В окрестностях Оксфорда и Лондона продолжаются поиски некоего Чарльза Стюарта Гленденнинга, молодого человека, в прошлом жителя колонии, а ныне студента университета, обвиняемого в нарушении обещания жениться на молодой женщине высокого происхождения из респектабельной семьи. Разыскиваемый молодой человек высок ростом, широкоплеч, выделяется красноватым цветом волос, которые никогда не припудривает, довольно длинным носом и глазами необычного зеленого цвета. Заинтересованная сторона предлагает награду в случае его задержания.

 

ГЛАВА 39

Слывя справедливым человеком, Джеймс Дуглас Гленденнинг никогда не упрекал часто беременевшую жену Дженни Марию за то, что она принесла ему только двух сыновей из восьми родившихся детей, виня в этом только злосчастные повороты судьбы.

Трое его детей умерли в младенческом возрасте, три дочери и два сына выжили, но даже при этом условии та же самая коварная судьба не прекратила попыток злонамеренно вторгаться в дела Джеймса Дугласа Гленденнинга.

Роберт Брюс, долгожданный наследник, зачатый до того, как его изнуренная и измученная мать пришла в себя после рождения шестой дочери, рос бледным, болезненным мальчуганом, а не тем крепышом, каким отец представлял его в своем воображении, чтобы когда-то стать хозяином Глен-Оукса, фамильного поместья в округе Джеймс, штате Вирджиния, расположенном в десяти милях от шумной столицы колонии Вильямсбурга.

Отцу хотелось здорового сына с фамильными чертами Гленденнингов: огненно-красными волосами, быстрого на ногу, уверенно сидящего в седле, смышленого и отважного, и такого решительного, что, глядя на него, отцовское сердце пело бы от радости.

Бедный же Робби выглядел болезненным с того момента, как показался из утробы матери, так что даже акушерка мрачно предрекала:

– Ни за что не выживет.

Две сестры Джинни Марии – старые девы, жившие вместе с ними, – а также тетя Джеймса Дугласа, тоже старая дева, эхом повторили это горестное стенание.

Однако Джинни Мария, прижав жалкое худенькое тельце ребенка к груди, сердито сверкнув прекрасными серыми глазами, бросила им вызов.

– Будет жить! – заявила она. – Мой хороший маленький Робби будет жить.

Когда Робби, по-прежнему хрупкому и болезненному, исполнилось два года, родился второй мальчик, вошедший в мир с громким криком, сердито размахивая обоими кулачками, – пухленький маленький комочек с лысой головой, по которой от лба до затылка проходила длинная прядь волос, как у индейцев-могавков, огненно-красного цвета, типичного для мужчин рода Гленденнингов. Повторились и другие черты: зеленого цвета глаза, ястребиный гленденнинговский нос, закрывавший половину его крошечного лица.

Мальчуган рос смышленым и живым, таким же непослушным, как и бесстрашным; к пяти годам стал самым быстроногим из всех своих сверстников, а к восьми – бесстрашно ездил верхом на лошади, держась в седле, как взрослый мужчина.

Джеймс Дуглас Гленденнинг, глядя на двоих сыновей, проклинал судьбу за то, что она болезненного Роберта Брюса сделала наследником, а Чарльза Стюарта только вторым; он продолжал и любить старшего сына, и презирать за слабость, а маленького Чарли почти ненавидеть: почему опоздал родиться?

По совету врачей, с которыми консультировались отец и мать, Робби баловали и нежили: маленькому не разрешали играть в грубые мальчишеские игры, ставшему старше – заниматься мужскими видами спорта.

Учитель, расходовавший каждую неделю запас розг на невосприимчивого Чарли, так и не услышав от него и не увидев ни криков, ни боли, ни слез, очень хорошо помнил, что нельзя поднимать руку на старшего мальчика, который и в самом деле вел себя так хорошо, что редко зарабатывал что-нибудь, кроме мягких упреков.

