Мэтт вел себя так, как будто ничего не произошло, ничего не изменилось. Сознание Джаффи разделилось на две части. Муж и их совместная жизнь находились по одну сторону, а Мэтт, которого она любила и который к этому времени предложил ей очередную блестящую идею, заключавшуюся в том, что Джаффи должна сыграть роль в одной из телевизионных драм, — по другую.

Конечно, она умолчала о том, что продала душу дьяволу, чтобы поддержать неудачный спектакль и своего любовника, которому было наплевать на нее, лишь бы спасти постановку. Она не стала вдаваться в подробности.

Сидя в кафе, они обсуждали предложение Мэтта.

— Это внушает надежду, но немного пугает меня.

— Не надо бояться. — Он оперся подбородком на руку и посмотрел на нее. — Ты не просто актриса с хорошим личиком. Ты неподражаемая Джаффи Кейн. И способна делать все.

— Может быть, Мэтт, если мы найдем подходящую вещь, если ты заключишь договор и я справлюсь с ролью, я смогу вернуться на Бродвей?

— Думаю, да.

— Хорошо, если сможем договориться, я возьмусь за это дело.

— Прекрасно. Я попытаюсь разузнать подробности и поговорить кое с кем. Нас ждет успех, Джаффи.

Перед тем как покинуть ресторан, Джаффи спросила:

— Мэтт, Пэтси получше?

Он пожал плечами:

— Не знаю. Иногда кажется, что немного лучше, но в другие моменты я чувствую, что обманываю себя. Прошло только три месяца. Сантьяго сказал, что требуется не менее шести. В любом случае мы постараемся пройти еще один курс инъекций после Рождества.

Больше не о чем было говорить, и Джаффи молчала, но то, о чем она думала, было написано у нее на лице.

— Терять нечего, — сказал Мэтт. — Я должен попытаться. А как у тебя дела, Джаффи? Ты не собираешься в Мексику для дальнейшего лечения нервов?

На мгновение ей показалось, что он спрашивает, не хочет ли она встретиться с ним в клинике. Но только показалось.

— Нет. Я больше не поеду туда.

Это было действительно так. Финки Аронсон заявил: «Я не жадный человек, мисс Кейн. Все прошло благополучно, и нет необходимости снова рисковать».

Поэтому ей не надо было ехать в Мексику и привозить сувениры. Слава Богу, Пол пережил кризис и снова был на коне. Он приобрел роскошные помещения под офисы на Мэдисон-авеню и на Сорок седьмой улице, создал корпорацию под названием «Предприятия Пола Дьюмонта» и завел штат из шести человек.

— Все это благодаря тебе, — часто повторял Пол. — Если бы ты не была такой храброй, я никогда не добился бы этого.

Джаффи не считала себя храброй. Ей становилось нехорошо каждый раз, когда она думала о том, что сделала. Но при этом напоминала себе, почему пошла на это, и что у нее не было выбора, и что если бы она не поехала в Мексику, то, очевидно, никогда не узнала бы о судьбе Мэтта и о его любви.

Иногда Джаффи приходилось притворяться. Она невольно думала о Мэтте, докторе Сантьяго или о Финки Аронсоне, и тогда возбуждение пропадало и жар сменялся льдом воспоминаний. Но меньше всего ей хотелось обсуждать эти проблемы с Полом. Она ведь была хорошей актрисой.

Но может быть, и не очень хорошей, особенно в те моменты, когда не контролировала себя, как заметил Мэтт.

— Джаффи, — сказал Пол однажды ночью. — Ты где?

Последние несколько минут ты куда-то исчезла.

— Нет, я здесь, с тобой, Пол.

— Здесь и не здесь.

— Тебе кажется. Смотри, я докажу, что я здесь. Вот так и так. — Она скользнула языком вниз по его груди и животу, пока не дошла до развилки ног, затем взяла в рот его плоть и заставила в экстазе забыть обо всех вопросах.

Наконец они насытились и утомились. Джаффи, обессиленная, начала засыпать, но Пол шепотом позвал ее:

— Джаффи. Подожди спать. У меня есть идея.

— Больше никаких идей, любовь моя. Не сегодня.

