Предлагается награда в 100 фунтов стерлингов за любую информацию, которая поможет найти Шошанну Райленд из Райленд-Холла возле Ньюарка, что на реке Пассейик. Эта белая девушка, не достигшая совершеннолетнего возраста, с каштановыми волосами, карими глазами, полная, не очень привлекательная, сбежала от своего опекуна. Еще 50 фунтов стерлингов получит тот, кто представит сведения о вероятной ее попутчице, девушке-рабыне по имени Феба, достаточно светлокожей, чтобы сойти за белую, имеющей темные локоны и длинную шею, увлекающуюся сочинительством стихов и прозы. Обе могут выдавать себя за сестер или кузин.

 

ГЛАВА 33

Если кто-нибудь, знакомясь с Шошанной Райленд, сочувственно шептал: «Бедная сиротка», она выпрямлялась и, как заметила Феба, добавляла и роста, и чувства собственного достоинства к своей «пятифутовой прелестной полноте», а затем твердо объявляла, что тетя Ребекка – мать Фебы – дала ей всю теплоту и ласку, в которой она нуждалась.

К этому следует добавить, что, в отличие от большинства семей, Джон Генри Райленд – это известно всем соседям в округе – денно и нощно заботился об образовании девочек, что отцы обычно делают, опекая сыновей.

Он усаживал Шошанну и Фебу в библиотеке – маленьких, легкомысленных девочек пяти или шести лет.

– У вас хорошие умственные способности, – убеждал их серьезно, как взрослых. – Пустая трата ума, мужского или женского, – добавлял строго, – оскорбление Создателя, который даровал нам его.

В знак признательности отцу Шошанна усердно занималась учебой, хотя понимала, что именно ее кузина, а не она действительно настоящий грамотей: почти не прилагая усилий, Феба впитывала в себя латинский, греческий и иврит, так же как и французский, немецкий, математику, историю, естественные науки, которые дядя вкладывал в ее способную головку.

Кроме того, Феба писала стихи и прозу на трех классических языках, а также создавала прекрасные поэтические произведения на английском, которые Джон Генри намеревался опубликовать, когда ей исполнится чуть побольше лет.

Предметы, в которых Шошанна чувствовала себя уверенно, были математика и науки, изучаемые для чисто практических целей. Помогая отцу в течение многих лет в ведении счетов в Райленд-Холле, наследница научилась свободно обращаться с цифрами; от тети Ребекки переняла опыт оказания первой помощи арендаторам поместья.

Для этого ей нужно было знать общеизвестные вещи: как смешивать лекарственные травы для больных, как лечить незначительные раны и ушибы. В этом ей особую помощь оказал тот интерес, который она проявляла к естественным наукам, особенно к ботанике, к книгам по анатомии, которых оказалось достаточно в библиотеке отца.

Большинство отцов, застав дочь нежного возраста за разглядыванием рисунков с обнаженным мужским телом, потянулись бы за ближайшим березовым прутом. Джон Генри в этом случае похлопал дочь по плечу и повторил избитую семейную поговорку:

– Знания за плечами не носить.

– Да, папа, – согласилась Шошанна, затем подняла книгу и показала другой рисунок, на котором изображался мужской орган в возбужденном состоянии. – Как он становится таким? Когда я на прошлой неделе купала маленького Джо Эллиса, у него ничего подобного не было.

Джон Генри Райленд, вместо того чтобы с ужасом отреагировать на вопрос, ответил короткими понятными объяснениями на все «как» и «почему», касающиеся мужской сексуальности.

Шошанна выслушала объяснения с большим интересом, задала несколько разумных вопросов и, казалось, все поняла.

– Можно ли все это объяснить Фебе? – спросила она отца, уже выходившего из комнаты.

Некоторое время он колебался.

– Лучше спроси разрешения у тети Ребекки.

– Но, отец, Феба старше меня на год и тоже интересуется, как устроены мужчины. – Затем дочь неожиданно улыбнулась, и на ее румяных щеках появились ямочки. – Кроме того, папа, ты же знаешь, что знания за плечами не носят.

– Ах ты, плутовка, – нежно побранил он ее, а Шошанна приняла это за разрешение.

В этот вечер, взяв книгу по анатомии в спальню, они превратили комнату Фебы, соединяющуюся со спальней внутренней дверью, в гостиную, а спать улеглись в комнате Шошанны на огромной кровати, которую ее мать привезла с собой в Райленд из своего дома в Морристауне, когда выходила замуж за Джона Генри.

Сидя в огромной кровати с развернутой книгой по анатомии, Шошанна, используя практически те же слова, что и отец, прочитала лекцию о мужском теле, а также объяснила физические аспекты взаимоотношений мужчины и женщины.

В течение некоторого времени Феба молча переваривала полученную информацию, затем презрительно выпрямила свою лебединую шею, отбросив на плечи темные локоны.

– Не могу представить, чтобы мне захотелось делать это с кем-нибудь из мужчин, – объявила она решительно, затем начала что-то быстро писать в маленькой записной книжке, которая была всегда у нее под рукой.

Некоторое время спустя голосом, полным озорства, она прочитала вслух:

Пока Шошанна каталась от смеха по кровати, Феба задумчиво сказала:

– Наверно, сочиню сонет на эту же тему на греческом и латыни.

Райленд-Холл был так погружен в свою собственную жизнь, что даже «Декларация независимости от Англии» и начало войны не произвели глубокого впечатления на его обитателей.

Вражда древних греков и римлян интересовала Джона Генри сильнее, чем современное недовольство британцев и американцев друг другом. Все равно, все они англичане и, нет сомнения, скоро уладят свои разногласия; а вот поняли ли Феба и Шошанна, что в томе, только что переведенном с немецкого, высказываются некоторые сомнения относительно выводов Коперника, которые они обсуждали не далее как неделю назад?

Прошло немного времени, и Шошанна заметила, что впервые в жизни не совсем согласна с мнением Джона Генри о значимости происходящих событий: внимательно читая газеты, она начала понимать, что аргументы в пользу свободной объединенной Америки вызывают в глубине ее души патриотическую лихорадку, о существовании которой у себя девочка даже не подозревала.

Когда выходила в город, он казался ей заселенным больше не ее народом, а британцами в красных мундирах – развязными солдатами и даже офицерами, нагло рассматривавшими любую проходящую по улице девушку.

Однажды они с Фебой, зайдя в магазин дамских шляп, увидели, как лейтенант толкнул локтем шедшего рядом с ним друга.

– Вот одна из них, – сказал он громко, – стройная, с выражением лица недотроги и очень чувственными губами. О ней этого не скажешь, но в матери, говорят, черный оттенок был очень заметен.

Феба, схватив Шошанну за руку, сжала ее, призывая к молчанию.

– Не обращай внимания! – прошипела она, затем, почувствовав, что Шошанна несколько расслабилась, добавила более практически: – Не стоят этого.

У прилавка, ожидая, пока вынесут заказанные Ребеккой Райленд ленты, Феба тихо продолжила:

– Шошанна, не принимай так близко к сердцу, так как это один из фактов моей биографии – хорошенькая, говорю на шести языках, сочиняю стихи, но – частично черная.

