Себастьян с готовностью подставил лицо холодному злому ветру. Ему хотелось гнать и гнать лошадь, чтобы слиться с ледяным вихрем и совсем перестать чувствовать. Но приходилось ехать вровень с экипажем, в котором сидела эта женщина, пожалуй, самая странная из всех, которых он когда-либо встречал.

Он, конечно, мог бы сесть в экипаж с Корделией и ее отцом, и время бы прошло незаметно. Но последняя встреча с Корделией делала это невозможным.

Мягкая, нежная Корделия, чьи поцелуи скорее напоминали поцелуи куртизанки, а не дочери викария, воспитанной в строгости… В его чреслах томилось желание, и стон срывался с губ.

Как все это было некстати. Если бы он мог себе представить, покидая Лондон, что встретит женщину, которая вызовет в нем такое глубокое сострадание, он, возможно, не стал бы принимать столь деятельное участие в судьбе брата. Корделия каким-то странным образом заставляла его забыть все и любой ценой пытаться защитить ее от негодяя отца.

Он тяжело вздохнул, припомнив последний разговор Корделии и викария в гостинице. Ему так и хотелось вздуть этого негодяя. Сначала он разрывает дочери сердце, а затем утешает ее пустыми обещаниями.

Он не сможет сдержать их. Мужчины часто готовы пообещать все, что угодно, лишь бы не видеть женских слез. Таким человеком был его собственный отец, и викарий, скорее всего, принадлежал к этому типу.

Снова повалил снег – белый, мягкий, предательский. Проклятие вырвалось из груди Себастьяна. Может быть, его преследует злой рок или наказание Господне за увлечение женщиной, когда у него самого уже есть невеста.

Скорее, так оно и есть. Себастьян смахнул снег с лица и поежился, припоминая то, что произошло раньше. Если бы не снег, что обрушился на них, как далеко бы он зашел. Черт возьми, он ласкал ее в таком месте, где их могли видеть. Должно быть, это сумасшествие.

Он пришпорил коня, чтобы вырваться из тяжелых размышлений. Но ни ветер, ни колючий снег не приносили ему желанного облегчения.

Если бы только Корделия не была так нежна и притягательна, подумал он невольно. Ему хотелось назвать ее именно притягательной, потому что, когда она глубоко вздыхала, все ее тело трепетало; от ее наивности, искреннего удивления радостям плоти что-то сжималось в нем. И даже сегодняшние притворные протесты Корделии…Но потом, когда он велел ей держаться подальше от него…

Он поморщился и глубже надвинул треуголку. Отчего же, как только они оставались с Корделией наедине, в нем просыпались низменные инстинкты? Почему он не может сдержать себя?! Проклятие, она ведь не дефилировала перед ним в откровенных нарядах и не флиртовала с ним.

Она просто была сама собой. Он вздохнул. Очевидно, этого было достаточно, чтобы вытеснить образ Джудит из его сердца. А он-то еще упрекал викария в том, что тот дает обещания, которые никогда не выполнит, хотя сам…

По пути в Йорк подобные мысли не оставляли его. Время от времени усиливавшийся снег привлекал его внимание, но ненадолго: он вновь и вновь возвращался в мыслях к Корделии, ненавидя себя за это.

К тому времени, когда они приблизились к Йорку, он уже не был уверен, сможет ли провести в присутствии Корделии хотя бы один день. Они въехали в город, он хмурился все сильнее, но знал, что не покинет седла, сколь холодной ни оказалась бы погода. Лучше совсем замерзнуть, чем гореть в адовом огне под взглядом викария.

Экипаж притормозил на мгновение – это Корделия отдавала распоряжения Хопкинсу. Затем они отправились далее и остановились перед внушительного размера особняком в палладианском стиле.

Себастьян с облегчением заметил свет в окнах. По крайней мере кто-то живет в усадьбе. Он и сам не подозревал, что ему хотелось, чтобы эта миссис Бердсли непременно была дома. Как он смеялся над приверженностью викария правилам приличия, но теперь ему приходится признать с облегчением, что чем больше людей путешествует с ними, тем меньше у него шансов остаться наедине с Корделией. Как ни удивительно, в этом вопросе и он, и викарий были единодушны.

Надо признать, удача сопутствовала им, поскольку, как только они постучались, дверь им открыл лакей, который и сообщил, что хозяйка действительно дома. Чуть позже их пригласили в сводчатую прихожую, на стенах которой висели искусные обманки, и которая была украшена такими фарфоровыми безделушками, которые сам Себастьян не мог себе позволить в своем лондонском доме. Лакей почтительно принял их верхнюю одежду и попросил подождать, пока он доложит хозяйке, которая принимала гостей в музыкальной комнате – у нее был званый вечер. По всему дому неслись звуки лютни под аккомпанемент клавесина и виолончели.

