«Черные» и «зеленые»

«Пляска Драконов» – столь витиеватое название было присвоено кровавой междоусобной войне за Железный Трон, разгоревшейся меж двумя ветвями дома Таргариенов с 129 по 131 г. от завоевания Эйегона. Именовать темные жестокие деяния тех дней «пляской» представляется нам до нелепости неуместным; вне всякого сомнения это придумал какой-нибудь рифмоплет. «Смерть Драконов» – вот куда более подходящее имя для этих событий: однако время, традиция и великий мейстер Манкен прочно запечатлели «Пляску» на страницах истории. Так что придется и нам сплясать, хотим мы того или нет.

На Железный Трон после смерти короля Визериса I Таргариена претендовали двое: дочь его Рейенира, единственное оставшееся в живых дитя от первого брака, и Эйегон, старший сын от второй жены. В смутные и кровавые времена их соперничества появлялись и другие претенденты на престол; словно фигляры, они выходили на подмостки истории – кто на пару лун, кто на пару недель, – и их падение было столь же стремительным, сколь и вознесение.

Пляска расколола Семь Королевств надвое: все лорды, рыцари и простолюдины принимали сторону либо принца, либо принцессы и брались за оружие. Раскол не миновал и сам дом Таргариенов: в борьбу за престол оказались вовлечены родичи, дети и приближенные соперников. Два года войны дорого обошлись и лордам, и вассалам, и простолюдинам. Королевская династия выжила, но власти у нее поубавилось, а драконов и вовсе почти не осталось.

История Семи Королевств не знала другой подобной войны. Войска, конечно, сходились и на полях сражений, но многие битвы происходили на воде и – что особенно примечательно – в воздухе, где драконы дрались друг с другом, пуская в ход когти и зубы и изрыгая пламя. Запомнилась Пляска и бесчисленными интригами, убийствами и изменами – в темных коридорах, в чертогах совета и во дворах замков велись свои битвы, а оружием в них служили ножи, клевета да яд.

Вражда, давно уже тлевшая подспудно, вспыхнула на третий день третьего месяца 129 г. ОЗ, когда больной король Визерис I, ненадолго прикорнув, так более и не пробудился ото сна. В час нетопыря его обнаружил слуга, который, как это было заведено, принес королю подогретого вина с пряностями; он тут же побежал известить королеву Алисент, чьи покои помещались под комнатами супруга.

Септон Евстахий, позже описавший события той ночи, отмечает, что слуга сообщил скорбную весть только королеве, не поднимая шума. Септон находит это неслучайным: по его словам, смерти короля ждали довольно долго, и королева Алисент и ее сторонники, которых звали «зелеными», не преминули научить королевских слуг и стражников, как поступить, когда этот день настанет.

(Карлик Гриб считает, что произошло нечто более зловещее, и королева Алисент ускорила кончину супруга, подмешав в пряное вино щепотку яда. Но тут следует учесть, что в ночь смерти короля Гриб был не в Королевской Гавани, а на Драконьем Камне, где он находился при принцессе Рейенире).

Королева Алисент тут же отправилась в опочивальню короля вместе с сиром Кристоном Колем, лордом-командующим Королевской Гвардией. Удостоверившись, что Визерис мертв, королева приказала опечатать спальню и поставить у дверей стражу; обнаружившего короля слугу посадили под замок, чтобы весть не разнеслась по замку. Настал час совы; сир Кристон вернулся в башню Белый Меч и послал своих гвардейцев созвать малый королевский совет.

Тогда, как и теперь, братство Королевской Гвардии состояло из семи рыцарей, чьи доблесть и верность были бесспорны и которые поклялись посвятить свою жизнь охране короля и его семьи. В час смерти Визериса в Королевской Гавани были только пять белых плащей: сам сир Кристон, сир Аррик Каргилл, сир Рикард Торне, сир Стеффон Дарклин и сир Вилис Фелл. Сир Эррик, брат-близнец сира Аррика, и сир Лорент Марбранд находились с принцессой Рейенирой на Драконьем Камне и знать не знали о том, что король скончался.

Совет собрался в покоях королевы в крепости Мейегора. До нас дошло немало свидетельств того, что было сказано и сделано в ту ночь; наиболее подробное и достоверное из них приведено в книге великого мейстера Манкена «Подлинная история Пляски Драконов». Хотя сей труд и был написан поколением позже на основе самых разных источников – дворцовых хроник, мемуаров и бесед со ста сорока семью свидетелями событий тех лет, – рассказ Манкена о происходившем при дворе опирается на исповедь великого мейстера Орвила, записанную перед казнью последнего. В отличие от Гриба и септона Евстахия, чьи рассказы основываются на слухах, сплетнях и семейных легендах, великий мейстер лично присутствовал на совете и принимал самое непосредственное участие в обсуждениях и решениях. Впрочем, следует учесть, что в момент написания исповеди Орвил отчаянно старался выставить себя в выгодном свете и снять с себя ответственность за последующие события. Поэтому в «Подлинной истории» Манкена его предшественник представлен слишком уж добродетельным.

Тело короля еще остывало в верхних покоях, когда у королевы Алисент собрались ее отец сир Отто Хайтауэр, королевский десница; сир Кристон Коль, лорд-командующий Королевской Гвардией; великий мейстер Орвил; восьмидесятилетний лорд Лиман Бисбери, мастер над монетой; сир Тайленд Ланнистер, брат лорда Бобрового Утеса и мастер над кораблями; Ларис Стронг по прозвищу Колченогий, лорд Харренхолла, мастер над шептунами; лорд Джаспер Уайлд по прозвищу Железный Прут, мастер над законом. В своей книге великий мейстер Манкен называет собравшихся «зеленым» советом.

Сначала слово взял великий мейстер Орвил: он перечислил все то, что, согласно обычаю, требуется сделать после смерти короля. «Мы должны послать за септоном Евстахием; он совершит похоронные обряды и будет молиться о душе короля, – сказал мейстер. – Также надобно немедля послать ворона на Драконий Камень, дабы уведомить принцессу Рейениру о кончине отца. Быть может, ее величество королева соблаговолит лично начертать послание принцессе, смягчив скорбные вести словами соболезнования? Обычно о кончине короля возвещают колокольным звоном; кто-то должен распорядиться об этом. И, разумеется, мы должны начать готовиться к коронации королевы Рейениры…»

«Все это может подождать, – прервал его сир Отто Хайтауэр, – пока не будет улажен вопрос о престолонаследии. – Сир Отто как десница мог говорить от имени короля и даже сидеть на Железном Троне в его отсутствие. – До того как новый король взойдет на престол, правителем остаюсь я».

«Новая королева», – сказал кто-то. Согласно великому мейстеру Манкену, эти слова произнес Орвил. Он говорил тихо, и это прозвучало, как скромное замечание – не более.

Но Гриб и септон Евстахий настаивают, что слова эти произнес лорд Бисбери, и прозвучали они весьма язвительно.

«Нет, король, – возразила Алисент. – Железный Трон по праву должен перейти к старшему законному сыну его величества».

Великий мейстер Манкен пишет, что споры затянулись до утра; Гриб и Евстахий с ним соглашаются. Все они утверждают, что лорд Бисбери держал сторону принцессы Рейениры. Престарелый мастер над монетой, верно служивший Визерису все время его правления, а до этого и его отцу, старому королю Джейехерису, напомнил совету, что Рейенира старше своих братьев и таргариенской крови в ней больше; что сам покойный король объявил ее своей преемницей и не раз наотрез отказывался изменить порядок престолонаследия вопреки настояниям королевы Алисент и ее «зеленых»; что сотни лордов и рыцарей присягнули Рейенире как наследнице трона в 105 году и поклялись защищать ее права на престол. Рассказ великого мейстера Орвила отличается только тем, что он приписывает себе многое из сказанного лордом Бисбери; однако последующие события показывают, что это было не так.

Как бы то ни было, эти слова пропали втуне. Многие лорды, присягнувшие Рейенире, уже мертвы, заметил сир Тайленд. «С тех пор миновало двадцать четыре года, – сказал он, – и сам я такой присяги не давал, ибо был тогда малым ребенком».

Лорд Уайлд по прозвищу Железный Прут, мастер над законом, сослался на Большой совет 101 года и на решение Джейехериса, Старого Короля, который в 92 г. предпочел сына Бейелона старшей дочери Рейенис; затем он долго говорил об Эйегоне Завоевателе и его сестрах, и наконец, перешел к священным традициям андалов, согласно которым права законнорожденного сына всегда ставятся выше прав дочери.

Далее сир Отто заметил, что Рейенира теперь замужем за принцем Дейемоном, «а что это за человек, мы все хорошо знаем. Уж не сомневайтесь: если на Железный Трон взойдет Рейенира, нами будет править лорд Блошиного Конца, король-консорт, который жестокостью и беспощадностью превзойдет Мейегора Второго. Моя голова первой слетит с плеч, тут и думать нечего; но и голова моей дочери, вашей королевы, вскоре последует за ней».

«И детей моих тоже не пощадят, – подхватила Алисент. – Эйегон и его братья – законные сыновья короля, и прав на трон у них куда больше, чем у выродков Рейениры. Дейемон непременно найдет причину, чтобы предать их всех смерти, даже Гелайену с ее малютками. Не забывайте, что один из этих Стронгов выколол Эйемонду глаз. Он, правда, был тогда еще мал, но из ребенка вырастает мужчина, а бастарды злы по самой природе своей».

Тут слово взял сир Кристон Коль и напомнил собравшимся, что, если королевой станет Рейенира, после нее будет править принц Джакайерис Веларион. «Да сохранят нас Семеро от бастарда на троне». Остановившись на распутстве Рейениры и нечестии ее мужа, сир Коль продолжал: «Они превратят Красный Замок в бордель, и ничьи жены и дочери не смогут полагать себя в безопасности. Да и мальчики тоже… все мы помним, каким был Лейенор».

Ларис Стронг, судя по записям, не сказал ничего, но удивляться этому не приходится. Мастер над шептунами при всей остроте своего языка был скуп на слова и предпочитал слушать других, нежели говорить самому.

«Такое наше решение наверняка приведет к войне, – согласно «Подлинной истории», предупредил великий мейстер Орвил. – Принцесса своих прав не уступит, и у нее есть драконы».

«И друзья, – присовокупил лорд Бисбери. – Люди чести, не забывшие присяги, данной ей и ее отцу. Я сам, хоть и стар, не стану сидеть здесь и слушать, как вы замышляете отнять у нее корону». С этими словами он встал, чтобы уйти.

О том, что произошло дальше, рассказывают по-разному. Великий мейстер Орвил говорит, что по приказу сира Отто Хайтауэра лорда Бисбери схватили и препроводили в темницу, где он и умер, не дождавшись суда.

Септон Евстахий пишет иное. По его словам, сир Кристон силой вернул лорда Бисбери на место и полоснул ему по горлу кинжалом. Гриб тоже винит сира Кристона в смерти лорда, но в его рассказе сир Кристон схватил Бисбери за шиворот и вышвырнул из окна прямо на острые пики сухого рва.

Все трое сходятся в одном: первой на Пляске Драконов пролилась кровь Лимана Бисбери, мастера над монетой и лорда-казначея Семи Королевств.

После смерти Бисбери более никто не роптал. Остаток ночи совет строил планы коронации Эйегона (все сошлись на том, что с ней следует поспешить), а также составлял списки возможных союзников и врагов, буде Рейенира не пожелает признать нового короля. Принцесса ожидала близких родов у себя на Драконьем Камне, и «зеленым» было выгодно, чтобы она как можно позже узнала о смерти отца. «А может, шлюха и вовсе помрет родами», – по словам Гриба, заметила королева.

Вороны не взлетали с башни в ту ночь, колокола не звонили. Слуг, знавших, что король умер, отправили в темницу. Сиру Кристону было поручено взять под стражу оставшихся при дворе «черных» – лордов и рыцарей, которые могли встать на сторону Рейениры. «К насилию прибегайте лишь в случае сопротивления, – наставлял десница. – Мы не причиним вреда никому, кто преклонит колено и присягнет на верность королю Эйегону».

«А те, кто не присягнет?» – спросил Орвил.

«Те, кто не присягнет, – изменники, – отвечал Железный Прут. – И должны умереть смертью изменников».

Тут Ларис Стронг, мастер над шептунами, подал голос в первый и единственный раз: «Присягнем же первыми, дабы показать, что среди нас нет изменников. Пусть кровная клятва свяжет нас нерушимыми узами и сделает нас братьями до гроба». – С этими словами он провел по своей ладони кинжалом. Другие заговорщики сделали то же самое и соединили руки, признав себя кровными братьями; королеву – как женщину – от клятвы освободили.

Когда рассвело, Алисент отправила королевских гвардейцев за своими сыновьями, Эйегоном и Эйемондом (принц Дейерон, самый младший и добросердечный из ее детей, служил в Староместе оруженосцем у лорда Хайтауэра). Девятнадцатилетний кривой Эйемонд, надевавший в оружейной доспехи для утренних занятий, спросил сира Вилиса Фелла: «Что ж, будет Эйегон королем или нам придется целовать передок старой шлюхи?» Принцесса Гелайена завтракала с детьми и так ответила на вопрос об Эйегоне, брате своем и муже: «В моей постели его точно нет. Поищите сами, коли хотите».

Как – весьма туманно – пишет Манкен в своей «Подлинной истории», Эйегон «по своему обыкновению, предавался кутежу». В свидетельстве Гриба сказано, что будущего короля нашли голым и пьяным в одном из притонов Блошиного Конца; двое уличных мальчишек с заточенными зубами рвали и кусали друг друга на забаву принцу, а девчонка, которой было не больше двенадцати, ублажала его ртом. Но Гриб есть Гриб – нарисовать такую мерзкую картину вполне в его духе. Обратимся лучше к словам септона Евстахия. Наш добрый септон хоть и признает, что принца нашли в постели любовницы, отмечает, что девушка была дочерью богатого купца и Эйегон обращался с ней должным образом. Более того, Евстахий пишет, что Эйегон поначалу отказался участвовать в заговоре. «Трон наследует сестра, а не я. Хорошим бы я был братом, если бы вздумал лишить ее того, что принадлежит ей по праву рождения». Заколебался он лишь после слов сира Кристона, что Рейенира непременно казнит его с братьями, едва наденет корону. «Пока жив хоть один законный Таргариен, Стронгу и надеяться нечего на Железный Трон, – продолжал Коль. – Рейенире поневоле придется отрубить вам всем головы, чтобы ее ублюдки правили после нее». Только из этих соображений Эйегон согласился принять корону, предложенную ему малым советом, – так утверждает добросердечный септон.

Пока королевские гвардейцы искали сыновей королевы Алисент, другие посланники были отправлены к начальнику городской стражи и его капитанам (их было семеро, и каждый охранял одни из городских ворот); все они были вызваны в Красный Замок, где их допросили. Пятерых капитанов признали сочувствующими принцу Эйегону, двух оставшихся вместе с начальником сочли неблагонадежными и заковали в цепи. Сира Лютора Ларгента, самого грозного из «верной пятерки», назначили новым командиром золотых плащей. Ларгент был почти семи футов росту и силен, как бык; говорят, он однажды убил одним ударом кулака боевого коня.

Сир Отто, будучи человеком предусмотрительным, позаботился о том, чтобы его собственный сын и брат королевы, Гвейн Хайтауэр, был назначен правой рукой командира, и наказал ему хорошенько приглядывать за сиром Лютором – не проявит ли тот вероломства.

Сир Тайленд Ланнистер, назначенный мастером над монетой вместо убитого лорда Бисбери, тут же приступил к своим обязанностям казначея. Все королевское золото было поделено на четыре части. Одну четверть отдали на хранение в Железный банк Браавоса, вторую под надежной охраной отправили в Бобровый Утес, третью – в Старомест. Последняя предназначалась для подкупов и даров, а также на случай, если придется прибегнуть к услугам наемников. Сир Отто, подыскивая нового мастера над кораблями вместо самого сира Тайленда, послал ворона на Железные острова, к Далтону Грейджою, шестнадцатилетнему лорду Пайка. Отважному и кровожадному Красному Кракену предлагалось принять сторону Эйегона в обмен на адмиральство и место в малом совете.

Прошел день, за ним другой. К смертному одру медленно разлагавшегося короля Визериса не звали ни септонов, ни Молчаливых Сестер. Колокола не звонили. Вороны летели в Старомест, в Бобровый Утес, в Риверран, в Хайгарден и в другие места, где королева Алисент ожидала найти сторонников – куда угодно, только не на Драконий Камень.

Достали из-под спуда записи Большого совета 101 года, дабы посмотреть, какие лорды высказывались за Визериса, а какие за Рейенис, Лейену и Лейенора. Двадцать человек против одного предпочли отпрыска по мужской линии, но были и те, кто думал иначе; в случае войны их дома скорее всего встали бы на сторону Рейениры. Принцесса, как рассудил сир Отто, могла твердо рассчитывать на Морского Змея со всем его флотом и на других лордов восточного побережья, в число коих входили Бар-Эммон, Масси, Селтигар, Крэб и, возможно, даже Вечерняя Звезда с Тарта. Все они, исключая Веларионов, не обладали, впрочем, большими силами. А вот Север вселял куда большую тревогу: лорд Винтерфелла высказывался в Харренхолле в пользу Рейенис, как и его знаменосцы Дастин из Барроутона и Мандерли из Белой Гавани. На дом Арренов «зеленые» тоже не могли полагаться, ибо в Гнезде теперь правила женщина – леди Джейна, Дева Долины; если бы принцессе предпочли Эйегона, под вопросом оказались бы ее собственные права.

Наибольшая опасность исходила из Штормового Предела, ибо Баратеоны были верными сторонниками Рейенис и ее детей. Старый лорд Бормунд уже умер, но сын его Боррос был еще воинственнее отца, и все другие штормовые лорды наверняка бы последовали за ним. «Значит, нужно позаботиться о том, чтобы он привел их к нашему королю», – заявила Алисент и послала за вторым своим сыном.

В тот день к Штормовому Пределу полетел не ворон, а Вхагар, самый старый и крупный из вестеросских драконов. На нем восседал принц Эйемонд Таргариен с сапфиром в пустой глазнице. «Ты должен получить руку одной из четырех дочерей лорда Борроса, – наставлял его дед, сир Отто. – Любая сойдет. Посватайся, женись, и лорд Боррос вручит штормовые земли твоему брату. Но в случае неудачи…»

«Неудачи не будет, – заверил принц Эйемонд. – Я получу девчонку, а Эйегон – Штормовой Предел».

К часу отбытия принца Эйемонда запах из спальни покойного короля распространился по всей крепости Мейегора, и по замку ходили самые дикие слухи. Темницы Красного Замка поглотили стольких подозреваемых в измене, что сам верховный септон из Староместа заподозрил неладное и начал расспрашивать кое о ком из пропавших. Сир Отто, десница на редкость обстоятельный, просил дать ему больше времени на приготовления, но королева Алисент понимала, что медлить больше нельзя, да и Эйегону надоело скрываться. «Король я или нет? – вопрошал он. – Если да, то коронуйте меня».

На десятый день третьего месяца 129 года колокола возвестили о конце очередного царствования. Великий мейстер Орвил получил наконец позволение отправить воронов, и сотни птиц полетели во все концы государства с вестью о восшествии на престол Эйегона. Послали и за Молчаливыми Сестрами, чтобы они приготовили тело Визериса к сожжению; глашатаи на белых конях разносили вести по всей столице, провозглашая: «Король Визерис умер, да здравствует король Эйегон». Манкен пишет, что одни, слыша это, плакали, другие радовались, но большей частью безмолвствовали, и в толпе кричали порой: «Да здравствует королева».

В замке тем временем спешно готовились к коронации, для проведения коей выбрали Драконье Логово: каменные скамьи под его огромным куполом могли вместить восемьдесят тысяч человек, а толстые стены, крепкая кровля и прочные бронзовые двери служили хорошей защитой на случай, если изменники попытаются прервать церемонию.

В назначенный день сир Кристон Коль возложил железную, украшенную рубинами корону Эйегона Завоевателя на чело старшего сына короля Визериса и королевы Алисент, провозгласив его Эйегоном из дома Таргариенов, вторым этого имени, королем андалов, ройнаров и Первых Людей, лордом Семи Королевств и Хранителем Государства. Любимая народом королева-мать увенчала собственной короной дочь свою Гелайену, жену и сестру Эйегона. Облобызав дочь в обе щеки, Алисент опустилась перед ней на колени, склонила голову и произнесла: «Моя королева».

О том, сколько людей пришли посмотреть коронацию, спорят до сих пор. Великий мейстер Манкен, опираясь на слова Орвила, пишет, что в Драконье Логово набилось более ста тысяч простолюдинов, и от их приветственных криков тряслись стены. Гриб же утверждает, что каменные скамьи были заполнены лишь наполовину.

Верховный септон Староместа был слишком стар и слаб здоровьем для путешествия в Королевскую Гавань, поэтому Эйегона помазал на царство септон Евстахий, благословив короля именами Семерых. Наиболее зоркие из присутствующих могли заметить, что короля на церемонии охраняли лишь четверо белых плащей, а не пятеро, как делалось ранее. Прошлой ночью Эйегон пережил первую измену: сир Стеффон Дарклин, королевский гвардеец, бежал из города со своим оруженосцем, двумя стюардами и четырьмя стражниками. Под покровом тьмы они пробрались через калитку замка, где их уже ждала рыбачья лодка, и отплыли на Драконий Камень. Беглецы прихватили с собой украденную корону – золотой обруч с семью разными драгоценными камнями. Эту корону носил король Визерис, а до него – король Джейехерис. Когда новый король решил короноваться венцом своего тезки Эйегона Завоевателя, Алисент приказала надежно спрятать корону Визериса, но стюард, которому это было поручено, попросту умыкнул ее.

После коронации королевские гвардейцы сопроводили Эйегона к его дракону – великолепному созданию с сияющей золотой чешуей и бледно-розовыми перепонками. Этот дракон, похожий на утреннюю зарю, носил имя Солнечный. Король, по словам Манкена, трижды облетел вокруг города и опустился наземь в стенах Красного Замка. Сир Аррик Каргилл сопроводил его величество в тронный зал, освещенный факелами, где, в присутствии тысячи лордов и рыцарей, Эйегон взошел на Железный Трон, и приветственные крики огласили чертог.

В это же самое время башню Морского Дракона на Драконьем Камне оглашали крики совсем другого толка: Рейенира Таргариен уже третий день корчилась в родовых муках. Роды ожидались лишь на следующей луне, но получив вести из Королевской Гавани, принцесса впала в такую ярость, что они пришли раньше. В муках она выкрикивала проклятия, призывала гнев божий на головы своих братьев по отцу и их матери-королевы, и в подробностях рассказывала, каким пыткам она их подвергнет, прежде чем позволит умереть. Гриб говорит, что проклинала она и дитя в своем чреве. «Чудовище, чудовище, – кричала она и раздирала ногтями свой вздувшийся живот, а мейстер Герардис и повитуха пытались сдержать ее. – Выйди вон, чудовище, выйди вон!»

Когда дитя наконец появилось на свет, оно и впрямь оказалось чудовищем: это была мертворожденная девочка, скрюченная и уродливая; если верить описанию Гриба, у нее был короткий чешуйчатый хвост, а на месте сердца зияла дыра. Карлик говорит, что он сам отнес крошку во двор для сожжения. На другой день, когда маковое молоко немного притупило боль, принцесса нарекла девочку Висеньей. «Они украли мою корону и убили мою единственную дочь, – сказала она. – Они за это ответят».

Так началась Пляска. Рейенира созвала на Драконьем Камне свой собственный совет; в «Подлинной истории» он именуется «черным» в противовес «зеленому». Совет возглавила сама Рейенира, восседавшая между принцем Дейемоном – своим дядей и мужем – и своим доверенным советником, мейстером Герардисом. На совете присутствовали также три ее сына, хотя ни один из них еще не достиг совершеннолетия: Джаку было пятнадцать, Люсу четырнадцать, Джоффри двенадцать. Принцев охраняли двое королевских гвардейцев: сир Эррик Каргилл, брат-близнец сира Аррика, и сир Лорент Марбранд, родом с западных земель. Гарнизон Драконьего Камня составляли тридцать рыцарей, сто арбалетчиков, триста латников. Считалось, что этого более чем достаточно для обороны столь надежной крепости. «Но для военного похода наше войско оставляет желать лучшего», – кисло заметил принц Дейемон.

В «черный» совет входило около дюжины малых лордов, знаменосцев и вассалов Драконьего Камня: Селтигар с Коготь-острова, Стаунтон из Грачевника, Масси из Плясунов, Бар-Эммон с Острого мыса, Дарклин из Синего Дола и прочие. Однако самым могущественным из лордов, вставших на сторону принцессы, был Корлис Веларион с Дрифтмарка. Морской Змей в свои преклонные годы любил говорить, что уцепился за жизнь, «как тонущий моряк за обломки своего корабля. Может, Семеро хранили меня для этой последней битвы». Вместе с ним прибыла его супруга, принцесса Рейенис; ей минуло пятьдесят пять, лицо ее исхудало и покрылось морщинами, серебристые волосы поседели, но она оставалась столь же свирепой и бесстрашной, как в свои двадцать два. Гриб называет ее Несбывшейся Королевой: «Что такого было у Визериса, чего не было у нее? Колбаска между ног? И это все, что требуется, чтобы стать королем? Так посадите на трон меня: моя-то колбаска раза в три побольше будет, чем у него».

Участники «черного» совета считали себя роялистами, но хорошо понимали, что Эйегон II назовет их изменниками. Каждый из них уже получил послание из Королевской Гавани с требованием явиться в Красный Замок и присягнуть на верность новому королю, а все их войска, вместе взятые, не могли сравниться даже с ополчением одного дома Хайтауэров. У «зеленых» Эйегона были и другие преимущества: в их власти находились Старомест, Королевская Гавань и Ланниспорт – три самых больших и богатых города в государстве. У Эйегона было все, что отличало законного короля: он сидел на Железном Троне, жил в Красном Замке, носил корону Завоевателя, владел его мечом и был помазан служителем Веры на глазах у десятков тысяч свидетелей. Великий мейстер Орвил заседал у него в совете, командующий Королевской Гвардией собственноручно возложил на него корону. Кроме того, он был мужчиной – одно это делало его в глазах многих полноправным правителем, а его единокровную сестру узурпаторшей.

Рейенира мало что могла противопоставить ему. Некоторые лорды постарше, возможно, еще помнили, как присягали ей в верности, когда ее сделали принцессой Драконьего Камня и наследницей отца-короля. Было время, когда принцессу любили и знать, и простолюдины, превознося ее как Жемчужину Королевства. Многие юные лорды и благородные рыцари искали тогда ее расположения… но кто мог сказать, многие ли захотят сражаться за немолодую уже, отяжелевшую после шести родов женщину?

Хотя Эйегон завладел отцовской казной, Рейенира располагала богатствами дома Веларионов, а флот Морского Змея обеспечивал ей преимущество на море. Кроме того, ее принц-консорт Дейемон, закаленный в боях на Ступенях, имел больше военного опыта, чем все их враги, вместе взятые. Наконец – самое главное, – у Рейениры были драконы.

«У Эйегона они тоже есть», – заметил мейстер Герардис.

«Меньше, чем у нас, – возразила ему Рейенис, Несбывшаяся Королева, которая была наездницей дольше кого-либо из собравшихся. – К тому же наши драконы больше и сильнее, не считая Вхагара; здесь, на Драконьем Камне, им живется лучше всего». Принцесса перечислила для совета всех драконов, имевшихся у врага. Король Эйегон владел Солнечным – великолепным, но молодым еще змеем. Эйемонд Одноглазый летал на Вхагаре – этот бывший дракон королевы Висеньи был, без сомнения, опаснее всех. Огненная Мечта королевы Гелайены некогда принадлежала Рейене, сестре Старого Короля. У принца Дейерона был Тессарион с темно-синими крыльями и когтями и чешуей сверкающими, словно битая медь. «Всего выходит четыре дракона, годных для битвы», – подытожила Рейенис. Драконы детей-близнецов Гелайены сами были еще детенышами, а младший сын узурпатора, Мейелор, и вовсе владел одним лишь яйцом.

У Дейемона и Рейениры, с другой стороны, имелись Караксес и Сиракс – великолепные, огромные звери. Караксес, привыкший на Ступенях к огню и крови, был особенно грозен. Все трое сыновей Рейениры от Лейенора Велариона были наездниками, а их драконы – Вермакс, Арракс и Тираксес – подрастали как на дрожжах. Эйегон Младший, первенец Рейениры от принца Дейемона, владел молодым драконом Тучей, но пока не летал на нем, а его младший брат Визерис не расставался со своим драконьим яйцом. Дракониха самой принцессы Рейенис, Мелейс, обленилась с годами, но была по-прежнему страшна в гневе. Дочери-близнецы Дейемона от первого брака с Лейеной Веларион тоже могли со временем сесть на драконов. Бледно-зеленый Лунный Танцор Бейелы почти уже дорос до того, чтобы носить ее на спине; дракончик ее сестры Рейены умер вскоре после того, как вылупился, но девочка получила из новой кладки Сиракс другое яйцо. Рейена укладывала его спать с собой и молилась, чтобы у нее появился дракон, не уступающий сестрину.

Кроме того, в дымных пещерах над замком гнездились еще шесть драконов. Трое были объезжены: бледно-серый Среброкрылый принадлежал когда-то королеве Алисанне, Морское Чудо – сиру Лейенору Велариону, на старом Вермиторе никто не летал после смерти короля Джейехериса. Трое были дикарями, никогда не знавшими всадника: в народе их называли Бараний Вор, Серый Призрак и Людоед. «Найдите всадников для Среброкрылого, Вермитора, Морского Чуда, и у нас будет девять драконов против четырех Эйегоновых. Объездите их диких сородичей, и вот вам уже дюжина, не считая даже и Тучи, – сказала принцесса Рейенис. – С ними мы выиграем войну».

Лорды Селтигар и Стаунтон согласились с ней: Эйегон Завоеватель и его сестры доказали, что никакое войско не устоит против драконьего пламени. Селтигар уговаривал Рейениру тут же вылететь в Королевскую Гавань и спалить город. «Какой нам от этого прок, милорд? – осведомился Морской Змей. – Мы хотим править этим городом, зачем же его сжигать».

«До этого и не дойдет, – настаивал Селтигар. – Узурпатору придется бросить в битву своих четырех драконов, и наши девять, без сомнения, их одолеют».

«Но какой ценой? – спросила Рейенира. – Не забудьте, что на трех из них полетят мои сыновья; да и о каких девяти драконах вы говорите? Я еще не скоро смогу летать. И кто же сядет на Среброкрылого, Вермитора, Морское Чудо – не вы ли, милорд? Вряд ли, мне думается. У нас будет пять драконов против четырех, один из которых – Вхагар. Никакое это не преимущество».

Принц Дейемон неожиданно поддержал жену. «Мои враги на Ступенях сразу бежали в укрытие, завидев в воздухе Караксеса или услыхав его рев, но у них-то драконов не было. Человеку непросто сразить дракона, но один дракон может убить другого, и такое случалось не раз. Любой знаток валирийской истории скажет вам то же самое. Я брошу наших драконов в бой с узурпаторскими, только если другого выбора не останется; их можно использовать иначе и с большей пользой». – Сказав это, принц изложил «черному» совету свой план: в ответ на коронацию Эйегона необходимо короновать Рейениру, а после разослать всюду воронов и призвать лордов Семи Королевств присягнуть на верность истинной королеве.

«Прежде чем браться за оружие, следует прибегнуть к словам», – сказал принц. Он настаивал, что ключ к победе – в руках великих домов, за коими пойдут их вассалы и знаменосцы. Эйегон уже заручился поддержкой Ланнистеров с Бобрового Утеса; лорд Тирелл из Хайгардена – еще плаксивый младенец в пеленках, и его мать, леди-регентша, скорее всего объединится со своими могущественными знаменосцами Хайтауэрами… но прочим домам еще предстоит сделать свой выбор.

«Штормовой Предел будет наш», – заявила Рейенис, принадлежавшая к роду Баратеонов со стороны матери: покойный лорд Бормунд был ее преданным другом.

Дейемон имел веские причины надеяться, что и Дева Долины будет на их стороне. Эйегон, рассудил он, непременно обратится за поддержкой на Пайк, ведь сравняться на море с домом Веларионов могут только Железные острова. Однако Железные Люди известны своим непостоянством, а Далтон Грейджой любит кровавые битвы; его можно будет легко переманить на сторону принцессы.

Север слишком далеко, чтобы с ним считаться, счел совет: пока Старки соберут свои знамена и выступят на юг, война, глядишь, уже кончится. Остаются сварливые речные лорды, коими (по крайней мере, на словах) управляет дом Талли из Риверрана. «У нас есть друзья в речных землях, – сказал Дейемон, – но не все пока осмеливаются признать, за кого они. Надо найти место, где они все могли бы собраться, замок достаточно большой, чтобы вместить немалую рать, и достаточно крепкий, чтобы устоять против сил узурпатора. Такое место есть: Харренхолл». – И принц показал лордам карту.

Порешили на том, что Дейемон верхом на Караксесе поведет войско на Харренхолл, а Рейенира останется на Драконьем Камне, пока не поправится. Флот Велариона выдвинется с Драконьего Камня и Дрифтмарка и перекроет Глотку, дабы ни один корабль не мог войти в Черноводный залив или выйти из оного. «Сил для штурма Королевской Гавани у нас нет, – сказал принц, – а враги наши не могут надеяться на взятие Драконьего Камня. Но Эйегон еще зелен; таких юнцов легко раздразнить. Может, нам удастся привести его в такую ярость, что он, не раздумывая, бросится в бой». Принцессе Рейенис предписывалось охранять флот, которым будет командовать Морской Змей, от нападения вражеских драконов. Между тем в Риверран, в Орлиное Гнездо, в Штормовой Предел и на Пайк будут отправлены вороны, чтобы заручиться поддержкой тамошних лордов.

Тут подал голос Джакайерис, старший сын королевы. «Послания лордам должны доставить мы, – сказал он. – Драконы убедят их быстрее, чем вороны». Люцерис поддержал брата, сказав, что они с Джаком почти уже взрослые. «Дядя зовет нас Стронгами, но лорды, увидев нас верхом на драконах, поймут, что он лжет – ведь драконы подвластны только Таргариенам». Гриб говорит, что Морской Змей в ответ на эти слова проворчал, что мальчишки – настоящие Веларионы, но сказано это было с улыбкой и гордостью. Даже юный Джоффри выразил готовность лететь на Тираксесе вместе с братьями.

Его Рейенира не пустила (Джоффу было всего двенадцать), но Джакайерису исполнилось уже пятнадцать, а Люцерису – четырнадцать; эти смелые и красивые юноши хорошо владели оружием и давно служили оруженосцами. «Вы полетите как гонцы, не как рыцари, и не должны сражаться», – сказала мать сыновьям и не отпускала их, пока они не поклялись на Семиконечной Звезде. Решили, что Джакайерис, как старший, предпримет более долгое и опасное путешествие и отправится сначала в Гнездо к Деве Долины, затем в Белую Гавань к лорду Мандерли и, наконец, в Винтерфелл к лорду Старку. Миссия Люцериса была короче и безопаснее: ему поручили лететь в Штормовой Предел, где лорд Боррос, как все полагали, окажет ему радушный прием.

На другой же день Рейениру спешно короновали. Прибытию бывшего королевского гвардейца сира Стеффона Дарклина и его товарищей-роялистов на Драконьем камне немало обрадовались, особенно когда узнали, что они привезли с собой корону Эйегона Завоевателя. (Сир Отто объявил сира Стеффона и других беглецов изменниками и назначил награду за их головы.) На глазах у трехсот свидетелей принц Дейемон возложил венец Старого Короля на чело жены, объявив ее Рейенирой Первой из дома Таргариенов, королевой андалов, ройнаров и Первых Людей. Себя Дейемон объявил Хранителем Государства, Рейенира же сделала старшего сына своего Джакайериса принцем Драконьего Камня и наследником Железного Трона.

Первый ее королевский указ объявлял сира Отто Хайтауэра и королеву Алисент мятежниками и государственными изменниками. «Что до братьев моих по отцу и моей милой сестры Гелайены, то ясно, что их сбили с пути дурные советчики. Пусть они явятся на Драконий Камень, преклонят колено и попросят меня о прощении; тогда я охотно сохраню им жизни и вновь приму их в свое сердце, ибо их кровь – моя кровь, и нет хуже проклятия, чем то, что падет на голову братоубийцы».

Весть о коронации Рейениры дошла до Красного Замка на другой день и вызвала великое неудовольствие Эйегона II. «Сестра моя по отцу и мой дядя повинны в измене, – объявил молодой король. – Я желаю, чтобы их лишили всех прав и титулов, взяли под стражу и предали смерти».

Более трезвые головы в «зеленом» совете советовали прибегнуть к переговорам. «Надо убедить принцессу, что дело ее безнадежно, – говорил великий мейстер Орвил. – Братья не должны воевать с сестрами; пошлите меня к ней, и мы придем к дружескому согласию».

Эйегон, однако, и слышать о том не хотел. По словам септона Евстахия, король обвинял Орвила в неверности и грозил бросить его в темницу «к его “черным” дружкам». Лишь когда обе королевы – королева-мать Алисент и супруга его Гелайена – поддержали великого мейстера, вспыльчивый Эйегон нехотя уступил и послал Орвила на Драконий Камень под мирным знаменем, в сопровождении свиты, включавшей сира Аррика Каргилла из Королевской Гвардии, сира Гвейна Хайтауэра из городской стражи и десяток писцов и септонов (в числе коих был и Евстахий).

Как пишет в своей «Подлинной истории» Манкен, король предлагал великодушные условия мира. Если принцесса признает его королем и присягнет ему перед Железным Троном, Эйегон II утвердит Драконий Камень ее владением и позволит, чтобы после ее смерти остров и замок отошли к Джакайерису. Второй ее сын, Люцерис, станет законным наследником Дрифтмарка и всего имущества дома Веларионов. Детей ее от принца Дейемона, Эйегона Младшего и Визериса, Эйегон возьмет ко двору: Эйегону Младшему достанется почетная должность королевского оруженосца, а Визерису – королевского пажа. Лордам и рыцарям, злоумышлявшим с нею против истинного короля, будет даровано прощение.

Рейенира выслушала это предложение в ледяном молчании, а после спросила, помнит ли Орвил отца ее, короля Визериса. «Разумеется, ваше высочество», – отвечал на это великий мейстер. «Возможно, вы сможете просветить нас, кого он назначил своей преемницей и наследницей». – «Да, ваше высочество. Вас». Рейенира склонила свою увенчанную короной голову. «Вы сами признаёте меня законной своей королевой; отчего же вы тогда служите самозванцу, моему единокровному брату?»

Манкен говорит, что Орвил отвечал королеве подробно и разумно, ссылаясь на закон андалов и Великий совет 101 года; Гриб же утверждает, что великий мейстер заикался и обмочился со страху. Как бы там ни было, его ответ не удовлетворил королеву.

«Великий мейстер должен знать закон и служить ему, – сказала она. – Вы не достойны носить цепь великого мейстера, ибо покрыли себя позором и бесчестьем». В ответ на слабые протесты Орвила рыцари Рейениры сорвали с него цепь великого мейстера и поставили его на колени. Королева надела цепь на шею своего мейстера Герардиса, «верного слуги государства и ревнителя его законов». Затем она велела Орвилу и другим посланникам удалиться, молвив: «Скажите моему брату, что я либо займу свой трон, либо сниму с него голову».

Много лет спустя после того, как завершилась Пляска, Люцеон с Тарта сложил печальную балладу «Прощай, брат мой», которую поют и по сей день. В ней рассказывается о последней встрече сира Аррика Каргилла и его брата-близнеца сира Эррика, когда Орвил и его сопровождающие садились на корабль, чтобы плыть обратно в Королевскую Гавань. Сир Аррик присягнул на верность Эйегону, сир Эррик – Рейенире. В песне каждый пытается убедить другого перейти на свою сторону; потерпев неудачу, они обмениваются словами братской любви и расстаются, зная, что в следующий раз встретятся врагами. Возможно, что такая встреча действительно имела место, но никто из наших рассказчиков о ней не упоминает.

Двадцатидвухлетний Эйегон был скор на гнев и не склонен к прощению. Отказ Рейениры признать его королем привел его в ярость. «Я предложил этой шлюхе почетный мир, а она плюнула мне в лицо! – восклицал он. – Что бы теперь ни случилось, это будет на ее совести». Дальше, как известно, случилась война.

Сын за сына

Эйегон был провозглашен королем в Королевской Гавани, а Рейенира – на Драконьем Камне. Все попытки примирения провалились, и началась настоящая Пляска Драконов. Флот Морского Змея, отплыв из Корабела и Пряного на Дрифтмарке, перекрыл Глотку. Вскоре после этого Джакайерис Веларион на Вермаксе полетел на север, брат его Люцерис на Арраксе – на юг, а принц Дейемон на Караксесе – на Трезубец.

Заглянем прежде в Харренхолл.

Хотя бо́льшая его часть лежала в руинах, высокие стены по-прежнему делали замок Харрена крепостью, не уступающей любой другой в речных землях… но Эйегон Завоеватель доказал, что Харренхолл уязвим с воздуха. Лорд Харренхолла, Ларис Стронг, находился тогда в Королевской Гавани, и замок поэтому охранялся слабо. Когда Караксес сел на башню Королевский Костер, пожилой кастелян замка сир Саймон Стронг (дядя покойного лорда Лионеля и двоюродный дед лорда Лариса), не желая разделить судьбу Черного Харрена, тут же сдался; вместе с замком Дейемон разом получил значительное состояние дома Стронгов и дюжину ценных заложников, в том числе самого сира Саймона с внуками. В плену у Дейемона оказалось и немало простого люда, в том числе кормилица Алис Риверс.