— Это не то, о чем ты думаешь. Джаффи, давай заведем ребенка. — Она не ответила. — Джаффи, ты слышишь меня?

— Слышу.

— И что ты думаешь?

Она повернулась и попыталась разглядеть его в темноте. Она могла различить только его контуры под ужасно дорогим, стеганным вручную, желтым одеялом, про которое Билли Болдвин сказал, что оно «великолепно и стоит того».

— Пол, я не готова к этому. Может быть, когда-нибудь, но не сейчас.

— Хорошо, подождем. Но не слишком долго. — Пол хихикнул и похлопал ее по животу. — Сказать по правде, мадам, я хочу трахнуть тебя еще раз.

Джаффи тоже засмеялась:

— Хорошо, но только без глупостей. Обещай. Никаких трюков. Единственный шанс, когда она могла влипнуть, был в ту первую ночь в проекционной комнате его кинотеатра. Впоследствии они были очень осторожны и пользовались сразу двумя способами, чтобы Джаффи не забеременела. Его и ее, как Пол называл их. — Не проткни мой колпачок и не забудь про свою резинку. Обещай мне, Пол.

— Обещаю. Мы вместе решим, когда будет надо. Я понимаю, Джаффи. Ты можешь доверять мне. Я не хочу опережать события.

— Я доверяю тебе. Иначе не вышла бы замуж.

* * *

Карен Райс тоже думала о доверии в рождественские праздники 1954 года. Она доверяла Бернарду. Он часто оказывался прав относительно многих вещей. Она имела степень доктора психологии, и дела ее процветали. У них были отдельные квартиры в Брайтоне и маленький домик в глуши штата Мэн, куда они приезжали вдвоем почти каждый уик-энд и жили там как давно женатая пара. «Давно» — вполне подходящее слово.

В последние месяцы она не раз намекала, что им следует прийти к какому-то соглашению и пожениться.

— Нет, — говорил Бернард, — я слишком стар для тебя, Карен. Мне уже пятьдесят семь. Я не могу менять свой образ жизни. Кроме того, ты можешь однажды встретить молодого человека, и тебе понадобится свобода.

— Я не хочу! Дорогой, как ты можешь говорить такие вещи? Ты же знаешь, как я люблю тебя.

— Я знаю. Я знаю также, что приближаюсь к концу жизни, а ты только в начале пути.

Карен ужасно не нравилось слушать такие веши, и она всегда старалась изменить предмет разговора. Но даже когда они не говорили на эту тему, Карен думала об этом. Она не допускала мысли, что он может быть прав, и искала способ убедить Бернарда, что хочет всегда быть с ним. Карен не являлась легкомысленным капризным ребенком, она была зрелой разумной женщиной.

Ее попытка доказать это началась три года назад, в 1951 году, после поездки в Лас-Вегас. Когда земля разверзлась и Карен заглянула в бездну, зияющую у ее ног.

Эйфория от уик-энда в отеле «Фламинго» длилась пять дней. Затем она впала в депрессию. Ей потребовалось несколько недель, чтобы осознать, отчего она чувствует себя такой несчастной и чего хочет. Наконец она поняла это в один из августовских дней, когда сидела в кафе поблизости от университетского городка и взглянула на музыкальный автомат с рядами кнопок, мигающих огней и кричащими рисунками. Ее обуревало желание вернуться к игральному автомату в Лас-Вегасе.

Ей хотелось сесть за него, опускать в щель бесконечное количество десятицентовых монет и дергать рычаг. Хотелось слышать его гудение, ощущать его близость, испытывать сильное волнение, наблюдая за вращением символов, и ждать, когда можно увидеть, выиграла она или проиграла. Она ужасно хотела испытать все это и, будучи лишенной такой возможности, стала нервозной, раздражительной и подавленной.

Карен не имела желания искать букмекеров и делать ставки на лошадей или на номера и даже ходить на ипподром. Больше всего она жаждала снова оказаться в казино в Лас-Вегасе, наблюдая за вращающимися вишнями, лимонами и апельсинами, которые сулили мгновенный успех или мгновенную неудачу и тут же давали возможность снова сыграть.

