Пистойя

Начиная со среды, 13 апреля 1939 г.

У Елены только что отошли воды. Ей было очень больно. Во время беременности она постоянно боролась со страхом, что ребенок, которого носит, окажется ребенком Цугеля. В такие моменты будущая мать была готова неистово бить себя по животу, но быстро раскаивалась. Когда она почувствовала первые толчки, то расплакалась. А теперь должна выпихнуть это невинное существо в грязную клоаку, именуемую действительностью. Елена лежала на кровати. Ей казалось, что младенец цепляется ручонками за ее внутренности и кричит, чтобы его не заставляли выходить наружу. Сестра Камилла говорила, что это родовые схватки, все женщины проходят через такое, дело идет нормально. Врач уже выехал, но, похоже, ему тут нечем заниматься.

Со временем они так сблизились, что Елена стала называть монахиню по имени.

— Камилла! Ты не понимаешь. Он не хочет рождаться. Он боится и правильно делает. Я не заслуживаю права быть матерью.

— Прекрати эти разговоры. Все оттого, что в соседней комнате не ждет трясущийся папаша. Думай о Мадонне и о том, что должен был чувствовать ее муж, зная, что ребенок не его.

Что же там такое мечется у нее в животе? Это ненормально. Может, это плод дьявола, который развлекается тем, что мучает ее и раздирает ей матку рогами?

— Мне страшно. Я чувствую, что внутри у меня демон.

— Да прекрати же ты! Думай о ребенке!

Елена закричала, и послушница, поставленная у двери, чтобы не вошел никто из посторонних, перекрестилась и побледнела. Начались потуги. Елена снова закричала. Появился доктор, толстенький человечек с маленькими, как у ребенка, руками. Он подошел к кровати и откинул одеяло. Послушница собралась выйти из комнаты.

— А вы куда? Принесите мне два таза с теплой водой и полотенце. И поскорее!

Елена почувствовала прикосновение ледяных рук.

— Сначала развлекаются, а потом мучаются, — проворчал доктор. — Слушай меня внимательно, синьорина. Ты должна думать только о дыхании и ни о чем больше. Поняла?

Елена кивнула.

Доктор снял пиджак и застыл, не зная, куда его повесить. Сестра Камилла положила пиджак на стул, стараясь не помять, потом наградила доктора такой притворной улыбкой, что тут же зашептала «Аве, Мария», замаливая свой грех, а заодно прося и о Елене. Но отвлекаться было некогда. О молитве она подумает после.

— Ножное предлежание, — сказал медик без всякого выражения.

Сестра Камилла похолодела. Она знала, о чем идет речь. Елена впала в беспамятство и ничего не поняла.

— Ага, пошел, продвигается, — сказал доктор, и голос его прозвучал холодно. — Нет, черт побери! Пуповина!

Сестра Камилла увидела между ног роженицы что-то вроде красной змеи, завившейся кольцами. Ей тут же пришли на ум слова Елены о демоне, сидящем внутри, но она сразу взяла себя в руки.

— Что случилось, доктор?

— Выпадение пуповины. Ребенок не может выйти. Наденьте перчатки и быстро дайте мне руку.

В этот момент вошла послушница с водой и полотенцем. У нее хватило сил поставить таз на пол, и она выскочила из комнаты, зажав рот ладонью.

— Теперь потихоньку тащите.

Сестра Камилла взялась за пуповину и медленно потянула. Доктор засунул руку во влагалище и старался повернуть ребенка так, чтобы он вышел животиком вниз. Вместе со следующим участком пуповины показались ножки, потом — округлость попки и наконец голова неестественной формы, похожая на айву, если смотреть на нее снизу. Лицо Елены, сведенное болью, разгладилось. Пуповину сразу же обрезали.

— Мальчик, — сказала вспотевшая, усталая, но счастливая сестра Камилла.

— Да, — отозвался доктор и положил ребенка на кровать. — Но он не дышит.

Сестра Камилла посмотрела на безжизненное тельце, распростертое на одеяле, и принялась колотить врача по голове.

— Да сделайте же что-нибудь! Ради бога, сделайте что-нибудь!

Елена услышала крики и открыла глаза. Она все еще ничего не понимала, а врач тем временем отбивался от кулаков Камиллы.

— Ладно! — крикнул он. — Попробую!

Медик взял мальчика на руки и, преодолевая отвращение к крови и жидкости, которой было покрыто тельце, попытался вдохнуть воздух ему в ротик.

— Нос! — закричала Камилла. — Нос зажмите!

Доктор зажал ребенку нос и попробовал еще раз.

— Бесполезно, — проворчал он. — Ребенок мертв.

Сестра почти вырвала мальчика из его рук и повторила искусственное дыхание. Она трижды дула ему в ротик, но новорожденный не подавал никаких признаков жизни. Камилла вдохнула еще раз, изо всех сил, и мысленно стала читать «Ангел-хранитель». Она уже собиралась положить ребенка обратно на кровать, когда он слабо дернул головкой.

— Дайте мне! — приказал доктор.