Кем она была? Если верить Манкену – обычной служанкой, которая баловалась зельями да колдовством. Септон Евстахий называет ее лесной ведьмой. А послушать Гриба, так Алис была злой колдуньей, которая купалась в крови девственниц, чтобы сохранить молодость и красоту. Ее имя говорит о незаконном происхождении, но нам почти ничего не известно об ее отце, а о матери и того меньше. Манкен и Евстахий говорят, что ее прижил с кем-то лорд Лионель Стронг в бытность свою зеленым юнцом и она, стало быть, приходилась сестрой по отцу его сыновьям Харвину-Костолому и Ларису Колченогому. Но Гриб утверждает, что она была много старше и выкормила не только обоих мальчиков, но, может статься, и самого Лионеля.

Хотя все ее собственные дети рождались мертвыми, молока у Алис Риверс хватило на бесчисленное количество младенцев, рожденных другими харренхоллскими женщинами. Была ли она вправду ведьмой, делившей ложе с демонами и платившей смертью своих детей за магию, которой этими демоны ее научали? Или простой замарашкой, как полагает Евстахий? Или же развратницей, которая использовала заклинания и зелья, чтобы привязать к себе мужчину телом и душой?

Известно, что во время Пляски Драконов Алис было по меньшей мере сорок (по словам Гриба – еще больше). Все сходятся на том, что она выглядела моложе своих лет, но было ли это счастливой случайностью или же плодом ее колдовства, до сих пор остается предметом споров. Но даже если она и обладала колдовской силой, на Дейемона Таргариена ее чары не действовали, и эта мнимая колдунья была тише воды ниже травы все время, пока принц удерживал Харренхолл.

Быстрое и бескровное взятие замка в Харренхолле сочли великой победой королевы Рейениры и ее «черных». Это напомнило всем, сколь принц Дейемон искусен в военном деле и сколь страшен его Караксес Кровавый; королева получила крепость в самом сердце Вестероса, где могли собраться ее союзники… а союзников в землях, омываемых Трезубцем, у Рейениры было немало.

Когда принц Дейемон призвал всех взяться за оружие, люди стали собираться по берегам рек: рыцари, и латники, и простолюдины, которые еще помнили о Жемчужине Королевства, любимице отца, помнили, как она улыбалась и очаровывала их, когда проезжала по речным землям в юности. Сотни, а потом и тысячи пристегивали к поясам мечи, надевали кольчуги или же просто брали вилы и мотыги и доставали щиты, наспех сделанные из сырого дерева. Все они устремлялись в Харренхолл, чтобы сражаться за малютку короля Визериса.

Лордам Трезубца было что терять, поэтому они не спешили; однако вскоре и они начали понемногу стекаться под знамена королевы. Из Близнецов прибыл сир Форрест Фрей, тот самый «болван», искавший в свое время руки королевы; теперь он стал знаменитым рыцарем. Лорд Сэмвел Блэквуд, некогда дравшийся из-за принцессы на дуэли (и проигравший), поднял знамена Рейениры над Древороном, а сир Амос Бракен, выигравший дуэль, присягнул на верность Эйегону вместе с отцом и всем домом Бракенов. Моутоны из Девичьего Пруда, Пайперы из замка Розовой Девы, Руты из Харроуэя, Дарри из Дарри, Маллистеры из Сигарда, Венсы из Приюта Странника публично приняли сторону Рейениры (Венсы из Атранты пошли другим путем и везде трубили о поддержке юного короля). Петир Пайпер, седой лорд замка Розовой Девы, выразил чувства многих, сказав: «Я поклялся Рейенире в верности, и меч мой принадлежит ей. Я уже стар, но не настолько, чтобы не помнить своих слов, да и меч все еще при мне».

Гровер Талли, лорд Трезубца, был стариком еще во времена Великого Совета 101 года, на котором он поддержал принца Визериса; он совсем сдал, но упрямства своего не утратил. В 101 году лорд Гровер предпочел наследника мужского пола, и с годами его взгляды не изменились; он заявил, что Риверран будет сражаться на стороне короля Эйегона, но домашние не вняли его словам. Старый лорд был прикован к постели, и ему, по словам риверранского мейстера, осталось недолго. «Мне хочется, чтобы все мы еще пожили на этом свете», – произнес его внук сир Элмо. Риверран беззащитен против драконьего пламени, сказал он своим сыновьям, а обе стороны в этой войне сражаются на драконах. Так что пока лорд Гровер рвал и метал, не в силах подняться с постели, Риверран затворил ворота, укрепил стены, выставил стражников и погрузился в молчание.

Тем временем на востоке разворачивались другие события. Принц Джакайерис на своем Вермаксе опустился в Гнезде, чтобы заручиться поддержкой Долины Аррен. Дева Долины, тридцатипятилетняя леди Джейна Аррен, была на двадцать лет старше принца. Правительницей Долины она стала в три года, когда ее отца и старших братьев убили Каменные Вороны, обитающие в Лунных горах.

Гриб говорит, что знаменитая дева была на деле высокородной шлюхой, ненасытной и охочей до мужчин. История карлика, как обычно, весьма непристойна: леди Джейна сказала-де принцу Джакайерису, что Долина поддержит королеву, если он ублажит ее своим языком. Септон Евстахий повторяет известный слух, что леди Джейна предпочитала общество других женщин, хоть и говорит, что это неправда. В таких случаях мы особенно благодарны «Подлинной истории» Манкена, ибо он описывает лишь то, что происходило в великом чертоге Гнезда, не заглядывая в опочивальни.

«Мои родичи трижды пытались сместить меня, – сказала леди Джейна принцу. – Мой кузен сир Арнольд имел обыкновение говорить, что женщина по слабости своей не может править мужами. Он сидит у меня в небесной камере, если вы желаете спросить его мнение на сей счет. Принц Дейемон, правда, плохо обращался со своей первой супругой… но ваша матушка, хоть и дурно выбирает своих консортов, все же остается королевой по праву и моей родственницей – ведь по матери она Аррен. В мире мужчин мы, женщины, должны держаться друг друга. Долина и ее рыцари встанут под знамена королевы… если ее величество удовлетворит одну мою просьбу». Когда принц спросил, что же это за просьба, леди Джейна ответила: «Драконы. Мне не страшны никакие войска; многие из них разбились о мои Кровавые Ворота, а Гнездо, как известно, невозможно взять приступом. Но вы спустились с неба, как Висенья во время Завоевания – и я была бессильна остановить вас. Мне не нравится чувствовать себя бессильной. Пришлите мне драконов с наездниками».

Принц согласился; леди Аррен преклонила колено, велела сделать то же самое своим рыцарям, и все они присягнули королеве на верность.

Принц Джакайерис полетел дальше на север через Персты и воды Укуса. Он заглянул в Систертон, где лорды Боррел и Сандерленд выразили ему свое почтение и пообещали поддержку Трех Сестер, а затем направился в Белую Гавань, где лорд Десмонд Мандерли принял его в своем Водном Чертоге. Здесь принцу пришлось поторговаться. «Мы сочувствуем положению вашей матушки, – заявил лорд Мандерли. – Моих предков враги тоже лишили того, что принадлежало им по праву рождения, и вытеснили нас на эти холодные берега. Старый Король, навестив нас – давно это было, – сказал, что с нами обошлись несправедливо, и обещал возместить потери. В подтверждение своих слов его величество предложил моему прапрадеду руку своей дочери, принцессы Визерры, чтобы объединить наши дома; однако девица умерла, и обещание было забыто».

Принц понимал, чего от него хотят. Прежде чем покинуть Белую Гавань, он подписал соглашение, обязывающее его брата Джоффри по окончании войны взять за себя младшую дочь лорда Мандерли.

Под конец Вермакс отнес Джакайериса в Винтерфелл, где властвовал молодой Криган Старк. Со временем Криган стал известен как Северный Старец, но в 129 году, когда его посетил принц Джакайерис, ему был всего двадцать один год. Криган стал лордом в тринадцать, в 121 году, после смерти отца. Пока он не достиг совершеннолетия, севером в качестве регента правил его дядя Бернард; но в 124 году, когда Кригану исполнилось шестнадцать, он обнаружил, что дядюшка не спешит расставаться с властью. Подчиняться ему молодой лорд не желал, и отношения между ними сильно испортились. Наконец, в 126 году, Криган Старк взбунтовался, отправил в темницу дядю Бернарда с тремя его сыновьями и взял бразды правления в свои руки. Вскоре после этого он женился на леди Арре Норри, подруге своих детских лет, но она умерла родами в 128 году, подарив супругу сына и наследника, которого Криган назвал Риконом в честь своего отца. Когда принц Драконьего Камня прилетел в Винтерфелл, стояла глубокая осень. На земле лежал снег, с севера дул холодный ветер, а лорд Старк был занят приготовлениями к предстоящей зиме; впрочем, Джакайериса он принял радушно. Говорят, что снег, лед и холод злили Вермакса, поэтому принц недолго оставался среди северян. Однако за это время произошло кое-что любопытное.

В «Подлинной истории» Манкена говорится, что Криган и Джакайерис понравились друг другу: юный принц напоминал лорду Винтерфелла его младшего брата, который умер десять лет назад. Они вместе пили, вместе охотились, вместе упражнялись с оружием и принесли друг другу братскую клятву, скрепив ее кровью. Это выглядит правдоподобнее, чем рассказ Евстахия о том, как принц будто бы уговаривал Кригана оставить своих ложных богов и принять Семерых.

Однако когда нам нужны истории, о которых умалчивают другие хроники, мы всегда обращаемся к Грибу; он и на сей раз нас не подвел. В его рассказе фигурирует некая девица по имени Сара Сноу, которую он именует «юной волчицей». Принц Джакайерис был столь очарован этим созданием – внебрачной дочерью покойного лорда Рикона Старка, – что разделил с ней ложе. Узнав, что гость лишил невинности его побочную сестру, лорд Старк страшно разгневался и сменил гнев на милость, только когда Сара сказала ему, что принц взял ее в жены. Они обменялись клятвами в богороще Винтерфелла перед сердце-деревом, и лишь тогда, на расстеленных на снегу шкурах под взглядами богов, она отдала ему свое девство.

Прелестная история, спору нет; но Грибовы побасенки часто кажутся скорее плодом пылкого воображения шута, нежели действительными событиями. Джакайерис Веларион обручился со своей кузиной Бейелой, когда ему было четыре года, а ей – два, и нарушать священный уговор, чтобы защитить сомнительную честь полудикой, немытой, рожденной вне брака северянки, было, насколько мы знаем, совсем не в его характере.

Если Сара Сноу существовала на самом деле и если принц Драконьего Камня вправду любезничал с ней – что ж, он не первый и не последний принц, который предавался подобным утехам. Но о браке тут даже и говорить нелепо.

(Гриб еще уверяет, что Вермакс на самом деле был самкой и оставил в Винтерфелле кладку яиц, что столь же абсурдно. И хотя определить пол живого дракона почитай что невозможно, больше никто не упоминает о том, чтобы Вермакс отложил хоть одно яйцо, так что можно смело предположить, что он был самцом. Утверждение же септона Барта, что драконы, дескать, могут менять пол по необходимости, будучи «изменчивыми, как пламя», настолько смехотворно, что с ним не стоит считаться.)

Вот что нам известно в точности: Криган Старк и Джакайерис Веларион подписали и скрепили печатями соглашение, которое в «Подлинной истории» Манкена именуется Договором Льда и Пламени. Как и многие подобные соглашения, этот договор включал брачное обязательство. Сыну лорда Старка Рикону был год от роду, принц Джакайерис был еще не женат и детей не имел, однако договор обуславливал, что будущую старшую его дочь отправят на север, как только ей исполнится семь. Она будет воспитываться в Винтерфелле, пока не достигнет брачного возраста, а после станет женой наследника лорда Кригана.

Когда принц вновь взмыл на своем драконе в холодное осеннее небо, он знал, что добился успеха: убедил трех могущественных лордов и их знаменосцев встать на сторону матери. И хоть до его шестнадцатых именин оставалось еще полгода, Джакайерис показал себя настоящим мужчиной и достойным наследником Железного Трона.

Будь «близкий и безопасный» полет его младшего брата столь же удачен, страна могла бы избежать большого горя и кровопролития.

Все наши источники сходятся на том, что несчастье с Люцерисом было стечением обстоятельств. Первые битвы Пляски Драконов велись с помощью воронов, перьев, пергамента, угроз, посулов, указов и уговоров. Убийство лорда Бисбери на «зеленом совете» не получило еще огласки, и многие полагали, что его милость томится в темнице. Некоторых известных людей тоже перестали видеть при дворе, но головы их пока не насадили на пики; люди еще надеялись, что вопрос о престолонаследии будет улажен миром.

Неведомый, однако, судил иначе – ибо кто же, как не бог смерти, свел в Штормовом Пределе двух юных принцев? Люцерис Веларион, обогнав на Арраксе надвигающийся шторм, благополучно прибыл в замок и обнаружил там Эйемонда Таргариена.

Боррос Баратеон был совсем не таков, как его отец. «Лорд Бормунд был неколебимой скалой, лорд Боррос – носящимся туда-сюда ветром», – пишет о нем септон Евстахий. Отправляясь к Борросу Баратеону, принц Эйемонд не знал, как его там примут, однако Штормовой Предел встретил принца пирами, охотами и турнирами. Лорд Боррос был более чем расположен породниться с ним. «У меня четыре дочери, – сказал он. – Выбирайте любую. Кэсс самая старшая, она расцветет первой, зато Флорис самая красивая. А если вы хотите умную жену, то вам подойдет Марис».

Рейенира слишком долго считала верность дома Баратеонов чем-то само собой разумеющимся, сказал Эйемонду лорд. «Ну да, принцесса Рейенис мне родня. Моя тетка, которую я в глаза не видал, вышла за ее отца; но теперь их обоих нет на свете, а Рейенира… она же не Рейенис, верно?»

Он не против женщин, продолжал лорд Боррос. Он любит своих девочек, и дочь – это сокровище; но вот сын… ах, если бы боги подарили ему законного сына, Штормовой Предел перешел бы к нему, а не к его сестрам. «Так почему с Железным Троном должно быть по-другому?» А тут еще и возможность породниться с королевской династией. Дело Рейениры пропащее – она это поймет, когда узнает, что потеряла Штормовой Предел; да он и сам ей скажет: покорись брату, оно и к лучшему будет. Его дочки порой тоже ругаются меж собой – ну, на то они и девчонки; он всегда следит, чтобы они должным образом помирились.

Нам неведомо, какую из дочерей Борроса выбрал Эйемонд (хотя Гриб и говорит, что он перецеловал всех четырех, «чтобы попробовать нектар их уст»), известно только, что это была не Марис.

Манкен пишет, что в то утро, когда прибыл Люцерис Веларион, Боррос и принц Эйемонд обсуждали подходящее время для свадьбы и торговались насчет приданого.

Могучий Вхагар, дракон Эйемонда, первым почуял чужого. Часовые на стенах замка в ужасе стиснули копья, когда тот взревел и вся постройка Дюррана содрогнулась до основания. Арракс и тот испугался; лишь бич Люса заставил его опуститься на замковый двор.

Гриб рассказывает, что когда Люцерис спешился, сжимая в руке послание матери, на востоке сверкнула молния и полил дождь. Увидев Вхагара, он обо всем догадался, и встреча с Эйемондом в Круглом Чертоге не удивила его. Там же были лорд Боррос с четырьмя дочерьми, септон, мейстер и около двадцати рыцарей, стражников и слуг. (Среди тех, кто присутствовал на этой встрече, был и сир Бирен Сванн, второй сын лорда Стонхельма, стоящего на границе с Дорном; сир Бирен еще сыграет свою роль в Пляске). Так что в кои-то веки нам не нужно полагаться лишь на свидетельства Манкена, Гриба или Евстахия: никого из них в ту пору не было в Штормовом Пределе, но там находилось много других людей, так что рассказов из первых уст у нас предостаточно.

«Поглядите-ка, милорд, – вскричал Эйемонд, – к нам пожаловал маленький ублюдок Люс Стронг. Ты под дождем промок, бастард, или обмочился со страху?»

«Лорд Боррос, – сказал Люцерис, не удостоив вниманием родича, – я принес вам весть от матушки моей, королевы».

«От шлюхи с Драконьего Камня, хотел он сказать». – Эйемонд попытался выхватить у Люса письмо, но рыцари по приказу лорда Борроса растащили принцев и вручили послание его милости, сидевшему на троне давних Штормовых Королей.

Никто не знает, что чувствовал в то мгновение Боррос Баратеон: рассказы свидетелей заметно расходятся. Одни говорят, что лорд растерялся и покраснел, словно жена застала его в постели с другою женщиной; другие утверждают, что он наслаждался происходящим – то, что его поддержки искали оба августейших соперника, тешило его гордость. Гриб (которого, напомним, там не было) говорит, что Боррос был пьян; септон Евстахий (которого там тоже не было) говорит, что он был напуган.

Слова и поступки лорда Борроса все, однако, передают сходно. Не будучи грамотеем, он передал письмо мейстеру. Тот взломал печать и шепотом передал лорду его содержание. Боррос нахмурился, огладил бороду и спросил Люса: «На которой из моих дочек женишься ты, мальчик, коли я исполню то, о чем просит меня твоя мать? Вот они, выбирай».

«Не могу, милорд, – вспыхнул Люцерис. – Я не могу жениться, ибо уже помолвлен с кузиной моей Рейеной».

«Так я и думал. Отправляйся домой, щенок, и скажи своей суке-матери, что лорд Штормового Предела ей не пес, чтобы подзывать его свистом и спускать на своих недругов».

Принц Люцерис повернулся и собирался уже покинуть Круглый Чертог, но Эйемонд сказал, обнажив меч: «Постой, Стронг. Прежде чем уйти, ты уплатишь свой долг. – Он сорвал с глаза повязку, обнажив блестящий сапфир. – У тебя при себе нож, как и в тот раз. Выколи себе глаз, и я дам тебе уйти. Хватит тебе и одного глаза. Ослеплять тебя я не стану».

«Я не стану драться с тобой, – отвечал Люс, помня клятву, данную матери. – Я прибыл сюда как посол, не как рыцарь».

«Ты прибыл как трус и изменник. Выбирай: или глаз, или жизнь».

При этих словах лорд Боррос встревожился. «Не здесь, – в тревоге молвил он. – Он и правда посол; я не желаю, чтобы в моих стенах пролилась кровь». Стража встала между принцами и вывела Люцериса Велариона во двор, где под проливным дождем ждал Арракс.

Тем бы все, вероятно, и кончилось, если ли бы не дочка Баратеона Марис. Она была второй по счету и не такой миловидной, как ее сестры; ее злило, что Эйемонд предпочел их ей. «Он глаза вас лишил или яиц? – медовым голосом осведомилась она. – Счастье еще, что вы не меня выбрали, а сестру. Я хочу получить мужа, у которого все на месте».

Лицо Эйемонда перекосилось от гнева; он повернулся к лорду Борросу и попросил позволения выйти. «Не мне тебе указывать, как поступать, коли ты не под моим кровом», – пожав плечами, ответил тот. Рыцари расступились, и Эйемонд ринулся вон.

Снаружи бушевал шторм. Гром гремел, молнии освещали всю округу яркими всполохами, дождь налетал полотнищами. В такое ненастье даже дракону летать нелегко, и Арракс с трудом держался в воздухе, когда принц Эйемонд, вскочив на Вхагара, помчался следом. В тихую погоду Люцерис еще мог бы уйти от погони, ибо Арракс был молод и быстр; но в тот день небо было, по словам Гриба, «черно, как сердце принца Эйемонда». Вхагар настиг Арракса над заливом Губительные Валы. Зрители на стенах замка видели вспышки пламени, слышали вопль, пронзивший раскаты грома. Драконы сцепились, между ними искрили молнии. Вхагар, впятеро больше противника, побывал уже в сотне битв; если молодой дракон и сопротивлялся ему, то недолго.

Арракс рухнул с высоты в бурные воды залива. Три дня спустя к скалам у Штормового Предела прибило его голову с шеей, на радость чайкам и крабам. Гриб рассказывает, что вскоре волны вынесли на берег и тело принца; еще он утверждает, что принц Эйемонд вырезал глаза Люцериса и преподнес их Марис на блюде с морскими водорослями, но нам кажется, что это было бы уж чересчур. Некоторые говорят, что Вхагар стащил принца со спины Арракса и проглотил его целиком. Находились даже и те, кто уверял, будто принц выжил, добрался до берега, но потерял память и остаток своих дней жил как простой рыбак. Манкен считает эти слухи не чем иным, как глупыми бреднями. Люцерис Веларион погиб вместе со своим драконом, тут не может быть никаких сомнений. Принцу было четырнадцать лет. Его тела так и не нашли, и смерть его, положив конец переговорам и брачным союзам, начала войну крови и пламени.

Эйемонд Таргариен, которого враги с того дня прозвали Убийцей Родича, вернулся в Королевскую Гавань, заручившись поддержкой Штормового Предела и став заклятым врагом королевы Рейениры. Если он ожидал, что его встретят как героя, то очень ошибся. Услышав о том, что он сотворил, королева Алисент побледнела и воскликнула: «Матерь, смилуйся над нами». Сира Отто случившееся тоже не обрадовало. «Ты лишь один глаз потерял, – сказал он. – Как ты мог быть настолько слеп?» Король, впрочем, их волнений не разделял. Он задал в честь брата великолепный пир и говорил, что брат его, «в жилах которого течет истинная кровь дракона», положил «отличное начало» их делу.

Когда вести достигли Драконьего Камня, Рейенира, узнав о гибели сына, лишилась чувств, а Джоффри, младший брат Люса (Джак еще не вернулся с севера), дал страшную клятву отомстить Эйемонду и лорду Борросу. Лишь Морской Змей и принцесса Рейенис помешали ему немедленно сесть на дракона (Гриб уверяет, что и без него самого тоже не обошлось). Пока «черный» совет обсуждал ответный удар, из Харренхолла прилетел ворон. «Око за око, сына за сына, – писал принц Дейемон. – Люцерис будет отмщен».

Не будем забывать, что в молодости Дейемон был «принцем столицы»; его знали в лицо все карманники, игроки и шлюхи Блошиного Конца. У него до сих пор сохранились друзья-приятели в самых злачных местах Королевской Гавани и сторонники среди золотых плащей. Были у него союзники и при дворе, и в самом «зеленом» совете, о чем не ведали ни король, ни его десница, ни королева-мать. Была у Дейемона и еще одна сообщница – старая подруга, которой он безоговорочно доверял; она знала винные погреба и крысиные ямы вокруг Красного Замка не хуже его самого и ходила потайными тропами города, никем не видимая. Именно к этой бледной леди тайно и обратился теперь принц, чтобы осуществить свою месть.

Посредница Дейемона отыскала в харчевнях Блошиного Конца двух подходящих молодчиков. Один – человек высокий, сильный и жестокий – был бывшим сержантом городской стражи; он лишился золотого плаща за то, что спьяну забил насмерть продажную девку. Другой ловил крыс в Красном Замке. Имен их история не сохранила, и помнят их только по прозвищам: Нож и Сыр (ах, как бы нам хотелось, чтобы их не помнили вовсе!).

«Сыр знал потайные ходы Красного Замка лучше, чем собственный хрен», – говорит Гриб. Потайные двери и тайные ходы Мейегора Жестокого крысолов и вправду знал не хуже крыс, за которыми охотился. Он провел Ножа забытым ходом в самое сердце замка незаметно для стражников. Кое-кто полагает, что охотились они на самого короля, но Эйегона всюду сопровождали рыцари Королевской Гвардии, а единственным входом в крепость Мейегора служил подъемный мост, перекинутый через сухой ров с железными пиками; даже Сыр не знал другого пути.

В башню десницы проникнуть было куда как легче. Убийцы прокрались сквозь башенные стены мимо копьеносцев, охранявших ворота. Миновав покои сира Отто, который им не был нужен, двое убийц пробрались в комнаты его дочери; королева Алисент перебралась туда после смерти Визериса, когда Эйегон поселился в крепости Мейегора со своей королевой. Сыр связал королеву и засунул кляп ей в рот, а Нож тем временем задушил ее горничную. Сделав это, они стали ждать Гелайену, зная, что она каждый вечер приводит своих детей к бабушке, прежде чем уложить их спать.

Королева, ни о чем не подозревая, явилась в урочный час с шестилетними близнецами, Джейехерисом и Джейегерой, и с младшим, двухлетним Мейелором, которого вела за руку. Войдя, Гелайена окликнула мать. Тут Нож зарезал сопровождавшего их стражника и запер дверь изнутри, а Сыр схватил Мейелора. «Пикни только, и всем вам конец», – сказал он королеве. Гелайена, как говорят, хранила спокойствие. «Кто вы такие?» – спросила она. «Сборщики долгов, – отвечал Сыр. – Око за око, сына за сына. Нам только один нужен, заметь себе, все по справедливости; с остальной ребятни и волос не упадет. Кого выбираешь, ваше величество?»

Поняв, чего он хочет, королева стала молить, чтобы они убили ее и пощадили детей. «То жена, а то сын, – сказал на это Нож. – Придется тебе выбрать одного из мальчишек». Сыр же посоветовал поспешить, пока Нож, устав ждать, не надругался над девочкой. «Выбирай, не то всех убьем». В конце концов Гелайена, рыдая, назвала Мейелора – то ли думая, что он еще мал и ничего не поймет, то ли потому, что Джейехерис был первенцем и наследником Железного Трона. «Слыхал, малец? Матушка хочет, чтобы убили тебя». – Сказав это, Сыр подмигнул Ножу, и тот одним ударом раздробил череп старшему, Джейехерису. Королева закричала.

Странное дело, но слово свое крысолов и убийца сдержали. Не причинив больше никакого вреда ни королеве, ни другим детям, они бежали, прихватив с собой голову убитого принца. Поднялся переполох, но Сыр знал тайные ходы, которых не знали стражники, и убийцам удалось уйти. Два дня спустя Ножа схватили у Божьих ворот, когда он пытался покинуть Королевскую Гавань вместе с головой принца Джейехериса в переметной суме. Он признался под пыткой, что собирался отвезти голову в Харренхолл, чтобы получить награду от принца Дейемона. Он также описал шлюху, которая якобы наняла их с Сыром: женщина в годах, говорившая не по-местному, очень бледная, одетая в плащ с капюшоном. Другие шлюхи звали ее Мисарией или Глистой.

После тринадцати дней пыток Ножу наконец позволили умереть. Королева Алисент велела Ларису Колченогому узнать его настоящее имя, чтобы она смогла омыться кровью его жены и детей, но сделала ли она это, неизвестно. Сир Лютор Ларгент и его золотые плащи обыскали Шелковую улицу вдоль и поперек, схватили и раздели каждую продажную девку в Королевской Гавани, но Сыра и Глисты след простыл. В горе и ярости король Эйегон II приказал схватить и повесить всех крысоловов города, и его приказ был исполнен (на замену крысоловам сир Отто Хайтауэр запустил в Красный Замок сотню кошек).

Можно смело сказать, что Гелайена, хотя Нож и Сыр пощадили ее, не пережила того рокового вечера. Она отказывалась от пищи, не мылась, не покидала своих покоев и не могла смотреть на Мейелора, которого обрекла на смерть. Королю ничего не оставалось, кроме как забрать у нее мальчика и отдать его на воспитание их матери, вдовствующей королеве Алисент, которая заботилась о нем, как о собственном сыне. Король и королева отныне спали отдельно. Гелайена погружалась во мрак безумия, Эйегон пил запоем и бушевал.

Красный дракон, золотой дракон

После гибели Люцериса Велариона в Штормовом Пределе и убийства принца Джейехериса на глазах у матери Пляска Драконов завертелась не на шутку: и «черные», и «зеленые» жаждали отомстить кровью за кровь. По всему королевству лорды созывали знамена, и армии готовились выступать.

Тут следует сказать, что поначалу оба претендента на Железный Трон поднимали знамя дома Таргариенов: красного трехглавого дракона на черном, но после 129 года и Эйегон, и Рейенира немного изменили свои знамена, чтобы можно было отличить союзников от врагов. Эйегон сделал трехглавого дракона из красного золотым в честь своего Солнечного, а Рейенира поделила знамя на четыре части и вместе с гербом Таргариенов поместила на него гербы дома Арренов и дома Веларионов – в честь своей матери и первого мужа. В речных землях всадники из Древорона под знаменами Рейениры вторглись во владения дома Бракенов, пожгли урожай, угнали овец и прочий скот, разграбили деревни и осквернили каждую септу, что попалась им на пути (из тех, кто жил к югу от Перешейка, Блэквуды одни из немногих еще поклонялись старым богам). Бракены собрали сильное войско, чтобы нанести ответный удар, но лорд Сэмвел Блэквуд застал их врасплох, напав на них, когда они разбили привал у речной мельницы. Во время сражения мельницу подпалили, и ратники сражались и умирали, озаренные алыми сполохами пожара. Сир Амос Бракен, который привел войско из Стонхеджа, зарубил лорда Блэквуда в поединке, но и сам пал, когда стрела из чардрева попала прямо в глазную прорезь его шлема и глубоко вошла в череп. Говорят, что стрела была пущена шестнадцатилетней сестрой лорда Алисанной, которая позже станет известна как Черная Эли; но было ли так на самом деле или же это просто семейная легенда, нам неведомо.

Много тяжелых потерь понесли обе стороны в этой битве, которую прозвали Битвой у Горелой Мельницы. Когда Бракены – теперь под командованием единокровного брата сира Амоса, сира Рейлона Риверса – были разбиты и отступили на свои земли, они обнаружили, что в их отсутствие Стонхедж был взят. Сильное войско Дарри, Рутов, Пайперов и Фреев, возглавляемое принцем Дейемоном на Караксесе, взяло замок штурмом, когда большая часть войска Бракенов отправилась в поход. Лорда Хамфри Бракена вместе с оставшимися детьми, третьей женой и любовницей-простолюдинкой взяли в плен, и сир Рейлон сдался, чтобы им не причинили вреда. Теперь, когда дом Бракенов был разбит и повержен, последние союзники Эйегона в речных землях отчаялись и тоже сложили оружие.

Однако не стоит думать, что «зеленый» совет сидел без дела. Сир Отто Хайтауэр тоже даром времени не терял: он договаривался с лордами, приглашал наемников, укреплял Королевскую Гавань и усердно искал новых союзников. После того как изложенное великим мейстером Орвилом щедрое предложение мира было отвергнуто, десница удвоил усилия, отправляя воронов в Винтерфелл, Гнездо, Риверран, Белую Гавань, Чаячий город, Горький Мост и на Светлый остров. Днем и ночью скакали гонцы в замки поближе, чтобы призвать их лордов и леди ко двору, дабы те присягнули в верности королю Эйегону. Сир Отто отправил послание и правителю Дорна, сиру Куорену Мартеллу, который сражался с принцем Дейемоном на Ступенях, но принц Куорен с презрением отверг его предложение. «Дорн уже наплясался с драконами, – будто бы сказал он. – Лучше со скорпионами спать, чем плясать с ними снова». Невзирая на все свои усилия, сир Отто стремительно терял доверие короля, который принимал его старания за бездействие, а осторожность – за трусость. Септон Евстахий рассказывает об одном случае, когда Эйегон, войдя в башню Десницы и застав того за написанием очередного письма, смахнул чернильницу со стола прямо на колени деду и заявил: «Престол завоевывают мечами, а не перьями; пора уже проливать кровь, а не чернила». По словам Манкена, весть о взятии Харренхолла Дейемоном поразила его величество как громом: ранее он думал, что дело его единокровной сестры заведомо обречено на провал. Потеряв Харренхолл, Эйегон впервые ощутил свою уязвимость. Потерпев же новое поражение при Горелой Мельнице и лишившись Стонхеджа, король стал понимать, что его положение куда более шатко, чем ему казалось. Вороны с Простора, который «зеленые» полагали своим оплотом, приносили недобрые вести и усиливали тревогу короля. Хайтауэры и Старомест по-прежнему крепко стояли за Эйегона, да и Бор тоже… но другие южные лорды – Костейн из Трех Башен, Маллендор из Вышеземья, Тарли из Рогова Холма, Рован из Золотой Рощи, Грим с Серого Щита – перешли на сторону Рейениры. Среди этих предателей особо выделялся сир Алан Бисбери, наследник лорда Лимана; он требовал выпустить своего деда из темницы (не зная, что тот убит). Видя подобное возмущение со стороны собственных знаменосцев, кастелян и эконом Хайгардена, а также мать малолетнего лорда Тирелла – все они были регентами мальчика, – неожиданно переменили мнение и заявили, что дом Тиреллов в войне участвовать не будет. Король Эейгон, по словам септона Евстахия, топил свои страхи в крепком вине. Сир Отто отправил послание своему племяннику, лорду Ормунду Хайтауэру, умоляя того употребить всю силу Староместа и подавить мятежи в Просторе.

Не замедлили последовать и новые удары судьбы: Долина, Белая Гавань, Винтерфелл, Блэквуды и другие речные лорды собирались в Харренхолле под знаменем Дейемона. Морской Змей запечатал Черноводный залив, и купцы каждое утро приходили к Эйегону с жалобами. Ответить королю было нечего, и он продолжал пить. «Сделай же что-нибудь!» – взывал он к сиру Отто, осушив очередную чашу вина. Десница заверял его, что он кое-что уже делает и у него готов план прорыва блокады Велариона. Говорил он и о том, что Дейемон, главная опора Рейениры, в то же время и самое уязвимое ее место, ибо его авантюры нажили ему куда больше врагов, нежели друзей. Сир Отто, как один из первейших врагов принца, пытался снестись через Узкое море с другим его недругом, Триединым Братством. Королевский флот не обладал достаточной мощью, чтобы отбить Глотку у Морского Змея, и все попытки Эйегона переманить Далтона Грейджоя из Пайка на свою сторону пока что терпели неудачу; королю никак не удавалось заполучить Железные Острова в союзники. Однако если собрать вместе армады Тироша, Лисса и Мира, они вполне сравнятся силой с Веларионами. Сир Отто отправил магистрам послание, пообещав им особые права на торговлю в Королевской Гавани, если они очистят Глотку от кораблей Морского Змея и снова откроют морские пути. Чтобы еще подсластить предложение, он пообещал передать Триархии Ступени, хотя Железный Трон никаких прав на эти острова не имел.

Однако Триархия всегда отличалась медлительностью. За неимением единого короля все важные решения в этом «трехглавом королевстве» принимал верховный совет. Каждый город был представлен в совете одиннадцатью магистрами, и каждый из них из кожи вон лез, чтобы показать свою мудрость, важность, проницательность и получить все возможные привилегии для своего города. Великий мейстер Грейдон, который полвека спустя написал исчерпывающую историю Триединого Братства, описывал их совет так: «тридцать три лошади, и каждая тянет в свою сторону». Даже такие срочные вопросы, как война, мир и заключение союзов, становились предметом бесконечных обсуждений и споров… а в то время как в Триархию прибыли послы сира Отто, верховный совет не заседал вовсе.

Все эти проволочки молодого короля не устраивали. Эйегону наскучили разглагольствования деда; он терял терпение и не внимал увещеваниям матери, сторонницы сира Отто. Призвав деда в тронный зал, он сорвал с его шеи цепь десницы и швырнул ее сиру Кристону Колю со словами: «Мой новый десница – стальной кулак. Хватит письма писать, пора действовать». Сир Кристон не замедлил оправдать ожидания короля. «Не пристало вам молить своих лордов о поддержке, будто о подаянии, – заявил он. – Вы законный король Вестероса; всякий, кто отрицает это – изменник. Пора им узнать цену предательства».

Первыми эту цену пришлось уплатить лордам, томящимся в темнице под Красным Замком, – тем, кто некогда поклялся защищать права принцессы Рейениры и упрямо отказывался преклонить колено перед королем Эйегоном. Одного за другим их выволакивали во двор замка, где уже ждал палач, Королевское Правосудие, с топором наперевес. Каждому пленнику дали еще одну возможность присягнуть в верности его величеству. Лишь трое воспользовались этой милостью: лорд Батервелл, лорд Стокворт и лорд Росби; лорды же Хейворд, Мерривезер, Харт, Баклер, Касвелл и леди Фелл поставили верность дороже жизни и были обезглавлены. Вместе с ними лишились головы восемь земельных рыцарей и четыре десятка слуг и дворовой челяди. Головы казненных насадили на пики над городскими воротами.

Больше всего Эйегон желал отомстить за убийство своего наследника, напав на Драконий Камень; он вознамерился нагрянуть туда на драконах и схватить свою единокровную сестру с «ублюдками-сыновьями» или убить их. С большим трудом «зеленый» совет отговорил его от этой затеи, а сир Кристон предложил поступить по-другому. «Принцесса-самозванка прибегла для убийства принца Джейехериса к хитрости и вероломству, – сказал он. – Почему бы не отплатить ей той же кровавой монетой?» Орудием мести лорд командующий Королевской Гвардией выбрал своего рыцаря, сира Аррика Каргилла.

Сир Аррик хорошо знал древнюю вотчину дома Таргариенов: он часто бывал там во времена царствования короля Визериса. Многие рыбаки по-прежнему бороздили воды Черноводного залива, ибо море служило для Драконьего Камня важнейшим источником пропитания. Доставить Каргилла в рыбачью деревню у подножия замка было делом нехитрым, а там уж он придумает, как добраться до королевы. К тому же сир Аррик и его брат сир Эррик – близнецы, которых не отличить друг от друга; по словам Гриба и септона Евстахия, даже товарищи братьев в Королевской Гвардии не могли сказать, кто из них кто. Сир Кристон полагал, что сир Аррик в белом плаще сможет беспрепятственно разгуливать по Драконьему Камню: если он и наткнется на стражников, те, без сомнения, примут его за брата.

Сир Аррик не обрадовался возложенной на него миссии. Евстахий рассказывает, что в ночь накануне отплытия обуреваемый тяжкими думами рыцарь посетил септу Красного Замка, дабы молить Небесную Матерь о прощении. Однако он был королевским гвардейцем; он поклялся выполнять волю короля и своего начальника, и долг чести повелевал ему отправиться на Драконий Камень в просоленной рыбацкой одежде.

Что именно поручили сиру Аррику, до сир пор служит предметом споров. Великий мейстер Манкен говорит, что ему приказали убить Рейениру и одним ударом покончить с мятежом, а вот Гриб полагает, что его добычей должны были стать сыновья принцессы, ибо Эйегон II хотел смыть кровь своего убиенного первенца кровью своих «бастардов-племянников, Джакайериса и Джоффри Стронгов».

Прибыв на Драконий Камень, сир Аррик без промедления сошел на берег, облачился в доспехи и белый плащ и, притворившись братом, беспрепятственно проник в замок – как и задумал сир Кристон Коль.

Однако в самом сердце Драконьего Камня, у покоев королевы, боги столкнули его лицом к лицу с братом – сиром Эрриком, который сразу понял, что означает эта встреча. В песнях поется, что сир Эррик обнажил меч со словами: «Я люблю тебя, брат мой», а сир Аррик, вытащив свой клинок, ответил: «И я тебя, брат».

По словам Манкена, близнецы сражались почти час. Звон стали перебудил добрую половину двора, однако сбежавшиеся на шум могли лишь стоять и смотреть, не в силах что-либо сделать, ибо никто не мог понять, кто из братьев кто. В конце концов сир Аррик и сир Эррик оба получили смертельные раны и со слезами на глазах умерли, сжимая друг друга в объятиях. Рассказ Гриба об этих событиях не так длинен, зато куда более ужасен и жесток. Битва длилась лишь несколько мгновений, говорит шут. Никакими словами братской любви соперники не обменивались: каждый из них назвал другого предателем, и они скрестили мечи. Сир Эррик, который стоял на ступеньках выше брата, первым нанес смертельный удар – он рубанул мечом так, что почти отсек брату руку, державшую меч; но сир Аррик, падая, ухватил Эррика за плащ, притянул к себе и вонзил ему в живот свой кинжал. Сир Аррик испустил дух еще до появления первых стражников, но сир Эррик промучился четыре дня, крича от ужасной боли и проклиная своего брата-предателя. Неудивительно, что барды и сочинители предпочли рассказ Манкена, но мейстеры и прочие ученые мужи должны сами рассудить, что больше похоже на правду. Септон Евстахий пишет лишь, что братья убили друг друга, и добавить нам к этому нечего.

Между тем в Королевской Гавани Ларис Стронг Колченогий, Эйегонов мастер над шептунами, уже приготовил список всех лордов, присутствовавших на коронации Рейениры и заседавших в ее «черном» совете. До островных лордов Селтигара и Велариона Эйегон, недостаточно сильный на море, добраться не мог, но материковые «черные» были в пределах его досягаемости.

Вместе с сотней рыцарей, пятью сотнями королевских ратников и втрое большим количеством наемников сир Кристон выступил на Росби и Стокворт, чьи лорды недавно пожалели о своей клятве Рейенире; им было велено доказать свою преданность королю, укрепив войско Эйегона своими силами. После этого Коль двинулся на приморский город Синий Дол, застав его защитников врасплох. Город подвергся разграблению, корабли в его гавани были сожжены, а лорд Дарклин обезглавлен. Его рыцарям и ратникам предоставили выбор: присягнуть королю Эйегону или разделить участь своего лорда. Многие выбрали первое. Следующей целью Коля был Грачевник. Лорд Стаунтон, извещенный об этом, закрыл ворота; со стены замка он видел, как жгут его поля, леса и деревни, как предают мечу поселян и скот. Когда съестные припасы в Грачевнике подошли к концу, лорд послал на Драконий Камень ворона с просьбой о помощи.

