Решение шотландца

«Иные великими родятся, – рассуждает Мальвольо, злодей из “Двенадцатой ночи” Шекспира. – Иные достигают величия, а иным величие жалуется». Шотландец Джон Ло явно принадлежал к последней категории. К 1705 году, будучи тридцати четырех лет от роду, он имел за плечами весьма интересный опыт – впрочем, с точки зрения закона достаточно сомнительный. Сын влиятельного эдинбургского ювелира, Джон был невероятно одаренным математиком. В 1690-е он жил в Лондоне, где изучал основы коммерции, но обучение пришлось прервать – в апреле 1694 года его за участие в дуэли обвинили в убийстве и посадили в тюрьму. Под Новый год он каким-то образом сбежал и скрылся на материке, где и провел последующие восемь лет. Зарабатывал, применяя на практике свои математические таланты, и как профессиональный игрок объездил всю Европу, от Венеции до Нидерландов. Однако к 1703 году ему надоело скитаться, и он задумал вернуться в родной Эдинбург, где его ждал неприятный сюрприз: в городе только и было разговоров что о грядущем объединении с Англией. Какими бы ни были политические и экономические преимущества этого союза, очевидно, что лично Джону Ло он не сулил ничего хорошего. Пока Шотландия оставалась свободной страной, свободным оставался и Ло – об экстрадиции в те времена никто и слыхом не слыхивал. Объединение двух государств означало для него арест и суд. Особенность ситуации состояла в том, что многие из членов шотландского парламента, восхищаясь успехами английской финансовой революции, были страшно недовольны провалом собственных попыток повторить опыт соседа. Единственный способ догнать в развитии Англию, полагали они, – объединиться с ней. Так что, если Ло хотел остаться на свободе, ему следовало убедить парламентариев, что Шотландия способна сама справиться со своими проблемами, в том числе с главной из них – отсутствием собственной денежной системы. Импортировать ее из Англии, уверял Ло соотечественников, не имеет смысла. Таким образом, спасая свою шкуру, Ло подробно объяснил, что для этого необходимо предпринять. Результатом его усилий стал опубликованный в 1705 году трактат – один из самых глубоких и дальновидных экономических трудов не только для того времени, но и для всей истории экономики. Назывался он «Размышление о деньгах и торговле и предложение о снабжении нации деньгами».

Ло внимательно следил за спором между Локком и Лаундсом и понимал значение развития финансового и банковского секторов экономики. При этом его собственный анализ значительно превосходил как ясностью, так и глубиной рассуждения обоих упомянутых мыслителей. Ло начал с определения денег, которое сформулировал следующим образом: «Деньги – не ценность, на которую обмениваются товары, а ценность, определяющая их стоимость». Чтобы понять истинную природу денег – и их потенциал творить как добро, так и зло, – необходимо отрешиться от отношения к деньгам как к жетонам и исследовать менее очевидную систему кредитов и их погашения. «Золото, серебро, медь, банкноты, помеченные ракушки, – объясняет Ло, – суть только символы богатства, или знаки, с помощью которых богатство передается». Даже такая замечательная вещь, как золотая монета, – не более чем «знак передачи богатства». «Глядя на золотую крону, – продолжает Ло, – я вижу документ, оформленный на определенных условиях».

Если деньги – просто способ обмена кредитами, то спор между Локком и Лаундсом вообще велся о другом. Они дискутировали не о природе денег, а о том, что должно служить стандартом абстрактной экономической ценности, потому что, по мнению Ло, последний вопрос – наиважнейший в политэкономии. Тому есть две причины. Во-первых, для процветания экономики необходим такой стандарт, который гарантирует достаточное насыщение общества деньгами, что признавал еще Никола Орем. Во-вторых, выбранный стандарт определяет распределение богатства и доходов. Эта тема в истории экономической мысли была отнюдь не нова – достаточно вспомнить сеньораж, на примере которого ясно видно, каким образом денежная политика способствует перераспределению богатства от суверена к подданным. В новых условиях, когда деньги и финансы начинали проникать во все сферы частного сектора, указывает Ло, выросла роль инфляции и дефляции, смещающих баланс финансовой зависимости между частными кредиторами и должниками. Здоровая коммерческая экономика, объясняет он, требует верховенства предпринимательских классов. Если денежный кредит не циркулирует свободно, а сводится к двусторонним отношениям между рантье и зависящим от него предпринимателем, то это ведет к экономической стагнации. На деле это означает возврат к традиционному обществу с его неизменными феодальными обязательствами.

