Как она смогла произнести это, Корделия сама не понимала. Себастьян побледнел, отвернулся от нее, подошел к камину и стоял молча, уставившись на огонь.

Корделия вздохнула. На самом деле она прекрасно знала, почему сказала это. Будущее представлялось ей тусклым и монотонным. Неужто ей вечно суждено ухаживать за отцом-пьяницей и сочинять музыку, которую она не сможет назвать своей?

Неделя с Себастьяном принесла ей больше радости, чем три года жизни с отцом. Путешествие подходит к концу, через несколько дней они будут в его поместье. Отец встретится с лордом Кентом и Генделем, и все будет кончено.

И с чем она останется? После того что рассказал Себастьян о своем брате, она не могла тешить себя иллюзиями насчет того, что ему удастся уговорить лорда Кента издавать ее сочинения. И надеяться на то, что Себастьян обеспечит ей независимый доход, она тоже не могла. Несравненная Джудит, какой беспорочной она бы ни была, вряд ли это одобрит.

Нет, все вернется на свои места и она опять останется в Белхаме одна-одинешенька. Так пусть у нее будут хоть воспоминания. К голосу совести Корделия решила не прислушиваться. Ее жизнь принадлежит ей и только ей; к чему же жить, сокрушаясь об упущенных возможностях!

Она подошла к нему сзади и тихо сказала:

– Если я вам действительно небезразлична, докажите это. – Руки ее обвили его талию, она прижалась щекой к его спине.

Она почувствовала, как Себастьян напрягся.

– Не верю, что вы можете сказать такое.

– Но я говорю это. Я хочу, чтобы вы любили меня. Хочу, чтобы доказали свои чувства. Прошу вас…

Он развернулся к ней, тяжело дыша, и бросил на нее отчаянный взгляд.

– Именно потому, что вы мне небезразличны, я не стану этого делать. Вы заслуживаете лучшего, вы еще встретите человека, который женится на вас, будет любить и заботиться о вас. Я же – увы! – этого сделать не могу. – Он отвернулся и шагнул к двери. – Я не смею разрушить ваше будущее и не воспользуюсь вашим отчаянием.

Она бросилась к нему, не давая уйти, схватила его за руки.

– Неужели вы не понимаете? На мне никто никогда не женится! – Голос ее звенел. – Как вы думаете, где сейчас мой отец? Где?

Он молчал.

Она не отпускала его.

– Ваш отец не смог побороть пристрастия к спиртному, так ведь? Мой тоже не сможет, и вы это прекрасно понимаете. Он сидит сейчас в кабаке и напивается. Да, конечно, завтра он будет раскаиваться, обещать, что больше это не повторится, но все останется по-прежнему.

– Этого вы знать не можете, – возразил Себастьян.

– Сколько раз это повторялось! – Руки ее скользнули к его ладоням, она притянула его к себе, положив его руки себе на талию. Он держал ее осторожно, словно она была хрупкой фарфоровой статуэткой, и смотрел в сторону.

Она в отчаянии обняла его за шею.

– Какое будущее вы можете разрушить? В этом будущем ни семьи, ни детей, ни свободы. Вы же отлично знаете. что я никогда не оставлю отца. – Она дрожала от возбуждения. – Так пусть будут хоть воспоминания. Если вы действительно питаете ко мне чувства, о которых говорите, вы не откажете мне.

Лицо его было сурово, но глаза – глаза пылали.

– И это все, что вам от меня надо? Нет, я не жеребец, который станет удовлетворять девичье любопытство.

Слова его ее потрясли. Она не думала о том, как воспримет он ее дерзкое предложение, и уж никак не могла предположить, что он обидится.

Но он – обиделся! Стыд душил ее.

– Я… я не это имела в виду… Я лишь хотела… Ну, вы раньше говорили… Дали понять, что вы…

– Страстно вас желаю? – Он медленно окинул ее взглядом. – Этого я не отрицаю. Но я не подарю вам ночи страсти лишь затем, чтобы вам было что вспомнить, когда вы почувствуете себя одинокой. Уверен, что это вы сможете получить от множества других мужчин. Например, от того музыканта.

Боже, он ее понял совсем неправильно!

– Мне не нужен другой мужчина. Мне вообще никто не был нужен, пока… не появились вы. Пока вы до меня не дотронулись. Мы скоро расстанемся, и у меня не останется ничего. Я этого не вынесу, Себастьян!