Ворон прибыл, когда Рейенира и ее «черные» оплакивали сира Эррика и обсуждали, как лучше ответить на последний удар «узурпатора Эйегона». Покушение на ее жизнь (или на жизнь ее сыновей) потрясло королеву, однако она по-прежнему не хотела атаковать Королевскую Гавань. Манкен пишет, что возможность стать братоубийцей вселяла в Рейениру ужас (не будем забывать, что его книга была написана много лет спустя). Мейегора Жестокого, убившего своего племянника Эйегона, постигло проклятье, и свои дни он окончил, истекая кровью на украденном троне. Септон Евстахий полагает, что атаковать королеве мешало «материнское сердце»: она не хотела рисковать жизнью оставшихся сыновей. Гриб, единственный из трех рассказчиков присутствовавший на этих советах, утверждает, что Рейенира так горевала по убиенному сыну, что устранилась и передала командование Морскому Змею и его жене, принцессе Рейенис. Рассказ шута кажется нам наиболее достоверным: через девять дней после того, как лорд Стаунтон попросил у королевы помощи, над морем послышался шум кожистых крыльев, и над замком показалась Мелейс, Красная Королева, прозванная так за алую чешую. Перепонки крыльев у нее были розовые, а гребень, когти и рога цвета меди. На спине у нее в сверкающих доспехах из стали и меди восседала Несбывшаяся Королева Рейенис Таргариен.

Сир Кристон Коль не дрогнул – он ожидал появления дракона и даже рассчитывал на это. В воздух под барабанную дробь полетели стрелы из длинных луков, арбалетов и скорпионов – именно из скорпиона в Дорне когда-то сбили Мираксеса. Мелейс получила множество мелких ран, но это лишь разъярило ее. Она ринулась вниз, изрыгая пламя; шкура, гривы и сбруя лошадей вспыхивали, огонь охватывал рыцарей, которые сгорали прямо в седлах; латники бежали, бросая копья. Некоторые закрывались щитами, но от драконьего дыхания не спасали ни дуб, ни железо. «Целься во всадницу», – прокричал сквозь дым сир Кристон на белом коне. Мелейс взревела; из ее ноздрей валил дым, а в зубах бился охваченный пламенем жеребец.

И тут раздался ответный рев: в небо поднялись король Эйегон на Солнечном и брат его Эйемонд на Вхагаре. Западня, подготовленная Колем, захлопнулась, и Рейенис попалась в нее.

Принцесса не пыталась бежать; с радостным кличем она щелкнула бичом и послала Мелейс навстречу врагу. Одного Вхагара старая и опытная красная воительница могла бы еще одолеть, но два дракона сулили ей верную гибель. Они схватились в тысяче футов над полем битвы, и клубы огня были столь ослепительными, что многие, видевшие это, после клялись, что видели небо, полное солнц. Красные челюсти Мелейс на мгновение сомкнулись на золотой шее Солнечного, но тут на них рухнул сверху Вхагар; все трое начали падать и грохнулись оземь так, что со стен Грачевника в полулиге от них посыпались камни.

Все, кто оказался рядом с драконами, погибли на месте, а остальные мало что разглядели за дымом и пламенем. Огонь погас лишь пару часов спустя, и только Вхагар невредимым восстал из пепла. Мелейс, переломавшую кости при падении, растерзали на части, у Солнечного было наполовину оторвано крыло, а августейший его наездник переломал себе ребра, одно бедро и получил нешуточные ожоги. Больше всего пострадала левая рука Эйегона, где доспехи вплавились в плоть.

Рядом с тушей Мелейс было найдено тело; полагали, что это принцесса Рейенис, но останки были так обуглены, что с уверенностью никто не мог ее опознать. Любимая дочь леди Джослин Баратеон и принца Эйемона Таргариена, верная жена Корлиса Велариона, мать и бабушка, Несбывшаяся Королева жила, не ведая страха, и погибла в крови и пламени. Ей было пятьдесят пять лет от роду.

В тот день полегли восемьсот рыцарей, оруженосцев и простых латников. Вскоре к ним прибавились еще сто: принц Эйемонд с сиром Кристоном взяли Грачевник и предали смерти весь его гарнизон. Голову лорда Стаунтона отвезли в Королевскую Гавань и водрузили над Старыми воротами, но еще более устрашила народ голова Мелейс, провезенная по городу на телеге. Септон Евстахий говорит, что после этого жители начали покидать столицу толпами, пока вдовствующая королева Алисент не приказала запереть все городские ворота.

Король Эйегон не умер, но так страдал от ожогов, что порой молил богов ниспослать ему смерть. Чтобы скрыть, насколько тяжело он ранен, его доставили домой в закрытых носилках, и он не поднимался с постели до конца года. Септоны молились за него, мейстеры потчевали зельями и маковым молоком, но король все равно спал девять часов из десяти, просыпался лишь, чтобы принять скудную пищу, а после снова впадал в забытье. Беспокоить его позволялось только матери и деснице; Гелайена, снедаемая горем и безумием, даже не пыталась навестить раненого.

Солнечный с раненым крылом, слишком тяжелый для перевозки, ползал в пепле у Грачевника, как огромный золотой червь. Сначала он кормился обгорелыми телами убитых; потом люди, оставленные сиром Кристоном для охраны дракона, стали пригонять ему овец и телят.

«Править страной придется вам, пока ваш брат не поправится», – так, по словам Евстахия, сказал Кристон Коль принцу Эйемонду. Септон также пишет, что принца дважды просить не пришлось: одноглазый убийца своего родича мигом нахлобучил на себя корону Эйегона Завоевателя. «Мне она идет куда больше, чем ему», – говорил он, но королем себя объявить не пытался, называясь лишь Хранителем Государства и принцем-регентом. Десницей по-прежнему оставался сир Кристон Коль.

Между тем проросли семена, посеянные Джакайерисом Веларионом на севере: люди королевы стекались в Белую Гавань, Винтерфелл, Барроутон, Систертон, Чаячий город и Ворота Луны. Если они объединятся с собравшимися у Харренхолла речными лордами, даже крепкие стены Королевской Гавани их не сдержат, предупреждал Эйемонда сир Кристон.

С юга тоже приходили зловещие вести. Внемля мольбам своего дядюшки, лорд Ормунд Хайтауэр вышел из Староместа с тысячью рыцарей, тысячью лучников, тремя тысячами латников и неисчислимыми тысячами наемников, маркитантов и прочего сброда. Со всем этим войском он угодил прямехонько в засаду, устроенную сиром Аланом Бисбери и лордом Аланом Тарли. Хотя два Алана располагали гораздо меньшими силами, они не давали Хайтауэру покоя ни днем, ни ночью: нападали на стоянки, убивали разведчиков, поджигали земли у него на пути. Еще дальше к югу лорд Костейн выступил из Трех Башен и атаковал обоз Хайтауэра. Хуже того, до лорда Ормунда дошли вести, что вдоль Мандера движется войско, не уступающее по численности войску из Староместа, а ведет его Таддеуш Рован, лорд Золотой Рощи. Хайтауэр решил, что без поддержки Королевской Гавани дальнейшее продвижение невозможно.

«Нам требуются ваши драконы», – писал он в своем послании.

Принц-регент, крепко уверенный в собственной воинской доблести и мощи Вхагара, рвался сразиться с врагом. «Шлюха на Драконьем Камне нам не страшна, – говорил он, – как и Рован, и прочие предатели на Просторе. Мой дядюшка, вот кто опасен. Как только Дейемона не станет, все это дурачье, размахивающее знаменами Рейениры, разбежится по своим замкам и больше не будет нам докучать».

На восточном берегу Черноводного залива дела тоже шли неважно: Рейенира никак не могла поправиться. Смерть Люцериса сильно подорвала ее здоровье, и без того хрупкое после тяжелых и неудачных родов. Когда Драконьего Камня достигли вести о гибели Рейенис, королева серьезно поссорилась с лордом Веларионом, обвинившим ее в гибели жены. «Это должна была быть ты! Стаунтон посылал за тобой, – кричал Морской Змей, – а ты отправила в Грачевник мою жену и сыновей своих с ней не пустила!» Все в замке знали, что принцы Джак и Джофф были более чем готовы лететь на материк вместе с Рейенис.

«Лишь я один мог утешить ее величество, – повествует Гриб. – В эти нелегкие времена я оставил шутовство, снял свой остроконечный колпак и стал советником королевы. Вся моя мудрость и участие были отданы ей. Другие и не подозревали, что ими управляет дурак, невидимый король в шутовском кафтане».

Это весьма солидные претензии для такого маленького человечка, и они не подкрепляются ни другими рассказчиками, ни фактами. Ее величество была далеко не одинока: у нее оставались четверо сыновей. «Сила моя и утешение», – говорила о них королева. Эйегону Младшему и Визерису, сыновьям Дейемона, было девять и семь, принцу Джоффри – двенадцать, но Джакайерис, принц Драконьего Камня, находился на пороге шестнадцатилетия, когда, по законам Вестероса, он должен был стать мужчиной.

В конце 129 года Джак вышел из тени матери. Памятуя об обещании, данном Деве Долины, он отправил в Чаячий город Джоффри на Тираксесе. Манкен предполагает, что Джак, принимая это решение, руководствовался в основном соображениями безопасности и хотел убрать Джоффа подальше от боевых действий. Тот долго упирался и согласился лететь, только услышав, что его отправляют защищать Долину от драконов Эйегона. Сопровождать его выбрали Рейену, тринадцатилетнюю дочь принца Дейемона от Лейены Веларион. Рейена Пентошийская, как называли ее по месту рождения, летать верхом не умела, ибо ее новорожденный дракон вскоре умер, однако взяла с собой в Долину три драконьих яйца и еженощно молилась, чтобы они проклюнулись. Сестра-близнец леди Рейены, Бейела, осталась на Драконьем Камне. С детства обрученная с принцем Джакайерисом, она отказалась покидать его, заявив, что будет сражаться с ним бок о бок на своем драконе, хотя Лунный Танцор был еще слишком мал, чтобы выдержать ее вес. Бейела также заявила, что хочет выйти замуж за Джака немедленно, однако свадьба так и не состоялась. Манкен говорит, что Джакайерис не хотел жениться, пока не закончится война, а Гриб все твердит про то, что принц уже был женат на загадочной Саре Сноу, незаконнорожденной девице из Винтерфелла.

Принц Драконьего Камня позаботился и о единоутробных братьях, девятилетнем Эйегоне Младшем и семилетнем Визерисе. В вольном городе Пентосе у их отца Дейемона было много друзей; Джакайерис написал тамошнему принцу, и тот согласился принять к себе мальчиков, пока Рейенира не утвердится на троне. В самом конце 129 года маленькие принцы сели на когг «Веселый путник» – Эйегон Младший с Тучей, Визерис в обнимку с драконьим яйцом. Их сопровождали семь боевых кораблей Корлиса Велариона.

Джакайерис успел примириться с лордом Высокого Прилива, назначив его королевской десницей; вдвоем они стали обдумывать план взятия Королевской Гавани.

Когда Солнечного ранили, а Тессарион с принцем Дейероном улетели в Старомест, в Королевской Гавани осталось только два взрослых дракона. Хозяйка Огненной Мечты Гелайена предавалась горю и не покидала своих покоев, посему считаться приходилось с одним Вхагаром. Никто из живых драконов не мог сравняться с ним в величине и силе, но Джак рассудил, что если Вермакс, Сиракс и Караксес полетят в Королевскую Гавань вместе, то даже «старый дьявол» с ними не сладит.

Гриб был в этом не столь уверен. «Оно конечно, трое больше, чем один, – так он якобы заявил принцу, – но четыре больше чем три, а шесть – больше, чем четыре; это и дураку известно». Джак заметил, что Туча еще ни разу не летала под седлом, что Лунный Танцор еще совсем мал, а Тираксес и Джоффри далеко в Долине; где шут полагает найти еще трех драконов? Гриб, по его собственным словам, рассмеялся и ответил: «Под простынями да в поленницах – везде, где вы, Таргариены, порасплескали свое серебряное семя».

Дом Таргариенов правил Драконьим Камнем с тех самых пор, как лорд Эйенар высадился там со своими драконами, то есть более двухсот лет. Хоть у них и были приняты браки между близкими родичами, но молодая кровь горяча, и Таргариены порой искали утех с дочерьми (а то и с женами) своих подданных, землепашцев и рыбаков. Не забудем также, что до того, как этот обычай был отменен при короле Джейехерисе, правом первой ночи на Драконьем Камне пользовались, возможно, чаще, чем где бы то ни было еще в Семи Королевствах, хотя королева Алисанна наверняка была бы потрясена, если бы услышала об этом.

От женщин Вестероса Алисанна знала, что в других местах люди восставали против этого права, но на Драконьем Камне, где Таргариенов почитали как полубогов, такого возмущения не было. Молодым женам, удостоенным подобной чести в брачную ночь, завидовали, а дети, рожденные от такого соития, ценились больше других, ибо лорды часто жаловали их матерей золотом, шелками и землями. Этих удачливых бастардов сначала называли драконьим семенем, а со временем – просто семенем. Таргариены и после отмены господского права не перестали резвиться с простолюдинками, отчего семени их на острове было полным-полно.

К этим внебрачным потомкам Таргариенов по совету шута и обратился принц Джакайерис, предлагая землю и рыцарство всякому, кто укротит дракона. Сыновья такого человека также будут причислены к благородному сословию, дочерей выдадут замуж в благородные дома, а сам он удостоится чести сражаться вместе с принцем Драконьего Камня против самозванца Эйегона II и своры его приспешников.

Не все из тех, кто откликнулся на призыв, были драконьим семенем даже во втором или третьем поколении. В наездники вызывались домашние рыцари королевы, в том числе сир Стеффон Дарклин, лорд-командующий ее Королевской Гвардией, а также оруженосцы, рыбаки, поварята, латники, скоморохи и две служанки.

«Большой Сев» – так именует Манкен последовавшие за призывом принца победы и драмы (утверждая, что придумал это не Гриб, а сам Джакайерис). Другие предпочитают называть эти события «Красный Сев».

Самым нелепым из тех, кто вообразил себя наездником, был сам Гриб. В своих «Заметках» он распространяется о том, как пытался оседлать Среброкрылого, которого считали самым спокойным из драконов, оставшихся без хозяина. Это одна из самых забавных побасенок шута. Дело кончилось тем, что Грибу пришлось спасаться бегством; штаны у него на заду занялись, и вдобавок он едва не утонул, когда прыгнул в колодец, чтобы погасить пламя. История эта, вряд ли правдивая, вносит забавную нотку в хронику страшной эпопеи.

Драконы – не лошади. Они не очень-то расположены терпеть на себе всадников, а когда злятся или чувствуют угрозу – нападают. В «Подлинной истории» говорится, что во время Сева лишились жизни шестнадцать человек, а тех, кто обгорел или остался калекой, было втрое больше. Стеффон Дарклин сгорел заживо, укрощая Морское Чудо, лорда Гормена Масси постигла такая же участь с Вермитором. Серебряному Денису, объявлявшему себя сыном Мейегора Жестокого (что подтверждалось цветом его волос и глаз), оторвал руку Бараний Вор; пока сыновья Дениса пытались остановить кровь, прилетел Людоед, отогнал Вора и пожрал отца с сыновьями вместе.

И все же Морское Чудо, Среброкрылый и Вермитор привыкли к людям и терпели их присутствие. Уже объезженные, они снисходительнее отнеслись к новым всадникам. Вермитор, дракон Старого Короля, склонил выю перед здоровенным кузнецом Хью Молотом, а Среброкрылый, носивший некогда королеву Алисанну, допустил к себе латника, которого звали Ульфом Белым за цвет волос и Ульфом Бражником за беспробудное пьянство.

Морское же Чудо, на коем прежде летал Лейенор Веларион, укротил пятнадцатилетний Аддам из Корабела, о происхождении которого историки спорят и по сей день. Аддам и его брат Алин, годом младше, были сыновьями женщины по имени Марильда, пригожей юной дочери корабельщика. Впрочем, в доках ее отца девушку звали Мышкой, ибо была она «маленькой, юркой и вечно путалась под ногами». В 114 году, когда родился Аддам, Марильде было шестнадцать, а когда в 115-м на свет появился Алин, ей едва сравнялось восемнадцать. Такие же маленькие и быстрые, как мать, бастарды из Корабела унаследовали от отца серебристые волосы и лиловые глаза. Вскоре стало очевидно, что текущая в их жилах драконья кровь еще и основательно просолена морем: братья выросли в доках деда и оба начали выходить в море юнгами, когда им еще и восьми не исполнилось. Когда Аддаму сравнялось десять, а Алину – девять, их дед умер, и его корабельные верфи перешли к дочери. Марильда их продала, а на вырученные деньги купила торговый когг, назвала его «Мышь» и сама стала на нем капитаншей. Проявив немалую смелость и изворотливость в торговле, к 130 году Марильда из Корабела владела уже семью кораблями, и на одном из них всегда подвизались ее сыновья.

Ни у кого из тех, кто видел братьев, не возникало и тени сомнения, что это драконье семя, хотя их мать наотрез отказывалась говорить, кто отец. Лишь когда принц Джакайерис стал искать новых наездников, Марильда нарушила молчание и заявила, что Аддам и Алин – сыновья покойного Лейенора Велариона. Это было правдоподобно: мальчики на него походили, и все знали, что в доках Корабела он бывал часто. Но все же многие на Драконьем Камне и в Дрифтмарке сомневались в правдивости слов Марильды, ибо помнили, что Лейенор Веларион был равнодушен к женщинам. Впрочем, никто не осмелился назвать ее лгуньей… ибо отец Лейенора, лорд Корлис, самолично доставил мальчиков принцу Джакайерису для Сева. Морской Змей пережил своих детей, кузены и племянники его предали, и новообретенным внукам он был только рад. Поднявшись в воздух на Морском Чуде, Аддам из Корабела подтвердил правоту своей матери. Так что не стоит удивляться тому, что и Манкен, и септон Евстахий подтверждают отцовство сира Лейенора. У Гриба, как обычно, другое мнение. В своих «Заметках» шут высказывает мнение, что «мышата» были зачаты не сыном Морского Змея, а самим Морским Змеем. Лорд Корлис не разделял альковных предпочтений сира Лейенора, а доки Корабела были его вторым домом, и он бывал там куда чаще сына. Жена его, принцесса Рейенис, обладала яростным темпераментом Таргариенов, и ее бы вряд ли порадовало, что лорд-супруг прижил двух сыновей с девчонкой вдвое ее моложе, да к тому же дочерью корабельщика. Поэтому после рождения Алина его милость благоразумно положил конец своим встречам с Мышью и велел ей держать мальчиков подальше от замка. Лишь после смерти Рейенис лорд Корлис наконец смог представить своих бастардов ко двору.

Тут стоит затенить, что в этом случае рассказ шута кажется более правдоподобным, нежели то, что пишут септон и великий мейстер. Многие при дворе королевы Рейениры наверняка подозревали то же самое, но держали языки за зубами. Вскоре после того, как Аддам из Корабела укротил Морское Чудо, лорд Корлис даже осмелился просить Рейениру снять с юноши и его брата клеймо бастардов. Когда о том же попросил и принц Джакайерис, королева уступила, и Аддам из Корабела, бастард драконьего семени, стал Аддамом Веларионом, наследником Дрифтмарка.

Однако на этом Красный Сев не закончился. Впереди было еще много куда более ужасных событий, которые принесли немало бед Семи Королевствам.

Трех диких драконов было укротить не так просто, как тех, что уже летали под седлом, однако храбрецы не прекращали попыток. Бурый, безобразный с виду Бараний Вор вылупился, когда Старый Король был еще молод; он любил баранину и получил свою кличку за постоянные кражи овец от Дрифтмарка до Путеводной. Пастухов, если те не слишком старались ему помешать, он почти не трогал, но порой не гнушался пастушьими собаками. Серый Призрак, живший в дымной пещере на восточном склоне Драконьей горы, предпочитал рыбу и промышлял ее, летая над Узким морем. Бледно-серый под цвет утреннего тумана, он был робок и чурался людей.

Самым большим и старым из дикарей был Людоед. При случае он поедал даже мертвых сородичей и нападал на кладки Драконьего Камня, пожирая яйца и новорожденных драконов. Угольно-черный, со злобными зелеными глазами, Людоед, по словам местных жителей, угнездился на Драконьем Камне еще до прихода Таргариенов (великий мейстер Манкен и септон Евстахий находят это маловероятным, как и я сам). Злосчастные объездчики много раз пытались его укротить, и логово Людоеда было усеяно их костями.

Никто из драконьего семени не был настолько глуп, чтобы попытаться еще раз (те, у кого не достало разума, уже не смогут рассказать, что с ними сталось). Некоторые все еще надеялись объездить Серого Призрака, но его никто не мог отыскать. Бараний Вор не прятался, был существом чрезвычайно злобным и убил больше объездчиков, чем три «замковых дракона», вместе взятые. Одним из тех, кто попытался укротить его (ибо отыскать Серого Призрака у него не вышло), был Алин из Корабела. Бараний Вор его не принял. Алин выскочил из логова в горящем плаще и погиб бы, не случись рядом брата Аддама: Морское Чудо отогнал своего злобного родича, и Аддам сбил пламя своим плащом. Ожоги на спине и ногах остались у Алина Велариона до конца его долгих дней, но ему еще посчастливилось: многие из тех, кто пытался взобраться Бараньему Вору на спину, оказывались у него в брюхе.

В конце концов бурый злодей покорился хитрой и упорной шестнадцатилетней чернавке, которая каждое утро приносила ему только что зарезанную овцу; Бараний Вор привык к ней и ждал ее прихода. Манкен пишет, что эту нежданную укротительницу дракона звали Крапивой; Гриб говорит, что ее звали Краппи, что она была дочерью портовой шлюхи, а отца ее никто не знал. Как бы ее ни звали, известно, что она была тощей, смуглой, черноволосой и кареглазой, сквернословила почем зря и не ведала страха. Она стала первой и последней наездницей Бараньего Вора.

Джакайерис достиг своей цели. Много людей погибло, много женщин овдовело, многим предстояло жить с ожогами и увечьями до конца своих дней, но принц получил четырех новых всадников. В последние дни 129 года он начал готовиться к нападению на Королевскую Гавань. Атаковать было решено в ночь первого новогоднего полнолуния.

Однако человек предполагает, а боги располагают. В это самое время с востока уже надвигалась новая угроза. Замысел Отто Хайтауэра себя оправдал: верховный совет Триархии, собравшись в Тироше, решил заключить с ним союз. Девяносто кораблей под флагом Братства двинулись со Ступеней к Глотке, и по воле богов пентошийский когг «Веселый путник» с двумя маленькими принцами на борту угодил прямо к ним в зубы. Сопровождающие когг корабли были захвачены или потоплены, и сам «Путник» тоже оказался во власти врага.

На Драконьем Камне об этом узнали со слов Эйегона Младшего: мальчик примчался домой, вцепившись, как клещ, в шею Тучи. Гриб рассказывает, что он был весь белый, трясся, как лист, и от него разило мочой. Эйегону было всего девять лет, и этот первый полет на драконе оказался для него и последним: Туча был тяжело ранен во время их бегства с «Веселого путника». Его брюхо было утыкано стрелами, а шею пронзил болт «скорпиона»; дракон умер час спустя, истекая черной дымящейся кровью. Младший, принц Визерис, не смог убежать; смышленый мальчик спрятал свое драконье яйцо, переоделся в лохмотья и прикинулся юнгой, но настоящий юнга выдал его. По словам Манкена, тирошийский капитан первым догадался, кого взял в плен, но адмирал флота Шарако Лохар из Лисса забрал ценный трофей себе.

Свой флот лиссенийский адмирал разделил: одна его часть должна была войти в Глотку южнее Драконьего Камня, другая севернее. Ранним утром пятого дня 130 года ОЗ началась битва; солнце, встающее позади кораблей Шарако, светило прямо в глаза противнику. Пользуясь этим, триархийцы захватили немало галеонов лорда Велариона: одни потопили, другие взяли на абордаж. Не заходя на Драконий Камень, южане высадили воинов на Дрифтмарке возле Пряного и отправили в гавань брандеры поджечь корабли, выходящие им навстречу. Еще до полудня Пряный был охвачен пламенем, а латники из Мира и Тироша штурмовали Высокий Прилив.

Когда принц Джакайерис на Вермаксе атаковал шеренгу лиссенийских галей, его встретили дождем стрел и копий. Моряки Триархии, воевавшие на Ступенях с Дейемоном, дракона видели не впервой. Смелости им было не занимать; они были готовы противостоять драконьему пламени как умеют. «Убейте всадника, и дракон улетит», – наставляли их капитаны. Один корабль загорелся, за ним другой, но люди продолжали сражаться. Тут раздался крик, и моряки, посмотрев в небо, увидели, как из-за Драконьей горы показались другие драконы.

Одно дело сражаться против одного дракона, и совсем другое – против пятерых.

Подкрепление в виде Среброкрылого, Морского Чуда, Бараньего Вора и Вермитора лишило моряков боевого духа. Галеи, сломав строй, бросились врассыпную, а драконы налетели на них подобно грозе, изрыгая золотые, красные и оранжевые клубы пламени, каждый мощнее и ярче предыдущего. Они поджигали корабли один за другим. Черный дым поднимался к небу, горящие люди с криками прыгали за борт. Казалось, что победа близка… и она была близка, но тут Вермакс стал падать и рухнул в море.

О причине его падения рассказывали по-разному. Одни говорили, что арбалетный болт попал ему в глаз, но это уж слишком похоже на гибель Мираксеса в Дорне. Другие уверяли, будто какой-то матрос в вороньем гнезде метнул в Вермакса кошку на цепи. Она застряла между двумя чешуйками и распорола дракону брюхо, когда матрос обмотал цепь вокруг мачты. Яростный вопль дракона услышали даже в Пряном, несмотря на шум битвы. Вермакс камнем пошел вниз. Рассказывают, что барахтаясь в воде и пытаясь вновь подняться, он врезался в пылающую галею; от удара ее обшивка расщепилась, мачта рухнула, а Вермакс запутался в снастях и пошел ко дну вместе с судном.

Джакайерис, как говорят, успел соскочить с дракона и уцепился за горящую деревяшку, но арбалетчики с мирийского корабля принялись пускать в него стрелы. В цель попал один и другой; все больше арбалетчиков присоединялись к охоте; наконец, очередной болт пронзил шею принца, и его поглотило море.

Битва в Глотке кипела всю ночь и осталась в истории как одно из самых кровопролитных морских сражений. Из девяноста мирийских, тирошийских и лиссенийских кораблей, приведенных со Ступеней Шарако Лохаром, обратно дотащились всего двадцать восемь; все, кроме трех, принадлежали Лиссу. Вдовы Мира и Тироша обвинили адмирала в том, что он отправил их корабли на погибель, а свои уберег. Между тремя городами начался раздор, переросший через два года в войну; так распалась Триархия, но к нашему рассказу это уже не относится.

Драконий Камень враги обошли стороной, рассудив, что древняя крепость Таргариенов выдержит любой штурм, и весь удар принял на себя Дрифтмарк. Пряный был разграблен и сожжен; тела мужчин, женщин и детей валялись на улицах, став кормом для воронья, крыс и чаек. Предали огню и замок Высокий Прилив. Сокровища, привезенные Морским Змеем с востока, сгорели, слуг, пытавшихся спастись, перебили. Флот Велариона сократился почти на треть, тысячи моряков пали, но никого из них не оплакивали так, как Джакайериса, принца Драконьего Камня.

Младший сын Рейениры тоже, казалось, сгинул. В пылу сражения никто не мог с точностью сказать, на каком из вражеских кораблей находился принц Визерис. Обе стороны полагали, что он погиб: утонул, сгорел или был убит. Что до Эйегона, то, хоть он и сумел спастись бегством, вся радость жизни покинула его: мальчик не мог простить себе того, что улетел на Туче и бросил младшего брата в беде.

Говорят, что когда Морского Змея поздравили с победой, он ответил так: «Если это победа, я молюсь о том, чтобы она стала последней».

Гриб рассказывает, что в ту ночь на Драконьем Камне, в прокопченной таверне у подножия замка, праздновали лишь два человека: новые наездники Вермитора и Среброкрылого, Хью Молот и Ульф Белый, выжившие в этой кровавой бане. «Теперь-то мы уж точно рыцари», – хвастался Хью, а Ульф смеялся и приговаривал: «Да тьфу на него, на рыцарство, нас лордами должны сделать!»

Крапива их радости не разделяла. Да, она летала вместе с остальными, сражалась столь же отважно и убила и пожгла не меньше других; но когда она вернулась на Драконий Камень, слезы прочертили дорожки на ее закопченном лице. Аддам Веларион по возвращении отправился к Морскому Змею, и о чем они говорили, не распространяется даже Гриб.

Две недели спустя Ормунд Хайтауэр в Просторе оказался меж двумя армиями. С северо-востока по его войску ударила большая рыцарская конница Таддеуша Рована, лорда Золотой Рощи, и Тома Флауэрса, Бастарда из Горького Моста, а сир Алан Бисбери, объединившись с лордами Аланом Тарли и Оэуном Костейном, отрезал ему дорогу на Старомест. Когда окружение сомкнулось на берегах Медовички и Хайтауэра атаковали одновременно и в лоб, и с тыла, ряды его воинов дрогнули. Поражение казалось неминуемым, но тут на поле упала тень, и раздался ужасный рев, заглушивший звон оружия: то был медно-синий Тессарион, а на его спине восседал пятнадцатилетний принц Дейерон Таргариен, младший сын королевы Алисент и оруженосец лорда Ормунда… тот самый добрый мальчик, что приходился молочным братом Джакайерису.

С его появлением все изменилось. Лорд Ормунд перешел в наступление, люди королевы пустились бежать. К вечеру лорд Рован отошел на север с остатками войска, обгорелый труп Тома Флауэрса остался лежать в камышах, обоих Аланов взяли в плен, лорд Костейн умирал, сраженный черным мечом Удалого Джона Рокстона по имени Сиротская Доля. Пока волки и воронье терзали убитых, Ормунд Хайтауэр потчевал Дейерона мясом зубра и крепким вином; он посвятил принца в рыцари своим прославленным мечом Бдение и нарек сиром Дейероном Отважным. «Вы очень добры, милорд, – скромно ответствовал принц, – но это победа Тессариона, а не моя».

Разгром при Медовичке погрузил в уныние «черный» двор Рейениры. Лорд Бар-Эммон предложил даже склонить колено перед Эйегоном II, но королева и слышать о том не хотела. Сердца людей, особенно женщин, ведомы одним лишь богам: Рейенира, сломленная потерей одного сына, воспряла духом со смертью второго. Гибель Джака ожесточила ее, лишила страха и оставила в сердце лишь гнев и ненависть. Драконов у нее все еще оставалось больше, чем у единокровного брата, и королева твердо вознамерилась воспользоваться этим преимуществом – не важно, какой ценой. Она низвергнет огонь на головы Эйегона и присных его, заявила Рейенира совету – и либо сбросит его с Железного Трона, либо погибнет сама.

Той же решимостью на другой стороне залива проникся и принц Эйемонд, правивший вместо недужного брата. Не принимая в расчет Рейениры, он опасался дяди своего Дейемона и войска, которое тот собрал в Харренхолле. На совете, куда он призвал и своих знаменосцев, принц заявил, что намерен дать Дейемону бой и покарать мятежных лордов Трезубца.

Он предложил ударить по речным землям с запада и востока и таким образом вынудить лордов Трезубца сражаться сразу на двух фронтах. Ясон Ланнистер собрал в западных холмах великолепное войско: тысячу рыцарей и всемеро больше лучников и латников. Пусть он спустится в долину и пробьется через Трезубец огнем и мечом, а сир Кристон Коль в это время выдвинется из Королевской Гавани; сам Эйемонд на Вхагаре будет сопровождать его. Две армии сойдутся в Харренхолле и сдавят «изменников Трезубца» промеж собой. А коли дядюшка покинет крепостные стены, чтобы сразиться с ними, как наверняка и случится, Вхагар убьет Караксеса, и Эйемонд возвратится в город с головой Дейемона.

Не все члены «зеленого» совета одобрили это намерение. Десница и сир Тайленд Ланнистер были на стороне принца-регента, но великий мейстер Орвил убеждал его заручиться прежде поддержкой дома Баратеонов, а лорд Джаспер Уайлд просил вызвать с юга лорда Хайтауэра и принца Дейерона, ибо «один дракон хорошо, а два лучше». Королева-мать также советовала сыну проявить осторожность и уговаривала его подождать, пока король и Солнечный выздоровеют и смогут сражаться.

Эйемонд, однако, ждать не желал. Он заявил, что обойдется и без братьев с их драконами: Дейерон слишком молод, а Эйегон незнамо когда поправится. Караксес, конечно, змей опасный, хитрый и закаленный в боях, но Вхагар еще старше, еще страшнее и притом вдвое больше. Одноглазый, по мнению септона Евстахия, не хотел делить славу ни с братьями, ни с кем-либо другим.

Перечить ему не представлялось возможным – ведь пока Эйегон II не поднимется с постели и снова не возьмет в руки меч, править государством продолжал Эйемонд. Вскоре принц, верный слову, вывел из Божьих ворот четыре тысячи войска.

«До Харренхолла шестнадцать дней пути, – провозгласил он. – На семнадцатый мы будем пировать в стенах Черного Харрена, а голова моего дядюшки будет взирать на это со своей пики».

Повинуясь приказу принца, Ясон Ланнистер, лорд Бобрового утеса, начал свой путь с западных холмов, намереваясь обрушить всю свою мощь на Трезубец и речные земли. Лордам Трезубца ничего не оставалось, кроме как повернуть назад и дать Ланнистеру бой.

Но Дейемон, воин старый и опытный, нипочем не позволил бы запереть себя в стенах крепости, даже столь прочной, как Харренхолл. У него по-прежнему оставались друзья в Королевской Гавани, и его известили о планах племянника еще до выступления Эйемонда из города. «Давно пора», – рассмеялся Дейемон, услышав, что принц-регент и Кристон Коль отправились наконец в свой поход. С искривленных башен Харренхолла взмыла целая туча воронов.

У Трезубца лорда Ланнистера встретили Петир Пайпер, старый лорд Розовой Девы, и Тристан Венс, лорд Приюта Странника. Хотя люди с запада и превосходили их числом, речным лордам эта земля была знакома. Трижды Ланнистеры пытались пересечь Трезубец, и трижды их отбрасывали назад. Во время последней попытки Ясон Ланнистер пал от руки седовласого оруженосца по имени Пейт из Длиннолиста (после лорд Пайпер собственноручно посвятил его в рыцари и дал ему имя Победитель Львов). Однако в четвертый раз Ланнистеры все же переправились на другой берег. В этот раз был убит лорд Венс: его сразил сир Адриан Тарбек, возглавивший западное войско. Тарбек и сотня отобранных им рыцарей сбросили с себя тяжелые доспехи и пустились вплавь. Оказавшись выше сражения, они выбрались на берег и напали на людей Венса с тыла. Войско речных лордов было разбито, и тысячи людей с запада повалили через Трезубец.

Пока Ясон Ланнистер и его знаменосцы штурмовали переправу, с моря на их вотчины напали корабли Железных Людей, ведомые Далтоном Грейджоем из Пайка. Красного Кракена пытались заполучить оба претендента на Железный Трон, и он наконец сделал свой выбор. Взять Бобровый Утес после того, как леди Джоанна затворила ворота крепости, железные даже и не надеялись, однако они захватили три четверти кораблей в гавани, потопили остальные, ворвались в Ланниспорт и разграбили город. С собой Железные Люди увезли, помимо богатой добычи, шесть сотен женщин и девочек, включая любовницу лорда Ясона и прижитых с ней дочерей.

Лорд Валис Моутон тем временем вышел из Девичьего Пруда с сотней рыцарей. В пути к нему примкнули Селтигар с Коготь-острова и полудикие Крэбы и Брюны с мыса Раздвоенный Коготь. Подойдя через сосновые леса и окутанные туманом холмы к Грачевнику, они застали тамошний гарнизон врасплох. Отвоевав замок, лорд Моутон послал своих храбрейших воинов добить Солнечного.

Его люди без труда смяли латников, которые ухаживали за драконом и защищали его, но одолеть самого дракона оказалось не так просто, как они ожидали. На земле драконы весьма неуклюжи, а надорванное крыло не позволяло золотому змею подняться в воздух. Кроме того, нападавшие думали, что дракон, почитай, при смерти. Однако Солнечный всего лишь спал; лязг мечей и конский топот разбудили его, а первый же укол копья привел в ярость. Извиваясь в грязи среди несчетных бараньих костей, дракон бил хвостом и изрыгал пламя, пытаясь взлететь. Трижды он поднимался и трижды падал обратно. Бессчетные мелкие раны, которые люди наносили ему, лишь сильней разъяряли его; когда убитых стало больше пятидесяти, уцелевшие обратились в бегство.

Среди павших был и Валис Моутон, лорд Девичьего Пруда. Брат его Манфрид две недели спустя нашел на том месте лишь оплавленные доспехи, в которых кишели черви. Поле устилали тела других смельчаков вперемешку с обугленными и раздувшимися тушами лошадей, но дракон исчез. Уползти он не мог, ибо в пепле никаких следов не осталось. Все говорило о том, что он улетел – но куда, оставалось только гадать.

А тем временем Дейемон Таргариен мчался на Караксесе к югу. Пролетев над западным берегом Божьего Ока, чтобы не быть замеченным войском Эйемонда, он пересек Черноводную, повернул на восток и направился вдоль реки к Королевской Гавани. Рейенира в это самое время облачилась в черные чешуйчатые доспехи, села на Сиракс и полетела сквозь бурю через Черноводный залив. Супруги встретились над холмом Эйегона, венчающим Королевскую Гавань.

Увидев драконов в небе, горожане пришли в ужас, смекнув, что свершилось то, чего они так боялись. Принц Эйемонд и сир Кристон лишили город всякой защиты и забрали с собой самого сильного дракона – Вхагара, оставив в Королевской Гавани лишь Огненную Мечту (чья наездница, королева Гелайена, была сломлена горем) да несколько молодых дракончиков, еще не объезженных. Город остался, почитай, вовсе без драконов.

Одни жители бежали из города, унося детей и пожитки, другие копали под своими лачугами ямы, чтобы укрыться в них от огня (великий мейстер Манкен говорит, что многие тайные ходы и секретные укрытия под Королевской Гаванью были выкопаны именно в то время). В Блошином Конце начались беспорядки. Когда в заливе показались паруса Морского Змея, идущего к Черноводной, во всех септах зазвонили колокола, а чернь ринулась на улицы, хватая все, что попадалось им на пути. Прежде чем золотые плащи восстановили порядок, в свалке погибли десятки людей.

Поскольку лорд-хранитель и десница отсутствовали, а король Эйегон лежал в постели, мучимый болью от ожогов и одурманенный маковым молоком, оборона столицы легла на плечи королевы-матери. Алисент оказалась на высоте: она сразу же распорядилась закрыть ворота Красного Замка и все городские ворота, послала городскую стражу на стены и отправила к принцу Эйемонду гонцов на быстрых конях.

Великому мейстеру, кроме того, приказано было разослать воронов «всем нашим верным лордам» и призвать их на защиту своего короля. На вышке Орвила поджидали четверо золотых плащей; один из нах зажал ему рот, а остальные избили его и связали. Великому мейстеру натянули на голову мешок и препроводили в темницу.

Гонцы королевы доехали лишь до городских ворот – их похватали другие золотые плащи. Алисент не знала, что семерых капитанов, командовавших защитой городских ворот, убили или взяли под стражу, как только Караксес показался над Красным Замком: рядовые стражники по-прежнему любили «принца Королевской Гавани» Дейемона, бывшего своего командира.

Брат королевы сир Гвейн Хайтауэр был вторым по старшинству офицером городской стражи. Когда он бросился на конюшню, чтобы поднять тревогу, его схватили и привели к командующему, сиру Лютору Ларгенту. Когда Хайтауэр обозвал Лютора перевертышем, тот со смехом ответил: «Эти плащи нам дал Дейемон, и они останутся золотыми, как ты их ни вывертывай». С этими словами он распорол сиру Гвейну живот и приказал открыть ворота людям Морского Змея.

Невзирая на свои хваленые крепкие стены, Королевская Гавань не продержалась и дня. Короткий кровавый бой завязался лишь у Речных ворот, где тринадцать рыцарей и сто латников Хайтауэра схватились с золотыми плащами и почти восемь часов отражали атаки с той и другой стороны; впрочем, их геройство было тщетно: воины Рейениры беспрепятственно прошли через оставшихся шесть ворот. Драконы в небе лишили сторонников Эйегона всякой воли к сопротивлению: они бежали, прятались или преклоняли колена.

Один за другим драконы опускались на землю: Бараний Вор – на холм Эйегона, Среброкрылый и Вермитор – на холм Рейенис у Драконьего Логова. Дейемон, покружив над замком, посадил Караксеса на внешнем дворе; лишь удостоверившись, что защитников замка можно более не опасаться, он дал жене знак присоединиться к нему. Аддам Веларион на Морском Чуде облетал городские стены, давая понять, что сопротивление бесполезно.

Вдовствующая королева Алисент, признав поражение, вышла из крепости Мейегора со своим отцом сиром Отто, сиром Тайлендом Ланнистером и лордом Джаспером Уайлдом (Ларис Стронг, мастер над шептунами, вовремя улизнул). Септон Евстахий, бывший свидетелем этих событий, пишет, что королева пыталась договориться с падчерицей. «Созовем Большой совет, как некогда сделал Старый Король, – предложила она, – и пусть лорды решат, кому быть на троне». Рейенира с презрением отвергла это предложение. «Вы, верно, приняли меня за моего дурака Гриба? Обе мы знаем, что решат лорды», – отрезала Рейенира и дала мачехе выбор: сдаться или сгореть.

Алисент, склонив голову, вручила Рейенире ключи от замка, а рыцарям своим и латникам приказала сложить оружие. «Город ваш, принцесса, – сказала она при этом, – но долго вы его не удержите. Без кота мышам раздолье, но скоро мой сын Эйемонд потопит вас в огне и крови».