Разница в обращении с ними могла бы превратить Роберта Брюса в самодовольного мальчишку, а Чарльза Стюарта в невменяемого упрямого шельмеца, если бы не одно обстоятельство: братья оставались друзьями и наперсниками, так любили друг друга, что их любовь стала выше привязанностей и ненависти внутри их семейного круга.

В шестнадцать лет Робби выразил желание получить образование в Оксфорде. Приведенные в ужас родители тотчас же отказали, ссылаясь на опасность такого ужасного путешествия через океан. Робби, мягко улыбнувшись им, попросил посоветоваться с врачами, предварительно договорившись с ними, что те определят предписания, которые ему были нужны.

В конце концов решилось, что, если морское путешествие предпринять ближе к концу мая, Робби будет в море только в июне и июле, не очень опасные для здоровья месяцы. После жарких споров и обсуждений Джеймс Дуглас Гленденнинг решил, что до своего семнадцатилетия, исполнявшегося четвертого мая, сын должен посещать колледж Вильяма и Марии в Вильямсбурге, а уж затем совершит свое первое морское путешествие в Лондон через Атлантический океан из Йортауна в штате Вирджиния. Друг Джеймса и его юрисконсульт мистер Джордж Уит из Вильямсбурга обещал предпринять для этого все необходимые меры.

Чарльз Стюарт еле удержался, чтобы не по-мужски расплакаться, узнав об отъезде Робби.

– Это хорошо, – буркнул он брату. – Тебе нужно вырваться из этой суеты, волнений и пеленок, иначе закутают крепче, если позволишь; вдали же от дома никто не будет беспокоиться о том, что ты ешь и пьешь, много или мало спишь – сможешь дышать свободно. Но, – сглотнув слезы, с трудом продолжил, – мне будет не хватать тебя.

Робби нежно дотронулся до его плеча. Несмотря на двухлетнюю разницу в возрасте, они были почти одинакового роста.

– Мама поставила условие, чтобы меня сопровождал Иона, – кисло сообщил брат.

Иона, крепкий молодой раб, чуть старше хозяйского наследника, ежечасно следил, чтобы он, не дай Бог, не сделал какого-либо самостоятельного шага, если его может сделать другой; а так как ему никогда не разрешалось отходить от Робби – исключение составляло семейное окружение, – слуга получил от трех сменявших друг друга американских учителей такое же прекрасное образование, как Робби и Чарли.

Чарли пожал плечами.

– Ионе тоже понравится Оксфорд. Как хотелось бы мне отправиться туда с тобой, – пробормотал он.

– Я предложил это папе, – ответил Робби с сожалением, – но он возражает, боясь нашей одновременной гибели в море. – Чарльз Стюарт поднял выразительные брови, и брат уловил скептицизм, отразившийся в его взгляде. – Знаю, знаю, – проговорил он, – но, возможно, после того, как я уеду… ты останешься один… Думаю, папа будет к тебе более справедливым.

Чарльз Стюарт писал брату в Вильямсбург каждую неделю, но никогда не упоминал о тех отношениях, которые сложились у него с отцом.

– Можешь объезжать со мной поместье, – отрывисто грубо сообщил Джеймс Дуглас младшему сыну через неделю после отъезда Робби. – Учись управлять хозяйством – брату потребуется кто-нибудь, умеющий это делать за него, когда умру.

Всем сердцем Чарльз Стюарт любил каждый колышек и камень, поля и растения, ручейки и деревья, являющиеся частью Глен-Оукса, всегда зная, что это место никогда не станет его собственностью, тем не менее надеясь на кусок земли, который найдется и для него и напомнит этот; неважно, будет ли он меньше или больше, – только бы принадлежал ему.

– У меня что, никогда не будет собственного участка? – спросил он отца с непохожей на него робостью.

– Ты – второй сын, как твой дядя Гордон, – ответил Джеймс Дуглас, которого забота об интересах Робби сделала более жестоким, чем он сознавал это сам. – Тебе ничего не достанется кроме того, что я выделю – дом и достаточное обеспечение на всю твою жизнь, если согласишься управлять Глен-Оуксом за Робби: он недостаточно крепок для этого.