Диким блеском засветились его янтарные глаза.

– Никто никогда не пробуждал во мне подобных ощущений. – Она говорила, потому что не могла больше держать это в себе, но говорила, преодолевая страх. Если он отвернется от нее после того, как она раскроет перед ним свою душу, ей останется только умереть. Она прикусила губу, пытаясь сдержать слезы. – Я… я никогда не осмелилась бы предложить такое, если бы не думала, что вы испытываете то же самое.

Он больше не владел собой. Со стоном притянул он ее к себе, приник к ее губам – страстно, настойчиво. Рука его стиснула ее стан, рот был так требователен, что у нее перехватило дыхание.

Потом он отпрянул. Лицо его было дико.

– Испытываю то же самое? Черт подери, я с ума схожу при мысли о том, что вы не можете быть моей.

Она коснулась пальцами его губ.

– Сегодня ночью я могу быть вашей, Себастьян.

– Как я могу обладать вами и – и уйти? Вы же знаете, я связан словом чести, я не могу принадлежать вам всецело.

– Ну и что! Вы нужны мне. – И это было правдой. – Я хочу быть с вами, пусть лишь од-нажды…

– Пресвятая Богородица! – воскликнул он и поцеловал ее с таким пылом, что сердце ее готово было разорваться. Потом он захлопнул дверь и снова стал осыпать ее поцелуями.

– Корделия, прекрасная и опасная Корделия! – шептал он, распуская ей волосы. Шпильки с легким шуршанием падали на мраморный пол, прическа была испорчена окончательно, но она не думала об этом.

Все ее мысли были сосредоточены на нем. Страстно желая дотронуться до него, ласкать его так же, как он ласкал ее, она ухватилась руками за его сюртук, и он одним движением скинул его на пол.

– Завтра мы оба будем жалеть о случившемся, – шепнул он, расстегивая ее корсаж.

– Для нас нет завтра. Его и не было никогда, к чему говорить о нем сейчас? Есть только сейчас, и мне этого достаточно.

Он отбросил в сторону ее корсаж.

– Мне этого никогда не будет достаточно, – сказал он и вдруг остановился, глядя на ее смущенное лицо. – Неужто тебе действительно достаточно?

Нет, и никогда не будет, подумала она, но не посмела произнести вслух. Она не смеет думать о завтра. Будет только сегодняшняя ночь. И это лучше, чем жизнь, полная сожалений.

Чтобы избежать ответа, она расстегнула платье и спустила его на кринолин. Потом она прижалась к его губам своими, и он, застонав, ответил на ее поцелуй с пылом, от которого у нее перехватило ды-хание.

Сердце ее под кружевным корсетом гулко билось, ей хотелось сбросить скорее и его. И Себастьян, словно прочитав ее мысли, стал быстро корсет расшнуровывать. Через несколько мгновений она осталась в одной нижней юбке.

Но руки его были проворны, он расшнуровал и снял и ее, быстро, словно очищал яблоко. Корделия и чувствовала себя фруктом – сочащимся зрелостью, ждущим того, чтобы его попробовали.

Кринолин упал на пол, и тут она ужаснулась тому, что делает, будто до этого кринолин защищал ее, как клетка, а теперь она осталась лишь в чулках и нижней рубашке, низкий вырез которой едва прикрывал ее грудь. Никогда раньше она не стояла в таком виде перед мужчиной.

«После сегодняшней ночи, – с горечью подумала она, – я уже не буду прежней».

И она отринула все колебания, отринула застенчивость. Она подняла на него глаза с видом дерзкого сорванца, пойманного на мелкой краже. Нет, она не будет бояться того, что прочтет в его взгляде.

Но глаза его светились лишь восторгом, он окинул взором всю ее, с головы до пят, и прошептал:

– Я лишь мог догадываться, как ты стройна и изящна. – Он провел руками по ее талии и бедрам. – Но ты – ты прекрасна как ангел, Корделия. Как можно скрывать такое чудо под кринолинами?

Он опустился на одно колено и, приподняв край рубашки, дотянулся до подвязок. Развязав одну, потом другую, он легким движением стянул с нее чулки, снял туфельки, коснулся губами следов, оставленных подвязками на бедрах.