Этого он не мог предвидеть. Несмотря на то, что Корделия что-то упоминала о богатстве миссис Бердсли, Себастьян представлял себе некую вдовушку, живущую в уютном домике, подобному дому викария, женщину одинокую и тоскующую без людей. Сейчас, осознав масштабы состояния миссис Бердсли, он почувствовал неловкость за вторжение.

Он взглянул на Корделию – та напряженно ждала, нервно перебирая пальцами тесьму на платье. Она избегала смотреть в его сторону, но, что его удивило, не смутилась, когда он подошел ближе.

– Вы уверены, что мы не потревожим своим появлением миссис Бердсли? – спросил он.

– Я ни в чем не уверена, – только и успела ответить она, как дверь распахнулась и в прихожую вошла миловидная женщина. Лицо ее было озарено улыбкой.

– Корделия, Боже мой, как чудесно, что ты приехала, – обрадовалась хозяйка. – Что-то я не помню, чтобы ты когда-нибудь посещала мои вечера. Да и путь не слишком ли долог?

Корделия засмеялась в ответ и бросилась в объятия женщины, которая и была миссис Бердсли – йоркская знаменитость. Пока обе они обнимались и припоминали, сколь давно не видели друг друга, Себастьян внимательнейшим образом наблюдал за немолодой вдовой.

Она сама, как только что и ее дом, обманула его ожидания. Со слов викария ему казалось, что он встретит даму внушительного телосложения с надменными манерами и язвительным языком. Живая, веселая, с напудренными волосами красавица в шелковом платье, украшенном искусной вышивкой, совсем не походила на женщину, которую рисовало Себастьяну его воображение. Ну, может, только в ее величественной осанке было что-то, что он угадал.

Он бросил взгляд на викария, последний что-то ворчал себе под нос. Когда же женщины принялись болтать, то и дело вскрикивая от радости, викарий произнес вслух:

– Гонорина, старая ты болтушка, мы не для того проделали столь долгий путь, чтобы смотреть, как вы разводите здесь сантименты.

Миссис Бердсли повернулась к викарию и окинула его взглядом с головы до ног, глаза ее еще были влажны.

– Сам ты старый болтун, – сказала она. Себастьян заметил что-то грустное в ее взгляде, будто она волновалась за викария. Она продолжала тихо, но решительно: – Тебе никогда не нравились нежности.

– Пожалуй, да, – ответил он запальчиво.

Она скептически посмотрела на него.

– Тебе бы самому хотелось, чтобы кто-нибудь с тобой понежничал, как бы ты не зачах. Я уверена, что Корделия хорошо заботится о тебе, но она слишком молода.

Уши викария слегка покраснели.

– Девочка не так глупа, чтобы думать, что она знает, что мне нужно, не то что некоторые.

Миссис Бердсли усмехнулась.

– Все знают, что для тебя лучше, только не ты.

– А ну-ка оба замолчите, – смеясь, прикрикнула Корделия. Она взяла под руку миссис Бердсли, успешно отвлекая ее внимание от викария. – Гонорина, позволь мне представить тебе… – глаза Корделии вспыхнули ярче, когда она перевела свой взгляд с лица женщины на лицо Себастьяна.

Когда миссис Бердсли обратила свой взор на Себастьяна, он понял, что эта женщина будет куда более ярой защитницей добродетели Корделии, чем ее отец. Хотя он и уговаривал себя, что все это к лучшему, однако не находил приятным то, что эта дама может встать между ним и Корделией.

– Позволь мне представить нашего компаньона… Себастьяна Кента, герцога Веверли. – В глазах Корделии блеснула веселая искорка: – Лорд Веверли, а это самый дорогой и верный друг моей матери… миссис Гонорина Бердсли.

Себастьян глянул на Корделию, но по ее лицу нельзя было понять, что же явилось причиной такого веселья. Затем он взглянул на миссис Бердсли и поднес к губам ее руку, встретившись глазами с ее взглядом.

– Большая честь для меня, – пробормотал он, пытаясь угадать, что кроется за этим взглядом.

– Да что вы, – произнесла она, отведя наконец глаза от собственной руки, – это для меня огромная честь, ваша светлость. Боюсь, вы застали меня врасплох. Вы давно из дома?

Он вопросительно посмотрел на нее, затем выпустил из своих рук ее руку.

