Нахмурившись, Элина водила по холсту кусочком угля. Стоило ей поверить, что Рене может быть сносным и даже приятным, когда захочет, как он вновь проявил себя полным невежей!

После встречи с судьей девушка не знала, что ее ждет. Последние несколько дней Рене, казалось, избегал ее. Он то и дело совершал поездки в город, часами беседовал с торговцами лошадьми и банкирами, запершись в кабинете, или выезжал верхом разбираться с работниками на полях.

Элина была уверена в том, что Бонанж пытается загладить свою вину. Он больше не позволял себе непристойных заигрываний. После встречи с судьей Элина оставалась безучастной, но Рене изо всех сил старался заслужить ее расположение. Во время их совместных утренних и вечерних трапез он рассказывал ей о Новом Орлеане и о здешних обычаях, вызывая ее на разговор. Слушая, как он описывает чарующие картины жизни интересного, но незнакомого ей общества, она забывала, кто он и что собой представляет.

Более того, Элина с удивлением обнаружила, что Рене очень остроумен и любезен, когда захочет. Это открытие повергло ее в смятение. Быть может, она несправедлива к нему. Но в Новом Орлеане все убеждены, что именно Рене убил Алекса. Однако Элина все чаще и чаще сомневалась в этом.

Девушка то и дело ловила на себе его взгляд. Его темные глаза горели огнем. Они манили к себе, завораживали. И когда он уходил, ее еще долго преследовал его тихий горький смех.

В эти редкие мгновения он не пытался снова предлагать ей деньги. И между ними установилось в некотором роде перемирие. Бонанж занимался своими делами, а Элина рисовала родителей и Алекса.

Так было до сегодняшнего дня.

Элина поверх холста всматривалась в лицо Рене. Она выполнила свое обещание и согласилась рисовать его портрет. Этим утром, когда он объявил, что они могут приступить, она расстроилась. Ее не радовала перспектива часами смотреть на него. Не так ей хотелось проводить свой досуг. После первых дней пребывания в Новом Орлеане, тяжелых и беспросветных, она нуждалась в передышке, чтобы восстановить силы для предстоящей борьбы.

Нет, рисовать Бонанжа будет не так-то просто, думала она, ерзая на деревянной табуретке, сосредоточив все свое внимание на холсте. Всякий раз, как она поднимала на Рене взгляд и видела этот слегка улыбающийся рот, она вспоминала, как его губы блуждали по ее обнаженной коже. А его руки! Она краснела при одной мысли о его прикосновениях.

Она пыталась придать черты жестокости его лицу, когда вспоминала, что он убил Алекса из-за нескольких десятков долларов, а ее держал в заточении.

– Надеюсь, эти грубые резкие штрихи ничего не значат, – небрежно бросил Рене. – Уж если я нашел время позировать тебе, самое меньшее, что ты можешь сделать, – это изобразить меня в наилучшем виде.

– Ты же знаешь, что я предпочла бы вообще тебя не рисовать, – ответила она. – Если у тебя так мало времени, я была бы счастлива, заняться этим как-нибудь в другой раз. А лучше всего отказаться от этой затеи.

Подняв глаза, Элина, к своей досаде, увидела, что он еще больше расслабился и, вместо того чтобы стоять прямо, прислонился к стене.

Рене одарил ее высокомерной улыбкой.

– Ты не считаешь меня достойным объектом? Или есть другая причина, почему тебе не хочется меня рисовать?

Девушка снова коснулась холста кусочком угля.

– Мне не доставляет удовольствия рисовать преступников.

Веселье исчезло из его глаз, хотя губы продолжали улыбаться.

– Ах, мы снова о том же? Ты, как всегда, лжешь. Уж кто настоящий преступник, так это Уоллес. Но ты ведь рисуешь его.

Элина благоразумно промолчала.

– Тебе нечего сказать, милые глазки? Почему ты не защищаешь Уоллеса, не настаиваешь на том, что он доводится тебе братом?

Она смерила его надменным взглядом.

– Ты все равно не поверишь. У тебя плохие манеры, и ты никого не слышишь, кроме себя.

Его сдавленный смешок еще больше разозлил ее.