Она же распустила ленту, державшую его волосы, зарылась руками в шелковистую массу, как делала в прошлый раз. На людях можно случайно коснуться мужчины – руки его или спины. Но ласкать его волосы…

Он тоже почувствовал особую доверительность этого жеста, и, вставая с колен, поцеловал ее ладонь. Отклик его побудил ее к следующему шагу. Дрожащей рукой она стала расстегивать пуговицы на его жилете.

– Ваша светлость имеет сейчас некоторое преимущество надо мной, – шепнула она, стараясь скрыть волнение, которое испытывала при мысли о том, что сейчас увидит его обнаженным.

Он замер и не сводил с нее глаз, пока она снимала с него жилет и галстук, а потом потянулась к завязкам на воротнике его рубашки. Но теперь руки ее так тряслись, что она никак не могла справиться с узлом.

По-своему истолковав ее заминку, он сжал ее руку.

– Еще не поздно остановиться, ангел мой. – И он стал целовать ей пальцы. – Я понимаю, – добавил он, пытаясь улыбнуться, – что ты могла решить, что хочешь этого, но порой действительность…

Он умолк, потому что вместо ответа она притянула его руку к своей груди, к соску, светившемуся сквозь тонкую ткань. Он притянул ее к себе, подхватил на руки и понес к дивану, осыпая по пути всю ее поцелуями.

Положив ее, он стал пожирать глазами ее тело.

– Ты была бы искушением для самого папы римского, – пробормотал он почти сердито, в безумной спешке расстегивая пуговицы на своих бриджах. Выражение лица его стало диким, почти зверским.

Мгновение – и он скинул бриджи, сорочку, чулки и остановился подле нее.

Она, полуприсев, смотрела в изумлении на его широкую грудь, на плоский упругий живот, потом протянула руку и коснулась его обнаженного тела, а он обнял ее за плечи. Нетерпеливым движением он развел ей руки в стороны и стянул ее нижнюю рубашку вниз, к талии.

Тяжело дыша, он любовался ее грудью и, наклонившись, стал целовать соски, лаская их языком и губами. Она изогнулась в истоме. Он подхватил ее под спину и прижал к себе. Раздвинув ей ноги коленом, он осыпал поцелуями ее шею и грудь.

И вдруг рука его скользнула между ее ног, к самой сокровенной части ее тела. Она вскрикнула и в возгласе ее смешались гнев и наслаждение, но, когда он коснулся волос внизу ее живота, к стыду своему, она подалась вперед, прижимаясь теснее к его руке, и лежала, прикрыв глаза от наслаждения.

Она не могла совладать с собой. Все ее тело лишь ждало его прикосновений. Когда палец его скользнул в укромные глубины, ей уже было все равно, выглядит она распутницей в его глазах или нет. Любая женщина, предлагающая себя мужчине, распутница. И тут уж ничего не поделаешь.

Но до чего же сладостно быть распутницей!

– Открой глаза, – шепнул он ей на ухо.

Но слова его вдруг пробудили в ней скромность. В смущении она лишь помотала головой. Она дрожала, и кровь стучала у нее в ушах.

– Я хочу, чтобы ты видела, что делает со мной твое наслаждение, – сказал он, целуя ее в уголки рта. В голосе его слышались требовательные нотки. – Открой глаза, ангел мой!

Она повиновалась, и у нее дыхание перехватило, когда она увидела его пылающее страстью лицо.

– Ты хотела запомнить эту ночь. Так смотри и запоминай. Ты должна видеть, что ты делаешь.

Нежно и осторожно он погрузил свой палец в ее лоно. Она чуть не отпрянула в ужасе, но он держал ее крепко. Палец его входил все глубже и глубже, он не сводил с нее взгляда, и она почувствовала, что эта ласка доставляет ей не испытанное ранее удовольствие. Он продолжал, а ей хотелось чего-то еще, но она не знала чего. Рука его ласкала, тело ее пронизывала сладость, доселе неведанная, но облегчения не наступало, и она вскрикнула вдруг, подумав, что ищет того, чего и быть не может.

И вот она уже следует за его рукой, прижимается все теснее и теснее, готовая поймать все ускользающее от нее ощущение.

И каждый раз, когда стон срывался с ее уст, глаза его темнели, и он загадочно улыбался.

Ей хотелось отвести взгляд, но она не могла – глаза его притягивали ее, светившаяся в них страсть не давала ей отвернуться.

