Коко Дансени.

В последние два месяца я произвела перепись своих друзей. Подсчет был сделан быстро: ни одного. Такие же искусственные, как имплантированные сосуды, приятельские отношения растаяли при первом же ненастье. Буря была большой, я согласна. Даже сама газета «Монд» посвятила полстраницы моему увольнению из «Континенталь». Некоторые детали были правдой — те, которые я сообщила журналистам сама. Другие относились к сказкам и легендам, в частности те, что касались суммы выплаченного мне выходного пособия. Этот Оливье, грязный человечишка, обладающий менталитетом аптекаря, который разражается бранью в адрес «привилегированных» членов профсоюза РАТП, а сам обжирается опционами на покупку акций, рассчитал с точностью до одной сотой евро, на получение какой суммы я имею право. Скажем так: мне было на что продержаться два-три года, не впадая в панику. Настало время отказаться от моих дурных привычек, как написал бы женский журнал. И я начала ходить по кругу в тюремном дворе для прогулок, каковым была моя жизнь в уздечке. Результат: в тот же самый день, когда я подписала протокол о своем согласии на уход, я позвонила своему приятелю из «Паризьен» и, чтобы остаться в обойме, выдала ему все, что должна была бы держать в тайне. Журналист оценил должным образом историю шофера Брюса и частного детектива, который был нанят, чтобы следить за Аньес, но больше всего его ошеломил тот факт, что Оливье, проинформированный Министерством внутренних дел, мгновенно выдворил из страны своего артиста-звезду, которого подозревали в насилии. Спустя двадцать четыре часа история появилась на первых страницах ежедневных газет и прозвучала на всех радиостанциях. Напоминаю, что министра финансов зовут Саркози. Целый легион журналистов считает, что достаточно прицепить к его имени обидный эпитет, чтобы считать себя героем борьбы за свободу слова. Учитывая визит Брюса в министерство за месяц до того, каждый стал выдумывать свои инсинуации: Сарко сохранил свои сети в Министерстве внутренних дел, он помог одному из своих друзей улизнуть от правосудия… За неимением доказательств, ажиотаж был недолгим, но вся Франция успела узнать о существовании Аньес. Напротив, мое имя чудом не было упомянуто, и никто не говорил об утечке информации. Официально речь шла только о новых подвигах службы расследований «Паризьен». В «Континенталь», естественно, поняли, что к чему. Оливье позвонил мне лично — и как он только меня не обзывал! Если бы я была досягаема для него, он бы содрал с меня кожу заживо. Но все, что он мог сделать, это урезать до возможного минимума мое выходное пособие. Подумать только, я десять лет день и ночь билась за эту лавочку. Теперь все было иначе. Я была готова на все, чтобы отомстить за себя. До такой степени, что я даже смаковала, как просвещенный любитель, те удары кинжалом, которые в свою очередь наносила им Аньес. Потому что эта проныра маневрировала, как ас высшего пилотажа. Ее адвокат знал прессу так же хорошо, как и я. Он добился для нее места на последней странице «Либерасьон». Это было настоящее чудо того, как можно давать информацию, не давая ее: об Аньес говорили, потому что она обвиняла звезду в насилии, но в этих материалах она даже не упомянула об этом инциденте. Оставался только портрет парижанки из хорошей семьи, интересной и образованной, которая оказалась замешанной в неприятное происшествие, что было ей совершенно непонятно. Интервью Марка-Оливье Фожьеля с ее матерью окончательно запутало все карты: в общих чертах Францию просили поверить, что все эти слухи сводились к сведению счетов внутри фирмы «Континенталь», которая хотела отделаться от Брюса. Везде в других странах стали бы публиковать протесты. Но не в Париже, единственном свободном городе Советского Союза, где обожают пригвоздить транснациональную корпорацию к позорному столбу. То, что можно приписать «Континенталь» сотню задних мыслей, меркантильных и отвратительных, привело в восторг полтора десятка газет и журналов левацкого толка. Это также устраивало Аньес и Брюса. Ее — потому что журналисты отвлеклись от ее жалобы; его — потому что лучше иметь вид жертвы безжалостных финансистов, а не мучителя очаровательной женщины; их обоих вместе — потому что не обратили внимания на слишком странное наметившееся примирение между ними, звонкое, как бывает звонкой монета. В этих условиях, понятное дело, Оливье из штанов выпрыгивал, лишь бы обеспечить успех концерту Брюса. Цель: доказать всем, что «Континенталь», настоящая индустриальная мать, курица-несушка, по-прежнему лелеет Брюса, милого рокера-денди из своего каталога. Вернулись даже к первоначальному проекту: два вечера в «Берси». И, о удивление, все билеты были раскуплены. Скандал произвел свой эффект. Брюс стал человеком дня. Ардиссон и Фожьель наперебой обещали золотые горы, лишь бы он эксклюзивно был у каждого из них в студии. В конце концов Оливье выбрал «7x8» на канале «Телефранс-1». Он обещал сенсацию.