Литература по маниакальному влечению к азартным играм была не очень обширной, и Карен прочитала все, что существовало. Она без труда узнавала себя в прототипах, описанных в научных томах. Боже! Как это случилось со мной? Какие гены управляют моей психикой?

Чем занимались Лия и Джейк? Она иссушила свои мозги, но так и не могла найти объяснения. Так или иначе Карен знала правду и решила не поддаваться мании, дремлющей в ее подсознании.

— Что-то не в порядке, Карен? — часто спрашивал Бернард в этот мучительный период. — В чем дело? Это из-за меня? Я сделал что-нибудь не так? Ты чувствуешь себя несчастной?

— Нет, конечно, нет. Это не имеет к тебе никакого отношения. Просто я волнуюсь из-за диссертации.

Он принял эту отговорку, поскольку она была логичной. Карен уцепилась за нее и продолжала бороться со своим тайным недугом. Несколько раз ей хотелось довериться Бернарду. Прежде всего он был психологом и, кроме того, любил ее. Но она ничего не сказала ему.

Это было все равно что признаться в болезни проказой.

Он бы все понял, пожалел ее и помог, но в душе испытывал бы отвращение так же, как она к себе самой.

Карен попыталась использовать метод отвлечения — внушала себе, что ужасно ненавидит азартные игры, что они для дегенератов и ведут к саморазрушению. Она сформировала подробное отвратительное представление о самой себе: с отвислыми грязными губами, возможно, беззубая, живущая в лачуге в Лас-Вегасе, где днем она выпрашивает на улицах деньги, а вечером проигрывает их. Возможно, это была слишком мрачная картина, но она действовала.

Постепенно Карен связала свою страсть с этим мерзким образом, и, отталкивая от себя мнимую Карен, она таким образом избавлялась от влечения к азартным играм. Ей казалось, что она победила, но в начале 1952 года отклонили ее диссертацию. Ее охватило страшное разочарование, и она снова стала думать о том, чтобы сбежать в Лас-Вегас и играть там с автоматом, пока не отвалятся руки.

Удержали ее тогда фотокарточки. Она сидела у Бернарда за его столом, дожидаясь, когда он придет, и увидела уголок конверта, который выглядывал из-под тетради. Это был конверт, в котором фотостудии возвращают проявленные фотографии, а если так, не являлся чем-то личным. Карен поддалась искушению и заглянула внутрь.

В конверте находились старые черно-белые снимки конца тридцатых годов, как она решила, а может быть, начала сороковых. На них был запечатлен Бернард и женщина, которая, вероятно, являлась его женой. На снимках она выглядела очень энергичной. Карен всегда представляла Бесс умудренной опытом дамой, типа Дженнифер Джонс. Однако у женщины, стоящей рядом с Бернардом на тротуаре перед этим самым домом, была прическа в виде пучка, который никак нельзя было назвать шиньоном, а ее одежда вовсе не походила на черное короткое элегантное платье, украшенное жемчугом.

— Р. X. Стирнс, — произнесла Карен вслух в пустой комнате. — Она, должно быть, купила это у Стирнса. — Это был магазин, где делали покупки богатые бостонские леди, которые заботились в большей степени о качестве товара, чем о стиле. На одном снимке Бернард и Бесс стояли под деревом неизвестно где. Здесь она была изображена во весь рост, на ней были полуботинки с прямыми невысокими каблуками.

Так вот какой тип женщин привлекал Бернарда. Дама интеллигентного вида, а не такая, как Карен после неудачи с докторской диссертацией. Не смазливая девчонка, которая всегда выбирает туфли с самыми высокими каблуками, яркие цвета и тугие пояса, чтобы подчеркнуть тонкость своей талии. И уж, конечно, не та, что имеет неистребимую склонность к игральным автоматам в Лас-Вегасе. После этого Карен приложила все усилия, чтобы изменить свою внешность.

— Бернард, тебе нравится этот костюм? — Он был темно-коричневого цвета, приобретен у Стирнса и выглядел почти так же, как тот, что был на Бесс на одной из фотографий. Карен вынуждена была ужать свой повседневный бюджет, чтобы купить этот костюм на свои скромные сбережения. Она работала неполное рабочее время, с тех пор как ушла из колледжа Симмонса, чтобы иметь возможность заниматься диссертацией. Шерстяные костюмы были гораздо дороже хлопчатобумажных платьев, которые она обычно выбирала на весну. Покупка коричневого костюма означала, что теперь ей придется ужиматься все лето. Так он нравится тебе? Мне кажется, он очень элегантный.