Но тут дыхание его участилось, он перестал улыбаться, глаза смотрели в пустоту. Она понимала, что желание овладело им, но он не давал ему воли.

Что-то не так, как во сне думала она, но что – понять не могла, сознание не подчинялось ей. Она впилась ногтями в его спину, выгнулась дугой в его объятьих.

И волны наслаждения захлестнули ее, она словно провалилась в какую-то сладостную пучину. Он был якорем, она прижималась к нему, а незнакомые ощущения, волшебные, завораживающие, пронизывали ее тело. Помнила она лишь о нем и о его сказочных ласках.

И лишь когда она обмякла в его объятиях, он выпустил ее из рук, уложив на диван. К ней медленно возвращалось сознание, и вдруг она поняла, чего он добивался. Он дал ей наслаждение, но не тронул ее девственность. Вот почему он не снял исподнего, вот почему, подарив ей восторг, не стал упиваться им сам.

Она знала, что любовь мужчины и женщины происходит не так. Мать ее и Гонорина, женщины чувственные, объяснили ей, как это бывает. Она помнила их объяснения и поняла, что Себастьян не стал заниматься с ней любовью.

Он собрался встать, и тут она, присев, обхватила его руками за талию.

– Нет, еще нет! – шепнула она. – Я хочу тебя всего, Себастьян.

– Ты не знаешь, чего ты хочешь, – ответил он резко, пытаясь освободиться от ее объятий.

– Нет, знаю! – Она провела рукой по его животу и ниже, быстро расстегнула пуговицы на его подштанниках. – Я хочу тебя. – И его исподнее упало на пол.

Взгляды их встретились.

Наконец он холодно сказал:

– Девственницы никогда не знают, чего они хотят. – Он взглянул ей прямо в глаза, потом посмотрел на себя. – Черт подери, ты так невинна, что даже не в силах взглянуть на инструмент, которым делается это грязное дело.

И он был прав. Ее пугала одна лишь мысль о том, что она увидит его обнаженным полностью. Мама и Гонорина говорили о мужском члене, что он при возбуждении становится твердым, но что это значило, она не знала.

Но, если этим она убедит его в том, что действительно хочет всего, она посмотрит. Смущенно она опустила взгляд с груди на пупок и ниже, туда, где росли волосы вокруг…

Она широко раскрыла глаза от удивления и тихо вскрикнула.

– Потрогай его, – хрипло сказал Себастьян.

И она сделала так, как он велел – коснулась сначала пальцами, потом обхватила ладонью. Он шумно вдохнул, тело его напряглось.

Когда ласки ее стали смелее, он воскликнул:

– Боже мой, Корделия! – и, повалив ее на постель, лег сверху. Она почувствовала прикосновение его обнаженного тела, услышала запах пота, смешанный с запахом бренди, и он раздвинул ей ноги.

Замерев над ней и не сводя с нее глаз, он сказал:

– Ты хочешь этого?

Во рту у нее пересохло, она лишь молча кивнула.

– Ты сама это выбрала. Потом, возможно, ты будешь сожалеть, но теперь ты – моя.

И с этими словами он приник к ней, но в какой-то момент вновь замер. Он колебался, и она сама, приподняв ноги, прижалась к нему, и он вошел в нее. Резкая боль пронзила ее, но он зажал ей рот поцелуем, чтобы заглушить ее крик. Мгновение он помедлил, осыпая ее поцелуями и давая ей время привыкнуть к новым ощущениям.

Корделия не могла понять, нравятся ли они ей или нет. Ей было больно и неудобно, но – не совсем неприятно. Когда он ласкал ее пальцем, было лучше.

И тут он стал двигаться.

Глаза его затуманились от страсти, и боль ее уходила, она стала приноравливаться к его ритму, чувствовала его тело – покачивание его бедер, его рот, его грудь. Как музыкант, умеющий извлечь опытной рукой из своего инструмента чудесную мелодию, Себастьян заставлял ее утопать в наслаждении.

Она обвила руками его шею и полностью подчинилась той волшебной песне, которую пело его тело, и это был незабываемый дуэт.

– Да, да, – шептал он хрипло. – Раскрой мне свое сердце, ангел мой, раскрой его мне и только мне.

И она открылась ему вся. Целиком. Ритм, в котором существовали их тела, был настолько точен, что Корделия поняла, что, отдаваясь ему, выбрала единственно правильный путь. Комната исчезла, не было ничего, кроме сладостной, упоительной гармонии.