Он взял мальчика за ножки и перевернул его вниз головой, тихонько похлопывая по спинке. Ребенок закричал.

— Жив! Живой! — воскликнула сестра Камилла и от избытка чувств чмокнула врача в щеку. — Отдадим его матери.

— Но сначала вымоем. Он и нас уделал по первое число. Посмотрите-ка.

Рубашка доктора была вся в крови.

— А вы чего хотели? Снимайте! Я сразу отдам ее постирать. Это такие пустяки! И… извините меня!

— Ерунда. Не могу сказать, что такое бывает часто, но спишем это на профессиональные риски.

Ребенка вымыли, завернули в мягкое полотенце и осторожно положили на грудь Елене. Она, казалось, этого даже не заметила. Врач пощупал у нее пульс: он был частый и неровный, лицо и руки посинели. Он прикрыл ее одеялом.

— Я ничего больше не могу для нее сделать. Лучше позвать другого врача. Я занимаюсь детьми, но вид этой женщины мне очень не нравится.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что плацента очень темная, а это означает, что мать потеряла много крови. Роженица долго страдала. Скорее всего, имеют место внутренние кровотечения. Посмотрите на ее лицо.

— Но она только что родила!

— Спасибо, сестра, я это знаю, потому и говорю. Ей срочно нужен гематолог, специалист. Не теряйте времени.

Ребенка удалось приложить к груди только примерно через час. Елена крепилась изо всех сил, пока не потеряла сознание. Она была очень бледна. Сестра Камилла велела принести Елене теплого куриного бульона, который та едва пригубила.

На следующее утро приехал монастырский врач. Он высокопарно раскланялся с монахинями, которые выбежали ему навстречу и закудахтали, как квочки. Но сестра Камилла быстро увела его в комнату Елены. Он послушал ее, осмотрел белки глаз, пощупал пульс, частый и слабый, измерил температуру. Температура была высокая, несмотря на то что всю ночь и утро Елена потела. Есть ей не хотелось, она только все время просила пить.

— Как прошли роды?

— Мальчик шел ножками, и мать очень настрадалась. А потом эта штука… пуповина показалась раньше, чем ребенок. Ужасно!

— Ее надо держать под контролем. Можно приподнять одеяло, сестра?

Сестра Камилла подняла одеяло, и доктор увидел огромное пятно крови у Елены между бедер.

— Закройте ее, я видел достаточно.

Врач отошел от кровати, знаком подозвал Камиллу.

— Боюсь, что у нее внутреннее кровотечение.

— Сильное?

— Очень. Она потеряла много крови. Скорее всего, развивается еще и сепсис. Я выпишу пронтозил, новое лекарство, но не знаю, будет ли этого достаточно. Есть у вас система для капельниц? Я введу ей физраствор.

— Да, сейчас приготовлю.

У сестры Камиллы в глазах стояли слезы.

— Она выживет?

Врач покачал головой:

— Молитесь, сестра, и я помолюсь вместе с вами. Каждый своему богу, но, может, нам удастся совершить чудо.

Только теперь сестра Камилла вспомнила, что Карло Милано был евреем и вот уже несколько месяцев практиковал только частным образом, потому что из больницы его уволили.

— Хорошо, — сказала она, силясь улыбнуться. — Может, вдвоем у нас и получится. Пожалуйста, на этот раз не старайтесь уйти, не получив платы за визит.

Елена очнулась от оцепенения и словно впервые увидела ребенка, который усердно сосал молоко. Она поблагодарила Бога и вдруг поняла, что именно должна сделать, ибо почувствовала, что умирает.

— Камилла, подойди, пожалуйста.

Голос ее был слаб и тонок, как ниточка шелка. Глаза перебегали с головки ребенка на большое дерево мимозы за окном. Ветер раскачивал ветки, они стучали в стекло мягкими кистями желтых цветов.

— Надо будет их на днях подрезать, — сказала сестра.

— Слушай меня внимательно, Камилла. Дела мои плохи. Нет, пожалуйста, ничего не говори. Думаю, долго я не протяну. Поверь, единственное, что меня беспокоит, — это ребенок. Да еще ты, дурочка!.. Прошу тебя, окажи мне услугу. Я хочу попытаться кое-что предпринять. Если мне удастся, я умру спокойно.

* * *

Войска дуче и Франко только что с триумфом вошли в Мадрид. Италия оккупировала Албанию. Не прошло и пяти часов после высадки войск, а над Тираной уже развевалось трехцветное знамя с савойским гербом. Джакомо де Мола читал, как король Виктор Эммануил изящно принял албанскую корону. Какой великодушный человек!

Джакомо уже несколько месяцев находился в надежном месте, в монастыре Камальдоли. Он решил не читать газет и не слушать радио, но в этот день он нарушил правило, чтобы скрасить себе нудное путешествие. Судя по содержанию и стилю газетных статей, можно было подумать, что с начала его добровольного заточения прошло совсем немного времени. Если и произошли некоторые изменения, то в худшую сторону. Даже старый «Коррьере» стал писать трескучим и напыщенным тоном, характерным для «Джорнале д’Италия».