Викарий пояснил:

– Во всей Северной Англии не найдешь человека более осведомленного, чем Гонорина. Несомненно, она удивлена, увидев вас здесь, а не в Индии. – Он повернулся к миссис Бердсли, чье лицо уже заливала краска. – Не ты ли в последнем письме сообщала нам о том, где пребывает его светлость?

– Отец, веди себя прилично, – укоряла его Корделия, хотя глаза ее блестели. – Ты выдаешь все секреты Гонорины.

Себастьян улыбнулся ошеломленной миссис Бердсли, хотя ему было интересно, что же, собственно, знала эта дама о нем и делах его семьи. Надо будет ему обратиться к Корделии, чтобы выяснить, какие еще сплетни известны вдове. – Я польщен, что в своих письмах вы упоминаете мою скромную персону, и смею надеяться, что только с лучшей стороны.

Миссис Бердсли посмотрела на викария испепеляющим взором, затем натянуто улыбнулась Себастьяну:

– Уверяю вас, лорд Веверли, что, несмотря на то, что сказано Освальдом, я никогда ничего плохого не говорила ни в ваш адрес, ни в адрес вашей семьи.

– Никто и не сомневается в этом, – вмешалась Корделия. – Гонорина упомянула ваше имя только потому, что я сообщала ей о делах, которые имею с вашим братом. В устах моего отца все это звучало чудовищно, но в самом деле это пустяки.

Миссис Бердсли вздохнула.

– Освальд всегда был груб и нетактичен. Я и понять не могу, как ему удалось воспитать такую чудесную дочь.

– Я уверен, преподобный Шалстоун и не думал никого обидеть, – сказал примирительно Себастьян, обращаясь сразу и к Корделии, и к ее отцу, которые с удивлением смотрели на него.

Последние несколько дней его сильно раздражал характер викария, сейчас настала пора расположить к себе старика, иначе он совсем откажется участвовать в их плане. Он уже, похоже, расквитался с викарием, и для упрочения позиций неплохо было бы сыграть на добрых чувствах старика. Да и то, что тот в последнее время не пил, делало его все более раздражительным, и проблем с ним по-прежнему хватало.

– В конце концов все это не столь важно, – сказала миссис Бердсли, взмахнув рукой в элегантной перчатке. Она уже вполне овладела своими чувствами, чтобы пустить в ход ослепительную улыбку хозяйки дома, умеющей выйти из положения. – Я счастлива видеть всех вас в моем доме, и даже необузданный темперамент Освальда не омрачит моей радости. – И она похлопала Корделию по руке. – Пожалуй, я не слишком внимательна. Будьте добры, проходите в гостиную, можете там подкрепиться. Вы весь день в дороге и, видимо, сильно утомлены.

– А как же твой вечер? – спросила Корделия.

– Ничего страшного, – и миссис Бердсли жестом пригласила всех в соседнюю комнату. – Эти люди бывают у меня каждую неделю. Собираются, чтобы послушать последние сонаты, – и она гордо улыбнулась. – Все знают, что у меня бывают только лучшие музыканты, и когда я устраиваю музыкальные вечера, приходят все.

– Я, право же, сожалею, что мы вот так без предупреждения, – извинялась Корделия. – Я и не думала, что у тебя гости.

Они вошли в гостиную, убранство которой было столь же безупречно, как и прихожей.

Миссис Бердсли покачала головой.

– Не беспокойся об этом.

Подозвав к себе слугу, она велела принести горячие напитки и приготовить легкий ужин. Себастьян и Корделия слегка нахмурились, услышав, как хозяйка велела приготовить пунш и подать его с кофе, но ничего не сказали. Себастьян украдкой взглянул на викария, но тот сохранял невозмутимое выражение лица.

Закончив отдавать распоряжения, миссис Бердсли пригласила всех сесть и сама устроилась на роскошном диване возле Корделии.

– А теперь расскажи мне начистоту, почему вы с Освальдом оказались в Йорке. – И, подарив герцогу очаровательную улыбку, прибавила: – А также и ваш замечательный спутник.

Корделия поморщилась:

– Наш безусловно замечательный спутник доставил мне много хлопот. Как бы тебе объяснить ситуацию, в которую мы с отцом попали благодаря ему. Боюсь, ты рассердишься на меня.

Когда вдовушка бросила озабоченный взгляд на Себастьяна, тот тяжело вздохнул. Корделия и не подозревала, как те язвительные слова, которые предназначались для того, чтобы задеть герцога, могли быть истолкованы. Он тут же поспешил на помощь с разъяснениями.

– Корделия имела в виду, что попала в затруднительную ситуацию благодаря своему последнему увлечению – сочинению музыки под чужим именем.