– Себастьян, милый… милый мой, – воскликнула она. И вот снова она – как натянутая струна, и опять шквал восторга. Последнее движение, и он замер; стало так тихо, что ей казалось, что объятие их будет длиться вечно.

Он содрогнулся вновь, достигнув высшей точки наслаждения, и она ответила тем же. Потом долго, медленно они приходили в себя.

Он лежал на ней, и она, прикрыв глаза, наслаждалась тяжестью его тела. Постепенно она стала различать окружающее – огонь в камине, аромат простыней. Где-то далеко – тиканье часов.

Открыв глаза, она взглянула на него. Голова его покоилась у нее на груди. Глаза его были прикрыты, но на лице его читалось выражение скорее сожаления, нежели удовольствия. Она испуганно стала гладить его по щеке, стараясь стереть с лица печальные морщины.

Он нежно накрыл ее ладонь своей, а потом, освободив ее от тяжести своего тела, лег рядом.

– Себастьян? – шепнула она.

Ни звука. Решив, что он заснул, она приподнялась на локте и заглянула ему в лицо.

Но он не спал, лежал, уставившись в потолок.

Она положила руку ему на грудь.

– Ты сердишься на меня?

Он рассеянно погладил ее пальцы.

– Нет. Только на себя.

– Тебе не за что на себя сердиться. – Она хотела приласкать его, но стук копыт за окном привлек ее внимание. Она села, прикрывшись простыней, и прислушалась, затаив дыхание. Лошадь проскакала дальше.

– Тебе пора уходить, – шепнула она. – Не то папа с Гонориной вернутся и застанут тебя здесь.

Он посмотрел на нее внимательно.

– Теперь это не имеет значения, правда? Мы поженимся, как только я получу разрешение, так что нам с того, что они застанут нас вместе?

– Поженимся? Как? – Она не испытала радости, услышав его слова. Он говорил так серьезно и мрачно, что она скорее испугалась.

Он присел, тронул пальцами кровавое пятно на простыне.

– Не в моих правилах лишать девушек невинности и бросать их, Корделия. Ты – первая девственница на моем пути, и я, безусловно, поступлю, как и следует, и женюсь на тебе.

У нее упало сердце. Он не сказал ни слова о любви. Для него это был всего лишь долг.

– Ты не можешь на мне жениться, – тихо сказала она.

– Почему?

– Хотя бы потому, что ты герцог, а я – дочь священника.

Он холодно усмехнулся.

– Пусть тебя это не волнует. Первый герцог Веверли был незаконнорожденным сыном Карла Второго и одной актрисы, а второй, мой отец, женился на дочери трактирщика. Так что брак с тобой – это честь для моей семьи.

– Но ты обручен с другой.

– Да, это так, – мрачно согласился он. – С этим придется разобраться.

– Себастьян, когда я просила тебя любить меня, я не думала о браке. И не требую, чтобы ты делал это… – она с трудом подбирала слова, – любя другую.

На сей раз смех его был еще горше.

– Любя другую? Я не люблю Джудит и не любил никогда.

Она едва смогла сдержать вздох облегчения. Но, если он не любит Джудит, то отчего ведет себя так, словно она, Корделия, порушила его жизнь?

– Так это брак по расчету?

– В некотором смысле да. – Он посмотрел на нее пристально, а потом рассказал про барона Квимли, который спас семью Кент от разорения. Она слушала его почти с ужасом.

Он прикрыл глаза.

– Но дело не в деньгах, которые он одолжил мне. Сейчас я бы легко мог с ним расплатиться. Но он просил лишь одного за свою помощь – чтобы я взял в жены его дочь и сделал ее герцогиней, и я поклялся ему в этом.

– Тогда… тогда ты должен сдержать клятву.

Он раскрыл глаза и бросил на нее сердитый взгляд, но, увидев, как она бледна, смягчился.

– Если я исполню свою клятву, я должен буду покинуть тебя, ангел мой, а этого я сделать не могу.

– Ты не покидаешь меня. Я же сказала тебе, что хочу провести с тобой одну ночь. Ты согласился, и я думала, что ты все понял. Когда… когда я просила тебя, я не думала, что ты женишься на мне. Я знала, что это невозможно. – Она старалась говорить как можно убедительнее. – Я не хочу выходить за тебя замуж, Себастьян.