Де Мола занимал отдельную келью рядом с кельей отца настоятеля, который предоставил в его распоряжение свою библиотеку. Монастырь Камальдоли существовал более тысячи лет и казался Джакомо местом, наиболее пригодным для того, чтобы скрыть книгу Джованни Пико от мирских глаз. Кроме того, древним символом этого места были две птицы, пьющие из чаши. Пеликаны, а может, фениксы или павлины, и Грааль. Этот явный признак присутствия здесь тамплиеров будил в де Мола мысли о далеком предке и вселял в него чувство покоя и защищенности.

Поезд остановился на станции Пистойя. Джакомо пешком начал долгий подъем к монастырю, где его ждала встреча с Еленой. Ее вызов очень смутил его: чего хотела от него эта женщина? Монахиня, позвонившая ему по телефону, была немногословна и как-то уж слишком осторожно подбирала слова. Она произвела впечатление умницы, которая знает, но предпочитает молчать. Однако у него появилась возможность что-то узнать о Джованни, и это стало основной побудительной причиной покинуть убежище в Камальдоли. Может, Елена ему что-нибудь скажет. И не факт, что ей так уж плохо.

Длинный подъем укрепил его силы. Он уже привык к диким лесным пейзажам вокруг Камальдоли и теперь наслаждался видом равнины, расстилавшейся внизу, с рассыпанными по ней группами домиков, и веселой деловитостью на лицах попадавшихся навстречу людей.

Как получилось, что этот доброжелательный, ироничный и сдержанный народ повелся на глупые символы и призывы к войне и к смерти? Ведь даже миролюбивый «Коррьере» поместил на первой странице гигантское фото: сотни тысяч человек рукоплещут дуче, который провозглашает победу над Албанией. Да большинство из них даже не знают, где находится эта страна. Газета триумфально заявляла, что победа оплачена всего двенадцатью жизнями. И одной было бы слишком много.

Дверь ему открыла монахиня.

— Вы…

— Доктор де Мола, сестра. Меня вызвали для консультации.

— Да будет вам, это я звонила. Пойдемте, Елена ждет. Может быть, — прибавила монахиня, понизив голос, — она хочет увидеть вас и умереть спокойно.

Де Мола молча вошел в комнату. Окно было прикрыто, и внутри царил странный запах — и жизни, и смерти одновременно. На кровати, закрыв глаза, лежала женщина. Черты ее лица, когда-то красивые, были искажены долгой болезнью. Но его поразила колыбель, стоящая возле постели. Он с любопытством подошел и увидел ребенка, который двигал ручками и ножками. Его глазки, все еще водянистые, уже обрели выражение.

— Возьмите мальчика на руки. Он любит, когда его качают, — сказала женщина.

Джакомо заметил, что болезнь сделала этот голос совсем детским. Он не привык держать на руках младенцев и чувствовал себя смущенно и неловко. Ему показалось, что ребенок ничего не весит.

— Снимите чепчик, пожалуйста, и взгляните.

Де Мола осторожно снял чепчик с головки ребенка, и по спине у него прошла дрожь. Он прижал мальчика к груди и закрыл глаза.

— Да, — еле слышно сказала Елена. — Я верила, что вы его узнаете. Когда я увидела этот рыжий чубчик, то сразу поняла, кто его отец. Я знала, что вам будет приятно посмотреть на сына Джованни. Он вас очень любил…

Приступ кашля не дал Елене закончить фразу. Джакомо бережно поцеловал ребенка в лобик и положил в колыбель. Потом подошел к кровати.

— Вы знаете, где он?

В его мягком, низком голосе не чувствовалось никакой злобы.

— Нет. Я бы тоже хотела знать, жив ли Джованни, где он и ненавидит ли меня за все, что я сделала. И не только ему. — Елена взяла де Мола за руку. — Обещайте мне. Я знаю, вы добрый и справедливый человек. Я всего этого не стою, но я за все заплатила. Ребенок дал мне смысл жизни. Теперь он ее отнимает. Это справедливо.

— Я сделаю все возможное.

— Этого недостаточно! — сказала она, пытаясь приподняться, но у нее ничего не получилось. — Это не для меня, это для него.

— Я обещаю, что бы там ни было.

— Вы должны найти Джованни и, если он жив, отдать ему моего сына, нашего сына.

Джакомо сжал ей руку и кивнул.

— Если же его нет в живых или вам не удастся его найти, обещайте, что позаботитесь о ребенке. Сегодня утром его окрестили. Мальчика зовут Джакомо, как вас.

Сколько же времени он не плакал? По щекам де Мола текли слезы, но он чувствовал, что внутри появляются новые силы и зарождается новая надежда.

— Джакомо не будет расти без отца, — медленно произнес хранитель охрипшим голосом.

Де Мола склонился к Елене. Губы его обожгло, когда он коснулся ими ее лба. Она улыбнулась и попросила принести ей ребенка. Он бережно положил мальчика ей на грудь и, уходя, бросил последний взгляд на мать и новорожденного.

В этот момент окно пересек огненный шар, похожий на метеорит. В комнате присутствовала Великая Мать.