Миссис Бердсли в удивлении подняла брови, выражение же лица Корделии стало суровым.

– В устах его светлости все это звучит так презрительно.

Она улыбнулась ему. Он недоумевал, намекала ли она на то, что он говорил о пьянстве ее отца. Нет, похоже, что она все еще сердилась за их встречу у дуба. Видимо, придется встретиться с ней наедине, чтобы уверить ее в том, что он не считает ее потаскухой.

– Не все, – отпарировал он, встретившись с ней взглядом. – Но, должно быть, это довольно часто звучит отвратительно, особенно если я сбит с толку. А Корделия просто слишком чувствительна ко всему, что касается меня.

Миссис Бердсли на мгновение задумалась, а Корделия отвела взгляд, плечи ее слегка дрожали.

– Во всяком случае, когда несколько дней тому назад его светлость нанес нам визит в Белхаме, он сделал нам интересное предложение.

– Безумное предложение, – добавил ее отец.

– О, расскажите мне, – воскликнула миссис Бердсли в волнении от предвкушения пикантных новостей. – Звучит увлекательно.

Корделия облизала пересохшие губы и стала подробно излагать суть предложения Себастьяна.

Когда она закончила, глаза миссис Бердсли загорелись веселым огнем.

– Поверить не могу, Корделия, что ты согласилась на это. Освальду медведь на ухо наступил. Каким образом за неделю вы собирались сделать из него музыканта?

– Я пытался объяснить ей это, – вмешался викарий, – но и она, и его светлость вбили себе в голову, что это возможно.

– Почему бы тебе самой, Корделия, не встретиться с Генделем? – продолжала миссис Бердсли, не обращая внимания на ремарку викария. – Это твоя музыка, ты и должна сама ее представить. Хорошо, что вы взяли с собой Освальда, но предложить ему такую роль… – она ухмыльнулась, – это совершеннейшая чепуха.

Корделия, скрестив руки на коленях, откинулась на спинку дивана. Она смотрела на Себастьяна и глаза ее светились.

– Но его светлость, Гонорина, абсолютно убежден в том, что женщина-сочинитель его брату совсем не нужна. В конце концов истинные музыканты никогда всерьез не относились к женской музыке.

– Мне помнится, – вмешался Себастьян, – вы сами, Корделия, были того же мнения, когда я впервые это предложил.

Откинув голову, Корделия отвечала:

– Только потому что вы убедили меня, что отца можно обучить, в чем теперь, после двух дней, проведенных в экипаже, я сильно сомневаюсь.

– Давайте не будем забывать, что вся история началась с маленького обмана, – безжалостно продолжал Себастьян, – вы воспользовались именем своего отца. Как вы помните, дела моего брата расстроились из-за того, что он потерял репутацию, издавая произведения непорядочных композиторов. Неужели вы думаете, что Гендель будет защищать моего брата, если вновь узнает, что тот пытался водить публику за нос?

Корделия вздохнула.

– Не думаете ли вы, что и Гендель, и ваш брат будут негодовать, если им представят мошенника, да притом еще такого неумелого. Кроме того, мои произведения были напечатаны анонимно. Гендель и не знает, что мой отец как-то с этим связан.

– Это так. Но мой брат в курсе, и он не станет представлять вас Генделю, узнав, что вы женщина.

– А, так ваш брат женоненавистник, – улыбаясь, уточнила миссис Бердсли.

Себастьян вздохнул. – Не совсем, но, боюсь, у него сложилось определенное мнение относительно женщин-композиторов. В прошлом он имел некий… печальный опыт, который и породил его предубеждения. Он скорее поверит, что мисс Шалстоун украла хоралы у какого-то композитора, чем в то, что это ее собственные сочинения. – Он хмуро улыбнулся. – У него было слишком много неприятностей с плагиатом, чтобы рисковать на этот раз.

Лицо Корделии выражало разочарование, и он подивился, как долго она хранила в себе надежду поведать правду его брату.

– Действительно, – подводя итог всему этому, сказал Себастьян, – если мы представим мисс Шалстоун как композитора, скорее всего мой брат откажется от дальнейших публикаций ее произведений, поскольку непорядочные композиторы поставили его в довольно-таки щекотливое положение.

– О Боже, – произнесла миссис Бердсли, положив руку на колено Корделии. – Но мы-то этого не хотим. Как нехорошо, что ваш брат такой правдоискатель. Этим теперь уже никто не занимается. Вы не считаете, что это слишком скучно?

Викарий громко засмеялся, а Себастьян решил, что миссис Бердсли ему положительно нравится.