– Ты моя самая близкая кузина, – горячо возражала Шошанна, – дочь младшего брата моего отца и его любимой жены Ребекки.

– А бабушка Ребекки, моя прапрабабушка, – мягко возразила Феба, – дикая рабыня из Африки, привлекшая внимание белого хозяина, а ее дочь, в свою очередь, привлекла внимание другого белого хозяина – родилась Ребекка.

– А твой отец, мой дядя, влюбился в Ребекку, купил ей свободу и женился на ней, совершив, как положено, обряд бракосочетания в церкви, и они бы счастливо жили и по сей день, если бы он не умер так рано.

– Хотела бы знать, – сказала Феба задумчиво, несколько минут спустя, когда они вышли из магазина с небольшими, завернутыми в бумагу пакетами, – продолжала бы она любить его, проживи вместе они много лет, и не пожалел ли бы он о своем рыцарстве?

– Не собираюсь отвечать на этот вопрос, – отрезала Шошанна, но затем горячо возобновила спор.

Несколько минут спустя Феба подняла руки.

– Сдаюсь, – сказала она, поднимая пакет, который только что уронила. – Они бы счастливо жили и поныне… но все равно, Шэнни, – добавила задумчиво, когда экипаж подвез их к дому, – надеюсь, у тебя всегда найдется угловая комната для доброй старой тети Фебы, которая будет помогать тебе воспитывать твоих детей.

– О чем ты говоришь? Ты будешь воспитывать собственных детей в собственном доме.

– Шошанна, хватит мечтать. Ты думаешь, на свете много таких мужчин, как мой отец? У меня нет ни земли, ни поместья, нет даже приданого. Мой отец, кроме того, был не только рыцарем, но и младшим сыном, к тому же – транжирой. Мужчины могут делать мне разные предложения, но вряд ли они будут касаться замужества.

– А я могу надеяться на массу предложений, – быстро возразила Шошанна, – но все они будут касаться не меня, а моих денег и Райленд-Холла.

Они посмотрели друг на друга, и их неожиданная колючая неприязнь закончилась искренним смехом.

– Давай заведем кошку, собаку и библиотеку и прекрасно проведем свою жизнь старыми девами в Райленд-Холле, – предложила Шошанна.

– Хорошо бы, – легко согласилась Феба. – Звучит заманчиво.

 

ГЛАВА 34

Тетя Ребекка слегла в феврале 1776 года и умерла от застоя в легких так же тихо и спокойно, как и прожила жизнь.

Спустя месяц после похорон Джон Генри Райленд встретился с племянницей наедине в своем кабинете.

– Феба, дорогая, не хотелось до этого дня беспокоить тебя, но, – он нежно взял ее за руку, – нам следует поговорить о твоем будущем: тебе, конечно, известно, что пока я жив, твой дом здесь, в Райленде; ты также знаешь мое мнение о недопустимости вынужденной женской зависимости – не вижу препятствий к тому, чтобы женщины, обладающие не меньшим умом, чем мужчины, могли выбрать свой жизненный путь. Захочешь выйти замуж – будет более чем достаточное приданое; такая же сумма перейдет в твою собственность, если останешься незамужней и посвятишь свою жизнь учебе, – это наследство, оставшееся от отца.

– Дядя Джон Генри, – упрекнула его Феба со слезами в прекрасных темных глазах, – мне известно, что отец умер в долгах.

– Наследство, о котором идет речь, – объяснил Джон Генри с чувством собственного достоинства, – составлялось в форме обещания твоему отцу и в благодарность Ребекке за замену моей дочери матери.

Рассерженная Феба отправилась на поиски кузины Шошанны и нашла ее в кухне, готовившей лекарственные пилюли для домашней аптечки.

– Дядя дал понять, – заговорила она по-немецки, чтобы повариха, экономка миссис Грей и молодая служанка Нелли не поняли ее, – что отец обеспечил меня большим наследством.

Шошанна невинно посмотрела на нее.

– Какой прекрасный сюрприз!

– Действительно, Шошанна! – Кузина легко перешла на французский, на котором ей легче было ругаться. – За какую простушку ты меня принимаешь? У отца не было денег. Это ты сказала дяде, что я чувствую неуверенность в своем будущем, и вы двое спланировали это вместе.

– Ну и что, даже если и так? – тоже на французском ответила Шошанна.

– Ну, я… я…

– Вот что скажу тебе, дурочка, – ласково объяснила Шошанна, – мы – одна семья, и твоя африканская гордость здесь не к месту.

– Моя… – Не найдя нужных слов ни на одном из известных ей языков, Феба схватила горсть пилюль из ящика и бросила прямо в кузину.

Шошанна ответила тем же.

Напрасно повариха и миссис Грей громко призывали их опомниться, а Нелли, не привыкшая к такому поведению, смотрела на происходящее широко открытыми глазами. Поединок на пилюлях принял серьезный характер и длился до тех пор, пока они не иссякли, после чего воюющие стороны, смеясь, выбежали из кухни, чтобы сменить замасленные платья и причесать волосы.

– Мы уже никогда не будем такими молодыми и глупыми, – сказала Феба после этой схватки, и Шошанна согласилась с ней.

И действительно, в 1776 году, хотели они этого или нет, но почти все жители Нью-Джерси оказались втянутыми в настоящую войну, Происходившую в их стране и даже в их собственном поместье, и больше нельзя было занимать нейтральную позицию, предстояло решить, чью сторону принять в этой борьбе.

Шошанна заняла позицию горячего бунтовщика, а Феба упорно сопротивлялась.

– Хочу подчеркнуть, – однажды в конце августа объявила старшая из девушек, показывая на текст декларации независимости Америки, которую они только что вместе прочитали, – что в соответствии с этим документом свобода раздается в очень ограниченном количестве.

– В нашем несовершенном мире, – спокойно ответила Шошанна, – эта почти совершенная декларация направлена на выполнение задач только одной группы – свободных белых людей. Затем, когда будет завоевана наша свобода от Британии, новые американцы поставят цель добиться ее и для всех остальных соотечественников, – она улыбнулась Фебе, – и соотечественниц тоже.

Феба недоверчиво покачала головой.

– Ты действительно думаешь, что это возможно?

– Английская тирания привела к восстанию американцев, а когда победим внешних врагов, вплотную займемся внутренними проблемами.

Более чем год назад штат Нью-Джерси подвергался нашествию обеих армий по очереди, однако к осени 1776 года войска Вашингтона оказались разбросанными британской армией по всему штату, их произвол против гражданского населения превратил даже равнодушных либералов в пламенных повстанцев. Трое обитателей Райленд-Холла были едины в своей политической позиции, и Джон Генри Райленд запретил дочери и племяннице выезжать в город: ни положение в обществе, ни знатность не могли гарантировать безопасности.

Однажды Джон Генри вызвал Шошанну в библиотеку.

– Хочу сказать тебе кое-что, дорогая, это больше касается тебя, нежели Фебы.

– Да, папа?

– Понимаешь ли, – спросил ее Джон Генри, – что теперь, когда всем известно о наших взглядах, Райленд-Холл в случае победы британцев может быть конфискован?