Проблема, по Ло, заключается в том, что сами по себе деньги не способны создать здоровые условия для развития экономики. Чем больше денег используется для того, чтобы укрепить положение суверена, тем меньше они создают богатства и способствуют мобильности. Ничто так не усугубляет проблему, как склонность считать жетон (например, монету) технологией (то есть кредитом и обменом этого кредита). Экономические спады происходят, когда «люди накапливают символы перехода настоящего богатства из рук в руки, руководствуясь страхом или недоверием». Подобные психологические побуждения, усугубленные непониманием действительной природы денег, Ло называл «слепыми», поскольку они «останавливают циркуляцию денег, что наносит ущерб государству и скорее всего прочего приведет к нищете, которой они так боятся». Без грамотного управления деньгами соблазн обладания ими оборачивается финансовым провалом. Ло был первым, кто настолько глубоко исследовал проблему денег. Но от него ждали не только постановки вопроса, но и ясного ответа на него. И Ло его дал. Тот, кто обладает правом на выпуск денег (то есть суверен), должен иметь возможность изменять количество денег в обращении исходя из потребностей частных предпринимателей, общественных финансов и баланса между частными кредиторами и должниками. А значит, центральным вопросом становится выбор денежного стандарта – он должен быть таким, чтобы позволять подобную манипуляцию деньгами в рамках всего общества. Драгоценные металлы для подобной цели не годятся – если в стране недостаточно залежей золота или серебра, «придется ограничивать труд населения, заставляя его зависеть от материала, который находится не в нашей власти, а во власти наших врагов, что крайне неразумно». Экономические выкладки Ло предлагали гораздо более радикальный вариант. Чтобы обеспечить достаточное предложение и достаточное распространение, деньгами необходимо управлять. А для этого стандарт должен быть гибким. Золото или серебро не годятся, но, к счастью, сообщил шотландскому парламенту Ло, «у нас есть наш собственный материал, гораздо более подходящий».

Миру пришлось ждать еще тринадцать лет, прежде чем он узнал, что же это за материал. Ло не сумел убедить парламент, что его план и независимость лучше союза с Англией. Поэтому в 1706 году он вернулся на материк, где зажил своей богатой событиями жизнью. Однако, помимо азартных игр, у него теперь появилось и второе увлечение – он пытался найти политиков, которые поддержали бы его экономические идеи. Если Эдинбург не захотел к нему прислушаться, может, Турин согласится. Или Венеция. Или какое-нибудь другое, менее влиятельное государство. Однако, несмотря на все его усилия, никто на его идеи так и не клюнул. По иронии судьбы возможность для их реализации Ло получил через десять лет в крупнейшей и богатейшей стране Европы – во Франции.

К началу 1715 года Франция уже примерно полвека не вылезала из войн. Это привело к тому, что финансы монарха – «короля-солнце» Людовика XIV – оказались в плачевном состоянии. Каждая пядь королевских владений была заложена, равно как и будущие доходы от сбора налогов. Вся система государственного финансирования и вся социальная структура подчинялись королевской милитаристской политике. Отдельные богачи ссужали короне деньги в обмен на долгосрочные облигации – так называемые rentes – и жили на получаемый доход (отсюда слово «рантье»). Другие покупали феодальный статус, дававший право на сбор налогов с той или иной территории. Истинная власть в этой системе принадлежала не королю и его двору, а небольшому клубу банкиров, располагавшемуся в Париже, – через его сети собирались частные деньги, а взамен клиенты получали государственные синекуры и облигации. Эти банкиры были богатейшими во Франции людьми: Самюэль Бернар, финансировавший Войну за испанское наследство; его друзья, братья Антуан и Клод Пари, и Антуан Кроза, которому принадлежала концессия на всю Французскую Северную Африку.