– Знаешь, крошка, роль оскорбленной леди в твоем исполнении весьма меня развлекает. Всякий раз, как ты распекаешь меня за мое скверное поведение, я вспоминаю, как ты стукнула меня бутылкой по голове. Скажи, ты обучилась этому мастерству в изысканных салонах и гостиных Сент-Луиса?

– Крев-Кёр, – уточнила Элина, снова принимаясь за холст. – Я жила в Крев-Кёр с папой, мамой и Алексом, моим братом. Но тебе это совершенно не интересно.

– Напрасно ты так думаешь. Мне хотелось бы знать все, чему ты училась, но, поскольку ты не желаешь говорить правду, придется пока довольствоваться твоими выдумками. Я думаю, художница должна развлекать свою модель, поддерживать в боевой готовности, так сказать. Так что развлекай меня. Но прежде скажи, как проводят время и чем занимаются, по твоему мнению, благовоспитанные благородные леди.

Девушка взглянула на него и, увидев, как он с невинный видом поднял брови, поняла, что это своеобразный способ бросить ей вызов. Ну что ж, она его не разочарует.

– Благовоспитанные благородные леди в Крев-Кёр, – сказала она с достоинством, – занимаются шитьем, плетут кружева, берут уроки рисования, музыки и танцев. Иногда отправляются на прогулку в лес…

– С поклонниками? – прервал он.

Тягостные воспоминания нахлынули на нее, и она почувствовала, как ком подкатил к горлу.

– Конечно же, нет, – с горечью ответила она. – Не с поклонниками. Отцы не хотят, чтобы их преступления были раскрыты предприимчивым зятем, и не принимают поклонников дочери.

Мгновение он молча смотрел на нее.

– Я вижу, ты с пользой провела эти четыре дня, продумав до тонкости свою историю, – сказал он, наконец. – Это совершенно неожиданный поворот.

С возрастающим раздражением Элина продолжала:

– Иногда благовоспитанные благородные леди размышляют о том, когда их отцы возвратятся из долгих деловых поездок. Или же утешают своих матерей, когда те беспокоятся о любящих мужьях, томящихся в одиночестве вдали от дома.

– Хватит, Элина, – сказал Рене с внезапной холодностью. – Я понимаю, куда ты клонишь.

Девушка изогнула бровь.

– В самом деле? Вот уж не думала, что ты способен на эмоции. Видимо, это результат дурного воспитания.

– Мне повезло, что моя мать не дожила до этого момента, и не слышит твоих слов. Она потратила немало усилий, чтобы сделать из меня джентльмена. А после смерти мамы этим со всем усердием занялась моя сестра.

Элина пожала плечами:

– Очевидно, ты груб по природе. Не по этой ли причине ты покинул Новый Орлеан? Тебе надоело изображать джентльмена, и ты решил покинуть свою сестру, хотя она просила тебя не делать этого? Тебе хотелось свободно пожить в Европе, не ограничивая себя законами?

Бонанж, отделившись от стены, стоял теперь в угрожающей позе, как бы приготовившись к битве.

– Причины моего отъезда из Нового Орлеана не имеют отношения к делу и никак не связаны с моей семьей. Так что избавь Джулию от своих грязных предположений.

Элина продолжала, не обращая внимания на грозное выражение его лица:

– Возможно, тебе пришлось уехать из-за дуэли. Ты впервые совершил ошибку, убив кого-то, чья семья была слишком богата, чтобы ее игнорировать? Кто не был без гроша в кармане?

– Без гроша в кармане? У твоего Уоллеса было, по меньшей мере, две сотни долларов, когда я нашел его мертвым.

– Да, но это все, что он имел, и тебе это известно. Возможно, тогда, много лет назад, нашелся такой же, как он, тот, кого ты убил в первый раз.

На самом деле Элина совершенно не представляла себе, почему Рене уехал из Нового Орлеана. Но он никому ничего не сказал и уехал внезапно – видимо, неспроста. Скорее всего, совершив какое-то преступление. Ей удалось вывести его из себя, и Элина надеялась, что он проговорится и даст ей в руки козырь, который можно будет использовать против него.

Он подошел к ней. Девушка невольно попятилась, поскольку их разделял лишь тонкий кусок холста.