— Да… конечно, Карен. Он делает тебя гораздо солидней.

— И интеллигентней, — согласилась она. — Теперь я буду следить за своей внешностью, так что к следующему маю, когда предстану перед ученым советом с новой диссертацией, мой внешний вид будет соответствовать доктору Карен Райс. Не считай меня безнадежной, Бернард, ты еще будешь гордиться мной.

Он поцеловал ее, приласкал и сказал, что уже гордится ею. Однако только весной 1953 года, когда Карен действительно была удостоена ученой степени доктора психологии, она впервые почувствовала абсолютную уверенность в нем.

Вскоре после этого она получила должность преподавателя в Северо-Восточном департаменте, помощника главы администрации в Расчетной палате Вест-Энда, где она работала, еще будучи студенткой второго курса, и консультанта по тестированию в отделении неврологии при больнице Питера Бента Бригема. Карен была очень довольна тем, что сумела устроить свою жизнь, получив работу в трех местах. Она надеялась, что применение методов психологии в трех различных аспектах принесет ей успех.

Бернард согласился и поздравил ее. Тем временем он углубился в написание новой книги, и потому тот факт, что они редко занимались любовью, можно было объяснить их постоянной занятостью.

Тот день, когда Карен защитила диссертацию, стал также днем, когда она перестала навязчиво думать об игральных автоматах. Теперь она уже не просыпалась в холодном поту, оттого что ей приснился Лас-Вегас. Карен внушала себе, какой счастливой, полноценной женщиной она стала. Несколько месяцев спустя, чувствуя смутный и непонятный дискомфорт, она решила, что для полноты счастья она должна стать миссис Бернард Райс де-юре, так же как и де-факто.

Она ощутила невысказанную тоску в начале 1954 года.

Она уже достаточно долго была тайной любовницей Бернарда, и ей хотелось, чтобы весь мир узнал, что маленькая Карен Райс наконец навсегда выбралась из тесной квартиры Лии и Джейка и никогда не вернется назад.

Как бы в осуществление ее мечты Бернард купил маленький домик в штате Мэн. Там, наслаждаясь идиллией сельского гнездышка, которое он приобрел в тридцати милях к северо-западу от Биддефорда, она начала открыто вести дело к обручальному кольцу. Но именно там Бернард начал говорить, что слишком стар, намекая при этом, что их отношения могут измениться, что она может найти кого-нибудь более подходящего по возрасту и оставить его.

— Я никогда не покину тебя, Бернард, — неоднократно уверяла его Карен, когда они прогуливались среди сосен. — Никогда. Я люблю тебя и всегда буду любить.

В 1954 году они отправились в Мэн на рождественские каникулы, чтобы провести целую неделю только вдвоем среди лесов. Лежал снег до четырех футов глубиной, не работал телефон, но им было тепло и уютно. В доме не было электричества, и они пользовались свечками, готовили на газу, а обогревались дровяной печкой. Дров было заготовлено достаточно, чтобы топить целых три зимы, даже в Мэне.

— Как здесь хорошо, — сказала Карен, вытянув ноги к огню. — Просто прекрасно!

— Да, я тоже так считаю. Карен, тебе не будет удобнее в брюках?

На ней были шерстяная юбка, два свитера и толстые фильдеперсовые чулки с полуботинками.

— Я никогда не носила брюки, Бернард. Они выглядят несолидно.

— Ты привыкнешь к ним.

— Если бы я была помоложе.

— Я думал, что в этом укромном местечке мы могли бы не думать об остальном мире, как это было, когда я впервые узнал тебя, по-настоящему узнал.

— Я вся твоя, Бернард, дорогой. Ты раскрыл во мне истинную женщину, женщину, какой я хотела быть.

— Это большая ответственность, — сказал он тихо.

— Для тебя, мой дорогой, не очень. — Она чмокнула его в лоб, направляясь в кухню. — Уже почти полночь. Я приготовлю сидр со специями. Мы должны выпить за новый, 1955 год.