 

ГЛАВА 40

В апреле 1775 года после почти четырех лет со дня отъезда из Йорктауна в Лондон Роберт Брюс Гленденнинг вернулся домой в Вирджинию, но не тем слабым пареньком, каким был прежде, а переросшим на целый дюйм брата, и таким же сильным, как и он, но в плечах и груди – еще шире; глаза сделались ясными, цвет лица от долгого пребывания на море приобрел здоровый коричневатый оттенок, голос окреп, походка изменилась – стала быстрой; хорошо сложенный и удивительно красивый лицом – одним словом, достаточно здоровый и благополучный, он доставлял радость родителям.

– Вот так паренек, – дрожащим голосом обратился Джеймс Дуглас к своему долго отсутствовавшему сыну, перейдя на родной диалект, что всегда делал только в минуты душевного волнения. – Не могу поверить, что это ты.

Джинни Мария плакала, не скрывая слез, обнимая его. Три замужние сестры порхали вокруг, целуя и представляя своих мужей. Чарльз Стюарт стоял в стороне, ожидая.

Ему не пришлось долго ждать – Робби подошел к нему большими шагами, они крепко пожали друг другу руки и, обменявшись вопросительными взглядами, молча признали, что ни время, ни долгая разлука, ни неразделенные знания не уменьшили их любви друг к другу.

Со своим обычным пренебрежением к чувствам всех других людей, кроме собственных, Джеймс Дуглас прервал встречу сыновей.

– Где этот негодяй Иона? Почему не принес твой багаж?

– Иона? – Робби, подмигнув Чарли, небрежно отвечал отцу: – Я освободил его два года назад, сэр.

– Ты… ты… – Джеймс Дуглас Гленденнинг поперхнулся вином, которое принес в связи с возвращением сына. Подняв руки, чтобы постучали по его спине, заговорил снова: – Освободил мою собственность, сэр? – спросил он с жесткостью в голосе, которая обычно предназначалась только для Чарли.

– Нет, в самом деле, па! – воскликнул Робби. – Я бы никогда не осмелился. Но разве ты не помнишь… как на мое десятилетие привел Иону в дом и сказал, что это подарок для меня?

Лицо Джеймса немного побледнело.

– Но это просто так говорится, – раздраженно сознался он. – Я предполагал, что ты поймешь.

– Вычитай стоимость Ионы из моего квартального содержания до тех пор, пока не погашу долг, сэр, – примиряюще предложил Робби.

– Глупости! Раз уж дело сделано, нечего жалеть об этом, к тому же не нахожу, что ты страдал из-за его отсутствия. Но что толкнуло тебя на такой легкомысленный поступок, парень?

Робби пожал плечами.

– Однажды летом мы поехали в Корнуолл, и он влюбился там в дочь богатого рыбака – а она в него – и стал так страдать от любви к ней, что от него не было никакого толка. Поэтому я благословил их двоих и перетанцевал на свадьбе с половиной девушек Корнуолла. Прекрасная это была любовь. – Робби снова наполнил свой стакан.

– Робби, дорогой, – заворчала обеспокоенно мать. – Не следует пить второй стакан – это плохо подействует на твой деликатный желудок.

– Вот удивились бы в Оксфорде, послушав тебя, мама, – ласково ответил Робби.

– Оставь мальчика в покое, Джинни, – прервал ее отец. – Нечего нежить его, как девушку. Робби теперь мужчина. – Он повернулся к сыну и наследнику. – Ты уверен, парень, что не утомился от путешествия? Может быть, хочешь отдохнуть до обеда? Скоро начнут собираться все соседские семьи.

– Ничуть не устал, но не возражал бы, чтобы помыться и переодеться. Чарли, бродяга! – Он весело похлопал брата по спине. – Пойдем со мной, введи меня в круг последних новостей в округе.

В спальне братья сжали друг другу плечи, а затем в едином порыве крепко обнялись.

– Скажи правду об Ионе.