Он удивленно взглянул на нее.

– А что, если будет ребенок?

Вопрос этот поразил ее. Она и не думала о том, что может забеременеть.

Он покачал головой и сказал резко:

– Ты не думаешь о таких вещах, а я думаю. Я отлично понимал, каковы будут последствия. Знал, что мне придется нарушить клятву и… обмануть доверие барона Квимли. – Он растянул губы в некотором подобии улыбки, провел рукой по ее волосам, откинув их со лба. – Но сегодня ночью мне было все равно. Я готов был отдать все, лишь бы ты была моей. Поэтому, ангел мой, мы должны пожениться.

«Сегодня ночью… готов был отдать все…» Слова его были как нож острый. Когда она его соблазняла, он «был готов», а сейчас сожалеет о случившемся.

Господи, как бы она мечтала стать его женой, но, если это возможно лишь ценой его чести и гордости, они никогда не будут счастливы. Она отчетливо понимала это, как поняла вдруг, что любит его.

Да, любит! Сердце ее переполняло это чувство. Господи, как любит она его сдержанность, его нежность… Но более всего – его преданность чести и долгу.

Честь и долг. Она была готова ненавидеть эти два слова, но для него они значили больше, гораздо больше, чем для нее. Если она вынудит его поступить бесчестно, он уже никогда не сможет стать прежним и будет ненавидеть ее до конца своих дней. И его теперешний гнев – лишь доказательство этому.

И еще – он не любит ее! Она заставила себя признать это. Возможно, он не любит и свою невесту, но у него есть обязательства перед Джудит. Обязательства же перед Корделией исходят лишь из его желания сохранить ее репутацию. Он не любит ее, и если женится на ней по велению долга, они оба будут несчастны.

Так что ей остается лишь одно – убедить его, что он не обязан на ней жениться.

– Ты не должен больше говорить о женитьбе, – сказала она спокойно. – Я не выйду за тебя, и хватит об этом.

Он гневно прищурился. Корделия отвела взгляд, встала с кровати, чтобы чем-то прикрыться. Он не спускал с нее глаз.

– Ты не можешь выбирать, – сказал он холодно. – Если ты откажешь мне, я расскажу твоему отцу о том, что произошло сегодня ночью. Уверяю тебя, после этого он заставит тебя выйти за меня.

– Ты не сделаешь этого! – в ужасе вскричала она, оборачиваясь к нему. – Я… я буду все отрицать. Я скажу, что ты просто… просто хочешь обесчестить меня! Я…

– Думаю, тебе трудно будет все отрицать. Посмотри на эти простыни – они в крови. Кто-нибудь наверняка это заметит.

Она испуганно прикрыла рот рукой. Неужели он может быть таким жестоким? Неужели его не волнуют ее чувства? Неужели он не понимает, как унизителен будет для нее его разговор с отцом? Неужели его беспокоит только собственная больная совесть?

Взгляд его потеплел.

– Твое благородство ни к чему, Корделия. Эти разговоры о том, что тебе нужна одна лишь ночь, абсурдны. Может быть, ты не понимала этого, но я-то понимал. Девственницы не ведут себя подобным образом.

Она никак не могла придумать, чем прикрыться, но ей нестерпимо хотелось отгородиться от его взгляда. Но она все же нашла в себе силы и, повернувшись к нему, сказала то, что должна была сказать:

– Девственницы не ведут себя так, девственницы не ведут себя этак… – передразнила она и, постаравшись придать лицу надменное выражение, сказала: – Для мужчины, который до сегодняшней ночи никого не лишал невинности, ты слишком уж уверен в том, как должны вести себя девственницы.

Он встал с кровати, нимало не смущаясь собственной наготы. Она лишь могла позавидовать его уверенной манере. Вид его обнаженного тела невольно вызвал в ней воспоминания о столь недавних моментах близости.

Она старалась смотреть ему в лицо, отводя глаза от его торса, и…

– Кроме того, – поспешила добавить она, – почему ты считаешь, что мной руководит благородство? Если бы я хотела выйти замуж, я бы давно вышла. Я отказывала своим поклонникам не из каприза. Или ты думаешь, что у меня не было поклонников?

Он шагнул к ней.