– Да, папа, – спокойно ответила она. – Понимаю.

– Однако вы не останетесь без средств – ни ты, ни Феба. Часть денег вложено в дело за границей, и они будут в сохранности, если, конечно, весь мир не сойдет с ума и не окажется втянутым в войну. Тем не менее жизнь, насколько мы ее знаем… – Он выразительно пожал плечами.

– Все нормально, отец, – успокоила его Шошанна. – Риск – благородное дело. – Она посмотрела вокруг. – Боюсь только одного, – призналась дочь дрогнувшим голосом, – потерять Райленд, а еще больше, – ее голос окреп, – потерять Америку. – Она вскочила со стула и подбежала к отцу, чтобы поцеловать его. – Так как, – подытожила она смеясь, – немыслимо представить себе такую потерю, давай больше никогда не думать об этом.

В ноябре, после падения форта Ли, Вашингтон отступил в Ньюарк с небольшим войском, не превышающим четверти от всей его численности. Тысяча солдат разместилась в Брансуике и в Равэе, чтобы не допустить высадки десанта британцев. Остальная, лучшая, часть армии находилась в северной части Нью-Йорка, охраняя примыкающее к Гудзону плоскогорье.

Американская армия, массированным ударом прорвав оборону, ослабила угрозу британцев и их наемников. Шошанне и Фебе отец разрешил съездить в Ньюарк, и сам он, отложив в сторону любимые книги, поехал с ними, взяв с собой Яна Петерсена, самого большого и сильного из всех своих наемных рабочих.

Но услуги Яна не понадобились. Американские солдаты нахально смотрели и громко обсуждали достоинства любой молодой женщины, попадающейся им на глаза, могли свистнуть, запеть или еще каким-нибудь образом выразить произведенное на них впечатление, но их поведение ни в коей мере никого не оскорбляло.

Все четверо вернулись в Райленд-Холл, настроенные еще более патриотически, чем до поездки; а на следующее утро несколько солдат, в соответствии с поступившим накануне в штаб-квартиру настойчивым приглашением от хозяина поместья, прибыли с пустыми фургонами, чтобы заполнить их теми видами продовольствия, которые мог предложить Райленд.

 

ГЛАВА 35

В течение нескольких следующих лет неподдающиеся прогнозированию приливы войны омывали Райленд несколько раз. Дом держался, хотя поля, амбары, льдохранилища и кладовые были опустошены подчистую. Опустели также и конюшни, в которых осталась одна старая полуслепая лошадь.

Ранней весной 1779 года дюжина людей верхом на лошадях проскакала через ворота и по подъездной дороге приблизилась к дому. Джон Генри отправил дочь и племянницу наверх с обычным предупреждением:

– Заприте дверь и держитесь подальше от окон.

Сам спустился вниз, встретить новую команду мародеров, многие из которых были ему уже знакомы. В последний раз они объявлялись здесь под предводительством генерала Кортландта Скиннера. Он и его добровольцы из Нью-Джерси попутно приторговывали на стороне, поняв, что изъятие ценностей насильственным путем – более выгодное дело, чем рисковать шкурой за какую-то там американскую свободу.

Когда скиннеры, получившие это прозвище по имени генерала, осадили лошадей у дома, Джон Генри Райленд, открыв парадную дверь, вышел на крыльцо, приветствуя их.

– Джентльмены, – обратился он с иронией, – добрый день. Приношу извинения, но по-другому не могу удовлетворить ваши нужды, и вы, господа, – поклонился он тем всадникам, которых узнал, – должны помнить это по результатам вашего последнего визита. Забрали все: лошадей, домашний скот, цыплят, сыры, зерно, приправы – одним словом, ничего не осталось.

– Не вешай лапшу на уши, старый дурак!

– Убедитесь сами, – спокойно пригласил Джон Генри, показывая на амбары и конюшни.

По сигналу офицера в американской военной рубашке и британской гренадерской шляпе полдюжины всадников поскакали к хозяйственным постройкам позади дома. Оставшиеся поднялись на крыльцо, оттолкнув Джона Генри в сторону.

– В таком доме всегда найдется, чем поживиться, – злорадно заметил один из них.

– Где твое серебро?

– Ушло вместе с британской армией.

– Покажи, где прячешь деньги.

– У меня нет денег, кроме нескольких шиллингов, а может и фунтов. В последние два года нечего было продавать.

– Посмотрим, что есть.

Джона Генри втолкнули в дом. Мародеры рассыпались по первому этажу, как колония муравьев, жадно хватая все более или менее ценные вещи в столовой и гостиной: миниатюру в золоченой рамке, висевшую у двери, серебряный наперсток Фебы, лежавший на столе. Дошла очередь и до оловянных кружек и посуды в серванте, а в библиотеке – до обнаруженных на письменном столе Джона Генри серебряного чернильного прибора и ножа для разрезания книг с инкрустированной драгоценными камнями рукояткой, выполненной в форме меча.

Следуя их указаниям, Джон Генри с показной неохотой открыл ящик письменного стола и вытащил маленький кошелек с монетами, специально хранимый там для этих целей.

– Все, что у меня есть, – сказал он.

– Открой другие ящики.

– Там только мои записи и документы.

– Так мы и поверили!

Выдвигались ящики, и высыпалось их содержимое на выгоревший восточный ковер. В самом нижнем – обнаружился другой кошелек с банкнотами и монетами на сумму около пятнадцати фунтов. Джон Генри еще ранее пришел к выводу, что, дав возможность найти один кошелек, а затем изобразив испуг при обнаружении второго, обычно отбивалась охота искать третий – настоящий тайник с деньгами, закопанный под одним из стойл в конюшне.

Продолжая ругаться, скиннеры весело заявили, что старый бунтарь – настоящий сукин сын – лжет, и в наказание стали вытаскивать с полок книги и выбрасывать их через окно.

Разбитые стекла, возможность потери собственности ничего не значили для Джона Генри по сравнению с порчей и уничтожением дорогих ему книг. Подойдя к скиннерам и используя тяжелую медную лампу как орудие мести, он умудрился пробить ею несколько голов, прежде чем совместными усилиями был сбит с ног.

Покидая библиотеку с награбленным добром, скиннеры небрежно переступали через Джона Генри – все, кроме одного, чья голова еще кровоточила после удара медной лампой. Он остановился, пробормотав: «Старый ублюдок!», и мстительно ударил ногой сначала по ребрам, а затем по голове распростертое на полу неподвижное тело.

Три недели спустя Джон Генри первый раз за это время открыл глаза и с недоумением стал осматриваться по сторонам, пока его взгляд не остановился на Шошанне, стоявшей у стола и готовившей новое лекарство.

– Мама, – позвал он.

Шошанна, к этому времени уже почти не надеявшаяся, что он когда-либо придет в сознание или заговорит, чуть не уронила поднос с лекарствами.

Слезы навернулись ей на глаза, дочь подошла к нему и взяла за руки.

– Папа. Папа, как я счастлива!

– Мама, – Джон Генри снова обратился к дочери. – Джонни хочет пить. – Его губы по-детски недовольно надулись. – Мама, Джонни больно, прогони боль.