Итак, первое шоу было в субботу вечером. Какой бы ни была цена, я твердо решила оказаться там. И не в зале, где я бы растворилась среди публики. В ложе «Континенталь»! Я была готова на все ради этого. Тем, кто знает меня, хорошо известно, что я, как муравей, могу поднять вес, в семь раз превышающий мой собственный. Я решила посмотреть на своего старого протеже на своем месте, у себя, в ложе «Континенталь», волшебном месте, ключи от которого были у меня уже в то время, когда Оливье еще регулировал уличное движение в Министерстве внутренних дел. То, что я буду дышать рядом с ним, на его взгляд, загрязнит атмосферу в помещении, но плевать, его ненависть ничего не изменит. Я буду там! К тому же я даже не боялась. Я знаю мой город. В Париже на публике называют на «ты» тех, кого наедине оскорбляют, а потом идут ужинать с пороками, обличение которых делают своим ремеслом. Все будут ошеломлены, увидев меня, и каждый оставит свое удивление при себе. Потому что все фальшивые. В этом море шоу-бизнеса только такие и водятся. И так же везде. В казармах пожарных, в ячейках коммунистической партии, в редакциях, у столяров… В конце концов, это оказалось даже нетрудно. Я просто позвонила Скотту, помощнику Брюса, типу из тех, какие мне по душе, отвратительно ведущему себя с бесполезными никчемами, действующему смело и решительно и верному своим. Условия моего увольнения из «Континенталь» в двадцать четыре часа заставили его задуматься о неблагодарности воротил шоу-бизнеса. Упорная любовь Брюса к Аньес вызывала у него полную растерянность. Он задал мне три десятка вопросов в отношении нее, мы разговаривали по телефону целый час. Потом Скотт сказал, что обязательно уже завтра пришлет приглашение на мое имя. Обещание было выполнено. Но таким образом, что я была поражена. Пригласительный билет, открывавший доступ в зону Ви-ай-пи фирмы «Континенталь», сопровождался запиской с подписью Аньес.

«Дорогая Коко, я достаточно осмотрительна, чтобы в ненастье сидеть дома, но я восхищаюсь смельчаками типа вас, которые лишены моей нерешительности. Брюс и я, мы будем очень рады видеть вас в «Берси». Представляю, что вы хотите видеть меня снова так же, как получить пару оплеух, но я хотела бы, чтобы мы с вами помирились. Я знаю, чем я вам обязана. Без вас я не встретила бы Брюса, и я надеюсь, что мы станем близкими людьми. Не будьте скептиком: дружба похожа на ладан. Как говорит Скотт, нужно сначала его сжечь, чтобы потом ощутить его аромат. Теперь, после того как мы уже достаточно сжигали себя словами, я думаю, мы сможем ценить положительные качества друг друга. В любом случае, мы увидимся, потому что Брюс категорично настаивает на том, чтобы вы занимались его пиаром. И я в этом его поддерживаю. Последний момент: ничего не бойтесь со стороны Оливье. Он считает себя большим хищником, которого выпустили в парижскую саванну, но на самом деле он только расчетливый домашний кот. Хотя он никого не слушает, на самом деле он слушает свою выгоду, а его интерес, как и наш, состоит в том, чтобы как можно скорее были преданы забвению загадки, окружающие мою авантюру. Следовательно, он будет любезен со всеми, кого мы пригласили. Передаю вам нежный привет от Брюса.