– Положение твоего отца не позволяло тебе оставить его. Но теперь об этом не надо беспокоиться. Я смогу обеспечить ему достойное содержание.

Он говорил так ласково, что она почти готова была сдаться. Легко было сопротивляться его уговорам, когда он злился; но этот Себастьян – добрый, заботливый, тот, которого она и полюбила, – ему отказать было почти невозможно.

Но она сделает это!

– Я не выходила замуж не только из-за отца. Я уже говорила тебе, что хочу быть независимой женщиной. Почему я должна отдавать свою свободу человеку, который потребует, чтобы я подчинялась любым его капризам, если в доме отца я имею относительную свободу?

Она была уверена, что он легко почувствует всю лживость ее слов, но он смотрел на нее в ледяном молчании, и сердце ее рвалось на части.

И она пошла дальше, хороня последнюю надежду.

– Да, ты мне действительно очень нравишься, Себастьян. И ты великолепный любовник. Но стать твоей женой? Зачем? Это значило бы лишить себя возможности сочинять, быть независимой.

Он помрачнел.

– Я не стал бы тебе мешать писать музыку, и ты прекрасно знаешь это. Я сделал бы все, что в моей власти, чтобы помочь тебе.

– Это будет совсем не то, – твердо ответила она. – Я не смогу утвердиться, если все будут говорить, что успех пришел ко мне лишь благодаря мужу. Я должна добиться всего сама.

Он стоял не шелохнувшись, только сжал кулаки.

– Ты действительно этого хочешь? Хочешь жить среди музыкантов и сочинителей?

Она с притворной легкостью вскинула голову.

– Конечно. Ты же знаешь, как много значит для меня успех моих сочинений.

Она заставила себя взглянуть на него безразлично.

– Значит, вся эта чепуха о том, что ты не сможешь выйти замуж и ночь со мной будешь вспоминать всю жизнь, нужна была тебе лишь для того, чтобы соблазнить меня?

Она не могла заставить себя ответить – на это у нее не хватило бы самообладания. Поэтому она только пожала плечами, уповая на то, что ее молчание он расценит как согласие.

К ее великому ужасу, он подошел к ней совсем близко и сказал с горечью:

– Значит, я не ошибся, когда говорил, что ты хотела лишь удовлетворить девичье любопытство.

Нет, ошибся! – готова была закричать она, но прикусила губу, чтобы сдержаться.

Он стоял совсем рядом, мог дотронуться до нее, но не стал этого делать. Она знала, что, если она протянет к нему руку, он забудет о том, что она наговорила, заключит ее в свои объятья и возобновит свои предложения. Но она поборола в себе страстное желание приласкать его.

Она старалась смотреть на него безразлично, и лицо его помрачнело окончательно.

– Мне все понятно. Что ж, должен признать, Корделия, ты преуспела. Ночь с тобой стоила того. – Он окинул ее дерзким взглядом. – Наверное, когда ты называла себя распутницей, мне следовало принять твои слова всерьез. Ты можешь многому научить даже куртизанку.

Она готова была лишиться чувств. «Терпи, – сказала она себе. – Наедине с собой можешь делать все, что хочешь».

Не дождавшись от нее ответа, он наклонился, чтобы взять свою одежду, и направился к двери. Она пораженно смотрела на него.

– Себастьян! Вы не можете выходить в таком виде! Что… что, если вас кто-то заметит?

– Какая разница! Вы уже сказали, что не выйдете за меня, а отца своего наверняка сумеете обвести вокруг пальца, так что, думаю, он не будет особенно возмущаться, если вы скажете, что это был всего лишь эротический опыт.

Она не могла более сдерживаться.

– Себастьян, прошу вас, подождите!

Он остановился у двери, с трудом сдерживая ярость.

– Я… я не хотела вас обидеть, – прошептала она.

На мгновение она испугалась, что он ударит ее, и отступила назад. Но он сказал сквозь зубы:

– Если будет ребенок, дайте мне знать. Я позабочусь о нем. Но вы держитесь от меня подальше. На сей раз я говорю совершенно серьезно. Если вы снова попытаетесь меня соблазнить, я покажу вам, каково это – дразнить зверя. И, думаю, вам это не слишком понравится.

И он вышел, хлопнув дверью. А она опустилась на колени и разрыдалась. Она плакала о нем, о его уязвленной гордости и о своих разбитых надеждах. Более всего она плакала от жалости к себе.