– Хочешь знать, почему я покинул Новый Орлеан? Дуэль тут ни при чем. Это было бы слишком просто. – Он повернулся и прошествовал к большой стеклянной двери, ведущей на террасу. – Нет, все было гораздо сложнее.

Наблюдая за ним, Элина не заметила, как уронила уголек на колени. С напускной небрежностью Бонанж облокотился о дверной косяк, но она чувствовала, как сильно он напряжен. Сама того не желая, она не могла оторвать глаз от его могучих ног, туго обтянутых кожаными брюками. Но тут же подумала, что надо сосредоточиться. А вдруг он проговорится? Он долго молчал, а когда заговорил, в голосе его звучали металлические нотки.

– Я уехал из Нового Орлеана потому, что мне стало невыносимо там оставаться. Ты вряд ли в это поверишь, поскольку склонна приписывать мне лишь самое плохое.

– Я так и знала, что тебе не нравилась жизнь, которую твоя сестра заставляла тебя вести, – проговорила она.

Бонанж посмотрел на нее через плечо, и его взгляд заставил ее задрожать.

– Нет, – решительно произнес он. – Ничего похожего. Он посмотрел во двор. Снаружи доносились крики работающих мужчин, веселый гомон детей.

– После смерти родителей Джулия и Филипп взяли меня под свою опеку, – продолжал он. – Полагаю, Луи все тебе рассказал. Проклятый бездельник не может держать язык за зубами. В то же время он креол до мозга костей, и я не стал ему говорить, почему покинул Новый Орлеан. Он все равно не понял бы. Ни один креол не понял бы. Да и ты не поймешь.

– Ты прав, – сказала Элина, надеясь узнать, почему все же он покинул Новый Орлеан. – Мне трудно понять, как может человек покинуть семью ради небольшого приключения. Впрочем, мужчины при первой же возможности готовы уйти от ответственности, пренебречь своими обязательствами. Мой отец поступал так, Алекс поступал так… и ты тоже…

Рене с трудом сдерживал ярость.

– Некоторые обстоятельства заставляют нас пересмотреть меру своей ответственности, критически оценить свое воспитание.

– Охотно допускаю, – сказала она с презрением. Чертыхнувшись, Бонанж повернулся к ней.

– Ты права, – процедил он сквозь зубы. – Я покинул мою сестру. Но у нее была своя семья, и она во мне не нуждалась.

– Видимо, ты не очень дорожил ею.

Он прищурился.

– Джулия самая прекрасная из всех известных мне креольских женщин.

Элина вновь обратилась к холсту и спокойно подняла уголек.

– Поэтому ты ее покинул.

– Нет, я покинул Новый Орлеан, – возразил Рене. Когда Элина снова стала рисовать, он продолжил:

– Я вырос в семье, которую нельзя назвать типичной. Мой отец был плантатором, выращивал сахарный тростник, но плантацией не очень интересовался. У нас, конечно, были рабы, но с ними хорошо обращались, никогда не били. Мой отец был противником жестких методов. И я воспринимал общество как одну большую семью. Рабы являлись как бы нашими детьми, и мы были к ним великодушны. Когда мне исполнилось шестнадцать, мой шурин представил меня Бернаруде Мариньи, одному из своих друзей. Бернар был гораздо старше меня, но мы сразу понравились друг другу. Он постоянно приглашал меня к себе на роскошные званые обеды и балы.

– Мариньи! – прошептала Элина с благоговейным трепетом. Отец однажды рассказывал о Мариньи из Нового Орлеана и о том, сколько золота тот потратил, чтобы достойно принять Луи Филиппа, герцога Шартрского. Элине стало не по себе, когда она представила, каким могуществом обладает Рене, имея таких друзей.

Бонанж продолжал, не заметив ее реакции:

– Когда мы познакомились, Бернар был женат на Мэри Энн, своей первой жене, очень привлекательной женщине. Я был даже влюблен в нее, как и многие юноши. Считал ее доброй и кроткой, похожей на мою сестру, она была креолкой только наполовину. Однажды я пришел в дом к Бернару, намереваясь пригласить его на карточную игру. И там, во дворе, увидел, как избивают привязанную к лестнице обнаженную рабыню. Приказы палачу отдавала мадам Мариньи. Рабыня потеряла сознание, но мадам требовала, чтобы рабыню привели в чувство и продолжили экзекуцию. Элина была вне себя от ужаса.