Как большинство воротил бизнеса, особенно тех, кто делает деньги на опустошении карманов сограждан, они не пользовались особой популярностью. Достаточно сказать, что за глаза их называли sangsues – «пиявками», и одной из немногих идей, которую разделяли и придворные аристократы, и провинциальные крестьяне, была мысль о том, что этим кровопийцам надо время от времени устраивать болезненное saignée, то есть кровопускание, – чтобы ослабить их хватку на горле страны. Когда жалобы достигали уровня, близкого к истерике, король обычно объявлял об учреждении специального суда – Палаты Правосудия, – которая выносила банкирам безжалостный приговор. Однако общественный организм слишком сильно зависел от этих паразитов, и поэтому дело обычно ограничивалось тем, что недовольным налогоплательщикам кидали объедки с банкирского стола, кровососы на несколько месяцев исчезали из виду, но затем все возвращалось на круги своя, и насильственное переливание крови продолжалось как ни в чем не бывало.

Но 1 сентября 1715 года все изменилось. Людовик XIV, к тому времени рекордсмен среди французских монархов по длительности пребывания на троне (72 года!), скончался. Регентом был назван его племянник Филипп, герцог Орлеанский. Свою главную задачу новый король видел в укреплении власти и получении контроля над находящимися в полном беспорядке государственными финансами. Первым делом требовалось устроить наглядную демонстрацию силы. В марте 1716 года состоялось заседание Палаты Правосудия, на котором сторона обвинения не жалела претензий и упреков. Вспомнили, что аж с 1689 года никто в стране всерьез не следил за уплатой налогов. Теперь каждый, кто не мог доказать, что не задолжал казне, подвергался суровому наказанию – от каторги или высылки из страны до лишения имущества и публичной казни. Осведомителям полагалось щедрое вознаграждение. Буржуазный класс Франции, включая торговлю, окаменел от ужаса. Джон Ло понял, что судьба дает ему шанс.

Франция, по мнению Ло, была страной с уникальной политической системой, нуждавшейся в обновлении. Как и Шотландия, она находилась в состоянии хронического денежного кризиса. Проще говоря, во Франции наблюдалась нехватка денег, вызванная одновременным действием двух негативных факторов, укоренившихся со времен Средневековья: во-первых, в стране существовал основанный на драгоценном металле денежный стандарт; во-вторых, при расчетах и сделках население пользовалось практически исключительно монетами. Кроме того, государство купалось в долгах – результат десятилетий, потраченных на военные авантюры. В теории нововведение типа Банка Англии могло помочь решить сразу обе проблемы, как это случилось по ту сторону Ла-Манша. Но на практике, считал Ло, Франция уже упустила время для подобного шага. Государственный долг достиг таких размеров, что никакие налоги не могли бы его покрыть, во всяком случае, пока не изменится экономическая модель. Стране была необходима не только денежная революция, но и радикальная реструктуризация государственного долга. К счастью, теории Ло позволили ему составить план, как достичь обеих этих целей.