Превратившись с этого дня в ребенка, Джон Генри остался им навсегда.

Юный Том из конюшни стал его слугой, а Феба – постоянным компаньоном.

Теперь он обычно часами сидел тихо, сосредоточенно слушая ее чтение, вряд ли понимая хоть слово, – казалось, его успокаивает само звучание любимых им классических языков.

Пока Феба читала, Шошанна занималась хозяйством: как и догадывались скиннеры, у них, конечно, было припрятано зерно, домашний скот и немного продовольствия, которые удалось сохранить от прожорливых отрядов, совершавших постоянные набеги. И ей нужно было подумать о будущем – не вечно же будет длиться война.

К счастью, Джон Генри имел отличного управляющего в лице Билла Лукаса, бывшего раньше его арендатором. И к еще большему счастью, мистер Лукас не возмущался женским управлением – вдвоем с Шошанной они собирались дружно работать на благо Райленд-Холла и земли Райлендов, если в стране снова наступит мир.

К несчастью, однако, поверенный Джона Генри в Ньюарке мистер Сойер был настроен менее оптимистично по поводу того, что какая-то девчушка приобретает слишком много власти.

– Дорогая, это выше ваших сил, – настаивал он всегда во время их встреч. – Забота о вашем дорогом отце, управление домом и поместьем, и все на такие хрупкие плечи, – он похлопал по крепким плечам Шошанны, – а они не предназначены для такой тяжелой ноши.

Когда в этот день они ложились спать, Шошанна со своим прежним весельем подробно рассказала Фебе о последней встрече с поверенным.

– Он думает, что я, будучи женщиной, могу растаять, когда попаду под дождь, или стану визжать, если полевая мышь выскочит на меня.

– Твои хрупкие плечи! – Феба хохотала, пока слезы не потекли из глаз.

Но после еще нескольких встреч назойливость мистера Сойера стала действовать Шошанне на нервы.

– Да, сэр, – резко ответила она ему однажды, потеряв терпение. – Я тоже хотела бы иметь удивительно сильного, мудрого и красивого мужчину, который смог бы принять все мои тяжкие заботы близко к сердцу. Но у меня его нет. В Нью-Джерси также нет родственников-мужчин, а мой отец, как ни прискорбно, не способен работать. В связи с тем, что мне приходится выкручиваться в этих обстоятельствах самостоятельно, давайте отложим бесполезные стенания и будем делать то, что следует сделать.

Однажды днем в конце июля Шошанна осматривала владения фермы с Биллом Лукасом, а Феба, как всегда, читала. Джон Генри неожиданно приложил руку к своей голове.

– Мама, – сказал он. – Мама, здесь болит… ужасно.

Когда Феба вскочила и подбежала к нему, он бросил на нее удивленный взгляд и стал тяжело заваливаться на бок. Она успела подхватить его, не дав свалиться на пол, и, осторожно опустив на ковер, бросилась к двери, чтобы позвать на помощь.

Вернувшись домой, Шошанна увидела слуг, вытиравших слезы фартуками, и Фебу, стоявшую на коленях возле Джона Генри и державшую его неподвижную руку.

– Шэнни, я думаю… – Феба поднялась с колен, когда Шошанна вошла в комнату.

Шошанна, как и Феба, встав на колени возле отца, взяла его за руку, пытаясь нащупать пульс, приложила ухо к груди, после чего нежно закрыла ему веки.

– Да, – произнесла она наконец, прижимая его руку к своей щеке, затем поцеловала ладонь. – Он покинул нас.

 

ГЛАВА 36

В один из ясных прохладных дней в конце декабря уставшая Шошанна только вошла в дом, как Нелли сообщила:

– В библиотеке вас ждет джентльмен. Шошанна слегка нахмурилась: единственное, что ей хотелось сейчас, – помыться и поесть, но никак не принимать посетителей.

Бросив перчатки и плащ на стул, она направилась в библиотеку, пораженная видом высокого, стройного, элегантно одетого человека с узким загорелым лицом, сидевшего за письменным столом отца и копавшегося в его ящиках. Феба сидела напротив него, держась очень прямо и сложив руки на коленях.

Укоризненно взглянув на кузину, сидевшую тихо и позволившую творить это кощунство, Шошанна набросилась на незнакомца.

– Кто вы, черт возьми, и какого дьявола обыскиваете стол отца?

Мужчина поднялся из-за стола с томной грацией.

– Ну, конечно, следовало догадаться, – сказал он насмешливо, – хозяйка даже близко не такая привлекательная, как служанка. – Остановился перед Шошанной. – Урок номер один, – продолжал незнакомец. – Никогда не спрашивай, что я делаю, и не смей разговаривать со мной таким тоном. И чтобы лучше усвоилось… – Его рука вскинулась, и Шошанна отлетела назад от сильного удара, нанесенного с размаху по лицу.

Как только Феба вскочила, приказал:

– Сядь!

Прежде чем Феба успела сесть, Шошанна заметила ее распухшие губы и поняла, что кузина пыталась протестовать.

Джентльмен достал тонкий носовой платок из кармана бриджей и бросил Шошанне, губы которой были разбиты и кровоточили.

– Вытрись, не переношу, – добавил он, изящно пожимая плечами, – вида крови.

Шошанна молча вытерлась.

– А сейчас, кузина, – куражился насмешливый голос, – ах, да, моя дорогая, – добавил, заметив недоумение, – хоть это и очень дальнее родство с твоим отцом по материнской линии, но ты – моя кузина, и я, естественно, получив на Вест-Индских островах известие о твоей тяжелой утрате, поспешил к тебе, чтобы предложить мужскую поддержку и защиту.

– Любезно с вашей стороны, – ответила Шошанна сухо, – но в этом нет необходимости – справляюсь со всеми делами сама.

– Ну, ну, – предостерег он, – прошу не возражать. Это плохо влияет на мое настроение, а я уверен, – в ослепительной улыбке показались два ряда зубов, – ты не хочешь портить настроение, не правда ли, Шошанна? Какое ужасное имя! – Снова изысканное пожимание плечами. – Что думал мой кузен Райленд, называя так дочь? Придется сократить его до Анны. Мое имя, кстати, Фултон Крейн. Тебе следует побыстрее привыкнуть к нему. – Последовал еще один изящный жест рукой. – Оно скоро станет твоим.

– Прощу прощения?

– Мы скоро поженимся, моя дорогая Анна. Как твой опекун, я уже согласился на этот брак. Как твой муж, я скоро буду иметь все привилегии, которые не могу получить сейчас, будучи только опекуном.

– Вы говорите загадками, сэр.

– А мне говорили, – покачал он головой, – что твой ум превосходит большинство женских. Печально, что это не так. Скажу откровенно, Анна, и с этого времени откроется вся неприятная правда: найдя мое имя среди бумаг твоего отца, мистер Сойер написал письмо, в котором спрашивал, знаком ли мне кто-нибудь из родственников-мужчин, кто мог бы освободить тебя от непосильной ноши, раз уж твой отец не указал этого в завещании. Естественно, я тут же примчался, чтобы облегчить страдания родственницы, задержавшись только в Нью-Йорке, куда прибыл на корабле, чтобы получить официальное разрешение от британских властей. Они, конечно, остались довольны, узнав, что такое прекрасное поместье, как Райленд, будет находиться отныне в руках верного британского подданного, а не у такого яростного бунтаря, как Джон Генри Райленд.

