществлял военное командование, участвовал в отправлении суда и в контроле над деятельностью прево, несколько напоминал майордома. Но эти функции начали строго определять только с 1128 г., а до тех пор, да в немалой мере и позже, сенешаль обладал вполне реальной властью, но ее пределы были размыты. Полномочия других чиновников были еще менее определенными и во многом пересекались — то одному, то другому король поручал как проводить судебные процессы, так и управлять доменами, а войсками командовали они все. Впрочем, бывало, что и люди, не принадлежавшие к этой маленькой группе, выполняли аналогичные функции и оказывали на монарха влияние, оценить которое нам очень трудно. Во всяком случае, вполне ясно одно: титулы пяти высших сановников давали им доступ к королю, бесспорную власть, престиж, соблазнительные возможности войти в состав высшей знати и доходы (дозволенные или нет), чрезмерность которых хором осуждали все хронисты времен Людовика VI.

Для этих прочно устроившихся людей верность королю уже не разумелась сама собой. Они, как и многие вассалы любого уровня в то время, были склонны считать, что она обусловлена преимуществами, какие они из нее извлекают. Как только король прекращал оказывать им милости, они примыкали к когорте непокорных шателенов-грабителей, для подчинения которых Людовику придется немало потрудиться, и без колебаний вступали в союзы с врагами — англичанами или шампанцами. Тем не менее, если не считать этих эксцессов, они неизменно составляли сравнительно однородную среду и жили, ежедневно общаясь с королем. Коль скоро вельможи избегали двора, то давала советы королю и принимала решения вместе с ним почти всегда одна и та же группа, каким бы словом ни называли ее собрания — palatium, curia, consilium.

К этим влиятельным родам тяготел целый мирок соратников — тех, кого называли либо рыцарями короля, либо его familia. Они образовали крохотную постоянную армию и поставляли чиновников второго ряда — камергеров, виночерпиев и маршалов, а также многочисленных клириков, выполнявших обязанности духовников и нотариев. Гвиберт Ножанский клеймит их за «низкое происхождение». Действительно, среди них было много городских рыцарей, выходцев из Этампа, Орлеана, Шалона-на-Марне либо из Парижа, как наставник Людовика VI. То есть по происхождению они не отличались от Гарландов или Ле Бутелье де Санлисов. Поскольку их привлекли к придворной службе позже либо они оказались менее ловкими, чем последние, они не обеспечили своим родам столь же блестящей карьеры. Но при Людовике VII и даже при Филиппе Августе мы встретим не одного из потомков рыцарей или камергеров Людовика VI.

Времена Гарландов (1109–1127)

В последние годы царствования Филиппа I при дворе доминировали три рода — Рошфоры, Санлисы и Гарланды. Об изгнании первых здесь уже говорилось. Вторые, отодвинутые в тень на время господства Гарландов, потом вновь добились должности кравчего, которую с 1108 по 1112 г. занимал Ги де Ла Тур де Санлис. Реальной властью в течение большей части царствования обладали четверо братьев Гарландов. Они начали усиливаться, еще когда Людовик VI был соправителем отца, и завершили подъем после падения дома Рошфоров — благодаря верности молодому королю и услугам, какие оказали ему в трудный период начала царствования. Ансо де Гарланд наследовал пост сенешаля после ранней смерти пятого брата; ему пришлось вернуть эту должность ее прежнему обладателю, Ги Рыжему, когда тот вернулся из крестового похода, а последний сумел передать ее по наследству сыну, Гуго де Креси. Но Ансо вернул себе этот пост во время опалы Рошфоров в 1107 г. и был главнокомандующим армией десять лет, пока не погиб в бою от руки самого Гуго дю Пюизе, ворвавшись в его логово в 1118 г. Тогда ему наследовал брат Гильом; он и командовал армией в следующем году при Бремюле, но в 1120 г. умер. Что касается Жильбера, он с 1112 г. стал кравчим. Самым влиятельным был Этьен, единственный клирик из пяти братьев; канцлер с 1106 г., он обладал такой властью, что некоторые хронисты называют его майордомом (даже если другие, хуже знавшие соотношение сил, не используют это слово). По смерти Гильома он получил и должность сенешаля, чему современники с полным основанием изумились: ведь этот пост предполагал командование армией, что совсем не подобало духовному лицу, и никогда прежде не передавался человеку, уже занимающему пост канцлера. Бесчисленных злоупотреблений властью и должностных нарушений, в которых был повинен Этьен, его алчности до прибыльных церковных бенефициев оказалось недостаточно, чтобы король утратил к нему доверие, как ни старались Бернард Клервоский, королева и многие прелаты, приверженные церковной реформе.

Эпизод, приведший к падению Гарландов, выявляет самую грозную опасность для королевской власти в то время — укреплявшуюся тенденцию передавать должности по наследству. В 1127 г. Амори IV де Монфор, граф Эвре, женился на племяннице Этьена де Гарланда; очень похоже, что в связи с этим последний обещал, что тот наследует пост сенешаля. Эрик Бурназель утверждает, что такая комбинация не понравилась королю, и напоминает, что Амори, вероятно, не был подходящей кандидатурой для того, чтобы командовать капетингской армией, так как в начале царствования принимал участие в заговоре Филиппа Мантского; но ведь с тех пор Амори уже неоднократно доказывал свою верность, воюя с Генрихом I. Резкую реакцию Людовика VI вызвало скорей опасение, как бы передача высших должностей по наследству, уже более или менее регулярно практиковавшаяся в семьях обладателей этих должностей, не вышла из-под его контроля полностью и не привела к быстрой феодализации постов, сделав невозможным какое-либо управление страной. Поэтому после долгого мятежа Этьена в качестве платы за примирение от него потребуют именно отказа от всяких попыток передать должность сенешаля по наследству.

Хронисты странным образом не склонны распространяться об опале Гарландов. Тем не менее ход событий можно восстановить: в промежутке между августом и декабрем 1127 г. или, может быть, в первые месяцы 1128 г. Этьен был смещен с обеих своих должностей, Жильбер — со своей, и оба удалены от двора; их владения конфисковали, а дома в Париже снесли. Должности канцлера и кравчего немедленно обрели новых владельцев, а должность сенешаля, более опасная, оставалась вакантной четыре года, пока не была отдана Раулю де Вермандуа, двоюродному брату короля. Это было первым проявлением политики, которая в последующие царствования войдет в систему; те из высших должностей, что больше всего мешали королевской власти, надолго будут оставаться вакантными, и придворные кланы перестанут соперничать за обладание ими и передачу их по наследству.

Удаление от двора Гарландов привело к трехлетней войне: они, втянув в свой мятеж Амори де Монфора, вступили в союз с Генрихом I и Тибо IV, всегда готовыми дать приют недовольным; королю ничего не оставалось, кроме как преследовать их по замкам, как он уже делал в отношении стольких сеньоров. Кульминацией войны стала осада замка Ливри-ан-Бри, где укрепились мятежники. Рауль де Вермандуа, главный соратник короля в этой серии операций, потерял там глаз, и сам Людовик VI был ранен в ногу арбалетным болтом. Взятый штурмом, замок был разрушен в период с 1128 по 1130 г. Этьен покорился, вернулся в милость благодаря великодушию королевы (между апрелем 1129 г. и 1131 г.) и даже в 1132 г. получил обратно пост канцлера. Амори продолжил борьбу — несомненно, до 1132 г. Не восстановив прежнего могущества, Этьен до самой смерти Людовика VI все же пользовался некоторым влиянием. Подозрений в соучастии, павших на него в 1133 г. после убийства двух клириков-реформаторов, оказалось недостаточно, чтобы сместить его с занимаемого поста, хотя враги и яростно добивались этого.

Влияние Сугерия и Рауля де Вермандуа (1127–1137)

Отныне король прислушивался к советам двух людей: Рауля де Вермандуа и Сугерия. Правда, некоторые считают, что этот период был, наоборот, стадией утраты политического влияния Сугерия, якобы проявившего излишнюю симпатию к Этьену де Гарланду; но это представляется не слишком вероятным. И отношения между Раулем и Сугерием в описании разных авторов колеблются от доброго согласия до упорной вражды — это следствие расхождения в оценках, неизбежного в ситуации, известной нам только по нескольким фразам хронистов и нескольким упоминаниям в официальных актах. В тот период как будто ничто не предвещало ссоры, которая вспыхнет между этими двумя людьми после смерти Людовика VI. Тем не менее ясно, что их характеры, дарования и политические замыслы сильно различались или, если угодно, взаимно дополняли друг друга.

Авторитет, приобретенный Раулем в последнее десятилетие царствования, несомненен: двоюродный брат короля, он был выше соперничества сановников, отравившего предыдущий период, и многократно доказал свою верность. Доблестный воин, он помогал королю и замещал его, почти утратившего подвижность из-за ожирения, при руководстве военными операциями. Титул сенешаля он носил с 1132 г„но обязанности его исполнял с 1129 г. — ведь в большинстве королевских грамот его имя стоит рядом с именами остальных четырех высших сановников. Сугерий уточняет, что именно по инициативе Рауля был предпринят последний и решающий поход на Тома де Марля в 1130 г. и что это Рауль нанес смертельный удар мечом старому разбойнику. Род Вермандуа питал давнюю ненависть к роду Куси, своим соседям. Оба рода несколько лет назад боролись за графство Амьен, и как раз Тома тогда убил Анри, брата Рауля. Впрочем, мы увидим, что у короля были и другие основания для вмешательства. Доминик Бартелеми интерпретирует войну 1130 г. как поход коалиции королевской армии и отрядов графства Вермандуа (а не как королевскую экспедицию, в которой Рауль участвовал как сенешаль) и особо отмечает фактор личной мести в жесте Рауля, который прикончил раненого и пленного Тома. Парадокс линьяжной политики: через два года, после безрезультатного королевского похода на сына Тома, Ангеррана де Куси, Рауль отдал последнему свою племянницу в залог заключенного тогда мира. Можно также полагать, что Рауль убедил короля возобновить и продолжать, часто прибегая к особой жестокости, войну с Тибо IV Блуаским (1127–1135). Сосед последнего в Шампани, Рауль женился на племяннице Тибо, но, похоже, не слишком его любил; тем не менее, как и с Сугерием, открытая вражда между ними начнется только после 1137 г.

Что касается Сугерия, то советы, какие он давал Людовику VI, имели совсем противоположную направленность: защищать слабых, поддерживать прелатов-реформаторов, сохранять доброе согласие с Римом (иллюстрацией этого согласия, в частности, может служить долгий визит Иннокентия II в 1130 г., в котором Сугерий сопровождал папу, после того как тот был признан королем и высшими сановниками французской церкви). Последним из важнейших вопросов, которые занимали Сугерия как политика, было примирение с Шампанью. Ведь он поддерживал наилучшие отношения с графом Тибо и всячески желал в принципе покончить с вооруженной борьбой, какую столь давно вели оба государства. После восьми лет почти непрерывной войны он в 1135 г. добился удовлетворения этого желания, потому что Людовик VI был тяжело болен и хотел оставить сыну мирное королевство. Со своей стороны, Тибо, привлеченный перспективами, какие открывала ему возможность наследовать Англию, поспешил прекратить враждебные действия. Примирение было полным: Тибо вновь занял при дворе свою должность графа дворца, и Рауль де Вермандуа даже назначил его воспитателем Людовика VII.

Таким образом, в том, что касается баланса влияний при дворе, царствование Людовика VI закончилось совсем в другой тональности, чем началось. Накал борьбы между кланами придворных сановников, близкими к беспокойной знати Иль-де-Франса и озабоченными тем, чтобы обеспечить себе лучшие места и передать их наследникам, в результате падения Гарландов и последующей войны несколько ослаб. Эти семьи по-прежнему присутствовали при дворе и останутся там надолго; но очень похоже, что на решения короля теперь прежде всего влияли мнения двух людей, не принадлежавших к этому кругу. Их взгляды во многом расходились, но за ними следует признать масштаб, какого не имели планы советников времен начала царствования, не видевших дальше границ королевского домена; после 1137 г. эти взгляды получили полную возможность для распространения.

Королевский домен: усмирение домена, коммунальное движение, трансформации крестьянского общества

Усмирение домена

Всю жизнь Людовик VI вел начатую в юности борьбу за восстановление власти над бесчисленными шателенами, которые при его предшественниках вышли из-под королевского контроля, построив крепости либо присвоив те, которые доверили им сами короли. Однако походы происходили все реже, по мере того как король тяжелел физически и, главное, возрождался порядок: сыну Людовик VI оставил почти усмиренный домен. Предпринимая эту ожесточенную борьбу, от которой зависело сохранение королевской власти, французский король поступил точно так же, как в таких случаях поступали его крупные вассалы. В тот же период граф Фландрский, граф Анжуйский или герцог Нормандский, если не упоминать других, вели совершенно аналогичные войны с собственными вассалами. Всеобщая самостоятельность шателенов зиждилась на том, что множились землебитные и деревянные крепости, которые легко было строить и чинить, что королевские полномочия оказались раздробленными, доставшись даже сеньорам отдельных деревень, и что сформировался феодальный обычай, допускавший почти полную независимость вассалов — им безусловно дозволялось оказывать сопротивление сеньору. Ведь дело замирения, каким занимался Людовик VI, хоть по прошествии времени и выглядит первым актом собирания территории королевства, в его время было не более чем одним из предприятий по возвращению своей власти, какие обычно организовывали территориальные князья. Его старания, более или менее скоро увенчавшиеся успехом, привели к тому, что первый феодальный век сменился вторым, «сеньориальный строй» (или, если угодно, «феодальная анархия») — монархическим. Тем не менее в действиях Людовика VI больше всего поражает воображение не этот аспект реорганизации власти, а восстановление мира, борьба с несправедливостью и произволом (закрепленными обычаем или нет), какие были характерны для властвования независимых шателенов. В этом смысле король — как и другие территориальные князья — стал прямым продолжателем дела «Божьего мира», наконец выполнив его программу, провозглашенную полтора века назад.

Тома де Марль

Самыми знаменитыми из непокорных шателенов были Тома де Марль и Гуго дю Пюизе. На их сопротивлении королю Сугерий, наш главный источник информации о походах Людовика VI, останавливается подробней всего. И в коллективной памяти по-настоящему остались только эти «сеньоры-разбойники». Тома де Марль, родившийся в 1080 г., наследовал сеньорам Куси, Марля и Ла-Фер, имевшим немало владений в области Лана. У него были общие черты со многими современниками, принадлежавшими к той же социальной группе: он принял участие (как блестящий воин) в Первом крестовом походе, он сумел расширить свою вотчину за счет выгодных браков (в его случае — не менее трех), и он тиранил всех, кто не мог защититься: крестьян, служителей церкви и купцов, вымогая у них как можно больше денег, земель и услуг. Этот «железный закон» сеньориальной системы, которая могла существовать, только оказывая безжалостное давление на тех, кого эксплуатировала, в большой степени объясняет, почему происходили грабежи и злоупотребления властью, с которыми боролись Людовик VI и территориальные князья его времени. Тем не менее жестокости, которые Тома де Марль совершал с удовольствием, выделяют его из ряда прочих шателенов: подробно расписанные Сугерием и Гвибертом Ножанским, они создают «фоторобот» сеньора-злодея и оправдывают действия короля и церкви против него. Они же побудили в 1101 г. сплотиться против него соседей и даже родственников; бежав из своего осажденного замка, он сумел получить помощь от Людовика VI, который его спас. После десяти лет новых бесчинств он воспользовался волнениями в Лане, чтобы добиться выгод и пополнения клиентелы за счет всех конфликтующих сторон. Он отказался возглавить повстанцев, но дал убежище убийцам епископа, своего родственника (впрочем, лидеры противной группировки тоже приходились ему родней), принял участие в разграблении города и велел убить архидиакона, тоже родственника. Это было уже слишком: собрание епископов официально осудило его и призвало короля вмешаться. Состоялся настоящий крестовый поход, в результате которого в 1115 г. Тома в лишился двух замков и был вынужден компенсировать ущерб своим жертвам; но он остался на свободе и продолжал грабежи и насилия до самого 1130 г. В этом году новое королевское вмешательство стало неизбежным, так как сир де Марль захватил в плен купцов, которых король снабдил охранной грамотой. К тому же он убил Анри де Вермандуа — двоюродного брата Людовика VI и родного брата королевского сенешаля. Смертельно раненный последним и взятый в плен, Тома испустил дух, не покаявшись и не согласившись освободить купцов, которых удерживал. Через два года королю пришлось провести последний поход, чтобы покончить с наследниками Тома, но захватить их замки так и не удалось.

Гуго дю Пюизе

Что касается Гуго III дю Пюизе, то еще его дед Гуго I нанес в 1078 г. поражение королевской армии. Замок Ле-Пюизе, поднимавшийся на границе Шартрской и Орлеанской областей, недалеко от дороги из Парижа в Орлеан, когда-то был королевской крепостью, но о вассальной связи этого рода с короной прочно забыли. Не довольствуясь неистовым грабежом церковных земель, Гуго напал на владения графа Тибо IV Блуаского, которому приходился вассалом за виконтство Шартр. Жалоба графа королю, к которой добавились жалобы епископов Шартрского и Орлеанского и аббата Сен-Дени (у которого в тех местах были обширные владения), вынудила Людовика в 1111 г. вмешаться. Вызванный, чтобы оправдаться, Гуго не явился. Король устроил поход: замок Гуго был взят приступом и разрушен. Сугерий, одно из главных действующих лиц этой истории, оставил подробный рассказ о ней. Гуго, взятый в плен, а потом освобожденный, вступил в союз с Тибо и восстановил свой замок; последний выстоял против нового штурма, но не выдержал блокады, несмотря на помощь английского короля (1112 г.), и снова был разрушен. Людовику VI пришлось выйти в поход в третий раз в 1118 г., и крепость снова была осаждена и снесена после штурма, в ходе которого расстался с жизнью сенешаль Ансо де Гарланд. Умер Гуго в Святой земле в 1132 г.

Война с Монлери-Рошфорами и другие военные операции Людовика VI

Род Монлери-Рошфоров был третьим из главных противников Людовика, мешавших ему замирить домен. Они владели целым ансамблем крепостей, контролировавших большие маршруты к югу от Сены: это были замки Монлери, Гомец, Рошфор-ан-Ивелин, Креси-ан-Бри, Бре-сюр-Сен, Гурне. Этот род — наглядный пример больших сеньориальных семейств Иль-де-Франса, представители которых в XI в. бывали при королевском дворе, но которые сохраняли территориальную независимость. После стадии, на которой в начале века Филипп I и его сын попытались привязать этот род к себе, расставание Людовика с Люсьенной де Рошфор ознаменовало начало периода почти непрестанной вражды, порой сопряженной с боевыми действиями. Людовик воспользовался внутренними распрями в семействе: Гуго де Креси часто конфликтовал с двоюродным братом Милоном де Бре и его единоутробным братом Эдом де Корбейем. После десяти лет борьбы дом Монлери-Рошфоров угас, когда Гуго де Креси собственными руками задушил Милона де Бре. Осуждение оказалось настолько всеобщим, что Гуго, осажденный королем в замке Гомец, спас себе жизнь только тем, что удалился в Клюни в 1118 г.

Было и еще много походов Людовика VI на сеньоров-беззаконников, которые описаны Сугерием и другими хронистами или же упоминаются в хартиях. За особо интенсивным периодом, предшествовавшим его коронации, последовал ряд операций в Вексене: он покарал нескольких сторонников английского короля во время войны с последним, отбил в 1109 г. Мант у единокровного брата Филиппа и захватил в 1110 г. Мелан, граф которого в отместку совершил набег на Париж в отсутствие короля. Последний воевал и в Гатине, другой пограничной области: виконт Гатине покорился и был вынужден в 1112 г. продать свои замки, тогда как крепость, которой в Шато-Ренар владел Тибо Блуаский, в 1124 г. разрушили. Целью его последней кампании в 1135 г. стал находившийся южней Сен-Бриссон-сюр-Луар близ Жьена.

Важность замирения домена

Борьба Людовика VI с сеньорами королевского домена, похоже, шла не на основе целостной стратегии, а под диктовку обстоятельств. Скромная по географическому размаху, она была почти ничтожной с точки зрения целей и средств: отряды в несколько десятков, в лучшем случае в двести-триста всадников нападали на башни, чаще всего деревянные, которые владелец отстраивал, как только королевская армия удалялась. И сколько бы энергии ни тратил король, ему даже не удалось ощутимо расширить домен, как это сделал его отец. Впрочем, ряд примеров показывает, что многие роды, с которыми он воевал, далеко не были его непримиримыми врагами, — не один из них регулярно посылал своих представителей ко двору в прошлом веке, некоторые еще служили ему, когда с ним не ссорились, а многие из замков, которые он брал приступом, когда-то принадлежали первым Капетингам, позволившим их у себя отобрать. В большинстве «сеньоры-разбойники» были хорошо знакомы королю, приходились более или менее близкой родней его чиновникам, а их «разбой» в отношении церквей или купцов объяснялся просто радикальным представлением об автономии вассалов по отношению к сеньору, отчаянными усилиями приспособиться к монетной экономике и очень индивидуальными взглядами на поддержание порядка (см. карта 7).

Какими бы заурядными ни были его операции и узкими — горизонты, деятельность Людовика VI в своем домене имела фундаментальную важность для возрождения королевской власти и вполне заслуживает славной памяти, какую о ней сохранило потомство. Именно на базе этой объединенной и замиренной территории с восстановленными коммуникациями, с экономикой, избавленной от грабежей и произвольных поборов, Филипп Август сможет вести свою завоевательную политику. Не менее важными, хоть не более очевидными, были и экономические результаты этой деятельности.

Главные дороги, пересекавшие домен (в Орлеан, на Луару и в долину Роны, в направлении Уазы, Эны и Шампани, во Фландрию), попали под королевский контроль как раз в период, когда крупная торговля пошла на подъем и когда территориальные князья — во главе с графами Шампанскими и Фландрскими — проводили выгодную торговую политику на основе покровительства купцам. Наконец, действия Людовика VI, предпринятые с благородными намерениями — защиты мира и правого дела, покровительства слабым и церкви, — и осуществленные с блеском, внесли значительный вклад в создание того образа королевской власти Капетингов, к какому с тех времен она стремилась, и вполне могли снискать одобрение духовенства, поддержку со стороны купцов и крестьян.

Становление коммун. Трансформации крестьянского общества

На царствование Людовика Толстого пришелся пик борьбы за свободу, нашедший особенное выражение в движении за коммуну, с последней трети прошлого века ширившемся в городах, особенно на севере и северо-востоке королевства. Король не мог оставаться равнодушным к этому массовому движению, менявшему политический и социальный баланс в богатейших центрах его государства. Поэтому ему пришлось вмешаться в дела около десятка городов, принадлежавших ему или подлежавших юрисдикции епископа или аббата, зависимого от него; в чем именно заключалось данное вмешательство, можно выяснить только путем скрупулезного анализа.

Ланская коммуна

Восстание в Лане (наряду с событиями в Брюгге 1127 г.) благодаря обстоятельному рассказу, оставленному Гвибертом Ножанским, стало одним из самых известных потрясений, какие произошли в городах королевства в те времена. Тонкие наблюдения Гвиберта в сочетании с не менее проницательным анализом Доминика Бартелеми позволяют лучше понять, насколько сложными бывали ситуации, в которых рождались коммуны и из которых в огромном большинстве прочих случаев мы можем разглядеть лишь отдельные элементы. Даном, старинной резиденцией королей, городом, богатевшим за счет эксплуатации пригородной сельской местности и продажи вина на Север, управляли одновременно епископ и королевский прево. В начале царствования Людовика VI епископом был Годрик, бывший капеллан английского короля, родственник Тома де Марля, проявлявший особую невосприимчивость к григорианским идеям, жесткий и хищный как правитель. Первую из двух влиятельных групп в городе можно определить, как proceres urbis [городскую знать (лат.)], а вторую — как burgenses [горожан (ср.-в. лат.)] или cives [граждан (лат.)]. Первые представляли собой феодальную знать, по преимуществу сельского происхождения; они были вассалами епископа либо связаны с ним корыстными отношениями, а их жилища сосредотачивались внутри пояса городских валов, вокруг собора; эта среда была аналогична среде рыцарей из Санлиса, Орлеана или Этампа, каких мы встречали в королевском окружении. Вторые к знати не относились; они были слабо интегрированы в феодальную систему, а некоторые находились в более скромной (но иногда выгодной) личной зависимости типа министериальной; вероятно, они разбогатели на торговле и ростовщичестве, а жили чаще всего в «бурге» вне городских стен, принадлежавшем большому королевскому аббатству Сен-Жан.

Кровопролитное восстание горожан ненароком вызвали ссоры между знатными аристократическими родами. В январе 1110 г. убили дворянина Жерара де Кьерзи, который был вассалом аббатства Сен-Жан и, значит, связан с burgenses и королевским прево; месть за убийство коснулась в той или иной форме Тома де Марля и епископа, заподозренных в соучастии, а также многих групп жителей, связанных с той или иной кликой. Горожане, которых встревожили беспорядки и которые устали от чрезмерных фискальных требований Годрика, сформировали сообщество (communia), окружение же епископа в его отсутствие, а по возвращении и он сам согласились — за деньги — это сообщество признать. В 1111 г. члены сообщества добились сокращения налогов и прекращения фискального произвола. Король утвердил эту хартию. На Пасху 1112 г. его визит в Лан стал завязкой драмы: Годрик попытался воспользоваться его присутствием, чтобы упразднить коммуну, получив за золото согласие короля; коммунары набавили цену, предложив четыреста ливров; епископ взял верх, дав семьсот. Король их взял, упразднил коммуну и немедленно уехал. На следующий день епископ принялся выбивать из самих жителей деньги, которые ему пришлось заплатить королю. 25 апреля 1112 г. вспыхнуло восстание; в епископский дворец ворвались, Годрика, спрятавшегося в бочке, убили вместе с несколькими вассалами, жилища которых разгромили; собор сожгли. Последовал период анархии; многие бюргеры покинули город, и окрестные крестьяне воспользовались возможностью пограбить его. Тома де Марль, которого настойчиво просили возглавить мятежников, отказался и стал лавировать между лагерями, пытаясь усилить свое влияние, как делал и его отец, Ангерран де Куси. К 1114 г. восставшие, похоже, ослабли: 29 августа во время освящения восстановленного собора архиепископ Реймсский мог читать проповедь на тему повиновения вышестоящим и поносить коммуны. В марте-апреле 1115 г. королевская армия, преследовавшая Тома де Марля, воспользовалась прохождением близ Лана, чтобы вступить в город, который не оказал сопротивления, и сурово наказать бывших инсургентов. В 1128 г. король вернул Лану вольность, назвав эту акцию «установлением мира». Сообщество, в следующем году включившее в себя четыре ближайших деревни, возглавили мэр и присяжные, которые, похоже, к тому времени уже выполняли свои обязанности; были уточнены фискальные и судебные обязанности сообщества в отношении короны; его членов освободили от сервильных повинностей, предоставили собственной юрисдикции и обязали платить фиксированную талью; определили их отношения со знатью и клириками; были оговорены права короля, епископа и других сеньоров; наконец, всех жителей, совершивших преступления во время смут, помиловали, кроме тринадцати человек.

Другие примеры вмешательства Людовика VI в коммунальное движение

Наша информированность о ланском событии имеет совершенно исключительный характер: остальные коммунальные движения того времени остаются для нас очень малоизвестными. В 1108–1110 гг. король утвердил хартию вольности Нуайона по просьбе самого епископа, должно быть, решившегося на это, потому что жителей поддержал шателен. В 1110 г. он даровал вольности городу Манту, только что отбитому у единокровного брата Филиппа, — верность жителей, которым постоянно угрожали англо-нормандцы, надо было поощрить; впрочем, король оставил за собой назначение высшего должностного лица, которым станет его собственный прево. На следующие годы пришлись Ланское восстание и еще два кровопролитных бунта, в Амьене (1113–1117) и в Бове (1114–1115).

События в Амьене очень близки к событиям в Лане по времени и по составу участников — там обнаружился Ангерран де Куси. Но фронт там оказался перевернутым: епископ поддержал коммуну. Вскоре после Ланского восстания, вероятно, в течение 1113 г., жители Амьена добились от епископа хартии вольности, которую король утвердил. Не признали два светских сеньора, деливших с епископом власть над городом, — шателен Адам, комендант городской крепости (Шатийона), и граф Амьенский, которым был не кто иной, как Ангерран де Куси, род которого присвоил себе графское достоинство в ущерб сыновьям Гуго де Вермандуа. Война, вспыхнувшая после этого между обеими сторонами, привела в апреле 1115 г. к вмешательству короля, который вернул графскую власть роду Вермандуа и признал коммуну, но не смог захватить Шатийон. Последний держался еще два года.

В Бове коммуна существовала с конца XI в. и была утверждена Людовиком VI — неизвестно, в каком году. Но в 1114 г. — отметим: одновременно с событиями в Лане и Амьене, — вероятно, когда епископский престол был вакантен, между жителями и соборным капитулом вспыхнул конфликт из-за убийства, в котором, как подозревали, был замешан один из каноников. Король вмешался, хотя капитул ссылался на право самостоятельно судить своих членов; сильно раздраженное население изгнало каноников и разграбило их жилища. В следующем году король еще раз вступился за жителей, теперь в связи со злоупотреблениями судебной властью со стороны шателена города.

Король ратифицировал также хартию, предоставленную аббатами Корби и Сен-Рикье жителям своих городов (1123–1126), хотя во втором случае был вынужден пресечь чрезмерные проявления независимости со стороны коммунаров. Он также учредил коммуну в епископальном городе Суассоне (вероятно, после 1116 г.), но, как и в Сен-Рикье, впоследствии, в 1136 г., должен был напомнить жителям о границах, поставленных их свободе. Тем не менее эти привилегии были распространены на шесть деревень в окрестностях. Людовик VI даровал хартию также Дре (точная дата неизвестна), а в 1128 г. утвердил коммуну в Шелле.

Наконец, во Фландрии Людовик VI во время похода 1127 г. утвердил хартии, великодушно, впервые или заново, дарованные Вильгельмом Клитоном Сент-Омеру и Брюгге в обмен на их подчинение — щедрота бесполезная и забытая со следующего года из-за оплошностей, допущенных новым графом. Но Тьерри Эльзасский, обязанный победой городам, в свою очередь должен был признать их коммуны; так зародилась автономия больших фламандских городов, выросшая, впрочем, из давней графской милости. Французский король на этот ход событий не имел никакого влияния.

Существовала ли королевская политика в отношении городов?

Заметно, что трудно сказать, была ли у Людовика Толстого политическая концепция отношения к такому важному новшеству, как коммуны, и еще трудней — в чем эта концепция состояла. Историки иногда пытались прояснить, как менялось его отношение к коммунам, датируя 1120-ми гг. охлаждение после того, как он несколько раз выказал последним милость. Во всяком случае, можно отбросить расхожее представление, будто он их поддерживал как подходящих союзников в борьбе с непокорными феодалами. Пример Амьена и некоторые аспекты примеров Бове и Манта такому представлению соответствуют, но, анализируя ситуацию в Лане, мы уже убедились, насколько социальная реальность и соотношение сил были сложней и богаче оттенками, чем просто противостояние «бюргеров» и «феодалов». Из роли ополчения — кстати, скорей сельского, чем городского, — в штурме Ле-Пюизе, которое так восхвалял Сугерий, не следует делать общих выводов. Лучше вычленить некоторые факторы, влиявшие на мнения короля в этой сфере; во-первых, любовь к деньгам, которая не раз предопределяла его позицию. Во-вторых, стремление к порядку, которое в зависимости от конкретного случая могло побудить его выступить как на стороне коммун (ведь они в принципе были институтами для защиты мира и порядка), так и против них (ведь их сопротивление установленным властям на деле иногда приводило к беспорядкам). Наконец, влияние клириков, которые чаще всего, но не всегда, настраивали его против коммун. Каждому известна формулировка Гвиберта Ножанского: «коммуна — новое и отвратительное слово» (или, точней, «новый и отвратительный смысл этого слова»), вставшая в ряд лапидарных оценок того же рода, первую из которых сделал Ив Шартрский. В целом и по многим причинам высшее духовенство скорей осуждало коммунальное движение, и его антипатия, конечно, сказывалась на настроениях короля.

Остается последний нюанс: очень похоже, что король предоставлял городам, не принадлежавшим ему непосредственно, более обширную автономию чем своим собственным. Мы уже видели проявление такой осторожности в отношении Манта, ее можно обнаружить и в предоставлении привилегий четырем большим королевским городам: Парижу, Орлеану, Этампу и Буржу, а также Компьеню. Что касается Парижа, то речь идет о привилегии, дарованной в 1121 г. «ганзе речных купцов», то есть объединению купцов, торговавших на Сене. Этот текст был очень важным для парижских купцов, ознаменовав начало их господства над городом; но его содержание было чисто коммерческим. Тексты для прочих городов, насколько они известны, в большей степени затрагивают личные свободы и налоговые вопросы, но ни о какой автономии коммунального типа в них речи нет. Однако хроника монастыря Мориньи — важный источник по истории царствования — сообщает, что и королю пришлось столкнуться с возмущением в Этампе из-за одного судебного дела. Но можно сказать, что в целом коммунальный феномен не имел никакого отношения к действиям Людовика VI в его домене.

Король и трансформации крестьянского общества

Сохранилось немало актов Людовика, касающихся положения крестьян, которые жили на его землях и на церковных. Его интерес был вполне под стать переменам, происходившим в тот период в деревне: повинности по отношению к сеньору, повсюду претерпевали кодификацию и во многих случаях становились легче (неизбежным следствием письменной фиксации было прекращение или уменьшение произвола). С другой стороны, демографический рост побуждал сеньоров проявлять инициативу, и они создавали новые деревни, также снабжая их писаными кутюмами. Король тоже демонстрировал активность, соответствовавшую его роли крупного землевладельца и опекуна церковных имений, но нельзя сказать — как иногда делали историки, — что он был особо либеральным сеньором, склонным к освобождению сервов. Ведь многие из этих актов подтверждают его права на владение сервами, на которых претендовали другие сеньоры, или посвящены разделу детей, рожденных от браков между сервами из разных сеньорий. Случаев освобождения отдельных людей немного, но к ним надо прибавить десяток актов, улучшавших положение сервов, которые принадлежали церковным сеньорам.