Первая часть плана была посвящена решению проблемы денежного дефицита, ибо без денег Франция не могла реализовать свой экономический потенциал. Едва Палата Правосудия успела обратить в бегство старый денежный класс, как Ло убедил регента позволить ему основать Banque générale – первый в истории Франции банк, наделенный правом печатать деньги. Поначалу банк опирался в своей работе на традиционный стандарт, основанный на драгоценных металлах, – при желании каждую банкноту можно было обменять на определенное количество золота или серебра. Затем Ло обратился к зарубежным банкам-корреспондентам, и в результате банкноты, отпечатанные Banque générale, стали приниматься как средство оплаты международных сделок. Регент объявил, что этими деньгами граждане могут платить налоги. Банк явно процветал – его банкноты разошлись по стране, стимулируя, как и предсказывал Ло, торговлю. Однако останавливаться на этом шотландец не собирался, и это было известно каждому, кто слышал его выпады в адрес денежного стандарта, основанного на драгоценных металлах. Разумеется, так и произошло: в декабре 1718 года Банк был национализирован. Отныне он назывался Королевским банком, что только усилило его влияние на политику. Однако этим изменения не ограничились. И главное из них заключалось в том, что объем напечатанных денег больше не должен был зависеть от имеющихся у банка запасов золота или серебра. Иными словами, объем денежной эмиссии теперь зависел только от решения Королевского совета. Альтернативный стандарт Ло был введен в обращение. Отныне денежный стандарт Франции определялся исключительно решением короля и более ничем. Если население поверит в разумность политики Королевского совета, который не станет злоупотреблять денежной эмиссией, то все пойдет хорошо – по мнению Ло, даже лучше, чем в условиях золотого стандарта, ограничивающего предпринимательскую свободу. Но одновременно исчезла страховка: теперь никто не обещал, что банкноты при желании можно будет обменять на то или иное количество золота. К Рождеству 1718 года Джон Ло познакомил Францию, да и весь остальной мир с бумажными деньгами.

Не довольствуясь достигнутым, Ло обрушился с критикой на вторую часть экономической проблемы – паразитическую систему государственных финансов и постоянно растущий государственный долг. Традиционный метод в таких случаях был прост – обесценить денежную единицу (а значит, и стоимость долгов короны), а то и вовсе объявить дефолт. Однако Ло рассчитывал сыграть не на страхах кредиторов, а на их жадности. В 1717 году он, пользуясь успехом своего Банка, уговорил регента позволить ему создать акционерное общество «Западная компания» и передать ему права на развитие Французской Северной Африки, до того принадлежавшие «кровососу» Антуану Кроза. Ло публично заявил, что эти огромные, малоизученные территории принесут компании огромные прибыли. Владельцам государственных облигаций было предложено обменять их на акции Западной компании. То есть из кредиторов государства они превратились бы в своего рода акционеров государства.

Реакция была ожидаемой: кредиторы короны осадили конторы новой компании, надеясь обменять облигации на акции, и спрос на последние значительно превысил предложение. Подобная популярность продемонстрировала жизнеспособность предложенной модели – или по меньшей мере способность компании собрать необходимый капитал, – после чего Западная компания осуществила целую серию впечатляющих поглощений и слияний. Все компании, владевшие правами на заморские колонии Франции, были одна за другой ею «проглочены». Первой была приобретена Сенегальская компания, затем – Ост-Индская компания, после нее – Китайская и Африканская. Каждое поглощение финансировалось одним и тем же способом. Инвесторы приносили свои государственные облигации в контору Ло на улице Кенканпуа, где обменивали их на акции постоянно расширявшейся Западной компании. К середине 1719 года гигантская корпорация Ло – официально она теперь именовалась Индской компанией, хотя широкая публика в память о самом романтичном приобретении предпочитала называть ее Миссисипской, – поглотила все крупные акционерные компании страны.

В августе 1719 года Ло приступил к финальному этапу осуществления своего плана. Компания получила права на сбор всех косвенных налогов во Франции. Теперь она представляла не только зарубежные интересы короны – ее доходы отражали состояние французской экономики в целом. Одновременно было сделано объявление о том, что компания планирует выкупить оставшийся суверенный долг Франции. Чтобы профинансировать подобную гигантскую сделку, было выпущено огромное количество новых акций. Эйфория по поводу «системы Ло» достигла такого размаха, что компании приходилось не привлекать, а отваживать инвесторов. Если в мае акция компании торговалась по 500 ливров, то к декабрю ее цена подскочила до 10 тысяч – и чем выше взлетала цена, тем бóльшую часть государственного долга абсорбировали новые выпуски акций. По завершении сделки Ло наконец достиг беспрецедентного в своей карьере пика – он полностью заменил государственный долг на государственные акции без фиксированного дивиденда. Согласно указу короля с начала следующего года на территории Французского королевства золото и серебро утрачивали статус законного платежного средства, который присваивался банкнотам Королевского банка. Торжество банковских денег и бумажного стандарта стало реальностью.