Жену соперника Рейениры, безумную королеву Гелайену, нашли запертой в ее спальне, но взломав двери в покои короля, люди Рейениры обнаружили лишь «пустую постель и полный ночной горшок». Король Эйегон исчез; вместе с ним пропали его дети, принцесса Джейегера и принц Мейелор, и двое королевских рыцарей, Вилис Фелл и Рикард Торне. Даже королева-мать будто бы не знала, куда они делись, а Лютор Ларгент клялся, что выйти через городские ворота они не могли.

Железный Трон, однако, из города не вынесешь – он остался на месте, и Рейенире не терпелось его занять. В тронном зале зажгли факелы, и королева взошла на престол, принадлежавший ранее королю Визерису, Старому Королю, Мейегору, Эйенису и Эйегону Завоевателю. Она восседала там в своей черной броне, и все, кто был в Красном Замке, преклоняли перед нею колена, молили ее о прощении и присягали ей жизнью своей, мечами и честью.

Септон Евстахий говорит, что церемония длилась всю ночь, и Рейенира сошла с трона уже при свете нового дня. «Когда она выходила из зала об руку с мужем своим Дейемоном, все заметили порезы на ее ногах и левой ладони. Кровь капала на пол; люди переглядывались, и хоть никто не посмел ничего сказать вслух, все знали, что Железный Трон отверг Рейениру, и сидеть ей на нем недолго».

Рейенира-победительница

В то время как Королевская Гавань склонилась перед Рейенирой и ее драконами, принц Эйемонд и сир Кристон продолжали свое наступление на Харренхолл, а войско Ланнистеров под командованием Адриана Тарбека свернуло на восток. В Желудях Ланнистерам пришлось немного задержаться: люди Джозета Смолвуда присоединились к остаткам разбитого войска лорда Пайпера. Завязалась битва, но тут лорд Пайпер вдруг упал, как подкошенный (Гриб говорит, что его сердце разорвалось при виде того, как враги размахивают пикой с головой его любимого внука), и Смолвуд отступил назад в замок. Три дня спустя произошло еще одно сражение: речные люди вновь собрались с силами и объединились под командованием межевого рыцаря сира Харри Пенни. Сей нежданно появившийся герой тоже скоро был сражен, убив перед этим Адриана Тарбека. Победа вновь осталась за Ланнистерами, и немало речных людей пали от их мечей, пытаясь спастись бегством. Войско с запада вновь повернуло к Харренхоллу; теперь им командовал престарелый лорд Хамфри Леффорд, так сильно израненный, что его несли в паланкине. Лорд Леффорд и не подозревал, что впереди его ждут куда более суровые испытания: с севера подходило двухтысячное войско под знаменами Рейениры. Во главе северян ехал старый Родерик Дастин; он был столь свиреп, что его прозвали Родди Смерть Врагам. Его войско состояло из седовласых воинов в старых кольчугах и потрепанных шкурах, однако под каждым из них был конь, и каждый был закален в боях. Они называли себя Зимними Волками. «Мы пришли умереть за королеву драконов», – объявил Родерик Дастин, когда они прибыли в Близнецы, и леди Сабита Фрей выехала к ним навстречу.

Тем временем продвижение Эйемонда замедлилось: сильные дожди размыли дорогу, а его войско было по большей части пешим да еще тащило за собой тяжелый обоз. Авангард с сиром Кристоном во главе вступил на берегу озера в битву с людьми сира Освальда Уода и лордов Дарри и Рута. Сир Кристон, одержав победу, более не встретил сопротивления на пути. Через девятнадцать дней они наконец подошли к Харренхоллу и увидели, что ворота замка открыты, а Дейемона и его людей след простыл.

Принц на Вхагаре все время держался над главной колонной, опасаясь, что дядя атакует их на Караксесе. Он достиг Харренхолла на другой день, и ночью они с Колем отпраздновали победу над «речным сбродом», бежавшим от них без боя. Можно лишь догадываться, каким дураком он себя почувствовал, получив наконец весть о падении Королевской Гавани: Эйемонд впал в такую ярость, что на него было страшно смотреть. Первым, на кого обрушился гнев короля, был сир Саймон Стронг. Принц Эйемонд и так не жаловал Стронгов, а поспешность, с которой кастелян сдал Харренхолл Дейемону Таргариену, убедила принца в том, что старик – предатель. Сир Саймон уверял Эйемонда в своей невиновности и преданности королю. Он напомнил регенту, что его внучатый племянник Ларис Стронг – лорд Харренхолла и мастер над шептунами при короле Эйегоне. Его слова лишь укрепили подозрения Эйемонда. Колченогий, верно, тоже предатель, решил он. Иначе как Дейемон с Рейенирой узнали, когда Королевская Гавань будет более всего уязвима для нападения? Ясно, что их известил кто-то из малого совета. А Ларис Колченогий ведь брат Костолома, то есть ублюдки Рейениры – его племянники.

Эйемонд приказал дать сиру Саймону меч. «Пусть нас рассудят боги, – сказал он. – Коли ты ни в чем не повинен, Воин поможет тебе меня одолеть». Все, кто был свидетелем последующего поединка, сходятся в том, что он скорей походил на казнь. Принц порубил старика на куски и скормил останки Вхагару. Внуки сира Саймона ненадолго пережили деда. Всех мужчин и мальчиков, в чьих жилах текла кровь Стронгов, одного за другим выволакивали во двор и предавали смерти, так что куча из их голов достигла трех футов в вышину.

Таким бесславным и печальным образом погиб весь цвет дома Стронгов, древнего рода благородных воинов, которые хвалились, что произошли от Первых Людей. Ни одному из законнорожденных Стронгов не удалось спастись, бастардов тоже не пощадили… кроме Алис Риверс, как это ни странно. Хотя кормилица была вдвое (а то и втрое, если верить Грибу) старше принца, Эйемонд выбрал именно ее в качестве военного трофея и возлег с ней, предпочтя ее всем остальным женщинам замка, среди которых были и прелестные девушки его возраста.

К западу от Харренхолла продолжались сражения. Войско Ланнистеров еле ползло по старости и хворости командира своего лорда Леффорда, а у Божьего Ока им преградила дорогу другая рать.

Родди Смерть Врагам и его Зимние Волки объединились с лордом переправы Форрестом Фреем и Роббом Риверсом, Древоронским Лучником. У северян было две тысячи воинов, у Фрея – двести рыцарей и втрое больше пехоты, Риверс привел с собой триста стрелков. Не успел лорд Леффорд остановиться, чтобы сразиться с одним неприятелем, с юга подтянулся другой: к Пейту Победителю Львов и горстке бойцов, уцелевших в прежних сражениях, примкнули лорды Биглстон, Чамберс и Перрин.

Леффорд, зажатый меж двух врагов, не знал, как ему быть: он боялся, что если вступит в сражение с одним войском, другое ударит с тыла. Он окопался у озера и послал в Харренхолл дюжину воронов, прося Эйемонда о помощи. Ни одна птица, однако, не долетела до принца: Робб Риверс, слывший первым лучником во всем Вестеросе, сбил их всех на лету.

На другой день к озеру подошли свежие речные войска во главе с сиром Гарибальдом Греем, лордом Джоном Карлтоном и новым лордом Древорона, одиннадцатилетним Бенжикотом Блэквудом. Взяв в расчет это подкрепление, полководцы королевы решили, что пришло время атаковать. «Прикончим львов, покуда драконы не подоспели», – выразил общую мысль Родди.

Назавтра с восходом солнца началось самое кровопролитное сухопутное сражение Пляски Драконов. В анналах Цитадели оно осталось как Озерная битва, но те, кому посчастливилось выйти из боя живым, всегда называли ее Кормежкой Рыб.

Западное войско, атакованное с трех сторон, шаг за шагом отступало в воды Божьего Ока. Сотни людей были зарублены в камышах, сотни утонули, пытаясь спастись. К ночи обе стороны потеряли две тысячи человек. В числе убитых были лорды Фрей, Леффорд, Биглстон, Карлтон, Свифт, Рейн, сир Кларент Кракехолл, Бастард из Ланниспорта сир Эмори Хилл. Войско Ланнистеров было разгромлено, но цена, уплаченная за это, оказалась столь высока, что юный Бен Блэквуд разрыдался, увидев груды убитых. Самые тяжкие потери понесли северяне. Зимние Волки добились чести возглавить атаку и пять раз бросались на копья Ланнистеров; лорд Дастин потерял убитыми или ранеными две трети тех, кто пошел с ним на юг.

Сражения велись и в других частях королевства, хотя эти битвы были не столь великими, как битва у Божьего Ока.

Лорд Хайтауэр и его воспитанник, принц Дейерон Отважный, продолжали свое победное шествие через Простор. Им уже покорились Рованы из Золотой Рощи, Окхарты из Старой Дубравы и лорды Щитовых островов: никто не осмеливался выступить против Тессариона. Лорд Боррос Баратеон призвал своих знаменосцев и собрал в Штормовом Пределе шесть тысяч воинов, заявив, что намеревается идти на Королевскую Гавань… но в итоге увел свое войско на юг, в горы. Он оправдывал это необходимостью отразить набеги дорнийцев, однако поговаривали, что передумал он не из-за дорнийцев позади, а из-за драконов впереди.

В Закатном море корабли Красного Кракена напали на Светлый остров; его воины прошлись по острову как ураган, от края до края, а лорд Фармен, укрывшись в крепостных стенах, посылал воронов с мольбами о помощи, которая так и не пришла.

Эйемонд и Кристон Коль между тем спорили в Харренхолле, как нанести Рейенире ответный удар. Взять твердыню Черного Харрена приступом не представлялось возможным, да речные лорды и не посмели бы осаждать замок из страха перед Вхагаром, но съестные припасы у людей короля были на исходе: и людям, и лошадям грозил скорый голод. Поля вокруг замка были выжжены, посланные на фуражировку отряды в Харренхолл не вернулись. Сир Кристон рекомендовал отступить на юг, где у Эйегона было больше всего сторонников, но принц в ответ заявлял, что только трус бежит от предателей. Потеря Королевской Гавани и Железного Трона разъярила его; он чуть не задушил оруженосца, принесшего в Харренхолл весть о Кормежке Рыб, и мальчика спасло лишь вмешательство Алис Риверс, любовницы принца. Эйемонд желал атаковать Королевскую Гавань немедленно, утверждая, что Вхагар без труда справится со всеми драконами Рейениры.

«Только дурак пойдет один воевать против шестерых, мой принц», – урезонивал его Кристон Коль, раз за разом предлагая идти на юг и присоединиться к лорду Хайтауэру, где был и принц Дейерон со своим драконом. Король Эйегон, как они уже знали, бежал из столицы; наверняка он скоро заберет Солнечного и примкнет к братьям. А если их друзья в городе сумеют устроить побег Гелайене, то у них будет и Огненная Мечта; может статься, что четверо драконов, если один из них Вхагар, одолеют и шестерых.

Эйемонд об этой «стратегии трусов» и слышать не желал. Будучи регентом, он мог и просто приказать деснице повиноваться, однако не сделал этого. Манкен предполагает, что причина тому – уважение, которое принц питал к сиру Кристону, а Гриб считает, что оба они искали расположения Алис Риверс, которая разжигала в них страсть колдовством да приворотными зельями. Септон Евстахий отчасти соглашается с шутом, но говорит, что в кормилицу был влюблен один Эйемонд, и страсть его была столь сильна, что он не мог вынести и мысли о расставании с ней.

Как бы там ни было, в конце концов решено было разделиться: сир Кристон должен был вести войско к Ормунду Хайтауэру и Дейерону, а принц собирался воевать по-своему, поджигая предателей с воздуха. «Коронованная сука» рано или поздно пошлет пару драконов, чтобы ему воспрепятствовать, и Вхагар их убьет. «Всех она послать не осмелится, – говорил Эйемонд, – это значило бы оголить Королевскую Гавань. Сиракс и последним ненаглядным сыночком она тоже не рискнет: Рейенира хоть и называет себя королевой, баба душой и телом».

Так создатель королей и убийца родича отправились каждый навстречу своей судьбе, а Рейенира в Красном Замке тем временем награждала друзей и жестоко карала тех, кто служил ее брату.

Командир золотых плащей сир Лютор Ларгент получил дворянское звание. Сир Лорент Марбранд был назначен начальником Королевской Гвардии; ему было поручено найти шестерых достойных рыцарей, которые будут служить вместе с ним. Великого мейстера Орвила бросили в темницу, и ее величество написала в Цитадель, что отныне ее «верный слуга» Герардис есть «единственный истинный великий мейстер». Из темницы, поглотившей Орвила, были освобождены оставшиеся в живых «черные» лорды и рыцари; им были пожалованы земли и должности при дворе и оказаны великие почести.

Огромные награды были назначены за сведения об «узурпаторе, именующем себя Эйегоном II», его дочери Джейегере, сыне Мейелоре, «ложных рыцарях» Вилисе Фелле и Рикарде Торне и о Ларисе Колченогом. Не добившись желаемого, королева разослала отряды «рыцарей-инквизиторов» на розыски сбежавших «изменников» и приказала жестоко карать всех, кто помогает таковым.

Мачеху свою Рейенира сковала по рукам и ногам золотыми цепями, но сохранила ей жизнь «в память об отце, который любил ее». Отцу самой Алисент не столь посчастливилось: сира Отто Хайтауэра, служившего десницей трем королям, обезглавили первым. За ним на плаху взошел Железный Прут, продолжая твердить, что сын по закону идет прежде дочери. Сира Тайленда Ланнистера казнить не спешили: его пытали, чтобы выведать, куда он спрятал казну.

Лорды Росби и Стокворт, сменившие черный на зеленый, чтобы избежать заточения, попытались перекраситься в прежний цвет, но королева сказала, что «переменчивый друг хуже врага», и приказала вырвать им перед казнью их «лживые языки». Однако эта казнь поставила королеву в досадное положение относительно наследственных дел: так случилось, что у каждого из ее «переменчивых друзей» осталась дочь. Принц Дейемон предложил устроить так, чтобы дочка Росби (девица двенадцати лет от роду) вышла замуж за сына кузнеца Хью (который назывался теперь Хью Молотом), а шестилетняя дочка Стокворта – за Ульфа (который звал себя Ульфом Белым): так их земли останутся «черными», а семена получат достойную награду за отвагу, проявленную в битве. Однако королевский десница не советовал этого делать, ибо у обеих девочек были младшие братья. Права Рейениры на Железный Трон – дело иное: отец назначил ее своей наследницей, а лорды Росби и Стокворт подобных распоряжений не делали. Лишить их сыновей наследства в пользу старших дочерей – значит пойти наперекор закону и вековым традициям и поставить под сомнение права других лордов по всему Вестеросу: ведь можно будет сказать, что и у них меньше прав, чем у их старших сестер.

Манкен в своей «Подлинной истории» пишет, что именно страх лишиться поддержки этих лордов вынудил королеву встать на сторону лорда Корлиса и отвергнуть предложение принца Дейемона. Земли, замки и состояние домов Росби и Стокворт были переданы сыновьям казненных лордов, а Хью Молота и Ульфа Белого посвятили в рыцари и пожаловали им небольшие владения на Дрифтмарке.

Гриб рассказывает, что Хью Молот отпраздновал сие событие тем, что до смерти забил одного из рыцарей королевы в борделе на Шелковой улице: у них вышла ссора из-за юной девственницы. Ульф же напился и разъезжал по Блошиному Концу нагишом, не считая золотых шпор. Ну, Гриб охоч до таких историй, а уж правда то или нет, сказать затруднительно. Впрочем, одно мы знаем: рыцари-выскочки быстро снискали себе дурную славу и презрение среди жителей Королевской Гавани.

Как ни трудно это представить, но человека, которого Рейенира выбрала мастером над монетой – своего верного сторонника Бартимоса Селтигара, лорда Коготь-острова, – в народе не любили еще больше. Должность, казалось, ему подходит: лорд Селтигар был непоколебим в своей приверженности королеве, и все сходились в том, что человек он твердый, неподкупный, изобретательный и вдобавок весьма богат. Рейенире такой человек был нужен как воздух, ибо она отчаянно нуждалась в деньгах. Хотя после кончины Визериса золота в казне было предостаточно, Эйегон II захватил казну вместе с троном, а его мастер над монетой Тайленд Ланнистер отправил три четверти богатства покойного короля в «безопасное место». Ту часть, что осталась в Королевской Гавани, Эйегон потратил до последнего гроша, оставив захватившей город сестре лишь пустую сокровищницу. Остальное хранилось у Хайтауэров в Староместе, у Ланнистеров на Бобровом Утесе и в Железном банке Браавоса, то есть оставалось недоступным для королевы.

Лорд Селтигар немедля приступил к решению этой сложной задачи. Для начала он вновь ввел те же налоги, что его предок лорд Эдвелл собирал во времена регентства Джейехериса Первого, и присовокупил к ним новые. Налоги на вино и эль были удвоены, портовые сборы – утроены. Каждый городской лавочник должен был уплатить подать за право торговли. Владельцам постоялых дворов пришлось платить по одному серебряному оленю за каждую постель. Вернул он и некогда введенную «лордом воздуха» плату за въезд и выезд из города, и еще утроил ее. Новый налог на имущество должны были платить все – от богатых купцов до нищих, живущих в лачугах; размер налога зависел от того, сколько земли занимало их жилище. «Даже шлюхам от него не спастись, – говорили в народе. – Скоро он введет налог на бабий передок. А там и до налога на хвост недалеко – нечего крысам шнырять забесплатно».

Впрочем, самый тяжелый груз лег на плечи купцов и торговцев. Когда флот Велариона перекрыл Глотку, многие торговые корабли не могли выбраться из Королевской Гавани, и новый мастер над монетой назначил немалый сбор, который должен был уплатить каждый капитан, желавший покинуть порт. Некоторые пытались возражать, что они уже уплатили все положенные подати и сборы, и даже показывали соответствующие бумаги в подтверждение своих слов, но лорд Селтигар был непреклонен. «Платить подати узурпатору – доказательство измены, и ничего больше, – говорил он. – Сие никак не отменяет податей, которые должно уплатить нашей милостивой королеве». У тех, кто отказывался платить или не имел достаточных средств, отбирали корабли и груз, а после перепродавали их.

Даже казни и те стали платными. Селтигар выпустил декрет, согласно которому всем предателям, бунтовщикам и убийцам будут отрубать голову в Драконьем Логове, а тела скармливать королевским драконам. Каждый, желающий посмотреть на смерть этих злодеев, должен был уплатить три гроша.

Сокровищница Рейениры снова наполнилась, но это богатство дорого ей обошлось.

Эйегона и брата его Эйемонда в городе не слишком любили, и воцарению Рейениры многие радовались. Но любовь и ненависть суть две стороны одной монеты, и когда над городскими воротами стали появляться все новые головы и новые налоги прибавились к старым, монета обернулась другой стороной. Девушка, которую некогда прославляли как Жемчужину Королевства, выросла в мстительную алчную женщину, не уступавшую жестокостью королям мужеска пола. Какой-то остряк прозвал ее «Мейегором с сиськами», и ругательство «мейегоровы сиськи» бытовало в Королевской Гавани даже сто лет спустя.

Завладев городом, замком и троном и поставив сразу шестерых драконов их охранять, Рейенира решилась послать за сыновьями. С Драконьего Камня вышла дюжина кораблей, на борту которых находились фрейлины королевы, ее «любимый шут» Гриб и ее сын Эйегон Младший; Рейенира назначила мальчика своим пажом, чтобы он всегда был при ней. Другая флотилия доставила из Чаячьего города принца Джоффри, последнего из ее сыновей от Лейенора Велариона, и его дракона Тираксеса (дочь принца Дейемона Рейена оставалась в Долине в качестве воспитанницы леди Аррен, а ее сестра-близнец Бейела жила то на Драконьем Камне, то на Дрифтмарке). Королева обдумывала пышную церемонию для объявления Джоффри принцем Драконьего Камня и наследником Железного Трона.

Ко двору допустили даже Глисту; лиссенийская шлюха Мисария больше не пряталась по углам и жила теперь в Красном Замке. Формально никогда не заседавшая в королевском малом совете, она, ныне известная как леди Мисария, стала по сути мастерицей над шептунами; у нее имелись глаза и уши во всех борделях, пивнушках и кабаках Королевской Гавани, да и в покоях знати тоже. Хотя с годами ее тонкий и гибкий стан отяжелел, принц Дейемон по-прежнему был во власти ее чар и посылал за ней еженощно… похоже, с позволения и благословения Рейениры.

«Пусть Дейемон утоляет свой голод, где ему угодно, – говорят, сказала она. – Мы поступим так же». (Септон Евстахий с некоторым ехидством пишет, что свой голод королева больше утоляла пирогами да сластями, ибо во время своего правления в Королевской Гавани она еще больше располнела.)

Торжествующая победительница не подозревала о том, как мало времени ей осталось, но Железный Трон каждый раз ранил ее своими жестокими лезвиями, и все видели в этом дурной знак. Септон Евстахий полагает, что погибель королевы пришла из Горького Моста, что на северном берегу Мандера, а началось все на постоялом дворе «Кабанья башка», стоявшем у подножия старого каменного моста, давшего городу его имя.

Ормунд Хайтауэр взял в осаду Длинный Стол, что лежал в тридцати лигах к юго-западу от Горького Моста, и город был наполнен теми, кто бежал от надвигающегося войска. Вдовая леди Касвелл, чьему мужу Эйегон Второй отрубил голову, когда тот отказался отречься от королевы, затворила ворота замка и отказывала в прибежище даже помазанным рыцарям и лордам. Ночью к югу от реки виднелись костры обездоленных, разбивших там лагерь, а в городской септе укрывались сотни раненых. Постоялые дворы были переполнены – даже такой паршивый хлев, как «Кабанья башка». Поэтому когда с севера пришел человек с посохом и маленьким мальчиком на спине, хозяину некуда было его поместить – покуда странник не вытащил из кошелька серебряного оленя. Тогда хозяин предложил разместить их с сыном на конюшне, при условии, что путник сперва вычистит ее. Тот согласился, скинул плащ и суму и, вооружившись лопатой и граблями, принялся за дело. Жадность хозяев постоянных дворов, домовладельцев и прочего подобного люда хорошо известна. Хозяин «Кабаньей башки», пройдоха по имени Масляный Бен, подумал, что где один олень, там должны быть и другие. Странник вспотел, расчищая конюшню, и Масляный предложил ему глоток эля. Тот согласился и прошел с хозяином в дом, не зная, что Бен велел своему конюшонку по прозвищу Проныра обыскать его заплечный мешок. Монет Проныра не нашел, однако в мешке было нечто куда более драгоценное: тяжелый плащ из белой шерсти лучшей выделки, подбитый белым же атласом, в который было завернуто зеленое с серебристыми разводами драконье яйцо. «Сын» путника был не кто иной, как Мейелор Таргариен, младший сын короля Эйегона Второго, а сам путник – сир Рикард Торне, королевский гвардеец, поклявшийся защищать мальчика и служить ему.

Хитрость Масляного не принесла ему ничего хорошего. Когда Проныра прибежал в зал с плащом и яйцом в руках, крича о своей находке, странник выплеснул Бену в лицо свой недопитый эль, обнажил меч и распорол хозяина «Башки» от шеи до паха. Тут некоторые из посетителей тоже выхватили мечи и кинжалы, но все это были простолюдины, не рыцари, так что сир Рикард смог пробиться к выходу. Оставив яйцо, он схватил своего «сына», взял на конюшне лошадь и во весь опор поскакал к старому каменному мосту на южный берег Мандера. Он прошел немалый путь и был уверен, что всего в тридцати лигах – там, где лорд Хайтауэр стоял у Длинного Стола лагерем, – они будут в безопасности. Увы, эти тридцать лиг были все равно, что тридцать тысяч, ибо дорога через Мандер была перекрыта, а мост теперь принадлежал королеве Рейенире. Поднялся крик, и несколько всадников бросились в погоню за сиром Рикардом с криками «Убийца, предатель, душегуб!». Услышав эти крики, стража у подножия моста приказала сиру Торне остановиться. Он попытался прорваться через них: когда один из стражников схватил повод, рыцарь отрубил ему руку и поскакал дальше, однако стражники на южном берегу встали стеной. На сира Рикарда наступали с двух сторон; разъяренные люди кричали, размахивали мечами и топорами, тыкали в него копьями, а рыцарь гонял свою украденную лошадь по кругу, поворачивая то туда, то сюда и высматривая проход. Принц Мейелор, крича от страха, прижимался к нему.

В дело пошли арбалеты, они сира Рикарда и прикончили. Одна стрела пронзила ему руку, другая – шею. Рикард Торне испустил дух прямо там, на мосту. Его последние слова захлебнулись в крови, пузырившейся на губах. Он все прижимал к себе мальчика, которого поклялся защищать, покуда одна прачка по имени Ива-Колотушка не вырвала плачущего принца из его рук.

Убив рыцаря и схватив мальчика, толпа задумалась, что же им теперь делать с добычей. Некоторые припомнили, что королева Рейенира обещала большую награду тому, кто вернет мальчика, однако Королевская Гавань была далеко. Люди рассудили, что войско лорда Хайтауэра всяко поближе будет, – может, он еще и побольше заплатит. Когда кто-то спросил, одинаково ли заплатят за живого мальчика или за мертвого, Ива прижала принца к себе и заявила, что никому не позволит тронуть ее «сыночка» (Гриб рассказывает, что прачка была настоящей великаншей в дюжину пудов весом, притом полоумной; имя свое она заслужила, колотя одеждой по камням в реке так, что начисто выбивала из нее всю грязь). Тут, растолкав толпу, вперед вышел Проныра, покрытый кровью своего хозяина. Он заявил, что принц принадлежит ему: ведь это он нашел яйцо. Стрелок, который сразил сира Ричарда, тоже потребовал мальчика себе. Они кричали и толкали друг друга прямо над телом убитого рыцаря. На мосту было много народу, и неудивительно, что в нашем распоряжении оказалось множество противоречивых свидетельств того, что же случилось с Мейелором Таргариеном. Гриб говорит, что Колотушка так крепко стиснула мальчика, что сломала ему шею и раздавила его. Септон Евстахий, впрочем, прачку даже не упоминает. По его словам, городской мясник разрубил принца топориком на шесть частей, чтобы каждому из тех, кто заявлял на него свои права, досталось по куску. У Манкена же говорится, что толпа просто разорвала мальчика на части, и никаких имен великий мейстер в своем труде не указывает. Все, что известно наверняка, это то, что когда леди Касвелл и ее рыцари разогнали толпу, принц был уже мертв. По словам Гриба, ее милость, увидев мальчика, смертельно побледнела и сказала: «Теперь на нас падет проклятье божье». По ее приказу конюшонка Проныру и прачку повесили на центральном пролете моста, а вместе с ними вздернули и владельца лошади, украденной сиром Рикардом Торне, – ошибочно полагая, что он помог рыцарю бежать. Тело сира Рикарда, укутанное в его белый плащ, леди Касвелл отправила в Королевскую Гавань вместе с головой принца Мейелора, а драконье яйцо послала лорду Хайтауэру в Длинный Стол, надеясь смягчить его гнев.

Гриб, который всем сердцем любил свою королеву, говорил, что она заплакала, когда голову Мейелора принесли в тронный зал и положили перед ней. Септон Евстахий, который Рейениру не жаловал, пишет, что она, напротив, улыбнулась и велела сжечь голову, «ибо в жилах его текла кровь дракона». Хотя о смерти мальчика и не было объявлено, весть по городу расползлась. Вскоре на улицах начали рассказывать, что Рейенира преподнесла голову мальчика его матери Гелайене, положив ее в ночной горшок, и все подхватили эту лживую выдумку. Гриб думает, что это дело рук Колченогого. «Тот, кто собирает слухи, так же легко может и распускать их», – говорит он.

А за городскими стенами по всем Семи Королевствам между тем шли сражения. Светлый Замок, последний бастион Светлого острова, пал под натиском Далтона Грейджоя. Четырех дочерей лорда Фармена Красный Кракен взял в морские жены, а пятую, «неказистую», отдал своему брату Верону. Фармена с сыновьями Бобровый Утес выкупил, уплатив за каждого его вес серебром. Леди Мерривезер из Длинного Стола сдалась на милость Ормунда Хайтауэра; тот, верный своему слову, не причинил вреда ни ей, ни ее чадам и домочадцам, но замок его люди обобрали подчистую, не оставив даже кусочка съестного. Зерно из закромов леди Мерривезер пошло на хлеб и похлебку для многотысячного войска, которое, свернув лагерь у Длинного Стола, двинулось на Горький Мост.

Когда леди Касвелл вышла на стену своего замка и попросила о таком же снисхождении, что было оказано леди Мерривезер, ей ответил принц Дейерон: «Вам будет оказано такое же снисхождение, что вы оказали племяннику моему Мейелору». Ее милости оставалось лишь наблюдать за разграблением Горького Моста. «Кабанью башку» подожгли первой. Постоялые дворы, ратуша, амбары, бедняцкие хижины, дома знати – все поглотило драконье пламя. Сожгли даже септу, где лежали еще сотни раненых. Не тронули лишь сам мост – он был нужен для переправы через Мандер. Горожан, которые пытались сражаться или бежать, рубили мечами или загоняли в реку, где они и тонули. Леди Касвелл наблюдала за этим, по-прежнему стоя на стене замка, а потом приказала открыть ворота. «Против дракона ни одному замку не устоять», – сказала она своему гарнизону. Когда лорд Хайтауэр въехал в замок, он увидел, что леди Касвелл стоит над воротами с петлей на шее. «Пощадите моих детей, милорд», – взмолилась она и прыгнула вниз. Возможно, ее поступок тронул лорда Ормунда, потому что малолетних сыновей и дочь ее милости пощадили и отправили в цепях в Старомест. Солдаты замкового гарнизона пощады не получили и были зарублены.

Тем временем в речных землях сир Кристон Коль, покинув Харренхолл, двинулся по западному берегу Божьего Ока с войском, насчитывавшим три тысячи шестьсот человек (голод, болезни и дезертирство сильно проредили вышедшую из Королевской Гавани рать). Принц Эйемонд на Вхагаре улетел еще раньше.

Замок не простоял пустым и трех дней – его быстро захватила леди Сабита Фрей. В замке она обнаружила лишь Алис Риверс – кормилицу и, по слухам, ведьму – которая согревала постель Эйемонда, покуда он был в Харренхолле, и теперь уверяла, что носит его дитя. «Я ношу под сердцем драконьего бастарда, – говорила она, стоя обнаженной в богороще и положив руку на свой вспухший живот. – Я чувствую, как его пламя лижет утробу мою».

Однако Эйемонд Таргариен запалил не только это пламя. Не привязанный более к войску и замку, одноглазый принц летал где хотел: так воевали некогда Эйегон и сестры его. Вхагар, раз за разом спускаясь с осенних небес, жег поля, деревни и замки речных лордов. Первым гневу принца подвергся дом Дарри. Люди, собиравшие урожай, сгорели или обратились в бегство, когда поля и замок Дарри поглотила огненная буря. Леди Дарри укрылась в крипте с меньшими детьми, но лорд и его наследник погибли на стене замка вместе с полусотней защитников. Три дня спустя загорелись город лорда Харроуэя, Господская Мельница, Пряжка и Черная Пряжка, Глинистый Пруд, Суинфорд, Паучий лес… Ярость Вхагара обрушивалась на одного врага за другим, и вскоре стало казаться, что пламенем объята половина речных земель.

Кристон Коль тоже шел через дым и пламя: речные лорды поджигали все на его пути и позади него. Горели покинутые деревни; там, где еще несколько дней назад стояли зеленые леса, чернели лишь мертвые обугленные деревья. Во всех прудах и колодцах лежали человеческие, коровьи, лошадиные трупы. В лесу разведчики порой натыкались на ужасное зрелище: мертвецы в доспехах сидели под деревом кружком, будто пируя. То были павшие во время Кормежки Рыб; из-под их ржавых шлемов скалились черепа, гниющая плоть сползала с костей.

В четырех днях пути от Харренхолла начались набеги: лучники, прячась за деревьями, снимали разведчиков и отставших. Одни воины погибали, другие отставали от войска, и больше никто их не видел; третьи бежали, бросая щиты и копья, и скрывались в лесу; четвертые переходили к врагу. У деревни Кривые Вязы разведчики снова наткнулись на пирующих мертвецов; это их уже не удивило, и они проехали мимо, но тут мертвецы вскочили и напали на них. Разведчики и понять ничего не успели, как их перебили. Эта ловушка, как выяснилось позднее, была изобретением мирийского наемника на службе у лорда Венса, бывшего фигляра по прозвищу Черный Тромбо.

Все это, однако, было лишь присказкой, покуда лорды Трезубца собирались с силами. Повернув от озера к Черноводной, сир Кристон увидел на гряде каменистых холмов триста конных рыцарей, три тысячи стрелков с длинными и короткими луками, три тысячи речных пехотинцев с копьями и сотни северян с топорами, палицами, древними заржавленными мечами. Знамена Рейениры реяли над неприятельским войском.

«Кто же это?» – спросил его оруженосец, не видя других гербов, кроме королевского.

«Наша смерть», – ответил сир Кристон, ибо это были сильные воины, на свежих лошадях, хорошо вооруженные и не знавшие голода, в то время как его солдаты едва передвигали ноги, страдали от многочисленных недугов, и дух их был сломлен. Кроме того, неприятель занимал выгодную позицию на возвышении.

Развернув белый флаг, десница короля Эйегона выехал на переговоры. Ему навстречу спустились трое. Возглавлял их сир Гарибальд Грей, облаченный в помятые латы и кольчугу; с ним были Пейт из Длиннолиста – тот самый Победитель Львов, который сразил Ясона Ланнистера – и Родди Смерть Врагам, покрытый свежими шрамами после Кормежки Рыб.

«Если мы сдадимся, вы сохраните нам жизнь?» – спросил их сир Кристон.

«Я дал слово мертвым, – ответил сир Гарибальд Грей, – что выстрою для них септу из костей изменников. А костей у меня пока маловато, так что…»

«Если случится битва, то и твоих людей поляжет немало».

На это сир Родерик Дастин рассмеялся и сказал: «Для того мы и здесь. Зима пришла, и нам пора умирать – чего же лучше, как сделать это с мечом в руке».

Кристон Коль обнажил свой меч. «Как угодно. Мы можем начать прямо здесь, вчетвером. Я против вас троих. Довольно ли этого для битвы?»

«Мне бы еще троих», – ответил Победитель Львов из Длиннолиста. Красный Роб Риверс и двое его лучников на вершине холма подняли свои луки. Три стрелы пронеслись через поле и ударили сира Кристона в шею, грудь и живот. «Не хочу я, чтобы барды слагали песни о том, что ты пал как герой, Своевольный, – провозгласил Пейт. – На твоей совести десятки тысяч смертей». Но тот, к кому он обращался, был уже мертв.

Последовавшее за тем сражение было самым неравным в истории Пляски. Лорд Родерик Дастин, подняв к губам рог, протрубил наступление, и люди королевы ринулись с высоты. Впереди скакали Зимние Волки на мохнатых северных лошадях и рыцари на рослых, одетых в доспехи конях. Когда сир Кристон пал мертвым, его воины потеряли всякое мужество и обратились в бегство, бросая щиты на бегу, а враги гнались за ними и убивали сотнями. Говорят, что после сир Гарибальд сказал: «То была бойня, а не битва». Гриб нарек это сражение Мясницким Балом, так его и называли с тех пор.

Примерно в эту же пору произошло одно из самых любопытных событий Пляски Драконов. Легенда гласит, что в Век Героев Сервин Зеркальный Щит сразил дракона Урракса: он укрылся за щитом, который был столь гладок, что дракон видел в нем лишь свое отражение, и благодаря этой уловке смог подкрасться к змею и вонзить ему в глаз копье. С тех пор Сервин и получил свое прозвище. Нет никаких сомнений, что сир Бирен Сванн, второй сын лорда Стонхельма, слышал эту историю. Вооружившись копьем и щитом из покрытой амальгамой стали, он, подобно Сервину, отправился убивать дракона; сопровождал его один лишь оруженосец. Однако дальше начинается путаница: Манкен пишет, что сир Бирен вознамерился убить Вхагара, дабы положить конец нападениям Эйемонда… но тут нужно помнить, что Манкен в основном полагается на книгу великого мейстера Орвила, а Орвил в то время томился в темнице. Гриб, который в то время был подле королевы Рейениры в Красном Замке, говорит, что Сванн задумал покуситься на королевскую Сиракс. Септон Евстахий не упоминает этого случая в своих хрониках, но позднее высказывает в одном из писем предположение, что целью сира Бирена был Солнечный (это наверняка ошибочно, ведь в то время никто не знал, где Солнечного искать). Однако все трое наших рассказчиков сходятся на том, что уловка, которая прославила Сервина, Бирена погубила. Дракон – кем бы он ни был – при приближении сира Байрона приподнял голову и выдохнул струю огня, расплавив зеркальный щит и спалив укрывшегося за ним человека. Бирен Сванн умер в ужасных муках.

В Девичий День 130 года Цитадель Староместа разослала триста белых воронов, возвещая о приходе зимы, но Гриб и септон Евстахий пишут, что Рейенира жила словно в разгаре лета. Трон и столица принадлежали ей, а нелюбовь горожан мало ее заботила. Триархия разваливалась, и Веларионы восстановили свою власть над заливом. Перевалы Лунных гор замело снегами, но Дева Долины сдержала слово и прислала подкрепление морем. Прибыло и войско из Белой Гавани во главе с сыновьями лорда Медриком и Торрхеном Мандерли. Силы королевы, куда ни взгляни, росли, силы короля Эйегона таяли.

Но нельзя считать войну выигранной, пока враг не побежден. Сир Кристон Коль пал в сражении, но созданный им король был жив и свободен, как и его дочь Джейегера, и самая загадочная фигура «зеленого» совета, Ларис Стронг Колченогий. В Штормовом Пределе все так же сидел недружественный королеве Боррос Баратеон. Ланнистеры тоже числились у нее во врагах, но после того как лорд Ясон был убит, большая часть рыцарей погибла в Кормежке Рыб, а Светлый остров и западное побережье подверглись набегу Красного Кракена, Бобровый Утес особой угрозы не представлял.

Принц Эйемонд продолжал сеять ужас и смерть на Трезубце: поджигал, исчезал и наносил новый удар в пятидесяти лигах от прежнего места. Вхагар испепелил Старые и Белые Ивы, превратил в обугленный остов Кабанятник, сжег в Мерридоне тридцать человек и триста овец. После этого принц вдруг вернулся в Харренхолл и сжег все, что было деревянного в замке. Шесть рыцарей и сорок латников погибли, пытаясь убить дракона, а леди Сабита Фрей чудом спаслась, укрывшись в нужнике. Вскоре после этого леди Фрей бежала обратно в Близнецы, но ее драгоценную пленницу, Алис Риверс, увез Эйемонд. Весть о Вхагаре разносилась по речным землям, и лорды с тревогой смотрели в небо, гадая, кто будет следующим. Моутон из Девичьего Пруда, леди Дарклин из Синего Дола, Блэквуд из Древорона взывали к королеве, умоляя прислать драконов для защиты их достояния.

Но наибольшей угрозой для Рейениры был не Эйемонд Одноглазый, а брат его Дейерон Отважный и большое южное войско Ормунда Хайтауэра.

Лорд Ормунд перешел Мандер и медленно приближался к столице, громя сторонников Рейениры и принуждая каждого лорда, сдавшегося ему, примкнуть к его войску. Принц Дейерон, бесценный разведчик, летел впереди, докладывая Хайтауэру о передвижениях неприятеля. Люди королевы разбегались, едва завидев в небе синие крылья Тессариона. Великий мейстер Манкен пишет, что южное войско, продвигавшееся вверх по реке, насчитывало более десяти тысяч человек, и около десятой их части составляли конные рыцари.

Понимая серьезность положения, старый десница Рейениры, Корлис Веларион, убеждал ее начать переговоры. Он также советовал помиловать лордов Баратеона, Хайтауэра и Ланнистера, буде они покорятся, присягнут ей на верность и пошлют Железному Трону заложников. Гелайену и Алисент Морской Змей предлагал передать на попечение Веры, дабы они провели оставшиеся им дни в молитвах, а Джейегеру, дочь Эйегона, со временем выдать за Эйегона Младшего, воссоединив тем обе ветви дома Таргариенов. «А братья мои? – вопросила Рейенира, когда десница изложил ей свои намерения. – Как мне быть с ложным королем Эйегоном и с Эйемондом, пролившим родную кровь? Теми, кто украл мой трон и убил моих сыновей? Их мне тоже помиловать?»

«Сохраните им жизнь и пошлите обоих на Стену, – посоветовал лорд Корлис. – Они дадут присягу и будут служить в Ночном Дозоре до конца своих дней».

«Удержат ли обеты клятвопреступников, не поколебавшихся отнять у меня трон?»

Принц Дейемон разделял сомнения королевы, говоря, что прощать изменников значит сеять семена нового мятежа. «Война будет окончена лишь тогда, когда головы изменников будут торчать на пиках над Королевскими воротами». Эйегон II «прячется в какой-то норе», из которой его со временем вытащат, говорил принц, но сразиться с Эйемондом и Дейероном можно и должно. Ланнистеров и Баратеонов также следует истребить, отдав их земли и замки тем, кто сохранил верность своей королеве: Штормовой Предел – Ульфу Белому, Бобровый Утес – Хью Молоту. «Половина лордов Вестероса отвернется от нас, если мы выкажем такую жестокость к двум древним великим домам», – твердил Морской Змей, ужасаясь речам Дейемона.

Королева, принужденная выбирать между мужем своим и десницей, выбрала нечто среднее. К Баратеону и Ланнистеру она отправит послов, предлагая им «великодушные условия» и помилование, но лишь после того, как покончит с братьями узурпатора, которые по-прежнему сражались против нее. «Как только их не станет, все остальные склонят колена. И драконов их тоже следует убить – я повешу их головы на стенах тронного зала, чтобы люди смотрели на них и ведали, какой ценой достается измена».