Аньес».

Буду откровенной: я гожусь для шутливых разговоров, как слепой для занятий живописью, но она пустила мне пыль в глаза. Всего полгода назад Аньес пробралась в «Бристоль» между двумя паркетными досками, как насекомое, а теперь она принимала меня, как королева, в святая святых моей фирмы «Континенталь», пусть и бывшей. Вот сука-аристократка! С саркастической улыбкой на губах, она почтительно подходила к вам, куртуазно просила вас встать, вежливо указывала вам на табурет в глубине комнаты и садилась на ваше место, прямо рядом с троном. Мне оставалось только одно: играть в предложенную игру. Во всяком случае, я не собиралась протестовать. Это то же самое что повернуть Сену против течения. Я пошла к парикмахеру, я надела наряд от Полы Ка, взяла такси и поехала в «Берси».

Клянусь вам, вы не поверили бы, что вы во Франции. На горизонте не было ни негров, ни беров. Окрестности Дворца Омниспорт как будто подверглись этнической чистке: повсюду только белые. Как на концертах Мадонны. Если забыть про большой десант педиков, которые пришли из-за слухов по поводу нетрадиционной ориентации Брюса, вам показалось бы, что вы находитесь на семинаре по сбыту воды «Эвиан» во время уик-энда. Никто и не думал пройти контроль Ви-ай-пи без билета; девушки, стоявшие у входа, узнали меня и поклонились. К счастью, так же они встречали других гостей. Это позволило мне прийти в себя. За пять минут до этого, в машине, которая везла меня сюда, я почти рыдала над несправедливостью этой жизни.

Обычно для такого загончика для привилегированных особ именно я составляла списки. Невозможно заставить меня принять тыкву за карету, а паразитов за инвестиции. Если у меня еще не сложилось четкое представление о моей участи, то в этот вечер я прозрела. Только прихлебатели приветствовали меня. Настоящие приглашенные, боясь, что их возьмут на заметку Оливье или его придворные, избегали меня. Певцы приветствовали меня кивком на расстоянии. Девочки из моей команды, навострив глазки, улыбались мне и тут же убегали, чтобы заняться своей работой. Журналисты меня уже забыли. Я причалила, как лодка, к журналисту из «Либерасьон», своему старому приятелю. Однако я не похвалила его урезанную версию недавних событий. Он засмеялся и сказал:

— Это правда, я кое-что осветил, но не на всех этажах. Это вина мэтра Делора, адвоката Аньес де Курруа. Он сначала обещал мне золотые горы, а потом, как всегда, башмачок оказался наполовину пустым. При этом у нас было больше фактов, чем у других.

На этом он остановился. В любом случае, это дело его больше не интересовало. Ему больше хотелось выведать у меня хоть какие-нибудь сведения о Эдуаре де Ротшильде, их новом владельце.

— Никто о нем ничего не знает, и все опасаются, что он, в конце концов, любит свои деньги больше, чем нашу команду. Что ты о нем знаешь?

Да совсем ничего. Кроме того, что он наверняка устроит сокращение. Это было вполне в духе времени, и я посоветовала журналисту сделать, как я, — установить контакты по этому поводу в городе, в других местах. Он улыбнулся и направился к Жюльет Бинош. Я не пошла с ним. В моем состоянии у меня не было сил вести беседы с интеллектуалкой такого полета. За три дня до этого, отвечая на вопрос «Когда вы были больше всего счастливы?», заданный журналом «Экспресс», она сказала: «В изумлении разделенной интимности». На следующий же вопрос «А когда вы чувствовали себя несчастнее всего?» она ответила: «В изолированности моих страхов». В тот момент я усмехнулась. Но потом я вспомнила, что обычно сама перечитывала такого рода ответы и несла ответственность за содержание интервью артистов из обоймы «Континенталь». И подумала, не была ли я больше счастлива, оказавшись за пределами этой системы. Уверяю вас, это длилось недолго. После трех месяцев полного поста оказаться в центре всеобщего возбуждения — у меня было впечатление, что мои легкие наполняются вновь. И угадайте, кто подошел вдуть мне немного кислорода. Оливье собственной персоной.