– Правда, что влюбился в дочь рыбака, но признаюсь, еще на пути через Атлантический океан я пообещал освободить его, как только он захочет этого. По собственной воле Иона оставался со мной еще в течение двух лет, чтобы усвоить то, что изучалось в Оксфорде. – Он улыбнулся Чарли. – Я экзаменовал его по всем предметам, которые изучал сам, неудивительно, что его знания иногда оказывались лучше моих.

– Не могу представить Иону рыбаком.

– А он и не рыбак. – Робби улыбнулся еще шире. – Я выплатил ему жалование за год, прекрасно обеспечив его таким образом. У него собственная школа для юных джентльменов.

Чарли громко расхохотался, давая этим высокую оценку поведению брата.

– Звучит так, братишка, что не только Оксфорд дал тебе образование в Англии – складывается такое впечатление, что ты сам приложил руки к своему воспитанию, Роберт Брюс.

– Было достаточно времени, чтобы наверстать упущенное, Чарльз Стюарт.

– Уж родители посуетятся вокруг тебя, пытаясь завернуть снова в пеленки.

– Нет, мальчик Чарли. Никогда. Мне почти двадцать один год, и я уже почувствовал прекрасный вкус свободы – не собираюсь позволить никому лишить меня этого.

Он заметил проскользнувшую по лицу брата тень.

– Знаю, что тебе досталось, Чарли. С моей стороны это был чистейшей воды эгоизм оставаться вдали так долго, но нужно было стать мужчиной, найти свою дорогу в жизни, прежде чем снова вернуться домой. Теперь, когда этого добился, настала твоя очередь.

– Нет надежды. Я довольно часто просил отца отпустить меня в Оксфорд тоже. Ответ был всегда одинаков – нет.

– Конечно, он говорил «нет» в ответ на твою грубую тактику. Проследи за моим деликатным подходом…

– Как твой желудок?

– … за деликатным подходом – не будь таким вульгарным! – посмотри на мастера-стратега за работой. Хочу побыть с тобой по меньшей мере несколько недель, но гарантирую, что ты будешь в Англии к тому времени, когда зацветут розы в садах Глен-Оукса.

Робби немножко ошибся в своем прогнозе. Было раннее лето, когда младший брат отправился в Англию.

Чарли не знал подробностей, но догадывался о той работе, которую пришлось проделать, чтобы добиться разрешения отца. Придя однажды домой неожиданно, он услышал спор, имевший к этому самое прямое отношение.

– Я забочусь об уважении Чарли ко мне, – говорил Робби громким сердитым голосом. – Невозможно поддерживать братские отношения между нами, если его из-за меня лишают возможности получить образование. – Дальше последовал недовольный монолог Джеймса Дугласа, из которого можно было различить только отдельные слова: «здоровье… возможности… рецидив… будущее… Глен-Оукс… ответственность…» – Черт возьми, па! – Рычание Робби сопровождалось звуком, похожим на удар кулака по мебели. – Я здоров как бык, и пора мне самому ознакомиться с поместьем и принять ответственность за Глен-Оукс на себя. Готов к этому и хочу этого, но если бы даже все было не так, не желаю, чтобы Чарли провел в моей тени всю жизнь. Он, кроме всего прочего, твой сын, а не управляющий.

Чарли тихонько вышел за дверь. «Вот как обстоят дела, – подумал он с покорным смирением, – я нужен только как управляющий, а не как сын».

Распоряжение, сделанное недовольным голосом в тот же самый вечер, что ему пора отправиться в Оксфорд тоже, ошеломило. Захваченный своими делами, он не обратил внимания на более волнующие события, происходящие в стране.

Получилось так, что два события совпали по времени: его соотечественники, собравшись на конгресс американских колоний в Филадельфии, выработали и приняли документ, который позже назвали «Декларацией независимости», а Чарльз Стюарт Гленденнинг отправился на корабле в Англию.

– Какое-то время можно валять дурака, – наставлял его при расставании Роберт Брюс. – Для молодого человека, впервые предоставленного самому себе, – он примирительно пожал плечами, – это неизбежно.

– Знаешь по собственному опыту, старший брат?