Королевскую Гавань, разумеется, не должно оставлять без защиты. Королева останется в городе вместе с Сиракс и младшими сыновьями, Эйегоном и Джоффри, жизнью которых нельзя рисковать. Джоффри, которому еще и тринадцати не было, рвался в бой, но его убедили в том, что они с Тираксесом необходимы для обороны Красного Замка. Третьим воздушным защитником станет Аддам Веларион, наследник Морского Змея и хозяин Морского Чуда; все остальные драконы отправятся на войну.

Принц Дейемон на Караксесе самолично двинется на Трезубец, чтобы расправиться с Эйемондом и Вхагаром; вместе с ним полетит Крапива на Бараньем Воре. Хью Молота и Ульфа Белого послали на юго-запад, к городу Тамблетону, последнему оплоту Рейениры между столицей и войском Хайтауэра; им поручалось отстоять город и разделаться с Тессарионом.

Лорд Корлис высказал предположение, что принца, возможно, удастся взять живьем и сделать заложником: младшему сыну королевы Алисент едва сравнялось тринадцать. Но Рейенира была непреклонна. «Не вечно же он будет ребенком; коли позволить ему вырасти и возмужать, рано или поздно он попытается отомстить и причинить вред моим сыновьям».

Весть о намерениях Рейениры скоро достигла ушей вдовствующей королевы, и сердце ее наполнилось ужасом. Страшась за жизнь сыновей, Алисент приползла к Железному Трону на коленях, чтобы молить о мире. В этот раз Скованная Королева предложила разделить королевство надвое: Рейенире достанется Королевская Гавань и прилегающие земли, Север, Долина Аррен, все земли, омываемые Трезубцем, и острова, а Эйегону – штормовые земли, западные земли и Простор, а править он будет в Староместе.

Рейенира с презрением отвергла предложение мачехи. «Твои сыновья могли бы занимать почетные места при дворе, если бы сохранили мне верность, – сказала она, – но вместо этого они вознамерились украсть у меня то, что принадлежит мне по праву рождения, и обагрили руки кровью моих милых сыночков».

«То была кровь бастардов, и пролилась она в сражении, – ответила на это Алисент, – а сыновья моего сына были невинными малютками, и их жестоко убили. Скольких еще ты убьешь, прежде чем утолишь свою жажду мести?»

Слова вдовствующей королевы лишь сильнее распалили гнев Рейениры. «Я не желаю больше выслушивать эту ложь, – предупредила она. – Еще одно слово о бастардах, и я прикажу вырвать тебе язык». Во всяком случае, так описывает эту сцену септон Евстахий, да и Манкен в «Подлинной истории» пишет то же самое. Гриб, как обычно, рассказывает иначе. Если верить его словам, Рейенира не просто угрожала вырвать мачехе язык, а отдала приказ это сделать, и Алисент спасло лишь вмешательство леди Мисарии. Шут утверждает, что Глиста предложила ужесточить наказание: мать и жену короля Эйегона, закованных в цепи, отвели в некий бордель, где любой мог заплатить и потешиться с ними. Брали за такое удовольствие немалую цену: золотой дракон за королеву Алисент и три – за Гелайену, которая была моложе и красивее, но многие горожане будто бы сочли, что ради совокупления с королевой стоит потратиться. «Пусть остаются там, пока не понесут, – сказала якобы леди Мисария. – Они любят говорить о бастардах, вот пусть и заимеют каждая своего».

Хотя в мужской похоти и жестокости женщин сомневаться не приходится, истории Гриба верить не стоит. Подобные басни рассказывали во всех пивных Королевской Гавани уже позже, когда король Эйегон Второй пытался оправдать собственную жестокость. Гриб же рассказывал об этом спустя много лет, и его, может статься, подвела память. Поэтому не будем больше говорить о «королевах в борделе» и вернемся к тем драконам, что улетели сражаться. Итак, Караксес и Бараний Вор отправились на север, а Вермитор и Среброкрылый – на юго-запад.

У истоков Мандера раскинулся Тамблетон, богатый торговый город и вотчина дома Футли. Замок, стоявший над городом, был крепок, но невелик; его гарнизон составлял не более сорока человек. Однако с Горького Моста, Длинного Стола и еще более отдаленных южных земель сюда подошли тысячи воинов, и в их ряды влилось сильное войско полных решимости речных лордов. Сир Гарибальд Грей и Пейт Победитель Львов прибыли сразу после победы на Мясницком Балу, везя с собой голову сира Кристона Коля, насаженную на пику; с ними были Красный Робб Риверс со своими лучниками, уцелевшие Зимние Волки и множество земельных рыцарей и мелких лордов, чьи земли лежали на берегах Черноводной, среди них Мосландер из Йора, сир Гаррик Холл из Миддлтона, сир Меррел Смелый и лорд Овейн Боурни.

Все они собрались у Тамблетона под знаменами Рейениры; согласно «Подлинной истории», общее число их составляло почти девять тысяч. Другие говорят аж о двенадцати тысячах, или наоборот – всего о шести, но в любом случае армия лорда Хайтауэра значительно превосходила в численности войско королевы. Защитники Тамблетона, вне всякого сомнения, были рады прибытию Вермитора и Среброкрылого, не ведая, какие ужасы их ждут впереди.

Так называемая Тамблетонская Измена до сих пор остается предметом споров, и всей правды мы, может статься, никогда не узнаем. Очень возможно, что многие, бежавшие в город от лорда Хайтауэра, были на самом деле его засланными людьми (двое с Черноводной, примкнувшие к речным лордам, лорд Овейн Боурни и сир Роджер Корн, были, вне всяких сомнений, тайными сторонниками Эйегона Второго), но столь большого вреда они бы не причинили, не перейди Ульф Белый и Хью Молот в то же самое время к врагу.

Большую часть того, что нам известно об этих двоих, мы знаем от Гриба. Шут не стеснялся в выражениях, описывая этих негодяев-наездников: одного он представил пьяницей, а другого – болваном. Оба, по его словам, были трусами; завидев блеск копий войска лорда Ормунда, растянувшегося на многие лиги, они решили, что лучше присоединиться к нему, чем с ним сражаться. Однако копья и стрелы у Дрифтмарка их почему-то не испугали. Может статься, их смутила предстоящая битва с Тессарионом – в Глотке все драконы сражались на их стороне. Такое возможно, хотя и Вермитор, и Среброкрылый были старше и крупнее Дейеронова и, вероятно, одолели бы его. Другие говорят, что к предательству Ульфа и Хью подтолкнула не трусость, а жадность. Честь для них ничего не значила, они жаждали власти и богатства. После победы при Глотке и падения Королевской Гавани их произвели в рыцари, но им-то хотелось быть лордами, и пожалованные Рейенирой скромные владения пришлись им совсем не по нраву. Когда казнили лордов Росби и Стокворта, поговаривали о том, что Хью и Ульф женятся на их дочерях и получат их земли и замки, однако ее величество оставила всё сыновьям предателей. Потом их поманили Штормовым Пределом и Бобровым Утесом, но и этой награды королева их не удостоила. Вероятно, они думали, что, если они вернут Эйегону Второму Железный Трон, он будет щедрее; возможно, им что-то пообещали Ларис Колченогий или один из его лазутчиков, хотя никаких доказательств этому нет. И Хью, и Ульф были неграмотны, и непонятно, как Двух Предателей (так их запомнят потомки) склонили к такому шагу.

О самой Тамблетонской битве нам известно гораздо больше. Шесть тысяч людей королевы под командованием сира Гарибальда Грея сошлись на поле с лордом Хайтауэром и храбро сражались какое-то время, но град стрел проредил их, а сокрушительная атака тяжелой конницы загнала обратно за стены города, откуда их отступление прикрывал Красный Робб Риверс и его лучники. Когда большинство уцелевших надежно укрылись за воротами, Родди Дастин и его Зимние Волки с северным боевым кличем тут же пошли на вылазку и ударили по левому флангу врага. Сквозь вдесятеро большее войско они прорубались к знаменам короля Эйегона, Староместа и Хайтауэров, под которыми сидел на боевом коне сам лорд Ормунд. В песнях поется, что лорд Родерик дошел туда в крови с головы до ног, с разрубленными щитом и шлемом, но столь опьяненный боем, что не замечал своих ран. Сир Бриндон, заслонив собой лорда своего и кузена, одним ударом топора отсек Родди правую руку, но перед смертью свирепый лорд Барроутона убил обоих Хайтауэров. Знамена лорда Ормунда повалились, и горожане возликовали, думая, что победа достанется им. Даже появление в небе Тессариона не испугало их, ведь у них были свои драконы… но когда Вермитор и Среброкрылый, взлетев, начали изрыгать пламя на город, радостные крики сменились воплями ужаса.

Великий мейстер Манкен пишет, что это была вторая битва на Огненном поле, разве что чуть поменьше.

В Тамблетоне горело всё: дома, лавки, септы и жители. Горящие люди падали с ворот и крепостных стен или, крича, ковыляли по улицам, подобно живым факелам. По ту сторону городских стен принц Дейерон атаковал врагов на Тессарионе. Пейт из Длиннолиста был выбит из седла и растоптан, сир Гарибальд Грей, пронзенный арбалетным болтом, сгорел в драконьем пламени. Два Предателя полосовали город огненными плетьми из конца в конец. Сир Роджер Корн и его люди выбрали этот момент, чтобы показать свое истинное лицо и, перерезав защитников городских ворот, распахнули их перед нападающими. Лорд Овейн Боурни поступил таким же образом в замке, вонзив копье в спину сира Меррела Смелого. Последующее разграбление по зверству не знало себе равных в истории Вестероса. От Тамблетона, некогда процветавшего торгового города, остались лишь пепел и уголья. Тысячи людей сгорели заживо, тысячи утонули, пытаясь переплыть реку. После говорили, что им еще повезло, ибо с выжившими расправились беспощадно. Люди лорда Футли бросили мечи и сдались, но их все равно связали и обезглавили. Над женщинами, выжившими в огне, многократно надругались, даже над девочками, которым было не больше восьми – десяти лет. Стариков и мальчиков изрубили мечами; драконы пожирали искореженные дымящиеся останки своих жертв. Тамблетон так и не вернулся к жизни. Хоть Футли после и пытались построить на руинах новый город, он был в десять раз меньше прежнего, ибо в народе говорили, что самая земля здесь проклята.

В ста шестидесяти лигах к северу другие драконы кружили над Трезубцем, где принц Дейемон Таргариен и маленькая чернавка по имени Крапива безуспешно выслеживали Эйемонда Одноглазого.

Стояли они в Девичьем Пруду, куда их пригласил лорд Манфрид Моутон, боявшийся нападения Вхагара на город. Эйемонд вместо этого спалил Камешек у подножья Лунных гор, Ивняк на Зеленом Зубце и Веселушку на Красном. За ними последовали Стрелков Мост, Старый Перевоз, Старицына Мельница и женская обитель в Бечестере. Одноглазый всякий раз исчезал еще до прилета охотников; Вхагар никогда не задерживался на одном месте, а те немногие, кто остался в живых, часто не могли сойтись в том, куда именно он полетел.

Каждое утро Караксес и Бараний Вор вылетали из Девичьего Пруда, поднимаясь все выше над речными землями в надежде увидеть под собою Вхагара, и каждый вечер возвращались ни с чем. В «Хрониках Девичьего Пруда» говорится, что лорд Моутон так осмелел, что предложил наездникам разделиться – так-де они смогут охватить куда большее расстояние. Принц Дейемон отказался. Он напомнил его милости, что Вхагар – последний из драконов, прилетевший в Вестерос с Эйегоном Завоевателем и его сестрами. Век спустя он, правда, уже не так быстр, зато вырос огромным, как сам Балерион Черный Ужас, и своим дыханием плавит камень: ни Караксес, ни Бараний Вор не сравнятся с Вхагаром в свирепости и лишь вдвоем могут надеяться сладить с ним. Поэтому Крапива всегда находилась подле принца и не покидала его ни днем ни ночью, ни в небе, ни в замке. Но был ли страх перед Вхагаром единственной причиной, по которой принц держал Крапиву при себе? Гриб пытался убедить всех, что это не так. Он рассказывал, что Дейемон Таргариен полюбил маленькую безродную чернавку и разделил с ней ложе. Можно ли верить словам шута? Крапиве было не больше семнадцати, а принцу Дейемону – сорок девять, но всем известна власть, которой юные девы обладают над мужами постарше. Известно и то, что Дейемон Таргариен не был верен королеве. Даже наш септон Евстахий, обычно столь сдержанный, пишет о его еженощных визитах к леди Мисарии, с коей он часто делил постель, пока был при дворе… якобы с благословения королевы. Не стоит забывать и о том, что, когда принц был молод, каждый владелец борделя в Королевской Гавани знал, что «лорд Блошиного Конца» особенно жалует девственниц, и приберегал для него самых юных, прелестных и невинных из новых девушек.

Крапива была, без сомнения, молода (хотя, возможно, не так молода, как те, с кем принц предавался разврату в юности), но в том, что она была девственницей, сомнения были. Она выросла на улицах Пряного и Корабела без матери, без крыши над головой, без гроша в кармане; вероятней всего, она променяла свою невинность на медяк или корку хлеба вскоре после того, как впервые расцвела (если не раньше). А овцы, которых она скармливала Бараньему Вору, чтобы привязать его к себе – как она их раздобыла? Уж наверное расплачивалась за них, задирая юбки перед каким-нибудь пастухом. Особо красивой Крапиву тоже назвать было нельзя. «Тощая чернавка верхом на тощем буром драконе», – так описывал ее Манкен в своей «Подлинной истории» (хоть сам ни разу ее не видел). Септон Евстахий говорит, что у нее были кривые зубы, а на носу остался шрам после того, как ее полоснули ножом за воровство. Гриб добавляет, что она никогда не мылась и не меняла одежды и что от нее исходил «ядреный запашок». Вряд ли кто-то мог вообразить ее в роли возлюбленной принца.

Однако «Грибные заметки», а в нашем случае и «Хроники Девичьего Пруда», написанные мейстером лорда Моутона, говорят об обратном. Мейстер Норрен пишет, что принц и Крапива вместе ужинали каждый вечер, вместе завтракали каждое утро и спали в примыкающих друг к друг покоях; что принц «души в ней не чаял, будто в собственной дочери», наставлял ее, как себя вести, как одеваться, как подолгу расчесывать волосы; что он делал ей богатые дары: «щетку для волос с ручкой из слоновой кости, покрытое амальгамой зеркало, плащ из роскошного темного бархата, отороченный атласом, и пару сапог из кожи мягкой, как масло». Норрен говорит, что принц приучил Крапиву мыться; служанки, приносившие воду для омовения, рассказывали, что они часто принимали вместе ванну «в чем мать родила, и принц намыливал ей спину и мыл ей волосы, чтобы избавиться от драконьей вони».

Ничего из вышеизложенного нельзя счесть за доказательство, что принц Дейемон Таргариен совокуплялся с безродной девкой, но последующие события указывают на то, что в этой истории больше правды, чем в большинстве прочих «грибных» сказок. Однако как бы ни проводили свои ночи эти наездники, доподлинно известно, что дни их проходили в небе в безуспешной погоне за принцем Эйегоном и его Вхагаром. Так что давайте до поры оставим их и обратим свой взор на Черноводный залив.

Примерно в это же время на Драконий Камень притащился потрепанный когг «Нессария», чтобы починиться и запастись провизией. Моряки рассказали, что на пути из Пентоса в Волантис корабль сбился с курса из-за шторма, но к этой обычной для волантинцев истории о бедствиях мореплавания они присовокупили и нечто странное… «Нессария» с трудом шла на запад, рассказывали они, когда впереди вырос Драконий Камень, огромный на фоне заходящего солнца, и над восточным склоном дымящейся горы они увидели двух драконов, которые бились между собой; их рев отражался от угольно-черных скал. Эту историю рассказывали, пересказывали и приукрашивали в каждой таверне, постоялом дворе и блудилище, и скоро не стало на Драконьем Камне человека, который бы не слышал об этом.

Жителям Волантиса драконы были в диковинку, и эта схватка стала для моряков с «Нессаррии» незабываемым зрелищем. Те же, кто родился и вырос на Драконьем Камне, можно сказать, всю жизнь прожили с драконами… но и в них история моряков пробудила любопытство. Наутро местные рыбаки обошли на лодках Драконий Камень, а вернувшись, доложили, что нашли у подножия горы обгоревшие останки дракона. Судя по цвету крыльев и чешуи, то был Серый Призрак. Дракон был разорван пополам и местами обглодан.

Услышав об этом, сир Роберт Квинс, известный своей тучностью добродушный рыцарь, которого королева назначила кастеляном Драконьего Камня, сразу сказал, что убийца, конечно же, Людоед. Многие соглашались с ним: Людоед и раньше нападал на драконов меньше себя, хотя и не столь свирепо. Рыбаки, опасаясь, что следом убивец примется за них, уговаривали Квинса послать рыцарей в логово чудища и прикончить его, но кастелян отказался, говоря: «Если не трогать Людоеда, то и он нас не тронет». Для верности он запретил рыбачить у восточного склона, где разлагалась туша Серого Призрака.

Запрет сира Роберта не обрадовал его беспокойную подопечную Бейелу Таргариен, дочь принца Дейемона от первой жены, Лейены Веларион. Бейеле минуло четырнадцать; дикая и своенравная, больше похожая на мальчишку, нежели на воспитанную девицу, она была истинной дочерью своего отца. Не знала страха, хотя была хрупкой и невысокого росту, и дни свои проводила в танцах, соколиной охоте и верховой езде. Когда она была поменьше, ее часто отчитывали за драки с оруженосцами; теперь она начала целоваться с ними. Вскоре после того, как двор королевы переехал в Королевскую Гавань (а леди Бейела осталась на Драконьем Камне), ее застали с поваренком, запустившим руку ей за пазуху. Сир Роберт в ярости приказал отвести негодника к колоде и отрубить согрешившую руку; пощадили его лишь благодаря слезным мольбам Бейелы. «Она сверх меры увлечена мальчишками, – писал кастелян принцу Дейемону, ее отцу. – Ее стоит поскорей выдать замуж, покуда она не отдала свою невинность человеку, ее недостойному».

Однако еще больше, чем игры с мальчишками, леди Бейела любила летать. С тех пор, как менее полугода назад она впервые взмыла ввысь верхом на своем драконе, Лунном Танцоре, она поднималась в небо каждый день, свободно паря над Драконьим Камнем и долетая даже до Дрифтмарка.

На этот раз вечно жаждущая приключений девочка предложила доподлинно разузнать, что же произошло на том склоне горы. Она не боится Людоеда, сказала Бейела сиру Роберту. Лунный Танцор и моложе, и быстрее – она легко сможет обогнать старого дикаря. Но кастелян запретил ей так рисковать. Гарнизону был отдан строгий приказ: леди Бейела не должна покидать замок. Когда разгневанная девица попыталась в ту же ночь нарушить приказ, ее заперли.

Теперь, по прошествии времени, мы видим, сколь злополучным оказалось это – пусть и понятное – решение. Если бы леди Бейеле было дозволено летать, она бы заметила рыбачью лодку, уже пробиравшуюся вдоль острова. На борту лодки были рыбак по имени Том-Колтун, его сын Том-Заика и два их «кузена» из Дрифтмарка, лишившиеся крова после разрушения Пряного.

Младший Том, который куда более ловко обращался с кружкой, чем с рыболовной сетью, немало времени провел, угощая волантинских моряков выпивкой и слушая их рассказы о битве драконов, свидетелями которой они были. «Один был серый, а другой золотой, – говорил один из моряков. – Так и сверкал на солнце».

И вот теперь оба Тома, презрев запрет сира Роберта, везли своих «кузенов» на каменистый берег, где лежал убитый дракон, с тем чтобы те смогли отыскать убийцу.

Между тем на западной стороне Черноводного залива весть о битве и измене при Тамблетоне достигла Королевской Гавани. Говорят, что вдовствующая королева Алисент засмеялась, прослышав об этом. «Что они посеяли, то и пожнут», – посулила она. Королева Рейенира на Железном Троне побледнела и лишилась чувств, а после приказала запереть городские ворота; с этих пор никому не дозволялось ни входить в Королевскую Гавань, ни покидать ее. «Я не допущу, чтобы лазутчики прокрались в мой город и открыли ворота мятежникам», – провозгласила она. Войско лорда Ормунда не сегодня завтра могло подойти к столице, а предатели на драконах могли появиться и того раньше.

Принц Джоффри обрадовался подобной возможности. «Пусть себе прилетают, – заявлял мальчик, полный юношеского высокомерия и жаждущий отомстить за павших братьев, – я встречу их на Тираксесе». Подобные речи взволновали его мать. «Ничего подобного ты не сделаешь, – сказала она. – Ты слишком молод, чтобы сражаться»; однако на совет, обсуждавший, как встретить врага наилучшим образом, сына все-таки допустила.

В Королевской Гавани оставались шесть драконов, но лишь одна из них – самка Сиракс, принадлежавшая королеве, – находилась в Красном Замке. Из конюшни на внешнем дворе убрали лошадей и отдали ее Сиракс в единоличное владение. Тяжелые цепи приковывали ее к земле; они позволяли ей выходить из конюшни во двор, но летать без всадника она не могла. Сиракс привыкла к цепям и к сытной еде и давно уже не охотилась.

Прочих драконов держали в Драконьем Логове. Под его каменным куполом располагались по кругу сорок огромных склепов, вырубленных в холме Рейенис. На обоих концах этих рукотворных пещер были прочные железные двери: внутренние выходили в песчаную яму, а внешние – на склон холма. Здесь было логово Караксеса, Вермитора, Среброкрылого и Бараньего Вора – до того, как они улетели сражаться. Теперь драконов осталось пять: Тираксес принца Джоффри, Морское Чудо Аддама Велариона, подростки Моргул и Шрикос, принадлежавшие детям короля Эйегона – пропавшей Джейегере и ее брату-близнецу, покойному Джейехерису, – и Огненная Мечта, любимица королевы Гелайены. По обычаю, рядом с драконами жил хотя бы один из наездников, чтобы сразу подняться на защиту города в случае надобности. Сыновей Рейенира не желала отпускать от себя, и эта обязанность выпала Аддаму Велариону. Однако теперь в «черном» совете начали сомневаться в его преданности: Ульф Белый и Хью Молот, рожденные от драконьего семени, перебежали к врагу… но были ли они единственными предателями? Что насчет Крапивы и Аддама из Корабела? Ведь они тоже бастарды, можно ли им доверять?

Лорд Бартимос Селтигар так не думал. «Бастарды рождены изменниками. Измена у них в крови и дается им столь же легко, как верность – законнорожденным». Он умолял королеву немедля схватить двух подлых наездников, пока те не увели своих драконов во вражеский стан. Его поддерживали сир Лютор Ларгент, новый командир городской стражи, и командующий Королевской Гвардией сир Лорент Марбранд. Даже рыцари из Белой Гавани – отважный сир Медрик Мандерли и его дородный хитроумный брат, сир Торрхен – приняли сторону Селтигара. «Лучше не рисковать, – говорил сир Торрхен. – Если враг получит еще двух драконов, мы пропадем».

Только лорд Корлис и великий мейстер Герардис вступились за бастардов драконьего семени. Великий мейстер сказал лишь, что у них нет никаких доказательств вероломства сира Аддама или Крапивы, и если поступать мудро, то нужно найти оные, прежде чем судить. Лорд Корлис на этом не остановился и заявил, что сир Аддам и его брат Алин – истинные Веларионы и достойные наследники Дрифтмарка. Что до девушки, то пусть она и невзрачная замарашка, но в Глотке она сражалась отважно. «Как и те два предателя», – заметил лорд Селтигар.

Пылкие протесты десницы и невозмутимое предостережение великого мейстера успеха не возымели: в сердце королевы вкрались подозрения. «Королеву предавали так часто и столь многие, что она готова была видеть в людях самое худшее. Предательство более не удивляло ее; напротив, она ожидала его даже от тех, кого больше всех любила», – пишет септон Евстахий.

Может, так оно и было. Однако спешить Рейенира не стала; прежде она послала за Мисарией – плясуньей и блудницей, которая считай что была мастером над шептунами при королеве. И вот та предстала перед королевским советом; бледная, как молоко, облаченная в одеяние черного бархата, отороченное кроваво-красным шелком, она стояла перед ними, смиренно склонив покрытую капюшоном голову. Королева спросила: не думается ли ей, что сир Аддам и Крапива замышляют предать их?

На это Глиста подняла глаза и тихо молвила: «Девчонка уже предала вас, моя королева. Она делит ложе с вашим супругом и вскорости будет брюхата его бастардом».

Королева пришла в ужасную ярость, пишет септон Евстахий. Она приказала сиру Лютору пойти в Драконье Логово в сопровождении двадцати золотых плащей и взять Аддама Велариона под стражу; голос ее был холоден как лед. «Допросите его как следует, – сказала она – тогда мы наверняка узнаем, верен ли он нам». Что до Крапивы, то королева заявила, что девчонка «поганая дрянь, от которой за версту несет колдовством. Мой принц никогда бы не возлег с таким низменным созданием – это все равно, что разделить ложе с бродячей сукой или дикой свиньей. Да одного взгляда на нее достаточно, чтобы понять, что в ней нет ни капли драконьей крови. Сперва она привязала к себе колдовством дракона, а после околдовала и моего благородного супруга». Пока принц Дейемон в рабстве у этой колдуньи, положиться на него нельзя, решила ее величество, и велела отправить в Девичий Пруд особый приказ, который следует передать лично в руки лорда Моутона. «Пусть вытащит ее хоть из-за стола, хоть из постели и отрубит ей голову. Лишь тогда мой принц будет свободен». И вот одна измена породила другую, а Рейенира сделала еще один шаг навстречу своей гибели. Как только золотые плащи во главе с сиром Лютором, вооруженным королевским указом, поднялись на холм Рейенис, двери Драконьего Логова распахнулись; Морское Чудо взмыл в небо, из ноздрей его струился дым: сира Аддама кто-то вовремя предупредил. Сир Лютор, разозленный таким вмешательством, вернулся в Красный Замок и отправился прямиком в башню десницы, где схватил и обвинил в предательстве старого лорда Корлиса. Тот ничего и не отрицал; связанного, избитого, но по-прежнему не проронившего ни слова, его бросили в темницу, где ему предстояло ожидать суда и казни.

После этого королева заподозрила и великого мейстера Герардиса – ведь тот, как и Морской Змей, выступал в защиту драконьего семени. Герардис отрицал, что причастен к этому; помня о том, что мейстер долго и преданно служил ей, королева проявила снисхождение, но лишила его места в совете и велела ему немедленно вернуться на Драконий Камень. «Думаю, ты не стал бы лгать мне в лицо, – сказала она Герардису – однако я не могу держать при себе тех, кому полностью не доверяю; как я ни посмотрю на тебя, так сразу вспоминаю, как ты заступался за эту девку, Крапиву».

По городу между тем расползались страшные слухи о Тамблетонской резне… а вместе со слухами расползался страх. Следом настанет черед Королевской Гавани, говорили люди друг другу. Драконы будут драться с драконами, и на сей раз город уж верно сгорит. Сотни жителей в страхе перед наступающим неприятелем пытались бежать из города, но золотые плащи всех заворачивали назад. Оказавшись в ловушке, некоторые из горожан пытались укрыться в самых глубоких подвалах, надеясь так спастись от огненной бури, приближения которой они опасались. Другие же забывались в молитве, выпивке или тех удовольствиях, что можно найти у баб промеж ног. К ночи все таверны, бордели и септы ломились от мужчин и женщин, ищущих утешения или спасения и рассказывающих друг другу всякие ужасы.

И вот в этот тяжелый час появился на Сапожной площади некий бродячий монах, босоногий оборванец, одетый во власяницу и штаны из грубой шерсти. Он был весь в грязи, от него несло хлевом, а на шее у него болталась на кожаном шнурке чаша для подаяний.

Судя по всему, некогда он был вором – от его правой руки остался лишь обрубок, прикрытый ветхим чехлом. Великий мейстер Манкен предполагал, что он мог принадлежать к Честным Беднякам; этот орден давно поставили вне закона, но Звезды по-прежнему бродили по проселочным дорогам Семи Королевств. Откуда появился этот человек, нам неведомо. Даже имени его не сохранилось – те, кто слышал его проповеди, и те, что позже стали летописцами его злодеяния, знали его лишь как Пастыря. Гриб называл его «Пастырь-мертвец», ибо бледность и зловоние делали его подобным мертвецу, восставшему из могилы.

Кем и чем бы он ни был, этот однорукий Пастырь появился из ниоткуда подобно злому духу, призывая разорение и погибель на голову королевы Рейениры и возвещая об этом всякому, кто останавливался его послушать. Не зная страха и усталости, он проповедовал всю ночь и весь следующий день, и гневный голос его разносился по всей Сапожной площади.

Драконы – существа, противные природе, заявлял он. Они суть демоны, коих вызвали из семи преисподних нечестивые колдуны Валирии, этой «выгребной ямы, где брат ложился с сестрой, а мать с сыном, где мужи бились верхом на демонах, а жены раздвигали ноги перед псами». Таргариены, говорил он, спаслись от погибели, бежав за море на Драконий Камень, но «богов не одурачишь», и вот погибель надвигается снова.

«Самозваный король и королева-шлюха будут низвергнуты, их демонические чудовища будут стерты с лица земли, и все деяния их будут забыты», – гремел Пастырь. Все, кто стоит за Таргариенов, тоже сгинут. Лишь очистив Королевскую Гавань от драконов и их господ, Вестерос может надеяться избежать судьбы Валирии.

С каждым часом толпа вокруг него росла. Сначала ему внимала лишь дюжина зевак, но скоро их уже были сотни, а к рассвету на площади собрались тысячи; люди толкались, стараясь расслышать получше. У многих были в руках факелы, и когда вновь спустилась ночь, Пастырь стоял в кольце огня. Толпа набрасывалась на каждого, кто пытался перекричать его. Сорок золотых плащей, пытавшихся разогнать людей копьями, вытеснили с площади.

В Тамблетоне, в шестидесяти лигах к юго-западу от столицы, царило брожение иного толка. Победители, которых в Королевской Гавани так страшились, еще и не думали выступать на город: приверженцы короля Эйегона остались без вождя, их раздирали сомнения и дрязги. Лорд Ормунд погиб, как и кузен его сир Бриндон, первый из рыцарей Староместа, а сыновья лорда, совсем еще мальчики, оставались в отцовском замке за тысячу лиг от войны. Да и Дейерон Таргариен, коего лорд Ормунд нарек «Дейероном Отважным» за проявленную в битве смелость, был еще совсем юн. Младший из сыновей королевы Алисент, он вырос в тени старших братьев, и ему было привычнее подчиняться, нежели командовать. Самым старшим из уцелевших Хайтауэров был сир Хоберт, другой кузен лорда, который отвечал до сих пор за обоз; человек тучный и медлительный, он ничем не отличился за свои шесть десятков лет, но родство с королевой Алисент делало его самым вероятным из воевод. Лорд Анвин Пек, сир Джон Рокстон и лорд Овейн Боурни тоже вызвались возглавить войско. Лорд Пек мог похвастаться происхождением: он был потомком древнего рода славных воинов и сумел собрать под свои знамена сотню рыцарей и девятьсот всадников. Черного нрава сира Джона Рокстона боялись не меньше, чем черного клинка его знаменитого меча валирийской стали, который прозвали Сиротской Долей. А предатель лорд Овейн настаивал, что Тамблетон они заполучили лишь благодаря его хитрости и что лишь он способен взять Королевскую Гавань.

Но никто из них не обладал достаточной силой и властью, чтобы обуздать алчность и кровожадность простых солдат. Покуда лорды грызлись из-за трофеев и оспаривали друг у друга первенство, их люди предавались бесчинствам, грабежу и насилию.

Трудно описать весь ужас тех дней.

Редкий город в истории Семи Королевств претерпевал такие бесчинства, как Тамблетон после Предательства. Даже добрые люди звереют, если не найдется сильного лорда, чтобы обуздать их. Так случилось и в Тамблетоне. Толпы пьяных солдат шатались по улицам, грабили все дома и лавки, убивали всех, кто пытался им помешать. Каждая женщина была законной добычей их похоти, даже старухи и маленькие девочки. Состоятельных людей запытывали до смерти, чтобы выведать, где они спрятали золото и драгоценности. Младенцев вырывали из рук матерей и накалывали на копья. Святых септ гоняли по улицам обнаженными и насиловали каждую до ста раз. Даже Молчаливые Сестры не избежали насилия. Не пощадили и мертвых: вместо достойного погребения их оставляли гнить на улицах, пищей для воронья и диких собак. Септон Евстахий и великий мейстер Манкен уверяют, что принц Дейерон ужасался тому, что происходило у него на глазах, и приказывал сиру Хоберту Хайтауэру прекратить бесчинства. Но старания сира Хоберта были столь же бесполезны, как и он сам. Простолюдины всегда следуют примеру лордов, а те, кто мог занять место лорда Ормунда, сами пали жертвой своей кровожадности, алчности и гордости. Лихой Джон Рокстон воспылал страстью к леди Шерис Футли, супруге лорда Тамблетона, и объявил ее своим «военным трофеем». Когда ее супруг попытался протестовать, сир Джон выхватил Сиротскую Долю и рассек его надвое. «Кому этот меч готовит сиротскую долю, а кому и вдовью», – говорил он, срывая одеяние с рыдающей леди Шерис. Не прошло и двух дней после это случая, как лорд Пек и лорд Боурни жестоко разругались на военном совете, и все кончилось тем, что Пек вытащил кинжал, сказал: «Единожды предавший – навечно предатель», – и ударил Боурни в глаз на глазах у принца Дейерона и сира Хоберта, окаменевших от ужаса. И все же самые страшные злодеяния творили в городе Два Предателя – наездники-бастарды Хью Молот и Ульф Белый. Сир Ульф беспробудно пил, «захлебываясь в вине и похоти». Гриб сказывает, что он еженощно насиловал трех девиц. Тех, кто ему не угодил, он скармливал своему дракону. Ему мало было рыцарства, пожалованного королевой Рейенирой, мало Горького Моста, лордом коего его сделал принц Дейемон. Он метил не ниже как на Хайгарден, заявляя, что Тиреллы, не участвующие в Пляске, те же изменники.

Но притязания сира Ульфа можно считать скромными в сравнении с аппетитами другого перебежчика, Хью Молота. Сын простого кузнеца, Молот был настоящим великаном; руки его были столь сильны, что, говорят, он гнул стальные брусья в обручи. В военном ремесле он мало что смыслил, но рост и сила делали его грозным противником. Оружием своим он избрал молот, которым наносил сокрушительные смертельные удары. Хью сражался на Вермиторе, который прежде летал под седлом самого Старого Короля; из всех драконов Вестероса он только Вхагару уступал величиной и годами. По всем этим резонам лорд Молот, как он сам себя называл, возмечтал о короне. «На кой мне лордство, если можно стать королем?» – говорил он, и многие его слушали. И в лагере говорили о древнем пророчестве, которое гласило: «Когда молот обрушится на дракона, придет новый король, и никто не встанет у него на пути». Откуда взялось это пророчество, неведомо (уж точно не от самого Молота, который не умел ни читать, ни писать), но за несколько дней оно облетело весь Тамблетон.

Ни один из Предателей не выказывал особого желания помогать принцу Дейерону во взятии Королевской Гавани: да, войско у них большое, и три дракона в придачу, но насколько они знают, у королевы драконов тоже трое, а если Крапива с Дейемоном вернутся, то будут все пятеро. Лорд Пек считал, что лучше отложить наступление, пока из Штормового Предела не подойдет лорд Баратеон со своим войском, а сир Хоберт желал отойти на Простор и пополнить быстро тающие припасы. Никого из военачальников, казалось, не заботило, что войско их с каждым днем тает, как снег по весне: бойцы бежали к своим домам и земле, унося с собой все, что успели награбить.

Во многих лигах к северу, в замке над Крабьей бухтой, другой лорд тоже вертелся, как уж на сковородке. Из Королевской Гавани прилетел ворон с королевским посланием для Манфрида Моутона: ему было велено доставить королеве голову безродной девки Крапивы – ее-де признали виновной в измене. «Лорду-мужу моему, принцу Дейемону Таргариену, никакого вреда не чинить, – приказывала ее величество, – но отослать его ко мне, когда он свершит задуманное, ибо у нас в нем большая нужда».

Мейстер Норрен, автор «Хроник Девичьего Пруда», пишет, что лорд, прочитав послание королевы, со страху потерял голос и вернул его, лишь осушив три чаши вина. После этого он послал за капитаном гвардии, за своим братом и за первым бойцом, сиром Флорианом Стальным. Велев остаться и мейстеру, он прочел им письмо и спросил их совета.

«Проще простого, – сказал капитан. – Хоть они и делят ложе, но принц-то уже в годах. Если он попробует вмешаться, так трех человек будет довольно, чтобы его удержать. Но для верности я возьму шестерых. Желаете сделать это нынче же ночью, милорд?»

«Шесть человек возьми или шестьдесят, с Дейемоном Таргариеном так просто не сладишь, – возразил ему брат лорда Моутона. – Лучше подлить ему снотворного в вино, как ужинать станет. Проснется, а девка уже мертва».

«Эта девушка, в чем бы она ни провинилась, еще ребенок, – твердо сказал старый сир Флориан. – Ни Старый Король, ни другой человек чести не отдал бы такого приказа».

«Времена нынче скверные, – сказал лорд, – и королева заставляет меня выбирать между топором и веревкой. Девушка – моя гостья. Если я послушаюсь, Девичий Пруд будет проклят навеки, откажусь – нас сотрут в порошок».

На это его брат ответил: «Может статься, что нам так и так конец. Принц сильно привязан к этой чернавке, а дракон его вот он, тут. Мудрее всего было бы убить их обоих, иначе принц в гневе спалит замок дотла».

«Королева запретила чинить ему вред, – напомнил лорд Моутон, – а убить двух гостей в собственных постелях вдвое хуже, чем одного. Хорошо бы мне никогда не читать этого письма».

«Кто сказал, что вы прочли его?» – вставил тут мейстер.

О чем они говорили дальше, «Хроники» умалчивают. Известно лишь, что мейстер, молодой человек двадцати двух лет, показал письмо королевы принцу и Крапиве, когда те ужинали в своих покоях. «Когда я вошел, эти двое, устав от долгих бесплодных поисков, подкреплялись вареной говядиной со свеклой и тихо беседовали – о чем, не скажу. Принц учтиво приветствовал меня, но как прочитал письмо, оживление покинуло его взор, и великая печаль опустилась на него, слово неподъемная ноша. Когда девушка спросила его, что в письме, он ответил: “Слова королевы – дело рук шлюхи”. Затем он обнажил меч и спросил, ждут ли уже за дверью люди Моутона. “Я пришел один”, – ответил я и поклялся, что ни один человек в Девичьем Пруду, включая его милость, не знает, о чем говорится в письме. “Простите меня, мой принц, – сказал я. – Я нарушил обет мейстера”. – “Мейстер ты плохой, зато человек хороший”, – ответил на это принц и вложил меч в ножны. Он повелел мне удалиться, наказав “не говорить ни слова об этом деле до утра никому – ни лорду, ни сударушке”».

Никто не знает, как провели принц и его возлюбленная последнюю свою ночь в замке Моутона, но на рассвете они вышли во двор, и Дейемон помог Крапиве оседлать Бараньего Вора в последний раз. Она всегда кормила дракона перед вылетом: сытый дракон лучше повинуется ездоку. В то утро она скормила змею черного, самого большого в замке барана, сама перерезав горло животному. Когда она садилась на дракона, пишет Норрен, ее кожаный камзол был запятнан кровью, а по щекам текли слезы. На прощанье они с принцем не сказали друг другу ни слова, но когда Бараний Вор взмахнул своими черными крыльями и взмыл в рассветное небо, Караксес поднял голову и издал такой вопль, что в окнах башни Джонквиль вылетели все стекла. Высоко над городом Крапива повернула к Крабьей бухте и скрылась в тумане; больше ее не видели ни в замке, ни при дворе.

Дейемон Таргариен вернулся в замок, но ненадолго. Позавтракав с лордом Моутоном, принц сказал: «Благодарю вас за гостеприимство. Более вы меня не увидите. Оповестите всех, что я лечу в Харренхолл; если мой племянник Эйемонд осмелится сразиться со мной, он найдет меня там одного».

Так принц Дейемон покинул Девичий Пруд. Как только Караксес растаял вдали, мейстер Норрен сказал лорду: «Сорвите с меня цепь и свяжите мне ею руки. Вам должно теперь доставить меня королеве. Когда я известил изменницу и позволил ей убежать, я сам стал изменником». – «Пусть твоя цепь остается на месте, – отвечал лорд, – мы все здесь изменники». Той же ночью знамена Рейениры, которые развевались над вратами Девичьего Пруда, были спущены, а на их место взмыли золотые драконы короля Эйегона.

Когда принц Дейемон спустился с неба, чтобы заявить свои права на Харренхолл, над почерневшими башнями и разрушенными стенами замка знамен вовсе не было. Приютившиеся в подвалах бездомные разбежались, услышав шум крыльев Караксеса. Когда последних из них след простыл, принц Дейемон остался один, не считая дракона. В одиночестве бродил он по гулким чертогам Харренхолла, отмечая каждый прошедший день зарубкой на сердце-дереве в богороще. Тринадцать глубоких отметин и посейчас там видны; то старые раны, глубокие и потемневшие, однако лорды Харренхолла говорят, что каждую весну они вновь наливаются кровью.

На четырнадцатый день бдения принца замок накрыла тень, и была она черней любой тучи. Все птицы в богороще разом поднялись в воздух, горячий ветер погнал по двору опавшие листья. Вхагар наконец-то явился, а на нем в черной с золотом броне восседал Эйемонд Одноглазый.