Вдруг он оказался рядом со мной, поцеловал меня в щеку, довольный моим присутствием. Я знаю Париж и его тартюфов, но тут, стоит сказать, я вздохнула с облегчением. На протяжении шести месяцев повседневного сотрудничества с Оливье я всегда видела его холодным или авторитарным, а сейчас он во весь рот улыбался. На нем были джинсы и кожаная куртка, которые шли ему, как сутана рыбаку. Забыв обо всех унижениях, которым он меня подверг, Оливье спросил меня, довольна ли я, что нахожусь здесь. Я предпочла промолчать. Неважно, Оливье продолжал, не ожидая от меня ответа. Он был очень рад моему присутствию. И конечно же рассчитывал, что я приду на ужин после концерта на авеню Матиньон. Я продолжала оставаться другом дома. Истина, откровенность и искренность — им нечего делать на этой панораме. Я стала играть с этим каннибалом в его же игру и просто спросила его, как он ладит с Аньес. Чудесно. Эта девица кого угодно засунет к себе в карман.

— Она хитра, — согласился Оливье. — Настоящая парижская буржуазка. Она не позволяет использовать против нее никакое оружие, не делает каких бы то ни было заявлений для прессы, напоминает каждому, что она провела восхитительные моменты в обществе Николя Саркози, назначает встречи на Трокадеро. Как только ее спрашивают о судебном деле, она принимает огорченный вид и тоном принцессы предлагает, чтобы лучше поговорили с ее адвокатом. Невозможно добиться от нее каких-либо подробностей о характере ее жалобы. Пресса себе зубы обломала. Никогда Аньес не произносит ни одного неприятного слова о Брюсе. Если вы хотите выставить ее как охотницу за деньгами, которая хочет облапошить простака, она тут же изображает из себя элегантную женщину, которая любит только восемнадцатый век, Мишле и музей Лувр. Послушать ее, так это дело вообще непонятно ей. Что не мешает ей допускать распространение слухов о том, что она стала заложницей ссоры между певцом и звукозаписывающей фирмой, издающей его альбомы. И поскольку Аньес много раз это повторяла, она стала в этом убеждена, и это хуже всего. Теперь приходится приспосабливаться к ее сценарию. Потому что, вы должны знать это уже сейчас, она победила. Вы в этом очень скоро наглядно убедитесь.

В целом Оливье опустил флаг и пытался спасти что можно из движимого имущества. Он ни за что не хотел оказаться втянутым в процесс в Соединенных Штатах. Его поведение в тот первый день, когда он выпроводил Брюса из страны, поставило бы его в опасную ситуацию и обязало бы затронуть людей из Министерства внутренних дел. Поэтому все было стерто. И ему было на это наплевать.

— С моральной и юридической точки зрения это эквилибристика, по-другому не скажешь. Но это единственный выход. А иначе нас всех выкинут.

При этих словах он еще раз улыбнулся. Поскольку Оливье пришлось проглатывать обиды, у него явно стала мягче челюсть. Потом он мне сказал: «Увидимся позже» — и направился к другим приглашенным. Буду откровенной: я вновь вернулась к жизни. Мне уже не нужно было силой навязывать свое возвращение. Я могла бы расцеловать первого встречного. Чтобы не ставить себя в смешное положение, я пошла и заняла свое место в зале. Прямо за мной сидели Жан Рено и рэпер Док Гинеко, они разговаривали с сидящей рядом с ними Сесилией Саркози. Ее муж обещал прийти на один из концертов. Несомненно, он будет присутствовать и на обеде. А почему бы и нет? Больше ничего мне не досаждало. Я спрятала свою злопамятность как можно дальше. Во всяком случае, ее не было рядом со мной. Когда одна из моих бывших ассистенток подошла и спросила гостей категории Ви-ай-пи, не желают ли они что-нибудь выпить, то встала на цыпочки, чтобы задать и мне тот же вопрос. Эта была нирвана. В конце концов, я была здесь, чтобы жить с этими людьми, а не для того, чтобы заполнять их досье. Сегодня вечером к тому же я не должна была о чем-либо заботиться, а могла просто смотреть концерт. Что я и сделала.