– Я только слышал о подобных вещах, но ничего подобного не видел. После этого случая я перестал общаться с Бернаром.

Элина была потрясена. Она помнила, что мама предпочитала наемных слуг, но эта тема не обсуждалась, потому что отец не хотел огорчать маму, однако сам был не прочь обзавестись рабами.

– Я очень жалел, что ничего не предпринял, чтобы прекратить это издевательство, что вряд ли было в моих силах… Рабыня была собственностью мадам, и та могла делать с ней все, что пожелает. Эта сцена до сих пор стоит у меня перед глазами.

Элина была потрясена. Ей и в голову не могло прийти, что Рене может так растревожить чья-то жизнь, тем более жизнь раба.

– И этот случай заставил тебя оставить свою семью и дом? – В ее голосе звучало явное недоверие.

– Не сразу. Еще несколько месяцев я оставался в городе. Однако, бывая на званых обедах и балах, я представлял себе этих добрых креольских женщин, с их чарующими улыбками, с хлыстом в руке. – Рене остановил на Элине взгляд, полный страдания и боли. – Я говорил себе, что они не все такие, что моя сестра совсем другая. Что многие люди из моего окружения ведут борьбу за искоренение рабства. И все же я не мог преодолеть глубокого, возмущения, смешанного с отвращением, которое охватывало меня всякий раз, когда я оказывался на аукционе рабов или слышал историю о жестоком обращении с рабами. И я решил, что должен быть какой-то иной способ устройства жизни, более человечный, не основанный на страданиях и нищете множества людей.

– И ты отправился в Англию.

– Сначала во Францию, учиться, – мрачно сказал Рене. – Потом в Англию. В Англии свои трудности. В общем, сбежав в Европу, я не решил никаких проблем. Вернувшись, домой, я полагал, что почти согласен снова поселиться в Новом Орлеане. Что пришла пора совершить что-то дельное, а не убегать от накопившихся здесь проблем.

Внезапно она вспомнила о документах у него в письменном столе.

– Поэтому у тебя нет рабов?

Рене внимательно посмотрел на нее, блеск в его глазах стал ярче.

– Откуда ты знаешь, что у меня нет рабов?

В ответ на ее смущенный взгляд он небрежно кивнул:

– Ах да, бумаги в моем столе. Полагаю, ты их изучила. И много полезного извлекла из них для осуществления твоих планов?

Пропустив его вопрос, мимо ушей, Элина повторила:

– Именно поэтому у тебя нет рабов?

– Насколько я знаю, ты считаешь, что хорошо изучила меня, так почему бы тебе самой не ответить на этот вопрос? Представляю себе ход твоих мыслей: «Возможно, он использует наемных рабочих просто потому, что может себе это позволить, к тому же это успокаивает его совесть. Не будь он так богат, уподобился бы остальным плантаторам, которые бьют своих рабов, выжимая из них последние силы…»

– Нет, – прошептала Элина. – Нет, ты бы не смог.

Он растянул губы в улыбке:

– Не смог? Девушка опустила глаза.

Элина скорее почувствовала, чем увидела, что Рене приблизился к ней.

– Но ты с готовностью поверила, что я выследил Уоллеса и убил ради денег, что я хладнокровный убийца. Так почему бы мне не избивать рабов, если бы они у меня были?

Элина повертела в руке уголек. Она пришла в замешательство.

– Я… я не знаю.

Теперь Бонанж обошел холст. Взяв девушку за подбородок, он повернул к себе ее лицо.

– Чего ты не знаешь? – спросил он, пристально глядя на нее.

– Не знаю, что о тебе думать, – призналась она.

Он улыбнулся:

– Я тоже не знаю, что о тебе думать.

– Ты знаешь, – сказала она в отчаянии, пытаясь вывернуться из его рук. – Ты думаешь, что я кроткая и прекрасная только с виду, как те женщины в бальном зале, но коварная и порочная внутри.

Поглаживая большим пальцем ее подбородок, он не отпускал ее.

– Не совсем точно. Прекрасная, да. Кроткая? Не уверен. И, конечно же, не порочная. Не настолько, как те, другие, действительно порочные.