Он прилетел не один. С ним была брюхатая Алис Риверс; черные волосы струились по ветру у нее за спиной. Дважды облетев Харренхолл, Эйемонд посадил Вхагара на внешний двор ярдах в ста от Караксеса. Драконы злобно переглядывались; Караксес растопыривал крылья и шипел, пуская дым из ноздрей.

Эйемонд помог своей женщине спешиться, после чего повернулся к дяде и сказал: «Говорят, ты нас ищешь, дядюшка».

«Только тебя, – отвечал Дейемон. – Кто сказал тебе, что я здесь?»

«Моя леди. Она видела тебя в тучах, и в горном пруду на закате, и в костре, который мы развели, чтобы приготовить ужин. Моей Алис открыто многое. Ты глупец, что прилетел сюда в одиночку».

«Будь я не один, тебя бы здесь не было».

«Но ты один, и я здесь. Ты, дядюшка, зажился на свете».

«С этим я спорить не стану». – Старый принц велел Караксесу склонить шею и с трудом взобрался в седло; молодой поцеловал свою подругу и легко вскочил на Вхагара, тщательно пристегнув себя четырьмя короткими цепями к седлу (Дейемон этого делать не стал). Караксес дохнул пламенем, Вхагар взревел, и оба поднялись в небо.

Дейемон, нахлестывая Караксеса бичом со стальными нитями, быстро скрылся за облаками. Вхагар был старше и намного крупнее, а потому тяжелее. Он набирал высоту медленно, все шире описывая круги над водами Божьего Ока. Солнце клонилось к закату, и спокойное озеро сверкало, как лист кованой меди. Алис следила за поединком с башни Королевский Костер.

Бой начался внезапно, словно гроза. Караксес обрушился на Вхагара с пронзительным криком, который услышали на дюжину миль окрест. Кровавый Змей, почти невидимый в сиянии заходящего солнца со стороны незрячего Эйемондова глаза, налетел на старого дракона с ужасной силой и яростью. Силуэты сцепившихся и рвущих друг друга на части драконов были совсем черными на красном как кровь небосклоне; крики их были слышны на другом берегу Божьего Ока, а пламя их полыхало столь ярко, что рыбаки внизу ждали со страхом, что самые тучи вокруг них вот-вот вспыхнут. Черные челюсти Караксеса сомкнулись на шее Вхагара, и даже когда Вхагар вспорол врагу брюхо и оторвал крыло, Караксес не ослабил хватку и еще глубже запустил зубы в плоть старого дракона; вцепившись друг в друга, они с головокружительной быстротой неслись вниз, к озеру.

В этот миг, по преданию, Дейемон махнул через седло и перескочил со своего дракона на вражеского с Темной Сестрой, мечом королевы Висеньи. Пока Эйемонд в ужасе смотрел на него, пытаясь отстегнуть свои седельные цепи, Дейемон сорвал с племянника шлем и вонзил меч в его слепой глаз так, что острие вышло из затылка. Еще мгновение, и драконы рухнули в озеро, взметнув водяной столб вышиной с Королевский Костер.

Рыбаки, видевшие это, говорили, что такого падения не пережил бы ни человек, ни дракон. Так и вышло. Караксес с оторванным крылом и распоротым брюхом нашел в себе силы выползти из дымящихся вод на берег, где испустил дух под стенами Харренхолла. Вхагар ушел на дно, и от крови из его разорванной глотки над местом, где он упокоился, вскипела вода. Нашли его годы спустя, уже после Пляски Драконов; к седлу был прикован скелет Эйемонда в доспехах и с Темной Сестрой в глазнице.

Нет сомнений в том, что и принц Дейемон погиб. Тела его не нашли, но течения Божьего Ока коварны, и голодная рыба ходит в нем косяками. В песнях поется, что принц выжил, отыскал свою Крапиву и жил с ней до конца своих дней, но то, что хорошо для барда, не приличествует историку. Даже Гриб не верит в эти басни, не станем и мы.

Пляска и гибель двух драконов случились на двадцать второй день пятой луны 130 года. Дейемону было тогда сорок девять, Эйемонду едва исполнилось двадцать, Вхагару, самому большому после Балериона Черного Ужаса дракону Таргариенов, минул сто восемьдесят один год. Так сгинуло последнее существо, помнившее Эйегона Завоевателя, и про́клятый замок Черного Харрена окутала тьма. Свидетелей случившегося было немного, и о последней битве принца Дейемона стало известно не сразу.

Падение Рейениры

Одиночество королевы Рейениры усугублялось с каждым новым предательством. Подозреваемый в измене Аддам Веларион сбежал прежде, чем его успели допросить. Его побег лишь подтверждает его вину, говорила Глиста. Лорд Селтигар поддакивал ей и предлагал в наказание обложить налогом каждое рожденное вне брака дитя. Такой налог вряд ли наполнит королевскую казну, зато ублюдков в королевстве сильно поубавится. Однако у королевы было много забот и помимо казны.

Приказав арестовать Аддама Велариона, подозреваемого в измене, она лишилась не только дракона вместе с наездником, но и десницы – а ведь больше половины людей, которых она привела сюда с Драконьего Камня, чтобы взять Железный Трон, присягали дому Веларионов. Узнав, что лорд Корлис томится в подземелье под Красным Замком, они стали уходить сотнями. Одни шли на Сапожную площадь и вливались в толпу, окружавшую Пастыря, другие удирали из города через потайные калитки или перелезали через городские стены, намереваясь вернуться на Дрифтмарк; оставшимся тоже было нельзя доверять. Это подтвердилось, когда двое из присягнувших Морскому Змею, сир Денис Лесной и сир Торон Верный, пробрались в подземелье, чтобы освободить своего лорда. Однако шлюха, с которой спал сир Торон, выдала их Мисарии, и «спасителей» самих схватили и повесили. Рыцари испустили дух на стенах Красного Замка, брыкаясь и извиваясь в затягивающихся петлях. Казнили их на рассвете, а вечером того же дня еще одно ужасное событие потрясло королевский двор. Гелайена Таргариен, сестра и жена короля Эйегона, мать его детей, бросилась из окна своих покоев в крепости Мейегора на пики сухого рва. Ей был всего двадцать один год. Почему она выбрала именно этот день, чтобы покончить с жизнью, проведя в заточении целых полгода? Гриб уверяет, что королева Гелайена понесла после того, как ее дни и ночи напролет продавали как обычную шлюху, но такое объяснение столь же достоверно, как и та самая его история о «королевах в борделе» – другими словами, это чистейший вздор. Великий мейстер Манкен считает, что королева совершила сие от ужаса, в который ее привела казнь сира Дениса и сира Торона; однако они были для нее не более чем тюремщиками, к тому же нельзя наверное сказать, действительно ли она видела повешение своими глазами. Септон Евстахий считает, что леди Мисария, или Глиста, выбрала именно эту ночь, чтобы рассказать Гелайене о смерти ее сына Мейелора и о том, сколь ужасной была эта смерть. Какие причины подвигли Глисту на это, трудно сказать; скорее всего она поступила так просто по злобе.

Оставим споры о достоверности сих предположений мейстерам… ибо той судьбоносной ночью на улицах, в харчевнях, борделях и даже септах Королевской Гавани рассказывали куда более мрачную историю: говорили, что королеву Гелайену убили, как и ее сыновей. Принц Дейерон и его драконы вот-вот будут у ворот, и владычеству Рейениры придет конец. Старая королева не желала, чтобы молодая единокровная сестра дожила до ее поражения, вот и послала к ней Лютора Ларгента, чтобы тот схватил несчастную своими лапищами и выбросил из окна прямо на пики.

Откуда же пошла такая губительная клевета (ибо это, несомненно, клевета)? Мейстер Манкен указывает на Пастыря: тысячи слышали, как он обличал и само злодейство, и королеву. Но пустил ли Пастырь этот лживый слух сам или, как уверяет Гриб, просто подхватил услышанное из других уст? По словам карлика, столь подлая клевета могла быть делом рук только Лариса Стронга, ибо (как вскоре выяснилось) Колченогий так и не покинул Королевскую Гавань, а лишь схоронился в ее темных закоулках, где продолжал плести заговоры. Была ли королева Гелайена убита? Такое возможно; но вряд ли за этим стояла Рейенира. Гелайена была сломлена и никакой опасности для ее величества не представляла, да и особой вражды, насколько мы знаем, между сестрами не было. Уж если бы Рейенира замыслила убийство, на пики бы скорее сбросили вдовствующую королеву Алисент, не правда ли? Более того, есть много свидетельств тому, что во время смерти Гелайены сир Лютер, которого молва назначила убийцей, трапезничал с тремя сотнями своих золотых плащей в казармах у Божьих ворот.

Как бы то ни было, о мнимом убийстве вскоре заговорила вся Королевская Гавань. Одно то, как охотно все уверовали в этот слух, может служить доказательством, сколь сильно ожесточился город против любимой некогда королевы. Теперь все полюбили Гелайену, а Рейениру возненавидели. Не забыли люди и о Ноже и Сыре, жестоком убийстве принца Джейехериса и страшной смерти принца Мейелора у Горького Моста. Гелайена, к счастью, погибла мгновенно: одна из пик пронзила ей горло, и она умерла, не издав ни звука. На другом конце города, на холме Рейенис, дракон Гелайены Огненная Мечта в миг кончины королевы вдруг взвилась с криком, сотрясшим Драконье Логово, и порвала две из своих цепей. Королева Алисент, узнав о смерти дочери, разодрала на себе одежды и прокляла ненавистную соперницу.

Ночью в Королевской Гавани вспыхнул кровавый бунт.

Все началось в закоулках Блошиного Конца; толпы мужчин и женщин – пьяных, злых, напуганных – выплескивались на улицы из погребов и харчевен и растекались по всему городу, требуя покарать убийц принца и его матери. Бунтовщики переворачивали повозки, грабили и поджигали лавки и дома, избивали золотых плащей, пытавшихся им помешать. Лордов закидывали отбросами, рыцарей стаскивали с седел. Брату леди Дарлы Деддингс, который пытался защитить ее от трех пьяных конюхов-насильников, воткнули в глаз кинжал. Моряки, которых не пускали на свои корабли, ломились в Речные ворота и бились со стражниками – лишь сир Лютор Ларгент с четырьмя сотнями копий сумел разогнать их. Ворота к тому времени изрубили в щепу, и сто человек – четверть из них золотые плащи – были мертвы или готовились испустить дух.

Лорд Бартимос Селтигар так и не дождался подмоги. Его резиденцию, окруженную высокими стенами, защищали лишь шестеро стражников и несколько наспех вооруженных слуг. Когда толпы бунтовщиков полезли через ограду, эти горе-защитники побросали оружие и пустились наутек или же присоединились к нападавшим. Пятнадцатилетний Артор Селтигар смело встал в дверях с мечом в руке и несколько мгновений сдерживал завывающую толпу… но тут предательница-служанка впустила их через заднюю дверь, и смелый юноша пал, получив удар копьем в спину. Самому лорду Бартимосу удалось пробиться к конюшням, но всех его лошадей увели или поубивали. Всеми презираемого мастера над монетой схватили, привязали к столбу и пытали, покуда он не сказал, где спрятано его богатство. После этого кожевенник по имени Уот заявил, что его милость позабыл уплатить «хренову подать» и должен в качестве неустойки пожертвовать короне свое мужское достоинство.

Со всех сторон доносились звуки бунта на Сапожную площадь. Пастырь упивался гневом толпы и провозглашал, что час погибели уже близко, как он и предсказывал. Он призывал гнев божий на голову «богопротивной королевы, которая сидит на Железном Троне, сочась кровью, а губы этой потаскухи красны и блестят от крови ее доброй сестры». Когда одна септа из толпы воззвала к нему, моля о спасении города, Пастырь ответил: «Лишь милость Матери может спасти вас, но вы прогнали Матерь из города, обуянные гордостью, жадностью и похотью. Теперь на ее место придет Неведомый. Он явится верхом на черном коне с горящими глазами, а в руке его будет огненный бич, коим он очистит эту сливную яму, полную греха, от демонов и всех, кто поклоняется им. Внемлите! Слышите ли вы стук огненных копыт? Он грядет! Он грядет!» Толпа подхватила его крик, завывая: «Он грядет! Он грядет!» Тысячи факелов заливали площадь дымчатым желтым светом. Вскорости крики поутихли, и стук железных подков на камнях мостовой стал отчетливей. «Не один Неведомый, а все пятьсот», – свидетельствует Гриб. На Сапожную площадь прибыли пятьсот стражников в стальных шлемах, в черных кольчугах под золотыми плащами, вооруженные короткими мечами, копьями, шипастыми дубинками. Во главе их ехал сир Лютор Ларгент на одетом в доспехи коне, с длинным мечом в руке.

От одного его вида бунтовщики начали улепетывать по боковым улицам и закоулкам; еще больше народу побежало, когда сир Лютор приказал золотым плащам наступать. Однако тысяч десять человек еще оставались на площади.

Давка была такая, что те, кто и рад бы уйти, не могли выбраться из толпы; люди толкались и наступали друг на друга. Однако некоторые, сцепившись руками, рванули вперед, крича и проклиная стражников, надвигавшихся на них под медленный бой барабана. «Разойдись, дурачье! – загремел сир Лютор. – Ступайте по домам, и никакого вреда вам не будет. Идите же! Нам нужен только он, Пастырь».

Кто-то говорил, что первым убили пекаря; он удивленно крякнул, когда копье вошло ему в грудь и фартук окрасился кровью. Другие рассказывали, что это был ребенок – девочка, растоптанная конем сира Лютора.

Камень, брошенный из толпы, угодил в лоб копейщику. Воздух звенел от криков и брани; с крыш полетели другие камни, палки, ночные горшки, какой-то лучник принялся пускать стрелы, а кто-то метнул в стражника факел, и его золотой плащ загорелся.

На другой стороне площади приспешники Пастыря проталкивали его к выходу. «Держите его! – закричал сир Лютор. – Хватайте его! Держите!» Он пришпорил коня, пробиваясь через толпу. За ним следовали золотые плащи, сменившие копья на мечи и дубинки. Последователи Пастыря кричали, бежали, падали… но были и такие, что вытаскивали оружие: ножи и кинжалы, дубинки и колотушки, сломанные копья, ржавые мечи.

Стражники, ребята молодые и сильные, были хорошо вымуштрованы, хорошо вооружены и облачены в прочные доспехи. Их стена из щитов продержалась еще ярдов двадцать; они прорубали себе дорогу, и по обе стороны от них падали тела. Так зарубили они человек пятьсот, но послушать Пастыря собрались десятки тысяч. Упал один из стражников, следом другой, их строй поредел, и бунтовщики начали прорываться сквозь них. Изрыгая проклятия, паства окружила стражников, орудуя ножами, камнями, даже зубами; с крыш на золотых плащей градом сыпалась черепица.

Битва обернулась бойней: золотые плащи, стиснутые со всех сторон, уже и оружия поднять не могли. Одни умирали, напоровшись на собственные мечи, других топтали, рвали на части, рубили мотыгами и мясницкими тесаками. Даже сиру Лютору не удалось избежать смерти. У него вырвали меч, после чего стащили его с коня, вонзили ему в живот кинжал и размозжили череп булыжниками; его голова и шлем были так разбиты, что лишь по могучему сложению и смогли опознать его крючники, приехавшие наутро собирать мертвых.

По словам септона Евстахия, той долгой ночью Пастырю принадлежала половина города, а всякие «лорды» и «короли» из числа бунтовщиков дрались из-за оставшейся половины. Сотни людей собрались вокруг кожевенника Уота, который разъезжал по улицам на белом коне, размахивая отрубленной головой и окровавленным фаллосом лорда Селтигара, и заявлял, что теперь всем налогам и податям конец.

В борделе на Шелковой улице шлюхи провозгласили королем светловолосого мальчика лет четырех по имени Гейемон; сказывали, что он бастард пропавшего короля Эйегона Второго.

Не желая им уступать, межевой рыцарь сир Перкин-Блоха, короновал своего оруженосца Тристана, юнца шестнадцати лет, заявив, что мальчишка – побочный сын покойного Визериса. Рыцарь вправе посвятить в рыцари всякого, кого хочет; и когда сир Перкин начал нарекать рыцарем всякого наемника, вора и подручного мясника, готового присягнуть новому королю в верности, под рваное знамя Тристана начали стекаться сотни.

К рассвету по всему городу запылали пожары, Сапожная площадь была усеяна трупами, шайки мародеров орудовали на Блошином Конце, вламываясь в дома и лавки и чиня вред и разорение честным людям. Уцелевшие золотые плащи укрылись в казармах, отдав столицу на произвол шутовских королей и безумных пророков. Многие злодеи, подобно тараканам, при свете дня расползлись по щелям и подвалам – поделить добычу, проспаться, отмыть кровь с рук. Стража Старых и Драконьих ворот во главе с капитанами сиром Бейлоном Берчем и сиром Гартом Заячьей Губой выдвинулась в город и к середине дня восстановила некоторый порядок к северу и востоку от холма Рейенис, а сир Медрик Мандерли с сотней людей из Белой Гавани очистил квартал северо-восточнее холма Эйегона вплоть до Железных ворот.

В остальных частях Королевской Гавани царил хаос. Отряд сира Торрхена Мандерли, пройдя по Крюку, нашел на Рыбной площади и Речной улице великое множество помойных рыцарей сира Перкина. Над Речными воротами, где были повешены три сержанта и капитан, реяло знамя «короля Тристана», остаток гарнизона Грязных ворот перешел к сиру Перкину. Пробиваясь обратно к Красному Замку, сир Торрхен потерял четверть своих людей, что было еще терпимо по сравнению с потерями сира Лорента Марбранда: из ста рыцарей и латников, которые тот повел на Блошиный Конец, вернулись только шестнадцать, и командующего Королевской Гвардией не было в их числе.

К вечеру Рейенира поняла, что беда подступает со всех сторон и власть ее рушится.

Гриб рассказывает об этом так: «Когда королеве рассказали об ужасной кончине сира Лорента, она горько заплакала; узнав о том, что Девичий Пруд перешел к врагу, Крапива сбежала, а возлюбленный супруг предал ее, пришла в ярость; а когда леди Мисария предупредила, что тьма сгущается и грядущая ночь будет еще хуже минувшей, – задрожала от страха. На рассвете в тронном зале собрались сто придворных, но вскоре многие незаметно выскользнули за дверь, а остальных королева отослала прочь, и вот остались при ней только ее сыновья да я. “Мой верный Гриб, – сказала мне королева, – если бы все мои подданные были преданы мне, как ты. Надо бы сделать тебя десницей”». Когда я ответил, что я бы предпочел быть ее консортом, она рассмеялась, и для моих ушей не было звука слаще». «Подлинная история» Манкена о смехе королевы умалчивает, но рассказывает, что королева, переходя от ярости к отчаянию, цеплялась за Железный Трон так, что в кровь изранила себе руки. Она поставила командовать золотыми плащами сира Бейлона Берча, капитана Железных ворот; послала воронов в Винтерфелл и Гнездо с просьбой о новом подкреплении; лишила прав состояния Моутонов из Девичьего Пруда; назначила молодого сира Глендона Гуда лордом-командующим Королевской Гвардией. Сиру Глендону было всего двадцать лет, и королевским гвардейцем он пробыл лишь одну луну, однако накануне он отличился в битве на Блошином Конце и доставил в замок тело сира Лорента Марбранда, чем уберег его от надругательства мятежников.

Ни септон Евстахий в своем рассказе о «Последнем дне», ни Манкен в «Подлинной истории» не упоминают Гриба, однако в обоих трудах рассказывается о сыновьях королевы.

Эйегон Младший не отходил от матери и почти все время молчал. Тринадцатилетний принц Джоффри облачился в доспехи и просил королеву отпустить его в Драконье Логово за Тираксесом. «Я хочу сразиться за тебя, матушка, как сражались братья мои. Позволь мне доказать, что храбростью я не уступлю им». – «Они и вправду были храбры, а теперь оба мертвы, мои чудесные мальчики», – ответила Рейенира и запретила принцу покидать замок.

С заходом солнца чернь снова полезла изо всех щелей, и было ее еще больше, чем прежде. На холме Висеньи шлюхи одаривали своими милостями любого, готового присягнуть в верности Гейемону Сребровласому, «лобковому королю», как его грязно именовали в городе.

У Речных ворот сир Перкин угощал своих рыцарей ворованными яствами; они обчищали портовые склады и стоявшие в гавани корабли. В то же время Уот-кожевенник повел своих завывающих головорезов на Божьи ворота. Стены и башни Королевской Гавани были высоки и крепки, но они предназначались для защиты от внешних врагов и против внутренних оказались бессильны. Гарнизон Божьих ворот был особенно слаб: его капитан и треть стражников полегли на Сапожной площади вместе с сиром Лютором, многие из оставшихся были ранены, и разбойники без труда их одолели. Приспешники Уота вырвались из города и устремились по Королевскому тракту, мимо разлагавшейся головы лорда Селтигара. Куда они шли, Уот сам не знал.

Час спустя открылись также Королевские ворота и Львиные. Стража, охранявшая Королевские, разбежалась, «львы» примкнули к бунтовщикам. Врагам Рейениры были открыты три из семи городских ворот, однако самую страшную угрозу для нее представлял сам город. К вечеру Пастырь снова начал проповедовать на Сапожной площади. Трупы, которые остались там после вчерашних событий, убрали днем, но к тому времени тела уже раздели и обобрали. Некоторые из них лишились головы; сотни отрубленных голов, насаженных на колья и копья, внимали однорукому пророку, проклинавшему «подлую королеву» в Красном Замке. Септон Евстахий говорит, что толпа была вдвое больше и злее, чем в прошлую ночь. Подобно столь презираемой ими королеве, «паства» с тревогой смотрела в небо, боясь, что драконы короля Эйегона прилетят еще до рассвета, а за драконами придут и солдаты. Люди больше не верили, что королева способна их защитить, и искали спасения у своего Пастыря.

Но пророк сказал им: «Когда прилетят драконы, плоть ваша будет гореть и лопаться от жара, а потом обратится в пепел. Пламя бесстыдно обнажит тела ваших жен; они будут плясать в огненных платьях, крича и сгорая заживо; дети ваши будут плакать, покуда глаза их не расплавятся и не вытекут, а нежная розовая кожа их почернеет и обуглится. Грядет Неведомый, чтобы покарать нас за грехи наши! Молитвы не утишат гнева его, слезы не угасят драконьего пламени. Лишь кровь способна на это – моя, ваша, их. – И он указал обрубком правой руки на холм Рейенис, где чернело на звездном небе Драконье Логово. – Там они обитают, демоны. Огонь и кровь, кровь и огонь! Это их город. Если хотите, чтобы он стал вашим, убейте их! Если хотите очиститься от греха, омойтесь кровью драконов! Одна лишь кровь способна угасить пламя ада!»

«Бей их! Бей их!» – поднялся рев, и стадо Пастыря, словно зверь о десяти тысячах ног, повалило к Драконьему Логову с факелами, ножами, дубьем. Самые благоразумные отставали, но на каждого ушедшего в толпу вливались трое других. К тому времени, как они достигли холма Рейенис, число драконоборцев удвоилось.

Гриб наблюдал за этим нашествием с крыши крепости Мейегора на холме Эйегона вместе с королевой, ее сыновьями и приближенными. Ночь была темная и ненастная, но факелов у холма было столько, «будто все звезды спустились с небес, чтобы напасть на Драконье Логово», – рассказывает шут.

Как только до Рейениры дошла весть о походе обезумевшей паствы, она послала гонцов к сиру Бейлону у Старых ворот и к сиру Гарту у Драконьих, приказывая им разогнать толпу и взять под защиту королевских драконов, но в городе царило такое безумие, что не было никакой уверенности, что гонцы доберутся туда, да и золотых плащей оставалось слишком мало, чтобы надеяться на успех. «Это было все равно, что приказать им остановить течение Черноводной», – говорит Гриб. Принц Джоффри умолял мать отпустить его на вылазку с рыцарями замка и Белой Гавани, но королева не позволяла. «Взяв тот холм, они придут к этому, – говорила она. – Каждый меч нужен нам для защиты Красного Замка».

«Но они ведь убьют драконов!» – сокрушался принц Джоффри.

«Или же драконы убьют их. Будет только лучше, если весь этот сброд сгорит».

«Они Тираксеса убьют, матушка!»

«Это всего лишь пьяные смерды, дурачье, помойные крысы. Они пустятся бежать при первом же всполохе драконьего пламени!»

«То-то и есть, что пьяные, – вмешался тут Гриб. – Пьяному море по колено. И дурачье они, верно, но и дурак может убить короля. А что до крыс, так тысяча крыс и медведя повалит, сам такое видел на Блошином Конце». В этот раз королева не засмеялась и велела шуту придержать язык, а не то недолго его и лишиться. Она снова повернулась к парапету, и никто, кроме Гриба (если верить его рассказу), не видел, как насупившийся Джоффри покинул их… но шуту было велено молчать, и он промолчал.

В этот миг раздался рев Сиракс, и только тогда все заметили, что Джоффри на крыше нет. «Не смей! – вскричала королева. – Я запрещаю!» Но поздно: Сиракс уже поднялась вверх, задержалась ненадолго на крепостной стене, взлетела и умчалась во мрак. На ней, с мечом в руке, сидел Джоффри. «По коням! – кричала Рейенира. – Все за ним! Верните моего сына! Он не знает, не знает! Мой сын, мой милый сын…»

Семеро всадников выехали из Красной крепости в охваченный безумием город. Манкен говорит, что это были люди чести, которые исполняли приказы королевы, ведомые долгом. Септон Евстахий полагает, что их тронула материнская любовь. Гриб называет их олухами, которые в погоне за легкой наградой «не представляли по глупости своей, что могут погибнуть». В этот раз, может статься, все трое рассказчиков правы, по крайней мере отчасти.

И септон, и мейстер, и шут сходятся в том, кто были эти семеро: сир Медрик Мандерли – наследник Белой Гавани; сир Лорет Лансдел и сир Харрольд Дарк – рыцари Королевской Гвардии; сир Хармон из Камышей, по прозвищу Железная Дубина; сир Джайлс Айронвуд, рыцарь-изгнанник из Дорна; сир Виллем Ройс, вооруженный знаменитым валирийским мечом по имени Жалоба, и сир Глендон Гуд, лорд-командующий Королевской Гвардией. С рыцарями отправились также шестеро оруженосцев, восемь золотых плащей и два десятка простых всадников, однако их имена, увы, были забыты.

Немало песен было сложено о Битве Семерых и немало историй рассказано об опасностях, с которыми они столкнулись, пробиваясь через город, в то время как Королевская Гавань пылала вокруг, а по улицам Блошиного Конца текли кровавые реки. В некоторых из тех песен была доля правды, но не наше дело их здесь пересказывать.

В песнях поется и о последнем полете принца Джоффри. Как говорит Гриб, барды-то и нужник смогут прославить, а вот правду, кроме шута, никто не скажет. А правда в том, что хоть принц и поступил, вне всякого сомнения, смело, поступок этот был глупым.

Мы и вообразить не можем, что за таинственные узы связывают дракона с его хозяином. Мудрецы веками ломали головы над этой загадкой. Одно нам ведомо: дракон не лошадь, и не всякий, кто вскочит в седло, сможет на нем усидеть. Сиракс была драконом королевы и не знала другого всадника. Узнав Джоффри по запаху, она дала себя отвязать, но не собиралась терпеть его у себя на спине. Принц боялся, что его остановят, и снялся впопыхах, без седла и бича, желая то ли послать Сиракс в бой, то ли, что вероятнее, долететь на ней до Драконьего Логова и своего Тираксеса. Может быть, он всех тамошних драконов собирался освободить.

Как бы там ни было, до холма Рейенис он так и не долетел. Сиракс начала метаться, стремясь освободиться от незнакомого всадника, а летящие снизу камни, копья и стрелы бесили ее еще пуще. Она сбросила Джоффри с высоты двухсот футов над Блошиным Концом. Его падение завершилось над скрещением пяти улиц.

Он упал на крутую крышу, а с нее пролетел еще сорок футов вниз в лавине разбитой черепицы. Говорят, что он сломал себе спину; осколки сланца изрезали его, как ножи, собственный меч вонзился ему в живот. На Блошином Конце до сих пор рассказывают, что дочка свечника по имени Робин обнимала и утешала его, пока он умирал, но это скорее легенда. «Прости меня, матушка», – будто бы сказал он перед тем, как испустить дух, но никто не знает, к своей матери он обращался или к Небесной.

Так погиб Джоффри Веларион, принц Драконьего Камня и наследник Железного Трона, последний из сыновей Рейениры от Лейенора Велариона… или, как полагают многие, последний из ее бастардов, прижитых ею от сира Харвина Стронга. Тут уж каждый выбирает сам, чему верить.

Толпа не замедлила наброситься на тело принца. Дочку свечника, если таковая и существовала, оттеснили прочь. Грабители содрали с принца сапоги, вырвали меч из его руки, стащили с него дорогую, испачканную кровью одежду. Самые озверевшие принялись и за само тело. В погоне за кольцами принца уличное отребье отрезало ему руки. К тому времени, как, гремя оружием, появились Семеро Всадников, принцу отрубили правую ступню, а мясник, нацелившийся на голову, усердно пилил его шею. И вот на вонючем Блошином Конце, в грязи и кровавой жиже, завязалась битва за тело принца Джоффри. Королевским рыцарям удалось отбить останки принца – все, кроме правой ступни, – но в этой схватке трое из семи пали. Уроженца Дорна сира Джайлса Айронвуда стащили с лошади и забили до смерти дубинками; сира Виллема Ройса свалил бунтовщик, прыгнувший ему на спину с крыши (знаменитую Жалобу вырвали у него из рук, и больше никто этот меч не видел). Ужасней всего был конец сира Глендона Гуда: подкравшийся сзади человек с факелом поджег его длинный белый плащ. Когда огонь начал лизать спину лошади, она вздыбилась и сбросила всадника, после чего толпа набросилась на него и разорвала на куски. Сиру Глендону было двадцать лет, и Королевской Гвардией он командовал всего один день.

Кровь заливала улицы Блошиного Конца, а у Драконьего Логова на холме между тем тоже кипел бой.

Гриб не солгал: голодные крысы, когда их много, способны повалить и быка, и медведя, и льва. Сколько бы ни убил большой зверь, все новые крысы лезут на него: кусают за ноги, ползут по брюху, бегут по спине. Так было и той ночью. А крысы Пастыря были к тому же вооружены копьями, топорами, дубинками и всяким другим оружием – у некоторых имелись даже луки и арбалеты.

Золотые плащи Драконьих ворот, повинуясь приказу королевы, двинулись было на холм, но не смогли пробиться через толпы бунтовщиков и отступили; гонец, оправленный к Старым воротам, так и не добрался до них. К Драконьему Логову тоже была приставлена своя стража, но этих храбрых воинов было лишь семьдесят семь, из них на посту в ту ночь – не более пятидесяти. И хоть их мечи вдоволь напились крови бунтовщиков, крыс было слишком много. Приспешники Пастыря выламывали двери (главные ворота, окованные железом и бронзой, не поддались им, но там было и много других ходов), и лезли в окна; драконьих стражей скоро смели и поубивали.

Если они надеялись застать драконов спящими, то напрасно: от шума и грохота те давно пробудились. Немногие очевидцы, выжившие в ту ночь, рассказывали о страшных криках, о запахе крови и топорах, крушивших тяжелые двери. «Редко увидишь, чтобы люди по доброй воле бросались в погребальный костер, – писал впоследствии великий мейстер Манкен, – но ими владело безумие». Когда первые бунтари хлынули на песок, их встретили не спящие, но бодрствующие и разъяренные драконы (в то время в Драконьем Логове их оставалось четверо).

Летописцы расходятся в том, сколько людей тогда погибло в Драконьем Логове, двести или две тысячи; на каждого погибшего приходилось десять обожженных, но выживших. Драконы, сидевшие в тесноте, на цепях, под куполом, не могли ни улететь, ни отбиться от врагов крыльями. Они дрались рогами, когтями, зубами, вертясь во все стороны, как быки в крысиной яме… и выдыхали огонь, в отличие от быков. Септон Евстахий описывает те события так: «Драконье Логово обратилось в пылающий ад: горящие люди метались в дыму, их плоть кусками отваливалась с обуглившихся костей, но на место одного сгоревшего являлись десять других; люди кричали, что драконов нужно убить, и одного за другим их убивали».

Первым пал Шрикос, сраженный дровосеком по прозвищу Хобб-Рубака: тот вскочил дракону на шею и молотил его по голове топором, а Шрикос ревел и вился, стараясь сбросить его. Стиснув ногами шею Шрикоса, Хобб нанес семь ударов, выкрикивая имена семерых богов; если верить Евстахию, на седьмом, Неведомом, топор расколол череп и вошел в мозг.

Моргула, согласно летописям, убил Пылающий Рыцарь, здоровенный детина в доспехах. Он ринулся прямо в огонь и раз за разом вгонял копье в глаз дракона, невзирая на то, что пламя уже плавило его доспехи и пожирало плоть.

Тираксес, дракон принца Джоффри, уполз назад в свое логово и сжег столько ринувшихся за ним врагов, что вход оказался намертво завален трупами; но тут следует напомнить, что в каждом логове было два входа: один со стороны песчаной арены, другой – со стороны холма; именно через этот второй вход и пробрались бунтовщики, завывая и потрясая копьями и топорами: сам Пастырь надоумил их пойти «с черного хода». Повернувшись к ним, Тираксес запутался в цепях; стальная паутина сковала его. Полдюжины мужчин и одна женщина после приписывали себе смертельный удар, который свалил дракона (как и его хозяин, Тираксес претерпел надругательство и после смерти: пастыревы овцы вырезали перепонки из его крыльев и разорвали их на полосы, чтобы после сшить плащи).

Последняя, Огненная Мечта, сдалась не так скоро. Две своих цепи, по преданию, она порвала в миг гибели Гелайены, остальные вывернула из стен, когда начался штурм. Врагов она рвала зубами и терзала когтями, не переставая в то же время палить их огнем. Когда ее в конце концов обступили, она взлетела и стала кружить под куполом, атакуя людей с высоты. Тираксес, Шрикос и Моргул, без сомнения, перебили много народу; но Огненная Мечта пожгла и разорвала больше, чем те трое, вместе взятые.

Сотни бунтовщиков в ужасе бежали от ее огня, но на их месте появлялись новые – пьяные, обезумевшие, одержимые самим Воином. Стрелы из луков и арбалетов легко доставали Огненную Мечту даже под куполом; некоторые, пущенные с близкого расстояния, даже пробили ее чешую. Как только она опускалась ниже, люди бросались на нее, вынуждая снова подниматься в воздух. Дважды она бросалась на главные бронзовые ворота, но они были крепко заперты, а перед ними ее встречал частокол копий. Поняв, что убежать не удастся, Огненная Мечта снова бросилась в атаку; она жгла и рвала своих мучителей с такой яростью, что вскоре песчаная яма была усеяна обугленными телами, и самый воздух словно загустел от дыма и смрада горелого мяса, но копья и стрелы все так же летели вверх. Один арбалетный болт угодил, наконец, в глаз дракону, и Огненная Мечта, наполовину ослепшая и обезумевшая от ран, расправила крылья и в последней отчаянной попытке рванулась ввысь. Купол, опаленный драконьим огнем, не выдержал удара и обвалился, похоронив под собой и ее, и злосчастных ее погубителей.

Так завершилось взятие Драконьего Логова. Четыре дракона Таргариенов были мертвы, но цену за это пришлось уплатить немалую. Однако торжествовать Пастырю было рано, ибо на полуживых, вылезших из-под развалин бунтовщиков бросилась сверху Сиракс.

Одним из тех, кто наблюдал за происходящим вместе с королевой Рейенирой, был Гриб. «Тысячи криков разносились над городом, сливаясь с драконьим ревом, – рассказывает он. – Драконье Логово на вершине холма Рейенис было облачено в корону желтого огня, столь яркого, что, казалось, восходит солнце. Саму королеву бросило в дрожь от этого зрелища, а щеки ее блестели от слез. Ни до, ни после не видел я ничего столь ужасного и в то же время прекрасного».

Шут также говорит, что многие приближенные королевы бежали из замка, боясь, что пламя охватит весь город и доберется даже до Красного Замка на холме Эйегона; другие спустились в замковую септу и молили о спасении. Сама Рейенира обняла своего последнего сына, Эйегона Младшего, изо всех сил прижимая его к себе. Лишь однажды она выпустила его из объятий: в тот страшный миг, когда пала Сиракс.

Сиракс не удерживали ни цепи, ни всадник; она легко могла улететь от всего этого безумия. Небо принадлежало ей; она могла вернуться в замок, могла покинуть город и улететь на Драконий Камень…

Чем привлек ее холм Рейенис – воплями гибнущих драконов, запахом жареного? Этого мы не знаем, как и того, почему она терзала и пожирала бунтовщиков на земле, а не извергла на них огонь сверху, где никто бы ее не достал. Мы лишь можем рассказать, как все было, со слов септона Евстахия, Гриба и мейстера Манкена.

О том, как погибла Сиракс, дракон королевы, говорят много всякого. Манкен приписывает ее убийство Хоббу с его топором, но это едва ли возможно: мог ли тот же человек за одну ночь убить двух драконов, да еще и одним способом? Другие рассказывают о некоем копейщике огромного роста, прыгнувшем в пролом купола прямо на спину Сиракс. Третьи говорят, что сир Варрик Уитон отсек ей крыло валирийским мечом (вероятнее всего, Жалобой). Арбалетчик по имени Боб утверждает, что именно он добил Сиракс после этого; он похвалялся во всех тавернах, пока один из приверженцев королевы не отрезал ему язык. Достоверно лишь одно: Сиракс была убита, как и другие драконы.

Возможно, что все сии герои (за исключением Хобба) сыграли свою роль в гибели дракона… но чаще всего в Королевской Гавани можно услышать, что Сиракс сразил сам Пастырь: когда остальные обратились в бегство, однорукий пророк бесстрашно встал на пути кровожадного чудовища, призвал на помощь Семерых, и тут появился сам Воин, тридцати футов ростом. В руке его был меч из тумана, а когда он взмахнул им, туман сделался сталью и отсек Сиракс голову. Так об этом рассказывали все, даже септон Евстахий, и еще много лет барды распевали об этом песни.

Потерявшая и сына, и дракона королева Рейенира, по словам Гриба, была безутешна и бледна как смерть. Она удалилась в свои покои в сопровождении одного лишь шута. Между тем ее советники пришли к заключению, что Королевская Гавань для них потеряна, и город следует покинуть немедленно. Королева неохотно согласилась уехать на рассвете следующего дня. Бунтовщики, захватив Грязные ворота, сожгли или потопили все корабли на реке, поэтому Рейенира с небольшим отрядом выехала через Драконьи, чтобы пробраться по берегу в Синий Дол. Сопровождали ее братья Мандерли, четверо выживших королевских гвардейцев, двадцать золотых плащей под началом сира Бейлона Берча, четыре фрейлины и последний оставшийся в живых сын – Эйегон Младший.

Гриб же остался вместе с другими придворными, среди которых были леди Мисария и септон Евстахий. Оборона замка была поручена сиру Гарту Заячьей Губе, капитану золотых плащей Драконьих ворот, чему, как выяснилось, он был не очень-то рад. Не прошло и полдня после отъезда ее величества, как у ворот появился сир Перкин-Блоха со своими помойными рыцарями и стал требовать сдачи замка. Хоть солдат королевского гарнизона и было вдесятеро меньше бунтовщиков, они все же могли оказать сопротивление; однако сир Гарт решил спустить королевские стяги, открыть ворота и отдаться на милость врагу. Милости от Блохи ждать не пришлось. Гарту Заячьей Губе отрубили голову, а вместе с ним казнили и еще два десятка верных королеве рыцарей, среди прочих сира Хармона из Камышей, Железную Дубину – одного из Семерых Всадников. Мастерицу над шептунами, леди Мисарию из Лисса, тоже не пощадили, пусть она и была женщиной. Глисту схватили, когда она пыталась бежать, и прогнали голой через весь город, от Красного Замка до Божьих ворот. Всю дорогу ее хлестали плетьми. Если она дойдет до ворот живой, пообещал сир Перкин, ее помилуют и отпустят. Она продержалась лишь половину пути и испустила дух на мостовой; на ее спине не осталось и клочка белой кожи.

Септон Евстахий тоже боялся за свою жизнь. «Меня спасла лишь милость Матери», – пишет он, хотя, вероятнее всего, сиру Перкину не хотелось становиться врагом Веры. Блоха также освободил всех узников подземелий замка, среди которых были великий мейстер Орвил и Морской Змей – лорд Корлис Веларион. На следующий день оба они стали свидетелями того, как долговязый оруженосец сира Перкина Тристан уселся на Железный Трон. Была там и вдовствующая королева, Алисент из дома Хайтауэров. В черных склепах подземелья люди сира Перкинса отыскали даже сира Тайленда Ланнистера, бывшего мастера над монетой при короле Эйегоне. Он был все еще жив, хотя пыточники королевы Рейениры ослепили его, вырвали ему ногти на руках и ногах, отрезали ему уши и оскопили его. Мастеру над шептунами при пропавшем короле, Ларису Стронгу Колченогому, повезло куда больше. Лорд Харренхолла вылез из своего убежища, где бы оно ни было, целым и невредимым. Подобно мертвецу, восставшему из могилы, он прошествовал через чертоги Красного Замка, как будто никогда и не покидал их. Сир Перкин-Блоха тепло приветствовал его; Стронгу было отведено почетное место подле нового «короля».

Побег королевы не принес Королевской Гавани мира. «Городом правили три короля – каждый со своего холма; но для несчастных их подданных не осталось ни закона, ни справедливости, ни прибежища, – говорится в «Подлинной истории». – Каждый мужчина боялся за свой дом, каждая девица – за свою честь». Творилось такое беззаконие больше месяца.