* * *

— С Новым годом! — кричали все. Золотые и серебряные ленты плясали в потоках воздуха, создаваемых движением толпы. Сверху спускались воздушные шары и конфетти. Оркестр грянул «Доброе старое время».

Новый год Джаффи и Пол встречали в ресторане «Эль Морокко». Здесь не было телевизора, и они наблюдали за шарами, падающими на Таймс-сквер. «Эль Морокко» с его вызывающим пестрым оформлением и дамами в горностае и жемчугах соответствовал настроению Пола.

Он предложил Джаффи тост с бокалом «Пол Роджера» урожая 1947 года. Каждая из четырех бутылок, которые выпила их компания, была записана на его счет, ценой около пятидесяти долларов за штуку, но Пола это не волновало.

— С Новым годом, дорогая!

— С Новым годом. — Джаффи смахнула кусочек красного конфетти с лацкана его черного вечернего пиджака и наклонилась вперед для поцелуя.

Крики весельчаков вокруг них постепенно затихли, так что они могли слушать музыку и разговаривать.

— Мне очень жаль прощаться с 1954 годом, — сказал Пол. — Это был очень хороший год.

— У меня он вызывает смешанные чувства, — сказала Джаффи. Она могла быть откровенной, поскольку еще две пары, друзья Пола, танцевали на крошечной площадке, так что на несколько минут они остались одни.

— В этом году мы поженились, — сказал Пол.

— Да, но в этом году умерла Пиаф.

— И ты вынуждена была ездить на юг. Это моя вина. — Он выглядел мрачным. — Джаффи, ты когда-нибудь простишь меня за это?

Должно быть, на него подействовало шампанское, потому что раньше Пол никогда не высказывал личной вины за этот эпизод.

— Нечего прощать, — сказала она. — Это не наша вина. Так уж случилось. Мы оба были повязаны.

— И ты выручила нас. — Он снова поцеловал ее. — Я обожаю тебя, дорогая. Знаешь, что ты самая красивая женщина в этом зале? Изумруды очень идут тебе. — Он подарил ей на Рождество изумрудные серьги. В этот вечер она надела их в сочетании с черным платьем без бретелек и с шиншилловым палантином — другим рождественским подарком Пола.

Джаффи прикоснулась к серьгам:

— Они подошли бы любой женщине! Они так красивы, что я боюсь носить их.

— Не бойся. Они застрахованы. Я хочу, чтобы ты надевала их каждый день. К завтраку.

— Хорошо, как только мы купим золотые тарелки.

— Ты хочешь? — произнес Пол вполне серьезно. — Они будут у тебя. Я завтра закажу.

Джаффи рассмеялась:

— Нет, Пол. Я не хочу золотые тарелки. Мне кажется, ты немного пьян.

— Нет, я совершенно трезв и хочу, чтобы ты имела все, что твоей душе угодно, о чем ты только подумаешь.

Чего ты хочешь, Джаффи? Скажи.

— Чтобы мы были счастливы вместе, — тихо сказала она.

— А ты не хочешь спросить, чего я желаю?

— Да, хочу. Так чего ты желаешь?

— Сына, — сказал он. — Я хочу сына. Или дочку, если так получится. Я хочу ребенка, дорогая. Нашего ребенка.

— Пол, мы уже говорили об этом. Нет, пока…

— Пока твоя карьера не войдет в колею, — напомнил он. — Да, знаю. А что говорит Мэтт? Он подыскал для тебя телевизионный спектакль?

— Нет еще. Он договаривается, но ты знаешь, как бывает в праздники. Никого нет на месте, а если и есть, то никто не подходит к телефону.

Одна из пар снова присоединилась к ним, и Дьюмонты перестали обсуждать изумруды, детей и тайные желания каждого. К тому же Джаффи не собиралась раскрывать свое истинное тайное желание. Она даже не позволяла себе думать о нем.

Четвертого января, когда Нью-Йорк снова вернулся к обычному рабочему расписанию, Джаффи позвонила Мэтту. Ничего хорошего он не мог сказать.

— Пэдди Чаевский сказал, что постарается написать пьесу для тебя. Он давний поклонник твоего таланта.

