В течение нескольких недель Катриона чертыхалась про себя при одном воспоминании о Питере Карлэйле. Понадобилось несколько месяцев, прежде чем она совсем перестала думать об этом нахальном мальчишке.

Но все же иногда что-нибудь напоминало ей о встрече с Питером: дерево, под которым лежали ос букеты в день их первой встречи; дорога у озера, где они раздраженно бросали друг другу в лицо всякие обидные и оскорбительные слова перед тем, как расстаться. Катриону охватывало какое-то странное чувство неловкости, которое, впрочем, быстро проходило.

«Питер уехал, и скорее всего мы больше никогда не встретимся», – успокаивала она себя.

Отпраздновав свое тринадцатилетие, девочка отправилась на лужайку около замка Креспи, где она любила петь и танцевать в полной уверенности, что ее никто не видит и не слышит.

Вдруг раздались аплодисменты. Оглянувшись, она увидела синьора Креспи, сидевшего на стволе поваленного дерева.

– Браво, синьорина, браво!

Катриона сделала глубокий реверанс:

– Мне хотелось бы спеть песенку, предназначенную специально для вас, синьор. Вы знаете английский? – дерзко спросила она.

– Достаточно хорошо, синьорина Сильвано, – миролюбиво ответил герцог, внимательно разглядывая девочку из-под густых бровей. – Вы – дочь Элизабетты Сильвано, правда?

– Да, синьор, – Катриона снова сделала реверанс. – А теперь, песня для вас.

Мотив был незатейливым и веселым, а слова имели вполне определенный смысл.

Старательно выводя трели, Катриона запела:

Она спела еще несколько куплетов в том же духе, с особенным удовольствием повторяя припев про плохих мужей.

– Послушай, милая, – сказал синьор Креспи, – мне эта песенка незнакома. Скажи, кто ее сочинил?

– Музыку мы написали вместе с моей мамой, а слова шли вот отсюда, – Катриона сначала указала пальцем на лоб, а затем приложила руку к сердцу.

– Нет, ты не дочь Элизабетты Сильвано. Во всяком случае, мне так кажется, – задумчиво произнес синьор Креспи.

– Как это? Я вас не поняла, синьор, – заикаясь, сказала Катриона.

– Ваша мать всем довольна. Она нашла свое место в жизни. А вы, Катриона, в душе уже давным-давно покинули Фридженти. Я имею в виду то, что ваши мысли и желания очень далеко отсюда.

– Я и в самом деле когда-нибудь отсюда уеду, – с достоинством заявила Катриона. – Я пойду по тому пути, с которого так необдуманно свернула моя мать.

– Ничего удивительного, что лорд Фитэйн никак не может выбросить вас из головы. Недавно он просил меня напомнить вам, в том случае, конечно, если я вас увижу, что у него с вами остался нерешенным какой-то вопрос.

– Наверное, вы меня с кем-то путаете, синьор, – ответила озадаченная Катриона. – Я не знаю никакого лорда Фитэйна.

– Ну, вряд ли во Фридженти найдется вторая такая девушка, как вы, – пробормотал про себя синьор Креспи. Затем он прищелкнул пальцами. – Нет-нет, я «прекрасно помню что он говорил о Катрионе Сильвано, дочери певицы. Наверняка это – вы.

Девочка вдруг вспомнила группу англичан, которые пришли на фестиваль вместе с синьором Креспи. Должно быть, лорд Фитэйн был одним из них. Может быть, дерзкий мальчишка-англичанин с писклявым голоском рассказал о ней лорду Фитэйну?

– А как выглядит этот синьор?

– Как настоящий англичанин. Волосы пшеничного цвета, а глаза голубые, как море. Он бледный, худощавый и немного маловат ростом для своего возраста. Но, я уверен, он еще подрастет.

– Боже праведный! Неужели вы говорите о Питере Карлэйле?!

– Ну конечно. Разве я вам не сказал?

– Но ведь ему всего четырнадцать или пятнадцать лет. Каким образом он оказался лордом?