Мейстеры и другие ученые мужи, что пишут об этом времени, часто следуют примеру Манкена и называют его Королевством трех королей (хотя некоторые предпочитают «Безумное королевство»), но это ошибка, ибо Пастырь не нарекал себя королем и всегда говорил о себе как о скромном сыне Семерых. Однако нельзя отрицать и того, что он безраздельно правил десятками тысяч людей из своей «резиденции» на развалинах Драконьего Логова. Головы пятерых сраженных приспешниками Пастыря драконов выставили на столбах, и каждую ночь пророк проповедовал, стоя между ними. Теперь, когда драконы были мертвы и жертвоприношение несколько отодвинулось, гнев Пастыря обратился на людей знатного происхождения и богатых. Лишь нищие да бедняки смогут узреть чертоги богов, провозгласил он, а рыцари да богачи будут низвергнуты в ад за гордость и жадность свою. «Сбросьте шелка и атлас и облачите нагую плоть свою в грубые одежды, – говорил он своим приспешникам. – Сбросьте свои башмаки и ходите по земле босыми, какими вас и создал Отец». Многие послушались, но столь же многие отвернулись от него, и с каждым днем толпа, что приходила послушать пророка, таяла.

На другом конце улицы Сестер, на холме Висеньи, раскинулось чудно́е королевство Гейемона Сребровласого. Двор четырехлетнего короля-бастарда состоял из шлюх, воров да фигляров, а шайки головорезов, наемников и пьянчуг его охраняли. Из «Дома поцелуев», где сидел на троне этот малыш-король, приходил один указ за другим, каждый возмутительней предыдущего. Гейемон постановил, что отныне девочки уравниваются с мальчиками в вопросах наследования; что бедняков необходимо снабжать хлебом и пивом в голодные времена; что те, кто лишился конечностей на войне, должны получать кров и пищу от того лорда, за кого они сражались, когда понесли увечье. Еще король распорядился, что мужи, которые бьют своих жен, должны сами быть биты, какова бы ни была провинность супруги.

Все эти распоряжения скорее всего исходили от дорнийской шлюхи Сильвенны Сэнд, которая, если верить Грибу, была возлюбленной матери маленького короля, Эсси.

Королевские указы приходили и с холма Эйегона, где восседал на троне Тристан, а правил сир Перкин, но то были указы другого толка… Король-оруженосец начал с того, что упразднил самые непопулярные из королевских налогов и поделил казну между своими приспешниками. Затем он отменил все долги и пожаловал шестидесяти помойным рыцарям дворянские звания; на обещание «короля» Гейемона, что все голодающие получат дармовой хлеб и пиво, он ответил тем, что дал беднякам право охотиться на кроликов, зайцев и оленей в королевских лесах (охотиться на лосей и кабанов было все же запрещено). Все это время сир Перкин-Блоха собирал под знамена Тристана уцелевших золотых плащей. С их помощью он взял Драконьи, Королевские и Львиные ворота, таким образом завладев четырьмя из семи ворот и половиной городских башен.

В первые дни после побега королевы самым могущественным из «Трех Королей», вне всякого сомнения, был Пастырь. Но шло время, и число его последователей продолжало таять. «Горожане словно очнулись от дурного сна, – пишет септон Евстахий, – и подобно грешникам, пробудившимся трезвыми и продрогшими после ночи пьянства и разврата, они, устыдившись, отворачивали друг от друга лица свои, уповая на забвение». Драконы были мертвы, королева сбежала, но сила Железного Трона была столь велика, что люди по-прежнему обращали свой взор к Красному Замку, когда были голодны или напуганы. И по мере того, как власть Пастыря исчезала, могущество короля Тристана Истинно-Пламенного, как он теперь себя величал, только крепло.

Тем временем не менее, а то и более волнующие события происходили в Тамблетоне, куда мы теперь и отправимся. Услышав о беспорядках в Королевской Гавани, молодые лорды – прежде всего сир Джон Рокстон, сир Роджер Корн и Анвин Пек – хотели тотчас же идти на столицу, но сир Хоберт Хайтауэр советовал подождать, а Два Предателя отказывались воевать, пока их требования не будут удовлетворены. Ульф Белый, как уже говорилось, желал получить Хайгарден со всеми его землями и доходами, Хью Молот замахнулся не меньше как на корону.

В разгар этих споров пришла весть о гибели Эйемонда Таргариена у Харренхолла. О короле Эйегоне со времен падения Королевской Гавани не было ни слуху ни духу, и многие боялись, что Рейенира втайне, чтобы не прослыть братоубийцей, предала его смерти. Со смертью Эйемонда «зеленые» остались и без короля, и без вожака. Следующим наследником трона был Дейерон. Лорд Пек предлагал незамедлительно объявить его принцем Драконьего Камня, а другие, убежденные в гибели короля, хотели сразу короновать.

Два Предателя тоже чувствовали, что всем нужен король, однако такой король их не устраивал. «Возглавить нас должен сильный мужчина, а не мальчишка, – заявлял Хью Молот. – Трон должен принадлежать мне». На вопрос Удалого Джона Рокстона, по какому-де праву он намерен стать королем, Хью отвечал: «По такому же праву, как и Завоеватель – по праву владыки дракона». После гибели Вхагара самым старым и крупным драконом в Вестеросе и вправду стал Вермитор, когда-то летавший под седлом Старого Короля, а ныне принадлежавший Бастарду Хью. Он был втрое больше Тессариона, и всякий, кто видел их рядом, понимал, который дракон сильнее.

Человеку столь низкого рода, как Молот, не подобало бы претендовать на престол, но некоторая доля крови Таргариенов в нем, несомненно, была. Кроме того, он показал себя храбрым в бою и щедрым к своим сторонникам; такой тороватый вожак притягивает людей, как мертвое тело – мух. Люди эти, конечно были так себе, всякий сброд: наемники, рыцари-разбойники и прочие подонки без роду и племени, пуще всего на свете любившие войну, грабеж и насилие. Многие из них слышали пророчество о том, что молот обрушится на дракона, и решили, что победа Хью предопределена.

Настоящих лордов и рыцарей из Староместа и Простора наглые притязания бастарда возмущали, а больше всех гневался принц Дейерон: он даже выплеснул Хью в лицо чашу вина. Ульф посетовал на то, что доброе вино пропало впустую, Молот же сказал: «Мальчишкам следует вести себя пристойно, когда мужи ведут беседу. Видно, твой отец не вбил в тебя уважение к старшим, – гляди, как бы я сам не взялся за твое воспитание». Два Предателя ушли с пира вместе и стали обдумывать коронацию Хью. Назавтра он, к ярости принца Дейерона и других родовитых воинов, появился на людях в короне из черного чугуна.

Сир Роджер Корн зашел так далеко, что сбил ее с головы Молота, сказав: «Корона еще не делает из бастарда короля. Увенчай себя подковой, кузнец». Очень скоро ему пришлось раскаяться в своем неразумии: люди лорда Хью повалили сира Роджера, а сам бывший кузнец прибил к голове рыцаря не одну подкову, а целых три. Когда друзья вступились за Корна, в ход пошли мечи и кинжалы; трое были убиты и с дюжину ранены.

Этого сторонники Дейерона потерпеть уже не могли. Лорд Анвин Пек вынудил вечно колебавшегося Хоберта Хайтауэра созвать еще одиннадцать лордов и рыцарей на тайный совет. Собравшись в погребе гостиницы «Водяной орех», они стали думать, как дать укорот двум безродным драконьим наездникам. Избавиться от беспробудно пьяного и плохо владевшего оружием Ульфа было нетрудно, но Молота постоянно сопровождала свита прихвостней и наемников, жаждущих его милостей. Мало будет пользы, если Ульф умрет, а Молот останется жив, заметил лорд Пек; Хью надлежит убить первым.

Лорды долго и горячо спорили, как же будет сподручней поступить.

«Убить можно всякого, – возражал сир Хоберт, – но как быть с драконами?»

В Королевской Гавани бунт, сказал на это сир Тайлер Норкросс; трон и с одним Тессарионом можно вернуть. С Вермитором и Среброкрылым будет надежнее, полагал лорд Пек. Марк Амброз предлагал сначала взять город, а с Ульфом и Молотом разделаться после. Рикард Родден считал такой путь бесчестным: «Нельзя убивать тех, кто проливал за нас кровь». – «Прикончим ублюдков прямо сейчас, – решил Удалой Джон Рокстон, – а храбрейшие из нас укротят их драконов». – Никто из собравшихся в погребе не сомневался, что под «храбрейшими» Рокстон подразумевает себя самого.

Принц Дейерон на тайном сборище не присутствовал, но «водяные орехи», как стали называть себя заговорщики, не хотели действовать без его ведома и согласия. Оуэна Фоссовея, лорда Яблочного, послали разбудить принца и привести его в погреб. Когда это было сделано, принц, прежде известный своим добросердечием, не только не колебался, когда заговорщики показали ему приказ казнить Ульфа Белого и Хью Молота, но охотно приложил к этому приказу свою печать.

Заговорщикам не мешало бы также и помолиться: боги, как известно, смеются над замыслами людей. Две ночи спустя, как раз когда «орехи» хотели нанести свой удар, Тамблетон пробудился от шума и криков. За стенами города пылали костры, с севера и запада надвигались рыцарские колонны, круша людей направо и налево, воздух звенел от стрел, в небе кружил дракон.

Так началась Вторая Тамблетонская битва. Дракон был Морским Чудом, и управлял им сир Аддам Веларион, решившийся доказать, что не все бастарды предатели. Наилучшим способом сделать это было отвоевать Тамблетон у Двух Предателей, чья измена запятнала его самого. В песнях говорится, что сир Аддам, прилетев из Королевской Гавани к Божьему Оку, остановился на священном Острове Ликов и спросил совета у зеленых людей; человеку же ученому следует придерживаться фактов, а доподлинно известно лишь то, что сир Аддам времени не терял и, перелетая от одного преданного королеве лорда к другому, собрал немалое войско.

На землях Трезубца произошло уже много сражений, и редкий замок или деревня не уплатили кровавой подати, но Аддам был красноречив и настойчив, а о тамблетонских ужасах речные лорды знали и без него. На Тамблетон сир Аддам выступил с четырехтысячной ратью.

Отправиться в поход вызвались: Бенжикот Блэквуд, двенадцатилетний лорд Древорона; вдова Сабита Фрей, леди Близнецов, а также ее отец и братья из дома Випренов. Лорды Стаунтон, Пайпер, Джозет Смоллвуд, Деррик Дарри и Лионель Деддингс, понесшие тяжелые потери в осенних битвах, собрали под свои знамена стариков и мальчишек. Хьюго Венс, юный лорд Приюта Странника, привел с собой триста своих людей и наемников мирийца Черного Тромбо.

А еще, что было важнее всего, к войне присоединился дом Талли. Увидев у себя в Риверране Морское Чудо, упрямый сир Элмо Талли объявил сбор знаменосцев именем королевы, пойдя против воли деда, прикованного к постели лорда Гровера. Говорят, что сир Элмо сказал: «Когда на твое подворье с небес спускается дракон, все сомнения рассеиваются, как по волшебству».

Войско Хайтауэра было больше, но оно застоялось на одном месте, что способствовало ослаблению дисциплины (по словам Манкена, воины предавались беспробудному пьянству) и распространению болезней. Лорда Ормунда больше не было, другие лорды не могли договориться между собой и за спорами позабыли о настоящем враге: ночная атака сира Аддама стала для них громом среди ясного неба. Прежде чем люди принца Дейерона поняли, что началось сражение, враг уже был среди них; их убивали, пока они вылезали из палаток, седлали коней, надевали доспехи и пристегивали мечи.

Ужаснее всего был дракон. Морское Чудо, раз за разом снижаясь над вражеским станом, поджег около ста палаток, среди коих были великолепные шелковые шатры сира Хобарта, лорда Пека и самого принца Дейерона. Огонь не пощадил и несчастный Тамблетон: пожар охватил уцелевшие дома и септы.

Дейерон в это время спал у себя в шатре, Ульф Белый валялся пьяный в городской гостинице «Гулящий барсук», которую занимал целиком, Хью Молот тоже был в Тамблетоне и предавался утехам с вдовой рыцаря, убитого в первой битве. Три их дракона содержались в поле за стенами города.

Ульфа так и не удалось разбудить – он свалился под стол и проспал все сражение, – но полуодетый Хью мигом спустился во двор, требуя доспехи, молот и коня, чтобы немедленно скакать в поле и поднять Вермитора. Его люди бросились выполнять приказ, но тут Морское Чудо поджег конюшню. Лорд Джон Рокстон, который завладел не только супругой, но и покоями лорда Футли, уже был во дворе. Увидев Хью, он понял, какую отличную возможность предоставила ему судьба. «Соболезную вам, лорд Молот», – сказал он. «С чего это?» – нахмурился Хью. «Вы геройски пали в бою». – С этими словами Рокстон вытащил из ножен Сиротскую Долю и распорол предателя от паха до горла.

Люди Молота прибежали слишком поздно: тот был уже мертв. Что до Рокстона, то даже такой славный валирийский меч, как Сиротская Доля, мало поможет своему хозяину, когда тот бьется один против десяти. Удалой Джон Рокстон успел сразить троих, прежде чем был убит сам. Говорят, что он поскользнулся на внутренностях Хью Молота, но это было бы уж слишком жестокой насмешкой судьбы.

О гибели принца Дейерона сохранились три противоречивых свидетельства. Большинство полагает, что принцу, выскочившему из шатра в горящей ночной рубашке, размозжил лицо булавой мирийский наемник Черный Тромбо; сам Тромбо, по крайней мере, рассказывал это всем встречным и поперечным. Вторая история почти тождественна первой, только в ней говорится, что принца убили мечом, а не булавой, и сделал это не Тромбо, а безымянный латник – он и не понял, кого убил. Третья же гласит, что отважный юноша сгорел в своем шатре, не успев выбраться. Именно ее придерживается Манкен в своей «Подлинной истории», и мы последуем его примеру.

Какими бы ни были обстоятельства его гибели, бесспорно одно: Дейерон Таргариен, младший сын короля Визериса Первого, прижитый им с королевой Алисент, пал во Второй битве при Тамблетоне. Во времена правления Эйегона Третьего появились «принцы», которые назывались его именем, но было неопровержимо доказано, что все они самозванцы.

Аддам Веларион, следивший сверху за ходом битвы, не мог знать, что двое из трех вражеских наездников погибли, но драконов, разумеется, видел. Их держали за городскими стенами без привязи, чтобы они могли летать и охотиться. Среброкрылый и Вермитор часто спали, свившись в один клубок, в полях к югу от Тамблетона, а Тессарион жил в западном лагере, ярдах в ста от шатра Дейерона.

Все три дракона, движимые кровью и пламенем, пришли в возбуждение, когда вокруг них закипела битва. Один арбалетчик, говорят, пустил стрелу в Среброкрылого, а конные рыцари, напавшие на Вермитора с пиками, мечами и топорами, надеялись расправиться с полусонным чудищем на земле, но поплатились жизнью за свое неразумие. Тессарион, крича и выдыхая огонь, взлетел первым, и сир Аддам повернул Морское Чудо навстречу ему.

Чешуя дракона, прикрывающая его уязвимую плоть, большей частью непроницаема для огня. С годами она становится все толще, а пламя все жарче: детеныш разве что солому способен поджечь, в то время как Балерион и Вхагар плавили сталь и камень. Поэтому драконы, сходясь в поединке, пользуются зачастую другим оружием: их когти длинны, как меч, и остры, как бритва, челюсти могут сокрушить стальной панцирь, а удар хвоста разносит в щепки повозку, ломает спину боевому коню и подкидывает человека на пятьдесят футов в воздух.

Тессарион и Морское Чудо сражались иначе.

Войну между Эйегоном II и его сестрой Рейенирой называют Пляской Драконов, но лишь при Тамблетоне драконы плясали в полном смысле этого слова. И Тессарион, и Морское Чудо были еще молоды и потому гораздо проворнее в воздухе, чем их старшие родичи. Они бросались друг на друга и отступали в последний миг, парили, как орлы, падали с неба, как ястребы, кружили, ревели, изрыгали пламя, но не сближались. Тессарион скрылся было за облаками, но тут же вынырнул снова и опалил Чуду хвост языком синего пламени. Чудо, выписывая затейливые фигуры, оказывался то ниже, то позади противника. Люди следили с городских крыш, как они поднимаются все выше и выше; один из этих очевидцев после и говорил, что схватка драконов больше напоминала танец, чем битву.

Вермитор, взмывший в небо, положил танцам конец.

Почти столетний бронзовый исполин, величиной с обоих молодых бойцов, вместе взятых, был изранен и разъярен. Без всадника он не отличал своих от чужих и жег всех, кто метал в него копья. Одного рыцаря, пытавшегося ускакать прочь, он выхватил из седла когтями. Лорды Пайпер и Деддингс, расположившиеся на небольшой возвышенности и потому замеченные бронзовым змеем, сгорели вместе с оруженосцами, слугами и присяжными рыцарями.

Миг спустя на Вермитора кинулся Морское Чудо, единственный из четырех драконов, которым управлял человек.

Сир Аддам вознамерился доказать свою верность, истребив Двух Предателей с драконами вместе. Один из этих драконов сейчас был как раз под ним и поливал огнем людей королевы; отважный рыцарь не мог не вступиться за них, хотя наверняка понимал, что его Морское Чудо слишком молод для поединка с таким великаном, как Вермитор.

Это был уже не танец, а смертный бой. Чудо упал сверху на Вермитора, летевшего на высоте не более двадцати футов, и оба с воплями рухнули наземь. Люди от мала до велика в ужасе разбегались от дерущихся в грязи змеев. Драконы хлестали хвостами и били крыльями, сцепившись так, что вырваться не мог ни один. Бенжикот Блэквуд, сидевший на коне ярдах в пятидесяти от них, наблюдал за схваткой. Годы спустя он говорил великому мейстеру Манкену, что Вермитор превосходил молодого дракона и величиной и весом и, несомненно, очень скоро порвал бы Чудо на части… не вмешайся в схватку Тессарион.

Кому ведомо сердце дракона? Быть может, Тессарион был всего лишь влеком жаждой крови, быть может, он хотел помочь кому-то из двух противников – но кому? Говорят, что связь между драконом и его хозяином так прочна, что любовь и ненависть всадника передаются дракону, но кто в этом случае был врагом, а кто другом, и способен ли дракон без всадника отличать друзей от врагов?

Ответов на эти вопросы нам не найти. История повествует лишь о том, как три дракона сражались в грязи, крови и дыму Второй Тамблетонской битвы. Морское Чудо пал первым: Вермитор сомкнул зубы у него на шее и оторвал ему голову. Так и держа в зубах свой трофей, бронзовый дракон попытался взлететь, но изорванные крылья не удержали его; он опять рухнул в грязь и умер. Тессарион продержался до захода солнца. Трижды он пытался взлететь и трижды падал. К концу дня стало видно, что он сильно мучается, и лорд Блэквуд, видя это, кликнул лучшего своего лучника Билли Крепыша. Тот занял позицию в ста ярдах, куда не доставал огонь, и всадил три стрелы в глаз беспомощно распростертого на земле дракона.

К вечеру битва была окончена. Речные лорды, потеряв меньше ста человек, убили больше тысячи врагов из Простора и Староместа, однако полной их победой Вторую Тамблетонскую битву считать нельзя, ибо город они не взяли. Тамблетонские стены не пострадали в огне; люди короля отошли за них и закрыли ворота, которые войско королевы за неимением осадных машин и драконов взломать не могло. Тем не менее люди королевы учинили во вражеском лагере великий разгром, пожгли шатры, захватили чуть ли не все повозки, корм для скота и провизию, увели три четверти лошадей, убили принца и прикончили двух драконов.

Когда взошла луна, речные лорды оставили поле боя воронью и вернулись за холмы. Один из них, юноша по имени Бен Блэквуд, вез с собой искалеченное тело сира Аддама Велариона – он был найден мертвым близ своего дракона. Восемь лет его кости покоились в Древороне, пока в 138 году его брат Алин не перевез их обратно на Дрифтмарк, где останки сира Аддама обрели свое последнее пристанище в Корабеле – городе, где он был рожден. На его надгробии выгравировано лишь одно слово: ВЕРНЫЙ. Надпись выполнена очень искусно, и с двух сторон ее поддерживают резные фигуры морского конька и мыши.

Наутро после битвы в Тамблетоне увидели, что врага под стенами больше нет. Среди множества мертвых тел распростерлись и три дракона. В живых остался один Среброкрылый, в давние времена принадлежавший доброй королеве Алисанне; он взмыл в небо, как только началось сражение, и, пока оно длилось, кружил над полем битвы, паря в струях теплого воздуха, поднимавшегося от пожаров на земле. Лишь в сумерках он опустился рядом с убитыми родичами. В песнях поется, как он трижды приподымал мордой крылья мертвого Вермитора – будто взлететь ему помогал; но это, скорее всего, вымысел. Утром он вяло летал туда-сюда, поедая опаленные огнем трупы людей, лошадей и волов.

В битве погибли восемь «водяных орехов» из тринадцати, в их числе Оуэн Фоссовей, Марк Амброз и Удалой Джон Рокстон. Рикард Родден, раненный стрелой в шею, умер на другой день. В живых, считая Хоберта Хайтауэра и Анвина Пека, осталось четверо. Хью Молот был убит, а его мечты о короне сгинули вместе с ним, но второй предатель был все еще жив: Ульф Белый, проспавшись, понял, что остался последним всадником и единственным владыкой дракона.

«Молот мертв, и мальчишка ваш тоже, – сказал он будто бы лорду Пеку. – Один я у вас остался». На вопрос Пека, что он намерен делать, Ульф ответил: «Пойдем брать столицу, как тебе и хотелось. Тебе город, а мне треклятый трон, а?»

На другое утро к Ульфу пришел сир Хоберт Хайтауэр, чтобы обсудить план взятия Королевской Гавани. В «Барсук» по такому случаю доставили два винных бочонка, один с дорнским красным, другой с борским золотым. Ульфу-Бражнику любая выпивка была по вкусу, но сладкие вина он любил больше всего. Сир Хоберт, без сомнения, полагал, что сам он будет пить красное, а лорд Ульф – борское, но почтенный рыцарь так потел и заикался, что Бражник заподозрил неладное. Дорнское вино он велел пока унести и настоял, чтобы сир Хоберт выпил с ним борского.

О сире Хоберте можно сказать не так много хорошего, но умер он, без сомнения, достойно. Не выдав своих сообщников, он осушил чашу золотого вина и попросил еще. Ульф, видя это, доказал, что заслужил свое прозвище: он выхлебал целых три чаши и начал зевать – яд, растворенный в вине, действовал мягко. Когда он уснул вечным сном, сир Хоберт попытался вызвать у себя рвоту, но опоздал; вскоре перестало биться и его сердце.

«Не было человека, который убоялся бы меча сира Хоберта, – говорит Гриб, – но его вино было пострашней валирийского клинка».

После этого лорд Анвин Пек посулил тысячу золотых драконов любому выходцу из благородного дома, который подчинит себе Среброкрылого. Одному из трех охотников дракон оторвал руку, другого спалил, третий пошел на попятный. Остатки большого войска принца Дейерона и лорда Ормунда таяли на глазах: дезертиры разбегались, унося на себе добычу. Пек, признав свое поражение, призвал своих лордов и приказал отступать. Обвиненный в измене Аддам из Корабела, он же сир Аддам Веларион, спас Королевскую Гавань ценой собственной жизни… но королеве это было неведомо. Побег Рейениры был сопряжен с великими трудностями. Замок Росби закрыл перед ней ворота по приказу молодой женщины, чьи права на наследство королева презрела, передав все ее младшему брату. Кастелян малолетнего лорда Стокворта дал ей приют всего лишь на одну ночь. «Они придут за вами, – сказал он королеве, – и я не в силах остановить их». Половина золотых плащей по пути разбежались, а как-то ночью лагерь беглецов подвергся нападению дезертиров; рыцари отразили атаку, но сир Бейлон Берч пал, сраженный стрелой, а молодой королевский гвардеец сир Лионель Бентли умер на другой день от удара по голове, который был так силен, что проломил шлем. Королева старалась побыстрее добраться до Синего Дола.

Дом Дарклинов всегда был в числе самых верных сторонников Рейениры, но им пришлось уплатить за это немалую цену. Лорду Гюнтору и его дяде Стеффону служба королеве стоила жизни, а Синий Дол был разграблен сиром Кристоном Колем. Неудивительно, что вдова лорда Гюнтора была не очень-то рада ее величеству. Лишь заступничество сира Харрольда Дарка убедило леди Мередит впустить королеву в замок (Дарки приходились Дарклинам родичами, а сир Харрольд служил раньше оруженосцем у покойного сира Стеффона), да и то при условии, что гости не будут задерживаться.

Очутившись в безопасности за крепкими стенами Данфорта, обращенного к гавани, Рейенира приказала мейстеру леди Дарклин известить великого мейстера Герардиса о ее местонахождении и попросить его немедленно отправить за ней корабль. В городских хрониках сказано, что на Драконий Камень отправили трех воронов… однако шли дни, а корабля все не было, как и ответа от Герардиса, к немалой ярости королевы. Ее вновь начали одолевать сомнения в верности великого мейстера.

Впрочем, от Рейениры отвернулись не все. Из Винтерфелла пришло послание от Кригана Старка: он писал, что выступит на юг с войском как можно скорее, хоть и предупредил, что ему потребуется время, чтобы собрать людей. «Мои земли велики; зима близко, и нам нужно собрать последний урожай, иначе мы будем голодать, когда лягут снега».

Северянин обещал королеве десять тысяч людей, которые будут «моложе и свирепее моих Зимних Волков».

Пришел ответ и от Девы Долины из Ворот Луны, ее зимнего замка; она тоже обещала помощь… но горные дороги завалило снегом, и ее рыцарям нужно было плыть морем. Если Веларионы приведут в Чаячий город корабли, писала леди Джейна, она немедленно отправит в Синий Дол войско. В противном случае ей придется нанять корабли в Браавосе и Пентосе, а для этого понадобятся деньги.

Ни кораблей, ни золота у Рейениры не было.

Отправив лорда Корлиса в темницу, она лишилась своего флота; дрожа за свою жизнь, она покинула Королевскую Гавань в такой спешке, что не взяла с собой ни гроша. Изнуренная и отчаявшаяся, королева мерила шагами замок и безутешно рыдала, бледнея и теряя силы с каждым днем. Она не могла ни есть, ни спать. Последнего оставшегося в живых сына она не отпускала от себя ни на шаг: принц Эйегон был при ней денно и нощно, «словно маленькая бледная тень».

Когда леди Мередит ясно дала понять, что королева слишком загостилась, Рейенире пришлось продать свою корону, чтобы нанять браавосский торговый корабль «Виоланду». Сир Харрольд убеждал ее искать пристанища у леди Аррен в Долине, сир Медрик Мандерли уговаривал плыть с ним и его братом сиром Торрхеном в Белую Гавань, но королева отказала обоим. Она твердо решила вернуться домой, на Драконий Камень. Там лежат драконьи яйца, говорила она; без драконов ее дело проиграно в любом случае.

Сильный ветер принес «Виоланду» ближе к Дрифтмарку, чем было желательно королеве. Трижды они проходили на расстоянии оклика от боевых кораблей лорда Велариона, и Рейенира в это время на палубе не показывалась. С вечерним приливом судно вошло в гавань под Драконьей горой. Еще будучи в Синем Доле, королева выслала вперед воронов, чтобы известить о своем прибытии, и на берегу ее ждал эскорт. Она вышла на пристань с принцем Эйегоном, своими дамами и тремя королевскими рыцарями (золотые плащи, которые выехали с ней из Королевской Гавани, остались в Синем Доле, а братья Мандерли – на борту «Виоланды», которая должна была доставить их в Белую Гавань).

Шел дождь, и в порту не было ни души. Даже портовые бордели стояли пустые, но королева не обратила на это внимания. Сломленная телом и духом, потрясенная пережитыми предательствами, она хотела лишь одного: вернуться в свой замок, где, как она полагала, им с сыном ничто не будет грозить. Могла ли она знать, что последняя и самая страшная измена ждет ее в родных стенах?

Эскортом из сорока человек командовал сир Альфред Брум – один из тех, кого королева оставила на Драконьем Камне, выступив на Королевскую Гавань. Брум был старейшим из местных рыцарей. Он служил еще при Старом Короле и потому полагал, что после отбытия королевы на материк кастеляном оставят его; однако Гриб говорит, что сир Альфред, человек угрюмого нрава, не внушал ни расположения к себе, ни доверия, поэтому Рейенира отдала этот пост более покладистому сиру Роберту Квинсу.

Когда королева спросила, отчего сир Роберт сам не встретил ее, Брум ответил, что она найдет «нашего дородного друга» в замке. Так и вышло: там ее ожидало обгоревшее до неузнаваемости тело Квинса. Только по размерам его и можно было опознать, ибо сир Роберт был чрезвычайно толст. Обугленный труп его висел над воротами рядом с телами стюарда, мастера над оружием, капитана гвардии… и верхней половиной тела великого мейстера Герардиса: все остальное отсутствовало, и из разорванного чрева, подобно обгоревшим змеям, свисали внутренности.

Увидев тела, королева побледнела как смерть, но принц Эйегон сразу понял, что означает это зрелище. «Матушка, беги!» – крикнул он, но поздно: люди сира Альфреда бросились на защитников королевы. Сиру Харрольду Дарку размозжили голову топором, прежде чем он успел обнажить меч, сиру Адриану Редфорту нанесли удар копьем в спину. Один сир Лорет Лансдел был достаточно быстр и сумел перед смертью уложить двух изменников. С его смертью от Королевской Гвардии Рейениры ничего не осталось. Принц Эйегон схватил меч убитого сира Харрольда, но сир Альфред презрительно отвел клинок в сторону.

Мальчика, королеву и фрейлин, подгоняя копьями, ввели во двор замка. Там (как спустя годы написал Гриб) они увидели перед собой «мертвеца и умирающего дракона».

Чешуя Солнечного все так же сверкала золотом на черном камне двора, но видно было, что жить великолепнейшему из вестеросских драконов осталось недолго. Он лежал, свернувшись клубком; крыло, почти напрочь оторванное Мелейс, торчало косо, свежие шрамы на спине дымились и кровоточили при каждом движении. Когда он поднял голову, почуяв чужих, стали видны рваные раны там, где другой дракон вырвал куски плоти из его шеи. На брюхе вместо чешуи кое-где вздулись рубцы, в пустой правой глазнице запеклась черная кровь.

Рейенира, как и любой на ее месте, задавалась вопросом, как такое могло случиться. Но мы благодаря Манкену ныне знаем то, чего она тогда не ведала. Именно в его «Подлинной истории», которая во многом опирается на свидетельство великого мейстера Орвила, рассказывается, как Эйегон II оказался на Драконьем Камне.

Как только в небесах над Королевской Гаванью показались драконы королевы, короля и его детей вывели из города, и сделал это не кто иной, как лорд Ларис Стронг по прозвищу Колченогий. Если бы они прошли через городские ворота, их могли бы увидеть и запомнить, поэтому лорд Ларис провел их потайными ходами Мейегора Жестокого, известными ему одному.

Тот же лорд Ларис решил, что беглецам лучше разделиться: если кого и поймают, остальные все же могут спастись. Сиру Рикарду Торне поручили доставить двухлетнего принца Мейелора к лорду Хайтауэру. Шестилетнюю принцессу Джейегеру отдали на попечение сира Вилиса Фелла, который поклялся доставить ее в Штормовой Предел в целости и сохранности. Ни один из них не знал, куда направляется другой, и потому не мог выдать этого, попав в плен.

И лишь один лорд Ларис знал о том, что самого короля, переодетого в просоленный рыбацкий плащ, спрятали под грузом трески на баркасе и отправили на Драконий Камень в сопровождении одного рыцаря-бастарда, у которого была там родня. Колченогий рассудил, что Рейенира непременно объявит охоту на Эйегона, как только узнает о его исчезновении; но лодка в море не оставляет следов, и едва ли кому придет в голову искать короля на острове сестры, рядом с ее замком. Манкен пишет, что эту историю великий мейстер Орвил слышал из уст самого лорда Лариса.

Там бы Эйегон и оставался, отсиживаясь в своем укрытии, не причиняя никому вреда, глуша боль вином и скрывая ожоги под одеждой простолюдина, если бы на Драконий Камень не прилетел Солнечный. Никто не может сказать, что потянуло его туда. Смутная память о дымной горе, где он вылупился? Или же он каким-то образом почуял короля даже на таком расстоянии, за морем, и прилетел воссоединиться со своим наездником? Септон Евстахий полагает даже, что Солнечный чувствовал, как отчаянно нуждается в нем Эйегон, но кому ведомо сердце дракона?

После того как лорд Валис Моутон согнал Солнечного с насиженного пепелища у Грачевника, след дракона потерялся на целых полгода. (Семейные предания Крэбов и Брюнов гласят, что он укрывался в сосновых борах и пещерах на Раздвоенном Когте.) Хотя его надорванное крыло достаточно зажило для полета, оно срослось под неправильным углом, и силы в нем не было. Солнечный больше не мог парить и долго держаться в воздухе; когда ему приходилось летать, он с трудом преодолевал даже короткие расстояния. Гриб презрительно замечает, что большинство драконов парит в небесах подобно ястребам, Солнечный же превратился в «золотую огнедышащую курицу, которая скачет с холма на холм, хлопая крыльями». И все же «огнедышащая курица» каким-то образом перелетела Черноводный залив: это он дрался с Серым Призраком на глазах у команды «Нессарии». Сир Роберт Квинс объявил виновником Людоеда, но житель острова Том-Заика, который всегда больше слушал, чем говорил, усердно поил моряков элем и мотал на ус все, что они рассказывали. В этих рассказах не раз поминалась золотая чешуя второго дракона, в то время как Людоед был черен как уголь. Два Тома со своими «кузенами» (это не совсем верно: сродни им приходился только сир Марстон, сын сестры Тома Колтуна от лишившего ее невинности рыцаря) сели в свою лодчонку и отправились на поиски убийцы Серого Призрака.

Обгоревший король и израненный дракон вновь обрели друг друга. Каждый день на рассвете Эйегон выбирался из своего укрытия на восточном склоне Драконьей горы и поднимался в небо впервые после Грачевника, а на другой стороне острова два Тома и сир Марстон Уотерс между тем вербовали сторонников для взятия замка. Даже в исконных владениях Рейениры нашлось немало тех, кто не любил королеву по причинам как низменным, так и справедливым. Одни оплакивали родных, погибших в Глотке и в других битвах, другие надеялись на добычу или хлебное место, третьи искренне думали, что сын идет прежде дочери, и стояли за Эйегона.

Рейенира увела лучших своих людей в Королевскую Гавань, полагая, что замку Драконий Камень под защитой кораблей Морского Змея и валирийских стен ничто не грозит. Поэтому гарнизон, оставленный королевой дома, был весьма немногочислен и состоял по большей части из тех, кому не нашлось другой службы: стариков, мальчишек, калек, тех, кто еще не оправился от ран, да тех, кого подозревали в неверности или трусости. Командовать гарнизоном Рейенира поставила Роберта Квинса – человека способного, но постаревшего и разжиревшего.

Все согласны с тем, что Квинс был безгранично предан королеве, но не все его подчиненные были столь же верны: многие таили зло за причиненные обиды, настоящие или воображаемые. Сир Альфред Брум, самый видный из них, не замедлил предать свою королеву за обещанные ему в случае возвращения Эйегону II трона лордство, земли и золото. Благодаря долгой службе в гарнизоне он хорошо знал сильные и слабые стороны замка; знал он и кого можно подкупить, а кого лучше сразу убить или взять под стражу.

Когда начался штурм, замок не продержался и часа. В час призраков люди Брума открыли калитку сиру Марстону Уотерсу, Тому-Заике и другим заговорщикам, и те незаметно проскользнули внутрь. Один отряд захватил оружейную, другой взял под стражу верных королеве латников и мастера над оружием, а сир Марстон поднялся на вышку, застал великого мейстера Герардиса врасплох и помешал ему отправить воронов с вестью об атаке. Сам сир Альфред со своими приспешниками ворвался в покои кастеляна. Не успел Квинс подняться с постели, как Брум вогнал копье в его толстый белый живот. Гриб, хорошо знавший обоих, говорит, что сир Альфред не любил сира Роберта и таил на него обиду. И это похоже на правду, ибо он вонзил в Квинса копье с такой силой, что оно, проткнув перину и соломенный тюфяк, вошло в пол.

Неудача постигла заговорщиков лишь в одном. Когда Том-Заика со своей шайкой вломился в спальню леди Бейелы, девушка выбралась в окно и спустилась во двор. Люди короля уже поставили часовых у конюшни, где держали драконов, но Бейела выросла на Драконьем Камне и знала все ходы и выходы в замке: прежде чем погоня настигла ее, она успела освободить и оседлать своего Лунного Танцора.

Когда торжествующий Эйегон верхом на Солнечном миновал дымящуюся гору и стал снижаться над замком в уверенности, что замок находится в руках его людей, а приспешники королевы взяты в плен или убиты, навстречу ему поднялась дочь принца Дейемона и леди Лейены Бейела Таргариен, столь же бесстрашная, как и ее отец.

Молодой бледно-зеленый Танцор с жемчужным гребнем и рожками был, если не считать крыльев, не больше боевого коня, а весил и того меньше. Однако он был очень быстрым, в то время как Солнечный, много крупнее его, плохо владел крылом и получил свежие раны в бою с Серым Призраком.

Они схватились в предрассветной тьме – две тени, озаряющие ночь своим пламенем. Лунный Танцор, увернувшись от огня, зубов и когтей Солнечного, зашел сверху, разодрал большому дракону спину и рванул больное крыло. Люди, наблюдавшие снизу, говорили, что Солнечный сразу дал крен, а Танцор развернулся и дохнул на него огнем. Солнечный ответил струей золотого пламени столь яркого, что оно осветило двор замка словно второе солнце. Пламя ударило прямо в глаза молодого дракона и ослепило его, но он уже налетел на противника, и оба начали падать. На пути вниз Танцор терзал шею Солнечного, а тот кромсал когтями его живот. В огне и дыму истекающий кровью и ослепленный Танцор отчаянно бил крыльями, пытаясь вырваться, но сумел лишь замедлить падение.

Зрители разбежались кто куда, и драконы, продолжая драться, упали на камень. На земле проворство уже не спасало Танцора от большого и тяжелого Солнечного. Вскоре зеленый дракон недвижно распростерся на земле, а золотой испустил победный вопль и попытался взлететь, но снова рухнул на камни, истекая кровью.

Эйегон выпрыгнул из седла футах в двадцати над землей и переломал себе ноги. Леди Бейела не оставляла Танцора до конца; разбитая, обожженная, она все же нашла в себе силы отстегнуть седельные цепи и отползла прочь, пока ее дракон бился в предсмертных корчах. Когда Альфред Брум обнажил меч, чтобы добить ее, Марстон Уотерс отнял у него клинок, а Том-Заика отнес девушку к мейстеру.

Так Эйегон II вернул себе вотчину предков, но она досталась королю дорогой ценой. Солнечный так больше и не поднялся в небо; он лежал во дворе и поедал сначала Танцора, потом баранов, которых солдаты гарнизона для него резали. Сам Эйегон мучился от боли до конца своих дней, но, к чести своей, отказался от макового молока, предложенного ему великим мейстером Герардисом. «На эту дорожку меня теперь не заманишь, – сказал он, – к тому же я не столь глуп, чтобы пить твои зелья, сестрин ставленник». По приказу короля Герардиса повесили на той самой цепи, которую Рейенира сорвала с шеи мейстера Орвила. Его не пощадили: вместо резкого падения, которое сломало бы ему шею, его ждало медленное удушение. Великий мейстер бил ногами, пытаясь дохнуть. Трижды его, полумертвого, опускали на землю и позволяли отдышаться, а потом вздергивали снова. На третий раз ему вспороли живот, выпустили кишки и вывесили перед Солнечным, чтобы дракон смог полакомиться его ногами и внутренностями, но верхнюю часть тела король приказал сохранить, «чтобы он мог приветствовать мою милую сестрицу, когда она вернется домой».

Вскоре, когда король лежал в лубках в башне Каменный Барабан, из Синего Дола прилетели первые вороны Рейениры. Узнав, что сестра возвращается в замок на «Виоланде», Эйегон приказал сиру Альфреду Бруму приготовить ей «достойный прием».

Нам всё это известно, но королева, сходя с корабля в приготовленную братом ловушку, не ведала ничего.

Септон Евстахий, не питавший особой любви к королеве, рассказывает, что увидев распростертого на земле Солнечного, она засмеялась и спросила: «Кого же нам за это благодарить?». По словам Гриба, любившего Рейениру, она сказала: «Что же с ним приключилось?» Однако оба сходятся на том, что ей ответил король.

«Здравствуй, сестра», – позвал он ее с балкона. Эйегон не мог ни ходить, ни стоять, и его вынесли на балкон в кресле. Из-за сломанного в Грачевнике бедра он был весь перекошен, красивое прежде лицо от макового молока стало одутловатым, половину тела покрывали ожоги, но Рейенира сразу узнала его.

«Дорогой братец! Я-то надеялась, что ты уже отошел к праотцам».

«Только после тебя, ты ведь старшая».

«Приятно слышать, что ты это помнишь. Теперь мы, видимо, твои пленники, но не думай, что сможешь нас удержать. Верные мои лорды найдут меня».

«Разве что в семи преисподних», – ответил король. Рейениру оттащили от сына; одни говорят, что это сделал сир Альфред Брум, другие – что два Тома, Колтун-отец и Заика-сын. Тут же стоял и сир Марстон Уотерс, облаченный в белый плащ: в награду за доблесть Эйегон назначил его королевским гвардейцем, однако ни он, ни другие рыцари не сказали ни слова против, когда король отдал сестру дракону. Солнечного, как говорят, не слишком соблазняло такое лакомство, пока сир Альфред не кольнул грудь королевы кинжалом; лишь тогда, возбужденный запахом крови, дракон обнюхал ее и окатил струей пламени, да так быстро, что Брум еле успел отпрыгнуть, а его плащ загорелся. Рейенира успела возвести глаза к небу и призвать на голову брата последнее проклятие, прежде чем дракон оторвал ей руку вместе с плечом.