Обе девушки не сказали ни слова, вызвав новое раздражение.

– Приведите себя в порядок! – потребовал он. – Я очень голоден после путешествия и приказал подать сегодня ужин пораньше. Терпеть не могу, когда за столом сидит кто-нибудь неопрятно одетый. Четверть часа на сборы. Останусь недоволен, если опоздаете.

Поднимаясь наверх, девушки схватились за руки, подавленные несчастьем, свалившимся им на голову.

В их общей спальне Феба села на кровать и начала плакать, а Шошанна ласково успокаивала ее.

– Умойся и переоденься, Феба, – напомнила она ей. – У нас нет времени на слезы.

– Мы будем уступать и выполнять команды этого чудовища? – жалобно спросила Феба.

– Временно, пока составим план действий: пусть верит, что окончательно запугал нас. – Ее обычно ласковые карие глаза сверкнули холодно и жестко. – Не бойся, Феба, расквитаемся с ним и заставим заплатить той же монетой.

– Но закон на его стороне, и он намерен жениться на тебе.

– На Райленде и таким образом надежно закрепить его за собой, а не с помощью подозрительного опекунства. Он не первый, кто намеревался это сделать, и, возможно, не последний, но никогда еще я не испытывала большего удовольствия в решимости расстроить эти планы. А теперь давай одеваться.

Несколькими минутами позже, спускаясь по лестнице, Шошанна предупредила тихим голосом:

– Помни! Притворись, что совершенно напугана.

– Мне не надо притворяться, – призналась Феба шепотом.

– Ну что ж, подойдет и это, раз уж нам нужно, чтобы этот самонадеянный ублюдок ничего не заподозрил, – мрачно улыбнулась Шошанна.

Часы, доставшиеся еще от дедушки, били четверть часа, когда девушки вошли в столовую – Фултон Крейн, сидевший во главе длинного стола, даже не приподнялся.

Внутренне содрогнувшись, увидев его на месте Джона Генри, они не произнесли ни слова; наклонив головы, скользнули на стулья, выдвинутые для них Томом, и ужин прошел в полном молчании.

В конце трапезы Фултон Крейн ткнул пальцем в Тома.

– Принеси бутылку вина, парень, хорошей мадеры, да пошевеливайся.

– Там осталось только немного портвейна, – ответил Том дрожащим голосом. – Почти все забрали солдаты.

Изрыгая проклятия, Фултон Крейн пошел в подвал следом за слугой, желая убедиться в этом лично, и через несколько минут вернулся с Томом, понуро плевшимся сзади, прижимая к груди полдюжины бутылок.

– Так и знал, – заявил он с таким триумфом, как будто только что добился громадного успеха. – Везде одинаковы эти слуги, в Англии ли, на Индийских островах или в ваших захолустных колониях, – всегда ухитряются придумать способы, как бы обобрать хозяев.

Шошанна увидела, как вспыхнуло от унижения лицо Тома, и неблагоразумно забыла о намерении выглядеть запуганной.

– Надеюсь, вы исходите из собственного опыта, – презрительно заметила она. – Ни один из наших домочадцев, не говоря уж о Томе, не возьмет даже капли эля, а тем более папиного вина.

На лице Фултона Крейна появилась особенно неприятная улыбка.

– Твой папа был нерадивым отцом, моя девочка, – сказал опекун елейно. – Похоже, тебя нужно обучать манерам. Ну, ты там! – это уже относилось к Тому. – Наполни стакан. – Причмокивая, отпил первый глоток. – Не так плохо, как думал; оставь бутылку на столе, парень, и убирайся. Закрой дверь.

– Вы хотите, чтобы мы оставили вас наедине с вином, сэр? – робко, как маленькая девочка, спросила Феба.

– Сам скажу, когда захочу, чтобы вы ушли, – прорычал их новый опекун, моментально справившись с вином и наливая другой стакан.

Выпив половину бутылки, оттолкнулся от стола вместе со стулом, расстегнул серебристо-серый жилет, громко рыгая, обратился к девушкам:

– Давайте придем к взаимопониманию. Мне не так уж трудно угодить, если все будет идти так, как хочу. Будьте вежливыми, покорными, послушными… и наша menage a trois будет счастливой.

– Что следует подразумевать под menage a trois? – спросила Феба, нарочно произнося французскую фразу с ужасным акцентом.

– Мне дали понять, что вы обе говорите на нескольких языках.

– Да, сэр, говорим, но не на этом, – отчаянно соврала Шошанна. – Отец обучал нас греческому и латинскому.

– Боже праведный! – воскликнул Фултон Крейн с искренним отвращением. – Пустая трата ограниченных женских мозгов. Кажется, мне самому придется переучивать вас. A menage a trois, мои хорошенькие маленькие милашки, означает, что мы все трое будем жить вместе уютно и счастливо.

Он увидел, как девушки обменялись быстрыми взглядами, и икнул от смеха.

– Вижу, вы обе более опытны, чем ваш наставник; похоже, поняли, что я хотел сказать.

– Конечно, – очень осторожно начала Шошанна, чтобы не послышалась дерзость, – мой долг принять вас своим опекуном, но Фебе уже исполнилось восемнадцать, и поэтому она вольна, если пожелает, покинуть Райленд.

Говоря это, она толкнула Фебу ногой под столом, призывая к молчанию, и та, предупрежденная таким образом, сдержала готовое сорваться с языка заявление, что не собирается расставаться со своей кузиной.

– Но наша прекрасная Феба не вольна уезжать по собственному желанию: рабы не вольны, – спокойно напомнил опекун.

Феба побледнела, Шошанна вспыхнула от гнева.

– Феба моя кузина. Она свободнорожденная, а не рабыня.

– Можешь доказать?

– Это не нуждается в доказательствах – всем в округе известно, и наш поверенный может это подтвердить.

– Ах, да, достойный уважения мистер Сойер, – насмешливым тоном сказал Фултон Крейн, – приветствовавший меня почти со слезами на глазах от радости. Я для него тот, кто снимет тяжесть управления Райлендом с твоих таких умелых, но слишком хрупких плеч. После тщательного изучения документов на право опекунства, он, будучи человеком закона, с удовольствием вручил все бумаги, касающиеся бедной, хорошенькой, маленькой мисс Фебы, давным-давно отданные ему на хранение. Все, кроме… – Он обратил свой нахмуренный взгляд на Фебу. – Все, кроме брачного свидетельства твоей матери. Принеси его немедленно!

– Нет, Феба, не делай этого!

Самозваный опекун машинально повернулся к Шошанне.

– Опять осмелилась демонстрировать неповиновение?

Шошанна проигнорировала его реплику.

– Феба, не дай ему возможности положить лапу на доказательства замужества твоей матери, – настойчиво повторила она и в следующую минуту оказалась приподнятой со стула и прижатой к груди Фултона Крейна с руками, скрученными за спиной.

