Рим

Четверг, 7 декабря 1486 г.

Граф Джованни Пико делла Мирандола и Конкордия рассеянно погладил по корешкам стопку книг, которые печатник Эвхариус Зильбер, «сиречь Франк», аккуратно разложил по ящикам. Он взял одну из них и с гордостью прочел на титульном листе:

Johannes Pico Mi.

Conclusiones Sive Theses DCCCC

Publice disputandae, sed non admissae

Потом Джованни стал перелистывать страницы, набранные готическим шрифтом с мягким, легким для чтения наклоном, похожим на тот, с которым переписывали книги монахи.

— Прекрасная работа, Эвхариус. Думаю, мы оба можем ею гордиться.

— Форма мало что значит, как говорит Платон. В этом случае она не более чем тень содержания.

— А ты сам прочел?

— Нет, эччелленца. Я должен был выбирать — либо печатать, либо читать. Знаю, что в данный момент вы заинтересованы в том, чтобы я занялся первым, но обязательно прочту, если позволите. Мне очень интересно.

— Буду весьма признателен, — ответил Джованни Пико. — Надеюсь, что в следующем издании не будет этого «alias» в твоей фамилии, которое тебе явно не к лицу.

— Ох, синьор, я смогу его убрать, когда ослы научатся летать, а луна засияет ярче солнца. Вы же знаете, что «alias» для меня щит, который и прячет, и защищает мое происхождение.

— Эвхариус, ты же не сомневаешься в том, что я посещаю службы в церкви.

— Я тоже, эччелленца, — поспешил уточнить печатник.

— Конечно, перед лицом христианского Бога я заслуживаю гораздо меньшего, чем ты, — заметил Пико и слегка улыбнулся.

Эвхариус взглянул на него с сомнением.

— Да, — продолжил Джованни. — У тебя, по сравнению со мной, огромное преимущество перед лицом Всемогущего.

— Не понял. Растолкуйте, пожалуйста.

— Ты принадлежишь к той же еврейской расе, что и твой сын, которым стоит гордиться.

— Ах, синьор, похоже, вы решили надо мной подшутить. На меня смотрят как на того, кто распял Его, а не как на брата Господня. В глазах мира я должен замаливать этот грех, каждый день слушать святую мессу, публично исповедоваться и жертвовать Церкви крупные суммы.

— Я тебя понимаю, но вспомни, что Иисус был евреем и принял смерть от своих соплеменников. Саул из Тарса, то есть Павел Священного Писания, придал Христу тот облик, который отличался от истинного. И сделал это из политических соображений, друг мой.

— Прошу вас, синьор граф, мне бы не хотелось это слушать. Как вы можете считать себя христианином, если говорите такие вещи?

— Я христианин, ибо слово Христа было и есть изумительно.

— Не понимаю, синьор, а может, не хочу понять.

— Эвхариус, Эвхариус, не затыкай уши при звуке истины. Ты прекрасно знаешь, что Павел был римским гражданином, а евреи представляли опасность для империи, и самым опасным евреем был как раз Иисус из Назарета. Задачей будущего апостола, а тогда — римского офицера, было отвратить Иисуса от веры предков, и ему это удалось. Тебе известно, что Павел был осужден старейшинами еврейской общины за колдовство, а римляне его спасли? А ты знаешь, что он защищал изверга Нерона и объявлял его власть данной от Бога?

— Но он святой, мученик за Церковь! — с убеждением произнес Эвхариус.

— За какую Церковь? За великую блудницу? Саул из Тарса — мученик? А кто это сказал? Его страдание окутано тайной, потому что никогда не существовало.

Вспомни, ведь никто в точности не знает, где и какую муку он принял, да и принял ли вообще. Скорее всего, просто бродил в одеждах римлянина по каким-то дальним провинциям, наслаждался почтенной старостью и чередовал возлияния с видениями, посещавшими его во время припадков эпилепсии.

— Перестаньте, граф, прошу вас. Вы рассуждаете как еретик!

— Ересь… — вздохнул граф, покачав головой. — Под этим названием подразумеваются всяческие мерзости. Но ты же знаешь, что «eresia» означает «выбор». Я свой выбор сделал, но и не думал тебя пугать. Веруй, жизнь у нас одна, и это сразу оценят.

— Но что такое вы там написали в ваших «Тезисах»? — спросил Эвхариус, не скрывая тревоги.

— Не волнуйся, ничего такого, о чем я тебе не говорил бы. «Тезисы» написаны честно и… по-христиански, в твоем понимании. Однако когда их публично обсудят в самом крупном в мире научном сообществе и объявят истинными…

— Что еще за обсуждение? Что вы предполагаете сделать с помощью этих книг? Я думал…

— Сядь, Эвхариус. Я хочу рассказать тебе о моем проекте. Ты вполне это заслужил.

Зильбер Франк сел напротив него, и, по мере того как он вслушивался в разъяснения своего знатного собеседника, первоначальный страх сменялся в нем чувством тревоги и тоски.