Септон Евстахий говорит, что дракон, пожирая королеву, отгрыз от нее шесть кусков, оставив «для Неведомого» лишь левую ногу ниже колена. Говорят, что Элинда Масси, самая юная и мягкосердечная из придворных дам Рейениры, вырвала себе глаза, не выдержав этого зрелища, а сын королевы не мог отвести взгляд, оцепенев от ужаса. Рейенира Таргариен, Жемчужина Королевства, пробывшая королевой лишь полгода, покинула этот скорбный мир на двадцать второй день десятой луны 130 года от Завоевания Эйегона, в возрасте тридцати трех лет.

Сир Альфред хотел и принца убить, но король запретил ему, сказав, что мальчику всего десять лет и он будет ценным заложником. Хоть его сестра и мертва, у нее остаются еще сторонники, с коими следует разделаться, прежде чем король снова сможет сесть на Железный Трон. Принцу Эйегону сковали руки, ноги и шею и бросили его в темницу под замком, а фрейлины покойной королевы, будучи дамами благородного происхождения, отправились в башню Морского Дракона, чтобы дожидаться там выкупа. «Довольно прятаться, – провозгласил король Эйегон. – Посылайте воронов: пусть страна знает, что самозванка мертва, а истинный король скоро вернется и займет трон своего отца».

Печальное и недолгое правление короля Эйегона Второго

Но даже истинным королям легче сказать что-то, нежели сделать. Дважды народилась новая луна, прежде чем Эйегон покинул Драконий Камень. От Королевской Гавани его отделяли остров Дрифтмарк, воды Черноводного залива и многочисленные боевые корабли Веларионов. Морской Змей был «гостем» Тристана Истинно-Пламенного, сир Аддам пал при Тамблетоне, поэтому веларионским флотом ныне командовал его пятнадцатилетний брат Алин, младший сын дочери корабельщика Мыши; но как знать, друг он им или враг? Его брат пал, сражаясь за королеву, но эта королева бросила в темницу их лорда, а теперь и сама погибла. На Дрифтмарк отправили воронов; дому Веларионов было обещано полное прощение за все прошлые прегрешения, если Алин из Корабела явится на Драконий Камень и присягнет в верности королю. До тех пор, пока из Дрифтмарка не придет ответ, Эйегону было слишком опасно пересекать залив, да и не очень ему хотелось идти в Королевскую Гавань под парусами. После гибели Рейениры король еще тешил себя надеждой, что Солнечный поправится и сможет летать. Но дракон все слабел, и раны у него на шее гноились. Даже дым, который он выдыхал, имел дурной запах, и от еды он отказывался.

На девятый день двенадцатой луны 130 года величественный золотой дракон, гордость короля Эйегона, испустил дух там же, куда упал после битвы. Король горько рыдал; он приказал, чтобы его кузину леди Бейелу вывели из подземелья и убили. Но увидев ее, Эйегон передумал: мейстер напомнил ему, что мать девушки принадлежит к дому Веларионов – она была дочерью самого Морского Змея. И снова на Дрифтмарк отправился ворон, на сей раз с угрозой: если Алин из Корабела не явится и не присягнет истинному королю в течение двух недель, его кузина леди Бейела лишится головы.

Между тем на западном берегу Черноводного залива Луне Трех Королей наступил внезапный конец: к стенам Королевской Гавани подступило войско. Полгода город жил в страхе перед появлением воинов Ормунда Хайтауэра, но беда пришла не со стороны Старого города, Горького моста и Тамблетона, как ожидалось, а с Королевского тракта, со стороны Штормового Предела.

Прослышав о смерти королевы, Боррос Баратеон оставил беременную жену и четырех дочерей, чтобы отправиться на север через Королевский лес с шестью сотнями рыцарей и четырьмя тысячами пеших солдат.

Когда головной отряд Баратеона показался за Черноводной, Пастырь велел своим приспешникам поспешить к реке и не дать лорду Борросу пересечь ее. Но лишь несколько сотен пришло послушать этого нищего, который некогда проповедовал десяткам тысяч, и только несколько из них повиновались ему.

На стене Красного Замка стоял оруженосец, ныне величающий себя королем Тристаном Истинно-Пламенным. С ним были лорд Ларис Стронг и сир Перкин-Блоха; они смотрели на все прибывавшее под городскими стенами войско.

«У нас недостанет сил противостоять такой армии, ваше величество, – сказал юноше лорд Ларис, – но может статься, что слова помогут тут больше, чем оружие. Отправьте меня к ним парламентером». И вот Колченогого отрядили на другой берег реки под белым флагом, в сопровождении великого мейстера Орвила и вдовствующей королевы Алисент.

Лорд Штормового Предела принял их в шатре на краю Королевского леса; его люди уже вовсю валили деревья на плоты, чтобы пересечь реку. Королеву Алисент ждали добрые вести: ее внучка Джейегера, последнее оставшееся в живых дитя ее сына Эйегона и дочери Гелайены, была благополучно доставлена гвардейцем сиром Вилисом Феллом в Предел. Вдовствующая королева плакала от радости.

После долгих переговоров лорд Боррос, лорд Ларис и королева Алисент пришли к согласию, которое не обошлось без измен и обручений. Великий мейстер Орвил был свидетелем их договора.

Колченогий пообещал, что сир Перкин и его помойные рыцари примкнут к людям из штормовых земель и помогут королю Эйегону II снова занять Железный Трон – при условии, что всем им, кроме самозванца Тристана, будет даровано прощение за все преступления, в том числе за государственную измену, бунт, грабеж, душегубство и насилие. Королева Алисент согласилась с тем, что Эйегон сделает леди Кассандру, старшую дочь лорда Борроса, своей новой королевой, а леди Флорис, еще одна из дочерей Борроса, станет супругой Лариса Стронга.

Немало говорили и о веларионовском флоте. «Нам нужен Морской Змей. Может, старик будет не прочь получить молодую жену, у меня еще две дочки на выданье», – сказал, по слухам, Баратеон.

«Он трижды предатель, – ответила на это королева Алисент. – Если б не он, Рейенире никогда бы не взять Королевскую Гавань. Мой августейший сын этого не забудет. Я требую его смерти».

«Он и так скоро помрет, – заметил лорд Стронг. – Лучше примириться с ним до поры до времени, покуда он нам полезен. А как все уладится и в доме Веларионов больше не будет нужды, что ж – руку Неведомого всегда можно и подтолкнуть».

На этом постыдном плане все и сошлись. Послы вернулись в Королевскую Гавань, а вскоре за ними последовали и люди Баратеона. Беспрепятственно перейдя Черноводную, они нашли городские стены и ворота без охраны, а улицы и площади – опустевшими, не считая мертвых тел. Когда лорд Боррос взобрался на холм Эйегона в сопровождении знаменщика и своих латников, он увидел, что потрепанные стяги короля-оруженосца Тристана спущены, а на их месте реет золотой дракон короля Эйегона II. Королева Алисент вышла из Красного Замка, чтобы самолично приветствовать его. С ней был сир Перкин-Блоха.

«Где самозванец?» – спросил лорд Баратеон, спешиваясь.

«Взят под стражу и закован в кандалы», – ответил сир Перкин.

Закаленный в стычках с дорнийцами и в сражениях недавней кампании против нового Короля-Стервятника Боррос быстро восстановил порядок в Королевской Гавани. Наутро после скромного празднования в Красном Замке он выступил к холму Висеньи против «лобкового короля» Гейемона Сребровласого. Колонны закованных в доспехи рыцарей поднялись на холм с трех сторон, окружили уличное отребье, наемников и пьянчуг, собравшихся вокруг маленького короля, и перебили их. Плачущего крошку-монарха, который лишь два дня назад отпраздновал свои пятые именины, заковали в цепи, перебросили через седло и так доставили в Красный Замок. Его мать шла позади, сжимая руку дорнийки Сильвенны Сэнд, а за ними тянулась длинная процессия шлюх, ведьм, мошенниц, воришек и пьянчужек – все, что осталось от двора Сребровласого Короля.

Следующей ночью настал черед Пастыря. Прознав про участь маленького короля шлюх, пророк призвал свое «босоногое войско» собраться у Драконьего Логова и защищать холм Рейенис «железом и кровью». Но звезда Пастыря уже закатилась. На его призыв откликнулись не более трех сотен, и многие из них бросились наутек, едва началась атака. Лорд Боррос и его латники поднялись на холм с запада, а сир Перкин и его помойные рыцари – по более крутому южному склону, со стороны Блошиного Конца. Прорвавшись к руинам Логова через слабые ряды защитников, они нашли пророка сидящим среди драконьих голов (уже совсем разложившихся), в кольце из факелов; он по-прежнему предрекал разрушение и гибель. Заметив лорда Борроса, Пастырь наставил на него свой обрубок и осыпал проклятиями. «Еще до конца нынешнего года мы свидимся с тобой в преисподней», – провозгласил Честный Бедняк. Его, как и Гейемона Сребровласого, взяли живым и препроводили в Красный Замок в оковах.

Так в Королевской Гавани вновь воцарился своего рода мир. Именем своего сына, «нашего истинного короля Эйегона Второго», королева Алисент запретила населению выходить на улицы после наступления темноты. Вновь сформированная городская стража под командованием сира Перкина следила за соблюдением запрета, а лорд Боррос и его люди охраняли городские ворота и стены. Три фальшивых «короля», которых стащили со своих холмов, томились в подземелье в ожидании возвращения короля истинного, но оное возвращение целиком зависело от дома Веларионов. Королева Алисент и лорд Ларис Стронг предложили Морскому Змею свободу, полное прощение всех его измен и место в малом королевском совете – если он преклонит колено перед Эйегоном II, признает его своим королем и отдаст в его распоряжение мечи и корабли Дрифтмарка. Однако старик проявил удивительную несговорчивость. «Я стар, и колени мои закостенели; не так-то легко будет их преклонить», – сказал лорд Корлис и изложил свои условия. Он хотел прощения не только себе, но и всем, кто сражался на стороне Рейениры, а также потребовал отдать Джейегеру в жены Эйегону Младшему, дабы объявить их обоих наследниками короля Эйегона Второго. «Нам нужно вновь объединить государство, разорванное на части», – сказал он. К дочерям лорда Баратеона он интереса не проявил, но потребовал немедленного освобождения леди Бейелы.

Манкен рассказывает, что королеву Алисент «высокомерие» лорда Велариона привело в ярость. Особенно ее взбесило требование, чтобы Эйегон – сын Рейениры – стал наследником ее Эйегона. Пляска Драконов отняла у нее двоих из трех сыновей, лишила единственной дочери; мысль, что хоть один сын ее врагини остается в живых, была ей невыносима. В сердцах Алисент припомнила лорду Корлису, что дважды предлагала Рейенире мир и та оба раза с презрением его отвергала. Тут в дело вступил Колченогий и опрокинул бочку жира на бурные волны: он тихо напомнил королеве о том, что говорилось в шатре лорда Баратеона, и убедил ее согласиться на предложение Морского Змея. На другой день лорд Корлис преклонил колено перед королевой Алисент, сидящей – как представительница своего сына – на нижних ступенях Железного Трона, и тем самым поклялся от имени всего своего дома в верности Эйегону. Пред взорами богов и людей вдовствующая королева даровала ему августейшее помилование и восстановила его в малом королевском совете как адмирала и мастера над кораблями. На Драконий Камень в Дрифтмарк были отправлены вороны с вестью о соглашении… и весьма вовремя, ибо юный Алин Веларион уже собирал корабли для похода на остров, а король Эйегон II вновь вознамерился отрубить голову его кузине Бейеле.

На исходе 130 года король наконец вернулся в Королевскую Гавань в сопровождении Марстона Уотерса, сира Альфреда Брума, Тома-отца, Тома-сына и леди Бейелы Таргариен (по-прежнему закованной в цепи, ибо были опасения, что она может наброситься на короля). Потрепанный торговый когг «Мышь», ведомый его владелицей, капитаншей Марильдой из Корабела, пересек залив в сопровождении дюжины веларионовских боевых галей. Эта посудина, если верить Грибу, была выбрана не случайно. «Лорд Алин мог перевезти короля на борту “Славы лорда Эйетана”, “Утреннего прилива” и даже “Девчонки из Пряного”, но он хотел, чтобы все увидели, что Эйегон пробирается в город осторожно, как мышь, – рассказывает карлик. – Лорд Алин был дерзким мальчишкой и короля не любил».

Возвращение короля было далеко не триумфальным. Он по-прежнему не мог ходить; его внесли в паланкине через Речные ворота, пронесли через затаившийся город с опустевшими улицами, покинутыми домами и разграбленными лавками, подняли на холм и доставили в Красный Замок. Не смог он подняться и по узким, крутым ступеням Железного Трона; восстановленному в правах королю пришлось вершить дела из удобного кресла, поставленного у подножия настоящего престола, с закутанными в одеяло ногами.

Хотя король испытывал сильные мучения, он не запирался, как прежде, в своих покоях и макового молока с сонным вином не пил. Он, не мешкая, свершил суд над тремя «королями-однодневками», которые правили Королевской Гаванью во время Безумной Луны.

Первым перед разгневанным Эйегоном предстал оруженосец Тристан; его признали виновным в государственной измене и приговорили к смерти. Тристан был юношей смелым и, когда его приволокли к подножию Железного Трона, поначалу вел себя дерзко – покуда не увидел рядом с королем сира Перкина-Блоху. Тут мужество оставило его, но все же он не стал настаивать на своей невиновности или молить о пощаде, рассказывает Гриб. Он лишь попросил, чтобы его посвятили в рыцари перед смертью. Эйегон удовлетворил эту просьбу. Сир Марстон Уотерс нарек юношу (такого же бастарда, как и он сам) сиром Тристаном Пламенным (имя Истинно-Пламенный, которое юноша выбрал для себя, сочли слишком заносчивым), а сир Альфред Брум отрубил сиру Тристану голову Черным пламенем, мечом Эйегона Завоевателя.

С «лобковым королем» Гейемоном Сребровласым поступили куда мягче. Так как мальчику едва сравнялось пять, его пощадили и сделали королевским воспитанником. Его мать, Эсси (которая во время недолгого «правления» сына величала себя, говорят, «леди Эсселин»), призналась под пыткой, что отцом мальчика был не король, как она заявляла ранее, а среброкудрый гребец с лиссенийской торговой галеры. Будучи низкого рождения и, следовательно, недостойными меча, Эсси и дорнийская шлюха Сильвенна Сэнд были повешены на стене Красного Замка, а с ними вздернули и еще двадцать семь придворных «короля» Гейемона – неприглядную компанию пьянчуг, шлюх, воришек, попрошаек, сводников да фигляров.

Напоследок король занялся Пастырем. Когда его подвели к Железному Трону, чтобы свершить над ним суд, пророк отказался покаяться в своих преступлениях или признать себя предателем; наставив свой обрубок на короля, он повторил те же слова, что сказал Борросу Баратеону: «Еще до конца нынешнего года мы свидимся с тобой в преисподней». За такую дерзость Эйегон приказал вырвать Пастырю язык, а затем приговорил пророка и его «предателей-приспешников» к сожжению на костре. В последний день года двести сорок одного «босоногого агнца» вымазали дегтем и приковали к столбам на обочине широкой мощеной улицы, ведущей от Сапожной площади на восток к Драконьему Логову. Колокола всех септ города звонили, возвещая конец старого и начало нового года; король Эйегон проследовал по Высокой улице (которую после стали звать «Путь Пастыря») в своем паланкине, а рыцари, едущие по обе стороны от него, подносили факелы к приговоренным и поджигали их одного за другим. Так его величество добрался до вершины холма, где в окружении пяти драконьих голов был привязан к столбу сам Пастырь.

Король, поддерживаемый с двух сторон гвардейцами, поднялся с подушек, проковылял к столбу и собственноручно поджег пророка.

Вскоре после этого септон Евстахий написал: «Самозванка Рейенира была мертва, как и ее драконы, шутовские короли сгинули, а мира и спокойствия в королевстве так и не было». Убив единокровную сестру и держа в заточении ее единственного оставшегося в живых сына, Эйегон II мог справедливо полагать, что противиться его восшествию на престол больше никто не станет… и так бы, возможно, и вышло, если бы его величество послушал совета лорда Велариона и даровал прощение всем лордам и рыцарям, что сражались на стороне Рейениры. Увы, милосердие этому королю было не свойственно. Подзуживаемый своей матерью, королевой Алисент, Эйегон был твердо намерен отомстить всем, кто предал его и лишил престола. Он начал с королевских земель, отправив своих воинов и штормовых людей в Росби, Стокворт и Синий Дол, а также в окрестные замки и деревни. Хотя те лорды, кого это коснулось, поспешили спустить знамя Рейениры и поднять вместо него эйегонова золотого дракона, каждого из них заковали в цепи и заставили молить короля о прощении. Их не отпускали, пока они не согласились выплатить немалый выкуп и оставить королю достойных заложников.

Эта кампания стала большой ошибкой, ибо подобное обхождение лишь ожесточило сердца сторонников покойной королевы. Вскоре до Королевской Гавани начали доходить вести о том, что в Винтерфелле, Барроутоне и Белой Гавани собирается многочисленное войско.

В речных землях, когда старый, прикованный к постели лорд Гровер Талли наконец отошел в мир иной (Гриб говорит, что старика хватил удар, когда его дом выступил против законного короля во второй битве при Тамблетоне), его внук Элмо, последний оставшийся в живых из риверранских лордов, вновь призвал лордов Трезубца на войну, дабы их всех не постигла участь лордов Росби, Стокворта и Синего Дола.

На призыв откликнулись: лорд Бенжикот Блэквуд из Древорона, в свои тринадцать лет уже закаленный в битвах; его свирепая молодая тетка «Черная Эли» и ее триста лучников; Сабита Фрей, хваткая и безжалостная леди Близнецов; лорд Хьюго Венс из Приюта Странника; лорд Джорах Маллистер из Сигарда; лорд Роланд Дарри из Дарри и даже Хамфри Бракен из Стоунхеджа, чей дом до сих пор стоял за короля Эйегона.

Еще более тревожные известия приходили из Долины: леди Джейна Аррен собрала полторы тысячи рыцарей и восемь тысяч простых всадников и отправила в Браавос послов, чтобы раздобыть корабли и перевезти все это войско в Королевскую Гавань. С ними должен был прибыть и дракон: леди Рейена Таргариен, сестра-близнец отважной Бейелы, привезла с собой в Долину драконье яйцо, которое оказалось живым – из него вылупился нежно-розовый дракончик с черными рожками и хребтом. Рейена назвала его Утром. Хотя должны были пройти годы, прежде чем Утро достаточно подрастет для того, чтобы носить на себе наездника и сражаться, весть о его рождении немало встревожила «зеленый» совет. Как заметила королева Алисент, если мятежники будут щеголять драконом при отсутствии оных у короля, простой люд может подумать, будто у врагов короны больше прав на престол. «Мне нужен дракон», – сказал Эйегон, услышав об этом.

Живых драконов, если не считать Утра, во всем Вестеросе оставалось лишь трое. Бараний Вор исчез вместе с Крапивой, но многие полагали, что он обитает где-то в Крабьей бухте или Лунных горах; Людоед по-прежнему охотился на восточных склонах Драконьей горы; Среброкрылый, согласно последним сведениям, покинул тамблетонское пепелище и улетел в Простор: говорили, что он устроил себе логово на маленьком каменистом острове в середине Красного озера. «Ведь принял же бывший дракон королевы Алисанны второго наездника, – заметил Боррос Баратеон. – Почему бы ему не принять и третьего? Заявите на него свои права, и ваша корона будет в целости и сохранности». Но Эйегон II все еще не мог ходить и стоять, а о том, чтобы оседлать дракона, и речи не было. Кроме того, король еще не оправился настолько, чтобы выдержать переход к Красному озеру через все королевство, кишевшее предателями, мятежниками и дезертирами; на предложение лорда Борроса он ответил твердым отказом. «Среброкрылый мне не нужен. У меня будет новый Солнечный, величественнее и свирепее прежнего», – заявил его величество. И вот на Драконий Камень отправили воронов; там, в скрепах и подземельях, под надежной охраной лежали яйца таргариенских драконов – некоторые настолько старые, что успели окаменеть. Тамошний мейстер выбрал семь яиц (в честь богов), которые, по его мнению, вселяли наибольшую надежду, и отправил их в Королевскую Гавань. Король держал яйца в собственных покоях, однако драконы из них не вылупились. Гриб говорит, что король денно и нощно высиживал «большое, пурпурное с золотом яйцо», надеясь, что дракон проклюнется, но он «с тем же успехом мог высиживать пурпурную с золотом кучу дерьма».

Орвил, вызволенный из подземелья и вновь надевший на шею цепь великого мейстера, подробно повествует о «зеленом» совете, который заседал в те тревожные времена, когда страх и подозрение владели умами даже в стенах Красного Замка. В то время, когда единство особенно много значило, лорды из окружения Эйегона II были разобщены как никогда и не могли прийти к согласию в том, как предотвратить надвигавшуюся угрозу.

Морской Змей склонялся к переговорам, прощению и миру. Боррос Баратеон презирал этот путь и считал его проявлением слабости. Он разобьет этих предателей на поле битвы, заявил он королю и совету. Все, что ему нужно – это люди. Следует немедля отправить распоряжения в Бобровый Утес и Старомест: пусть собирают войско.

Сир Тайленд Ланнистер, слепой мастер над монетой, предложил отправиться в Лисс или в Тирош за наемниками (благодаря сиру Тайленду, который надежно укрыл три четверти королевской казны на Бобровом Утесе, в Староместе и в Железном банке Браавоса прежде, чем Рейенира заняла город, в деньгах у Эйегона недостатка не было).

Лорд Веларион считал, что все эти усилия бесполезны. «У нас нет времени. Бобровым Утесом и Староместом владеют дети – больше нам помощи оттуда ждать нечего. Лучшие наемники связаны договором с Лиссом, Тирошем или Миром; даже если сир Тайленд и сможет их переманить, он не успеет привести их сюда. Мои корабли смогут преградить путь Арренам, но кто остановит северян и лордов Трезубца? Они уже выступили. Нам надо заключить с ними мир. Его величество должен простить им все их преступления и измены, провозгласить сына Рейениры Эйегона своим наследником и женить его на принцессе Джейегере. Другого пути нет».

Но остальные остались глухи к его словам. Королева Алисент, вынужденная согласиться на обручение своей внучки с сыном Рейениры, сделала это без согласия короля. Сам Эйегон II хотел немедленно взять в жены Кассандру Баратеон: «Она родит мне сильных сыновей, достойных Железного Трона». Он не собирался допускать брака принца Эйегона со своей дочерью – ведь у них могут быть сыновья, которые спутают порядок престолонаследия. «Мальчик может облачиться в черное и провести отпущенные ему дни на Стене, – заявил его величество, – или лишиться своего мужского естества и служить при мне евнухом. Пусть выбирает сам, но детей у него не будет. Род моей сестры должен оборваться на нем». Однако сиру Тайленду Ланнистеру даже такая участь казалась чересчур мягкой; он ратовал за немедленную казнь принца Эйегона. «Пока мальчишка дышит, он будет угрозой, – говорил Ланнистер. – Отрубите ему голову, и у этих предателей не останется ни короля, ни королевы, ни принца. Чем скорее он умрет, тем скорее кончится мятеж».

Слова сира Тайленда и короля ужаснули лорда Велариона. Старый Морской Змей «был страшен в гневе»; он назвал короля и совет «глупцами, лжецами и клятвопреступниками», после чего вышел вон. Боррос Баратеон предложил королю преподнести ему голову старика, и Эйегон был уже готов согласиться, но тут подал голос лорд Ларис Стронг. Он напомнил, что Алин Веларион, наследник Морского Змея, по-прежнему находится на Дрифтмарке, где им его не достать. «Если убьем старого змея, лишимся и молодого, – сказал Колченогий, – а вместе с ним и всех его кораблей». Нужно, напротив, умаслить лорда Корлиса, чтобы сохранить дом Веларионов в союзниках. «Уступите ему с этим обручением, ваше величество, – умолял он. – Обручение – это еще не свадьба. Сделайте принца Эйегона своим наследником. Принц – это еще не король. Обратите свой взор к прошлому: сколько наследников так и не дожили до престола? Черед Дрифтмарка придет, когда ваши враги будут повержены, а вы снова будете полны сил. Этот день еще не настал. Нам стоит выждать и быть со стариком понежнее». Так дошли до нас его слова в пересказе Орвила и Манкена. Ни септон Евстахий, ни Гриб на совете не присутствовали, хотя Гриб и восклицает: «Был ли на свете человек хитрей Колченогого? О, из него бы вышел отличный шут. Слова лились из его уст, словно мед, и никогда еще яд не был столь сладок».

Загадка, которую являет собой Ларис Стронг по прозвищу Колченогий, занимала умы многих поколений ученых летописцев; вряд ли мы сможем приподнять здесь завесу над этой тайной. Кому он был искренне предан? Чем движим? Все время, что длилась Пляска, он шел своей дорогой, переходя то на одну сторону, то на другую, исчезая и вновь появляясь, каждый раз оставаясь в живых. Что из сказанного и сделанного им было обманом, а что – правдой? Был ли он подобен моряку, который всегда подставляет паруса попутному ветру, или же знал, куда плыть, еще до того, как покинул порт? Мы можем задаваться этими вопросами сколько угодно, но ответа на них нет. Последний из Стронгов унес свои тайны с собой в могилу.

Мы знаем, впрочем, что он был хитрым и скрытным, однако умел внушать доверие и очаровывать, когда требуется. Его слова сумели переубедить и короля, и совет. Когда королева Алисент выразила сомнение, удастся ли им примириться с лордом Корлисом после всего сказанного, лорд Стронг ответил: «Положитесь на меня, ваше величество. Думаю, его милость прислушается ко мне».

И его милость прислушался. Никто тогда не знал, что Колченогий, отправившись сразу после совета к Морскому Змею, сказал ему, будто король намерен удовлетворить все его требования, а после, как только кончится война, расправиться с ним. Когда старик в гневе обнажил меч, желая немедленно отомстить, лорд Ларис сумел успокоить его вкрадчивыми словами. «Терпение, – говорил он. – Есть способ получше». Так он плел свою паутину лжи и предательства, настраивая всех друг против друга.

Король Эйегон II словно не замечал, что вокруг него кружит водоворот заговоров, а враги наступают со всех сторон. Шрамы от ожогов, полученных в битве при Грачевнике, покрывали половину его тела, и Гриб утверждает, что они также лишили его мужской силы. Ходить он по-прежнему не мог. Спрыгнув со спины Солнечного, он сломал правую ногу в двух местах и раздробил левую. Правая, по сведениям великого мейстера Орвила, зажила хорошо, но с левой дела обстояли гораздо хуже. Мышцы на ней потеряли силу, колено окостенело, плоть постепенно истаяла; нога уподобилась высохшей палке, и Орвил полагал, что его величеству было бы лучше вовсе ее отрезать. Но король и слышать о том не хотел. Так его и носили туда-сюда в паланкине; лишь ближе к концу он набрался сил и стал ходить с помощью костыля, волоча за собой левую ногу. Единственным утешением короля, который страдал от мучительной боли все последние полгода своей жизни, были мысли о женитьбе. Даже дурачества шутов не забавляли его, как рассказывал Гриб, первый из этих шутов; он, правда, добавлял, что «иногда его величество улыбался моим остротам; он держал меня при себе, чтобы я помогал ему одеваться и утешал его в печали». Карлик говорит, что из-за ожогов Эйегон II больше не мог предаваться плотским утехам, но его по-прежнему обуревало желание, и он часто, укрывшись за пологом, смотрел, как один из его фаворитов совокупляется со служанкой или придворной дамой. Говорят, чаще всего это представление разыгрывал для короля Том-Заика, но иногда сия сомнительная честь выпадала королевским рыцарям, да и самого Гриба трижды к тому принуждали. После, рассказывал шут, король всегда плакал от стыда и призывал септона Евстахия, чтобы тот отпустил ему грехи (сам Евстахий в своей повести о последних днях Эйегона об этом умалчивает).

Эйегон приказал отстроить Драконье Логово и заказал две огромные статуи своих братьев, Эйемонда и Дейерона (он желал, чтобы статуи превосходили величиной Браавосского Титана и были покрыты сусальным золотом). Еще он устроил публичное сожжение всех законов и эдиктов «королей-однодневок» Тристана Истинно-Пламенного и Гейемона Сребровласого.

А враги короля тем временем наступали. Со стороны Перешейка с огромным войском подошел лорд Винтерфелла Криган Старк (септон Евстахий пишет о двадцати тысячах «завывающих дикарей в лохматых шкурах», хотя Манкен в «Подлинной истории» говорит лишь о восьми тысячах). Дева Долины отправила из Чаячьего города свое войско: десять тысяч человек под командованием лорда Леовина Корбрея и его брата сира Корвина, вооруженного знаменитым валирийским клинком по имени Покинутая. Однако самой ближней угрозой были люди с Трезубца. Когда Элмо Талли призвал своих вассалов, в Риверране собралось почти шесть тысяч человек. К несчастью, сам лорд Талли, пробыв лордом Риверрана всего сорок девять дней, скончался во время похода, выпив плохой воды, однако лордство перешло к его старшему сыну, сиру Кермиту Талли, юноше буйному и упрямому, который жаждал показать себя в ратном деле. Войско Трезубца было лишь в шести днях пути от Королевской Гавани и продвигалось по Королевскому тракту, когда им навстречу выступил лорд Боррос Баратеон со своими людьми: его войско было усилено за счет рекрутов из Стокворта, Росби, Хэйфорда и Синего Дола, а также двух тысяч мужей и мальчишек с Блошиного Конца, наскоро вооруженных копьями и железными горшковыми шлемами.

Две армии сошлись в двух днях пути от города, в месте, где Королевский тракт проходит меж лесом и небольшим холмом. Несколько дней шли сильные дожди, и трава была мокрой, а земля – мягкой и топкой. Лорд Боррос был уверен в победе: разведчики доложили ему, что речными людьми командуют бабы да мальчишки. Когда показался враг, солнце уже почти село, но Боррос приказал немедленно атаковать, хоть впереди стена за стеной стояли щиты, а холм справа ощетинился стрелами лучников. Лорд Баратеон возглавил атаку, выстроив своих рыцарей клином, и с грохотом ударил прямо в сердце вражьего войска, туда, где рядом с четвертным стягом покойной королевы реяла на сине-красном стяге серебристая форель Риверрана. За конницей Борроса шли пешие воины под золотым драконом Эйегона.

В Цитадели это сражение называют битвой на Королевском тракте, те же, кто участвовал в нем, нарекли его Грязевым. Впрочем, как ни назови, одно ясно: преимущество в последней битве Пляски Драконов было полностью на одной стороне. Лучники, засевшие на холме, убивали лошадей под несущимися на врага всадниками лорда Борроса; лишь половина из них достигла стены из щитов. Их ряды смешались, клин сбился, а лошади скользили и увязали в грязи. Люди Баратеона нанесли немалый урон противнику, орудуя мечами, копьями и пиками, но речные лорды стояли насмерть, и на месте павших воинов появлялись другие. Стена из щитов дрогнула и подалась назад, когда в битву вступили пешие солдаты лорда Борроса; казалось, они смогут пробить ее… но тут из леса, расположенного слева от дороги, с криками выскочили сотни риверранцев. Их возглавлял тот самый шальной парень Бенжикот Блэквуд; в тот день он заработал себе прозвище Кровавый Бен, как его потом и звали до конца его долгой жизни.

Сам лорд Боррос все еще был в седле, в самом центре побоища. Увидев, что победа ускользает от него, он приказал своему оруженосцу трубить в рог: это был сигнал к наступлению для резервного войска. Однако люди из Стокворта, Росби и Хэйфорда, услышав сигнал, побросали королевские знамена с золотым драконом и не тронулись с места; сброд из Королевской Гавани пустился врассыпную, а рыцари из Синего Дола перешли на сторону врага и атаковали людей Борроса с тыла. Остатки королевской армии были разбиты в мгновение ока.

Боррос Баратеон пал, сражаясь. Оказавшись на земле после того как его боевой конь был убит стрелами лучников Черной Эли, он продолжал драться; от его руки пали лорд Маллистер, лорд Дарри, дюжина рыцарей и несметное количество латников.

Когда до него добрался Кермит Талли, лорд Боррос был еле жив; с непокрытой головой (с него сорвали зазубренный шлем), израненный, истекающий кровью, он едва держался на ногах. «Сдавайтесь, сир! – крикнул лорд Риверрана лорду Штормового Предела. – Наша взяла». На это лорд Баратеон ответил проклятием. «Скорей я буду плясать в аду, чем позволю заковать себя в цепи», – сказал он и бросился в атаку. Его встретили острые шипы железной дубинки лорда Кермита, которая ударила ему прямо в лицо, оросив все вокруг ужасным дождем из крови, костей и мозгов. Лорд Штормового Предела умер в грязи на Королевском тракте, с мечом в руках.

Судьба распорядилась так, что семь дней спустя в Пределе благородная супруга лорда Баратеона произвела на свет сына и наследника, которого он так ждал. Его милость перед отъездом распорядился дать ребенку имя Эйегон, если он будет мальчиком, но леди Баратеон, узнав, что ее супруг пал в бою, назвала младенца Оливером в честь своего отца.

Как только вороны принесли весть о сражении в Красный Замок, «зеленый» совет в спешке собрался вновь. Все случилось так, как предрекал Морской Змей. Бобровый Утес, Хайгарден и Старомест не спешили с ответом на требование короля собрать новое войско. Когда ответы все же пришли, они были весьма уклончивы и представляли собой больше отговорки, нежели обещания. Ланнистеры погрязли в войне с Красным Кракеном. Хайтауэры потеряли слишком много людей, и способных полководцев у них не осталось. Мать маленького лорда Тирелла поведала, что у нее есть причины сомневаться в верности знаменосцев своего сына, «а сама я всего лишь слабая женщина и потому не гожусь для того, чтобы возглавить войско». Сир Тайленд Ланнистер, сир Марстон Уотерс и сир Джулиан Вормвуд, которых отправили за Узкое море с миссией найти наемников в Пентосе, Тироше и Мире, еще не вернулись. Скоро король Эйегон II останется перед лицом своих врагов ни с чем; это понимали все его придворные. Кровавый Бен Блэквуд, Кермит Талли, Сабита Фрей и соратники их готовились возобновить свой поход на город, а лорд Криган Старк и его северяне отставали от них всего на несколько дней. Браавосские корабли с войском Арренов уже отплыли из Чаячьего и приближались к Глотке. На их пути стояли лишь корабли Алина Велариона, а на верность Дрифтмарка полагаться не приходилось.

«Ваше величество, – сказал Морской Змей, как только остатки некогда величественного «зеленого» совета собрались вместе, – вы должны сдаться. Город не вынесет еще одного разграбления. Спасите своих подданных и себя самого. Если вы отречетесь от престола в пользу принца Эйегона, он позволит вам облачиться в черное и с честью прожить остаток жизни на Стене».

«Вы полагаете?» – спросил король (с надеждой, как говорит Манкен).

Мать короля этой надежды не разделяла. «Ты скормил его мать дракону, – напомнила она. – Мальчишка видел это своими глазами».

Король в отчаянии обернулся к ней: «Как же мне поступить?»

«У тебя есть заложники, – ответила вдовствующая королева. – Отрежь мальчишке ухо, отправь его лорду Талли и предупреди, что с каждой милей, на которую они приблизятся к городу, принц будет терять очередную часть тела».

«Да, – сказал Эйегон, – хорошо. Так я и сделаю». Он послал за Альфредом Брумом, который так хорошо послужил ему на Драконьем Камне, и велел «исполнить сие». Когда рыцарь ушел, король обратился к Корлису Велариону. «Скажи своему бастарду, чтобы сражался храбро. Коли он не справится и хоть один браавосский корабль пройдет через Глотку, ваша драгоценная леди Бейела тоже кое-чего лишится». Морской Змей, не став, разумеется, ни молить, ни грозить, холодно кивнул и покинул чертог. Гриб говорит, что перед уходом он обменялся взглядом с Колченогим, но Гриба там не было, и трудно поверить, что человек столь опытный, как Корлис Веларион, допустил бы подобную оплошность в такой важный миг. Королю оставалось жить считаные часы, хоть сам он еще об этом не ведал. Предатели среди его придворных начали действовать, как только узнали о поражении лорда Баратеона на Королевском тракте.

Проходя через подъемный мост в крепость Мейегора, где держали принца Эйегона, Брум увидел, что путь ему преграждают сир Перкин-Блоха и шесть его помойных рыцарей. «Именем короля, дайте пройти», – потребовал он.

«У нас новый король», – ответил на это сир Перкин и столкнул сира Альфреда с моста, отправив его прямиком на железные пики внизу; там Альфред Брум корчился в муках два дня, прежде чем испустить дух.

В тот же час леди Бейелу Таргариен тайком вывели из крепости люди лорда Лариса Колченогого. Тома-Заику застали врасплох во дворе, когда он выходил из конюшни, и тут же обезглавили. «Он помер, как и жил – заикаясь», – говорит Гриб. Тома-Колтуна в замке не было, но его отыскали в таверне на Угревой улице. Том попытался протестовать, заявляя, что он «простой рыбак, который зашел выпить эля»; в бочке с элем его и утопили.

Все это было проделано столь чисто, быстро и незаметно, что жители Королевской Гавани не подозревали, что творится за стенами Красного Замка. Даже в самом замке никто не поднял тревогу. Тех, кого собирались убить, убили, а остальные придворные занимались своими делами как ни в чем не бывало. Септон Евстахий говорит, что двадцать четыре человека были убиты в ту ночь, а «Подлинная история» Манкена – что двадцать один. Гриб утверждает, что был свидетелем убийства жирного малого по имени Уммет, пробовавшего королевские кушанья, и что самому ему пришлось спрятаться в бочонке с мукой, чтобы избежать той же участи. Из бочонка он вылез на другой вечер, «покрытый мукой с головы до ног, так что первая служанка, которая меня увидела, приняла меня за мой призрак». (За этим кроется какая-то история. Зачем бы заговорщикам убивать шута?)

Королеву Алисент взяли под стражу, когда она поднималась по витым ступеням в свои покои. На камзолах схвативших ее людей красовался морской конек дома Веларионов; они зарубили двух стражников, но ни саму королеву, ни ее дам не тронули. Скованную королеву снова заковали в цепи и отвели в подземелье – ожидать решения нового короля. К тому времени последний из ее сыновей был уже мертв.

После заседания совета два сильных оруженосца вынесли короля Эйегона во двор. Там, как обычно, его ожидал паланкин – ему было трудно подниматься по ступеням с высохшей ногой, даже опираясь на костыль. Сир Джайлс Бельграв, рыцарь королевской гвардии, командующий эскортом короля, после рассказывал, что, поднимаясь в паланкин с помощью оруженосцев, король выглядел особенно изможденным; его лицо было «пепельно-серым, обмякшим». Однако вместо того чтобы вернуться в свои покои, король приказал сиру Джайлсу отнести его в замковую септу. «Быть может, он чувствовал, что конец его близок, и хотел помолиться об отпущении грехов», – пишет септон Евстахий.

Дул холодный ветер, и король задернул занавески носилок. Внутри ждала бутыль его любимого вина, борского красного. Пока паланкин пересекал двор, король успел выпить малую чашу.

Сир Джайлс и носильщики заподозрили неладное, лишь когда достигли септы, а занавески по-прежнему были задернуты.

«Прибыли, ваше величество», – доложил рыцарь, но ответа не получил. Когда он позвал короля во второй и третий раз, а ответом все так же была тишина, сир Джайлс отдернул занавески и увидел, что король лежит на подушках мертвый. «Если бы не кровь на его губах, я бы подумал, что король спит», – после рассказывал он.

И мейстеры, и простые люди до сих пор спорят, что это был за яд и кто мог подсыпать его в вино (некоторые полагают, что это мог сделать только сам сир Джайлс, однако и думать немыслимо о том, чтобы рыцарь Королевской Гвардии покусился на жизнь короля, которого клялся защищать; вероятнее всего, это был Уммет, свидетелем убийства которого стал якобы Гриб). Мы не знаем, кто отравил вино, но нет никаких сомнений, что это было сделано по приказу лорда Лариса Стронга.

Так закончились дни Эйегона Таргариена Второго, первенца короля Визериса I Таргариена и королевы Алисент из дома Хайтауэров, чье царствование оказалось столь же горьким, сколь и недолгим. Он прожил двадцать четыре года, два из коих был королем.

Когда авангард войска лорда Талли подошел к стенам Королевской Гавани, Корлис Веларион выехал им навстречу вместе с печальным принцем Эйегоном.

«Король умер, – торжественно сказал Морской Змей, – да здравствует король».

А на том берегу Черноводного залива, в Глотке, лорд Леовин Корбрей, стоя на носу браавосского судна, смотрел, как на веларионовских кораблях вместо золотого дракона Эйегона Второго поднимают красного дракона Эйегона Первого – знамя всех таргариенских королей до Пляски Драконов.

Война закончилась (хотя наставшие следом мирные времена, как вскоре оказалось, были далеко не спокойными).

На седьмой день седьмой луны 131 года после завоевания Эйегона – день, считающийся священным днем богов, – верховный септон Староместа связал брачными клятвами принца Эйегона Младшего, старшего сына королевы Рейениры от ее дяди, принца Дейемона, и принцессу Джейегеру, дочь королевы Гелайены от ее брата, короля Эйегона Второго, соединив таким образом две враждующие линии рода Таргариенов и положив конец двухлетней череде измен и кровопролитий.

Пляска Драконов завершилась, и начались невеселые времена короля Эйегона III.