Однако сейчас всю его творческую энергию отнимает Голливуд, для которого он создает киноверсию «Марти». До Серлинга и Видала мне не удается добраться.

Пожалуйста, наберись терпения.

— Хорошо. — Джаффи глубоко вздохнула. — Как Пэтси? Есть какой-нибудь прогресс?

— Нет. Она чувствует себя ужасно плохо сейчас. Мне кажется, у нее аллергия к новому лекарству. У нее… — Он с трудом проглотил застрявший в горле ком — она прекрасно слышала это на другом конце линии. — У нее начали выпадать волосы. Мне сказали, что они снова вырастут, но Боже, это ужасно. Единственное утешение, если можно так сказать, она не понимает, что происходит.

— Конечно, это утешение, — сказала Джаффи. — Не сомневайся, Мэтт. Ее не беспокоят ни лекарства, ни волосы, ни что-либо другое. Ты содержишь ее в удобстве, заботишься о ней, и это замечательно. Это все, что ей нужно.

Однако это было не все, в чем нуждалась Джаффи.

Повесив трубку, она надела пальто и отправилась н; длительную прогулку. Прогулка, как она обнаружила, иногда помогала. Стоял один из тех январских дней, когда зиму в Нью-Йорке можно было назвать сносной.

Бодрящий холод со скрипучим снегом и яркое солнце в лазурном небе. Джаффи пошла на запад по Лексингтон-авеню, затем в направлении от центра до конца Девятнадцатой улицы. На углу находилась аптека Велана с киоском, где продавали газированную воду, бутерброды и прочее. Джаффи почувствовала голод, зашла в аптеку и заказала кофе с английской булочкой.

Пока она ела, в дверь вошел мальчик. Джаффи решила, что ему около шестнадцати. Он постоял в нерешительности, оглядывая аптеку, прежде чем подойти и занять место рядом с нею. В руках у него была тетрадь.

Он заказал кока-колу, затем начал что-то писать, но через каждые несколько секунд посматривал на Джаффи, когда думал, что она не замечает его. Наконец он набрался храбрости:

— Не хочу быть назойливым, но вы Джаффи Кейн, не так ли?

Джаффи улыбнулась:

— Да.

— Я понял, что это должны быть вы. Не может быть, чтобы две леди были абсолютно похожи.

— Если и существует мой двойник, я не встречала его, — сказала Джаффи. — Что ты пишешь? Домашнее задание?

— Нет. Я знаю, что выгляжу как школьник, но мне уже двадцать три. — Он покраснел. — Я стесняюсь сказать, что я пишу.

— О, если так, — смеясь, ответила Джаффи, — то я не хочу знать.

— Вы не правильно меня поняли. Я имел в виду, что у вас может сложиться обо мне неверное представление. — Он пододвинул к ней свою тетрадь. Послушайте, я знаю, здесь больше эмоций, чем мыслей, но вот я прихожу в обычную аптеку Ведана и нахожу здесь Джаффи Кейн, сидящую за стойкой, и она спрашивает, что я пишу. Разве я могу упустить такой случай?

— Не знаю. Но вы так и не сказали мне, что это.

— Это пьеса! — выпалил он. — Я драматург.

— О, понимаю. И даже опубликовали что-нибудь?

Или поставили?

— Только в колледже. Это не основная моя работа.

Джаффи сделала жест человеку за стойкой, чтобы тот налил ей еще чашку кофе:

— Как вас зовут?

— Генри Уайтмен.

— Послушайте, Генри Уайтмен, вы действительно хотите, чтобы я прочитала вашу пьесу? Возможно, это первый набросок и я буду судить по тому, что вы еще не закончили, ведь сценарий может сильно отличаться, когда вы полностью доработаете его. Кроме того, актрисы, как правило, не очень способны оценить пьесу в целом. Я могу только сказать, что устраивает или не устраивает лично меня.

— Это не первый набросок. Я работал над этим сценарием два года. Конечно, его можно улучшить. Если вы скажете, что вам не нравится, я внесу изменения. — Он сделал паузу. — Если соглашусь.