Ло по максимуму воспользовался окном возможностей, открытым ему Палатой Правосудия. Королевский банк занялся решением проблемы денежного кризиса, и в стране начался экономический бум. Взлетевшая на его волне Миссисипская компания направила свои огромные прибыли на ликвидацию кризиса государственного долга. Во всей системе оставался единственный негибкий элемент – связь Банка с его гарантированными банкнотами и компании с ее рискованными активами, но он благодаря важному нововведению не представлял угрозы. Денежный стандарт теперь зависел от правителя, и если для экономики (а следовательно – и для компании) наступили бы тяжелые времена, Банк уменьшил бы стоимость денег, подстраиваясь под изменившуюся ситуацию. Потрясающее достижение Ло удостоилось всеобщих восторженных похвал. Регент и придворные превозносили его до небес. «Во Франции все восхищались его затеей, соседи нам завидовали и начинали нас побаиваться, – писал современник. – Это было чудо – из тех, в которые не способны поверить потомки». После того как все элементы системы сложились в единое целое, проявился и замысел Ло. Проблема традиционных денег состояла в том, что они представляли собой финансовые претензии на определенную сумму, опирающиеся на доходы, оценить которые в стоимостном выражении было по определению невозможно. Правители могли обещать что угодно, а подданные – верить во что угодно. Эти обещания и ожидания, оформленные тем или иным способом, и являлись облигациями и rentes. Однако единственными источниками суверенного дохода оставались промышленность Франции и коммерческая деятельность ее жителей. Если экономика процветала, налоговые сборы в казну росли, и кредитный рейтинг короля улучшался, а значит, выплаты по его обязательствам производились в соответствии с данными обещаниями. Если же экономика переживала спад, все обстояло иначе. Такова реальная картина в области государственных финансов, подчеркивал Ло, настаивая на том, что следует это честно признать. Король, вместо того чтобы делать вид, будто он мановением руки способен убрать неопределенность, всегда присутствующую в экономической деятельности, поступит гораздо разумнее, если даст гражданам доступ к этой деятельности, тем самым перекладывая на них бремя риска. С государственными облигациями – акциями Миссисипской компании – подобное можно было проделать напрямую. С суверенным кредитом (который мог свободно переходить из рук в руки), основанным на фиатном, то есть бумажном, стандарте – банкнотах Королевского банка, – всего за один шаг.

5 января 1720 года Джона Ло назначили Генеральным контролером финансов Франции. Несколько недель спустя он ознаменовал свой невероятный взлет последним свершением – организовал слияние Банка и компании, превратив их в огромный конгломерат. Однако его триумф длился недолго. Почти сразу же в системе начали появляться трещины. Память о приговорах Палаты Правосудия понемногу начала тускнеть, и «кровопийцы» из старого денежного класса снова зашевелились. Ло направил регенту записку с предложением значительно упростить налоговую систему, но тот выразил опасение, что взбунтуется старая финансовая олигархия. Ло в ответ хладнокровно заявил: «Что случится с крысами в моем сарае, если я увезу оттуда все зерно в безопасное место?» Однако Ло недооценил оппонентов и переоценил значение своего успеха.

Враги Ло, старые финансисты, знали, что его денежная система – как и любая другая – работает, пока сохраняется вера в ее надежность. Кризис доверия неизбежно ведет к краху и коллапсу. А если учесть, что компания появилась относительно недавно, даже легкое сомнение в ценности ее акций и фиатных денег мог оказаться для нее смертельным. Оппоненты Ло взялись за дело и развернули против него мощную кампанию. Радостные колонисты, направлявшиеся на заработки во Французскую Африку, утверждали они, далеко не всегда находят богатство и счастье. Половина их скончалась от малярии; второй половины вообще не существует: это нанятая массовка, не намеренная плыть ни в какие колонии. Луизиана – не Земля обетованная и не конкурент Британской Северной Америки, как уверяет Ло; это просто болото, которое никогда не принесет никакой прибыли. Но самое главное – компания взяла на себя слишком много финансовых обязательств и уделяет слишком мало внимания реальной деятельности. Акции, облигации, банкноты и другие финансовые обязательства компании, рассчитывающей на высокие доходы, лягут тяжким бременем на французскую экономику. Даже по самым оптимистичным прогнозам, компания не сможет заплатить всем, кто доверил ей свои средства.