— Но Папа ничего не знает о вашем замысле, — сказал он наконец, перебив Джованни. — Вам надо было сначала поставить его в известность! Ведь книга не разрешена. Господи! Уверяю вас, граф, если бы я знал об этом, то никогда не согласился бы ее печатать.

— Чего ты боишься, Эвхариус? Ни один из моих тезисов не идет вразрез с волей того, кого ты называешь Богом. Напротив, они доказывают Его существование. Хотя… здесь Он — не то, во что нас заставляли верить в течение многих веков невежества. Обсуждать Его слово — значит не богохульствовать, а идти навстречу Его воле. А Его воля состоит в том, чтобы объединить всех людей и чтобы все люди жили в мире и согласии в одном общем доме.

— И сыны Магомета тоже?..

— Конечно! Почему они этого не достойны? Эти люди тоже верят в Благую Весть. Псалмы и Тора — суть плоды божественного вдохновения. Чем же мы друг от друга отличаемся?

Эвхариус быстро перекрестился. Этот жест ему, еврею, явно дался с трудом, но с годами вошел в привычку. Он взглянул в глаза человеку, который с полным спокойствием говорил ужасные и опасные вещи. Может, происхождение поставило графа выше законов или в нем все еще говорил юный возраст, несмотря на немалую мудрость? Он выглядел человеком мягким и смиренным, почти по-женски нежным, с белокурыми локонами до плеч. Но его слова падали, как молнии, разрывающие небо.

— Я не могу с вами спорить и не осмелюсь давать советы, но умоляю хотя бы прислушаться к моей просьбе. Будьте осторожны!

— Буду-буду, мой дорогой друг!

Джованни Пико поднялся, положил руку на плечо печатника, взял дорожную сумку, вынул из нее три рукописи и с нежностью спросил:

— Ты переплел в кожу и эти копии, как я заказал?

— Да, эччелленца. Как вы и просили, я занялся ими лично. Как вы их находите?

Пико полюбовался прекрасно выполненной, утонченной работой Зильбера Франка. Массивный переплет в итальянском стиле сиял безупречной ярко-красной кожей с тонким золотым тиснением по краям. Шестижильный корешок делал том более крепким, способным выдержать вес двух металлических инкрустированных замков. Ключики к ним представляли собой настоящие шедевры. Ручка в виде кольца, на двух сторонах резного диска изображены альфа и омега. Короткие изукрашенные стержни кончались бородками с частыми, как у расчески, зубцами, загнутыми и неравномерными. Без ключа ни один замок не открыть, все выполнено точно по заказу, включая свободное пространство внутри переплетов, предназначенное для дополнительных листов рукописи.

— Ты замечательно все сделал, Эвхариус, и я тебе буду всегда благодарен.

Джованни Пико стал нагружать ящики с книгами на тележку, а рукописи вложил в три ярко-красных переплета. В этот момент удивленный Эвхариус заметил, что их страницы склеены друг с другом, но ничего не сказал. Сегодня он уже достаточно повидал и услышал. Печатник смотрел, как Пико удаляется под щелканье колес тележки по камням мостовой, и чувствовал облегчение. Прежде чем войти в мастерскую, он загляделся на стайку мальчишек, игравших в кости неподалеку, и с удовольствием вслушался в их смех. Когда же Эвхариус закрыл за собой дверь и запер ее на цепочку, им снова овладели тревожные мысли.

* * *

Один мальчишка бросил игру и, не обращая внимания на протесты остальных, быстро собрал кости в мешочек, висевший у него на шее. Другой схватил его за подол рубахи, но тот замахнулся на него кулаком и заковылял прочь на коротких ногах, которые достались ему от природы. Он отошел всего на несколько метров, когда третий кинул ему в спину горсть земли и умчался вместе с остальной компанией.

Мальчишки… Ему удалось надуть их с помощью крапленых костей, но в кармане осело всего несколько грошей. На них и купишь-то не больше пары стаканов вина. Однако он чувствовал, что вечер потрачен не зря. Тому синьору, за которым он поначалу шел, чтобы ограбить, явно было что скрывать. Иначе он не отправился бы среди ночи к печатнику, да к тому же еще и еврею. Слежка за правильным человеком могла принести несколько флоринов, а то и серебро. А это гораздо больше, чем он за месяц зарабатывал, бродя вместе с компанией уличных шутов, развлекавших испанскую знать в Риме. С другой стороны, на что еще надеяться карлику? Он поспешил к Пантеону, обогнул его и направился к церкви Санта-Мария-сопра-Минерва, где обитали могущественные доминиканцы. Стража у ворот его узнала и захохотала прямо в лицо.

— Эй, Хуанито-гульфик! Что ты делаешь на улице в такой час? Еще не всех шлюх обошел?

— Нет, мне бы еще твою мамашу.

Солдат замахнулся на него, но карлик проворно увернулся от удара, хотя и свалился на землю.

— Брось, Рамон, — вмешался другой стражник. — Если Хуанито здесь, значит, у него на то есть причины.