Джаффи усмехнулась:

— Вы настоящий писатель. Хорошо, если вы настаиваете, давайте посмотрим, что у вас получилось. — Она отодвинула чашку, и он придвинул к ней поближе тетрадь с отрывными листами. Джаффи склонила голову и начала читать. Почерк у него был очень аккуратным и разборчивым. Несколько минут Джаффи молчала, лишь переворачивала страницы. Наконец она подняла глаза:

— Мистер Уайтмен…

— Генри, — прервал он ее. — Пожалуйста, называйте меня Генри.

— Хорошо, Генри. У вас есть отпечатанный экземпляр этого сценария?

Он покачал головой:

— Я не печатаю на машинке и не хочу просить секретарей в офисе. Неожиданно лицо его просветлело. — Может быть, я смогу сделать это в каком-нибудь бюро и пришлю его вам через несколько дней.

— Нет, все в порядке. У вас достаточно четкий почерк. Я спросила об этом, потому что хотела бы взять сценарий домой и почитать его более внимательно. Но вы ведь не можете расстаться с единственной копией?

— Конечно, могу! Пожалуйста, возьмите его. Вернете, когда прочитаете. Или я приду к вам и заберу его. А можно послать по почте.

— Вы уверены в том, что можете доверить мне единственный экземпляр?

— Конечно. Ведь вы Джаффи Кейн.

* * *

Полтора часа спустя она позвонила Мэтту в офис, но его там не оказалось. Мисс Уилкинс обещала передать, чтобы он позвонил Джаффи, как только придет. В ожидании она ходила по квартире целый час. Наконец зазвонил телефон.

— Джаффи, это я, Мэтт. В чем дело?

— Во мне. Я в восторге.

— Почему? Что случилось?

— Мэтт, я только что прочитала изумительный сценарий. Он написан для телевидения о женщине по имени Тильда Пэтчик, которая бежит от нацистов, приезжает в Америку, становится врачом и добивается успеха в жизни. Затем ее вызывают в комиссию сената, которая преследует так называемых коммунистов, и все вокруг нее снова рушится. Это великолепная вещь, с героиней происходят удивительные события…

— Эй, подожди минуту. Чей это сценарий? Где ты его взяла?

Джаффи глубоко вздохнула:

— Надеюсь, ты сидишь, Мэтт? Ты просто не поверишь.

* * *

Пьеса «Почти как родина» с Джаффи Кейн в главной роли была показана по телевидению в среду тридцатого апреля в девять часов вечера в «Телевизионном театре Крафта». Спектакль закончился в десять. Потребовалось всего шестьдесят минут, чтобы Джаффи Кейн снова восстала из пепла.

Не было ни повторных передач, ни трансляций по радио, ни продажи за границу, ни даже записи на пленку. Видеомагнитофоны появились лишь двумя годами позже, в 1957-м. Джаффи сыграла Тильду Пэтчик всего один раз, и больше никто никогда не видел ее в этой роли. Но в этот единственный час у Джаффи было гораздо больше зрителей, чем на всех постановках «Гамлета» за триста пятьдесят лет с момента написания пьесы.

— Это не только потому, что ты была бесподобна, изумительна, — сказал Мэтт сразу после спектакля, а отчасти потому, что рассказ задел многие сердца. Вся страна чувствует свою вину, и, я полагаю, это здорово.

Разговор состоялся в полночь после передачи, в отеле «Астор» на углу Сорок четвертой улицы и Бродвея. Они беседовали под звуки «Песенки Далилы», исполняемой Гарри Джеймсом и его музыкантами.

— Джаффи, вот ты где. — Подошел Пол и взял ее за руку. — Извини, Мэтт. Я хочу познакомить Джаффи кое с кем.

Это был вечер Пола, так же как и ее. Он знал, что Джаффи ждет успех, еще во время репетиций и заказал двадцать столиков в «Асторе», а также уговорил Гарри Джеймса, хотя обычно тот выступал в «Асторе» только по воскресным вечерам.

— Тебя ожидает триумф, дорогая, и мы должны отметить это.

— А если провал? — возразила Джаффи. — Я не играла в драмах уже семь лет. Что, если я не понравилась?

— Тогда мы скажем, что у нас вечеринка по случаю дня рождения. В этом году мы передвинем твой день рождения с августа на апрель.