– Его отец, пятый лорд Фитэйн, умер, когда Питер был совсем ребенком. Он унаследовал титул отца и является шестым лордом Фитэйн.

«Что? Этот тощий коротышка – лорд?! Тогда нет ничего удивительного в том, что он вел себя по отношению к ней так нагло и самоуверенно!»

Сеньор Креспи насмешливо смотрел на Катриону, и ей показалось, что он читает ее мысли.

– Может быть, вы хотите передать Питеру весточку? – спросил он ее напрямик. – Я могу написать ему.

Катриона гордо подняла подбородок и с достоинством посмотрела на синьора Креспи.

– Благодарю вас. Не утруждайте себя, – она сделала глубокий реверанс, совсем как на сцене. – Мы с лордом едва знакомы. Поэтому с моей стороны было бы навязчивым посылать лорду Фитэйну какие-либо весточки. Всего хорошего, синьор!

Девочка гордо повернулась, услышав вслед добродушный смешок герцога Креспи. Она нисколько не сомневалась, что в одном из писем он обязательно напишет Питеру об их встрече. Вот только мечтала она совсем о другом.

Катриона больше не встречалась с синьором Креспи до очередного фестиваля. Когда она вновь с большим успехом выступила на сцене, ей прислали огромный букет, собранный в его саду. Во время перерыва Катриона, выйдя из шатра, увидела, что синьор Креспи разговаривает с ее матерью.

– Вы очень добры, синьор, – услышала она слова Элизабетты.

«Когда мать захочет, то разговаривает как настоящая светская дама», – подумала девочка.

– Позже, когда Катриона поживет в Риме несколько лет, ей, возможно, потребуется ваше покровительство. Тогда мы обязательно примем ваше великодушное приглашение. А сейчас у нас уже нее спланировано. Через два года, сразу же после фестиваля, Катриона поедет в Рим и будет жить у моих дяди и тети – они меня воспитали. Моя дочь пойдет в ту же музыкальную школу, куда ходила и я. Она будет так же брать частные уроки пения, игры на фортепьяно и актерского мастерства.

Сеньор Креспи наклонился и поцеловал Элизабетте руку, будто она была одной из знатных дам, которые часто посещали его замок.

– Я думаю, у вашей дочери блестящее будущее. Вы сами избрали другой путь, отказавшись от славы и карьеры.

– Да, – сказала Элизабетта, – и я молю Бога, чтобы Катриона была так же счастлива в своем выборе, как и я.

Позже девочка часто вспоминала этот разговор.

«Как же были неправы мать и синьор Креспи! У нее не было ни блестящего будущего, ни выбора! О каком будущем могла идти речь, когда мама вскоре покинула семью, так отчаянно в ней нуждающуюся?!»

Мечте Катрионы пришел конец, когда ей исполнилось пятнадцать лет. Элизабетта внезапно стала терять силы, а вместе с ними свой прекрасный голос и красоту.

Она отчаянно боролась с охватившей ее слабостью и с приступами страшной боли. В конце концов, она сдалась и покорно улеглась в постель.

– Полежу несколько деньков, и силы ко мне вернутся, – пообещала она своему перепуганному семейству.

Винченцо вызвал доктора, который долго осматривал больную. После осмотра он отозвал Винченцо в сторону и что-то долго говорил ему шепотом. После разговора с доктором Винченцо стал бледнее, чем его больная жена.

«Несколько деньков» обернулись долгими неделями.

Наступили дни фестиваля. В первый раз семья Сильвано не принимала в нем участия. Катриона ухаживала за больной матерью и выполняла все ее обязанности по дому – в то время ей было не до выступлений на сцене.

Синьор Креспи, как обычно, приехал летом в свой замок. Когда он услышал, что синьора Сильвано не будет выступать на фестивале, он отправился на ферму, чтобы засвидетельствовать ей свое почтение.

Элизабетта была так слаба, что не могла даже говорить. Она только тихо улыбнулась гостю. Синьор Креспи прислал ей своего личного доктора из Рима. Тот подтвердил диагноз, поставленный местным врачом: болезнь Элизабетты была неизлечимой.