– Может быть. Но я не разделяю мнения своего брата, иначе бы не предложил вам столь изысканную ложь.

Себастьян посмотрел на Корделию. Та удрученно глядела на огонь. Если бы он знал, в каком направлении витали ее мысли, то постарался бы задавить их в зачатке. Черт побери, он превознес бы до небес ее талант, но это было невозможно.

В этот момент в комнату вошел слуга с подносом фруктовых пирожных и дымящихся чашечек пунша и кофе. Себастьян с облегчением заметил, что викарий отказался от пунша и взял себе кофе. Ему было интересно, заметила ли это Корделия.

– Я очень рада, что вы заехали ко мне по дороге в Лондон, – проговорила миссис Бердсли. – Эту историю следовало услышать из первых уст, в письме бы она звучала не столь живо.

– Дело в том, Гонорина, – вмешался викарий, – что это не просто визит.

– Вот как? – спросила недоуменно миссис Бердсли.

– Это правда, – очнувшись от своих мыслей, подтвердила Корделия. – Можешь представить, как отцу не нравится вся эта затея. Он считает, что я не должна путешествовать без компаньонки.

«Да нет, – подумал Себастьян, – просто твой отец хотел любым способом расстроить поездку».

Но миссис Бердсли не нашла ничего удивительного в словах Корделии. Ее лицо просияло.

– Не может быть, ты хочешь, чтобы я стала твоей компаньонкой?

– Я понимаю, что у тебя масса неотложных дел, – поспешил вмешаться викарий, – и мы не обидимся, если ты откажешься ехать с нами. Я с самого начала считал этот план безумием.

– Да я ни за что не упущу такую возможность! – с готовностью отозвалась миссис Бердсли. – Какая удача!

Викарий сердито посмотрел и что-то проворчал, Корделия же, наоборот, сжала руку миссис Бердсли.

– Так ты поедешь с нами в усадьбу его светлости? И в Лондон?

– Конечно же. С превеликим удовольствием. Боже мой! Как же не воспользоваться возможностью побывать в Веверли! Моих друзей удар хватит от зависти. Представляешь, какое столпотворение будет на моих вечерах, когда я вернусь… – слова ее повисли в воздухе. – О, Боже мой, я совсем забыла о гостях, что-то там подозрительно тихо.

По правде говоря, Себастьян слышал, что музыка только что утихла.

Смеясь, миссис Бердсли вскочила на ноги.

– Я с вами так заболталась, что совсем пренебрегла своими обязанностями. Я думаю, они меня простят, когда услышат столь ошеломительную новость.

Она поспешила к двери, на ходу пересчитывая по пальцам, что необходимо сделать срочно:

– Думаю, надо взять с собой желтое платье, это сейчас модно… и новое шелковое манто. – Она на минуту остановилась в дверях: – Я не была на лондонском сезоне целую вечность. Надеюсь посетить парочку концертов по подписке. Отдыхайте и ужинайте пока без меня здесь. Я быстро управлюсь со своими гостями и вернусь.

Сделав глубокий вдох, она улыбнулась им ослепительной улыбкой и скрылась за дверью, слышно было, как зашуршали юбки.

– Она совсем не изменилась, – сказал преподобный Шалстоун, как только убедился, что миссис Бердсли его не может услышать. – Кипящий чайник в юбке. Попомните мои слова, покоя нам не будет на пути в Лондон. Она будет вмешиваться во все дела. Я полагаю, вы оба довольны. Связаться с женщиной такого язвительного нрава – вы еще об этом пожалеете. Вот увидите.

– Если бы я вас плохо знал, преподобный, я бы подумал, что эта женщина вам очень нравится.

Корделия украдкой улыбалась, а викарий в ярости изрыгал проклятия. Себастьян же принялся за пунш, совершенно довольный собой. Несмотря на свою решимость сохранять добрые отношения с викарием, он не удержался от колкости. Изводить викария представлялось ему забавным.

В действительности ему почти удалось отвлечься от Корделии и мечтаний о ее прекрасном теле. Несомненно, это было благо.

Рано утром на следующий день Корделия сидела за завтраком и пила травяной чай, который заварил для нее повар, едва заметив, что девушка встала и бродит по комнатам.

Корделия была в этом доме лишь во второй раз – впервые она гостила здесь как-то летом, а теперь с удовольствием отметила, что слуги помнят ее.

Она вздохнула и поглядела в окно. Ей нравилось у Гонорины, и, судя по тому, каким густым покровом снег устелил землю, можно было догадаться, что они еще задержатся здесь, и быть может, не на один день. Вот Себастьян рассердится, подумала она с горьким удовольствием. Наконец-то появилось нечто не контролируемое его светлостью.