– Да, младший, по собственному, – ответил Робби, нисколько не смутившись. – Все, что советую, – это свести валяние дурака к минимуму и не растрачивать понапрасну приобретенный опыт.

– Да, да, сэр. – Чарли снял перед ним шляпу, изображая уважение. Затем братья обменялись крепкими рукопожатиями и еще более краткими прощальными пожеланиями.

 

ГЛАВА 41

Грусть расставания с Робби прошла быстро – в конце концов, они ведь до последнего времени в течение четырех лет жили раздельно. Тоска по Глен-Оуксу длилась дольше, но никоим образом не уменьшила удовольствия Чарли от того, что он приобрел сейчас.

Вкусив свободы впервые в жизни, юноша жадно вдыхал ее вместе с резким морским воздухом, решительно настроившись извлечь как можно больше удовольствия в предстоящие годы, начиная с первого же дня.

За несколько дней он изучил каждый уголок на корабле независимо от того, разрешалось или нет пассажирам проникать туда. Каждое утро, отмеривая милю за милей по палубе, Чарли перезнакомился со всеми другими пассажирами и только иногда садился почитать.

На борту оказались две хорошенькие девушки, две сестры, белокурые красавицы, почти неотличимые друг от друга, а Чарли был не из тех, кто пропускал хоть одну юбку.

В течение недели они весело флиртовали с Чарли, с добродушным юмором соревнуясь за право на его внимание, потому что он считался самым красивым молодым человеком на корабле. Но затем он шокировал их обеих – и не только их, но и всех этих господ на борту – дружбой с людьми более низкого происхождения, после чего сестры стали проходить мимо, задрав свои носики вверх и переключив внимание на мистера Хьюго Прентисса, человека под тридцать и немного туповатого, но, по слухам, кузена лорда.

У Чарли и в мыслях не было шокировать или отчуждать друзей из числа пассажиров, просто на корабле приходилось так много читать и гулять, есть и флиртовать, что невозможно было выдерживать все это каждый день, не испытывая невыразимой скуки. Когда он оказался сыт по горло всеми этими четырьмя занятиями, то не придумал ничего лучшего, как, сняв свое прекрасное пальто из тонкого черного сукна, закатать рукава рубашки и начать помогать простым матросам делать их работу.

Сначала они отнеслись к нему угрюмо и пренебрежительно, однако Чарли вкладывал всю свою энергию в работу с такой силой, что многие из них не верили в возможность этого. Чарли небрежно пожимал плечами, видя волдыри на руках, смеялся над испачканными бриджами, а завершив неделю тяжелого труда, забрался на корабельное парусное устройство и снял кота, принадлежащего коку. В довершении ко всему поделился со всеми ромом и фруктами, и признание матросов, так же как и отвращение господ на борту, было завоевано полностью.

Он прибыл в Оксфорд в сентябре и сразу же, как и предсказывал Робби, начал валять дурака, хотя и намеревался доказать, что Робби ошибался, но оказалось слишком много соблазнов, способных сбить с пути прилежного молодого человека: игра в карты и кости, выпивки, множество прекрасных друзей, с которыми можно было кутить ночи напролет; женщин было также слишком много, и трудно было уделять внимание какой-нибудь одной из них. Однажды утром Чарли проснулся с тошнотой во рту, раскалывающейся головой и неприятной мыслью: прошел почти год, как он в Англии, растрачена большая часть денег и не приобретено взамен почти никаких знаний.

Когда закончился семестр, он решил поехать в Корнуолл, чтобы повидаться с Ионой, или, как тот сам себя называл, Ионой Освобожденным, ставшим теперь правильным и степенным семьянином, директором частной подготовительной школы для юных джентльменов, намеревавшихся получить высшее образование, и отцом другого очень юного джентльмена, который как раз учился ходить.

– Итак, ты все это время валял дурака? – спросил Иона кающегося Чарли, когда они на второй вечер после его приезда прогуливались вдоль берега. – Перестань казнить себя, Чарли, с этим покончено. Пусть все останется в прошлом. Возвращайся в Оксфорд и начни все сначала.