Самые сообразительные участники «системы Ло» начали сбрасывать свои акции. Пронесся слух, что придворные короля обменяли свои банкноты на золото еще в прошлом декабре. Вспыхнула паника. Ло попытался провести контролируемое снижение стоимости акций и банкнот. Были приняты новые, гораздо более жесткие законы, призванные усложнить – а затем и вовсе запретить – владение золотом и серебром. Рынок зашатался. К концу мая, когда «система Ло» уже разваливалась на части, беднягу арестовали. Правда, два дня спустя он снова оказался на свободе, но только потому, что регент, как проговорился один из его советников, понял: единственным человеком, способным вывести его из тупика, был «месье Ло». На фоне всех этих событий Ло окончательно утратил доверие. Скорбно покачивая головами, воскресшие пиявки советовали королю: единственный выход – отступать, и немедленно. 1 июня золоту и серебру вернули статус законного платежного средства. Еще через два дня была заново запущена старая система финансовой ренты. К октябрю банкноты Королевского банка были аннулированы. В декабре Ло, опасаясь за свою жизнь, бежал из Франции.

Столь неожиданный взлет и катастрофическое падение созданной Джоном Ло системы привели к тому, что многие, не задумываясь, причислили его историю к разряду обычных финансовых мошенничеств, поспешив представить ее героя этаким Берни Мэдоффом XVIII века. Даниель Дефо, изучивший биографию Ло, саркастично заявлял, что видит в его фигуре прекрасный образец для подражания и готов рекомендовать его всякому молодому человеку, ищущему богатства: «Все просто, – говорит он. – Возьми шпагу, заколи одного-двух красавцев, попади в Ньюгейтскую тюрьму, там тебя определят на виселицу. Беги из тюрьмы, если можешь – это важно, – и переберись в какую-нибудь далекую страну. Там возьмись играть на акциях, создай Миссисипскую компанию, обанкроть всю страну, а после, наверное, и станешь великим человеком».

Джон Ло, опередивший экономическую мысль на несколько веков

Но подобные оценки слишком поверхностны. Система Ло была экспериментом, попыткой обуздать силу денег и в этом смысле имеет большое историческое значение. Ее можно рассматривать как архетипический пример третьей общей стратегии того, как можно использовать преимущества денежного общества и при этом избежать его недостатков. Спартанская и советская стратегии строились на недоверии к деньгам и стремились ограничить или отменить их использование. Джон Ло, напротив, верил, что самое ценное свойство денег – их способность стимулировать амбиции и предпринимательство. Скепсис шотландца вызывала другая сторона заложенного в деньгах потенциала, а именно возможность совмещать социальную мобильность с безопасностью и стабильностью, которые обеспечивались фиксированными финансовыми обязательствами. Стратегия Ло заключалась не в том, чтобы ограничить применение идеи универсальной экономической ценности, а в том, чтобы сделать ее стандарт гибким. Вся его система по существу сводилась к новому финансовому соглашению, в рамках которого риски, связанные с противоречивой природой денег, берут на себя все пользователи и делают это осознанно и добровольно. В этом состояло одно из отличий новой системы от старой, маскировавшей эти риски обещаниями правителя заплатить – чаще всего невыполнимыми.