Тексты, более всего заинтересовавшие историков, говорят о коллективных улучшениях статуса свободных крестьян, которые жили или приглашались жить в королевских деревнях (семь случаев) или церковных (тридцать случаев); к этим текстам следует добавить шесть актов о совладении. Часто задача состояла в том, чтобы пресечь неправомерные реквизиции на церковных землях, какие производили соседи — могущественные миряне; тут мы снова выходим на сюжет борьбы с бесчинствами мелких сеньоров. Но в большинстве хартий облегчаются или отменяются повинности перед самим королем (и иногда признается их несправедливость, как и в предыдущей категории); впрочем, это делалось для того, чтобы угодить скорей капитулам и монастырям, чем крестьянам. Однако в очень немногих случаях есть и настоящие хартии вольности, наделявшие деревни очень выгодным статусом; самый известный из этих текстов — хартия для деревни Лор-рис в Гатине (недатированная), по образцу которой после были даны хартии другим сельским общинам. Она предусматривала освобождение от серважа любого человека, который проживет в этой деревне год и один день, свободу покидать свою землю, отмену барщины, дозорной обязанности, чрезвычайных налогов и пошлин на продажу продуктов питания, а также фиксацию очень умеренных сумм в качестве прочих выплат и судебных штрафов. Упоминание охранного пропуска на ярмарку (conduit defoire), выписываемого торговцам, показывает, что мы имеем дело с экономикой, широко открытой для торговли, какая часто встречалась в местностях, щедро наделенных привилегиями. Но надо подчеркнуть, что от этих вольностей еще очень далеко до коммунальной автономии: королевские чиновники полностью сохраняли контроль над деревней, и по-прежнему только они вершили там суд. Хорошо заметно существенное качественное различие между статусом крестьян, даже в самом благоприятном варианте, и статусом жителей коммунальных городов. Лишь десять-двенадцать деревень в окрестностях Лана и Суассона пользовались в то время вольностями, которые можно сравнить с городскими.

В других случаях король приглашал «гостей», обещая им ту землю, которую они расчистят, и ограниченные повинности, но не предоставляя свободы и обязывая жить в этом месте. Самая классическая хартия для таких «гостей» (притом что многое в ней нам остается неясным, как часто бывает с такими текстами) — хартия для Торфу, деревни, основанной ранее 1134 г. на полдороге между Парижем и Этампом. Она иллюстрирует главные аспекты политики Людовика VI, которую продолжит и Людовик VII: участие в широком движении расчистки целины, какое принимали также прочие сеньоры Иль-де-Франса и других мест; привлечение людей с целью усилить королевскую власть и, может быть, ослабить власть враждебных сеньоров из окрестностей; усиление контроля над важными маршрутами и особенно над дорогой, связывающей Париж и Орлеан, безопасность которой была постоянной заботой королевской власти — Бург-ла-Рен и Ле-Марше-Неф-д’Этамп были основаны тоже Людовиком VI, а его преемники добавили к ним другие деревни. Последние — ради большей безопасности этой жизненно важной области, угрозу для которой составляли не менее опасные шателены, чем владетели Ле-Пюизе или Монлери, — получали такие же права, как и деревни, основанные или освобожденные аббатством Сен-Дени (о которых мы хорошо знаем благодаря Сугерию) либо другими аббатствами и капитулами. Тем самым хартии вольности способствовали замирению королевского домена.

Крупные фьефы и Англо-Нормандское королевство

Крупные фьефы

Усиление региональных государств

Королевский домен был не единственным государством, где в первой половине XII в. встала задача консолидации. Территориальные князья в те времена тоже старались одолеть независимость феодалов, парализовавших их власть, и некоторые начали обзаводиться административными структурами, каких еще не имел король. Ведь царствование Людовика VI было периодом, когда региональные государства, могущество и независимость которых придают своеобразие французской политической истории, по-настоящему структурировались. Как ни парадоксально, капетингская монархия в конечном счете извлекла наибольшую выгоду из этих политических перемен, даром что последние очень часто считают единственным негативным фактором, помешавшим Франции достичь национального единства за недолгий срок. На самом деле, как только преемникам Людовика VI удавалось завладеть каким-то из этих больших фьефов с помощью силы или, как они предпочитали, с помощью умелого комбинирования матримониальных и феодальных связей, как их могущество возрастало очень быстро — ведь каждое из маленьких государств, приобретаемых ими, уже представляло собой цельную и эффективную единицу. Следовательно, создание внутренней организации, проводившееся во времена Людовика VI в этих региональных государствах, в итоге оказалось полезным для королевской власти.

Среди этих государств, формирование которых шло полным ходом, постоянные связи с монархией поддерживали только княжества северной половины королевства. Фландрия, Анжу, графства Блуа и Шампань — не говоря уж о могущественной Нормандии — могли в зависимости от обстоятельств становиться сильными партнерами или противниками Капетингов во всех делах. Их отношения с государем имели очень непостоянный характер: вчерашний союзник завтра мог стать врагом, и магнаты начинали войну так же запросто, как и шателены королевского домена, с которыми они при случае вступали в союз. Однако в запутанном клубке, какой представляли собой связи короля с его основными вассалами, можно различить несколько главных нитей.

Король и его вассалы

Константа первая: слабость связей с фьефами, которые не соседствовали с королевским доменом непосредственно. Это утверждение относится к Бретани, тяготевшей к Англо-Нормандскому государству (и официально связанной с ним статьями Жизорского договора 1113 г.), и к герцогству Бургундскому, географически более близкому, но политически как минимум столь же чуждому. Еще в большей степени это можно сказать о южных княжествах, связи с которыми возникали лишь в отдельных эпизодах — таких, как призыв к графу Барселонскому о помощи против Альморавидов, напоминающий о каролингских временах. На Юге доминировали соперничающие графы Тулузские и Барселонские, которые стремились расширить свое владычество от Пиренеев до Альп и не проявляли никакого интереса к событиям на Севере. Герцог Аквитанский, более близкий, оставался очень сдержанным и лишь изредка вступал в прямые контакты с сюзереном; в 1126 г., во время второго похода в Овернь, он был готов к столкновению, но предпочел принести запоздалый оммаж. В конце царствования случилось нечто совершенно неожиданное — Людовику VI предложили женить старшего сына на Алиеноре, наследнице этого герцогства. Этому браку предстояло перекроить всю политическую географию королевства.

Константа вторая: враждебность Тибо IV, графа Блуаского и Шартрского с 1106 г., а потом еще и Шампанского — с 1125 г., под именем Тибо II, когда он наследовал дяде. За исключением двух кратких периодов, когда Тибо приводил свой контингент в королевское войско (1109–1111 и 1124 гг.), он вступал во все коалиции, какие складывались против Людовика VI, — от коалиции Рошфоров в 1107–1108 г. до сторонников дю Пюизе в 1112 г. и Гарландов после 1127 гг., а также неоднократно заключал союз со своим дядей, английским королем. Тем не менее в 1135 г. с примирения между обоими старыми врагами после последней, особо ожесточенной войны началась новая фаза в их отношениях. Это сближение избавило короля от очень неприятной угрозы: ведь государства Тибо теперь сжимали королевский домен с запада и с востока, и его союз с англо-нормандцами грозил бы домену окружением (см. карта 8).

Третий важнейший факт: политический подъем графов Анжуйских. В течение всего XI в. они почти неуклонно расширяли свои территории. После отката в конце века экспансия возобновилась с новой силой, когда в 1110 г. был аннексирован Мэн. Анжуйцы, чьи территориальные амбиции столкнулись с сопротивлением англо-нормандской державы (у которой они яростно оспаривали Мэн), стали для Людовика VI ценными союзниками против этого общего врага. Но брак Жоффруа Красивого и Матильды, наследницы английской короны, в 1127 г. стал предвестником союза обоих государств и переломил ситуацию: начала формироваться грозная «империя Плантагенетов», с которой преемникам Людовика VI придется столкнуться.

Остаются княжества, в дела которых король вмешивался непосредственно. Прежде всего это мелкие государства Центральной Франции, графства Овернь и Невер, сеньория Бурбон, на которые он считал естественным распространить свое влияние, замиряя южные земли домена. Он предпринял два похода на графа Овернского из-за жалобы епископа Клермонского (1122–1126), но настоящего успеха не добился. Операция против Аймона II де Бурбона в 1109 г., похоже, имела более стойкий эффект; наконец, Ниверне населяли королевские «верные», такие как епископ Оксерский или граф Гильом II. Аналогичная ситуация существовала и к северу от королевского домена, в графстве Вермандуа: оно принадлежало графу из рода Капетингов, который к тому же был ближайшим советником короля — своего двоюродного брата.

Тест: фламандское дело

Фландрия была одним из главных феодальных государств, ее экономическое развитие шло полным ходом, урбанизация продвинулась далеко, а ее графы, каждый из которых правил очень недолго, начиная с Роберта II (1093–1111) упорно предпочитали искоренять беспорядки, а не строить новые крепости. Из всех крупных светских вассалов именно со стороны этих графов король мог рассчитывать на самую постоянную поддержку: фламандский отряд регулярно пополнял королевское войско и был многочисленным (притом, что граф был обязан приводить всего двадцать рыцарей), а Роберт II и вслед за ним Балдуин VII нашли в королевских походах смерть (соответственно, в 1111 и в 1119 г.). Однако после заключения в 1120 г. договора между Карлом Добрым и Генрихом I, фламандские войска уже не так часто приходили на королевский зов и больше не воевали против англо-нормандцев, хотя раньше делали это весьма охотно.

Проблема наследования Карлу Доброму, убитому 2 марта 1127 г., стала решающим испытанием, которое позволило оценить власть короля в этом фьефе, как будто наиболее открытом для его влияния. Карл, само восшествие которого на престол не обошлось без затруднений, не оставил наследника, а четкого обычая в этой сфере не существовало. В какой мере король имел возможность навязывать свою волю беспокойной знати и вполне утвердившимся городам, претендовавшим на право самостоятельно избирать нового сеньора? Собрав знать в Аррасе, Людовик сумел добиться от нее согласия признать его кандидата Вильгельма Клитона, сына Роберта Коротконогого — бывшего герцога Нормандского. Вильгельм как креатура Людовика должен был обеспечить ему полную покорность Фландрии. Фактически Людовик управлял сам все время, пока оставался в этой стране с целью покарать убийц. Осажденные в башне, которая примыкала к церкви Святого Донациана в Брюгге (той самой, где они совершили свое преступление), они в конечном счете сдались и 5 мая 1127 г. были сброшены с вершины башни. Но после отъезда короля оплошности Вильгельма Клитона привели к всеобщему восстанию городов, поддержанному частью знати; восставшие обратились к главному сопернику Вильгельма в борьбе за наследство Карла Доброго — Тьерри Эльзасскому, и весной 1128 г. тот взял верх. Только после этого король, которого задержала война, развязанная Гарландами, пришел к Вильгельму на помощь. Слишком поздно, судя по резкому ответу бюргеров Брюгге на предложение вступить в переговоры. Выдвинув Людовику VI обвинение, что он продал графство Вильгельму Клитону, они также отказали ему во всяком праве вмешиваться в избрание графа. Людовик отреагировал вяло — церковными санкциями и скоро снятой осадой Лилля, в котором находился Тьерри. Смерть Вильгельма, смертельно раненного при попытке продолжить борьбу, закрыла вопрос. Королю оставалось лишь признать нового графа.

Королевская власть и автономия княжеств: попытка подвести итог

Фламандский эпизод, очевидно, показал, что король Франции пока далеко не всегда мог напрямую диктовать свою волю жителям больших фьефов. Это был вполне явственный провал попытки усилить королевскую власть над княжествами. То есть с этой точки зрения итоги царствования Людовика VI были весьма скромными. Кроме Фландрии, где все закончилось неудачей, он нигде не вел последовательной политики с целью влиять на крупных феодалов. Его отношения с ними почти полностью исключали понятие «власти» и по преимуществу сводились к союзам, почти не отличавшимся от тех, какие эти феодалы заключали с английским королем. Какой-нибудь Тибо IV Блуаский мог позволить себе почти всю жизнь быть активным врагом короля, и тот, как бы это его ни раздражало, не имел реальных возможностей исправить ситуацию. Тем не менее Жан-Франсуа Лемаринье отмечает, что королевская власть начала укрепляться: это проявлялось как в постоянном присутствии в войске короля некоторых феодальных контингентов, так и в настойчивых требованиях к территориальным князьям принести оммаж. Даже те, кто изначально был не расположен это делать, как герцоги Нормандские и Аквитанские, в конечном счете его принесли, пусть даже «на границе» и за часть своих государств. Наконец, Лемаринье обнаруживает в двух фразах Сугерия зачатки представлений о верховенстве французского короля над королем-герцогом Нормандии. Но надо сказать, что эти признаки укрепления власти остаются очень слабыми и им противоречат другие данные: например, карта адресатов, которым рассылались акты Людовика VI, лишь в самых исключительных случаях не совпадает с пределами королевского домена. И пока что количество территориальных князей, являвшихся ко двору, даже по торжественным случаям, можно было сосчитать по пальцам двух рук. В общем, только призывы в королевское войско имели ощутимое воздействие; конечно, приходили всегда одни и те же контингенты: фламандцы, жители Ниверне и Вермандуа — почти всякий раз, часто прибывали анжуйцы, остальные же не появлялись почти никогда (кроме исключительного случая в июле 1124 г.) — из безразличия, из-за удаленности либо (как герцог Нормандский) из принципа. Во всяком случае, служба нескольких крупных вассалов в войске короля показывает, что его не совсем игнорировали в собственном королевстве. Существовала и другая связь, соединявшая государя с некоторыми территориями за пределами домена, — отношения верности или просто дружбы, какие традиционно поддерживали с короной некоторые епископства и монастыри, соответственно распространяя королевское влияние. В общем, все это подтверждает, что Людовик VI практически не мог перенести свою деятельность за пределы королевского домена. Тем не менее крупные феодалы уважали этого короля, который был не способен на них воздействовать: не надо забывать, что он, как минимум к концу царствования, был богаче и сильней любого из своих вассалов (за исключением, естественно, англо-нормандского короля) и что его престиж значительно возвышал его над ними. Образ действий Людовика Толстого, поистине королевский, показывает, что он сознавал это превосходство.

Англо-нормандское королевство

Англо-нормандское могущество

Английский король, вассал Капетингов за Нормандию, с полным правом может упоминаться в этой главе, посвященной равным ему; к тому же связи между обоими королевствами в тот период неразделимо переплелись с теми связями, какие между собой и со своими сеньорами поддерживали большие фьефы. Франко-английские отношения, интенсивные и сумбурные, во многом становятся непонятными, если изъять их из этого контекста. Тридцать лет — с тех пор как Генрих I отобрал Нормандию у своего брата Роберта Коротконогого в 1106 г., и до смерти Генриха в 1135 г. — вражда между обоими королевствами практически не прекращалась и трижды выливалась в открытую войну. Силы были неравными: Генрих I располагал значительно большими ресурсами в людях и деньгах, чем Людовик VI и мог рассчитывать на союз с Тибо IV Блуаским и многими менее значительными сеньорами королевского домена. Худшей организацией капетингских сил легко объясняются (независимо от той или иной тактической ошибки командования) их поражения в боях. Но у французского короля тоже были дипломатические ресурсы: мы только что видели, что его естественными союзниками против англо-нормандцев были графы Фландрские и Анжуйские. Кроме того, он умел разжигать распри внутри нормандской знати или пользоваться ими, поддерживая Вильгельма Клитона, неудачливого претендента на герцогскую корону, у которого было некоторое количество приверженцев. Наконец, шателены Вексена, пограничной области между обеими державами, которая до Филиппа Августа будет ареной столкновений между ними, делились на два лагеря и довольно часто переходили из одного в другой, но франкофильская тенденция среди них все-таки преобладала. Зная обо всех этих союзах, можно понять, что Людовик VI скорей успешно выдерживал эту конфронтацию.

Почти непрерывная война (1109–1119)

В 1109 г. молодой король оказался лицом к лицу с первой коалицией Генриха, Тибо IV и вассалов, принявших участие в интриге Филиппа Мантского. До 1113 г. он метался от одного противника к другому. Тибо, побежденный при Турне, подчинился и в 1109 г. принял участие в походе на Вексен, а в 1111 г. вновь поменял лагерь и в следующем году разбил королевскую армию при Тури. Сражение при Жизоре и взятие Манта (фьефа изменника Филиппа Мантского) в 1109 г., взятие Мелана в 1110 г., гибель в бою графа Роберта II Фландрского в следующем году — вот самые заметные события этой войны, которая закончилась в марте 1113 г. подписанием Жизорского договора. Людовик должен был признать сюзеренитет Генриха над Бретанью и над Мэном, за который его союзник Фульк Анжуйский был вынужден принести оммаж.

В 1116 г. Людовик, Фульк и Балдуин, граф Фландрский, возобновили военные действия, чтобы поддержать притязания Вильгельма Клитона.

Два года война шла вяло, пока Людовик VI был занят разрешением конфликтов с вассалами. В начале 1118 г. союзники предприняли совместное и победоносное наступление на Генриха I, потерявшего немалые территории как в Вексене, так и в Мэне. Но ситуацию переломило 20 августа 1119 г. — сокрушительное поражение Людовика VI при Бремюле, на реке Андель, всего в двух десятках километров восточнее Руана. Когда король продвигался в глубь вражеской территории, на него неожиданно напала гораздо более многочисленная армия и он счел делом чести вступить в бой. В сражении погибли немногие, но поражение французов было полным. Людовик VI немедленно возобновил наступление, собрав всех бойцов, каких мог; он сжег Иври и осадил Бретей, но не взял этот город. Эта новая неудача привела его в такое бешенство, что он едва не сжег Шартр в отместку графу Тибо, однако настойчивые мольбы городского духовенства заставили его отказаться от этой мысли. К тому же он растерял всех союзников: Балдуин VII Фландрский погиб в бою, Ангерран де Шомон, основной из его «верных» в Вексене, тоже умер, а Фульк Анжуйский заключил мир с Генрихом I. Тогда он попытался добиться, воспользовавшись созывом в Реймсе церковного собора (в конце октября 1119 г.), чтобы Каликст II осудил Генриха и Тибо, но в конечном счете был вынужден довольствоваться посредничеством папы, который в ноябре 1119 г. в Жизоре встретился с английским королем. В следующем году был заключен мир на основе statu quo ante — стороны вернули друг другу замки и пленников, тем не менее Людовик получил от Вильгельма Аделина, сына и наследника Генриха I, оммаж за Нормандию.

Новая политическая ситуация и начало длительного мирного периода

25 ноября того же года Вильгельм Аделин утонул при крушении «Белого корабля», в результате чего у Генриха не осталось прямых наследников мужского пола. Вновь активизировался Вильгельм Клитон и заручился поддержкой Фулька V и двух магнатов — Амори де Монфора и Галерана де Мелана, за которыми потянулась многочисленная знать из Нормандии и Вексена. Осенью 1123 г. Генрих I пошел на них войной и добился от императора Генриха, своего зятя, чтобы тот в свою очередь напал на Францию. Сам он вторгся в Вексен; согласно Сугерию, союзники его отбросили; согласно Ордерику Виталию, он одержал над ними большую победу при Ружемутье (недалеко от Понт-Одемера) в марте 1124 г., причем французский король в этой войне не участвовал. Что касается Генриха V, то он отступил без боя в августе 1124 г., когда узнал, что крупные вассалы отозвались на брошенный Людовиком VI призыв в ост и что в Реймсе собралась внушительная королевская армия. В 1127 г. поражение и смерть Вильгельма Клитона во Фландрии и брак наследницы англо-нормандского государства с наследником анжуйского графства окончательно лишили Людовика VI всякой возможности сколотить коалицию против Генриха I. С тех пор Франция и Англия тридцать лет не воевали между собой. Последние годы царствования были исполнены надежд на прочный мир. Англия, расколотая кризисом наследования, пока более не представляла угрозы, тогда как коалицию, прежде всегда готовую образоваться против нее, раздробили династические перемены в Анжу и Фландрии; Блуаско-Шампанское княжество как будто сближалось с Французским королевством; наконец, Людовик VI подчинил фрондировавших сеньоров, крупных и мелких, которые раньше поддерживали любую агрессию с англо-нормандской и шампанской сторон. Итак, очень многие элементы политической игры в этой северо-западной части Западной Европы поменяли свое положение, но их перестановка еще не завершилась, и в ее результате возникнет опасный сосед Капетингов — государство Плантагенетов.

Церковные дела: французская церковь, папство и борьба за инвеституру

Отношения с французской церковью

В царствование Людовика VI начал складываться союз между капетингской монархией и церковью (как римской, так и французской), созданию которого прежде долго мешали императорское влияние в Риме, а потом личные проблемы Филиппа I и его склонность к симонии. Собственно, этот союз возник еще до смерти Филиппа, когда гот 2 декабря 1104 г. примирился с церковью, а в 1107 г. принял Пасхалия II. Визит папы дал возможность заключить соглашение по вопросу об инвеституре епископов (жгучей проблеме нескольких десятилетий), оказавшееся практичным и прочным.

Король — покровитель и друг церкви

Первая треть XII в., несомненно, стала таким периодом в истории церкви, когда деятельность монахов была наиболее плодотворной. Тогда активно развивались ордены, основанные в конце прошлого века, и повсюду возникали их отделения. Их влияние очень сильно проявлялось в образе жизни, какой усваивало белое духовенство и даже миряне. Король не мог остаться в стороне от этого всеобщего увлечения монастырской жизнью и раздавал все новые привилегии и дары цистерцианцам, премонстрантам, фонтевристам и другим, менее распространенным орденам. Он сам в 1113 г. основал в Париже аббатство регулярных каноников Сен-Виктор, которое позже приобрело исключительное интеллектуальное и духовное влияние. Он также безупречно выполнял свою роль защитника церквей и их имущества, никогда не отказываясь карать грабителей и гонителей. В походах на Гуго дю Пюизе в 1111 г. и на Тома де Марля в 1115 г. Людовик выступал как «светская рука» власти, исполняющая приговор, вынесенный церковным собранием. Добиваясь соблюдения «Божьего мира» по просьбе клириков, провозгласивших таковой, король фактически делал его ненужным: ведь к «Божьему миру» прибегали, чтобы компенсировать беспомощность предков Людовика. Его деятельность и деятельность его преемников вскоре позволили утвердиться новому принципу: все церкви охраняет король. Этот постепенный переход всего контроля над миром и безопасностью церквей в руки королевской власти пока что проявлялся лишь неброско, в виде согласия между обеими властями, которое воплощалось в присутствии при особе короля авторитетных клириков — прежде всего Ива Шартрского, отношения которого с Людовиком часто были непростыми, но который оказал монархии неоценимые услуги, а также Сугерия, тоже пламенного защитника церковных свобод, но более чуткого к политическим надобностям.

Защита королевской прерогативы

Все становилось сложней, когда интересы короны входили в конфликт с интересами церкви. Первым поводом для столкновения стало усиление королевской юстиции, отныне желавшей стоять выше церковных судов и даже иметь право судить клириков. Церковники, хоть были и рады возможности прибегать к помощи «светской руки», чтобы защититься от посягательств светских сеньоров, тем не менее не хотели отказываться от своей судебной автономии. Долгое соперничество обеих юрисдикций еще только начиналось, но Людовик VI энергично утверждал на практике верховенство королевских судов. При нем в королевский суд впервые принесли апелляцию на приговор церковного суда. Таких высших сановников, как епископ Клермонский, аббат Мориньи или епископ Ланский, судил королевский суд, хоть они и претендовали на судебную автономию.

Еще тяжелей был вопрос выборов епископа, по двум причинам: получение доходов с вакантных церковных должностей приносило государю немалый вклад в казну, а идея, что светская власть должна прекратить вмешательство в назначение и инвеституру клириков, уже полвека как была самым важным и самым спорным элементом церковной реформы. Обычай, установившийся в епископствах и аббатствах, контролируемых Капетингами, не нарушал прав короля, при этом оставляя почти полную свободу выборщикам и не посягая на верховенство папы в духовной сфере. Король давал разрешение па проведение выборов епископа или аббата (licentia eligendi), после чего более или менее энергично поддерживал какого-либо кандидата (но в принципе не навязывал его) и принимал от нового избранника присягу на верность, прежде чем инвестировать его владениями и светскими полномочиями, подобающими по должности. Людовик VI упорно отстаивал эту позицию, и его твердость обычно увенчивалась успехом. Если некоторые коллегии выборщиков пытались действовать по-своему, папы предлагали собственного кандидата, а новые избранники отказывались приносить клятву верности, то они почти никогда не добивались успеха; часто, но не всегда королевские кандидаты отличались склонностью к симонии, как минимум к консерватизму, и не давали хода клирикам, открыто выступавшим за реформу. Когда Людовик был еще только соправителем отца, вспыхнули бовезийский и парижский конфликты, порожденные амбициями Этьена де Гарланда, а потом — реймсский конфликт, последствия которого сказывались до самой коронации нового суверена. Еще одно столкновение произошло в 1109 г. в связи с выборами аббата монастыря Мориньи, который Капетинги особо ценили. В 1112 г. король навязал своего кандидата в качестве преемника Годрика Ланского, опять-таки чтобы угодить Этьену де Гарланду — при таком новом епископе освобождалась должность декана церкви Сент-Круа в Орлеане, на которую тот зарился. В 1115 г. в Оксере были избраны одновременно два епископа: одного поддерживал король, другого, клюнийца, — папа. В 1118–1119 гг. аналогичный конфликт возник в Туре, но на сей раз папа и король пришли к соглашению. В 1122 г. сам Сугерий навлек на себя королевский гнев, когда был избран аббатом Сен-Дени (без ведома короля и в его отсутствие) без позволения провести выборы. Наконец, что касается выборов епископа Аррасского в 1131 г., то до нас дошло письмо, которое Людовик VI направил выборщикам, прося поддержать одного кандидата.

В целом таких столкновения, пусть и довольно многочисленные, похоже, происходили в меньшинстве случаев, и, вероятно, из этого следует, что все остальное время королевская воля не встречала сопротивления. Доктрина, разработанная тогда, в целом фактически поддерживала капетингскую практику. Ив Шартрский, самый авторитетный из ее создателей, проложил умеренный путь между радикализмом реформистов первого григорианского поколения и упорным старанием некоторых суверенов, особенно императоров, полностью сохранить за собой контроль над иерархией. «Какое значение имеют внешние формы инвеституры? — писал Ив в 1095 г. — Важно, чтобы короли не намеревались жаловать чего-либо духовной области и сообразовывались с выбором духовенства, даруя избраннику имения и прочее имущество, которое церкви держат от королевских щедрот». Поколение спустя Гуго Сен-Викторский и сам Бернард Клервоский рассуждали точно так же. Таким образом, какими бы неоднозначными ни были некоторые кандидатуры, каких поддерживал Людовик VI, вопрос назначения епископов был в его царствование решен удовлетворительно и надолго.

Конфликты из-за распоряжения бенефициями и из-за реформы капитулов

Эффект этого важного достижения был, к сожалению, частично смазан из-за нескольких дел, поначалу мелких, но вызвавших резкие столкновения между королем и самыми прославленными из прелатов-реформаторов. Так, в 1114–1115 гг. возник разлад между Ивом Шартрским и чиновниками-прево его церкви, которые взимали с нее хоть и освященные обычаем, но чрезмерные сборы. Из-за упорства обеих сторон этот ничтожный эпизод перерос в долгий конфликт, в который вмешался и папа, поддержав епископа. В 1126 г. Хильдеберт Лаварденский, архиепископ Турский, не позволил королю назначать каноников своего капитула и был вынужден на четыре года удалиться в изгнание, после чего дорого заплатил, чтобы вернуться в милость. Тем временем каноники вели борьбу меж собой, не гнушаясь физическим насилием, а один был даже искалечен противниками. В 1128 г. в конфликт с королем в свою очередь вступил Стефан Санлисский, епископ Парижский: король не разрешил ввести в капитул собора Парижской Богоматери регулярных каноников из Сен-Виктора, как намеревался епископ. Как и его турского собрата, Стефана лишили владений и изгнали; святой Бернард резко протестовал, но папа не стал раздражать суверена. Неизвестно, как закончился этот конфликт, который, во всяком случае, хорошо показывает неоднозначность церковной политики Людовика VI. Он сам основал аббатство Сен-Виктор и хотел сделать его очагом обновления, но не решился распространить реформу на капитулы, которые сам контролировал. Ведь после этого он не смог бы располагать пребендами, которые давали ему ценную возможность вознаграждать друзей и слуг короны и вводить надежных людей в состав высшего епархиального духовенства. Конфликты из-за распоряжения бенефициями капитулов были в конечном счете более чреваты последствиями, чем раздоры, порожденные епископскими выборами. На конец царствования пришлись и другие дела: конфликт между королем и Генрихом Санглие, архиепископом Сансским, в 1129 г., прямое столкновение со Святым престолом в 1134 г., из-за того, что сын короля Генрих, аббат Сен-Меллона в Понтуазе, завладел пребендой, и прежде всего два эпизода, которые закончились убийствами и серьезно скомпрометировали короля. Насилие в орлеанском капитуле Сент-Круа вылилось в убийство заместителя декана Аршамбо, только что взятого под защиту папой (в конце 1132 г. или в первом полугодии 1133 г.); убийцы пользовались покровительством королевской канцелярии. Через недолгое время, 20 августа 1133 г., в присутствии епископа Парижского вассалы Этьена де Гарланда, приходившиеся племянниками одному сановнику капитула Парижской Богоматери, зарезали приора Сен-Виктора. Убийц, осужденных папой и собранием епископов в Жуарре, королевская юстиция в обоих случаях преследовала очень вяло. Эта относительная безнаказанность сильно повредила добрым отношениям монарха с папством и с частью епископов. Итак, царствование завершилось в атмосфере скрытого недовольства, которая была вполне под стать противоречиям политики Людовика VI в отношении его духовенства.

Отношения с папством

Установление превосходных отношений с папами было одним из больших достижений царствования Людовика VI. Если обстоятельства, сделавшие французского короля необходимым для пап и «родным сыном римской церкви» (по собственному выражению Людовика VI), способствовали этому, то его вмешательства в дела французской церкви портили дело. Но благоразумие пап и короля и их потребность в поддержке друг друга не позволили развиться какому-либо серьезному кризису в их отношениях.

Завершение борьбы за инвеституру

Первая фаза этих отношений еще проходила под знаком последних потрясений спора об инвеституре. Капетингская монархия была самой надежной опорой Пасхалия И: собор, созванный Людовиком VI во Вьенне в 1112 г., осудил Генриха V, а позже король принял легата Конона Пренестинского, который два года (1114–1115) возобновлял это осуждение. Геласий II, изгнанный из Рима, нашел убежище во Франции и в январе 1119 г. умер в Клюни. Его преемник Каликст II был не кем иным, как шурином короля, и сотрудничество между обеими властями никогда не будет столь тесным, как в его понтификат. Он тоже долго гостил во Французском королевстве и 20–21 октября 1119 г. созвал там Реймсский церковный собор, еще раз осудивший императора, но сделавший реальный шаг к окончательному соглашению с ним, которое будет заключено через три года в Вормсе. Угрозу германского вторжения в августе 1124 г., которая сошла на нет благодаря сосредоточению войск вассалов вокруг Людовика VI, вероятно, можно воспринимать, хотя бы отчасти, как попытку Генриха V взять реванш. Впрочем, весь этот период папы могли только выражать благодарность союзнику, не противореча ему в вопросах, по которым они имели противоположное мнение — например, насчет создания Турнейской епархии или соперничества архиепископов Сансского и Лионского. Зато и увещание, с каким Каликст II обратился к Генриху I, было не столь резким, как желал бы Людовик.

Схизма Анаклета

После Вормсского конкордата папа несколько охладел к Франции, что было вполне естественно, так как он больше не нуждался в помощи Капетингов. На этот период пришлись ссоры короля с архиепископом Сансским, архиепископом Турским, епископом Парижским. В Риме Гонорий II старался, официально осуждая короля, щадить оба лагеря. Его смерть и избрание двух пап в 1130 г. снова сделали французского короля необходимым союзником папы: Людовик поддержал Иннокентия II, согласившись с мнением французских епископов, которые в сентябре-октябре 1130 г. собирались в Этампе. Когда Иннокентия изгнали из Рима, он немедленно прибыл во Францию и за несколько месяцев получил признание со стороны Генриха I и Лотаря III. Через год он короновал короля Людовика Молодого после внезапной смерти брата и созвал в Реймсе вселенский собор. Как и после 1123 г., папа стал менее тепло относиться к французскому королю, когда вернулся в свое государство и перестал нуждаться в Людовике. На сей раз ситуацию отравили еще и тяжелые инциденты (убийства 1132–1133 гг.), но перед смертью короля отношения снова улучшились. Похоже, в продолжение всего царствования Людовик VI поддерживал со сменявшими друг друга папами особые связи: никакие разногласия, разделявшие их, не могли полностью пересилить гармонию, в целом царившую в отношениях между ними.

Царствование Людовика VI принято представлять как первый большой этап утверждения монархии и территориального объединения Франции. И оно действительно было очень важным, пусть даже историки отличаются чрезмерной благосклонностью к нему. Существование написанной Сугерием биографии — исключительного и откровенно апологетического источника, привлекательная и энергичная личность короля, отсутствие затруднений в различении «добрых» п «злых» и суровые наказания, каким подвергались последние, — все эго способствовало формированию явно положительного образа царствования как в народной памяти, так и в монархической и республиканской историографии. Фигуры Филиппа I и Людовика VII от такого слишком невыгодного соседства, вне всякого сомнения, поблекли, и в результате их реальная роль в создании капетингской системы оказалась недооцененной. Завершая главу, надо напомнить, что рамки, в которых действовал Людовик VI, были очень тесными, что он не приобрел новых территорий, не улучшил контроль над крупными вассалами, а его дипломатическое влияние в Западной Европе было очень ограниченным. Но, отметив, что Людовику VI повезло с историографами и что его деятельность знала пределы, все-таки надо присоединиться к хору его апологетов: да, это в его царствование начались возрождение королевской власти и объединение национальной территории, это при нем капетингская монархия обеспечила себе солидную домениальную базу, сделавшую возможными завоевания Филиппа Августа, наконец, при нем французские короли начали приобретать ценный имидж защитников слабых, друзей горожан, преданных сынов церкви.