У нее задрожал подбородок.

– Хотя я доверяю тебе не больше, чем стал бы доверять им, – добавил он тихо. – Вот почему я не решаюсь тебя отпустить.

Элина слабо запротестовала, но не могла оторвать глаз от его рта. Рене склонил голову, и она, обессиленная, затаив дыхание, ждала прикосновения его губ.

В этот момент дверь отворилась и кто-то кашлянул.

Элина так резко отпрянула от Рене, что едва не свалилась с табуретки.

– В чем дело? – спросил Рене, успев удержать ее. Элина с пылающим лицом уткнулась в холст.

– Женщина уже здесь, месье, – услышала она голос Луи. – Вы распорядились сообщить вам, когда она прибудет.

– Да, конечно, – сказал Рене, слегка улыбнувшись. – Пришли ее сюда.

И Рене направился к двери. Но не успел до нее дойти, как вернулся Луи, ведя за собой пожилую женщину с проницательными серыми глазами.

– Спасибо, что пришли, мадам Лаплант, – сказал Рене, приветствуя ее. – Полагаю, вы пришли сделать примерку?

– Да, – ответила женщина, внимательно рассматривая Элину. – Это и есть та девушка?

Рене кивнул. Под пристальным взглядом женщины Элина внезапно осознала, что ее руки испачканы углем, а волосы не так тщательно уложены, как ей хотелось бы.

– Было нелегко изготовить платья по тем меркам, что дал мне ваш слуга, но мы справились, – продолжала мадам Лаплант с улыбкой.

– Платья? – Элина смутилась.

– Уверена, вам понравятся наши изделия, мадемуазель, – сказала женщина и хлопнула в ладоши. Вошли двое и внесли огромный сундук.

Элина вскочила, устремив укоризненный взгляд на Рене.

– Что это значит, мадам Лаплант? – спросила она. – Для кого эти платья?

Взглянув на самодовольное выражение лица Рене, Элина все поняла.

– Произошла ошибка, – обратилась девушка к мадам Лаплант. – Я не заказывала никаких платьев.

– Да-да, дорогая, – сказала та нетерпеливо, указывая глазами в сторону Рене. – Месье мне все рассказал.

Элина снова взглянула на Рене. Хотелось бы знать, что именно он рассказал.

– И он прав, знаете ли, – продолжала женщина, вытаскивая из сундука платья и развешивая их на стульях. – Такой хорошенькой девушке требуется богатый гардероб, чтобы подчеркнуть ее красоту. Понимаю, вы предпочли бы, чтобы месье избрал иной способ выказать к вам свое расположение, но…

Элина уже хотела разразиться гневной тирадой, но Рене даже не дал ей открыть рот.

– Как твой покровитель, дорогая, я счел необходимым приобрести тебе приличную одежду. Она просто необходима на тот случай, если мы будем показывать твои работы покупателям. Я пригласил мадам Лаплант, чтобы она мне помогла уговорить тебя.

Элина была возмущена до глубины души.

– Этот человек мне вовсе не покровитель, мадам. Я нахожусь здесь против своей воли.

Мадам Лаплант, бросив взгляд на мольберт и краски, подмигнула Рене.

– Да, конечно, – сказала она заговорщическим тоном.

– Вы должны мне поверить! – настаивала Элина. – Этот человек держит меня в заточении!

К удивлению Элины, женщина рассмеялась и обратилась к Рене:

– Вы правы, месье, у нее слишком богатое воображение. Ох уж эти художницы!

Элина укоризненно взглянула на Рене. Он буквально сиял, чем привел девушку в бешенство.

– Я предупредил мадам, что ты можешь что-нибудь придумать, чтобы избежать примерки, – объяснил Рене. – Сказал, что ты предпочитаешь одеваться просто, полагая, что всякие излишества мешают работе.

Элине хотелось швырнуть в него углем, который она все еще держала в руке. Следовало признать, что он отлично подготовился. Решил сделать ее своей должницей.

Девушка посмотрела на мадам Лаплант, спокойно стоявшую с пышным темно-зеленым платьем для прогулок в руках, ожидая, когда Элина его примерит, и тут ее осенило.