Шошанна прикусила губу от боли и почувствовала, как ей выкручивают одну руку, затем другую. Тихий стон сорвался с ее губ, и Крейн победно усмехнулся, глядя на нее сверху вниз, затем перевел взгляд на Фебу.

– Ну, мисс Феба, – с издевкой продолжал Фултон, сделав ударение на слове «мисс». – Ведите себя так, как и подобает маленькой рабыне. Ты принесешь брачное свидетельство своей матери или сломать руку твоей кузине Анне?

– Сейчас же принесу его.

– Умница, – зааплодировал опекун, а Шошанна, уронив голову на руки, притворилась побежденной.

– Вы правы, – тихо и кротко последовал ее ответ, а на лице появилась злорадная улыбка, как и у него.

Какими им предстать перед ним? Слабыми, незащищенными женщинами! И он проглотил эту наживку, оказавшись слишком самоуверенным и самонадеянным, чтобы заметить, что две кузины, обменявшись многозначительными взглядами, объявили ему войну.

Непримиримые, они начали борьбу.

 

ГЛАВА 37

Догорела последняя свеча, и обе девушки, одетые в одинаковые фланелевые рубашки и обшитые лентами чепчики, прижались друг к другу в огромной кровати, надеясь хоть немного успокоиться и согреться.

– Шэнни, я становлюсь в тупик: не знаю, что хуже – когда рычит и ругается, или разговаривает елейным вкрадчивым голосом.

– Которым пользуется, прежде чем наброситься на нас, как бросается громадный кот на маленькую мышку. Однако у нас есть одно большое преимущество.

– Что-то не заметила. У него – грубая физическая сила и сила закона, кроме того, преимущество быть мужчиной в мире, который принадлежит им, и…

– …и автоматически относит всех женщин к слабым, беззащитным существам, считая их чем-то средним между несмышлеными детьми и пугливыми овечками, поэтому продолжим раболепно склонять перед ним головы, чтобы не заподозрил, будто составляем собственный план.

– Моя голова совершенно пустая с момента, когда он ударил меня, – призналась Феба. – Может, ты, Шэнни, придумала, как избавить Райленд от него?

– Отравить или застрелить, больше ничего, – заявила Шошанна. – Не то чтобы я боюсь почувствовать угрызения совести, увидев этого человека мертвым у своих ног. Он – законченный негодяй и заслуживает смерти, но не хочу подвергать себя риску быть повешенной.

– Не говори так! – Феба судорожно обняла ее. – Даже не смей думать об этом!

Они долго разговаривали в эту ночь, так и не придумав, как победить своего врага. Измученные дневными событиями и изматывающими повторениями, как сильно обе ненавидят Фултона Крейна, девушки, наконец, заснули.

Утром Феба предложила надеть самые старые, самые поношенные, самые непривлекательные платья – может быть, это вызовет отвращение у такого элегантного мужчины, как он.

Шошанна с сомнением улыбнулась и покачала головой.

– Можешь, малышка, надеть на себя мешок и выглядеть прекрасной, – сказала она кузине. – А если у меня вырастет вторая голова, он все равно женится на моей земле и моем богатстве; правда, после церемонии бракосочетания запрет свою двуглавую жену на чердаке, а сам будет внизу развлекаться с тобой.

Феба побледнела, и Шошанна взяла ее за холодную руку.

– Человек, недооценивающий других, глуп, – изрекла она назидательно. – Будем недостойны образования, полученного от отца, если не победим глупого мужчину.

Они спустились к завтраку, как обычно, в семь, но его на столе не было.

– Эта тварь, – подтвердила миссис Грей, поджав губы, – объявила, что не собирается есть в такое варварски раннее время, потребовав горячий шоколад к девяти в постель – только где, хотелось бы знать, найти шоколад в такое время? – а завтрак подать к десяти, и чтобы вы обе тоже были с ним за столом.

Девушки быстро переглянулись. Прошло менее двадцати четырех часов, как он находится здесь, а его тяжелая рука уже чувствуется во всем доме.

– Будь добра, дай чего-нибудь поесть, чтобы продержаться до десяти, – обратилась Шошанна к кухарке, когда они зашли в кухню. – Мы обе голодны.

Кухарка выставила хлеб, сыр, клубничный джем, яблоки и чай, заваренный на выращенных в саду травах, – обе кузины набросились на все это с варварским аппетитом.

Незадолго до десяти Фултон Крейн вышел из спальни Джона Генри. Феба и Шошанна уже ждали его в столовой. Он помахал им в знак приветствия кружевным носовым платочком, а обе девушки сделали реверанс и хором произнесли:

– Доброе утро.

– Можете сесть, – разрешил опекун, и они самостоятельно вытащили себе стулья, в то время как Том, предупрежденный хозяйками, бросился с показным почтением к столу, выдвигая этому варвару стул Джона Генри.

Вспомнив комментарий Фебы, Шошанна во время еды пришла к тому же мнению, что любезный Фултон Крейн более ужасен, чем он же в своем первозданном виде – по крайней мере, известно, что от него можно ждать.

К концу завтрака, проглотив последний кусок яйца с ломтем хлеба, мистер Крейн, взяв сладкую булочку, сделал первый глоток из чашки с чаем.

– Фу! – выплюнул содержимое на середину стола. – Что за отвратительная дрянь?

– Чай, заваренный на травах из сада.

– Что, разве нет китайского или индийского?

– Обычно его завозили через Англию, – тихо напомнила Шошанна. – А сейчас мы с ней воюем.

– Тогда, может быть, есть кофе?

– Нет. – Феба постаралась придать голосу оттенок сожаления. – Этот напиток не очень популярен в Америке. Возможно, Шэнни, – она посмотрела на кузину с показной надеждой, – наш опекун предпочтет эль.

– Предпочту этим помоям все, что угодно, – прорычал опекун, и Шошанна, повернувшись на стуле, подмигнула Тому.

– Пойди в кухню и принеси мистеру Крейну кружку эля.

– Сию минуту, мисс Шошанна, – ответил слуга с уважением.

Когда Том вышел, Фултон Крейн обратился с вопросом к Шошанне:

– Где можно найти приходского священника, разумеется, из англиканской церкви?

– У британцев, думаю, – невинным голосом отозвалась Шошанна. – Большинство священников, оставшихся в округе, склонились на американскую сторону.

– В общем-то, считаю, какая церковь – не имеет значения, – недовольно проворчал он, – так как любая из них, – его улыбка больше изображала насмешку, – по всем правилам скрепит наш тесный союз.

Шошанна, сжав руки, лежавшие на коленях, напоминала себе, что не должна снова совершить ошибку, недооценив его.

– Будет неприлично с моей стороны выйти замуж, когда со дня смерти папы прошло менее года, – нерешительно произнесла она. – На самом деле не прошло еще и шести месяцев.

– Но, как ты правильно напомнила, моя дорогая Анна, сейчас не обычные времена. Уверен, добрые соседи с должным пониманием отнесутся к твоему стремлению приобрести помощника. – Он бросил салфетку. – Чем быстрее встречусь со священником и договорюсь о трех положенных объявлениях, тем быстрее поженимся. Если будет объявлено о нашей помолвке уже в это воскресенье, свадьба состоится в третью неделю января.