– Не готов к этому, – признался Чарли. – В следующем семестре будут те же самые друзья, у меня полдюжины приглашений на лето от них. Мои намерения правильные, но боюсь не устоять перед искушением.

– Тогда обдумай следующее, – предложил Иона. – Оставайся у нас на год, стань школьным учителем – мне нужен учитель по классическим языкам. Подпиши контракт со мной, Чарли. – Он усмехнулся. – Я заставлю тебя работать так, что на беспутный образ жизни не останется времени.

– Ты действительно предлагаешь это?

– Да.

– Договорились!

Они пожали друг другу руки со смешанным чувством удовольствия и веселья, выражаемого громкими криками, по поводу чего Джеймс Дуглас Гленденнинг, не колеблясь, заявил бы, что мир перевернулся кверху ногами.

Итак, Чарли провел весь следующий год в Корнуолле, имея, однако, немного больше времени для распутной жизни, чем обещал Иона. Как отказаться от девушек, таких хорошеньких, таких флиртующих, таких мягкосердечных и так заботящихся о франтоватых американских мужчинах? Каким-то образом Чарли удавалось удовлетворять их всех, некоторых даже любить, и расставаться со всеми без сожаления.

В сентябре 1778 года он окончательно вернулся в Оксфорд, и на этот раз полностью использовал благоприятные возможности. Если и позволял себе поблажки, то это были все те же женщины. Чарли не понимал, почему они липли к нему: обладая только хорошей фигурой, он полностью отдавал себе отчет, что не был красив со своими огненными, взъерошенными волосами, которые никогда не пудрил, и резко выраженными чертами лица, включая ястребиный нос.

Тем не менее женщины любили его, хотя знали, что в конце концов будут покинуты. Он как будто играл с ними – кто кого? – и действительно, немалое число женщин бросили и его, но Чарли только пожимал плечами и переходил к следующим. Или на время возвращался исключительно к занятиям.

Чарли пользовался популярностью у товарищей по учебе, особенно в политических либеральных группах, члены которых были молодыми титулованными джентльменами, открыто объявлявшими себя либералами, ставшими на американскую сторону. Потратив первый год на кутежи, а второй проработав школьным учителем, он мало внимания уделял борьбе, происходящей в его собственной стране. Сейчас, пристыженный тем, что какая-то капризная группа британских господ и аристократии знает об этом больше его, Чарли стал по крохам собирать информацию о борьбе Америки за свободу.

Напряженный месяц изучения этого вопроса поверг его в легкий трепет: все сведения, почерпнутые им из газет, сконцентрировались в одной совершенно очевидной истине: «Боже мой, Америка, как и я, хочет свободы!»

Чарли сразу же стал еще большим либералом, чем те, кто еще недавно пытался обратить его в свою веру: посещал университетские собрания и восторженно аплодировал всем речам, славящим Америку; начал произносить речи сам, которые сначала принимались тепло, затем начали надоедать, а через некоторое время и раздражать слушателей.

Возможно, американская борьба и справедлива – ни один либерал в Англии не оспаривает этого, – но какого черта, если все уже сказано и сделано, этот парень Гленденнинг, очередной неотесанный провинциал из Америки, так грубовато высказывается о дорогой старушке Англии!

Весной 1779 года, едва начав свое выступление на университетском митинге, он был прерван репликой из зала, брошенной одним из студентов, пришедшим не столько слушать, сколько побазарить.

– Если ты настолько заинтересован в американской свободе, то почему все время говоришь о ней здесь, в Англии, а не участвуешь в борьбе колоний?

Чарли посмотрел вниз на парня, который хотел подколоть его, затем громко и весело рассмеялся.

– Давайте крикнем «ура!» джентльмену в шестом ряду, – обратился он к публике. – Безусловно, он прав. Я должен быть в Америке, а не здесь, и к концу семестра буду там – в американской армии. Надеюсь, джентльмены, – он вежливо поклонился, – никогда не столкнусь в сражении ни с одним из ваших родственников.