Элизабетта Сильвано понимала, что умирает, хотя никто ей об этом вслух не говорил. Однажды, приняв обезболивающее, она решила поговорить со старшей дочерью наедине, прежде чем погрузиться в болезненный, беспокойный сон.

– Подойди ко мне, доченька.

– Да, мама. Чего ты хочешь?

– Сядь рядом, милая, чтобы я могла видеть твое лицо.

Катриона присела на край кровати и взяла мать за руку.

– Чего ты хочешь, мамочка? – снова спросили она.

– Катриона, ты нужна им здесь, дома, – скапала Элизабетта дочери. Ее глаза были полны боли и отчаяния. Она прекрасно понимала, какой жертвы требует от своей дочери. И все же она решилась на это.

– Ты ведь старшая в семье, – тихо прошептала Элизабетта.

Катриона все поняла. Конечно, она ведь была старшей дочерью. Сначала у Элизабетты родились сыновья: старший – Эдуардо, потом – Роберто, Скотти, и, наконец, Санти, который был годом старше Катрионы. Через четыре года у нее родился мертвый мальчик, а уж потом младшая дочь – Бьянка.

Рука матери бессильно лежала на коленях у Катрионы. В душе девочки происходила страшная борьба. Все ее существо кричало и возмущалось: «Это несправедливо! Почему женщина должна всегда приносить себя в жертву? Ведь у нее есть иное право на самостоятельную жизнь».

– Катриона? – Элизабетта чуть приподняла голову с подушки.

Ее лицо заострилось, кожа на скулах натянулась; некогда прекрасные золотистые волосы стали тусклыми и безжизненными. Лишь огромные голубые глаза, так непохожие на черные горящие глаза Катрионы, все еще сохраняли прежнюю живость.

Она не требовала от дочери никаких обещаний, и все же Катриона знала, чего хочет от нее мама.

«Кто же еще сможет вести хозяйство, когда она умрет? И что станет с Бьянкой, которой сейчас только девять лет? Она будет очень тосковать по маме. А если она уедет в Рим и оставит сестру одну? Нет, об этом не может быть и речи! Папа и братья… Наверняка они будут в большой растерянности. Нужна она, Катриона, чтобы сохранить семью».

Девочке показалось, что она слышит тихий шепот матери: «Сделай это ради…» Она должна это сделать даже не ради горячо любимой матери, а просто потому, что другого выхода у нее нет.

– Я присмотрю за папой и братьями. Я останусь и буду заботиться о Бьянке, – тихим, но твердым голосом пообещала Катриона. – Я останусь во Фридженти до тех пор, пока они будут во мне нуждаться.

Девочка прочла в глазах матери безмерную любовь и благодарность.

– Ах, Катриона, я знаю, какое тяжкое бремя ты на себя взваливаешь. Но знаешь, доченька, ты сняла камень с моей души. Спасибо тебе.

Казалось, Элизабетта истратила последние силы, чтобы взять с Катрионы обещание. С того дня она перестала цепляться за жизнь. Она тихо таяла на глазах и, казалось, была этому рада. Элизабетта отказывалась от еды и только иногда открывала глаза, чтобы убедиться в том, что ее любимый муж Винченцо был рядом. Он принес из гостиной большой стул с мягким сидением и не отходил от постели умирающей жены.

Иногда больная просила Катриону что-нибудь спеть. По просьбе матери она пела страстные песни о любви, которые так любил Винченцо, и английские баллады. Элизабетта всегда считала, что голос ее дочери словно специально создан для английских баллад и песен.

У постели умирающей матери Катриона чаще всего пела «Барбару Аллен» и «Зеленые рукава». Ее душили слезы, а голос дрожал и срывался.

– Пой медленнее, Катриона, медленнее. Ведь это баллада, а не марш, – тихо шептала Элизабетта.

– Да, мамочка, – и Катриона меняла темп.

На похоронах Элизабетты по знаку отца Катриона запела «Зеленые рукава».

Она пела мелодично и проникновенно, так, как учила ее мама: не слишком быстро, очень нежно и протяжно, выразительно интонируя. Так поют песню о любви, мамину песню.