Родившемуся в 1120 или 1121 г. второму сыну Людовика VI и Аделаиды Савойской, Людовику Молодому, вероятно, было предназначено стать служителем церкви. Он учился в школе при соборе Нотр-Дам в Париже, когда случайная гибель его старшего брата Филиппа (13 октября 1131 г.) изменила его судьбу. Людовика тотчас же провозгласили соправителем его отца и препроводили в Реймс, где его миропомазал папа Иннокентий, собравший в этом городе церковный собор (25 октября). Сугерий объясняет спешку опасениями, которые вызывало здоровье старого короля. Мимоходом аббат Сен-Дени отмечает, что принц был «красивым ребенком», — и мы больше ничего не знаем о нем в юношеском возрасте. В ноябре 1135 г. король, думая, что умирает, дал наследнику свои последние рекомендации и вручил кольцо, которое считал символом своей власти. Впрочем, Людовик наследовал корону лишь спустя два года: его отец скончался в то время, когда юноша возвращался из Бордо, где женился на Алиеноре Аквитанской.

Таким образом, к тому моменту, как он взошел на престол, Людовик VII не был полностью лишен политического опыта, поскольку вот уже шесть лет как был приобщен к власти. Но новому королю исполнилось всего шестнадцать лет, и ему не пришлось взрослеть прежде времени из-за интриг и войн, как его отцу. К тому же, кажется, что слабеющий Людовик VI до последнего сохранял руководство делами. В первые годы юность и фактическая неопытность нового короля, его желание поддержать политические достижения своего отца подтолкнули его к несколько сумбурной активности. К тридцати годам, после великой эпопеи с крестовым походом и истории развода с Алиенорой, это был уже совсем иной человек, зрелый и благоразумный — уставший, говорили некоторые, — которому предстояло бороться с угрозой, исходившей от Плантагенета.

Правивший между одинаково прославленными отцом и сыном, подпекаемый куда более могущественным королем Англии, Людовик VII казался историкам прошлого блеклым персонажем. Ныне наиболее беспристрастные ученые расценивают его как «государя средних способностей», «определенно здравомыслящего, обладавшего реалистичным взглядом на вещи», но «явно склонного к апатии или по меньшей мере не испытывавшего особого пристрастия к управлению» (Марсель Пако) или «степенного и нуждающегося в средствах» (Ив Сассье). Слабые с троны характера навлекли на Людовика немало критики: сначала он был излишне деятелен, стремясь упрочить свою власть, но при этом вел себя неосторожно и задиристо по отношению к Церкви. Затем он полностью изменился — как говорили, под глубоким впечатлением от поджога церкви в Витри-ан-Пертуа, где укрылось свыше тысячи человек, во время шампанского похода 1142–1143 гг. Всю оставшуюся жизнь король будет до крайности религиозен, кроток, послушен священникам — короче, превратится в полумонаха, если верить Алиеноре. Его привычка затягивать дела, нежелание действовать, особенно военным путем, лишь усилятся по достижении пятидесятилетия, когда силы Людовика начнут слабеть. Однако внимательный анализ показывает, что, невзирая на невзрачную внешнюю сторону, правление Людовика VII представляет важный этап утверждения капетингской монархии.

Правление молодого короля

(1137–1149)

Первые инициативы

Королевское окружение и соперничество

При дворе не было недостатка в людях, которые рассчитывали влиять на молодого человека. Они принадлежали к двум лагерям, и первые годы правления Людовика прошли под знаком их соперничества. С одной стороны, королева-мать Аделаида Морьенская и сенешаль Рауль де Вермандуа, которых король изгнал от двора после ссоры — Аделаида упрекнула своего сына за расточительность, — но призвал обратно в конце 1138 г. Аделаида, снова вышедшая замуж за коннетабля Матье де Монморанси, до самой своей смерти в 1154 г. больше не будет играть значимой роли, но Рауль еще окажется в центре важных политических событий. С другой стороны — Сугерий, убеждавший короля благоволить Церкви и выступавший за дружбу с Тибо Шампанским, к которой он уже подтолкнул Людовика VI. Успех Сугерия был недолог: он устроил встречу короля с Тибо, который принес Людовику VII оммаж в Оксере в начале 1138 г. Но граф Шампани отказался помочь королю во время его походов на Пуатье, а затем на Тулузу: то был разрыв, а потом началась война. При дворе Сугерий, по всей видимости, был отстранен от дел (1140 г.?), как и его друг канцлер Альгрен; Рауль же, напротив, упрочил свое положение. В то же время новая фигура стала оказывать влияние на короля: Людовик, страстно влюбленный в свою жену, охотно следовал советам Алиеноры, которую окружала группа аквитанцев. Вместо Сугерия в доверие короля вошел клирик, куда менее бескорыстный, чем его предшественник — Кадюрк. Он получил пост канцлера, отнятый у Альгрена (1140 г.), и прибрал к рукам немало церковных бенефициев. За этим исключением, церковнослужители высокого ранга также редко встречались в окружении Людовика VII, как и его отца. На первом этапе его правления (до начала 50-x гг.) при короле состояли те же самые линьяжи великих чинов, что служили его предшественнику; однако, возможно, уже наметилась тенденция — впоследствии она станет определяющей — заменять их куда менее значимыми лицами.

Первые шаги Людовика VII. Распри с Римом

Начало правления Людовика VII прошло тем легче, что англо-нормандское королевство и германскую империю раздирали династические кризисы, не дававшие им возможности вмешаться в события за границей. Поэтому на протяжении долгих лет новый король мог спокойно заниматься своим королевством. После вмешательства в дела коммуны, созданной жителями Орлеана, и поездок в Бургундию и Аквитанию, во время которых Людовик принял — и ему это удалось сделать проще, чем отцу — оммаж от крупных сеньоров, новый король устроил поход во владения Алиеноры, чтобы подавить бунт в Пуатье и волнения некоторых сеньоров во главе с сеньором Тальмона (лето 1138 г.). Спустя три года Людовик вернулся в Аквитанию, чтобы военным путем добиться прав на графство Тулузское, полученных им от Алиеноры — отняв его у своего вассала Альфонса-Иордана. За исключением этих двух поездок Аквитания жила сама по себе, под властью некоторых доверенных людей.

На протяжении этих первых лет правления Людовик все более твердо подчеркивал, что не собирается ничего уступать из королевских прерогатив в церковной сфере. Он проявил в вопросе церковных выборов непреклонность — отчасти она оправдывалась бесцеремонностью прелатов-реформаторов, — что, впрочем, иногда приводило к неловким ситуациям. Ряд инцидентов произошел во время выборов на епископские кафедры Лангра (1138 г.), Пуатье (1141 г.), посты аббата Мориньи (1140 г.) и архиепископа Реймса (1138–1139 гг.). Король пытался сделать так, чтобы церковные посты как можно дольше оставались незаняты, и он бы мог заправлять церковным имуществом: поэтому он не давал своего согласия, если процедура выборов не была соблюдена в точности. В Реймсе после смерти архиепископа он разрешил создать коммуну (прежде чем запретить ее в 1140 г.), которая покусилась на прерогативы церквей. Неудивительно, что Иннокентий II и святой Бернард были недовольны.

По-настоящему серьезный конфликт вспыхнул в 1141 г. из-за выборов на архиепископскую кафедру Буржа. На этот раз король выдвинул своего ставленника — им был не кто иной, как королевский канцлер Кадюрк, — и запретил избирать кандидата папы, Пьера де ла Шатра. Выборщики проигнорировали мнение короля, конфликт обострился, Иннокентий II отлучил Людовика от церкви; новоизбранный архиепископ, которого не пускали в его город, укрылся подле графа Шампанского. Другое дело подлило масла в огонь, придав распре политическую окраску: аннуляция брака Рауля де Вермандуа, вознамерившегося жениться на сестре Алиеноры, Петронилле. Но отвергнутая супруга Рауля, Элеонора, приходилась племянницей Тибо Шампанскому: она бежала к своему дяде, который обратился с жалобой к папе. Папский легат возобновил процесс, приговор об аннуляции брака отменили на соборе, заседавшем в Шампани, а вынесшие его епископы — родственники и друзья Алиеноры — были наказаны. Король горой встал за Рауля, отлученного от церкви за свой отказ подчиниться, и начал войну против Тибо, который и без того слишком часто вел себя враждебно по отношению к своему государю. «Аквитанская» и «вермандуаская» партии при дворе взяли вверх над «шампанской» партией; и королевская власть стала еще более неприязненно относиться к самым рьяным клирикам-реформаторам — большим друзьям графа Шампанского.

Война с Шампанью (1142–1144)

Военные действия разворачивались крайне удачно для короля: он захватил большую часть земель Тибо, который так и не смог организовать должную оборону. Разгул насилия достиг своего апогея во время взятия Витри-ан-Пертуа, когда — вероятно, вопреки воле короля, но на его глазах — были заживо сожжены тысяча триста человек, укрывшихся в церкви. Тибо выглядел побежденным, хотя он сохранил под своим контролем шампанские города, за исключением Реймса и Шалона. Первый мирный договор, устроенный стараниями Сугерия и святого Бернарда, продемонстрировал, как тесно распри из-за религиозных вопросов были связаны с войной; эвакуация королевских войск с захваченных территорий должна была произойти в обмен на снятие отлучения с Рауля и Петрониллы. Однако договор стал прелюдией ко «дню одураченных»: после того как Тибо вернул свои владения, Иннокентий II возобновил отлучение; дело о Буржском архиепископстве оставалось нерешенным. Поэтому война вспыхнула вновь, и лишь смерть Иннокентия II позволила сторонам прийти к компромиссу весной 1144 г.: королевские войска ушли из Шампани, Пьер де ла Шатр воссел на архиепископском престоле в Бурже, а с короля был снят интердикт. Одним лишь Раулю и Петронилле предстояло дожидаться кончины Элеоноры Шампанской, чтобы их союз был признан официально. Так снова сложились условия для того, чтобы капетингская монархия после короткого перерыва вернула себе расположение церкви; также начался период длительного сближения королевской власти с шампанской династией, намеченного десятью годами ранее.

Вторжение в Нормандию

Сначала Людовик встал на сторону Стефана Блуаского, выдав свою родную сестру Констанцию за сына английского короля, Евстахия Булонского (1140 г.) и пожаловав ему Нормандию (1141 г.). Однако занятые в Англии борьбой с Матильдой, Стефан и Евстахий не смогли помешать ее мужу, Жоффруа Плантагенету, завоевать нормандское герцогство (1143–1144 гг.); в этом ему помог Тьерри Эльзасский. Так, в 1144 г. ситуация вокруг капетингского домена складывалась не лучшим образом: он оказался зажат между Шампанью, где шла война, и крупным союзом, складывавшимся на его западной окраине. Людовик VII отреагировал рассудительно: после того как с Церковью и шампанцами на востоке был заключен мир, он посчитал, что уже не успеет помешать завоеванию Нормандии, но зато сможет извлечь из этого выгоду; он двинулся со своим войском к границе и осадил одну из крепостей. Чтобы избежать столкновения еще и с этим противником, Жоффруа Плантагенет согласился уступить королю Жизор, власть над которым Капетинги и англо-нормандцы так часто оспаривали друг у друга, а также несколько других замков в Вексене (май 1144 г.).

Итак, можно задаться вопросом: а что к тому времени, когда король отправился в крестовый поход, осталось от десяти лет этой интенсивной политической деятельности, притязаний и войн? Никакого существенного приобретения (поскольку уступка Жизора окажется эфемерной) и возврат к прежним позициям по всем пунктам: например, отношения с Церковью и некоторыми крупными вассалами или равновесие сил на западной окраине королевства. Возможно, энергия, проявленная молодым королем, заставила подданных лучше его уважать и подчиняться: но это был единственный результат, к тому же непостоянный, которого ему удалось добиться.

Крестовый поход

Призыв к крестовому походу

Год 1144-й стал для королевства годом вновь обретенного мира, разрешенных проблем, возрожденной дружбы монархии и Церкви. Королева ждала долгожданного ребенка — правда, она родит девочку, а не наследника престола. Торжественное освящение хоров в Сен-Дени (1 ноября), посреди огромного стечения народа, было лучшим отражением наступившей гармонии. Но этот год завершился событием совсем иной тональности, которое, хоть и произошло далеко, возымеет серьезные последствия для королевства: накануне Рождества Зенги, правитель Мосула, захватил Эдессу, один из ключевых городов христианских государств в Святой Земле. Эта катастрофа напрямую угрожала другим христианским государствам на Востоке, начиная с Антиохии, которой управлял дядя Алиеноры. Спустя год папа Евгений III, приняв посольства от франков и армян Святой Земли, призвал государей Запада — особенно французов — прийти им на помощь.

Король тут же решил сам принять крест: неожиданная инициатива, удивившая французскую знать и папу, но не вызвавшая у них особого восторга. Король отправлялся в крестовый поход, впервые Капетинг покидал пределы королевства ради крупномасштабного предприятия. Сама поспешность решения Людовика наталкивает на мысль о давно вынашиваемом плане, современники, пытаясь понять этот поступок, вспоминали об обращении Людовика к покаянной жизни после взятия Витри и, быть может, о возобновленном обете, принесенном в свое время его старшим братом. Осознание королевского долга, надежда повысить престиж тоже могли сыграть свою роль — равно как и родственные связи князя Антиохийского с королевой.

Но когда король поделился своим замыслом (на Рождество 1145 г.) с собранием, созванным в Бурже, его заявление встретили весьма сдержанно; даже Сугерий и святой Бернард замялись. Но папа, боровшийся в э го время с римской коммуной, дал себя уговорить. На Пасху 1146 г. Бернард Клервоский, обратившись к толпе, собравшейся на холме в Безеле, красноречиво живописал замысел короля, представив его от своего имени; и ему удалось пробудить дремавший до того энтузиазм. На Рождество он в свою очередь убедил Конрада III примкнуть к крестоносцам, затем призвал еще к двум походам — на мусульман, обосновавшихся в Португалии, и приэльбских язычников. В феврале 1147 г. на собрании в Этампе Людовик VII, который только что в последний раз объехал всю южную часть своего государства, принял решение о маршруте для крестоносцев (как и во время Первого крестового похода, выбрали путь по суше) и занимался организационными делами; при этом кажется, что в вопросе цели и стратегии ясности достигнуто не было. 11 июня король взял орифламму в Сен-Дени, спустя несколько дней войска, стянутые под Мец, двинулись в путь. Их возглавляло немало крупных вассалов: графы Фландрии, Невера, Тулузы, брат короля Роберт (тогда граф Першский), сын графа Шампани. Без сомнения, это была одна из самых многочисленных армий, что собирались в ту эпоху; но ее обременяло множество людей, воинами не являвшихся — скорее паломники, чем крестоносцы, которым разрешили присоединиться к войску. Сам король вез с собой жену.

Поход и его последствия для королевской власти

В этом томе еще будет рассказано про Второй крестовый поход; поэтому мы остановимся лишь на тех аспектах, которые имели для королевства важные последствия. Для нас главное — что поход не удался. Но в свое время этот фундаментальный итог никак не запятнал образ короля. Недопонимание с германцами, византийцами, христианами Святой Земли, подчас переходившее в стычки и, возможно, подкрепленное предательством, не оставило никакого шанса на успех. В большинстве случаев, делая стратегический выбор, руководители похода ошибались и, что важнее, — постоянно колебались. Нескончаемый переход через Малую Азию, перемежаемый кровопролитными поражениями, стал настоящей дорогой на Голгофу для двух больших армий — германской и французской. Плачевное отступление от Дамаска увенчало эту вереницу напрасных страданий и неудач.

Хотя в провале Второго крестового похода сурово упрекали Бернара Клервоского, его пламенного пропагандиста, это поражение практически не ставили в вину королю Франции — и это притом, что именно он первым захотел отправиться в экспедицию, увлек за собой своих вассалов и командовал ими. Конечно, он не стяжал в походе воинской славы, на которую мог рассчитывать; однако лишь горстка злопыхателей вроде его брата Роберта еще до возвращения домой возлагала на короля ответственность за катастрофу; к тому же эта попытка очернить Людовика не имела долгосрочных последствий. Она была самой незначительной из тех обвинений и порочащих слухов, что циркулировали в этот печальный 1149 г, об Алиеноре, Бернарде, Сугерии и франкских правителях Святой Земли. Ко всему прочему король отправился в поход «скорее как паломник, нежели как политик или воин», в надежде совершить акт покаяния — как и прочие крестоносцы, привлеченные проповедью Бернарда. Современники особенно отмечали безупречное поведение Людовика VII в крестовом походе, как вождя и как воина, так же как и возвышенную сцену посещения им Святых мест за шесть месяцев экспедиции. Другое важное достижение: французская знать, массово участвовавшая в походе, научилась признавать своего короля и подчиняться ему. Это продолжительное военное товарищество сложилось в тот самый момент, когда капетингские короли начинали оказывать все более серьезное влияние на львиную долю королевства.

Регентство Сугерия

В известной степени уже само отсутствие Людовика VII пошло на пользу королевской власти, показав: она уже достаточно окрепла для того, чтобы функционировать даже когда король находится далеко в отъезде: конечно, это был невольный, но знаковый тест в истории капетингской монархии. Правда, регентом, которому Людовик поручил управлять королевством, был исключительно способный человек — Сугерий. Когда его выбрали регентом на собрании в Этампле, Сугерий дал свое согласие лишь при том условии, что будет представлять не только короля, но и папу римского, под чьей опекой должно было пребывать королевство на время крестового похода. Эта особая опека со стороны Церкви полностью соответствовала привилегиям, которыми традиционно пользовались паломники и крестоносцы. Таким образом, на протяжении двух с половиной лет регент мог так же действовать, как папский легат, — без титула, но зато с постоянной поддержкой Рима. Сугерий получил всю полноту власти над королевством — как светскую, гак и духовную. Конечно, к нему приставили еще двух сорегентов, графа Рауля де Вермандуа и архиепископа Реймсского Самсона де Мавуазена, но правил Сугерий один. Архиепископ вообще не вмешивался, а сенешаль своими интригами принес больше затруднений, нежели пользы.

Сугерию пришлось столкнуться со сложностями двух разновидностей: финансовыми проблемами и беспорядками. Он блестяще справился и с первыми, и со вторыми. Крестовый поход стоил очень дорого: еще до того, как отправиться в дорогу, король собрал экстраординарный налог, который, по-видимому, был довольно тяжелым и вызвал недовольство подданных. Король также неоднократно — как до, так и во время похода — брал крупные суммы взаймы, и, сверх того, Сугерию приходилось посылать ему еще денег. Бремя этих затрат тяжко сказалось на финансах королевства, но Сугерий был как раз тем человеком, кто мог выпутаться из подобной ситуации. В 1149 г. он отправил королю отчет — свидетельство его успешного правления: деньги найдены, жалованье заплачено, королевские здания содержатся в надлежащем порядке, причем Сугерий даже снова накопил денежный резерв, который король получит после своего возвращения.

Вторую разновидность сложностей представляли собой волнения, которые не могли не вспыхнуть в различных местностях королевства из-за продолжительного отсутствия короля и большинства крупных сеньоров: частные войны, разбойные нападения, движения с целью добиться самоуправления в некоторых городах. В общем, в этом не было ничего серьезного, возможно даже, что беспорядков произошло не больше, чем в обычное время. Некоторые крупные сеньоры, не принявшие участие в крестовом походе — из числа самых строптивых — Тибо Шампанский и Жоффруа Плантагенет, — даже не попытались воспользоваться сложившейся ситуацией в своих интересах. Самые серьезные неприятности доставили как раз те, на чью помощь королевская власть должна была рассчитывать. Рауль де Вермандуа ввязался в войну со своим тестем и занял двусмысленную позицию во всех интригах, которые плелись в то время. Канцлер Кадюрк, временно снятый со своей должности, вымогал деньги с Аквитании под предлогом, что возвращает займ, сделанный королю, а затем устроил в Бурже заговор против своего старого соперника, архиепископа Пьера де ла Шатра. Наконец, родной брат короля, граф Роберт, вернувшийся из крестового похода (в конце 1148 или начале 1149 г.) после ссоры с Людовиком VII, принялся распространять клеветнические слухи о поведении государя; он также занялся интригами, возможно, в надежде сменить Людовика на троне и, во всяком случае, подготовить феодальный мятеж, в который более-менее прямо были вовлечены сенешаль Вермандуа, сын Тибо Шампанского Генрих и несколько других сеньоров. Но Сугерий, при немалой поддержке папы и таких крупных вассалов, как Тьерри Эльзасский, сохранил контроль над ситуацией, созвав собрание знати королевства в Суассоне (8 марта 1149 г.) и умоляя короля ускорить свое возвращение. Уже первой же встречи с королем хватило, чтобы показать надуманность всех обвинений, выдвинутых против Сугерия. В общем, тридцать месяцев регентства продемонстрировали, насколько уверенно чувствовала себя королевская власть по прошествии полувека. В отсутствии короля и почти всей правящей верхушки королевства ситуация в целом складывалась куда более спокойная, чем в любой средний год начала столетия. Те волнения, которые все же начались на различных уровнях, были погашены без применения силы и не привели к настоящему кризису. Как показали итоги правления Сугерия, организация королевства функционировала по-прежнему. После этого испытания оказалось, что положение капетингской монархии стало куда более устойчивым, как на практике (деньги поступали в казну, беспорядки не распространялись дальше), так и в концептуальном плане: понятие королевской власти, символом которой Сугерий впервые сделал корону, теперь четко отделялось от персоны государя. Отсутствие монарха больше не приводило к безвластию и не освобождало подданных от их обязанности подчиняться.

Борьба против Генриха II Плантагенета

Становление «Империи Плантагенетов» и развод Людовика VII

Возвышение Плантагенетов

Провал крестового похода надолго отбил у короля и его вассалов всякую охоту снова воевать с мусульманами. Планы подобного рода, составленные в ответ на предложения Рожера II Сицилийского, были встречены более чем прохладно на ассамблее, собравшейся в Шартре, чтобы их рассмотреть (7 мая 1150 г.). Лишь несколько упрямцев — такие как Сугерий или Тьерри Эльзасский — все еще подумывали отправиться в Святую Землю. Для остальных же эта страница была перевернута. Кроме того, внимания короля настоятельно требовала новая серьезная угроза — стремительно растущее могущество дома Плантагенетов. Мы еще коснемся в этом томе перипетий затяжной междоусобной войны, практически без перерыва терзавшей Англию в 1136–1153 гг. Достаточно будет напомнить, что эту войну за наследство Генриха I вели между собой племянник покойного короля, Стефан Блуаский, и его дочь Матильда, вдова императора Генриха V, которая во второй раз вышла замуж за сына графа Анжуйского, Жоффруа Плантагенета. Победив в Англии, Стефан, наоборот, проиграл в Нормандии. Плантагенеты, которые еще до этого после долгой борьбы захватили Мэн, таким образом прибрали к рукам всю западную часть королевства. Ловкость Жоффруа и его сына Генриха вкупе с целой серией благоприятных обстоятельств принесет им еще больше.

Первое столкновение (1150–1151)

Людовик VII, занятый войной с Шампанью, слишком поздно обеспокоился завоеванием Нормандии. И только после возвращения из крестового похода его не на шутку встревожили действия Жоффруа. В начале 1150 г. тот пожаловал герцогство своему сыну, не спросив согласия своего сюзерена. Людовик был готов тут же начать войну из-за этого серьезного нарушения феодальных обычаев, которое граничило с притязаниями на независимость, которые нередко высказывали нормандские герцоги: столкновение удалось отсрочить благодаря вмешательству Тьерри Эльзасского и сдерживающему посредничеству Сугерия, но после смерти последнего король заявил, что собирается отдать Нормандию сыну Стефана Блуаского Евстахию, и перешел в наступление (весна 1151 г.). В конце августа в Париже был заключен мир, по которому Жоффруа и его наследник вновь подтвердили, что уступают Людовику Жизор; Генрих принес Людовику оммаж за Нормандию. Дело завершилось полным успехом для французского короля, который совсем не горел желанием ввязываться в рискованную авантюру. Несколькими неделями позже Жоффруа скоропостижно скончался, оставив все свои владения Генриху, который, в принципе, должен был отдать часть из них своему младшему брату, после того как сам завоюет Англию.

Развод Людовика VII

Во время пребывания в Париже Генриху Плантагенету, этому двадцатилетнему юноше, посчастливилось понравиться Алиеноре, которая была старше его на десять лет — и как раз в тот момент, когда Людовик уже практически решился с нею расстаться. Четырнадцати лет брака с лихвой хватило, чтобы показать — супруги просто не созданы для того, чтобы ладить друг с другом. На протяжении последующих восьми столетий хронисты и историки наперебой живописали характер (фривольный) и нрав (легкомысленный) Алиеноры, прирожденной дочери Юга и куртуазной цивилизации, попавшей в более грубую среду, ставшей супругой человека, который хоть поначалу и был в нее влюблен, но вскоре стал «целомудренным, как монах» (если верить самой Алиеноре). Отсутствие наследника мужского пола, этот классический «подводный камень» для коронованных пар Средневековья, уже предвещал близкий развод, когда вроде бы вскрылась неверность королевы. Это событие произошло во время пребывания супружеской пары в Антиохии в 1148 г.; виновником был не кто иной, как родной дядя Алиеноры, красавец Раймунд де Пуатье, который повел себя с племянницей по меньшей мере подозрительно. Вдобавок Алиенора заявила, что не может быть женой Людовика, поскольку приходится ему родственницей, и отказалась ехать вместе с ним в Иерусалим. Слухи о произошедшем вскоре достигли Рима и Франции, а королю пришлось силой увозить с собой жену. Настоятельные уговоры папы Евгения III во время остановки Людовика и Алиеноры в Риме не помогли: супруги так и не помирились. Нам неизвестно (несмотря на явный интерес хронистов к подобным проступкам королевских особ), как далеко зашел флирт королевы с Генрихом Плантагенетом летом 1151 г. Тем не менее именно тогда король решил в свою очередь воспользоваться аргументом о кровном родстве, чтобы добиться развода. И Людовик, и Алиенора были потомками Роберта Благочестивого и приходились друг другу родственниками в колене, запрещенном тогда церковными канонами. Собрание епископов, созванное в Божанси 21 марта 1152 г., без возражений приступило к аннуляции брака. Меньше, чем два месяца спустя Алиенора, вернувшаяся в свои владения, вышла замуж за Генриха Плантагенета в Пуатье. Из-за этого брака (в котором родилось восемь детей) западная половина королевства на целых полвека вышла из-под контроля Капетингов.

Перечисление роковых последствий этого развода для Франции стало еще одним обязательным моментом для хронистов и историков, которые в подробностях повествовали, как король своим неосмотрительным поступком отказался от огромных территорий, тем самым усилив своего опасного противника. Однако тщательный анализ сложившейся ситуации, сделанный некоторыми добросовестными историками, показывает, что у Людовика не было другого выхода: он не мог больше позволить скандалам продолжаться и наносить урон королевскому престижу. С другой стороны, проблема наследия тоже была неразрешимой: если бы у королевы каким-то чудом родился бы сын, то его законность оказалась бы под сомнением; если же Алиенора так и не смогла бы произвести на свет ребенка мужского пола, то преемственность династии была бы прервана и возможные наследники во главе с Робертом де Дре не стали бы приемлемым выходом. Да и как, наконец, можно было предвидеть серию смертей (Евстахия, наследника Стефана Блуаского, самого Стефана и Жоффруа Анжуйского, брата Генриха Плантагенета), позволившую герцогу Нормандскому надолго собрать под своей властью столько земель? Кто мог ожидать запоздалой плодовитости от Алиеноры? Что же касается утраты Аквитании, то даже можно было сказать — пусть и с некоторым преувеличением — что оно ниспослано самим провидением. Еще не пришло время маленькому королевскому домену «переварить» такую прибавку; поэтому только к лучшему было, что еще слабая капетингская монархия не стала и дальше возиться с этим огромным неуправляемым придатком.

Столкновение с Генрихом II

Положение противников

Как бы то ни было, спустя восемь месяцев после развода Генрих II стал королем Англии и за несколько лет поднял эту страну из руин и анархии, куда ее ввергла междоусобная война. Развив неутомимую активность, без конца переезжая из одного конца своих земель в другой, Генрих смог придать этому разобщенному конгломерату владений не однородность — что было невозможно, — но некоторую сплоченность, что придало ему особый вес в дипломатической игре. Молодой человек, преисполненный амбициозных замыслов, новый король стал проводить крайне энергичную, если не сказать агрессивную, внешнюю политику на всех границах, от Шотландии до Гаскони.

По отношению к этому деятельному соседу, которому фортуна улыбалась снова и снова, Людовик VII придерживался оборонительной политики. За несколько лет, прошедших после возвращения из крестового похода, он потерял всех своих близких и доверенных советников; старые советники, перешедшие к нему от отца: Сугерий, Рауль де Вермандуа и другие — умерли; новые люди были назначены на все крупные коронные должности, поскольку все, кто занимал их раньше, либо также умерли, либо были отстранены. В те же самые годы скончались и Бернард Клервоский, Евгений III, Тибо Шампанский, Конрад III: все они вместе с Людовиком являлись ведущими партнерами дипломатической игры — иногда, правда, довольно острой, — но при этом были для французского короля абсолютно понятными и привычными людьми. Стараясь справиться с такими крупномасштабными переменами, король утратил присущий ему некогда динамизм: он колебался, делая выбор, склонялся к маловыгодным для него компромиссам. Пусть проводимая им в те годы политика внешне и смотрелась блекло, но на деле она была проницательной; ее последствия в будущем окажутся плодотворными во многих отношениях.

Начало «первой Столетней войны» (1152–1160)

Отныне во внешней политике королевства преобладала война с англо-нормандцами, перемежаемая многочисленными и без конца возобновляемыми перемириями. Эти враждебные действия положили начало тому, что иногда называют «первой Столетней войной», которая в действительности прекратилась только с заключением Парижского мира в 1259 г. Летом 1152 г. Людовик VII вступил в союз с Евстахием Булонским, Жоффруа Анжуйским и юным графом Шампанским Генрихом; позднее к ним примкнул Тьерри Эльзасский. С другой стороны, второй брак с дочерью Альфонса VII Кастильского Констанцией позволил Людовику снова заняться дипломатией в южном направлении. Начав воевать в Нормандии и Вексене, союзники сумели захватить несколько замков, но так и не перешли в крупномасштабное наступление. В августе 1154 г. был заключен мир; Людовик возвращал все, что им было завоевано, окончательно отказывался от Аквитании и соглашался на денежную компенсацию. В феврале 1156 г. Генрих, которому пришлось столкнуться с последним восстанием своего брата (тот умер на следующий год), согласился принести оммаж «на границе» за все свои континентальные владения. За этим жестом доброй воли последовало сближение между двумя королями, которое продержалось четыре года. В августе 1158 г. стороны достигли договоренности о женитьбе сына английского короля, Генриха Младшего, на Маргарите, дочери Людовика, который отдавал за ней в качестве приданого Вексен (ту самую область, которую сам Генрих уступил ему во время завоевания Нормандии); оба помолвленных были еще совсем маленькими детьми. Затем английский и французский короли подготовили совместный поход на герцога Бретани; Генрих самостоятельно завершит это предприятие, закрепив за собой Нант — который был отдан его брату — и подготовив почву для аннексии всего герцогства, которую он реализует спустя два года. Во время пребывания в Париже Плантагенет отчасти добился удовлетворения одного своего требования, которое могло бы возыметь значимые политические последствия: должность сенешаля королевства, на которую анжуйские графы претендовали уже давно, основываясь на более чем спорных аргументах. Генрих тут же воспользовался полууступкой Людовика для похода на Бретань, устроенного от имени французского короля; но иных ощутимых выгод английский король не получил: Генрих Младший всего лишь дважды по случайным поводам прислуживал своему сюзерену за столом, и настоящий сенешаль, Тибо Блуаский, сохранил свой пост.

Этот период сотрудничества, особенно выгодный Плантагенету, завершился к концу года, когда английский король заявил о правах Алиеноры на графство Тулузское — точь-в-точь как в свое время сделал Людовик VII. За этой претензией прослеживались и другие территориальные амбиции — на Керси, Руэг, быть может, Овернь. Однако уже некоторые инициативы, принятые Людовиком VII после развода, свидетельствуют об интересе, проявленном им к южной части королевства. Поэтому ссора была неизбежна. В июне 1159 г. Генрих собрал огромное войско в Пуатье и занял почти весь Керси и Руэг. Французский король во главе горстки всадников ринулся в Тулузу. Генрих осадил город, но в конце концов снял осаду в октябре, так и не решившись пойти на приступ: уважение, которое он питал к своему сюзерену, помешало ему сойтись с ним в прямом бою. Оставив войска, чтобы охранять завоеванные им земли, он отправился на другой фронт войны, в Вексен; после стычек противники заключили эфемерный мир в мае 1160 г., на принципах status quo (Шинонский договор): Генрих сохранил за собой только Кагор и несколько замков в Керси.

Вторая фаза войны (1160–1169)

В октябре 1160 г. король Англии обошел договор, сыграв свадьбу Генриха Младшего и Маргариты и прибрав к рукам приданое дочери французского короля, Вексен, который до того был отдан под охрану госпитальерам. Война тотчас вспыхнула вновь, особенно на границе Мэна и Анжу. Граф Тибо Блуаский, ненадолго перешедший в лагерь англичанина в предыдущем году, снова стал сражаться на стороне Людовика VII, для которого военные действия в целом приняли неблагоприятный оборот. В конце 1161 г. перемирие приостановило столкновения до 1166 г. Но оба противника продолжали бороться исподволь: Генрих вторгся в Тулузен, Людовик ответил походом в помощь оверньскому духовенству в лучших традициях Людовика VI, подстрекал мятежи в Бретани и Пуату, укрепил союз с Фландрией и Шампанью, принял изгнанного из Англии Томаса Бекета (ноябрь 1164 г.) и извлек выгоду из пребывания Александра III на французской земле (1163–1165). В 1166 г. Генрих II возобновил открытую войну, завоевав Бретань, а затем устремившись в Овернь; потом он вернулся, чтобы защитить Вексен от нападения французов (лето-осень 1167 г.). В следующем году противники теряли очки в разных областях: Генрих пострадал от дела Бекета, но лишил Людовика некоторых из оказывавших тому поддержку лиц (например, купив нейтралитет графа Булонского) и заключил союз с Фридрихом Барбароссой. После длительных переговоров оба короля заключили соглашение на встрече в Монмирайе (6 января 1169 г.). Генрих сохранил Бретань, Людовик принял оммаж от его сыновей за континентальные владения (от Ричарда за Аквитанию, от Генриха Младшего за все остальное). Наконец, Ричард был помолвлен с Алисой, второй дочерью Людовика. Проблемы, связанные с южными землями, в договоре не поднимались. Это соглашение серьезно не нарушалось до 1172 г.: в августе его возобновили, однако долго оно гак не продлилось.