Чарли сошел с трибуны под свист и улюлюканье, среди которых раздавались одобрительные возгласы, а местами и смех. Но слухи о его возмутительном поступке прокатились по всему Оксфорду, к ним добавились и другие случаи его скандального поведения. Чарли стали понятны мотивы поведения Сесилии, миловидной незамужней дочери преподобного Мортимера Хэлси, выбравшей его для того, чтобы назвать отцом ребенка, которого носила.

Не было никакой уверенности, что девушка права, потому что Сесилия просто дразнила его; она знала это, и он тоже. Она приглашала его, возбуждала, но никогда не отдавалась. Чарли не обижался, получая прямой отказ, но терпеть не мог, когда его водили за нос, поэтому быстро оставил Сесилию Хэлси.

Почему она назвала его? На этот вопрос Чарли мог легко ответить: его нынешняя репутация давала благоприятную возможность для обвинения. Почему не назвала настоящего виновника? Вполне возможно, его уже давно нет здесь или он оказался совершенно неподходящей кандидатурой.

– Молодой человек! – кричал преподобный Хэлси, все еще не пришедший в себя от известия о грехе, совершенном его хорошо воспитанной дочерью, и возмущенный развращенностью этого упрямого молодого человека из Америки. – Не очень хочется делать такой неприятный шаг, но я обращусь к закону, если вы откажетесь жениться на Сесилии. Моя бедная несчастная дочь никогда бы не отдала вам своего целомудрия, если бы не поверила вашим обещаниям жениться.

– Не было никаких обещаний! – отрезал Чарли. – Как и никаких интимных отношений. Если бы были, я бы использовал предохраняющие средства. Заявляю, что не женюсь на ней.

Сесилия заплакала еще громче, так что преподобному Хэлси пришлось повысить голос, чтобы быть услышанным.

– Пойду к декану вашего университета, раз вы даже не делаете вид, что джентльмен. И вам еще придется услышать о вашей позорной аморальности. Пошли, Сесилия.

В эту ночь Чарли долго и трудно размышлял, зная, что скоро все власти обрушатся на него – декан, члены университетского совета, преподаватели, а затем, возможно, и ректор. А в конце всего этого, если верить преподобному Хэлси, он испытает на себе силу закона.

– Бог мой! – внезапно воскликнул Чарли. – Зачем мне ждать конца семестра, чтобы отправиться домой и присоединиться к борьбе? Это нужно сделать сейчас или никогда.

Вскочив со стула, он вытащил из-под кровати две большие дорожные сумки и начал складывать туда все, что было ценного из одежды и личных вещей. Закончив упаковываться, оставил только то, что не представляло никакой ценности.

Природная проницательность предупредила, что если будет организована погоня, она направится прямо в Лондон, где есть порт и корабли, поэтому в Лондон ехать нельзя. Решение пришло просто и легко: Иона, Корнуолл и безопасность.

Спустя месяц, когда Чарли уезжал из Корнуолла, предприимчивая жена Ионы снабдила его припудренным париком, под которым можно было спрятать его красные волосы, и рыбачьей лодкой, чтобы добраться до Плимута, где можно было сесть на корабль, отплывающий в Америку.

Через два дня пути он выбросил парик в серые воды Атлантики, сбросил пальто из сукна, закатал рукава рубашки и спросил удивленного матроса, счищавшего ржавчину с крышки люка:

– Помочь тебе?

Он прибыл в нью-йоркскую гавань в первую неделю декабря и пробыл там два дня. Затолкав свое имущество в меньшую из дорожных сумок, избавился от другой и лишних вещей. В последний вечер пребывания в Нью-Йорке нашел время написать коротенькое письмо Робби.

«Ты, наверно, удивишься, что я снова в Америке. Мне пришлось довольно поспешно покинуть Англию, частично из-за разгневанного отца одной леди, преследующей меня, но больше из-за решения вступить в армию. Спешу добавить, не в ту, которая сейчас оккупировала этот город. Если информации, которую получал, можно доверять, войска Вашингтона расположились на зиму в Нью-Джерси в месте, называемом Морристаун. Возможно, сумею вступить там в полк».