Крейн широко улыбнулся, увидев панику на лицах обеих девушек.

– Будет трудно это сделать, но, осмелюсь сказать, смогу сдержать свое нетерпение до того времени.

Шошанна при этих словах сразу же забыла все свои добрые намерения.

– Я не выйду за вас замуж, сэр, ни в январе, ни в какое-либо другое время. И если даже притащите меня к алтарю, откажусь произнести клятвы, оказавшись там.

– А я, – вызывающе добавила Феба, – никогда не стану вашей любовницей.

Вспышка гнева, охватившая их обеих, была неожиданной даже для них самих.

– А я думаю, вы обе подчинитесь, – весело сказал Фултон Крейн, – и не придется никого и никуда тащить.

Опекун, улыбнувшись, заметил, как девушки обменялись быстрыми, сомневающимися взглядами, и продолжил речь в манере, которую Феба окрестила «елейной».

– Видишь ли, уже приказано, чтобы старый экипаж твоего отца починили и подготовили к длительному путешествию. Если ты, Анна, будешь упорствовать и отказываться выйти за меня замуж, мы все трое поедем с новыми слугами, которых я выберу сам, а когда окажемся в Вирджинии, дорогая кузина Феба… – он подошел к ней, стоявшей неподвижно, похлопал по щеке, погладил шею, затем плечи и, наконец, груди. – Придется расстаться с дорогой кузиной Фебой за высокую цену на рынке рабов. – Мне уже известно, что за таких, как она, предлагают очень много денег. Привлекательные, достигшие брачного возраста черные женщины, напоминающие белых, продаются и перепродаются до тех пор, пока хорошо выглядят. Итак, делай вывод, милая Феба, твоя судьба в руках кузины: выйдет она за меня замуж – ты останешься здесь, в Райленде, и будешь ублажать только меня; нет – придется узнать большое количество мужчин, пока твоя красота не увянет.

Шошанна подошла к Фебе и обняла ее дрожащее тело.

– Очень хорошо, вы, чудовище! – холодно и спокойно обратилась она к Крейну как раз в тот момент, когда Том вернулся с элем. – Выйду за вас замуж.

Том от неожиданности уронил кувшин, разлив содержимое на ковер, мебель и на себя, ворча, наклонился, чтобы подобрать осколки. Фултон Крейн обратился к Шошанне:

– Приветствую твое решение, дорогая Анна, но сожалею о прискорбной дерзости и неблагодарной манере, в которой принято мое предложение.

Продолжая улыбаться, он сильно ударил ее по лицу, сначала один раз, затем второй и третий.

Как только Том вскочил на ноги и бросился к нему, Шошанна пронзительно закричала:

– Нет, Том! Нет! Оставь нас. Пусть кто-нибудь из служанок придет, чтобы прибрать здесь.

Тяжело дыша, Том продолжал стоять в нерешительности.

– Ты поступишь мудро, если послушаешься совета хозяйки, Том, – сказал ему Фултон Крейн с деланной вежливостью. – У меня одинаковое желание применить хлыст как к непокорному слуге, так и к непослушной подопечной.

– Пожалуйста, Том!

Еще раз оглянувшись, тот неохотно ушел из комнаты.

– Ну, а теперь посоветуй, как найти священника, – обратился Фултон Крейн к Шошанне. – Хотя, пожалуй, лучше поедешь со мной, моя дорогая. Мисс Феба останется дома выполнять твои указания. Конечно, будет удобнее, если ты окажешься рядом и убедишь своего американского священника, что очень стремишься к замужеству. Но, прежде всего, переоденься и не забудь припудрить лицо – на щеке начинает проступать синяк. И быстрее, Анна, ненавижу ждать. Мисс Феба, разрешаю развлекать меня в гостиной, пока хозяйка совершает туалет; эту роль тебе придется исполнять и дальше, и, конечно, не в гостиной: спальня – самое подходящее место для такой прелести, как ты.

 

ГЛАВА 38

Когда в воскресенье в церкви было оглашено объявление о помолвке, взгляды прихожан, полные изумления, устремились в ту сторону, где находилась Шошанна. Каким образом этот Фултон Крейн, о котором никто неделю назад не слышал, умудрился так быстро окрутить одну из самых богатых наследниц на территории Ньюарка?

В экипаже, направлявшемся домой из церкви, будущая невеста бесстрастно смотрела на человека, который намеревался на ней жениться, – он выглядел самодовольным и явно гордился собой. Какая жалость, что ее и Фебы не будет рядом и они не увидят, как это выражение сменится гневом и досадой, когда он обнаружит, что обещанная невеста и предполагаемая любовница исчезли!

Для них это был единственный выход, к которому девушки единодушно пришли во время следующего ночного совещания. Так как нечего было рассчитывать на то, что можно избавить Райленд от Крейна, было очевидно, что они должны покинуть Райленд сами. Но куда ехать? И как выбраться отсюда?

Нью-Йорк был одним из предложенных Фебой вариантов.

– Можем воспользоваться услугами одного из фермеров, он довезет до реки, – предложила она с надеждой. – А дальше переправимся через Гудзон на пароме.

– А там наш дорогой опекун догонит нас на следующем пароме: Нью-Йорк оккупирован британцами, он без всяких трудностей получит от них помощь и вернет нас назад.

– Ты права, – мрачно согласилась Феба. – Следовало бы помнить об этом – именно от них ему так легко удалось получить опекунство. – Она в бессильной ярости заколотила кулаками по стеганому ватному одеялу. – Закон всегда будет на его стороне.

И с удивлением услышала, как Шошанна засмеялась, весело и ликующе.

– Нет, не будет. Храни тебя Бог, Феба, но меня осенила идея – едем в Морристаун.

– В Морристаун? Но ты не была там уже шесть лет, с тех пор, как умер дедушка и дядя Джон Генри не продал дом. Какую защиту найдем там?

– Защиту сотен, нет, тысяч людей, которые не шевельнут даже пальцем, чтобы помочь британскому подданному. Ты бы меньше читала Цицерона, а немного больше американские газеты, тогда бы знала, что генерал Вашингтон в этом году снова расквартировал на зиму свою армию в Морристауне. Есть ли лучшая защита, дорогая кузина, чем вся американская армия? Если даже опекун узнает о нашем местонахождении, то, являясь англичанином и приверженцем партии тори, выражающей интересы нашего врага, он не осмелится преследовать нас.

– Прекрасная идея! – воскликнула Феба, и они бросились в объятия друг другу. – Когда сможем отправиться?

– Утром поговорю с мистером Лукасом и выясню, удалось ли ему купить двух лошадей для экипажа. Слава Богу, он отремонтирован!

– Нет, слава Фултону Крейну! – воскликнула Феба, и в ее глазах засверкало прежнее озорство.

– Слава им обоим, – усмехнулась Шошанна, а затем добавила более серьезно: – Нужно знать, сколько припасов, из тех, что заказаны, уже у него в руках. Завтра упакуем дорожные сумки самыми необходимыми вещами и спрячем их под кроватью, чтобы иметь возможность вытащить в любую минуту.