В целом же, равновесие сил медленно изменялось на протяжении этих фаз чередования мелкомасштабных боев и настороженного мира. Хотя военные действия и не привели ни к какому решающему результату, события скорее пошли на пользу Капетингу: теперь у него появился сын-наследник (1165 г.), его все больше уважали на восточных и южных границах королевства, его поддерживали папа римский и французская Церковь. В то же самое время Плантагенету немало повредило сопротивление, а затем убийство архиепископа Кентерберийского Томаса Бекета (29 декабря 1170 г.), ему часто приходилось подавлять мятежи, которые впоследствии только будут усиливаться. Тем не менее могущество Генриха оставалось огромным, и оно еще выросло после его завоеваний в кельтских областях. Впрочем, оба противника противостояли друг другу на юге Франции, который подходил для масштабных дипломатических маневров.

Последние сражения (1173–1174) и мир

Уже стареющим королям пришлось сойтись в рамках еще одного конфликта. Генрих II все еще не умерил свои территориальные аппетиты. В январе 1173 г. он добился долгожданного успеха, когда его сын Ричард, герцог Аквитании, получил тесный оммаж от графа Тулузского, неосторожно ослабившего свои связи с Францией. Но Людовик VII ответил тем же, добившись оммажа от беспокойного графа Маконского и его вассалов. В феврале 1173 г. Генриху пришлось столкнуться с серьезным мятежом, в котором участвовали его сыновья, супруга, шотландский король и многочисленные пуатевинские, анжуйские и бретонские вассалы. Людовик поддержал восставших, правда, не очень энергично: в конце концов он вошел с войском в Нормандию, но затем отступил при приближении наемников Генриха II (лето 1173 г.). Короли заключили перемирие, что позволило Генриху подавить все очаги восстания. Весной 1174 г. Людовик предпринял более серьезное военное усилие, отправившись осаждать Руан, но потерпел неудачу из-за стремительного отпора со стороны Генриха (август). 24 сентября Плантагенет примирился со своими сыновьями при посредничестве Людовика (договор в Монлуи).

Мир между двумя королевствами был заключен лишь 21 сентября 1177 г., в Нонанкуре, после того как Людовик — при благожелательной поддержке Святого престола- ловко устранил новую угрозу войны. В который раз Генрих признал себя вассалом французского короля, и территориальный статус-кво было восстановлен. Непростой вопрос о браке между Маргаритой и Ричардом наконец был урегулирован. По настоянию Александра III оба государя, невзирая на свой возраст, обещали отправиться в крестовый поход. Этот последний договор увенчал успехом сопротивление Капетинга: за четверть века, проведенных в интригах и войнах, король Англии заполучил лишь Бретань — которая, по правде сказать, и так уже отдалилась от королевства, — несколько южных замков, оммаж графа Тулузского — но не само графство, — и вернул себе Вексен. Сам король Франции ничего не завоевал: но он существенно расширил влияние на своих крупных вассалов, их духовенство, их подданных: авторитет монархии возрос как внутри королевского домена, так и к северу и югу от него.

Людовик VII в своём королевстве

Этот заголовок, своего рода вариация названия монографии Марселя Пако, призван подчеркнуть то, что, вероятно, было фундаментальным достижением царствования: усиление власти короля и ее постепенную экспансию за пределы королевского домена.

Управление

Обновление персонального состава и развитие институтов

Можно только сказать, что при Людовике VII произошло настоящее развитие институтов: ведь при его сыне, и почти сразу, станет заметно, что службы двора специализированы и что администрация робко пытается рационализировать себя. Но начало этому развитию, иногда едва заметными движениями, положило царствование Людовика VII. Так, тогда впервые упоминаются бальи, еще с неопределенными функциями. Королевская юстиция больше не встречала противодействия в домене и начала вмешиваться в дела, которые касались крупных вассалов (чаще всего их отношений с церквями) и которые королевская курия считала подлежащими своей юрисдикции. Иногда суд выносил даже настоящие приговоры, открыто указывавшие на обвиняемого, — огромный шаг вперед по сравнению с осторожными решениями третейских судов, какими ограничивалась феодальная юстиция. Впервые говорится, что в заседании курии принял участие профессиональный юрист (iurisperitus) — мэтр Монье, крупная фигура в парижских школах, и он, конечно, был не один. Автором одного трактата по уголовному праву, основанного на трудах болонских романистов, мог быть королевский нотарий Гиральд Буржский, и в актах, выходивших из стен канцелярии, то тут, то там можно заметить влияние ученого права. Дело не ограничивалось юридической сферой: королевский совет (consilium, curia In consilio) начал приобретать облик учреждения, где постоянно заседало несколько человек (consiliarii), мнения которых влияли на решения короля. Наряду с очень знатными особами: родственниками короля, прелатами или крупными вассалами (архиепископами Реймсскими — Генрихом, потом Вильгельмом Белоруким, сенешалем Тибо, Филиппом Эльзасским) — там попадались люди, возвысившиеся только за заслуги: клирики, как Тьерри Галеран или бессменный Кадюрк, рыцари, как Бушар ле Вотр, куриальные чиновники, как камергеры Адам и Готье. Конечно, исходя из того, что росло число этих «верных», игравших важные роли, не имевших иной поддержки, кроме доверия короля, но еще отнюдь не специализированных, еще слишком рано утверждать, что совет стал профессиональным. Однако решительные перемены в королевском окружении начались.

С другой стороны, мы видели, что главные советники и высшие сановники предыдущего царствования исчезли (умерли или были отстранены) на рубеже 1150 г. Процедура замещения не столь значительных постов — кравчего, казначея и коннетабля — изменений не претерпела. Обе первых должности сохранили наследственный характер, оставшись соответственно в семьях Ле Бутелье де Санлисов и Бомонов, третья не вышла за пределы круга одних и тех же фамилий, хорошо нам знакомых с тех пор, и после Гуго де Шомона досталась Матье де Монморанси, потом четыре года оставалась вакантной и далее перешла к Раулю де Клермону. Зато назначения на два ключевых поста, канцлера и сенешаля, заслуживают комментария, так как предвещали существенное изменение установок власти. Канцлерскую должность, окончательно отнятую у беспокойного Кадюрка, с 1150 по 1172 г. занимал Гуго де Шанфлери, епископ Суассонский. Этот второстепенный прелат, которому на этом посту полагалось играть очень важную роль, через двадцать два года был удален от дел — может быть, именно из-за веса, какой он приобрел, и еще семь лет ему не находилось преемника. Новый канцлер, Гуго дю Пюизе, был столь же неприметным, каким в начале карьеры был епископ Суассонский. Что касается сенешаля Рауля де Вермандуа, то на эту должность только через два года после его смерти, в 1154 г., был назначен граф Тибо Блуаский, сохранявший ее до своей смерти в 1191 г., несмотря на временный переход на сторону Генриха II в 1159 г.

Выбор епископа Суассонского был, конечно, выбором «технического специалиста». Выбор графа Блуаского, наоборот, — чисто политическое решение, с которого началось укрепление связей короны с Блуа-Шампанским домом. Появление такого нового сенешаля также означало, что ко двору возвращаются знатные бароны, давно покинувшие его; это стало одним из самых явных признаков роста престижа Капетингов. Наконец, оба назначения имеют и общее черты: они показывали, что больше не осталось приближенных советников высокого полета, какими были, например, Сугерий и Рауль де Вермандуа, а в более низком стилистическом регистре — Кадюрк и Этьен де Гарланд. При дворе отныне находились либо незаметные люди, облеченные королевским доверием и эффективно делавшие свое дело, либо знатные вельможи, которые не жили близ монарха постоянно и иногда занимали посты, имевшие в основном почетный характер (ведь на пост сенешаля претендовал даже английский король). Промежуточный эшелон, то есть высокопоставленные чиновники из высшей аристократии Иль-де-Франса, обладавшие реальным влиянием, понемногу исчезал. Это перераспределение ролей дополнялось еще одной институциональной переменой: на периодические собрания магнатов королевства, при Людовике VI очень мало посещаемые, теперь собирались самые знатные сеньоры, обсуждавшие и утверждавшие важные королевские решения (в Безеле в 1146 г., в Этампе в 1147 г., в Суассоне в 1155 г., в Париже в 1177 г.). Эта тенденция к объединению крупных вассалов изменила лексикон канцелярии, которая стала называть их словом «бароны», вероятно, ассоциируя с соратниками Карла Великого; начало появляться и название «пэры» как реминисценция из той же эпохи. Таким образом, трансформации куриальной среды выглядят одним из отсветов прогрессивного развития, какое претерпевали королевская власть, отношения между сувереном и территориальными князьями и осознание функции монарха, усваиваемое различными группами общества.

Расширение королевской власти

Это осознание, а также укрепление связей, давно ослабших, какие соединяли крупных вассалов со своим королем, было одним из элементов, и не самым ничтожным, того обширного феномена, который, возможно, стал крупнейшим достижением эпохи Людовика VII, — «расширения моральной власти короля» (Ашиль Люшер), которое непосредственно подготавливало расширение его власти физической.

Людовик VII старался выполнять важнейшие обязанности короля, как раз те, к выполнению которых было особо чувствительно общественное сознание, — вершить суд и сохранять мир. Людовик VI в свое время добился, чтобы правосудие и мир царили в его домене, и, если его сыну еще приходилось бороться с отдельными непокорными шателенами Иль-де-Франса, эти походы уже не имели эпического облика, какой обретали ранее; область, которую напрямую контролировал король, была прочно замиренной. Теперь он взялся распространять свою власть на все королевство — на совокупность территорий, подчиненных ему опосредованно. Мы рассказывали, что он вызывал крупных вассалов к себе на суд, чтобы они ответили за свои бесчинства. Он выступал в Оверни против графов, в Веле — против виконтов Полиньяка, против графов Неверских, нападавших на аббатство Безеле, и против врагов Клюни. Его покровительства искали многие епископы и церкви Юга, сожалевшие, что в этих краях, слишком далеких от Парижа, оно едва ли могло проявиться по-иному, кроме как в форме грамот. Почти повсюду изъявляли уважение королю и доверие к нему. Еще одним проявлением этого феномена были попытки арьер-вассалов короны, иногда очень далеких в географическом плане, сблизиться с королевской властью непосредственно или хотя бы получить от короля помощь.

По меньшей мере в моральном, если пока не в фактическом отношении, королевство вновь обрело границы Francia occidentalism 843 г. Сближение с Шампанским домом, походы в Бургундию, установление связей с Дофине и долиной Соны (входившими в состав Арелатского королевства и принадлежавшими императору) вполне явственно означали неприятие претензий на верховенство, которые с момента вступления на престол выдвигал Барбаросса. Десять лет (1152–1162) император предпринимал все новые поездки на эти западные и юго-западные окраины своего государства, заключал там союзы и оказывал давление, притом что его предшественников они заботили мало; наивысшую угрозу для Франции создал подписанный в 1157 г. союз между Генрихом II и Фридрихом I; но проблемы, с которыми Фридрих столкнулся в Италии, и схизма привели к тому, что тиски, грозившие сомкнуться, разжались, и Капетинг смог позволить себе настоящее дипломатическое наступление на Юго-Восток, на имперскую землю, несколько улучшив отношения с Фридрихом (встреча в Вокулере в 1171 г.).

На Юге утрата Аквитании в 1152 г. ничуть не остановила распространения капетингского влияния; каналом для него были особые отношения с графами Тулузскими, часто нуждавшимися в королевской помощи, выражалось оно и в прямых связях с городом Тулузой, церквями, виконтессой Нарбоннской и другими крупными и мелкими сеньорами (см. карта 9). Здесь, как и в других местах, знакомству с королем способствовали его поездки — он пересек Юг зимой 1154–1155 г., возвращаясь из Компостелы, а позже проехал через Юго-Восток, направляясь в Гранд-Шартрез. Еще немало переездов напомнило подданным всего королевства о существовании их государя: времена изменились, и Франция стала куда менее разъединенной из-за трудности проезда, чем век-два назад. Во всех направлениях тянулись «длинные руки короля с целью защитить всех и оказать им покровительство» — так в 1154 г, выражалась королевская канцелярия. Только Запад, который заблокировала экспансия Плантагенета, оставался почти непроницаемым для распространения престижа французского монарха.

Кроме осуществления бесчисленных отдельных акций, король, стремясь насадить мир, начал искать некое общее и нормативное его выражение во время подготовки к крестовому походу: папа и король совместно возложили на Сугерия обязанность хранить мир в королевстве. Но уже собрание 10 июня 1155 г. в Суассоне торжественно провозгласило, что король вновь взял на себя ответственность за мир во всем королевстве, который его предшественники были неспособны обеспечить; десять лет после этого церкви, крестьяне, купцы и все жители королевства должны были наслаждаться полным миром и безопасностью, а нарушители мира — держать ответ перед королевским судом, если решений судей на местах окажется недостаточно. Этот авторитетный тон, это притязание на участие в делах всего королевства были присущи уже Людовику VI, но еще естественней усвоил их Людовик VII. Что касается самого факта издания закона, это был совершенно новый феномен для капетингской Франции; последователем Людовика VII в этом станет Людовик Святой. Другой вопрос, был ли монарх вполне уверен, что располагает средствами, позволяющими провести его эдикт в жизнь; в северо-восточной четверти страны, князья которой (герцог Бургундский, графы Шампанский, Труаский, Неверский) присутствовали в Суассоне, — вероятно, да; в других местах — вероятно, нет. Не суть: этот текст все равно стал важным этапом в процессе утверждения монархической власти во Франции. Он очень четко обозначает момент, когда Божий мир, который с тысячного года худо-бедно обеспечивала церковь, стал миром короля.

Новое укрепление главных королевских функций начало искать себе и другую форму выражения — литературную и историческую. До тех пор Капетинги предпочитали хранить молчание о своем происхождении, которое не давало им права вступать на престол, за что некоторые противники не упускали случая их упрекнуть. Зато в царствование Людовика VII династическое чувство усилилось и начало искать себе подтверждения в двух взаимоисключающих направлениях. С одной стороны, укреплялась «гордость за то, что ты Капетинг»: французские короли, отныне прочно утвердившиеся, больше не скрывали, что их предками были Робертины и Оттоны. С другой стороны, появились поползновения связать династию с Каролингами и тем самым придать ей единственную форму легитимности, по-настоящему признанную коллективной памятью. Любопытно, что все первые попытки такого рода, еще при Людовике VI, предпринимались не в королевском домене и не при дворе. Лишь в начале следующего царствования главный центр капетингской историографии, аббатство Сен-Дени, сделало первые шаги к сближению монархии с капетингской моделью, выпустив переработанную версию «Истории Карла Великого и Роланда» — очень фантастической хроники, приписываемой Турпину, легендарному соратнику Карла Великого. Этот текст, изначально связанный с паломничеством в Компостелу, имел большой успех во второй половине века. Монахи Сен-Дени использовали его и с тем, чтобы сфабриковать подложную грамоту Карла Великого, укреплявшую особую связь их аббатства с королевской властью. Разработка представления о более или менее легендарных каролингских истоках династии происходила в конце века очень активно, а недолгое возвеличивание ее настоящих предков прекратилось.

Домен

Итак, на всех уровнях — на уровне коллективного воображаемого, на законодательном уровне, как и на уровне очень ощутимого участия в мелких делах страны, — Людовик VII постепенно укреплял свою власть и, возможно, прежде всего престиж короны. Эта деятельность опиралась на ограниченную, но надежную материальную базу — ресурсы домена.

Управление доменом и доходы короля

Королевский домен, значительно расширенный Филиппом I и немного — Людовиком VI, требовал от Людовика VII пристального внимания, особенно после 1152 г. Он практически не увеличил домен, но усердно эксплуатировал его. Впрочем, эта перемена отношения (которую можно было предчувствовать еще в царствование Людовика VI) соответствовала общим тенденциям развития: времена создания новых сеньорий, внезапных изменений территориальных границ миновали, настало время для организации земледелия и приумножения доходов. Король, наученный примером Сугерия, взялся за дела, где экономические интересы и политическое утверждение, как при Людовике VI, оставались неразделимы. Собирать людей и использовать земли значило также демонстрировать королевское присутствие, ослаблять или сокрушать соседних сеньоров, контролировать жизненно важные маршруты. Но военные акции были уже не столь настоятельно необходимы, как в прошлое царствование, потому что домен почти замирили. С другой стороны, напомним, что понятие «королевский домен» означало вовсе не компактную территорию, а совокупность земель и всевозможных налогов: дорожных и мостовых пошлин, податей с городов, судебных прибылей, сеньориальных податей, доходов от покровительства церквям и т. д.; этот разнородный набор от Лана до Орлеана и был главным источником королевских ресурсов.

Интенсификация эксплуатации домена выразилась прежде всего в росте количества превотств: этих базовых территориальных единиц королевской администрации вместо 21 или 22 стало 37. Больше всего новых превотств создали в Гатине — области, где, как мы скоро увидим, больше всего было и новых деревень. Некоторые города получили по второму прево, а в Париже этих чиновников было трое. Зато принципы местного управления остались неизменными: прево брали свою должность на откуп, иногда даже получали во фьеф, а король пока с большим трудом сдерживал их притязания на наследственную передачу должности — как и в большинстве европейских государств, во Франции Людовика VII администрация Нового времени переживала лишь стадию предыстории. Остается выяснить, какие ресурсы домен предоставлял королю. Долгое время считали, что они были очень богатыми и превосходили 200 тыс. ливров в год, основываясь на ошибочном толковании единственного текста, содержащего конкретные цифры, — записей Конона, прево Лозаннской церкви, о разговоре, который он услышал на похоронах Филиппа Августа. Сегодня известно, что эта цифра — 19 тыс. ливров — равнялась годовому доходу, а не месячному; вероятно, это была откупная плата прево — основной твердый ресурс короля. Это очень мало, но, должно быть, эта сумма составляла лишь часть (почти треть) обычного дохода, а экстраординарные доходы, размер которых нам остается неизвестен, представляли собой, конечно, не просто скромную добавку. Историки считали и пересчитывали цифры, сугубо гипотетические, чтобы оценить вероятный объем ресурсов Людовика VII. Все сошлись на одном принципиальном утверждении: эти ресурсы были намного больше, чем у любого из его вассалов, за исключением Генриха II. В остальном, кроме этого, мнения разошлись: на взгляд Джона Болдуина, «такой доход (который Филипп II унаследовал от отца) был недостаточно существенным, чтобы вести сильную королевскую политику в противовес крупным баронам и прежде всего Генриху II». На взгляд Карла Ф. Вернера и других, доходы французского короля ставили его на очень почетное место среди европейских монархов, доходы же самого Генриха II, несомненно превосходившие доходы Людовика, тем не менее были сопоставимы с ними.

Сельская местность

Королевская активность в сфере организации земледелия в ту эпоху особо проявлялась в Гатине, то есть на юго-востоке домена; это была область, где владения короны располагались плотней всего, а также одна из марок (в данном случае — на границе Франции и Шампани), которые были сравнительно мало населены и в которых тогда наибольший размах получили расчистки. За двадцать последних лет царствования Людовик VII пожаловал много хартий поселения и вольности, как, впрочем, со своей стороны поступали граф Шампанский, архиепископ Сансский и более мелкие сеньоры. Крупнейшими населенными пунктами, заложенными королем в этой области, были Вильнев-сюр-Йонн (1163–1164) и Флажи (1177–1178). Из Вильневов, разбросанных на остальной территории домена, упомянем также Вильнев-жукст-Этамп (1170), дополнивший начинания Людовика VI. Что касается содержимого пожалованных хартий, то они оставались очень далеки от всякой идеи коллективной автономии. Впрочем, многие из них просто воспроизводили кутюмы Лорриса. Король предоставлял привилегии и своим людям, но нельзя сказать, чтобы он, как и Людовик VI, много делал для освобождения сервов. Действительно важные коллективные вольные, предоставленные сервам десятка деревень в Орлеанской области, датируются только последним годом царствования, когда старый монарх сам практически не правил.

Города

Что касается городского населения, жаждавшего свободы, то Людовик VII охотно соглашался уступать ему некоторые подати, какие взимал с города или профессии. Именно при нем в документации стали упоминаться организации ремесленников — менял, пекарей и, может быть, кожевников Парижа, мясников Этампа, пекарей Понтуаза. Привилегии, получаемые ими, предоставляли им монополию, облегчали (не всегда) налоговое бремя, но также были рассчитаны на то, чтобы лучше контролировать основные виды деятельности городского населения. 15 силу других привилегий снижение податей или уступка королевских прав распространялись на всех бюргеров города — в Шатонеф-ле-Тур (1141 и 1144 г.), Орлеане (1147 г.), Санлисе и Мелене (1173 г.), Компьене (1152 и 1179 г.), Лане и несколько раз в Бурже. В большинстве городов, облагодетельствованных таким образом, были постоянные королевские резиденции — король старался крепче связать себя с бюргерами, стимулировать их активность, а его отказ от доходов компенсировали особые выплаты, вполне возмещавшие ему ущерб. Действиями в том же направлении была и организация рынков и ярмарок с выгодными условиями обложения — в Этампе, Орлеане, Манте, Монлери и т. д. Париж, все более выглядевший столицей во время долгих пребываний короля и его служащих, выиграл от нескольких мер, самой известной из которых стала привилегия «ганзе речных купцов», которая подтвердила и расширила в 1170–1171 гг. привилегию, пожалованную Людовиком VI, и стала основой развития парижского муниципалитета.

Зато Людовик старался, чтобы в городах, принадлежавших непосредственно ему, как можно меньше развивалось коммунальное движение. В начале царствования инициативы такого рода были подавлены в Орлеане и Пуатье; коммуна в Турню была запрещена в 1171 или 1172 г., а в Сансе распущена в 1147 г., после того как ее разрешили в 1141 г. Во многих случаях частичные вольности, о предоставлении которых только что шла речь, становились компенсацией запрета коммуны (в Орлеане, в Шатонеф-ле-Тур) или наименьшим злом в ситуации разгула насилия (в Компьене). К коммунам, учрежденным в предыдущем поколении, на которое в большей степени, чем на поколение Людовика VII, пришелся подъем этого движения, отношение было иным — к их существованию уже привыкли, и они стали факторами поддержания порядка: в Нуайоне, Бове, Лане, Суассоне и, несомненно, в Манте король мог лишь подтвердить признание коммун. Что касается новых движений, грозивших власти епископов, которых король опекал, то к ним он относился откровенно негативно. Мы, конечно, видели, что в Реймсе он сначала (в 1138–1139 гг.) утвердил образование коммуны вопреки протестам духовенства, но это был политический маневр, который он в 1140 г. прекратил, и в дальнейшем, хоть и не слишком энергично, поддерживал своего брата Генриха, ставшего архиепископом, в борьбе с притязаниями горожан. В Безеле он с помощью оружия защищал аббатство против подвластных ему горожан, организовавших в 1155 г. коммуну при поддержке графа Неверского; когда другой граф Неверский так же поступил в 1176 г. в Оксере, король тоже запретил эту коммуну, невыгодную епископу.

Позиция Людовика VII по отношению к коммунальному движению в целом представляется более сдержанной, чем писали о ней историки, старавшиеся найти в его царствование «начало объединения народных классов с тем, кто в их глазах олицетворял порядок, справедливость и сопротивление феодалам» (Ашиль Люшер). Шарль Пти-Дютайи, более проницательный, уже заметил, что Людовик «испытывал нерешительность, колебался» и «как будто чувствовал те же отвращение и страх, какие самостоятельность бюргеров внушала церкви». В целом он был прямым продолжателем линии отца. Как и тот, он иногда благосклонно относился к коммунам в городах, не принадлежавших ему, но не в своих городах. Так же как и тот, он одобрял их в качестве факторов сохранения общественного порядка и в качестве сообществ, непосредственно связанных с королевской властью; так, он охотно подтверждал признание тех из них, которые хорошо себя зарекомендовали, но обуздывал и подавлял те, которые выходили за границы, установленные им самим. Наконец, как и тот, он совсем не любил (после того как угасли фрондерские поползновения, вдохновлявшие его в молодости, например, в Реймсском деле), чтобы горожане, борясь за свои требования, посягали на привилегии духовенства, которому он покровительствовал и которое его поддерживало.

Церковь

Царствование Людовика VII пришлось на период сравнительного религиозного мира: столкновения, вызванные реформой духовенства и спором об инвеституре, утихли, а насилие, которое породит борьба с ересью, еще почти не предчувствовалось. Однако за этим спокойствием крылась интенсивная деятельность: строительство больших зданий в стиле первого готического искусства шло на капетингских землях полным ходом, схоластическое мышление достигло зрелости, а объединение парижских магистров предвещало появление университета. Цистерцианцы закрепляли результаты чрезвычайно активного развития, какого достигли за полвека, коллегиальные церкви регулярных каноников в свою очередь переживали пик экспансии, а способные, достойные и самостоятельные епископы пожинали плоды реформы. Личность французского короля, благочестивого, пропитанного религиозной культурой, друга клириков, живших святой жизнью, не диссонировала с этой эпохой углубления религиозного чувства и совершенствования образования духовенства.

Отношения с французской церковью

У себя в королевстве Людовик VII, может быть, в первую очередь представал защитником церквей- епископства, монастыри, коллегиальные и простые сельские церкви пользовались привилегиями, какие он им щедро раздавал: Марсель Пако насчитал таких документов не менее 452. Правда, 275 из них были просто подтверждениями прежних; остальные представляли собой отказы от пошлин или рент, дарения королевских имуществ или (очень часто) официальное предоставление королевского покровительства владениям какой-либо церкви. Эти грамоты жаловали не только церквям, непосредственно зависимым от монарха, — мы видели, что подобные привилегии давали, например, церквям Юга. Поэтому ему приходилось выступать, иногда с оружием в руках, в защиту церквей, которым он предоставил свою гарантию, от их светских соседей. Тем самым традиция, какую в своих доменах заложил Людовик VI, распространилась на добрую часть королевства и стала эффективным орудием расширения королевской власти. Действия Людовика VII, конечно, прежде всего затрагивали Иль-де-Франс и окружавшие его земли, но добирался он и до Оверни, Ниверне, Везеле, Клюни и других мест.

Забота короля о религиозных учреждениях выходила за пределы мирского покровительства и дарений: несколько раз он брался реформировать монастыри и особенно коллегиальные церкви. Самые важные, а также самые трудные из этих действий имели отношение к секулярным каноникам Святой Женевьевы в Париже и Святого Корнелия в Компьене. Действуя согласованно, чтобы преодолеть их упорное сопротивление, Людовик VII и Евгений III заменили их соответственно регулярными канониками и монахами Сен-Дени (в 1148 г. и 1150 г.). Тем самым король продемонстрировал заботу о духовном здоровье церкви и интерес к черному духовенству. Последнему, прежде всего новым орденам (во главе с цистерцианцами и тамплиерами), эффектная экспансия которых начала терять темп, король предоставил и щедрые дары, в частности освобождение от дорожных и мостовых пошлин, необходимое для их экономической деятельности (см. карта 10).

Особенно хорошо нам знакома для царствования Людовика VII еще одна большая область отношений между королевской властью и церковью — осуществление в двадцати двух «королевских» епископствах (которых в его царствование стало двадцать пять) регального права (regale), разрешение избирать нового епископа и утверждение его избрания. Регальное право (прерогатива, позволявшая королю управлять епархией и присваивать ее доходы, пока кафедра вакантна) оказывало существенное влияние на королевские финансы, выбор епископов был элементом решающей важности для контроля над королевством. После инцидентов, которые ознаменовали начало царствования, Людовик проявлял примечательную осторожность в использовании этих прерогатив. Тем не менее благодаря ловкости и тому, что ключевые кафедры занимали такие прелаты, как его брат Генрих или шурин Вильгельм, он сумел провести немало кандидатур епископов, согласие которых на сотрудничество было ему обеспечено. Он распространил свое влияние и на четыре епископства Нарбоннской провинции, связи с которой установил во время поездки 1154–1155 гг. Таким образом, «стиль Людовика VII», воплощение гибкости и респектабельности, принес особо удовлетворительные результаты в том, что касалось отношений с церковной иерархией.

Отношения с папством

В этой сфере Людовик VII тоже с 1144 г. сохранил и улучшил превосходные отношения, какие его отец поддерживал с Римом. Первый период пришелся в основном на понтификат Евгения III (1145–1153) и прежде всего на его пребывание во Франции во время подготовки к крестовому походу; взаимопонимание между папой, королем и Сугерием было безупречным и продолжилось во время регентства, когда папа усердно выполнял свое обещание контролировать королевство и даже пытался примирить короля с королевой. Второй особый период начался после того, как осенью 1160 г. Людовик признал Александра III, а в 1163–1165 гг. папа снова жил во Франции, в Сансе. Как и в 1147–1148 гг., монарх получил от присутствия папы большую выгоду: оно, как и в первый раз, позволило укрепить власть короля (в данном случае благодаря ряду его выступлений против расхитителей церковных имуществ), а также усилило его позицию по сравнению с Плантагенетом, который тоже поддержал Александра, но скоро потерял достигнутые преимущества, вступив в конфликт с Томасом Бекетом. Кроме того, во время, когда император погряз в схизме и итальянских проблемах, французский король благодаря этому «хорошему выбору» приобрел некоторый международный престиж. Поскольку его встреча с Барбароссой в Сен-Жан-де-Лон дважды (29 августа и 22 сентября 1162 г.) так и не состоялась, это удачно избавило его от трудной дипломатической ситуации, которая была создана оплошностью его собственных послов и грозила обойтись ему дорого: ведь предполагался не менее чем третейский суд для выбора между двумя папами (и он явно оказался бы не в пользу Александра) в присутствии обоих монархов. Впоследствии отношения между Людовиком VII и Александром остались наилучшими. В 1177 г. король при угрозе нового нападения Англии, с которой он не хотел воевать, сумел добиться вмешательства папы — тот нуждался в нем, желая организовать новый крестовый поход. И папа вынудил Генриха II заключить Нонанкурский договор.

Таким образом, в плане отношений с церковью царствование завершилось заметными достижениями. После трудностей начала правления Людовик VII смягчил отношение к свободам церкви. Не отказываясь от притязаний на светскую власть, он стал более сговорчивым и больше не пытался заходить слишком далеко в использовании своих прерогатив. Это стремление к доброму согласию с церковной иерархией многие современники и историки осуждали, видя в нем слабость короля — святоши и клерикала. Тщательный анализ, произведенный Марселем Пако, напротив, показал, что Людовик VII сумел, щепетильно соблюдая приобретенные церковью свободы, отстоять королевскую прерогативу и даже, более скрытно, но более эффективно, чем отец, влиять на решения прелатов. О той же мудрости и ловкости свидетельствуют его отношения с Евгением III и Александром III. Впрочем, его церковную политику следует рассматривать с учетом его глубокой набожности и его представлений о королевской функции, в его понимании, что бы ни говорили, обязанности христианского государя никогда не смешивались со слепой покорностью главам церкви: он занимает достойное место между Сугерием и Людовиком Святым.

Конец царствования

События последних десяти лет царствования во многом объясняются тем, что король состарился: ему пошел лишь шестой десяток, но усталость, а потом болезнь все более мешали ему действовать, а тем более воевать. После нормандских походов 1173 и 1174 г., закончившихся поспешными отступлениями, и большого восстания против Генриха II, которым Людовик VII не сумел воспользоваться, он больше почти не покидал домен. Благодаря вмешательству папы он ловко избежал последнего нападения Генриха II, но даже дипломатия в конце его жизни выглядит менее активной. В 1177 г. он тяжело заболел, а в сентябре 1 179 г. по возвращении из последней поездки, паломничества на могилу Томаса Бекета ради выздоровления сына, его разбил односторонний паралич. Умер он только 18 сентября 1180 г., но к тому времени уже более года не имел никакой реальной власти. Филипп, коронованный 1 ноября 1179 г., следующей весной отобрал у него королевскую печать, опасаясь, как бы его ослаблением не воспользовались шампанские дядья. Ведь в политической жизни последних лет царствования доминировала борьба Фландрского и Шампанского домов за влияние. С одной стороны — Филипп Эльзасский, с другой — королева и ее братья торопились обеспечить себе выгодную позицию, пока король не сменился. Первый стал самым приближенным лицом к старому государю, вторые сохраняли почти господствующее положение при дворе. После того как 23 апреля 1180 г. Филипп II женился на племяннице Филиппа Эльзасского, соперничество обоих кланов быстро вылилось в войну — сначала между собой, потом против молодого короля. Ожесточенность соперничества крупных феодалов, сравнительный упадок власти короля, который позволил втянуть себя в их распри и вступал с этими людьми в союзы, вместо того чтобы поискать жену в какой-нибудь царствующей фамилии, характерны для атмосферы конца царствования, тяжело сказавшейся на французском дворе. Несмотря на вполне удовлетворительное завершение борьбы с Плантагенетом, несмотря на авторитет, приобретенный среди подданных, король как будто выпал из европейской дипломатии, погрязнув в придворных раздорах, каких не бывало уже давно. Однако новый король скоро сумеет развеять это гнетущее впечатление.

Реальную важность этого царствования, которую слишком часто трудно разглядеть из-за дипломатических проблем и недостаточно яркой личности короля, можно было бы показать, задав несколько таких вопросов, ответ на которые будет один и тот же, но часто неожиданный. Кто из капетингских монархов начал распространять королевскую власть за пределы Иль-де-Франса, до Бургундии, до южных границ Центрального массива и даже до Лангедока? Не Филипп Август, а Людовик VII. Кто из капетингских монархов издал первый ордонанс о мире в королевстве? Не Филипп Август и не Людовик IX, а Людовик VII. Кто из суверенов Западной Европы первым отправился в крестовый поход, придав династии величайший престиж? Людовик VII. А кому из Капетингов образцовый христианский и почти монашеский образ жизни принес всеобщее уважение и благосклонность церкви? Не Людовику Святому, а Людовику VII.

Эти вопросы, конечно, маскируют слабые стороны царствования: великим монархом во Франции в тот период был, по меньшей мере на первый взгляд, Генрих II; крестовый поход потерпел неудачу; ограниченные ресурсы домена исключали какую-либо масштабную внешнюю политику; мир, провозглашенный королем, и уважение к его власти все еще зависели от доброй воли его крупных вассалов. Но мы также полагаем, что показали: поведение Людовика VII, зиждившееся на глубоко христианском представлении о королевском сане, предвосхитившем представления Людовика Святого, принесло ему прочные симпатии духовенства и населения и тем самым укрепило и расширило авторитет, какой приобрел для династии его отец. Этого нельзя сказать о его непоследовательной и нерешительной внешней политике или о его неудачном крестовом походе, хотя в оправдание первой можно сказать, что она представляла собой меньшее зло, а второго — что это был важный этап упрочения власти Капетингов. Во всяком случае, можно утверждать, что король, наученный горьким опытом (возможно — пожаром в Витри, разумеется — крестовым походом, разводом, а также усилением Плантагенета), опираясь на процветание домена, добрые отношения с церковью и вассалами, после 1152 г. проводил мудрую и осмотрительную, пусть не всегда динамичную политику. Его преемники пожнут плоды его кропотливого труда, повысив престиж и расширив власть капетингской монархии.