Одного Рене не предусмотрел, злорадно подумала Элина.

– Боюсь, вам придется уйти отсюда ни с чем, мадам, – сказала она. – Я не стану их примерять, так что вам нет смысла здесь оставаться.

Лицо мадам Лаплант вытянулось, и она повернулась к Рене.

– Тогда мадам оставит их здесь, – возразил Рене, – и тебе придется носить их независимо от того, годятся они тебе.

– Прекрасно, – заключила Элина и повернулась к мольберту. Она знала, что Рене не согласится. Ведь он заказал эти платья, чтобы наряжать ее для собственного удовольствия, как безмозглую улыбающуюся куклу.

– Прошу вас, месье… – запротестовала мадам Лаплант. Элина с трудом сдержала улыбку. Портниха не собиралась рисковать своей репутацией.

– Извините нас, мадам, мы на минутку, – твердо сказал Рене и потащил Элину в соседнюю комнату.

– Я ни за что не приму от тебя платья, Рене, – сказала девушка, когда они оказались за дверью, тщетно пытаясь вырваться от него. – Все будут думать, что я твоя содержанка… или как там это называется, а мне это не нужно! Ты не можешь заставить меня взять их!

– Странно, – проговорил он спокойно, с трудом скрывая бушующую в нем злость. – Любая женщина была бы рада, наконец, расстаться со своим поношенным платьем и надеть что-нибудь приличное.

Уловив нотки обиды в его тоне, Элина почувствовала укол совести.

– Мне очень жаль, но я не могу принять от тебя эти подарки.

– Они тебе не нравятся? Поколебавшись, Элина ответила:

– Конечно же, нравятся. Ни одна женщина не смогла бы сдержать своего восхищения, увидев столь изысканные, изящные наряды. Но это лишь осложнит дело. Платья стоят целое состояние.

– Значит, у тебя нет никаких причин не брать их. Считай их платой за портрет, если хочешь.

Элина была не так глупа, чтобы думать, будто ее портрет стоит таких огромных денег. И она тут же нашла причину для отказа:

– Мне следовало бы носить траур при сложившихся обстоятельствах.

Рене помрачнел, и Элина поняла, что допустила промах. Бонанж резко повернул ее спиной к себе и, придерживая одной рукой за талию, другой стал расстегивать пуговицы на ее платье. Задыхаясь от возмущения, она попыталась выскользнуть из его рук.

– Вот так-то, – прошипел он. – Ты все еще скорбишь по Уоллесу. Видимо, твоя история требует, чтобы ты оплакивала также своих родителей. Ну что ж, моя маленькая актриса. Я не собираюсь тебе подыгрывать, я просто хочу убедиться, что ты выглядишь как соблазнительная женщина, а не как убитая горем мисс, которую изображаешь из себя. Как только ты поймешь, что можно купить на мои деньги, возможно, ты согласишься взять их и убраться из города! Так что ты обязательно примеришь эти платья, даже если для этого мне самому придется тебя раздеть.

Элина тщетно пыталась вырваться из его рук. Мысль, что он может ее раздеть, была невыносима. Она знала, как действуют на нее его прикосновения, тем более, если он разденет ее…

– Ты ведь не станешь меня унижать перед этой женщиной, правда? – в отчаянии спросила девушка.

Его пальцы замерли.

– Если понадобится, я раздену тебя догола не только перед мадам, но еще и перед Луи.

– Луи тебе этого не позволит, он джентльмен.

– Не будь так уверена, крошка. Этот «джентльмен» повидал столько обнаженных леди, что нам с тобой и не снилось. Не заблуждайся относительно его возраста. Если я прикажу ему стоять и смотреть, как я раздеваю тебя, он с удовольствием выполнит мой приказ.

Элина не верила, однако не собиралась проверять это на собственном опыте. Рене снова стал расстегивать пуговицы, и Элине ничего не оставалось, как согласиться.

– Я надену эти проклятые платья, – поспешно сказала она.

– Ты примеришь всю одежду, которую принесла мадам Лаплант? – спросил он жестко. – И без всяких фокусов.

– Да, но мне это неприятно.

– Не имеет значения, – сказал он, отпуская ее.

И он повел ее в комнату, где находилась мадам Лаплант.