– Не хотела бы я, чтобы кто-нибудь так на меня смотрел, – послышался мягкий голос за спиной Корделии, и она увидела Гонорину, которая, придвинув стул, присела рядом.

Корделия вежливо улыбнулась:

– Не волнуйся, этот взгляд предназначен для самодовольных и важных персон, к таковым ты решительно не относишься.

Гонорина хитро прищурила глаза:

– Я бы подумала, что ты говоришь об Освальде, но я обратила внимание на то, как вы пикировались с его светлостью вчера. Держу пари, тебе не нравится, как герцог обставляет дело.

– Ты прекрасно поняла мое отношение к нему.

– Зачем же ты тогда согласилась ехать с ним в Лондон – никак я в толк взять не могу.

Корделия сосредоточенно смотрела в чашку с чаем. Что ей следует рассказать Гонорине о ее жизни дома в последние несколько лет? Она решила всего не рассказывать. Ведь Гонорина и ее отец и так на ножах.

– Его светлость обещал мне независимость. Он обещал также помочь с изданием моей музыки… я буду получать за это деньги.

– Понятно, – и Гонорина забарабанила пальцами по столу. – Зачем тебе независимость, не понимаю? А как же замужество, дети?

Корделия проглотила комок в горле:

– Да я и не отказываюсь. Но я такая привередливая в выборе, до сих пор не встретила подходящего мужчину. Кроме того, я становлюсь старой девой.

– Чепуха, тобой так увлечен герцог, да и до старой девы тебе еще далеко.

Волнение вдруг охватило Корделию. Конечно же Гонорина не могла догадываться о свиданиях с герцогом.

– Почему ты так говоришь? Герцог вовсе не увлечен мной, к тому же у него есть невеста.

– А-а… – Гонорина пожала плечами и взяла Корделию за руку. – Это, конечно, препятствие, но и его можно преодолеть, особенно в том случае, если мужчина ловит глазами каждое твое движение.

Несмотря на опасность быть раскрытой, она испытала удовольствие, но жестоко подавила его. Себастьян глаз с нее не спускал из-за ее тела, этого предательского тела, которое так и таяло в его объятиях. Он, конечно, желал ее, но это, в сущности, было неважно. Какой мужчина не пожелает женщину, если она сама, оставшись с ним наедине, нарушала все правила приличия.

Несомненно, женщины недостойного поведения часто предлагали себя Себастьяну. Судя по тому гневу, который она увидела вчера, он, верно, принял ее за одну из них и осудил. Хуже всего, что ей не в чем было его винить.

«Бессмысленно думать обо всем этом», – сказала она себе и поменяла тему разговора.

– Я очень рада, что ты едешь с нами. Мне придется много времени обучать отца, но у нас будет все-таки время немного поболтать. Вот увидишь, будет замечательно.

– Нечего меня убеждать. – Гонорина поправила капризный локон, выбившийся из ее безукоризненной прически. – Боюсь, твоему отцу не по душе эта идея.

– Да что ты! – Корделия сжала руку Гонорины. – Он просто старый медведь. Ты же его знаешь.

Серо-голубые глаза Гонорины внимательно смотрели на Корделию.

– Не знаю, не знаю, в особенности теперь, – она затаила дыхание, затем вздохнула. – Я хорошо знала его когда-то. Об этом-то я и хотела с тобой поговорить. Говорил ли тебе отец когда-нибудь о том, что мы были знакомы с ним еще до того, как он встретил твою мать?

Глаза Корделии загорелись любопытством.

– Что ты, никогда! Он даже не упоминал об этом. И мама тоже.

Чуть улыбнувшись, Гонорина опустила глаза.

– Так оно и было. Он даже сватался ко мне.

Корделия пыталась покопаться в своей памяти. Мать всегда говорила о Гонорине как о старом друге семьи. Гонорина в ее представлении была подругой матери, а никак не отца.

Гонорина встала и подошла к окну.

– Я думала, тебе нужно знать об этом прежде, чем мы отправимся в Лондон. Мы с Освальдом вечно цепляемся друг к другу, и я хотела бы тебя предупредить. Когда твоя мать была жива, она старалась нас урезонить. Я не думаю, что она понимала, отчего это происходит, но всегда пыталась помешать нам пришибить друг друга.

Наконец Корделия обрела способность говорить.

– Почему ты всегда ссорилась с ним? Потому что он сватался к тебе, а женился на маме?