Рождение Филиппа (21 августа 1165 г.) было встречено бурным всплеском народного ликования, а король объявил, что счастлив наконец обрести сына, поскольку был «устрашен таким множеством дочерей». Он ждал этого сына со времен своего первого брака, на протяжении примерно тридцати лет, и отсутствие отпрыска мужского пола могло бы создать ему серьезные сложности. Филипп оправдает возложенные на него надежды — он вознесет Францию в первый ряд великих держав Западной Европы. Названия двух значимых современных работ, посвященных его правлению, говорят сами за себя: одна книга называется «Время перемен», во второй король представлен как человек, заложивший «фундамент королевской власти». Нельзя лучше подытожить всю важность этого периода в истории капетингской монархии и Франции.

Обстоятельства помогли Филиппу реализовать этот великий замысел: он унаследовал державу, которая, хоть и была небольшой, но стала сильной благодаря упорным стараниям его отца и деда. У него в запасе было много времени — Филипп правил на протяжении сорока трех лет, — и ему повезло, что его главный противник, Иоанн Безземельный, совершал ошибки одну за другой и страдал психической неуравновешенностью. Но прежде всего Филиппу помогли его качества государственного деятеля. Один каноник монастыря Сен-Мартен в Туре оставил нам очень живой портрет этого государя: «Красивый и ладно скроенный, он был лысым; краснолицый и жизнерадостный, он любил вино, вкусно поесть и женщин. Щедрый к друзьям, он был жаден до имущества своих врагов и слыл наиопытнейшим человеком в искусстве интриги. Благочестивый и мудрый в совете, он никогда не изменял своему слову и выносил быстрые и справедливые приговоры. Окрыленный победой, он боялся за свою жизнь и выходил из себя так же легко, как успокаивался. Он обуздал злокозненность магнатов королевства и подстрекал их к распрям, но никогда не казнил никого из тех, кого держал в тюрьме. Прибегая к совету людей безродных, он не испытывал ненависти ни к кому, разве что на краткий миг, и показал себя укротителем гордецов, защитником Церкви и кормильцем бедных». В общем, Филипп был хорошим товарищем, унаследовавшим от предков вкус в жизни, но прежде всего прирожденным правителем: умный (но не очень образованный), ловкий до беспринципности дипломат, человек, способный прийти к быстрому решению (правда, в отдельных случаях несколько поспешному) и упорно его выполнять, прагматик — не особенно щепетильный, но и не злобный или циничный. Что касается войны, которая занимала большую часть его царствования, то он посвящал себя ей с усердием и некоторым талантом, но не проявил при этом ни особой страсти, ни гения. Франция вряд ли могла бы попасть в лучшие руки, чтобы пережить тот опасный, но многообещающий период, каким был рубеж двух столетий.

Трудные годы

(1180–1203)

Первое десятилетие: борьба с крупными вассалами и Генрихом II

Победа над феодальными коалициями и расширение королевского домена (1180–1185)

Филипп взял власть в свои руки за год до смерти своего отца, когда тот, разбитый параличом, не мог больше править самостоятельно (сентябрь 1179 г.). Коронация (1 ноября 1179 г.) и женитьба (23 апреля 1180 г.) наследника, передача королевской печати от старого короля (весна 1180 г.) стали этапами пути, который привел Филиппа к официальному наследованию, когда 18 сентября 1180 г. прикованный к постели Людовик скончался. Несмотря на свой юный возраст, Филипп сразу же — хотя и не без некоторых затруднений — обеспечил себе свободу действий по отношению к своему окружению, навязав ему несколько решений, возымевших важные последствия.

Два семейных клана делили между собой влияние при дворе в последние годы предыдущего царствования: дом Блуа-Шампань, пребывавший при власти вот уже как двадцать лет, и граф Фландрии Филипп Эльзасский, который пошел на сближение с Людовиком в последние годы его правления и считался наставником Филиппа. Он упрочил свое влияние, устроив свадьбу Филиппа — раз уж у него не было собственной дочери — со своей племянницей Изабеллой де Эно, которой едва исполнилось десять лет. В утешение принцу, которому могла бы достаться невеста из какого-либо королевского рода, Изабелла принесла великолепное приданое, состоявшее из земель, которые вскоре сольются в единый удел под названием Артуа, с богатыми городами Аррасом, Сент-Омером, Бопомом и Эром — важными центрами североевропейской торговли (см. карта 11).

С помощью этого брачного союза Филипп Эльзасский мог надеяться занять при дворе такое же верховенствующее положение, что ранее занимали шампанцы благодаря королеве Адели. Однако последние отреагировали очень резко, перейдя к активному сопротивлению: Адель покинула двор и нашла пристанище у брата Тибо; конфликт прекратился благодаря неожиданному посредничеству Генриха II Плантагенета, которого призвала на помощь Адель и который, казалось, поначалу намеревался ее поддержать. Ради того, чтобы сохранить мир, Генрих договорился с юным королем (встреча в Жизоре в июне 1180 г.) и добился, чтобы Филипп вернул свое расположение королеве-матери и ее братьям (Иври, 28 июня). На протяжении нескольких лет Генрих будет придерживаться этой примирительной, даже, можно сказать, дружественной линии поведения по отношению к Филиппу; его благожелательный нейтралитет позволит французскому королю преодолеть интриги его крупных вассалов и родственников.

На самом деле ни граф Фландрии, ни шампанцы не были довольны достигнутым соглашением: ведь было ясно, что новый король, воспользовавшись поддержкой Генриха II, намерен избавиться от любой опеки — и одного, и другого клана. Поэтому вчерашние противники нашли общий язык: 14 мая 1181 г. четверо братьев блуа-шампанского дома, Филипп Эльзасский, Балдуин де Эно (тесть короля), герцог Бургундский Гуго III и прочие лица заключили между собой союз. Но из шампанцев лишь Этьен де Сансерр, горячая голова, остался верен участникам коалиции и взялся за оружие вместе с ними. На протяжении двух лет король при поддержке опытных военачальников противостоял одновременному натиску своих противников: летом 1181 г. он по очереди отбросил Этьена, угрожавшего захватить Орлеан, и армию фламандцев, которая появилась в двадцати километрах от Парижа. В 1182 г. смерть Элизабет де Вермандуа предоставила королю шанс вернуть земли, отошедшие ее мужу Филиппу Эльзасскому. После перемирия война возобновилась в 1184 г. и закончилась в июле 1185 г.: Филипп Эльзасский, видя, что интриги французского короля посеяли рознь между его союзниками, попытался в последний раз перейти в наступление, но в конце концов отказался вступать в решающее сражение и предпочел принять тяжелые условия мира в Бове. Король сохранил приданое супруги и приобрел большую часть Вермандуа с Амьеном: то было первое из впечатляющих прибавлений к королевскому домену, осуществленных за время его правления. Вермандуа, находившееся совсем близко от Парижа, чуть было не ускользнуло от Капетингов — но отныне оно им принадлежало.

Война с Плантагенетами: общие черты, первый этап (1186–1189)

Разобравшись с претензиями фламандцев, Филипп мог заняться Плантагенетами. Его борьба сначала с Генрихом II, потом его сыновьями, Ричардом и Иоанном, была естественным продолжением долгого конфликта, начавшегося в правление Людовика VII. Мир стал невозможным из-за соседства с обширным территориальным комплексом Плантагенетов, их стремления распространить свою власть па юг Франции и особенно из-за их нежелания признавать себя полноправными вассалами французского короля, который таким обратом терял большую часть своих прав сюзерена. Капетинги не могли примириться с тем, чтобы собирание королевства, ставшее важной тенденцией западной политической истории, было бы блокировано, а может быть, и сведено на нет из-за существования этой огромной «кисты». Однако при Филиппе столкновение с Плантагенетами приобретает совсем иную форму: конечно, соотношение сил осталось неравным, но психологические условия полностью изменились по сравнению с тем временем, когда неутомимый Генрих II беспрестанно тревожил Людовика VII, а тот лишь оборонялся в ответ. Теперь у династии Плантагенетов возникли серьезные трудности: Генрих постарел и устал; споры из-за раздела наследства вызвали между его сыновьями трения, вскоре переросшие в ожесточенное соперничество, которое было только на руку центробежным силам этого скопления разнородных земель. Лишь несколько лет, в недолгое правление Ричарда, «империя Плантагенетов» функционировала как относительно спаянное пространство. В сравнении с этим семейным и территориальным расколом капетингская Франция — хоть и не смогла избежать изъянов, присущих всем феодальным монархиям, — находилась под управлением ловкого и энергичного государя, чью власть всерьез никто не оспаривал. Молодой человек, не имевший соперников, Филипп мог спокойно ждать, пока время работало на него: сын монарха, кропотливо трудившегося во имя усиления королевской власти, он располагал ресурсами, без всякого сомнения, меньшими, чем Плантагенеты, но зато контролировал их гораздо лучше. Он умел мастерски извлекать пользу из слабостей противника, играя на распрях, раздиравших вражеский линьяж. Но французский король также сполна использовал военные и финансовые ресурсы, полученные в результате начатой им административной реорганизации. Наконец, Филипп прибег к законным средствам, на которые имел право благодаря достигшим завершенности феодальным институтам. Непокорные вассалы французского короля, Плантагенеты были легкой целью для юридических нападок, которые оказывали немалый эффект на их собственных вассалов, пока еще всецело проникнутых феодальной концепцией государства и политической моралью.

В военном плане операции практически не прекращались и часто мобилизовали довольно значительные силы; однако велись они практически всегда в одних и тех же пограничных областях. Сражения были скорее стычками, нежели настоящими битвами и проходили всегда в одних и тех же районах, которые противники без конца завоевывали и отвоевывали. Лишь дважды Филиппу Августу удалось захватить обширные территории: в 1187–1189 гг. (Берри, Анжу, Мэн) и в 1193–1194 гг. (Верхняя Нормандия). В остальное время двумя главными зонами сражений были нормандский Вексен, уже несколько поколений служивший классическим местом для столкновений и встреч, с его ключевой крепостью Жизор, и Берри, где противники оспаривали друг у друга прежде всего Иссуден и его окрестности (см. карту 12). Военные действия также часто затрагивали Турень, Анжу, Мэн и Вермандуа. В каждом из этих регионов передвижения войск были привязаны к нескольким очень крупным замкам: Жизор, Лош, Шинон и позднее Шато-Гайяр контролировали основные пути. Вся стратегия, как и дипломатия, была нацелена на то, чтобы захватить их в первую очередь, и государи тратили деньги, не считая, на укрепление своих твердынь. Вокруг этих огромных цитаделей была создана сеть мелких замков: из-за этого большинство военных кампаний превращалось в череду осад, которые прерывались стычками и налетами, разорявшими окрестности. Так, оборона нормандской границы, как это явствует из счетов 1202–1203 гг., была организована вокруг пяти больших крепостей, каждую из которых окружали три или четыре замка поменьше. Эти войны с Плантагенетами были очень жестокими, как из-за обращения с воинами — нередко пленников убивали, — так и из-за почти систематических грабежей и поджогов. Обе воюющие стороны, особенно Плантагенеты, у которых было больше денег, во множестве нанимали наемников («рутьеров» или «коттеро»), и присутствие на войне этой солдатни, безжалостной, не привыкшей уважать кодекс рыцарской чести, солдатни, которую презирали даже ее наниматели, немало поспособствовало тому, что конфликты этого периода отличались крайней жестокостью; наемники не играли такой важной роли ни до 1160 г., ни после битвы при Бувине. Таким образом, роль крупных крепостей, серьезно повлиявших на военную стратегию, и участие в боевых действиях наемников — что изменило поведение сражавшихся — ощутимо отличают войны Филиппа Августа от войн первых Капетингов: от феодальной войны, которая была на пути к тому, чтобы превратиться в войну государств. Армия Филиппа Августа все еще оставалась феодальным войском, но трансформация военных обычаев шла вровень с реформой административной организации, которая в ту пору была в самом разгаре как у Плантагенетов, так и в капетингском королевстве.

В 1186 г. Филипп вспомнил о старых спорах по поводу Вексена, о браке и приданом своей сестры Алисы и об оммаже за Аквитанию. В мае 1187 г. он открыл боевые действия, захватив Берри. С того времени столкновения чередовались с бесплодными переговорами и быстро нарушаемыми перемириями. Как и в случае войны с крупными вассалами, Филипп сеял распри между своими противниками, льстя и поддерживая сыновей против их отца: это было совсем не сложно, гак как семейство Плантагенетов уже давно раздирали соперничество и зависть. Сначала французский король близко сошелся с Жоффруа, третьим сыном Генриха II, графом Бретани, но тот погиб на турнире в 1186 г.; старший, Генрих Молодой, уже умер в 1183 г. Оставались Ричард и Иоанн; Филипп привлек обоих на свою сторону — первого открыто, второго втайне. В 1186 г. Филипп стал большим другом Ричарда и поддержал его требования к отцу: Ричард хотел, чтобы отец признал его наследником короны, допустил к власти и дал наконец жениться на сестре Филиппа Алисе — она уже давно была ему обещана, но ее удерживал у себя его отец, Генрих II. Ричард также хотел сохранить за собой Аквитанию, которую его отец собирался передать Иоанну.

В ноябре 1188 г. во время переговоров в Бонмулене Ричард публично оставил своего отца и принес оммаж Филиппу. Они оба затем воевали со старым королем в Мэне и Анжу, и тому пришлось бежать из Манса; заболев, Генрих отказался продолжать борьбу. После долгого отступления он согласился на навязанные ему условия (договор в Азе, 4 июля), но сразу же после этого скончался (6 июля 1189 г.). Ричард получил все свое наследство. По договору, заключенному им с Филиппом в Жизоре в конце июня, французский король получил из всех завоеваний, на которые мог рассчитывать, только Иссуден и Грассе в Берри, захваченные им во время войны; на протяжении пятнадцати лет Филипп и Плантагенеты не перестанут с остервенением оспаривать их друг у друга. Ричард был противником совсем иного масштаба, чем старый Генрих, и у него не было слабостей, которыми ловкий король Франции мог бы воспользоваться.

Крестовый поход

Экспедиция

Иерусалим и почти вся Святая земля попали в руки Саладина в 1187 г., и призыв о помощи взбудоражил все дворы Западной Европы. Во время одной из встреч в январе 1188 г. Филипп и Генрих дали обет крестоносцев по настоянию папского легата и тут же воспользовались этим, чтобы собрать экстраординарный налог. Ричард взял крест несколькими месяцами позже, и император Фридрих Барбаросса был первым из всех, кто выступил в крестовый поход. В августе 1189 г. первые крестоносцы прибыли в Святую землю и осадили Акру, город, занимавший ключевое место в коммуникациях крестоносных государств. Короли больше не могли откладывать свой отъезд, но никто из них не хотел выступать первым, оставив свободное поле действия другому. В конце концов они вместе отбыли из Везеле в июле 1190 г., но в море вышли по отдельности. Почти все крупные вассалы сопровождали Филиппа. Многие из них так и не вернулись из этого недолгого, но смертоносного похода.

Крестовый поход не положил конец переговорам и соперничеству между двумя государями. Во время остановки на Сицилии они разрешили вопрос о помолвке Ричарда с Алисой, который вызывал столько споров и пересудов. Первым подоспев под стены Акры (20 апреля 1191 г.), Филипп взял на себя руководство осадой; Ричард присоединился к нему в июне, и город сдался 12 июля после кровопролитных штурмов. На всем протяжении похода Филипп, несмотря на все дружеские заверения, страдал от присутствия Ричарда: неустрашимый, купавшийся в роскоши, вот-вот готовый стать героем легенды, английский король затмевал своего сеньора, который неоднократно демонстрировал свою зависть. Споры из-за наследия Иерусалимского королевства дали им новый повод для вражды, так как каждый поддержал своего кандидата на престол. 31 июля Филипп прервал свой крестовый поход, который по сути только начинался: он заболел, его выводил из себя Ричард, но к тому же Филипп рвался уладить вопрос о наследстве Филиппа Эльзасского, умершего во время осады. Проехав через Рим, французский король вернулся в Париж 27 декабря 1191 г.

Управление королевством во время крестового похода

В отсутствие государя королевством управляли королева-мать и ее брат, архиепископ Реймсский. Этот выбор был практически неизбежен, поскольку речь шла о самых высокопоставленных лицах королевства, доступных на тот момент: место канцлера было тогда не занято, сенешаль Тибо Блуаский отправился в крестовый поход вместе с другими крупными баронами, а королева Изабелла умерла в 1187 г. С другой стороны, конфликт между королем и шампанским домом вот уже десять лет как завершился, и Филипп чувствовал себя достаточно уверенно на троне, чтобы не бояться подобных делегаций полномочий. Знаменитый текст, который организовывал управление королевством в отсутствие государя, обычно принято называть «завещанием Филиппа Августа», по тому названию, что дал ему Ригор; к тому же в него включены статьи действительно завещательного характера, в которых король отдавал распоряжения касательно своей казны. Но на самом деле речь идет о первом большом ордонансе Капетингов, где получил новый размах тот жанр текста, к которому первым вернулся Людовик VII. В первых же строках этого документа было намечено определение государства — новаторское для того времени: «королевское служение заключается в том, чтобы всеми силами позаботиться о нуждах подданных и превознести общественную пользу над личной выгодой государя». Другие статьи тоже очень интересны: впервые (если не считать одного беглого упоминания в правление Людовика VII) речь идет о бальи и разъясняется суть их обязанностей. Роль, сыгранная при Филиппе людьми скромного происхождения, вряд ли освещена где-нибудь лучше, чем в этом документе, который вводил на время горожан в совет и прикреплял их к управленцам на местах. Множество предосторожностей было принято, чтобы ограничить инициативы регентов — предыдущий крестовый поход показал, что даже близкие короля могут повести себя дурно в его отсутствие, — и власть бальи и прево: контроль над управленцами на местах являлся извечной проблемой капетингской монархии. Регентство — тем более такое недолгое — пройдет без каких-либо проблем. Функционирование институтов еще более улучшилось со Второго крестового похода, который ознаменовал собой этап в утверждении монархической власти. Но решающий прогресс был еще только намечен в тексте 1190 г.: он по-настоящему начнется только после возвращения короля.

Суровый конец столетия

Фламандское наследство и развод

Прежде чем снова встретиться лицом к лицу с Плантагенетом, французский король по возвращении в свое королевство устроил великолепное дело — уладил к собственной выгоде наследование Фландрии. Тотчас же после смерти Филиппа Эльзасского он приказал регентам захватить приданое Изабеллы де Эно — Артуа и часть Вермандуа, — на которое покойный располагал правом пожизненного пользования. Затем он передал графине Элеоноре, последней из представителей дома Вермандуа, то, что осталось от этого графства и Валуа. Причем король должен был унаследовать эти земли, если Элеонора умрет бездетной, что было крайне вероятным после четырех бездетных браков. Он также обеспечил себе контроль над графством Булонским и тем самым завершил задачу по подчинению этого региона между Фландрией и королевским доменом, который начал прибирать к рукам еще при жизни Филиппа Эльзасского.

Тем временем король Филипп сам загнал себя в ловушку, из которой ему так и не удастся выбраться: ради иллюзорных перспектив союза против Англии он женился на датской принцессе Ингебурге. Внезапно охваченный болезненным отвращением к невесте после свадебной ночи (14 августа 1193 г.), король отказался от всякого общения с нею и повелел аннулировать брак на собрании услужливых епископов (5 ноября). Однако папа римский Целестин III, вникнув в суть дела, затягивал с ответом. Тем временем Филипп снова женился (июнь 1196 г.), на этот раз на германской княгине Агнессе Меранской (более престижной партии не нашлось из-за двусмысленного матримониального положения, в котором находился Филипп): позднее она родит ему дочь и сына. Но с избранием понтификом Иннокентия III дело о разводе снова вышло на первый план: новый папа, человек нрава непреклонного, сразу же приказал королю вернуть к себе Ингебургу, прежде чем возобновить процедуру аннулирования брака. Поскольку Филипп не подчинился, на его королевство был наложен интердикт (13 января 1200 г.). В сентябре король воссоединился с Ингебургой — по крайней мере внешне. В марте 1201 г. процесс вновь начался в Суассоне: устав от проволочек судей и опасаясь невыгодного для себя приговора, Филипп уехал, забрав с собой Ингебургу, как будто бы передумав с ней разводиться. В июле Агнесса умерла во время родов, дав королю сына. С этого момента положение Филиппа стало более определенным. В ноябре Иннокентий согласился узаконить детей короля от Агнессы. Проблема Ингебурги по-прежнему оставалась предметом запутанного разбирательства, поскольку Филипп все так же жаждал от нее избавиться: но теперь его дипломатические последствия уже не были такими тяжелыми, как раньше.

Ричард Львиное Сердце

Столкновение политических амбиций и личное соперничество английского и французского королей сделали неотвратимым возобновление конфликта, который еще до крестового похода свел в борьбе Капетингов и Плантагенетов. На протяжении одиннадцати лет, с 1193 по 1204 г., война, практически не прекращавшаяся и более интенсивная, чем было принято в то время, бушевала на приграничных землях от Вексена до Берри, втягивая в борьбу соседние княжества. В распоряжении Ричарда было больше людей и денег — и его неудержимая отвага: все сражения и большинство дипломатических маневров обернулись к его выгоде. Однако, как и во времена Генриха II, Филипп имел на руках козырь, которым он пользовался с необычайной ловкостью: распри между Плантагенетами, сначала между Иоанном и Ричардом, потом между Артуром и Иоанном.

Продолжительное отсутствие Ричарда развязало Филиппу руки на два с половиной года: король Англии вернулся из крестового похода и последовавшего за ним плена лишь в марте 1194 г. Известно, что французский король сделал все, чтобы продлить этот плен, пришедшийся для него как нельзя более кстати. Пока Ричард оставался в Святой Земле, Филипп все же соблюдал клятву о ненападении, которую дал английскому государю. Но как только он узнал о пленении Ричарда, Филипп попытался захватить как можно больше земель, до того как, по его собственному выражению, «дьявол не вырвется на волю». Слабовольный Иоанн Безземельный принес ему оммаж и даже по тайному договору уступил всю Нормандию к северу от Сены, кроме Руана, равно как Вексен, Эвре, Тур, Лош, Амбуаз, Монришар (январь 1194 г.). На самом деле Филипп уже захватил большинство этих земель предыдущим летом и принялся дополнять свои завоевания весной 1194 г. Но Ричард, высадившись во Франции в мае 1194 г., собрал крупный отряд наемников и стремительно прервал операции французского короля, нанося ему поражение за поражением. Он вынудил Филиппа спешно снять осаду с Вернея, вернул себе Эвре, переданный ему Иоанном Безземельным, который бросил короля Франции так же быстро, как в свое время примкнул к нему, настиг Филиппа в Вандомуа и еще раз разбил его при Фретевале. Мир, заключенный в январе 1196 г. между противниками в Гайоне, подтвердил разгром французов, оставив Филиппу из всех его завоеваний только Жизор.

Тем не менее враждебные действия возобновились почти сразу же: от Вексена до Берри войска сходились в бою без решающего результата, но при этом жестоко разоряли сельские местности. На этот раз Филипп потерпел крах на дипломатическом поприще. За немалую цену Ричард переманил на свою сторону нового графа Фландрии и Эно Балдуина IX, графа Булонского Рено де Даммартена и почти всех менее важных вассалов франко-фламандского пограничья, чьей верности Филипп Август добивался на протяжении нескольких лет. Граф Тулузский, граф Блуа, герцогство Бретонское заключили мир с Плантагенетом. Избрание германским императором Оттона Брауншвейгского, племянника и креатуры Ричарда, стало еще одним значимым событием, ознаменовавшим неудачу Филиппа Августа: со своей стороны, Капетинг придерживался союза с Филиппом Швабским, соперником Оттона, который казался тогда более слабой кандидатурой. Ричард усилил свои позиции и другим способом: он возвел огромную крепость Шато-Гайяр, которая должна была преградить французам дорогу в Нормандию; 1197 и 1198 г. снова были отмечены поражениями французов: за провальным походом во Фландрию последовало контрнаступление фламандцев, захвативших Сент-Омер, Эр и Турне (1197 г.), новая неудача в столкновении с Ричардом (у Курселя под Жизором, сентябрь 1198 г.) и другое поражение при Верноне. В начале 1199 г. Филипп согласился на переговоры. Он добился перемирия сроком на пять лет и сохранил Жизор, но должен был подтвердить свой отказ от прежних завоеваний и обещать женить своего сына на племяннице Ричарда, Бланке Кастильской. Самым унизительным условием перемирия стал отказ от союза с Филиппом Швабским и Пероннский договор, по которому Филипп Август уступал Балдуину Фландрскому все завоеванные тем укрепления. Таким образом, перед лицом государства Плантагенетов король Франции оказался практически в том же положении, что и двадцать лет тому назад, в самом начале своего правления: ни шедевры дипломатического искусства, продемонстрированные им за все эти годы, ни практически непрестанные войны, разорявшие обширные области, так ни к чему и не привели; более того, именно он выглядел побежденным. На северной границе дела обстояли еще хуже: графство Фландрия стряхнуло капетингскую опеку и вернуло себе часть земель, утраченных по договору в Бове; терпеливо накопленные территориальные присоединения были потеряны, преданность людей — подорвана. Но этот мрачный период завершился неожиданным событием, разом изменившим параметры политической игры, событием, из которого Филипп Август сумел извлечь наибольшую выгоду: 26 марта 1199 г. Ричард Львиное Сердце был смертельно ранен во время осады одного лимузенского замка.

Иоанн Безземельный

Иоанн наследовал своему брату и точно так же стал противником своего прежнего союзника Филиппа Августа, как и его брат Ричард после смерти своего отца. К счастью для Филиппа, то был враг совсем иной закалки, нежели Ричард. И хотя Иоанн был правителем умным, способным принимать великолепные решения как на войне, так и на поприще дипломатических интриг, серьезные недостатки его характера негативно сказывались на всех его начинаниях; неуравновешенный и малодушный человек, он вел себя неумело и оскорбительно по отношению к своим союзникам и вассалам, переходя от бурной активности к полной бездеятельности. В борьбе с таким противником, пусть и располагавшим огромными ресурсами государства Плантагенетов, Филипп Август мог продемонстрировать весь свой талант. Внутренние проблемы, в которых завяз Иоанн, измены крупных континентальных вассалов, которых английскому королю словно нравилось задирать, только облегчили задачу Капетингу.

Французский государь сразу же нашел союзника, который позволил ему вновь стравить между собой представителей рода Плантагенетов: племянник Иоанна, Артур, как сын его старшего брата выдвинул свои претензии на часть наследства, доставшегося новому английскому королю. Бретонцы массово перешли на его сторону, как и множество анжуйских сеньоров во главе с Гильомом де Рошем. Филипп принял оммаж от Артура (весна 1199 г.) и вместе ним предпринял поход на Мэн. Но Гильом де Рош и его друзья, которых волновали виды короля Франции на их регион, покинули его лагерь, вынудив Филиппа спешно отступить. Интердикт, наложенный папой римским на Французское королевство из-за дела о разводе (январь 1200 г.), убедил короля договориться с его противниками: Балдуином Фландрским (Пероннский договор, январь 1200 г.), Рено де Даммартеном и особенно Иоанном Безземельным (Тульский договор, 22 мая 1200 г.). Оба короля пошли на серьезные уступки: Филипп перестал поддерживать Артура и признал за Иоанном права на все наследство Ричарда и сюзеренитет над Бретанью; взамен он получил спорные области Вексена, Эвре и Иссудена, добился от английского короля признания его сюзеренитета над всеми континентальными владениями Плантагенетов с выплатой рельефа в 20 000 марок и тесный оммаж от графа Фландрии. Было принято окончательное решение о свадьбе будущего Людовика VIII и Бланки Кастильской, племянницы Иоанна, о которой зашла речь еще в предыдущее царствование. Таким образом, Капетинг отказался от раздела «империи Плантагенетов», по крайней мере временно, и взамен добился территориальных приобретений, которых не сумел заполучить с помощью оружия.

Так завершился — скорее с позитивным итогом для Франции — почти непрерывный двадцатилетний конфликт. В беспорядочных и повторяющихся столкновениях тем не менее можно проследить эволюцию соотношения сил между двумя крупными державами: практически на протяжении всего периода наступательной тактики придерживался именно Капетинг. Его воинственность — следствие не только юношеской горячности, но и все возраставшей мощи Французского королевства. Правда, все нападения Филиппа Августа на Плантагенетов регулярно заканчивались неудачами, за исключением тех случаев, когда поражения Плантагенетов были вызваны их распрями друг с другом. Капетингская монархия становилась все сильнее — дальше мы увидим, как именно, — но баланс сил все еще был бы не в ее пользу, если бы противник не совершил серьезную ошибку, а именно это произошло в 1200 г. Последний же урок, который можно извлечь из этих конфликтов — та весомая роль, которая принадлежала крупным вассалам: граф Фландрии, герцог Бретани, но также Рено Булонский, Гильом де Рош, Эмери де Туар и прочие бароны Запада могли склонить чашу весов в вооруженном конфликте либо в одну, либо в другую сторону в зависимости от своего выбора — и на этот выбор принесенная клятва верности оказывала отнюдь не решающее влияние. Квазиравновесие между двумя воюющими сторонами объясняет выдвижение крупных феодалов на первый план политических отношений.

Славные годы

(1203–1223)

Завоевания 1203–1204 гг.

Конфискация фьефов Плантагенетов, убийство Артура

Мир продержался меньше двух лет: с 1201 г. короли так или иначе нарушали договор. Мотивом или предлогом для решающего разрыва стало оскорбление, нанесенное Иоанном крупному пуатевинскому линьяжу Лузиньянов. Гуго де Лузиньян должен был жениться на наследнице графа Ангулемского Изабелле; это слияние двух крупных и непокорных родов грозило стать обременительным для Плантагенета. Иоанн решил проблему: он похитил невесту, которая ему понравилась, и сам женился на ней (1200 г.). Такое поведение было привычным для феодального мира, и вполне возможно, что Лузиньяны довольствовались справедливым возмещением; но Иоанн с его умением наживать себе врагов лишь усугубил нанесенную им обиду. Тогда Лузиньяны пожаловались своему сюзерену, французскому королю, и тот воспользовался случаем, чтобы применить феодальное право во всей его строгости. Иоанна призвали предстать перед курией пэров: когда же он не явился, его приговорили к конфискации всех его фьефов (28 апреля 1202 г.). Этот приговор, вскоре возымевший серьезные последствия, предельно ярко иллюстрирует намерение Капетингов обратить в свою пользу феодальные обычаи, от которых они так пострадали в XI; теперь же эти обычаи могли благоприятствовать французским королям, поскольку те становились все сильнее, а феодальные кутюмы, фиксировавшиеся все более подробно, предельно ясно очерчивали прерогативы сеньора. На самом деле у Филиппа хватало и других причин для возобновления враждебных действий; и, кроме того, теперь, когда его ссора с Римом была улажена, он снова располагал средствами, чтобы продолжать борьбу. Другим благоприятным фактором стало отбытие в крестовый поход возможных союзников Англии — графов Фландрии, Труа и Блуа.

Филипп вторгся в Нормандию в 1202 г., в то время как Артур, снова ставший его союзником, непосредственным вассалом и даже будущим зятем, открыл кампанию в Анжу. Однако из-за нового предательства Гильома де Роша Артур и все поддерживавшие его бароны попали в плен (Мирбо, между Анжером и Пуатье, 1 августа). Но в который раз оплошности и неискренность английского короля все испортили. Он не сдержал ни одного обещания, которые дал Гильому де Рошу в обмен на поддержку, и грубо обошелся с анжуйской знатью. Что до Артура, то сначала его заточили в Фалезе, потом перевели в Руан, где он пропал; возможно, что Иоанн собственноручно прикончил своего племянника, несмотря на то что пообещал Гильому де Рошу его освободить. Слухи о смерти Артура, которая имела место, без сомнения, в апреле

1203 г. — появились зимой 1202–1203 гг. и привели в лагерь французского короля большое число бретонских, анжуйских, пуатевинских и даже нормандских сеньоров. Движение достигло своего апогея в марте, когда Гильом де Рош и группа других крупных баронов принесли оммаж Филиппу, заключив с ним настоящий договор, который на этот раз они больше не нарушали.

Завоевание Анжу и Нормандии

Всеобщее отступничество крупных феодалов стало роковым ударом для «империи Плантагенетов», В то время как король Франции напал на Нормандию, Гильом де Рош со своими друзьями завоевывали от имени Филиппа Мэн и Анжу и остановились только у самой Луары. Другой крупный луарский сеньор, также не славившийся чрезмерной преданностью, Ги де Туар, во главе бретонцев напал на Нормандию, с другой стороны. Задержавшись на десять месяцев под стенами осажденного Шато-Гайяра этого «засова от ворот области» французское войско завладело крепостью 6 марта 1204 г., тогда как Иоанн, охваченный одним из своих приступов апатии, не сделал ни одной попытки ее спасти. Укрывшись на другом конце Нормандии, он отплыл в Англию в декабре 1203 г. Многочисленные и хорошо укрепленные твердыни герцогства больше не сопротивлялись; один Руан продержался немного. Иннокентий напрасно предпринимал многочисленные демарши в надежде остановить французское наступление. В конце июня 1204 г. король Франции стал хозяином всей Нормандии.

Таким образом, в руки Капетингов попали все земли Плантагенетов к северу от Луары — либо присоединились сами, либо были захвачены. Никогда еще с начала своей династии Капетинги столько не завоевывали и отныне, еще в большей степени, чем после территориальных захватов во Фландрии, Филипп заслуживал прозвища Август (тот, кто увеличивает, auget, согласно более правдоподобной этимологии), которым его впоследствии наградят. Впрочем, заметим, что завоеванные провинции и так были частью королевства: они представляли собой фьефы, которые Плантагенеты держали от короля Франции (как это подтвердил Тульский договор). Многие из этих фьефов только сменили своего владельца: больше не было графов Анжуйских или Мэнских, ни герцогов Нормандских, поскольку король сохранил за собой эти титулы с прилагавшимися к ним обширными угодьями. Напротив, многие из вассалов второго уровня, вовремя примкнув к новому сеньору, сохранили свои фьефы, как, например, анжуйские бароны, сплотившиеся вокруг Гильома де Роша. Другие фьефы король конфисковал и раздал своим сторонникам; вернув себе королевское расположение, Рено де Даммартен также получил от Филиппа несколько нормандских графств. В целом, несмотря на эти уступки, монархия извлекла из завоевания двойную выгоду: королевский домен вырос в разы, особенно в Нормандии, где герцогу принадлежали очень обширные права и огромные владения; король также укрепил свою власть над сетью вассалов, от которой не получал практически ничего, пока ее возглавлял англо-нормандский король, создававший своего рода экран между королем Франции и его подвассалами (кстати, один из пунктов приговора, вынесенного Иоанну его пэрами, гласил, что он и его предки не выполняли никакой службы и не подчинялись более своему сеньору). Главным из фьефов, вернувшихся в орбиту Капетингов, была Бретань; ни один король Франции не обладал над этой территорией такой властью, как Филипп (см. карта 13).