— Мне надо поговорить с доном Диего де Деза, — поднявшись с земли, сказал карлик. — Срочно.

— Поднимись к нему, Хуанито. У него еще горит свет. Монсиньор, наверное, молится.

Карлик с трудом одолел два марша лестницы, ведущей в кабинет прелата. Из-под тяжелой двери просачивался слабый свет. Он постучал и стал ждать. Вскоре в двери открылось смотровое окошечко, и вниз метнулась тень. Чтобы поцеловать епископу руку, карлику не надо было наклоняться.

— Как поживаете, монсиньор?

— Хорошо, ибо наконец-то собираюсь уехать в свою Испанию.

Хуанито нахмурил густые брови. Это была дурная новость. Дон Диего де Деза был для него основным источником заработка, если не считать мелкого грабежа от случая к случаю. Он регулярно доносил епископу обо всем, что видел и слышал в домах знатных горожан и римского клира, и подозревал, что его донесения доходят до ушей кардинала Родриго Борджа, покровителя дона Диего.

— Ты прервал мою молитву, — продолжал епископ. — Думаю, на то была веская причина.

Хуанито в подробностях рассказал обо всем, что видел, с энтузиазмом добавляя кучу только что выдуманных деталей. Дон Диего не придал его словам большого значения, но в том, что касалось еврея, у него имелся совершенно определенный приказ: ничто не должно ускользнуть от внимания. Он благословил осведомителя, выдал ему золотой и выпроводил. Они прощались навсегда. Пока Хуанито шел в сторону Кампо-деи-Фьори, где намеревался потратить часть заработка на какую-нибудь молоденькую шлюшку, епископ разбудил секретаря и отдал ему точные распоряжения на сегодняшнюю ночь.

* * *

Эвхариус никого больше не ждал. Он отослал домой двух последних рабочих, запер мастерскую и уже лежал в постели, когда услышал неистовые удары в дверь. Сбежав вниз по лестнице, он отворил дверь и несколько раз низко поклонился. Он плакал, умолял, отговаривался слабым здоровьем, но в итоге с тупой покорностью принял безапелляционный приказ явиться в тот же самый день, о наступлении которого оповещала синева неба, ни больше ни меньше как к базилике Петра, на допрос к камерарию. И пусть при нем будут доказательства его невиновности или вины, потребовал папский гонец. Все равно что приказать обвиняемому явиться с веревкой, на которой его повесят. В постель он вернулся только для того, чтобы успокоить жену, и, снова услышав ее ровное дыхание, спустился в типографию.

Под стопкой бумажных листов там лежала копия последнего заказа. Эвхариус всегда оставлял себе одну копию, отчасти из гордости за сделанную работу, отчасти из осторожности, поскольку уже случалось, что ему забывали заплатить. Но тут выходило совсем другое. У печатника задрожали руки, когда он взял книгу. Ох уж этот граф со своей безумной затеей созвать совет мудрецов всех конфессий, да еще не где-нибудь, а в Риме, и без разрешения Папы! На такое не осмелился бы даже последний византийский император! Ясное дело, в Риме все стало известно еще до того, как копии разошлись. Первым, кого начали разыскивать, стал он, еврей Зильбер Франк, печатник.

Ему уже виделось, как закроют типографию, а его бросят в тюрьму замка Сант-Анджело, станут там пытать и обвинять в разных гнусностях.

Он сознается во всем, что они захотят: что осквернил облатку, плевал на распятие, а на Пасху проливал кровь невинных младенцев. Короче, он кончит, как кончил его брат, даже хуже, потому что его сожгут живьем. А может, ему суждено сгинуть в какой-нибудь клоаке, не удостоившись даже погребения.

Бедный Эвхариус, для него теперь все кончено, а его жена и дети отправятся в изгнание и умрут с голоду. Потому что после него ничего не останется: что не сожгут, то конфискуют. Что же это за Бог такой, что предписывает грабить и убивать Своим именем? И все-таки подобным образом некоторые добиваются мирской славы и вечного спасения, а такие, как он, обречены на вечный ад на земле и на небесах.

— За что, граф? Ну за что я должен платить? За мою преданность вам? За умелую работу? Адонаи, Адонаи, ты покинул меня, и поделом мне, ибо я предал тебя. Сжалься надо мной, Адонаи! Спаси жалкого раба твоего. И ты, граф!.. Ведь ты с Ним накоротке, замолви за меня словечко!

По впалым щекам печатника хлынули слезы, и отчаяние вдруг сменилось гневом. Он швырнул книгу на пол, плюнул на нее. Потом поднял, в ярости распахнул дверцу печки и застыл, глядя на огонь. Жечь книгу было абсолютно бесполезно. Наоборот, могло стать только хуже. Пока высыхали слезы, он осознал, что будущее его определено. И почувствовал себя, как Иуда, которому было предопределено предать Господа, чтобы Он смог пожертвовать собой и прославиться. И Эвхариус пожелал графу судьбы Христа. А в щели между ставнями уже струился слабый свет зари.