– Не совсем, – вздохнула она. – Я сама ему отказала. Я была всего лищь дочерью портного, но у меня были далеко идущие планы. Я хотела быть хозяйкой большого поместья. Мистер Бердсли хоть и не был человеком знатного происхождения, но уже тогда был преуспевающим торговцем и занимал более высокое положение, чем я. Он ухаживал за мной и был гораздо более выгодной партией, чем твой отец.

Она повернулась лицом к Корделии и широко улыбнулась.

– Я, конечно, получила все, о чем мечтала – богатого мужа, уважение. Она обвела рукой, указывая на роскошную отделку утренней столовой, на золоченые барельефы богов и богинь. – Славный дом. – Улыбка ее на мгновение стала грустной. – К несчастью, у меня нет детей, но все иметь невозможно.

Она вновь отвела глаза и заговорила безучастным голосом:

– Я была права, отказав твоему отцу. Мы бы не смогли прожить в согласии, но он был страшно зол, потому что я так далеко зашла, что призналась ему в любви. – Она глубоко и судорожно вздохнула. – Я встретила твою мать вскоре после нашей размолвки, она сразу мне понравилась и я познакомила ее с Освальдом. Думаю, так я пыталась спасти свою совесть. – Она улыбнулась Корделии. – Все остальное ты знаешь. Они сразу же полюбили друг друга, ну а я с тех пор не лажу с Освальдом.

– Полагаю, что так оно и было, – сухо сказала Корделия. Ее отец и Гонорина. Вот она, пугающая тайна. Она пыталась извлечь из памяти хоть какие-нибудь намеки на отношения отца и Гонорины, но так ничего и не припомнила.

Как ни странно, признание Гонорины не взволновало ее. То, что отец любил сначала другую женщину, никак не отражалось на любви родителей друг к другу. Возможно, если бы это был кто-нибудь иной… – Но Гонорина – такой близкий человек, почти тетушка. Как-то само собой получалось естественно, что она когда-то любила отца.

Однако рассказ об их прошлом кое-что изменил в представлении Корделии. Это объясняло, почему отец был так против Гонорины в роли компаньонки и почему она говорила такие колкости.

Она вспомнила и вчерашнее замечание Себастьяна относительно отца и Гонорины. Улыбка вдруг заиграла на ее лице. Но ведь Гонорина – вдова, а отец вдовец…

– Знаю, знаю, о чем ты сейчас подумала. Выкинь это из головы, – проговорила Гонорина, обходя стол. – Твой отец больше мной не интересуется, поэтому и не думай заниматься сводничеством. Я всего лишь хотела объяснить тебе, почему мы не ладим.

Корделия поняла. Очень хорошо поняла. Она также заметила, что Гонорина ни слова не сказала о том, интересует ли ее все еще отец. Спрятав улыбку, Корделия придала своему лицу самое невинное выражение.

– Мне и в голову не приходило сводничать.

Гонорина посмотрела на нее подозрительно.

– Конечно же пришло. Вечно ты хочешь всем угодить. Но и не думай даже об этом. Все давно прошло.

– Ну что ты… Каким-то чудом Корделии удалось сохранить серьезное выражение лица.

Гонорина строго посмотрела на нее и хотела было добавить еще что-то, но в это время в комнату вошел герцог. Выглядел он восхитительно: красив и аккуратен, словом, сиял как начищенный шиллинг на солнце.

Недовольное выражение исчезло с лица Гонорины, и она вновь принялась за обязанности образцовой хозяйки.

– Доброе утро, ваша светлость. Надеюсь, вы хорошо спали?

– Спасибо, да, – он подтвердил свои слова улыбкой. – После ночи, проведенной в одной комнате с викарием, отдельная спальня – невообразимая роскошь. – Он поглядел в глаза Корделии, но та отвернулась к окну.

Потерпев поражение, герцог заговорил более сухо.

– У вас прекрасный дом, миссис Бердсли.

Гонорина засмеялась.

– Ну, думаю, вы не скажете этого после нескольких дней взаперти.

– Взаперти?

Гонорина жестом указала на окно.

– Мне ясно, что вы еще не видели, что делается там. Я думаю, что поездку в Лондон надо отложить на время, или, может быть, вы раздобудете нам сани да хороших легконогих лошадей, что повезут нас по глубокому снегу? Сегодня за ночь выпало еще два фута.

Со вздохом он направился к окну и выглянул наружу.

– Похоже, вы правы, мы здесь застряли. Надеюсь, это не причинит вам беспокойства?

– Нет-нет, – и она переглянулась с Корделией. – Я очень люблю занимать гостей. Раз все уже встали, пора мне распорядиться о завтраке.