Напротив, сеньоры Пуату повели себя строптиво в отношении французских начинаний. Еще сильнее, чем в Анжу, крупные феодалы — Лузиньяны, виконты Туара, Лиможа, Шательро, Савари де Молеон и прочие — ценили свою независимость и непостоянство. Плантагенеты осуществляли над ними лишь теоретическую власть, и они вовсе не намеревались отрекаться от собственной свободы. Находясь в отдалении от своих баз, ожидая английского контрнаступления, король Франции так и не сможет по-настоящему навязать им свою власть. Летом 1204 г. Филипп покинул едва подчиненную Нормандию, чтобы отправиться в поход к югу от Луары. Он захватил Пуатье, занял Сентонж и блокировал две крупных крепости Плантагенетов, Лош и Шинон, которые сдались только после годичной осады. Но в 1206 г. сенешаль Пуату Эмери де Туар вместе с Савари де Молеоном и прочими сеньорами перешел в другой лагерь, открыв двери Иоанну Безземельному, который высадился в Ла-Рошели. Все завоевания французов к югу от Луары были потеряны. Это положение после боев, не принесших никому решающего перевеса, и было зафиксировано в Туарском перемирии, заключенном на два года 13 октября 1206 г. Новый французский поход, предпринятый в 1208 г., тоже не принес ожидаемых результатов.

От Туарского перемирия до Ла Рош-о-Мун: восемь лет передышки

Эволюция обеих держав

С 1206 по 1213 г. французские и английские войска не встречались в бою. Эта долгая пауза прервала период почти не прекращавшихся войн, длившихся четверть века. С одной стороны, этот перерыв объясняется все возраставшим сопротивлением, которое вызвали методы управления Иоанна. Английский король вступил в открытый конфликт со Святым престолом и церковной иерархией Англии (1206 г.); в конце концов папа римский наложил на английское королевство интердикт (1212 г.), что стало причиной всеобщего недовольства и ослабило позиции Иоанна в политическом плане. Своими оплошностями Иоанн оттолкнул от себя значительную часть знати, причем далеко не один крупный сеньор соблазнился посулами, расточаемыми королем Франции.

Напротив, Филипп Август воспользовался перемирием, чтобы продолжить усиливать свою власть: завоеванные провинции были интегрированы в королевство, особенно Нормандия, чьи великолепные институты с выгодой использовали французские чиновники. После первой фазы подъема, вызванного мудрым правлением предыдущего десятилетия, ресурсы короля ждал новый и существенный рост. Благодаря череде случайностей Филипп получил шанс расширить свою власть и доходы иным способом: герцогство Бретонское, графства Фландрия-Эно и Шампань перешли под его опеку после смерти Артура, Балдуина IX и Тибо III — оба последних сеньора не вернулись из Четвертого крестового похода. Опираясь на феодальные кутюмы, которые его могущество позволяло теперь навязать крупным вассалам — чего не делали его предки, — Филипп потребовал значительных выплат по праву рельефа, возмещения издержек за опеку и подчинил бдительному надзору юных наследников. С другой стороны, он воспользовался бездеятельностью Иоанна Безземельного, чтобы завершить завоевание Оверни, которое его предшественники начали под видом защиты епископов Клермона от графов Клермона и Рьома, но были вынуждены приостановить из-за давления со стороны короля-герцога Аквитании. Графы Клермонские подчинились в 1199 г., графы Рьома были лишены своих владений, перешедших к преданному Ги де Дампьеру, сеньору Бурбонскому (1213 г.). Наконец, крестовый поход французских баронов в Альбижуа открыл широкие перспективы для политических потрясений на юге, из которых король Франции — пусть он и отказался встать во главе своих вассалов, — не мог не извлечь выгоды.

Новые приготовления к войне

Ситуация стремительно менялась на протяжении 1213 г.: хотя Иоанну и не удалось снискать уважение своих подданных, он добился блистательного дипломатического прорыва. Поддержка, которую он расточал своему племяннику Оттону Брауншвейгскому, в конце концов увенчалась успехом: в 1209 г., после смерти Филиппа Швабского, Оттон получил императорскую корону. Капетингская дипломатия, напротив, оказалась в деликатном положении, поскольку ей пришлось искать нового кандидата. Иоанн также приобрел двух ценных союзников: Рено Булонский поднял мятеж против французского короля в 1211 г. и принес оммаж королю Англии; и новый граф Фландрии, который посчитал, что король обделил его во время восшествия на графский престол, постепенно склонялся к разрыву в мае-апреле 1213 г., когда он воздержался от того, чтобы оказать своему сеньору феодальную помощь, и затем также принес оммаж Иоанну (июль 1213 г. — январь 1214 г.). Многие фламандские города, опасавшиеся посягательств со стороны французского короля, в 1212 г. самостоятельно заключили союз с Плантагенетом. Некоторые князья, в том числе граф Голландии и герцог Лимбургский, сделали то же самое, соблазнившись деньгами, щедро раздаваемыми Иоанном. Дело дошло до того, что перед искушением не смогли устоять даже ближайшие вассалы французского короля, такие как Эрве, граф Неверский, и Филипп де Куртене. Наконец, Иоанн сделал мастерский ход — он примирился с Иннокентием III 13–15 мая 1213 г., тогда как французский флот уже готовился высадить войска в Англии с папского благословения. Иоанн не только покорился папе римскому и добился снятия интердикта, но и объявил себя вассалом Святого престола, которому обещал выплачивать ежегодную подать. Таким образом, папа вновь стал играть роль, которая так долго ему принадлежала — роль покровителя Англии; но военные приготовления слишком далеко зашли, чтобы посредничество папы могло оказать какое-нибудь воздействие на врагов. Как и в 1204 г., оно не сможет помешать французам победить.

Между тем король Франции действительно задумал вторгнуться в Англию и посадить на ее трон своего сына Людовика. Уже один такой проект способен показать, насколько изменилось соотношение сил с начала царствования Филиппа. С другой стороны, Филиппа подталкивали к войне дипломатические маневры англичан; кажется даже, что Иннокентий III в самом начале 1213 г. поручил ему низложить Иоанна, упорствовавшего в своих заблуждениях. Как бы то ни было, 8 апреля 1213 г. король собрал магнатов королевства в Суассоне, чтобы познакомить их со своим планом по вторжению в Англию и оговорить прерогативы, которыми будет пользоваться принц Людовик после завоевания. В мае он собрал большой флот в фламандских портах; 22 мая папский легат доставил ему весть о примирении Иоанна с понтификом; однако это известие не повлияло на планы Филиппа. 24 мая он окончательно порвал с Ферраном Фландрским и направился в отказавшийся ему подчиниться Гент, который он собирался захватить до выхода в море. Но 30 мая английские войска, неожиданно высадившись на суше вместе с Рено Булонским, сожгли часть флота, стоявшего на якоре в Дамме. Их тотчас же отбросили, но зло уже свершилось: выйти в море теперь было невозможно, и Филипп сжег все оставшиеся корабли. Король вернулся к оборонительной тактике, ожидая нападения союзников. На протяжении одного года два войска разоряли Фландрию, тогда как все сеньоры региона воспользовались этими событиями, чтобы свести между собой счеты.

Год Бувина

Победа при ла Рош-о-Муэне

Эти операции, разорительные для Фландрии и ее окрестностей, не принесли противникам решающего перевеса. Но Иоанн со своими союзниками, преисполненные надежд, подготовили крупномасштабный план, предусматривавший крах капетингского могущества. Если верить хронистам, все они были воодушевлены стойкой ненавистью к королю Франции и собирались в союзе покончить со слишком быстро возраставшим могуществом Филиппа Августа. Враги намеревались взять его в тиски: Иоанн с юга, остальные с севера. Первый после долгих проволочек высадился в Ла-Рошели 16 февраля 1214 г., и к нему незамедлительно примкнула знать Пуату, Сентонжа, Ангумуа и Лимузена. В апреле Филипп попытался затормозить это движение, предприняв поход, но, как кажется, так и не вышел за южные границы Берри. Не приняв боя, Плантагенет бежал на юг, «словно уж», по выражению Вильгельма Бретонца. Филипп не мог себе позволить ни оторваться от своих тылов, ни оставить надолго фронт во Фландрии, где вот-вот должна была начаться решающая партия. Поэтому король поручил принцу Людовику остановить англичан на Луаре. Обе армии встретились 2 июля под стенами замка ла Рош-о-Муэн (возле Анжера), который осадил Иоанн. Настоящего сражения так и не произошло: английский король поспешно отступил, бросив свои войска еще до того, как французы появились на горизонте, и остановился только в Ла-Рошели. У Людовика же не было достаточно сил, чтобы преследовать врага.

Победа при Бувине и ее последствия

Решающее столкновение произошло спустя чуть менее месяца во Фландрии. 27 июля Филипп Август в большой битве разгромил коалицию, состоявшую из всех союзников Иоанна Безземельного: императора Оттона IV, графа Феррана Фландрского, Рено Булонского, герцога Брабантского и прочих крупных германских сеньоров, ополчения многих фламандских городов, графа Солсбери и наемников на английском жалованье во главе с Гуго де Бовом. Это было самое крупное сражение из тех, что когда-либо давали Капетинги, и победа в нем была безоговорочной. Политические последствия были огромны и сказались далеко за пределами французских границ. Оттон IV закончил свой путь государственного деятеля, оставив поле свободным для Фридриха И; его поражение стало настоящим подарком для Иннокентия III, который избавился от своего главного врага. Иоанн Безземельный окончательно вернулся в Англию, где подданные все сильнее оспаривали власть этого полностью дискредитировавшего себя государя и вскоре вынудили его пойти на серьезные уступки. Фландрия, чей граф оставался в плену на протяжении долгих тринадцати лет, вновь перешла под контроль французского короля, даже если города испытывали к нему стойкую неприязнь. Что касается самого короля, то он раз и навсегда избавился от угрозы со стороны Плантагенета, все территориальные проблемы, тяготевшие над северной границей королевства, были решены, и среди главных вассалов уже и речи не шло ни о какой «фронде».

Последствия победы были по меньшей мере также важны в вопросах престижа. Отныне Капетинг мог заслуженно считаться великим государем, поскольку он одолел правителей двух самых больших государств Западной Европы, заключивших против него союз. Отметим мимоходом исключительный характер столкновения между Францией и империей, ведь эти государства существовали в двух разных, не соприкасавшихся между собой сферах деятельности и потому обычно не имели повода воевать друг с другом. Все претензии императоров главенствовать над остальными государями Западной Европы, и особенно над Капетингами, оказались тщетными — и этот факт добавил славы королю Филиппу. Кроме того, если верить хронистам, коалиция вызвала тревогу у подданных французского государя; и их ликование после известия о победе было соизмеримо с прежним беспокойством. Вильгельм Бретонец составил знаменитое описание триумфального возвращения в Париж короля вместе его пленниками. Так монархия миновала новый важный этап в процессе своего утверждения. Напротив, победа не принесла никакой выгоды в Аквитании; тотчас же после битвы при Бувине Филипп двинулся со своим войском на Луару, но так и не рискнул начинать новый поход — опыт подсказывал, что в этом регионе, полном переменчивых феодалов, он будет безрезультатным. Король ограничился тем, что заключил с Иоанном перемирие сроком на пять лет, мало чем отличавшееся от туарского перемирия 1206 г. (Шинон, 18 сентября 1214 г.). Французские завоевания к северу от Луары были подтверждены, но пуатевинские бароны, которым позволили самим выбирать себе сеньора, во множестве примкнули к Иоанну, который не представлял угрозы для их независимости. Кроме того, король Англии выплатил 60 000 ливров. Продленный в 1220 г. Шинонский договор обеспечил статус-кво на этой последней общей границе, оставшейся между двумя королевствами.

Конец царствования

Благодаря победам, одержанным на всех направлениях, последнее десятилетие правления Филиппа прошло без тревог и опасностей, характерных для подавляющего большинства предыдущих периодов. Теперь Филиппу Августу не нужно было ни защищать свое королевство, ни сражаться в пограничных областях, он больше мог не опасаться измены своих вассалов. Отныне войны будут вестись на внешних территориях; в Англии, затем на юге; и войсками командовать будет не сам король, а его старший сын.

Поход в Англию

Восстав против Иоанна Безземельного, английские феодалы и их союзники, горожане и прелаты, избрали королем принца Людовика, который выступал от имени своей супруги Бланки Кастильской, имевшей права на корону (1215 г.). Отец позволил ему вновь приступить к проекту похода за Ла-Манш; этот план был свернут двумя годами ранее, но на этот раз Людовик отчалил в Англию в ответ на зов значительной части своих будущих подданных. Папа попытался защитить Иоанна, своего вассала, и отлучил от церкви участников экспедиции; поэтому французский король придерживался как можно более нейтральной позиции, одновременно оказывая своему сыну материальную поддержку. Поход начался удачно; высадившись на английском побережье 21 мая 1216 г., Людовик вступил в Лондон и захватил весь восток острова; наемники, набранные Иоанном, его бросили; казалось, что ожидания Людовика вот-вот сбудутся. Но смерть Иоанна (19 октября 1216 г.) все изменила: регентский совет, где решающий голос принадлежал папскому легату и старому вассалу Плантагенетов, Вильгельму Маршалу, короновал сына умершего короля — восьмилетнего Генриха III. Ловкая политика Святого престола, который провозгласил крестовый поход против французов, привела к массированному переходу англичан на сторону Генриха. Военные поражения довершили остальное: пленение многих вождей французской партии и четырехсот рыцарей в битве при Линкольне в апреле 1217 г., а также корабля Эсташа Монаха, знаменитого пирата на службе у Людовика, еще с сотней рыцарей на борту в августе. 11 сентября 1217 г. Людовик отказался от борьбы, заключив мирный договор в Ламбете.

Альбигойский крестовый поход

Вскоре другая экспедиция — и с более серьезными последствиями — привлекла внимание принца Людовика. Несмотря на предложения, которые папа повторял с 1204 г., Филипп Август постоянно отказывался лично возглавить крестовый поход против альбигойцев. Король ссылался на невозможность оставить свое королевство перед лицом опасности, грозившей со стороны Иоанна Безземельного; кроме того, он сильно сомневался в том, что следует разрушать феодальный порядок графства Тулузского исходя из предполагаемого обвинения в ереси и приравнивания к истинным катарам простых симпатизировавших или безразличных южан. В 1209 г. крупные и мелкие сеньоры королевского домена отправились в крестовый поход с согласия короля, но без его участия. В 1213 г. вопреки всему принц Людовик уже готовился присоединиться к крестоносцам, но отец предпочел возложить на него задачу по высадке в Англии. И только после Бувина Людовик смог присоединиться к войску Симона де Монфора, и то всего лишь на сорок дней.

В остальном замена графа Тулузского и его вассалов на Симона и северофранцузских сеньоров привела к неоспоримому усилению королевской власти. Теперь Филипп имел дело с людьми, которые привыкли ему повиноваться — и считали, что это в их интересах, — а не с крупными далекими сеньорами, традиционно очень независимыми, какими являлись южные феодалы. К тому же вероятно, что в это время король ясно сознавал, что ему представился исключительный случай расширить свой домен, и сознательно дал ситуации дозреть. Во всяком случае, ни один современный источник не позволяет четко объяснить его выжидательную политику. Лишь после смерти Симона де Монфора, когда вся завоеванная территория вот-вот могла выскользнуть из рук крестоносцев, король разрешил сыну снова вмешаться. Главным, что случилось во время похода 1219 г., была резня жителей Марманда. После того как он напрасно осаждал Тулузу, Людовик вернулся на север, как и в первый раз, через сорок дней после начала экспедиции. В 1221 г. король послал на юг другой отряд, и тоже без убедительных результатов. Его наследники окончательно уладят проблему ереси и южный вопрос в целом, с наибольшей выгодой для династии. Однако еще до смерти Филиппа развязка уже была близка: столкнувшись с нехваткой ресурсов, Амори де Монфор завещал королю свои владения на юге.

Походы в Англию и на юг нисколько не потревожили мир, который воцарился в королевстве после триумфа 1214 г. Отказавшись напрямую ввязываться в новые авантюры, Филипп провел последние годы, округляя свои владения за счет кропотливых присоединений по случаю того или иного феодального наследства и совершенствуя созданную им администрацию. Итак, наследство, обеспеченное благодаря наличию одаренного наследника, хорошо управляемое и существенно выросшее в размерах королевство, поверженные враги, постоянно увеличивающиеся ресурсы: какой еще государь может похвастаться более позитивным итогом своего царствования?

Королевская идеология

Победы Филиппа, так же как его мудрое и умелое правление, окончательно обеспечили капетингской монархии неоспоримую власть, следы которой прослеживаются во всех деталях. Например, Филипп изменил традиционную титулатуру «король франков» на «король Франции». В 1202 г. папа мимоходом, объясняя в булле «Per Venerabilem», почему он узаконил детей Агнессы Меранской, признал, что над французским королем нет никакой высшей мирской власти; это подразумевало, что Филипп ни в коей мере не является ни подчиненным императора, ни даже ниже его по положению, на что последний постоянно претендовал. Историки охотно приводят в подтверждение устойчивости монархии тот факт, что Филипп не стал при жизни короновать сына, как это делали первые Капетинги, — и больше так поступать не будут; по мнению большинства авторов, это свидетельствует, что передаче короны по наследству отныне ничто не угрожало. Но не все так однозначно: Людовик был единственным сыном, чьи права на корону были неоспоримы, у него не было потенциальных соперников, а потому и спешить с его коронацией при жизни отца смысла не имело; скорее сложившийся обычай изменил Людовик VII, у которого тоже был один законный сын; но Филипп был коронован лишь тогда, когда его отец стал неспособен править самостоятельно.

Рассмотрим ореол, окружавший монархию, и развитие символики власти на другом примере: погребение Филиппа, эпизод, с которого во Франции вошла в обиход новая практика, навеянная Византией или Плантагенетами. Тело короля с инсигниями его власти выставлялось для почитания его подданным, прежде чем предать его земле согласно торжественному церемониалу; и местом погребения отныне стало Сен-Дени, без других вариантов, таких как в случае с Филиппом I (Флери) и Людовиком VII (Барбо). Престиж усопшего был настолько высок, что даже собрали несколько доказательств, свидетельствующих о его святости; однако эта попытка, в общем-то нередкая для государей гой эпохи, мало вязалась с личностью Филиппа; придется подождать царствования его сына, чтобы капетингская династия могла обзавестись этим весомым козырем.

Это спокойное утверждение династии не могло обойтись без перемен в сфере воображаемого. Вновь обретенное могущество королевства лишь подстегнуло тех, кто желал оправдать сохранение власти в руках потомков Гуго Капета, которых, случалось, упрекали в узурпации каролингского наследия. Немало сюжетов, известных уже с давних пор, снова были введены в оборот, чтобы прославить древность династии и узаконить ее власть. Вспомнили о пророчестве, которое святой Валерий якобы сделал Гуго Капету: его потомки сохранят власть на протяжении семи поколений. Приближение означенного срока счастливо совпало с тем, что другие современники называли «возвращением королевства роду Каролингов»: женитьба Филиппа на Изабелле де Эно, — которая действительно принадлежала к потомству великого императора, — позволила заявить, что в лице их сына Людовика VIII корона вернулась к Каролингам, но без того, чтобы Капетинги ее потеряли. На самом деле этот брак был далеко не первым из тех, что смешали кровь обоих семейств, и некоторые люди вспоминали, что и мать Филиппа принадлежала к потомкам Каролингов. Другая схема уходила еще дальше, превращая франков в потомков троянцев, бежавших после падения их города. В XIV–XV вв. этот миф станет официальной и широко распространенной доктриной происхождения французской знати и ее королей. Таким образом царствование Филиппа стало решающим этапом в становлении этой доктрины — и ярко это видно на примере пассажей Ригора. Впрочем, похоже, что сам король и его окружение не придавали особой важности этим реконструкциям. Еще в большей степени, чем его предки, образцом для подражания служили Карл Великий и другие предшественники династии, с которыми Филиппа более или менее открыто сравнивали. Именно такого взгляда придерживался Эгидий Парижский в своей большой поэме «Кагolinus», вспоминая применительно к принцу Людовику о доблести и подвигах Карла Великого. Такие символические шаги, как учреждение подле короля двенадцати пэров или использование во время коронации меча, якобы принадлежавшего Карлу Великому, — тоже относятся к представлениям того же порядка. Подобные ссылки на каролингское прошлое также позволяли пробить брешь в императорской пропаганде, утверждавшей, что лишь Фридрих Барбаросса и его преемники являлись достойными и исключительными наследниками Карла Великого. Такая позиция не была полностью лишена политической целесообразности (в 1204 г. Иннокентий III упоминал о каролингских корнях Филиппа), но королевская власть черпала источники для своей легитимизации по большей части в ином: наследственности, миропомазании, победе и поддержке со стороны подданных.

Именно на этих моментах еще больше, чем на происхождении династии, делали упор биографы, когда сохраняли память о великих свершениях короля: с правления Филиппа в Сен-Дени расцвела королевская историография, которую начал развивать еще Сугерий. Два великих имени выделяются среди группы сочинителей, которые в то время посвятили себя повествованию о капетингской истории. Первый из них, Ригор, врач, ставший монахом, довел королевскую биографию (Gesta Philippi Augusti) до момента своей смерти в 1206 г.; его труд продолжил Вильгельм Бретонец, духовник Филиппа Августа, который, как и Ригор, черпал сведения в королевских архивах и архивах Сен-Дени. Вильгельм прибавил к «Gesta» стихотворную версию, «Филиппиды», где прославлял короля таким же образом, как Эгидий Парижский восхвалял подвиги Карла Великого, а Пьер Рига, самый выдающийся из этого сообщества поэтов, — Александра в своей знаменитой «Александриде» (ок. 1176–1182 гг.). Не будучи слишком многочисленной, историография царствования Филиппа отличается полнотой и однополностью повествования; она основана на первосортной информации и не всегда хвалит короля. Даже несмотря на свое безразличие к словесности, Филипп Август сумел встроить память о своих достижениях в латинскую литературу, которая переживала в то время свой последний великий расцвет.

Административные преобразования

Перелом в европейской административной практике

Если и есть область, в которой правление Филиппа заслуживает названия «времени перемен» (temps de mutation), которое ему присвоили на коллоквиуме 1980 г., то эта область — администрация. Без сомнения, перемены, которые пережила королевская администрация на рубеже XII и XIII вв., менее зрелищны, чем крупные победы и территориальная экспансия, но от этого они не становятся менее решающими; более того, именно эти перемены позволили королю одержать его победы и осуществить завоевания, а затем и значительно облегчить интеграцию присоединенных земель.

Долгое время историки датировали эти административные преобразования периодом после завоевания Нормандии. Это объясняли по большей части влиянием, которое оказали нормандские институты — действительно, очень эффективные — на королевское окружение, искавшее образцы для того, чтобы улучшить свои методы управления. Но Джон Болдуин, проведя куда более тщательный анализ, чем его предшественники, показал, что в реальности «решающим десятилетием» являются 1190–1203 гг. Именно тогда началось систематическое собирание королевских архивов, редакция реестров, сохранявших важные сведения, составление счетов, что потребовало учреждения специализированного ведомства; также были определены обязанности бальи, вокруг которых происходило становление местной администрации. В последующие годы правления Филипп усовершенствовал свой великий организаторский труд, программа которого была в общих чертах намечена в ордонансе 1190 г. Труд систематический, продолжавшийся непрерывно в силу того, что с королем работала группа компетентных и преданных людей, которые поступили на службу около 80–90 гг. XII в. и потому могли оставаться с ним до конца царствования. Перемены, которые тогда преобразили механизм французской администрации, были первым этапом долгого процесса «генезиса государства Нового времени», который получил новое ускорение в правление Людовика Святого и Филиппа Красивого. Фундаментальная заслуга соратников Филиппа Августа заключается в том, что они смогли первыми составить и применить план адаптации средств деятельности государства к новым политическим, экономическим и культурным условиям. Конечно, реализация этого первого этапа может показаться скромной по сравнению со средствами, которыми располагало правительство следующих столетий, но зато она сильно отличается от предшествующей административной практики Капетингов — скорее домениальной, чем государственной. Кроме того, Франция Филиппа Августа лишь примкнула к движению, в эти же годы или чуть ранее охватившему другие западноевропейские государства — Англию под властью Плантагенетов, нормандское королевство Южной Италии, папскую курию и итальянские коммуны. Крупные княжества не только не остались в стороне, но и выступали в роли инициаторов этого процесса: Шампань, а особенно Фландрия и Нормандия прилагали серьезные усилия по усовершенствованию своей администрации еще до того, как Филипп взошел на трон.

К тому же соратники Филиппа Августа руководствовались тем или иным нововведением, которое появлялось во Фландрии или Нормандии чуть раньше, чем во Франции. Разъездные «юстициарии» Генриха II и «бальи» и «юстициарии», введенные Филиппом Эльзасским в Вермандуа, а затем и во Фландрии, были непосредственными предшественниками французских бальи с их изначальными полномочиями проверяющих и разъездных судей. То же самое и с финансовыми институтами: английской палатой Шахматной доски с ее «казначейскими свитками» (счетами, занесенными на пергаментные свитки и сохраняемыми с 1130 г.), нормандской палатой Шахматной доски (с 1180 г.), фламандским «Большим списком» (домениальные счета) 1187 г. Присоединение Артуа и Вермандуа, затем Нормандии и сохранение их институтов лишь помогло французским властям создать свои собственные структуры управления; постоянные контакты с Англией и особенно Фландрией стали для французов другим источником вдохновения. Кропотливое сопоставление французских документов (счетов 1202–1203 гг.) с их фламандскими и нормандскими аналогами показало, что, вопреки сходству структуры, между ними существует значительное различие. Вдобавок некоторые своеобразные черты французской системы счета уже прослеживаются в ордонансе 1190 г., еще до присоединения этих провинций. В целом, вместо того чтобы искать в северо-восточных княжествах точные образцы методов французских управленцев, следует сделать вывод об общей направленности, возникшей благодаря сходным ситуациям, целям и менталитету. Помимо поиска параллельного развития и заимствований у этих трех государств, который позволяет выявить немало сходных моментов, нужно отметить, что усовершенствование инструментария власти являлось общим феноменом для западноевропейских государств этого времени. Повсюду власти стали заводить архивы, содержавшиеся в надлежащем порядке, вести счета, реестры, куда заносили перечень земель, вассалов, доходов, куда помещали копии самых важных документов и выжимку из переписки. Повсюду стремились заменить местных представителей государя — в той или иной степени феодального происхождения — верными и сменяемыми чиновниками. Повсюду короли, герцоги и графы издавали законы с тем, чтобы установить мир и оказать покровительство торговле, старались подчинить подданных своему суду, контролировать иерархию вассалов и добиться передачи им крепостей. Таким образом, становление административных структур и практик — по правде сказать, еще находившихся в зачаточном состоянии, — во Французском королевстве вписывается в общую эволюцию европейских государств, как больших, так и маленьких. Речь идет только об одной стороне — но, несомненно, наиболее значимой, — возрождения государства, характерного для Западной Европы XII в. Важно мимоходом обратить внимание на два аспекта этого рождения «административной монархии». Прежде всего, она нисколько не противоречила (а скорее наоборот) «феодальной монархии». С другой стороны, она основывалась — так же или еще больше, чем на техническом подъеме, который оставался неуверенным, — на изменении менталитета и становлении правящих элит. Советникам Филиппа Августа было присуще то, что Болдуин назвал «любовью к отчетности» (esprit de bilan), не совместимым с устной традицией и тягой к щедрости, которые характеризовали до этого времени феодальные власти; можно еще использовать выражение, близкое к тому, что предложил немецкий историк Г. Келлер, согласно которому эти советники воплощали собой стремление к «письменной фиксации» (Verschriftlichung), охватившее административные элиты практически во всей Западой Европе на рубеже двух столетий: подсчитать, переписать, сохранить данные в письменном виде — вот что было для них важно. Этот новый тип мышления был продуктом «возрождения XII века», которое взрастило — отчасти в еще молодых университетах — светскую, юридическую и техническую культуру.

Центральная администрация: персонал

Ослабление позиций великих чинов и крупных вассалов

После событий, связанных с Гарландами, Людовик VI и Людовик VII энергично боролись, чтобы воспрепятствовать передаче придворных должностей по наследству и ограничить влияние занимавших их лиц всякий раз, когда они могли угрожать королевской власти. Единственных чинов, которые в определенной степени могли рассчитывать на передачу своего поста по наследству: кравчий, камерарий, коннетабль — держали в стороне от реальной власти, тогда как на высшие посты (сенешаля и канцлера) назначали — или оставляли их незанятыми — таким образом, чтобы новые назначенцы не могли воспользоваться своими титулами и вмешаться в дела королевства. Эта эволюция достигла своего апогея при Филиппе Августе: посты канцлера и сенешаля оставались вакантными на протяжении первых лет его царствования, после смерти их держателей в 1184 и 1191 гг., а три других крупных чина, обычно принадлежавших знатным семействам Иль-де-Франса, практически бездействовали; лишь коннетабль вновь обрел некоторый прилив активности, когда эту должность доверили простому шателену, Дре де Мелло (1191–1218).

Как и в случае с великими чинами, знатных сеньоров отстранили от политических решений. Однако достижение предыдущего царствования было сохранено: территориальные князья окончательно заучили дорогу ко двору, они с большой помпой присутствовали там на торжественных мероприятиях, приводили свои отряды в королевское войско, иногда оказывали услуги в делах королевской дипломатии. Но Филипп Август энергично боролся с их претензиями на то, чтобы направлять его политику. Разрыв в начале царствования с шампанскими и фламандскими кланами и последовавшие за ним войны навсегда покончили с зависимостью решений короля от придворных интриг. Настоящая гекатомба крупных сеньоров в Третьем крестовом походе, отъезды и новые смерти в Четвертом походе также помогли королю совладать со своими баронами. После того как со сцены сошли такие крупные фигуры, как Филипп Эльзасский и Тибо Блуаский, их место никто не занял. Кажется, что после 1190 г. доверие короля все еще сохраняли архиепископ Вильгельм Белорукий (до того, как он впал в немилость и 1200 г.) и Филипп де Дре, епископ Бове. Высшая знать отныне была не в курсе дел королевства. Правда, она по-прежнему имела право совещательного голоса на собраниях, которые король по примеру своего отца созывал перед каждым крупным поворотом своей политики: отказом от посредничества папы в отношениях с Иоанном Безземельным и 1203 г., вторжением в Англию десятью годами позже или, в несколько ином виде, разводом и конфискацией фьефов Плантагенетов.

Приближенные короля

Многих современников Филиппа Августа удивлял очень своеобразный подбор людей, помогавших королю выработать концепцию его политики и провести ее в жизнь: их было немного, все они были довольно скромного происхождения (рыцарские линьяжи, в большинстве случае идентифицируемые) и пользовались полным доверием государя, осуществляя от его имени — но без особого титула — крайне широкие полномочия. Дела королевства решались исключительно в этом узком кругу во время тайных совещаний. Не один хронист высказывал возмущение скромным социальным происхождением советников («мелкий рыцарь», «низкородные люди») и исключительным положением этой группы, «которым король имел обыкновение изливать свою душу и доверять тайные мысли». Некоторые из тех, кто был принят и в Лондоне, и в Париже, противопоставляли этот способ управления «водовороту» людей, идей и амбиций, царивших при английском дворе, и заключали, что именно в этом кроется причина успеха французских планов, подготавливаемых втайне и эффективно претворяемых в жизнь. Французское правительство вступило в новую фазу своего развития, доведя до апогея тенденцию, которой старались следовать все предыдущие короли, окружая себя персонажами более-менее скромного положения: после преобладания при Людовике VI чинов из числа знати Иль-де-Франса (шателенов или нет) и возвращения при Людовике VII крупных сеньоров, совпавшего с первыми шагами по замене великих чинов управленцами второго уровня, победила последняя направленность (после 1190 г.). Таким образом, королевский совет существенно изменил свой состав: после того как оттуда исключили крупных сеньоров, в него стали входить лишь те, кто занимался реальными делами; королевский совет начинал становиться постоянным и отчасти формальным институтом.

Среди этих людей, которых мы сегодня знаем благодаря работам Джона Болдуина, двое особенно выделяются как «главные участники совета», которым было поручено исполнение решающих задач: брат Герен, рыцарь-госпитальер, и Варфоломей де Руа, рыцарь короля, выходец из мелкой знати Вермандуа. После них шел первый круг близких советников, включавший маршала Генриха Клемана, чье семейство сделало своим уделом занятие военным командованием, камергер Готье, оставшийся от предыдущего царствования, и его сыновья Урс и Готье Молодой, также состоявшие в чине камергера. К ним можно причислить и брата Эмара, рыцаря-тамплиера, ответственного за королевскую казну; правда, обязанности держали его отчасти в стороне. Ко второму кругу, также пользовавшемуся полным доверием короля, но не настолько близкому, как первый, принадлежали двенадцать или четырнадцать персон: клирики, такие как сменявшие друг друг деканы аббатства Святого Мартина Турского (Сен-Мартен де Тур) магистр Ансельм и Эд Клеман (брат Генриха), и декан соборного капитула Парижа магистр Готье Корню (племянник предыдущего); военные, такие как оба Гильома де Барра, отец и сын, рыцари из Вексена, и оба Гильома де Гарланда, тоже отец с сыном, потомки знаменитого придворного рода; камергеры, такие как трое братьев Тристанов.