— Это безумие, — протестовала она.

— Не имеет значения, потому что ты не провалишься. Студия Эн-би-си делает все очень разумно. Они рекламировали этот спектакль каждый день и поднимут его рейтинг до самого верха.

Она и Пол прошли через заполненный людьми зал, где все приветствовали Джаффи, а она раскланивалась в ответ. Джаффи заметила Гарри Харкорта и его компанию и послала им воздушный поцелуй. Пару раз она пыталась остановиться и поговорить с кем-то, но Пол тянул вперед.

Человек, с которым Пол хотел познакомить ее, по всей видимости, был англичанином. Его звали Саймон Барнес. Ему было около шестидесяти лет, как решила Джаффи. Плотного телосложения, с явными мешками под глазами и редкими волосами. Про такого Мэтт мог бы сказать, что он охотник.

— Моя жена, — сказал Пол, представляя ее. — Джаффи, это человек, который помог мне начать импортировать британские фильмы. Самый крупный дистрибьютор в Лондоне.

— Очень приятно, мисс Кейн, очень приятно.

Впервые Пол не стал настаивать, чтобы ее называли миссис Дьюмонт. Джаффи одарила англичанина ярчайшей улыбкой:

— Благодарю вас за то, что вы проявили мудрость, поняв, что Пол может сделать здесь с вашим кино.

— Не могу переделать ее, — сказал Пол. — Она упорно называет это кино, а не фильмами. Но ей понравилась «Компания из Лавендер-Хилл». Не так ли, Джаффи? — Он усмехнулся и погладил ее зад через пурпурный шелк так, чтобы никто в переполненном зале не заметил этого.

— О да, — согласилась Джаффи. — Я обожала эту картину. Удивительная вещь. — При этом лицо ее оставалось абсолютно невозмутимым. Пол водил своим пальцем по расселине между ее ягодицами.

— Гиннесс был великолепен, не так ли? — спросил Барнес. — Настоящий артист, как и вы, дорогая. Вы когда-нибудь встречались с ним?

— К сожалению, нет. Он не приезжал в Нью-Йорк, а я никогда не бывала в Лондоне.

Англичанин приподнял голову и сделал жест сигарой, которую курил:

— Ну, это мы можем исправить. Вы и Пол должны приехать ко мне. Прошу быть моими гостями.

— Звучит заманчиво. — Джаффи попыталась избавиться от руки мужа, но вовсе не потому, что ей не нравилась его ласка. Она помнила тот первый вечер в проекционной в «Ля Венью», где Пол делал с ней невероятные вещи, в то время как крутилось кино, которое никто не смотрел. На какое-то мгновение она подумала, что вот-вот дойдет до оргазма, стоя здесь, на виду у нескольких сотен гостей.

— Мисс Кейн, извините меня, мисс Кейн. — Человек из обслуживающего персонала отеля дотронулся до ее плеча. — Вас к телефону. Говорят, срочно.

Отец, подумала Джаффи, следуя за мужчиной в офис рядом с гардеробной. Не дай Бог, что-то с отцом. Она разговаривала с ним днем по телефону. Он сказал, что, конечно, будет смотреть и жалеет, что не может быть с ней в этот вечер. Врач пока не разрешает ему путешествовать из-за давления и сердца.

— Небольшие шумы, это ничего. Он паникер, но я плачу ему и должен слушаться.

«Пожалуйста, Боже, не допусти, чтобы что-то случилось с отцом». Ничего не случилось, это был не Майер.

— Джаффи, это ты?

— Да, я. Карен? В чем дело? У тебя ужасный голос.

Что случилось, дорогая?

— Бернард. — Джаффи вынуждена была напрягаться, чтобы услышать, так как Карен говорила шепотом.

Слова ее звучали так, как будто она едва открывала рот. — Он бросил меня, Джаффи. Женился на другой.

— Женился?! На ком?

— Идиот. На одной из своих студенток. Она толстая маленькая восемнадцатилетняя светловолосая кукла без мозгов в голове.

— Чушь. Не могу поверить, Карен. Когда, ты говоришь, это произошло? Когда тебе стало известно?

— Он женился сегодня, и я сразу узнала об этом.

Бернард написал мне письмо.