– Я помогу тебе, – поспешила сказать Корделия, вставая из-за стола.

– Нет необходимости, – она бросила на Корделию многозначительный взгляд и ободряюще улыбнулась. – Я всего на минутку, предупредить повара, сидите-сидите, пейте чай. – И прежде чем Корделия успела что-либо сказать, исчезла из комнаты.

Корделия чувствовала себя одинокой и брошенной, эти чувства усилились, когда, оторвавшись от окна, герцог повернулся к ней. Сначала он ничего не говорил, а лишь жадно смотрел на нее, при этом она чувствовала себя как загнанный кролик.

Вспомнив сейчас то, что он говорил вчера, она, встретившись глазами с его взглядом, произнесла:

– Сейчас я одна, ваша светлость, оставьте меня, покуда я не соблазнила вас своим непристойным поведением.

– Единственный, кто считает вас непристойной, – это вы сами.

– Если вы не хотите удалиться, я должна сделать это сама, – сказала она, поднимаясь.

– Черт бы вас побрал, почему вы все переиначиваете? – Опершись руками о край стола и наклонившись вперед, он проговорил: – Еще вчера я объяснил вам, что сам теряю над собой контроль, а вас не упрекаю ни в чем.

Она помедлила, ухватившись за спинку стоящего рядом стула.

– Но вчера вы были сердиты на меня.

– Не на вас, а на себя.

– Вы сказали, меня надо запереть. Вы сказали, я провоцирую ваши низменные чувства, будто это моя вина. – Она проглотила комок в горле и продолжала тише: – Я знаю, что виновата в том, что не дала вам пощечины, не оттолкнула вас и…

Он тяжело вздохнул.

– Посмотрите на меня, Корделия.

Сжав губы, она подняла голову, стараясь сохранить остатки гордости, чтобы не смущаться этой странной беседой.

Глаза его сверкали.

– Ваша вина только в том, что вы молоды и неопытны. И еще добры. Я думаю, не в вашем характере давать пощечину кому бы то ни было. Полагаю, вы не убили бы и разъяренного волка, объяснив его нападение на вас тем, что он голоден.

Он взглянул на нее ласковее.

– Однако я уже не молод, и конечно же у меня есть опыт. Я знаю, как овладеть молодой чувственной женщиной вроде вас, но что, кроме нескольких мгновений украденного счастья, я могу вам предложить? Мое самообладание просто улетучивается, как только я оказываюсь рядом с вами наедине.

– Что еще раз доказывает, что это моя вина, раз я та самая женщина, из-за которой вы теряете самообладание. – Она повернулась, чтобы покинуть комнату.

Он откинул голову назад и испустил стон, затем обошел стол и догнал ее у двери.

– Нет-нет. Вы что, считаете, виноват всадник, если его грабят на дороге? Это всадника надо отправить в тюрьму?

Эти слова ее остановили. Она смутилась. Ее учили, что от женщины зависит не позволять мужчине никакие вольности. Что только проститутка может позволить нечто большее, чем целомудренный поцелуй.

– Но… настоящие леди не должны испытывать таких… таких…

– Желаний? Да, ангел мой, и они испытывают желания. Желания естественны как для мужчин, так и для женщин. Вот почему Ричард так строго смотрит за моими сестрами. Я знаю, на что были бы способны мои прекрасные благовоспитанные сестры, окажись рядом с ними человек вроде меня. Уверяю вас, я не считаю их потаскухами.

Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами, а он продолжал:

– Если бы какой-нибудь мужчина дотронулся до моей сестры, как я вчера до вас, я бы руку ему отрубил. Но я бы не назвал ее потаскухой, а лишь предупредил, чтобы она была осторожнее наедине с ним. – Он стиснул зубы. – Я вас вчера пытался предостеречь.

– А что, если я не хочу быть осторожной? – прошептала она, но тут же закрыла рот рукой, испугавшись того, что сама сказала и какие чувства при этом обнаружила.

Его глаза заискрились, и он еще и еще осматривал ее с головы до ног.

– Если когда-нибудь вы решите быть неосторожной, – сказал он глубоким низким голосом, – я боюсь, что вместо благовоспитанного человека вы увидите неуправляемого субъекта. – Он глубоко вздохнул. – Тогда уже не будет иметь значения, кто в этом виноват, ангел мой. Результат будет тот же. Я наброшусь на вас со всей страстью. Поэтому послушайтесь моего совета. Не делайте этого.

И прежде чем она смогла что-либо ответить на эту пугающую речь, он круто повернулся и вышел.