Таким образом, эти советники почти все являлись клириками или рыцарями, уже получившими должность при дворе; к тому же часть из них принадлежала к семействам, которые традиционно находились на придворной службе вот уже одно, два или три поколения и которые король, по понятным причинам, жаловал своим доверием. Эти линьяжи практически по наследству занимали второстепенные, но значимые должности, такие как камергера, помощника камерария, который в силу своих обязанностей был близким к государю человеком, или маршала, замещавшего сенешаля в том, что касалось военного руководства. В целом, редко случалось, чтобы они строго специализировались на том или ином деле: лишь брат Эмар и военные, такие как Клеманы, де Барры и Гарланды, не выходили за пределы своих обязанностей; прочие выполняли разные задания — вершили правосудие, производили платежи, инспектировали постройки, улаживали тяжбы между знатными лицами или командовали войсками во время военных кампаний. Свою компетенцию они обрели благодаря долгому опыту на королевской службе; многие клирики могли прибавить к этому университетское образование, что подтверждает их звание «магистр» (мэтр); эта тенденция набирать советников из университета в дальнейшем лишь укрепится. Но прежде всего король требовал от своих приближенных — даже больше, чем особенных знаний, — безупречной преданности. Эти люди, которым было примерно столько же лет, как самому королю, или чуть меньше, поступили к нему на службу в начале их активной жизни, и лишь смерть разлучила их. Долгая совместная работа способствовала тому, что их группа стала более сплоченной и эффективной. Последняя составляющая, придававшая им силу, — отсутствие личных амбиций: служба у Филиппа Августа обеспечивала им достаток (как видно из списка драгоценностей, розданных приближенным) и часто теплые места для их детей, но и речи не могло быть о том, чтобы, опираясь на свое служебное положение, они сделали бы исключительную карьеру вроде той, что в свое время выстроили Этьен де Гарланд или Кадюрк. Клирики получали в вознаграждение за службу хорошую пребенду, надежду стать епископом (но не гарантированно, так как выборы все еще оставались в принципе свободными), а рыцари — богатое владение (например, в Нормандии после ее завоевания) или устроенный королем брак с состоятельной наследницей.

Центральная администрация: функционирование

При Филиппе Августе королевскую администрацию ждало одновременно качественное и количественное преобразование. Ее поле деятельности значительно увеличилось благодаря расширению домена и усилению монархической власти; технику работы затронула серия решающих нововведений, которые превратили царствование Филиппа в первый этап длительного вызревания «государства Нового времени».

Правосудие

В том, что касается отправления правосудия, Филипп Август по сути не изменил практику своих предшественников: прево судили в своих округах от имени короля, королевская курия принимала апелляции по мере своего передвижения с места на место и выносила решения но самым важным делам. Ордонанс 1190 г. ввел два новшества. С одной стороны, учреждалось промежуточное звено в лице бальи, которые раз в месяц должны были собирать суд, чтобы ответить на апелляции на приговоры, вынесенные прево, и разрешить дела первой инстанции, особенно те, что затрагивали права короля. С другой стороны, королевская курия, собранная в Париже три раза в год, должна была принимать апелляции на приговоры бальи, но также и все другие жалобы, поданные жителями королевства (не только королевского домена, как в случае с бальи). Ассизы (суды) бальи (чье название и принцип действия, новые для королевства, напоминают англо-нормандские институты) очень быстро стали существенным колесом в механизме правосудия и местной администрации. Напротив, в том, что касалось судебного функционирования курии, с предыдущего царствования ничего не изменилось: ни периодичность заседания, ни место, ни точный состав персонала, ни тем более четкие правила для процедуры апелляции. Не кажется, чтобы король требовал от людей, подчиненных сеньориальному правосудию, систематически обращаться в королевский суд. И только в особых случаях, вызванных определенными обстоятельствами, между королевской курией и местными судебными органами возникала постоянная связь: в том или ином городе, обладавшем особыми правами (например, Лан), или в Нормандии, где палата Шахматной доски, судебная курия герцога, состоявшая из баронов под председательством представителя государя, по-прежнему собиралась дважды в год в Фалезе, затем Кане, чтобы принять апелляции на приговоры суда (ассизы) бальяжа.

Финансы: доходы

Финансы были той сферой королевской администрации, где «перемены», характеризовавшие это царствование, оказались наиболее очевидными: они были количественными, поскольку менее чем за полвека королевский доход вырос в несколько раз, и качественными, потому что ресурсы диверсифицировались, по мере того как власть государя выходила за пределы домена, и появились бухгалтерские документы.

Выраженный рост королевского дохода был одновременно самым примечательным признаком и одной из непосредственных причин трансформации, сделавшей из территориального княжества, почти неотличимого от других, могучее государство. Ведь этот рост был не просто следствием территориального расширения: он объяснялся и тем, что королевские служащие теперь систематически искали источники доходов, какими прежде пренебрегали; а также применением бухгалтерских методов, исключавших потери и растраты; проникновением в сферы, позволявшие королевской власти получать новые ресурсы, например рельеф с крупных фьефов. Доходы, какими располагал Филипп в начале царствования, больше вызывают вопросы, чем внушают уверенность, ведь непонятно, какую точно часть (треть? больше?) составляет единственная точно известная цифра — 19 тыс. ливров. Зато мы знаем, что в 1202–1203 гг. ординарный доход увеличился до 115 тыс. ливров, а в 1221 г. — почти до 200 тыс. Для некоторых годов к нему надо добавить очень крупные денежные поступления из побочных источников, такие как рельефы (с графства Фландрия в 1192 г. был выплачен рельеф в размере 10 тыс. ливров, в 1212 г. — 50 тыс., в 1227 г. — 15 тыс.) или налог за неучастие в сержантской службе (26 тыс. ливров в 1202 г.). Следовательно, размер бюджета французской монархии в течение царствования изменился на порядок. Половина этих ресурсов в 1202–1203 гг. поступала от эксплуатации сельскохозяйственных угодий, 20 % составляли талья и другие налоги с городов, 5 % — регальный сбор с церквей (величина крайне переменная), 7 % — судебные налоги, 2 % — военные и еще 16 % разных или неопознанных поступлений.

То есть по составу королевские доходы оставались в основном доходами традиционной сеньории, коль скоро среди них преобладали поступления от сельского хозяйства, дополнявшиеся судебными штрафами. Рост таких доходов в очень большой степени отражает как расширение домена за счет завоеваний, так и улучшение управления: с 1180 по 1202 г., то есть в период, когда расширение территории ограничилось присоединением Пикардии, продукт с домена вырос на три четверти.

Таким образом, стремление к контролю и учету, масштабы которого мы еще увидим, немедленно принесло плоды. Но доход, получаемый за пределами домена, тоже быстро рос и диверсифицировался. Однако бремя привычки сдерживало такое реструктурирование королевского дохода, ограничивая нововведения и прежде всего исключая сбор любого прямого, общего и постоянного налога. Талья, в принципе, налог такого типа, фактически была сеньориальной податью, и ей установили узкие пределы: она взималась только на землях домена, почти не затрагивая сельских жителей и не распространяясь на вновь аннексированные провинции. Принося очень разный доход в зависимости от места сбора, талья составляла в целом около десятой части королевского дохода в 1202–1203 гг. (6800 ливров — талья как таковая, 4200 — аналогичные налоги). Значит, Филипп Август должен был искать другие способы, чтобы увеличить эти ресурсы. Все европейские государства, малые и большие, столкнувшись с новыми потребностями (прежде всего военными), на рубеже веков испытывали такую же нужду в обильном и постоянном доходе, какой привычные фискальные методы едва ли могли обеспечить.

Во Франции, как и в других местах, взимаемые средства, какие получало государство, напрямую зависели от укрепления его власти. Когда укрепление шло особо быстро, соответственно росли и ресурсы. Большие фьефы облагались огромными рельефами (от каких прежде им удавалось уклониться), поводы для взимания которых находили самые разные — в частности, крестовые походы. На протяжении царствования Филиппа Августа это принесло в сумме более 150 тыс. ливров; кроме того, охрану этих фьефов на время несовершеннолетия владельца отныне обеспечивал король, получая от этого немалые финансовые выгоды. Регальный сбор, взимавшийся с епископств, которых после завоеваний стало гораздо больше, принял форму рациональной эксплуатации их ресурсов, а не более или менее беспорядочного грабежа, каким прежде занимались королевские чиновники. Возможность для налогообложения, пока неумелого, давал подъем городов и торговли. Историки не уверены, что подати, взимавшиеся с торговли напрямую, дорожные и рыночные пошлины, были очень доходными: князья охотно устанавливали невысокие тарифы, чтобы поощрять коммерцию. Но король мог использовать косвенные средства, чтобы получить свою долю от обогащения городского общества: талья обременяла по преимуществу города; подать, взимавшаяся в обмен на обещание не портить монету, принесла в 1202–1203 гг., вероятно, более 8 тыс. ливров. Другой формой обложения торговой и финансовой деятельности был налог на евреев (1250 ливров в 1202–1203 гг., а позже и больше: в 1227 г. талья, полученная от евреев, составила 8682 ливра). Наконец, война, в то время становившаяся прерогативой больших государств, означала не только расходы, но и доходы — нерегулярные, потому что они поступали в случае конфликта, но способные существенно пополнить бюджет. Если трудно определить, какие налоги за неучастие платили вассалы, не являвшиеся по зову в королевское войско, то известно, что налог за неучастие в сержантской службе, взимавшийся с городов и монастырей домена, в 1202 г. принес короне внушительную сумму — 26 тыс. ливров.

Итак, увеличение доходов монархии было важнейшим элементом успеха Филиппа Августа. Не менее важной представляется диверсификация этих доходов, даже если она не выходила за рамки попыток и нерегулярных денежных поступлений. Новый территориальный и политический масштаб государства больше не позволял капетингскому монарху «жить за свой счет», как это делали его предки.

Финансы: расходы

Принцип устройства капетингской администрации состоял в том, чтобы местные расходы, возложенные на прево и бальи (откуп, содержание построек, снабжение, милостыня и рентные фьефы, назначенные с управляемой ими территории), оплачивали они сами из доходов, которые получают. За финансовый период 1202–1203 гг. эти расходы составили всего 12 % их доходов, то есть эксплуатация королевского домена выглядит очень рентабельной. Бальи и прево оплачивали также некоторые расходы неместного характера, например поенные расходы, которые, вероятно, в 1202–1203 гг. были связаны с кампаниями против Иоанна Безземельного, — на это шло 16 % их походов. Что касается оставшейся суммы (более двух третей доходов, (а 1202–1203 гг.), то ее помещали в королевскую казну в Тампле, ко-юрой ведал брат Герен или брат Эмар, и за ее счет покрывали две больших статьи расходов — на королевский дворец (то есть на содержание монарха и двора) и на войну. Дворцовые расходы до 1227 г. известны очень плохо; за 1227 г. они равнялись 85 тыс. ливров — сумма очень крупная по сравнению с соответствующими цифрами за более поздние периоды, дошедшими до нас. Несомненно, при Филиппе Августе, имевшем прочную репутацию экономного хозяина, они были намного ниже. Что касается военных расходов, они, естественно, сильно варьировались в зависимости от того, вело королевство войну или нет, ведь постоянной армии практически не существовало. В военное время деньги тратились в основном на снабжение, а еще больше на жалованье — не столько наемникам, которых было мало, сколько рыцарям и сержантам, служившим дольше обязательного срока. Из расчета 6 су в день на рыцаря и 8 денье на пешего сержанта это жалованье в 1202–1203 гг. составило в сумме 27 тыс. ливров для войск на нормандской границе (вероятно, представлявших собой большую часть армии) плюс 3290 ливров для наемников. Снабжение, экипировка, замена убитых лошадей и фортификационные работы за гот же период и только в нормандских марках стоили почти вдвое больше. Таким образом, за год на войну в Нормандии король потратил 83 тыс. ливров; сюда надо добавить расходы (неизвестные нам) на войска, тогда же развернутые на Луаре, стоимость большой программы крепостного строительства, затеянного Филиппом Августом, и некоторые затраты, к примеру, на вооружение, которые почти не фигурируют в казначейских счетах. Итак, военный бюджет поглощал во время войны все ординарные доходы монархии; доходы ad hoc (налоги за неучастие в военной службе) составляли только незначительную их часть.

Несмотря на эти крупные затраты и сложности с разработкой новых ресурсов, Филипп Август умел не только сбалансировать свой бюджет, но и собрать значительные резервы. Период 1202–1203 гг., когда подготовка к решающей военной кампании шла полным ходом, у Джона Болдуина оставил «впечатление, (что) финансы Филиппа в полном порядке и пригодны для поддержания его политических замыслов». Присоединение доменов Плантагенетов и долгие мирные периоды после битвы при Бувине позволили накопить немало излишков. Первые по-настоящему полные бюджетные росписи, какими мы располагаем, за 1221 и 1227 гг., показывают, что король сберегал треть доходов. В 1221 г. казна располагала резервом, составлявшим 81 % годового бюджета. Поэтому Филипп Август, распоряжаясь этими деньгами как личными средствами, мог в завещании, составленном в 1222 г., оставить воистину роскошное наследство на общую сумму в 790 тыс. ливров, то есть почти в четыре раза больше годового бюджета королевства. Конон из Лозанны, приводящий из вторых рук сведения о финансах Филиппа незадолго до смерти последнего, говорит о двух миллионах ливров, но, похоже, преувеличивает. Даже если исходить из завещания, становится понятным, что король, возложивший на бюджет такой расход, был абсолютно уверен в надежности своих ресурсов.

Бухгалтерские и административные методы

Чтобы достичь такого триумфального финансового баланса, служащие короля отнюдь не пренебрегали новыми бухгалтерскими методами. Применяться эти методы начали, вероятно, после отъезда короля в крестовый поход. В самом деле, ордонанс 1190 г. потребовал, чтобы бальи и прево трижды в год отчитывались перед казной, передавали в нее излишки доходов, и чтобы эти операции записывались. С другой стороны, Вильгельм Бретонец сообщает, что среди архивов, утраченных в битве при Фретевале, были и фискальные документы, из которых король получал сведения о своих ресурсах. Первые сохранившиеся отчеты относятся к 1202–1203 финансовому году — это «первый бюджет французской монархии», как озаглавили его издатели. Эти отчеты соответствуют предписаниям 1190 г.: бальи и прево должны были трижды в год подробно расписывать свои доходы и расходы. Есть также несколько иной документ за 1221 г., содержащий роспись всех королевских финансов по основным статьям и свидетельствующий о неизменном совершенствовании бухгалтерских методов, — ведь он позволяет получить общий обзор, в отличие от документа 1202–1203 гг. Какими бы примитивными и даже несколько путаными (по меньшей мере, в глазах историка) ни были эти отчеты, для королевской власти они означали огромный прогресс, позволяя контролировать деятельность местных управленцев, сохранять данные о ней и сообразовывать политические проекты с финансовыми возможностями. Некоторые историки утверждали, что и предшественники Филиппа Августа уже располагали инструментами бухгалтерского учета, хотя бы грубыми, но от таких инструментов не сохранилось и следа. Впрочем, все государства Европы в этом отношении развивались сходным образом: повсюду, как мы говорили, приблизительно в этот период государи обзавелись органами финансового контроля и потребовали составить первые письменные балансы.

Двор Филиппа Августа, как и все дворы, жаждал увековечить права и деяния государя, создав обширные и удобные в обращении архивы. Поражение при Фретевале, когда по меньшей мере немалая часть королевских архивов осталась в руках противника, похоже, дало решающий импульс этому масштабному замыслу, с которого началось рождение французских государственных архивов. Готье Молодому было поручено восстановить утраченную документацию и систематизировать ее. Ряд расследований вновь напомнил о владениях и правах короля во всем домене, а к сохранению документов (благодаря которому зародилось учреждение, вскоре названное Сокровищницей хартий) добавили создание реестров, куда переписывались основные тексты, составленные или полученные канцелярией. В порядке, который несколько раз меняли ради удобства, в этих реестрах можно найти привилегии, пожалованные королем, а также материалы расследований о его правах и всевозможные списки — вассалов, аббатств и коммун, обязанных нести военную службу, епископств и коммун, зависимых от короля, с их привилегиями, крепостей, арсеналов с их содержимым, видных пленников после Бувина… Все это стало хранилищем необходимой информации для королевского окружения. Таким образом, за несколько лет капетингская администрация обзавелась инструментами, эквивалентными тем, какие использовали другие, более передовые государства Европы. Это быстрое развитие управленческих методов позволило ей лучше контролировать быстро расширявшийся домен.

Местная администрация

В старом домене: бальи и прево

Одним из главных нововведений правления Филиппа Августа было создание должности бальи или, точнее, увеличение численности бальи и первые попытки уточнить их компетенцию. До тех пор управление доменом держалось на прево, которые брали свою должность на откуп и осуществляли на подведомственной территории все права короля. С прошлого царствования наряду с ними ненадолго стали появляться бальи, роль которых была пока малопонятной. Раньше мы отметили, что их название и некоторые черты, характерные для должности, напоминают об аналогичных служащих графа Фландрского или герцога Нормандского. Хорошо заметными их внезапно сделал ордонанс 1190 г. В 1202 г. бальи было двенадцать человек, они часто работали по двое или по трое и передвигались в пределах подчиненной территории, еще нечетко ограниченной. Они проводили ежемесячные судебные заседания (ассизы), принимали штрафы, собирали всевозможные экстраординарные или нерегулярные поступления (талью, лесные сборы…), производили некоторые выплаты, например, в связи с войной, и взимали регалию с церквей. В общем, они отвечали за все экстраординарные ресурсы и расходы, тогда как прево брали на откуп ординарную часть местных финансов. Как и прево, они трижды в год отчитывались перед двором. Но бальи сразу же получили полномочия контролировать деятельность прево, производить расследования о королевских правах и вообще проводить в жизнь все повеления короля. В качестве адресатов королевских инструкций постоянно упоминались только они или, во всяком случае, в первую очередь они, а потом прево. Значение их должности заметно по жалованью, не меньшему или намного большему жалованья рыцаря (10 су), и по стараниям властей переводить некоторых из них на другие территории из опасения, что их влияние на местах может чрезмерно вырасти. Бальи полагалось быть всецело преданными королю. Их набирали из той же социальной группы, что и королевских приближенных, — из рыцарей Иль-де-Франса, и, так же как эти приближенные, они выполняли свои обязанности очень долго. Некоторое количество курьезных историй, появившихся до конца царствования, показывает, насколько эти люди уже стали могущественными и как благодаря им укрепился авторитет королевской власти.

В новом домене

Еще до того, как перемены в капетингской администрации стали явными, ей пришлось приспособиться к разнообразию институтов на территориях, недавно присоединенных к домену. Впрочем, королевские чиновники извлекали из этой ситуации пользу, совершенствуя управление старым доменом. Историки часто и, несомненно, с преувеличениями отмечали важность взаимных заимствований, когда речь шла о Нормандии. Тем не менее надо напомнить, что провинции, приобретенные Филиппом Августом, и после присоединения все еще включали немало земель, подчинявшихся королевской власти лишь косвенно: аллоды, фьефы, которые непосредственно или опосредованно держал какой-либо крупный сеньор, церковные земли, над частью которых король осуществлял патронаж, общины жителей, имевшие более или менее широкие обычные привилегии или коммунальные хартии. По отношению ко всем этим землям и их жителям король располагал лишь прерогативами, которые строго ограничивал обычай и которые все были разными. Полной и безраздельной властью он обладал только над владениями, ранее принадлежавшими сеньорам, которым он наследовал: герцогу Нормандскому, графам Фландрскому, Вермандуа, Анжуйскому… Прерогативы государя, очень широкие в Нормандии, в других местах были гораздо меньшими. Таким образом, завоевания Филиппа никоим образом не следует рассматривать как продвижение линии границы — скорей в них надо видеть добавление новых элементов к мозаике земель, прямых или верховных прав и личных связей, из которых и состоял королевский домен. Однако в целом можно сказать, что власть короля становилась все прочней, по мере того как расширялась в географическом плане. Ее усилению способствовали всевозможные феномены — использование и адаптация прежних институтов, покупка сеньорий, назначение все новых чиновников, таких как бальи, передача «верным» земель, конфискованных у врагов, создание особых отношений с городскими коммунами и с церквями. По мере установления этих тысяч связей власть короля крепла, препоны, которые ставила ей традиционная самостоятельность местных сеньоров, исчезали, и в целом границы домена все более сближались с границами королевства. Тому же способствовала унификация местных кутюм в региональных рамках, начавшаяся в то время (см. карта 14).

Новые провинции, развитие институтов в которых происходило очень неодинаково, получили очень разный статус. В Вермандуа, Валуа, Амьенуа и Артуа во время более или менее продолжительного перехода в состав Фландрии появилась администрация, предвосхищавшая королевскую, с домениальными счетами, бальи, энергичной центральной властью; совершенно естественным образом ее сменили новые капетингские институты. Нормандия также располагала превосходными руководящими кадрами, но здесь адаптация не происходила сама собой — в ходе многочисленных реформ назначались все новые служащие, а на кутюмы и на обычаи управления глубокий отпечаток уже наложила долгая совместная с Англией власть. Филипп отменил должность сенешаля, замещавшего короля во время отсутствия, но сохранил важнейший институт — палату Шахматной доски, выполнявшую две функции: апелляционного суда, правомочного пересматривать решения местных ассизов, и органа финансового контроля. Каждый год на ее заседаниях председательствовали клирик и рыцарь из королевской курии (чаще всего брат Герен и Готье Молодой), а запись отчетов и приговоров продолжалась. Что касается местных служащих, в частности уполномоченных вершить суд, который в значительной степени сохранил здесь публичный характер, то они были трех видов: виконты (приблизительно соответствовавшие капетингским прево), разъездные судьи (justiciers itinerants, напоминавшие французских бальи) и бальи (довольно заметно отличавшиеся от одноименных французских чиновников, хотя бы тем, что подведомственная территория им была четко определена). Понемногу к носителям этих разных должностей добавились, в большинстве сменив их, бальи капетингского образца. Зато бальи старого домена позаимствовали в Нормандии идею четко ограниченных подвластных территорий, или бальяжей. Ассимиляция Нормандии дополнялась назначением исключительно французских кадров (притом, что нормандская администрация не одно поколение была одной из лучших в Европе) и конфискацией у доброй части аристократии владений, которые распределялись среди королевских «верных».

В Анжу, Мэне и Турени проблемы были совсем другими: власть Плантагенетом ощущалась здесь несравненно слабей, чем в Нормандии, и им так и не удалось покончить с независимостью крупных феодальных родов; в результате завоевания правящий класс далеко не был лишен своих земель, как в Нормандии, напротив, он даже усилился, потому что именно его поддержка помогла этим провинциям войти в состав Франции. Филипп был вынужден признать его самостоятельность, подтвердив полномочия наследственного сенешаля Гильома де Роша и оставив за ним все королевские прерогативы в Анжу и Мэне. Королевская власть наверстала свое после смерти Гильома и его зятя и наследника Эмери де Краона. Зато Турень была передана под непосредственное управление королевских служащих. Что касается Пуату, эта местность практически избежала подчинения королевской власти, да исключением Пуатье и окрестностей; остальное осталось в руках нескольких знатных родов, находившихся под влиянием Англии, но прежде всего дороживших независимостью.

Партнёры короля

Вассалы

«Феодальная монархия» и «административная монархия»

Мы только что проанализировали строительство Филиппом Августом «административной монархии», но этого термина недостаточно для исчерпывающего описания всех компонентов его системы управления. Королевская власть в то время представляла собой еще и «феодальную монархию», основные характеристики которой следует привести. Мы увидим, что оба ее аспекта, «административный» и «феодальный», вовсе не исключали, а во многом дополняли друг друга. Это были две составных части одного и того же замысла, рассчитанного на рационализацию отношений между многочисленными более или менее самостоятельными элементами, образовавшими королевство, и на ориентацию этих отношений в направлении короля. Об административных отношениях можно говорить скорей применительно к домену, о феодальных — применительно к частям королевства, над которыми король имел лишь опосредованную власть и которые назывались держаниями. Взаимодополняемость и переплетение феодальных и административных структур обнаруживаются и в других европейских государствах того времени — как в Англии, так и на Сицилии или в Италии как стране коммун и Фридриха I. А Филипп Август только перенял то стремление воссоздать и возглавить феодальную пирамиду, какое мы уже встречали в некоторых действиях его отца и в текстах Сугерия; однако его ловкость и благоприятные обстоятельства позволили ему очень далеко продвинуться в реализации этого замысла.

Укрепление феодальных уз

Феодальная монархия вполне очевидным образом существовала до Филиппа Августа, потому что на этом принципе зиждилась сама королевская власть Франции, но при первых Капетингах она почти не функционировала. Фактическая и правовая независимость вассалов всех уровней не позволяла королю иметь доступ к ресурсам, которыми они располагали. Мы видели, что Людовик VI и особенно Людовик VII начали добиваться от крупных вассалов принесения оммажа, более регулярной службы, поддержки своих главных решений и даже вмешиваться в конфликты между территориальными князьями и их людьми. Филипп продолжил эти усилия, всемерно используя возможности, предоставлявшиеся ему феодальным обычаем, который тогда как раз окончательно фиксировался и который он без колебаний менял, когда мог. На принцип, сформулированный Сугерием: король находится на вершине феодальной пирамиды, но сам не обязан никому приносить оммаж, — не раз ссылались, когда Филипп приобретал фьефы, обремененные оммажем другим сеньорам, и отказывался им подчиняться. Зато все прямые вассалы короля отныне беспрекословно приносили ему оммаж (в немалой мере это стало заслугой Людовика VII), их обязательства записывались и хранились в королевских архивах. Тем самым «дух баланса» проникал и в феодальную практику, в которой априорно преобладала противоположная ментальность. С другой стороны, король пытался устанавливать прямые связи с арьер-вассалами вопреки традиционному правилу «вассал моего вассала — не мой вассал», существенно ограничивавшему его влияние на феодальный мир. В 1209 г. ордонанс, изданный в Вильнев-сюр-Йонн, изменил правила наследования фьефов: младшие сыновья, которым, согласно родовой кутюме (coutume de parage), распространявшейся все шире, причиталась часть наследства, отныне должны были приносить оммаж не старшему брату, а непосредственно его сеньору. Это приостановило дробление, грозившее власти крупных сеньоров. Другой большой шаг в том же направлении был предпринят, когда последних обязали требовать от собственных вассалов сохранения верности королю. Опять-таки «дух баланса» побуждал власти немедленно пользоваться каждым усилением короля, составляя списки сотен вассалов, классифицируемых в порядке иерархии.

Но установить или укрепить связи с вассалами было недостаточно, надо было еще сделать их действенными. Для этого Филипп использовал такую меру, как финансовое поручительство: друзья вассала, гарантировавшие, согласно сложившейся практике, что он выполнит обязательства, в случае его уклонения отныне должны были платить большой штраф. В самых эффектных из своих политических маневров Филипп прибегнул к судебным прерогативам, какими располагал в качестве сеньора. Имеются в виду знаменитые процессы, возбужденные в королевском суде, который заседал в качестве феодального, против Иоанна Безземельного и Рено Булонского. Первого вызвали в суд по жалобе Гуго де Лузиньяна, его вассала и арьер-вассала короля; второй, которого с серьезными основаниями можно было заподозрить в измене, отказался передавать в залог замок. Оба не явились, и суд приговорил их к конфискации фьефов, которая была произведена силой. В обоих случаях король использовал возможности, которые давало феодальное право, но которые почти никогда не применялись против могущественных вассалов и, во всяком случае, по-настоящему не рассматривались. Эти приговоры, хоть и были по сути хитрыми уловками ради решения проблем, мириться с которыми было уже невозможно, демонстрировали силу того, кто посмел их вынести. Еще более ярко это новое соотношение сил сюзерена и вассала проявилось в отношениях короля с более мелкими сеньорами, которым приходилось принимать обязательство пускать его в свои замки, испрашивать его позволения на вступление в брак и вообще действовать только с его одобрения. Независимость феодалов исчезла не только в королевском домене, но и в очень обширной зоне капетингского влияния, отныне распространившегося за Луару, до Роны, границ Лотарингии и Фландрии.

Феодальные вложения и доходы

Далекий от мысли сокращать численность вассалов ради увеличения домена как такового, что могло бы казаться более выгодным, Филипп использовал рост ресурсов, чтобы раздавать новые фьефы. Земли, конфискованные после завоевания Нормандии, были в массовом порядке распределены среди «верных» (которые бывали не столь уж верными, как Рено Булонский), как и некоторое количество владений, принадлежавших короне или специально купленных. Но самым поразительным феноменом, возможно, было создание многочисленных рентных фьефов, позволявших королю заручаться службой вассала в обмен на ежегодные выплаты за счет того или иного коронного дохода. В реестрах зафиксировано более пяти тысяч ливров, выплаченных в качестве такой ренты (впрочем, это не огромная сумма, если сопоставить ее с королевскими доходами). В большинстве случаев такие уступки служили платой за верность или хотя бы нейтралитет тем сеньорам, которых могли переманивать к себе на службу Плантагенеты. Почти половина из записанных пяти тысяч ливров была отправлена во Фландрию — место, где соперничество династий было особо острым. Рентные фьефы жаловали и французским рыцарям, вступавшим в королевскую армию, но такая возможность укрепить вооруженные силы не использовалась в широком масштабе — несомненно, потому, что этому слишком мешало традиционное ограничение срока службы. На самом деле королевская власть, несмотря на все усилия по укреплению связей и фиксации обязательств, по-прежнему не очень-то могла решить задачу, ради которой изначально создавалась феодальная система, — составить армию. В 1214 г. Филипп, несмотря на чрезвычайную ситуацию, смог собрать в обеих своих армиях во Фландрии и на Луаре всего две тысячи рыцарей; вассальных обязательств было, конечно, еще недостаточно, чтобы удержать этих рыцарей в войске на все время, необходимое для военных действий, — несколько месяцев, а то и несколько лет. Вероятно, с тех пор чтобы набрать полупостоянную армию стали предпочитать другие решения, — такие как платная служба рыцарей, что отражено в многочисленных счетах за 1202–1203 гг.

Наконец, Филипп Август стал притязать на такие прерогативы феодального сеньора, для навязывания которых его предшественники были недостаточно сильны, — право получать рельеф при передаче наследства и осуществлять опеку над несовершеннолетними наследниками, которая сопровождалась охраной фьефа. Это право позволяло сеньору управлять фьефом во время несовершеннолетия наследников, получать от этого существенный доход и контролировать вступление наследников в брак. Применительно к крупным княжествам оно открывало политические перспективы первостепенной важности. Ведь высшая знать королевства в царствование Филиппа пережила настоящую гекатомбу, прежде всего из-за крестовых походов, в которых она участвовала в массовом порядке и которые были до крайности гибельными. Многочисленные рельефы, опека и охрана больших фьефов принесли королю солидные прибыли. Рельеф платили либо деньгами (выше приводились огромные суммы, выплаченные Фландрией или Плантагенетами), либо в форме уступок территорий. Королевский домен расширился за счет Монтаржи и Жьена, отнятых у графства Неверского, за счет Амьена, Руа, Мондидье и Перонна, которые уступили граф Фландрский и графиня Вермандуа, за счет Ланса, полученного от графа Булонского, и за счет других городов. Что касается охраны, то после Четвертого крестового похода, не без больших политических и финансовых выгод, Филипп осуществлял охрану Шампани (более двадцати лет) и Фландрии. Жесткие условия, какие он поставил при заключении брака Жанны Фландрской, в конечном счете подтолкнули ее мужа к восстанию, хоть его и выбрали в расчете на покорность. В тот же период король после смерти Артура Бретонского взял под контроль Бретань и поместил ее под опеку, позволившую ему посадить на ее престол герцогов из рода Капетингов. В целом методы, какими Филипп обеспечивал себе выполнение роли сеньора, принесли ему значительные финансовые, политические и территориальные приобретения.

Города

Коммуны

Сомнениям, какие могло вызывать отношение Людовика VI и Людовика VII к желанию горожан освободиться, применительно к Филиппу Августу места нет: этот Капетинг явно испытывал больше симпатии к коммунам, чем все остальные. Всего два враждебных к ним акта, а именно упразднение коммун в Ланской области в 1190 г. и в Этампе в 1199 г., связаны с совершенно особыми ситуациями и немного значат в сравнении с двумя десятками хартий, какие он предоставил городам и бургам Иль-де-Франса, Пикардии, Нормандии, и еще большим числом коммун, привилегии которых он подтвердил, а то и расширил. В отличие от предшественников, он без колебаний учреждал коммуны даже в королевском домене. Городам (например, Парижу), не получившим коммунальной хартии, он давал существенные привилегии, особо выгодные для купцов и для организаторов ремесленного производства. Эта политика тем поразительней, что Филипп был последним Капетингом, жаловавшим в домене коммунальные хартии, если не считать единственной, которую в начале царствования выдал Людовик VIII. На его царствование пришлись одновременно апогей и окончание королевского покровительства городскому самоуправлению.

Эту щедрость Филиппа можно понять, только соотнеся ее с политическим контекстом. Прежде всего надо сказать, что за век облик коммун сильно изменился. Они уже мало походили на революционные организации, какими были для многих современников Ланского дела. Прочно попав в руки патрицианских династий, которые обладание властью делало консервативными, они все реже сталкивались «в лоб» с церковными властями или с феодалами. Участие (конечно, недолгое) именитых горожан в регентском совете и в комиссиях по контролю за местными чиновниками, какого пожелал Филипп в 1190 г., выдало патент на благонадежность всей их социальной группе и ясно показало, какое доверие существовало в отношениях между королем и горожанами, проявляясь в тысяче мелочей. Уступки Филиппа объясняются и нуждой: почти все города, получившие их, находились на северной или западной окраине королевства, под фламандской и англо-нормандской угрозой. Укрепленные, собиравшие ополчение, приверженные королевской власти, эти города образовали защитный пояс, военное значение которого не следует недооценивать. Что касается городов Нормандии и Артуа, задача состояла в том, чтобы после завоевания снискать их расположение. Кстати, показательно, что после Бувина, когда король уже не нуждался в коммунах, он больше почти не жаловал хартий. С другой стороны, коммуны в обмен на свои вольности предоставляли ренты и тысячи сержантов. Эти ресурсы, которые королевские служащие тщательно инвентаризировали и которых неуклонно требовали, были очень важны для монархии. Зато можно отметить, что Филипп был не щедрей предшественников по отношению к сервам домена, которых почти не освобождал, притом что предоставлял вольности крестьянам, селившимся в деревнях, которые он основывал. То есть в отношении к деревне он придерживался линии поведения предков.