Я всегда считала Брюса великим артистом, даже когда видела его мертвецки пьяным. И поверьте мне, я знаю, что ждет Аньес, потому что Брюс на моих глазах всегда восстанавливался, сев за пианино. На сцене в «Берси» он привел в восторг свою публику. Не переигрывая, не прыгая взад и вперед по сцене, не навязывая нам смехотворных реплик от себя типа «Добрый вечер, Париж, я вас люблю…». Хотя бесполезно было рассчитывать на него в смысле грандиозности представления. На гигантских экранах старые клипы Брюса чередовались с показом крупным планом его музыкантов, световое оформление, порученное американскому электронщику, погружало Дворец Омниспорт в голубой океанский прилив, целая армия танцовщиц и хористок занимала пространство сцены, но все в целом было недостаточно профессиональным. Брюс исполнял номера, которые сам сочинил за двадцать лет, при этом в его манере не было и намека на манию величия. Он не навязывал слушателям своего нового альбома, прежде чем исполнить некоторые свои старые вещи. Напротив, он исполнял только свои хиты. Возбуждение достигло апогея, когда весь свет погас, и негромко прозвучали первые ноты «Мишель», лирической песни «Битлз», которую ливерпульцы якобы посвятили одной француженке. Потом все экраны зажглись, один за другим, и зрители увидели короткий фильм, единственным персонажем которого была Аньес. Не могу вам передать эмоций: зал взорвался радостными возгласами. Все ждали развязки дела, в котором никто уже больше ничего не понимал. И никто никогда в действительности не видел инициатора этого дела, кроме как на нескольких фотографиях в журналах «Вот так!», «Пари-Сенсации» или в газете «Либерасьон». Теперь уже можно было рассмотреть ее во всех ракурсах: дома за книгой, во время прогулки по Лувру, идущей по берегу Сены, во время пребывания в Нью-Йорке, в самолете… И все это время Брюс пел новую версию песни, где имя Аньес заменило Мишель. В романтическом жанре нельзя было придумать лучшей мелодрамы. Но ничего не поделаешь, это работало. Даже я была взволнована. К счастью, я уже выплакала все свои слезы в предшествовавшие концерту недели, иначе бы прослезилась, как другие, когда Аньес присоединилась к Брюсу на сцене. Она двигалась неторопливо, спокойно, как будто была одна. На ней были черное очень короткое платье, черные чулки, черные туфли. Аньес подошла к Брюсу, свет погас, и он спросил ее, станет ли она его женой; она сказала «да», и он сел за пианино и заиграл свадебный марш. Какой? Не спрашивайте меня, я совсем не знаю музыки, написанной до появления проигрывателей. Одно точно: фрагмент был очень известный, я его слышала сто раз. Вначале Брюс играл сам, затем один за другим стали вступать музыканты ансамбля, и мало-помалу мелодия набрала мускулов и в какой-то неуловимый момент превратилась в рок-композицию. Завершился концерт несколькими наиболее драйвовыми вещами из репертуара Брюса. Его истинная натура вновь взяла верх. Не раз он мне говорил, что медленные мелодии ему скучны. Если он и сочинял по одной медленной песне для альбома, то лишь по просьбе «Континенталь» — это было нужно для радио. «Я делаю это для публики, — говорил Брюс, — но никогда не исполняю медленные вещи на концертах. А чтобы уснуть, я предпочитаю послушать классическую музыку». С Аньес он получил свое. Она была классической и, чтобы усыпить его, подойдет в самый раз. Но поздравлять ее — о нет. Я не пошла на их званый обед. Я уже достаточно наелась в этот вечер видом людей, которые доказывают свое существование, пожимая руки знаменитостям. Эта стерва будет праздновать свой триумф без меня.