– Может быть, будет время упаковать маленький сундук тоже, положив туда бумагу, ручки и книги, а также выходные платья.

– Конечно, если сможем, возьмем с собой все эти вещи, но если не хватит времени… Феба, самое главное – это выбраться отсюда.

– Знаю. – Феба, как всегда, вздрогнула от отвращения, вспомнив Фултона Крейна.

За завтраком ей с трудом удавалось заставить себя есть: возбуждала мысль, что это, возможно, последняя трапеза, которую им приходится делить с ним. Дважды Шошанна предупредительно качала головой – Крейн не глупый человек! Казалось, воздух пропитан напряжением от бьющего ключом восторга Фебы, от ее собственного сдерживаемого возбуждения, не говоря уже об озабоченности слуг. Если только у него появится подозрение…

Феба и Нелли протирали пыль в гостиной, а Шошанна в библиотеке объясняла опекуну записи счетов в Райленде за последние несколько лет. Юный Том, хорошо запомнивший свою роль, перед обедом прервал эти занятия.

– Мисс Шошанна, – говорил он шепотом, – мистер Лукас попросил доложить, что нанятые им рабочие, вычищая старый колодец, нашли корзину со спрятанными бутылками, такими, как эта, – их там, кажется, целая дюжина.

– Дай сюда, парень! – Фултон Крейн выхватил бутылку, прежде чем Том успел протянуть ее. Его глаза загорелись при виде испачканной землей этикетки; и, почмокав губами, опекун взял наполовину наполненный водой стакан и вылил его содержимое в кувшин.

– Кто открыл бутылку? – резко спросил он, наливая бренди щедрой рукой.

– Мистер Лукас сказал, что хотел убедиться, настоящий это бренди или нет, – сам выпил маленькую рюмку.

– Скажи этому мистеру Лукасу – типичному наглому американскому мужлану, – что я велел немедленно принести сюда оставшиеся одиннадцать бутылок нетронутыми!

– Хорошо, сэр, – с уважением сказал Том и, поклонившись, вышел, загипнотизированно глядя на стакан, содержимое которого быстро переливалось в горло мистера Крейна.

Шошанна продолжала сидеть за столом, а Крейн стоял над ней, держа стакан в одной руке и лениво перебирая ее волосы другой. Цифры плясали у нее перед глазами: пусть Бог поможет им всем – опекун ничего не заметит и подозрение не закрадется ему в голову. Она решительно стала писать следующую колонку.

Он выпил уже более половины бутылки, когда Шошанна заметила характерные признаки, которых ждала: капли пота на лбу и щеках, остекленевшее выражение глаз, легкая дрожь в руках и ногах, зеленоватый оттенок побледневшего лица.

– Вам нехорошо, сэр? – она вскочила, притворяясь обеспокоенной. – Позвать кого-нибудь из слуг, чтобы помочь добраться до комнаты? Возможно, полезнее выпить сейчас стакан воды, чем бренди?

Она взяла кувшин с водой и сделала вид, что хочет забрать у него стакан. Фултон Крейн отодвинулся от ее цепких рук.

– Черт возьми, Анна, если бы мне хотелось воды, то и попросил бы ее. Моим внутренностям нужен бренди.

– Бренди, сэр? Вы уверены? Бренди…

– Ради Б-б-ога, когда ты научишься п-пповиноваться мне, женщина?

Покорно наклонив голову так, чтобы длинные ресницы скрыли торжествующий блеск глаз, Шошанна наполнила стакан до краев, с тайным удовольствием наблюдая, как опекун осушил его до дна, минутой позже приподнялся на цыпочках, его глаза почти вылезли из орбит. Шошанна резко отодвинулась, и он шлепнулся на пол, вытянувшись во всю длину на персидском ковре – храп и тяжелое дыхание свидетельствовали о его состоянии.

Шошанна, ухватившись за лодыжки, грубо перетащила его на деревянный пол: ему станет плохо – никто лучше ее не знал, что травы, настой которых добавлен в бренди, вызовут ужасную, изматывающую, длительную рвоту, – и прекрасный отцовский ковер будет испорчен. Затем, подобрав юбки, она вылетела из комнаты, на ходу громко окликая Фебу.

Феба, увидев распростертое на полу тело, радостно засмеялась и быстро перешагнула через него. С неистовой поспешностью стала выбирать книги на полках. Наполнив фартук до краев, вынесла книги в прихожую, осторожно укладывая их на ступеньки, и вернулась за очередной партией.

– Не забудь книги по медицине и захвати счета с отцовского стола, – попросила ее на ходу Шошанна, взбегая вверх по ступенькам за дорожными сумками и небольшим сундуком, в который они собирались сложить книги, а также платья, ночные рубашки, отрезы фланели, постельное белье, подушки, ватное стеганое одеяло, корзинку для рукоделия и медицинскую сумку.

Выйдя из комнаты, девушка позвала Тома, уже поднимавшегося по лестнице с перекинутым через плечо, стонущим и рычащим Фултоном Крейном в полубессознательном состоянии. Шошанна нащупала пульс опекуна, приподняла веки, осмотрела глаза.

– Как ни жаль, будет жить. Брось его на кровать, Том, и оставь на попечение Нелли и служанок. Снеси вниз этот сундук.

Прошло сорок минут с первого глотка Фултона Крейна до закончившихся сборов Шошанны и Фебы, готовых покинуть, и, возможно, навсегда, единственный в их жизни дом.

Нелли заплакала первой, к ней присоединилась Феба, затем кухарка и миссис Грей, позже всех – Шошанна. Том, гордо восседавший на месте кучера, тепло закутался в тяжелое пальто и меховую шапку, принадлежавшие его прежнему хозяину. Шошанна приказала ему взять их и в ответ на его возмущенные возражения настойчиво потребовала:

– Забери всю одежду отца. Пусть она достанется тебе или американским солдатам, но только не этому человеку!

Убежденный здравым смыслом этого замечания, Том набил сундук всем, что поместилось туда, и привязал его на крышу повозки.

– Мисс Шошанна, – напомнил он хозяйке, а на самом деле обращаясь ко всем плачущим женщинам, – пора отправляться.

Шошанна плотнее запахнула плащ.

– Том прав – нельзя терять время. Поднимайся в экипаж, Феба. Миссис Грей, Нелли, помните, он будет плохо себя чувствовать большую часть дня, так плохо, что ему будет все равно, живы мы, и даже он сам, или нет. Вечером, когда сможет выпить чаю, заварите ему настоящий китайский, который я приберегла для этого случая, и всыпьте туда снотворный порошок, только не переусердствуйте, помните, что в сочетании с теми травами, которые он уже выпил, это может убить его. Крейн проспит до завтрашнего дня и уже ни за что не сможет догнать нас. И не забудьте, все вы были чем-то очень заняты в то время, когда мы уезжали, и не имели представления о том, что мы замышляем. Таким образом, он не сможет ничего доказать в отношении вас всех, кроме Тома, ну а Том будет с нами.

Она поднялась в экипаж, Том тронул его, девушки наклонились к окну и махали до тех пор, пока слуги не исчезли из вида.