Развитие торговли и городов

Впрочем, королевское благоволение к городским правящим группам проявлялось не исключительно в политических реалиях: Филипп продолжал и развивал меры по покровительству торговле и ее поощрению, предпринятые Людовиком VI и Людовиком VII. Возможности, которые он предоставил купцам, с расширением его власти получили крупный масштаб. Он несколько раз гарантировал купцам, зависимым от князей, с которыми воевал, особенно фламандцам, что они не пострадают от враждебных действий. Он также старался, чтобы политические потрясения не причинили вред торговле аннексированных областей, прежде всего Нормандии. Парижские купцы, несомненно, по-прежнему имели преимущество в торговле с руанцами, но король в своих решениях явно стремился к компромиссам и компенсировал нормандцам ущерб, например, сняв эмбарго на торговлю с государством Плантагенетов или разрешив ростовщикам Фалеза и Кана взимать непомерные проценты. Все эти знаки внимания вполне показывают, какую ответственность мог сознавать король перед торговыми сетями и социопрофессиональными группами, достигшими тогда зрелости, и сколь огромный интерес он должен был к ним испытывать. Ведь царствование Филиппа приблизительно совпало с первым подъемом западноевропейской торговли и, в частности, шампанских ярмарок, а его политический триумф — с развитием торговой динамики Северной Франции, которой итальянцы еще всерьез не угрожали. Это была также эпоха, когда наблюдатель, сколь бы близорук он ни был, уже не мог не заметить роста городов и когда власти начали принимать значительные меры для упорядочения этого роста. Строительство городских стен, охвативших более обширную площадь, — как это было сделано в Париже — было в глазах монарха наиболее срочной из таких мер.

Париж

Впрочем, если Париж все более явно играл роль столицы, это символизирует растущую значимость городского фактора и интерес, какой к нему проявлял Филипп Август. Напомним некоторые из его решений, укрепивших первенство Парижа. В политическом плане закрепление архивов на постоянном месте, строительство Лувра, тенденция к образованию центральной администрации, которая бы действовала в отсутствие монарха, — все это были шаги, важные для возникновения постоянной столицы. Усиливалась и экономическая роль Парижа, л также позиции «ганзы речных купцов», объединявшей крупных купцов: она добилась монополии на ввоз вина (основного продукта питания, перевозимого по Сене), потом контроля над замерами вина и зерна, а когда король доверил ей сбор налогов в городе, она стала подобием муниципалитета. Король и горожане совместно проводили большие работы: были оборудованы крытые рынки, ставшие центром нового торгового квартала, усовершенствован порт, строительство новой окружной стены сделало Париж первоклассной крепостью, мощение улиц и разные градостроительные операции улучшали качество жизни. Наконец, именно при Филиппе Августе был основан университет, с его привилегией независимости от епископального канцлера и от королевской юстиции, с его институтами (коллегиями, факультетами, в состав которых входили магистры и школяры), с самим его названием. Таким образом, разные составные части столицы постепенно обретали свою форму — в том же темпе, в каком росло королевство и утверждалась власть короля.

Евреи

Наконец, нельзя говорить о городской политике Филиппа Августа, не коснувшись его отношений с евреями, образовавшими во многих городах домена крупные и экономически очень активные группы. Традиционно находясь под личным контролем и покровительством короля, они специализировались на процентных ссудах, которые христианам в принципе были запрещены. Судя по результатам расследования, проведенного по всему домену в 1208 г., неоплаченные им долги составляли не менее 250 тыс. ливров, то есть превышали годовой бюджет королевства. Первые Капетинги и особенно Людовик VII брали с этого золотого дна свою долю в обмен на покровительство. Впрочем, так же поступали и другие крупные сеньоры, например граф Шампанский или король-герцог Нормандии; они спорили из-за евреев, обвиняя друг друга в их переманивании. Однако Филипп Август в самом начале царствования порвал с этой традицией корыстной терпимости: то ли из принципа, то ли из слепой алчности, а может быть, чтобы угодить парижским купцам, он арестовал всех евреев домена, а потом изгнал их, предварительно вынудив заплатить огромный выкуп (более 30 тыс. ливров, согласно одному хронисту), и конфисковал их имущество. Долговые обязательства перед ними были аннулированы, но пятую часть присвоил король (1180–1182). В 1198 г. он изменил политику; евреи были призваны обратно, поставлены под защиту, их обложили специальной тальей и пошлиной за регистрацию сделок. Последние были регламентированы, и введена максимальная процентная ставка — 43 %. Организованная таким образом эксплуатация евреев принесла в 1217 г. сумму в 7750 ливров.

Церковь

В истории царствования Филиппа Августа отношения с церковью занимают менее важное место, чем при его предшественниках. Для папства, власть которого процветала, времена стали менее беспокойными, а проблемы реформирования клира и захвата мирянами церковного имущества нашли в целом приемлемые решения. Главной религиозной проблемой отныне стала проблема ереси, касавшаяся в основном Юга, еще очень далекого; мы видели, что Филипп Август, почти не приняв участия в радикальном искоренении катаризма, далеко не остался равнодушен к нему. Время, когда королевская власть начала пожинать плоды его выжидательной политики, пришло только к моменту его смерти.

Отношения с папами были активными, часто даже трудными (они могли обостряться из-за характеров обоих партнеров), но они ни разу ни приобрели столь драматичного оборота, как во времена схизм или борьбы за реформу клира. Традиция тесного сотрудничества, какое поддерживали обе власти со времен Людовика VI, могла выносить нелегкие испытания, не прерываясь: так произошло поочередно в трех случаях. Первая нескончаемая история — развод с Ингебургой, которого упорно добивался Филипп и в котором Иннокентий III ему отказывал, — отравила эти отношения на десять лет (1193–1203) и достигла кульминации в 1200 г., когда королевство почти на год попало под интердикт. Долгий конфликт с Иоанном Безземельным стал еще одним поводом для трений с Иннокентием III, который выступал в качестве посредника, пытаясь защитить английского монарха, когда тот, попав в трудную ситуацию (1204, 1213 г.), заявлял, что подчиняется Риму. В 1212–1213 гг., наоборот, папа, возмущенный до предела церковной политикой Иоанна, призывал Филиппа вторгнуться в Англию. Французский король пользовался призывами к войне и отлучением своих врагов, но отказывался делать какие-либо уступки, когда папа убеждал его быть мягче с Плантагенетом. Наконец, борьба за императорскую корону после смерти Генриха V внесла на десять лет (1198–1208) раздор в отношения между Иннокентием, который поддерживал Оттона Брауншвейгского, и Филиппом, который видел в Оттоне прежде всего родственника и естественного союзника Плантагенетов и поэтому объявил себя сторонником Филиппа Швабского. Когда после смерти последнего Оттон, наконец коронованный, в 1210 г. сбросил маску и нарушил все обещания, данные папе, тот мог только присоединиться к французскому королю, чтобы поддержать молодого Фридриха II, избранного с их помощью и на их деньги в 1212 г. Одним из главных последствий битвы при Бувине стала окончательная победа Фридриха. И одна из причин этого конфликта заключалась в том, что французский король теперь впервые желал оставить за собой возможность принимать участие в выборах императора, воздействуя на них и расходуя свои деньги в пользу одного из кандидатов; это было еще одним свидетельством международной значимости, какую приобрела капетингская монархия.

Отношения с французской церковью стали мирными, с тех пор как была гарантирована свобода епископских выборов. Филипп никогда (кроме двух случаев в начале царствования) не вмешивался в их ход, порядок которого он четко описал в ордонансе 1190 г. Он ограничивался тем, что получал доход от регального сбора, отныне введенного в жесткие границы. Тем не менее очень похоже, что большинство кандидатов и так были для него приемлемы, так что ему не было необходимости оказывать давление. Трения с духовенством возникали скорей из-за мирских проблем — расширения юрисдикции церковных судов, которые далеко не ограничивались духовными делами, и все более активно соперничали с мирскими судами, или нежелания некоторых епископов направлять воинов в королевское войско. Наконец, на отношениях между королем и его епископами непосредственно сказывались конфликты с Иннокентием III: те из епископов, кто выполнил интердикт 1200 г., были изгнаны со своих кафедр, к величайшей выгоде королевской казны, присвоившей их доходы; однако огромное большинство приняло сторону короля, и это показывает, что политика невмешательства в выборы не ослабила верности епископата. В общем, по меркам отношений между церковью и государством в Средние века, часто напряженных, во всем этом не было ничего экстраординарного.

Королевство, какое, умерев, оставил Филипп Август, сильно изменилось по сравнению с тем, какое ему завещал отец. Даже если реабилитировать деятельность последнего, как мы это сделали, все равно нельзя не признать, что царствование Филиппа действительно было «временем перемен», каких капетингская Франция еще не знала. Прежде всего произошло территориальное изменение, превратившее домен Капетингов — почти такое же княжество, как другие — в одно из первых государств Западной Европы: выросшая в несколько раз территория, богатые ресурсы, власть, признаваемая до самых границ королевства, авторитет победителя и мудреца — вот козыри, которые Филипп передал преемникам.

Перемена затронула и формы управления: одновременно были созданы «административная монархия» и «феодальная монархия», и отныне у королевской власти были инструменты, необходимые для управления большим государством: всецело преданные администраторы, обладавшие «управленческой культурой» (еще слабо специализированной, но очень однородной), элементарные бухгалтерские и архивные методы, укрепившиеся юридические отношения с вассалами, жесткое ограничение самостоятельности церкви. Тем самым Франция Филиппа Августа заняла свое место в мощном движении, направленном на возрождение государства и воодушевлявшем Европу конца XII в.

Третья большая перемена, следствие обеих предыдущих, относится к геополитическому равновесию в Европе: «империя Плантагенетов» была разрушена, Священная Римская империя побеждена и разорвана на части, силу южных государств подорвали крестовые походы; Франция, новичок в кругу великих держав, воспользовалась их упадком. Но утверждение капетингской монархии знаменовало также переход от «времени княжеств», каким был XII в., ко «времени монархий»: герцогств и некоторых графств, которые стали настоящими государствами, соперничавшими в богатстве и прежде всего в организации с государством Капетингов, которое зависело от союзнических отношений с ними, король мог больше не опасаться; более того, он взял их под контроль, включил в королевский домен (Нормандию, Анжу, а вскоре и Пуату), посадил на их престолы дружественные или родственные династии (Фландрия, Бретань) либо с помощью дипломатических и матримониальных маневров подготовил их присоединение (Шампань, Тулузское графство). Тем самым монархия в конечном счете воспользовалась силой, приобретенной княжествами, которые в какой-то момент поставили ее под угрозу.

Впрочем, утверждение капетингской монархии при Филиппе Августе было всего лишь политическим аспектом феномена, затронувшего также экономику, демографию, культуру и искусство. Во всех сферах на его царствование пришлось преобладание Северной Франции, в первой четверти XII в., возможно, достигшее высшей точки. Большие расчистки, демографический скачок, процветание городов и их городской элиты — все эти явления преобразили тогда и другие регионы, по там приобрели особо динамичный характер. Домен и его окраины (Нормандия и особенно Фландрия и Шампань) были тогда жизненными центрами торговли и промышленного производства северной половины Франции; их купцы уже вступили в регулярные контакты с итальянцами, но еще не уступили последним господство в финансовых и торговых операциях. Столь же исключительным был этот период в сфере искусства, ученой культуры или культуры знати: готическая архитектура соборов Иль-де-Франса, схоластическое мышление парижских университетских ученых, «искусство жить» княжеских дворов (от турнира до романа) стали образцами для всей Западной Европы, Не забудем ни о рождении столицы, которой предстояло стать первой в Европе, ни о расселении французской знати на Юге, как и на Ближнем Востоке, где она создавала все новые королевства и княжества, столь же недолговечные, сколь и блистательные. Царствование Филиппа Августа, время перемен, было для королевства также временем распространения влияния на Западную Европу и даже за ее пределы.

Крестовые походы в XII в.

Когда по завершении Первого крестового похода дорога в Святую землю через Анатолию оказалась перерезана, это сделало необходимым взять под контроль палестинское побережье. Выживание латинских поселений теперь зависело прежде всего от организации морского сообщения с Западом.

Иерусалимское королевство и франкские княжества Святой земли

Настоящим основателем Иерусалимского королевства был Балдуин Булонский, брат Готфрида Бульонского, коронованный Даимбертом Пизанским на Рождество 1100 г. Даимберт, архиепископ, присоединившийся со 120 кораблями к крестоносцам после взятия Святого города, добился, чтобы его признали патриархом, и намеревался основать церковную сеньорию под покровительством «защитника Гроба Господня». Но его притязания на Иерусалим и Яффу оказались под вопросом после смерти Готфрида. Это событие не помешало захвату Хайфы в 1100 г. при содействии венецианской эскадры, соперничавшей с пизанским флотом. В следующем году прибытие генуэзских кораблей позволило Балдуину I (1100–1118) занять фатимидские порты Арсуф и Цезарею. В 1104 г. была взята Акра.

Контрнаступления египтян не принесли им решительных успехов. Фатимидская армия, поддержанная дамасскими турками, в 1105 г. была обращена в бегство в долине Рамлы. После этого Балдуин смог в 1110 г. захватить порты Бейрут и Сидон. В то время как Иерусалимское королевство быстро расширилось на восток до Мертвого моря и на юг до Красного моря, завоевание побережья продолжалось в том темпе, в каком прибывали флотилии паломников. Тир был взят в 1124 г. с помощью венецианского флота, а Аскалон пал только в 1154 г.

Триполийское графство

Раймунд Сен-Жильский, которому пришлось отказаться от Антиохии (а потом от иерусалимской короны), уехал к византийцам. Затем вместе с уцелевшими крестоносцами из арьергардного похода он в 1102 г. захватил Тортосу и приступил к осаде Триполи, которую после его смерти в 1105 г. продолжил его родственник Гильом Иордан. Крепость пала в 1109 г. благодаря подходу генуэзско-провансальского флота, который привел Бертран, сын графа Тулузского, прибывший, чтобы предъявить притязания на отцовское наследство. Военное вмешательство других крестоносных князей дало повод для созыва общего собрания, позволившего Балдуину I утвердить свой сюзеренитет над Триполийским графством, разделив его между обоими соперниками. Когда через некоторое время Гильом Иордан — подозрительно своевременно — умер, Бертран смог объединить в своих руках всю территорию вокруг долины реки Оронт, взяв под контроль дороги в Хомс и Хаму, а также Ливанский хребет.

Антиохийское княжество и Эдесское графство

Обосновавшись в Антиохии (захваченной в 1098 г.), Боэмунд Тарентский в 1101–1102 гг. попытался выкроить себе княжество в Киликии и Латакии вопреки интересам Византии. Вступив в союз с Балдуином де Бургом (возглавившим Эдесское графство, когда его кузен и тезка был возведен на иерусалимский трон), он выступил против мосульских турок и эмиров Верхнего Междуречья. После того как во время сражения при Харране в 1104 г. Балдуин попал в плен, Ридван, малик («царь») Алеппо, создал угрозу для Антиохийского княжества, а Византия воспользовалась ситуацией и напала на Киликию. Боэмунд возвратился в Европу, чтобы собрать подкрепления. Его поход в Грецию провалился, и в 1108 г. он был вынужден пообещать императору, что вернет Антиохию. Его племянник Танкред, находившийся в то время в Палестине, отказался признавать этот договор. Он с успехом продолжил борьбу с византийцами и алеппскими турками, но не смог навязать свой сюзеренитет соседним Эдесскому и Триполийскому графствам.

Организация латинских государств

В самом деле, иерусалимскому королю постепенно удалось установить свою гегемонию над другими латинскими государствами. Начавшиеся с 1010 г. непрестанные нападения атабеков (военачальников турок, которые опекали малолетних князей) Мосула, подстрекаемых багдадским султаном, вынудили франкских вождей координировать боевые действия. Победа, которую в 1119 г. одержал на Кровавом поле (ager sanguinis) Иль-Гази, артукидский правитель Мардина, самостоятельно возобновивший боевые действия, обезглавила франкскую аристократию и отдала Антиохию и Эдессу на милость туркменов. Балдуин II (1118–1131), бывший граф Эдессы, наследовавший своему кузену на иерусалимском троне, должен был помогать вассальным княжествам, организовав несколько походов; в конечном счете Артукиды в 1123 г. взяли в плен его самого. Отпущенный на свободу за выкуп в следующем году, он провел военную операцию против Алеппо при поддержке вассалов и местных союзников.

Усиление иерусалимского короля происходило одновременно с территориальной экспансией латинских государств. Закрепившись на прибрежной полосе, они пытались отодвинуть границу до пустыни, что им совершенно не удалось. К большому караванному пути из Междуречья в Аравию они приблизились только юго-восточнее Мертвого моря, где возвели Крак-де-Моав (крак — «крепость») и Крак-де-Монреаль. В других местах военные сооружения, господствовавшие над Сирийской впадиной, выполняли не только стратегическую функцию. Они позволяли контролировать территории, аннексированные франкскими сеньорами. Однако такие города, как Алеппо и Дамаск, которые франки несколько раз пытались захватить, хоть и лишились части прилегающих территорий, но более или менее успешно сумели избежать франкской власти (см. карта 15).

На самом деле главная слабость крестоносных поселений крылась в демографии. Крестоносцам не хватало людских ресурсов, чтобы обеспечить единство завоеванных территорий. Постоянную боевую силу (несколько сотен рыцарей) давала одна феодальная система, построенная по строго иерархическому принципу, с тем чтобы всегда была возможность выставить бойцов. Милитаризация ордена тамплиеров (1128) и ордена госпитальеров (около 1135 г.) выглядит необходимой (если не достаточной) реакцией на эту потребность в профессиональном войске. Личный состав этих военных орденов насчитывал около пятисот рыцарей, к которым добавлялось несколько тысяч пеших сержантов и туркополов (туземных вспомогательных войск). Они взяли на себя контроль передвижения по дорогам, и им доверили главные крепости (такие как Крак-де-Шевалье, которая господствовала над долиной Хомса и которую в 1145 г. уступили госпитальерам). Эпизодической помощи со стороны паломников и европейских флотов было недостаточно, чтобы восполнить эту нехватку численности. Прирост сил, прибывших из латинского христианского мира, бывал решающим только в случае больших крестовых походов, которые возглавляли европейские монархи. Вот бы только эти подкрепления не ослабляла неэффективность командования! Поэтому латинские государства в Палестине могли держаться только благодаря тому, что их противники были разобщены.

Второй крестовый поход

Сделки местных вождей с франкскими воинами в конце концов начали вызывать недовольство мусульманского населения. В 1125 г. Бурзуки, атабек Мосула, взял под контроль Алеппо. Его убийство в 1126 г. отсрочило осуществление его планов объединения мусульманской Сирии. Его преемник Зенги, которого в 1127 г. назначил сельджукский султан, продолжил его политику перегруппировки сил ислама под лозунгом «священной войны». В регион несколько раз, в 1137 и 1142 г., вводил войска император Иоанн Комнин, чтобы отстоять византийские притязания на Киликию и Антиохию. Не вникая в детали походов Зенги на франков и их случайных союзников (в 1137 г., например, он вынудил Фулька Анжуйского, короля Иерусалима (1131–1143), уступить крепость Монферран), здесь достаточно отметить, что эти походы привели в 1144 г. к падению Эдессы, некстати оставленной без защиты.

Узнав об этом, Людовик VII в 1145 г. принял решение направиться в крестовый поход, несмотря на возражения Сугерия. Король добился от папы Евгения III провозглашения Второго крестового похода, проповедовать который было поручено Бернарду Клервоскому, хотя поначалу тот отнесся к этой идее сдержанно. Проповедь, которую произнес Бернард на собрании баронов в Везеле в 1146 г., побудила многих из них принять крест. В Шпейере ему удалось убедить императора Конрада III организовать собственную экспедицию. Трения между рыцарями и простыми участниками похода, взаимная неприязнь обеих армий, напряженные отношения с византийцами осложнили переход через Малую Азию. После нескольких неудач крестоносцев безоружные паломники были оставлены на милость турок, которые их перебили. Конрад III по морю достиг Акры, тогда как Людовик VII дошел до Антиохии. Теперь крестовый поход обрел вид паломничества монархов. Людовик VII предпочел соединиться с Конрадом III в Иерусалиме, чем штурмовать Алеппо, что уговаривал его сделать Раймунд де Пуатье, князь Антиохии, а ведь это, несомненно, позволило бы вернуть Эдессу. Оба монарха зря растратили силы в походе на Дамаск, вместо того чтобы попробовать объединиться с правителем этого города против сына Зенги — Нур ад-Дина, пришедшего к тому времени к власти в Алеппо. Конрад III сделал выводы из этой неудачи ив 1148 г. вернулся в Германию. Людовик VII еще некоторое время провоевал, но тоже в 1149 г. отправился обратно во Францию вместе с королевой Алиенорой Аквитанской, только что потребовавшей расторжения их брака. Бернард Клервоский тяжело пережил итоговую неудачу, объяснив ее испорченностью нравов христиан. Ведь крестоносная идея утратила единство: чаяния народа — это было одно дело, амбиции монархов — другое, духовный идеал клириков — третье. Так или иначе, долгое отсутствие Капетинга дало возможность убедиться, что для функционирования королевской власти личное присутствие короля уже не обязательно.

Новое соотношение сил в Святой земле

Однако на Востоке, в то время как франки окончательно взяли побережье под свой контроль (Балдуин III в 1153 г. занял Аскалон), Нур-ад-Дин, наследовавший Зенги в качестве правителя Алеппо и Хомса, к 1151 г. захватил всю территорию Эдесского графства и взял последние крепости, какие еще были за Оронтом у Антиохийского княжества. Он сделал Сирию единым блоком, навязав ей суннитскую ортодоксию (в 1154 г. он аннексировал Дамаск, в 1155 г. — Баальбек, в 1157 г. — Шейзар). С 1159 по 1177 г. союз франков с византийским императором Мануилом Комнином на основе признания его сюзереном обеспечивал в регионе относительную стабильность; это дало сирийскому государству и латинскому королевству возможность устроить «гонку за Египет» — фатимидский Египет пребывал в упадке. Сначала господствующую позицию обеспечил себе король Амори I (1163–1174), организовав в 1167 г. поход на Александрию при участии пизанского флота, но в следующем году, когда франко-византийское вторжение потерпело неудачу, власть над Египтом захватил Саладин (Салах ад-Дин), сын наместника-курда на службе у Нур ад-Дина, и в 1169 г. восстановил там суннитскую ортодоксию.

После смерти Нур ад-Дина Саладин, провозглашенный правителем Египта и Сирии, прежде всего постарался не допустить распада блока, объединенного его предшественником (походы на Алеппо в 1183 г. и на Мосул в 1185 г.). Сельджуки, окончательно упрочив свою власть в Анатолии в 1176 г., лишили Иерусалимское королевство всякой возможности прибегнуть к помощи византийцев. С другой стороны, вопрос наследования Балдуину V (умершему в детстве племяннику прокаженного короля Балдуина IV, 1173–1185) породил кризис, столкнув меж собой сторонников Раймунда III Триполийского и сторонников Ги де Лузиньяна (1186–1192): оба выдвинули притязания на трон. Тем временем провокация со стороны Рено де Шатильона, сеньора Трансиордании, дала Саладину повод расторгнуть заключенное в 1185 г. перемирие. Он разгромил франкские войска при Хаттине в 1187 г. и воспользовался этой победой, чтобы занять Иерусалим и практически всю Иудею, и Галилею.

Он вторгся в Триполийское графство и Антиохийское княжество. Сопротивление, какое оказали Тир (оборону которого возглавлял Конрад Монферратский), а также Триполи и Антиохия, позволило подготовить Третий крестовый поход. В 1189 г. при поддержке первых крестоносцев, прибывших из Европы, Ги де Лузиньян осадил Акру.

Третий крестовый поход

По зову папы римского император Фридрих Барбаросса и короли Франции и Англии в 1188 г. приняли крест. Для финансирования экспедиции Генрих II Плантагенет и Филипп Август ввели специальный налог — «саладинову десятину», взимавшуюся с клириков и мирян, которые не принимали участия в походе. Ведь отныне тех, кто сражаться не будет, с собой не брали.

Фридрих Барбаросса был первым, кто отправился в путь в 1189 г. с внушительной армией (вероятно, в двадцать тысяч рыцарей). Вековая напряженность в отношениях между греческой империей и латинскими государствами, обостренная недавними событиями (резня итальянских купцов в Византии в 1182 г., разграбление Фессалоник сицилийскими норманнами в 1185 г.), объясняет, почему происходили столкновения между германскими отрядами и вооруженными силами византийского императора Исаака Ангела, подписавшего в 1189 г. договор с Саладином. Тем не менее Исааку пришлось обеспечить крестоносцам переправу в Малую Азию. Но Фридрих Барбаросса, победив в 1190 г. турок при Иконии, случайно утонул во время переправы через Салеф. Многие из выживших при переходе через Анатолию, пав духом, умерли под Антиохией от эпидемии. Лишь горстка уцелевших во главе с Фридрихом Швабским приняла участие в осаде Акры.

Филипп Август и Ричард Львиное Сердце отплыли по морю в 1190 г. и не замедлили поссориться. По дороге английский король в 1191 г. захватил остров Кипр, принадлежавший византийцам. Прибытие крестоносцев ускорило сдачу Акры (1191 г.), осажденной уже два года, как ни старался Саладин помочь крепости. Но соперничество обоих королей погубило поход: Филипп Август, сославшись на нездоровье, немедленно покинул Святую землю, оставив своих рыцарей сражаться без него. Ричард, хоть и одержал несколько побед, так не решился штурмовать Иерусалим. В 1192 г. он заключил с Саладином перемирие на три года, предоставлявшее франкам свободу паломничества и отдававшее им во владение прибрежную полосу от Тира до Яффы.

Этот договор дал Генриху Шампанскому (1192–1197), сумевшему благодаря браку наследовать Ги де Лузиньяну, возможность реорганизовать «Акрское королевство». Так как Генрих VI, сын Фридриха Барбароссы, и 1197 г. умер, его планы нового крестового похода не были реализованы. Но первые отряды, посланные им, захватили Бейрут, восстановив тем самым сообщение между Акрой и Триполи, в то время как мусульмане отбили Яффу. Король Кипра Амори II де Лузиньян (1197–1205), наследовавший Генриху Шампанскому, объединил под своей властью все латинские поселения на Востоке. Айюбиды, уже не рассматривая их как угрозу, разделили владения Саладина меж собой при верховенстве каирского султана; перемирия несколько раз продлевались (в 1198, 1204, 1212, 1229 г.), и итальянские торговые коммуны, игравшие ведущую роль в перестройке латинских колоний, соперничали за место на рынках Леванта.

Крестовые походы в XIII в.

Как и это изменение политической обстановки на Востоке, укрепление папской власти на Западе в XIII в. изменило сами крестовые походы — они стали орудием теократической стратегии папства.

Систематизация крестового похода

Время от времени, не поддаваясь контролю, воскресало идеальное народное представление о крестовом походе как прежде всего о паломничестве бедняков, избранных Богом, в земной Иерусалим. «Крестовый поход детей» в 1212 г. стал стихийным проявлением разочарования деклассированных элементов при известии о повороте Четвертого крестового похода; участники крестового похода «пастушков» (крестьян) в 1251 г., узнав о поражении Людовика IX под Мансурой, начали нападать на евреев.

Однако институт (буллы, легаты, десятины, привилегии) уже действовал. Папа Иннокентий III создал юридический аппарат, позволявший организовать походы. Впервые повод для взимания налога (2,5 %) с церковных доходов для частичного финансирования экспедиции дал Третий крестовый поход. Четвертый Латеранский собор 1215 г. предписал, чтобы на Пятый крестовый поход клирики три года платили двадцатую часть от своих доходов (папа и кардиналы — десятую!).

С 1145 г. папство резервировало за собой (во всяком случае, формально, в виде обнародования буллы) инициативу объявления крестового похода, а его проповедь поручало легатам, отвечавшим и за духовное руководство экспедицией. Во избежание новых несвоевременных инициатив, исходящих от проповедников из народа, ответственность за эту проповедь возложили на монахов (иногда цистерцианских) или регулярных каноников, а потом, в XIII в., главным образом на нищенствующие ордены. Отпущение грехов, какое с XI в. обещали отъезжающим в крестовый поход, через посредство настоящего прейскуранта выплат и даров породило систему налогообложения, обогащавшую папскую казну. Крестоносец (так же как его семья и имущество) выходил из-под светской юрисдикции и подлежал уже церковному суду.

Выбор морского пути делал неизбежным заключение политических и коммерческих соглашений с итальянскими городами (Пизой, Генуей, Венецией), которые обеспечивали сообщение с Востоком и практически одни располагали средствами для необходимых перевозок по морю. Кроме «общих переправ», регулярно проводились ежегодные «переправы» (весной и осенью) — для тех, кто выполнял крестоносный обет в индивидуальном порядке. Благодаря получаемым дарам, как в Европе, так и на Святой земле, военные ордены (тамплиеры и госпитальеры) скопили огромные состояния, позволявшие им выдавать европейцам, стесненным в деньгах, кредиты на крестовый поход; долг отдавали по возвращении в Европу (см. карта 16).

Эти фискальные и пропагандистские инструменты, созданные для защиты Святой земли, папство применяло для финансирования всех своих политических начинаний в XIII в. То есть священная война велась уже не исключительно с неверными — ее могли объявить всем, кто вдруг окажется врагом Рима. Вот почему европейские монархи, за исключением Людовика IX, теперь редко принимали участие в крестовых походах, которые преследовали в основном политико-религиозные цели.

Четвертый крестовый поход

Провал планов Генриха VI побудил папу Иннокентия III (1198–1216) сразу после восшествия на Святой престол взять на себя инициативу «крестового похода, вдохновленного именно папством», пламенным пропагандистом которого во Французском королевстве сделался Фульк из Нейи. Чтобы избежать препятствий, каких можно было ожидать на сухопутной дороге, шампанские и фламандские крестоносцы заключили соглашение с Венецией на перевозку по морю и снабжение ожидаемых тридцати тысяч человек за 84 тыс. марок. Но в 1202 г. крестоносцы, собравшиеся в Венеции, оказались не в состоянии выплатить условленную сумму. Энрико Дандоло, дож Венеции, обещал Бонифацию Монферратскому, возглавившему поход, простить им долг, если они нападут на далматинский порт Задар, контролировавший тогда торговлю в Адриатическом море. Взятие этого христианского города вызвало в армии протесты (некоторые, как Симон де Монфор, отказались сражаться), и папа отлучил крестоносцев от церкви (временно). Между тем Алексей (сын константинопольского императора Исаака Ангела, свергнутого братом в 1195 г.) предложил им восстановить отца на престоле в обмен за военную поддержку и финансирование экспедиции, окончание византийской схизмы и предоставление венецианцам торговых льгот. Несмотря на формальные возражения Иннокентия III и колебания части армии, в 1203 г. крестоносцы повернули на Константинополь. Исаак Ангел и его сын Алексей IV вновь обрели власть, но вскоре, в 1204 г., были свергнуты в результате мятежа против латинян. Крестоносцы пошли на штурм и разграбили город. Самым долговременным результатом этого отклонения от первоначального курса стало не столько основание эфемерной Латинской империи на Востоке, сколько создание обширной венецианской колониальной империи в Эгейском море.

Пятый крестовый поход

Четвертый Латеранский собор 1215 г. в завершение своей работы призвал проповедовать новую экспедицию, которая бы отправилась с Сицилии в 1217 г. Французские рыцари, поглощенные альбигойским крестовым походом, который давал им такие же духовные и материальные выгоды, в Пятом крестовом походе практически не участвовали. Крестоносцы (поначалу в основном австрийцы и венгры) во главе с Жаном де Бриенном, королем Акры и Иерусалима (1210–1225), и Эндре II Венгерским не сумели взять крепость на горе Фавор, угрожавшую Акре. Венгры в 1218 г. удалились, а остаток армии, усиленный прибывшими новыми бойцами, снова заняв Цезарею и укрепив гору Кармель, в том же 1218 г. отправился осаждать Дамьетту, важный египетский торговый город. Айюбидский султан пообещал вернуть основную часть территории бывшего Иерусалимского королевства, если осаду снимут. Но из-за неуступчивости папского легата договориться не удалось. После падения города легат хотел объявить крестовый поход на Каир. Однако, потерпев поражение на открытой местности под Мансурой, христианская армия была вынуждена вернуть Дамьетту султану и уйти без какого-либо результата, кроме заключения в 1221 г. перемирия на восемь лет.

Шестой крестовый поход

Фридрих II принял крест в 1215 г. Коронованный в 1220 г. императорской короной, он стал королем Иерусалима вследствие брака с дочерью Жана де Бриенна, но без конца откладывал отъезд в Святую землю. Интердикт, наложенный на него папой Григорием IX, не помешал ему наконец отплыть в 1228 г. Выросший на Сицилии, где смешивалось византийское и мусульманское влияние, отлученный император из-за своей «исламофилии» пожелал вступить в переговоры с египетским султаном аль-Камилем. Яффаский договор 1229 г. вернул латинскому королевству Иерусалим (оставшийся открытым городом), а также Назарет, Вифлеем и некоторые аннексированные территории. Но императорская власть вошла в конфликт с франкской аристократией Святой земли и с военными орденами. Крестоносцы, продолжавшие прибывать на Восток, становились участниками этих внутренних распрей. Проводя «политику качелей» и балансируя между египетским и дамасским султанами, они добились возвращения значительной части бывшего Иерусалимского королевства. Но бесконечные гражданские войны привели к изгнанию имперцев в 1243 г. и к взятию Иерусалима в 1244 г. войсками египетского султана, одержавшими при Форбии победу над франками и их дамасскими союзниками. «Государств крестоносцев» больше практически не осталось, лишь разрозненные и соперничающие поселения.

«Осень крестовых походов»

В этих условиях планы обоих вселенских соборов, один за другим прошедших в Лионе (в 1245 и 1274 г.), и экспедиции Людовика IX в Египет в 1248 г., а потом в Тунис в 1270 г. почти не имели шансов на успех.

У последних королей Акры и Иерусалима и у военных орденов больше не было сил противостоять нападениям мамлюков, взявших в 1250 г. власть в Египте. В 1291 г. армия мамлюков осадила Акру, павшую через сорок дней; цитадель, которую героически обороняли тамплиеры, сдалась на десять дней позже. Впоследствии латиняне потеряли последние цитадели — Тир, Сидон, Шато-Пелерен… Лишь Кипрское королевство сумело сохраниться до конца Средних веков.

Несмотря на вековые — но в конечном счете поверхностные — контакты между «пуленами» (латинскими поселенцами, обосновавшимися в Палестине) и местным населением, крестовые походы обострили взаимное непонимание между христианами и мусульманами и, главное, упрочили разрыв между греками и латинянами. К концу XIII в. крестоносная идеология стала утопией, которую князья и папство использовали по своему усмотрению и которую можно было наполнять самым разным содержанием.