Осуществив слияние государственного «холдинга» с государственным же банком, Ло сделал явным то, что в децентрализованной системе денег и финансов оставалось скрытым. Все доходы и все богатство в конечном итоге порождаются реальной экономикой, – а деньги являются выражением притязаний на долю в этом богатстве. Однако подобные доходы нестабильны, поскольку мир сам по себе нестабилен – поэтому нестабильны и притязания на них. Проще всего признать этот факт и трансформировать фиксированные финансовые претензии, которые обычно используются в качестве денег и известны как долг, в вариативные претензии, то есть акции без фиксированного дивиденда. Для проведения такой операции необходимо было нечто, чего не было ни в Голландии, ни в Англии и чего с тех пор на планете больше не появлялось, – корпорация, которой принадлежат все активы государства, включая право на сбор налогов; корпорация, акциями которой могут владеть граждане страны. Разумеется, эти «акции-деньги» менее надежны, чем обычные деньги, так как их стоимость может упасть – собственно, именно это и испытали на себе инвесторы «системы Ло» в 1720 году. С другой стороны, подобные деньги обеспечивают гораздо бóльшую мобильность. Для тех, кому подобная прозрачность была не по душе, существовал и облегченный вариант – банкноты, выпущенные Королевским банком. Они имели фиксированную стоимость, выраженную в стандартных денежных единицах. Однако сам стандарт отныне стал гибким и определялся королевским советом, в соответствии с экономическими и фискальными соображениями. Иными словами, единственная разница заключалась в том, что стоимость банкнот определял не рынок, а суверен.

«Система Ло» отличалась хитроумием и изобретательностью и на несколько веков опередила экономическую мысль. Через две с половиной сотни лет, в 1973 году, когда международный золотой стандарт обмена наконец рухнул, мир признал именно фиатные денежные стандарты. И тем не менее проект Ло провалился. В чем был его изъян? Разумеется, у Ло хватало и привходящих проблем, усугубивших ситуацию. Он переоценил собственные способности и недооценил своих оппонентов, которых его система оставила не у дел. Ло попытался добиться слишком многого за слишком короткий промежуток времени. Сама идея предложить инвесторам государственные акции, а не фрагменты государственного долга, была настолько передовой, что с тех пор ее больше никто ни разу не пытался реализовать. Однако, помимо указанных, у предложенной шотландцем модели имелся еще один, гораздо более весомый недостаток. Справиться с ним сумел другой забытый гений денежной политики – как ни парадоксально, сделал он это больше чем за две тысячи лет до появления на свет самого Джона Ло.

 

Мудрость Солона

Реакция Спарты на изобретение денег была однозначной, но далеко не единственной в древнегреческом мире. Многие древнегреческие полисы с энтузиазмом взялись за внедрение денег, несмотря на дружный хор скептиков, напоминавших об их многочисленных недостатках. Подобная открытость, отмечал Аристотель, свойственна в первую очередь демократическим городам-государствам, где «все получают вознаграждение: народное собрание, суд, должностные лица». Наиболее показателен пример Афин: к V веку до н. э. они превратились в монетарное общество, внутри которого практически каждый аспект общественной жизни регулировался при помощи денег. Поразительным образом афинские граждане – вопреки скепсису своих поэтов, философов и драматургов – сумели обратить новое и потенциально опасное изобретение себе на пользу. Во многом это произошло благодаря одному из величайших философов, поэтов и политиков эпохи, расцвет деятельности которого пришелся, как это ни удивительно, на период первого в Афинах финансового кризиса.

В Афинах конца VII века до н. э. распространение денег оставалось общественной проблемой номер один. До недавнего времени полис был организован в традиционном духе – немногочисленный класс аристократов владел землей и сдавал ее в аренду издольщикам в обмен на часть урожая. Поскольку армия формировалась из аристократии, то между ней и крестьянством существовал негласный договор о взаимопомощи. Однако в монетарном обществе с его потенциалом социальной мобильности крестьяне, которых теперь в случае необходимости принуждали вступать в войско, выражали недовольство необходимостью выплачивать аристократии традиционную ренту. Но и землевладельцы перестали рассматривать свои угодья как наследственное достояние, требующее заботы, и стали воспринимать их как потенциальный источник дохода. Деньги самим фактом своего существования разрывали на части ткань общества. «Уступая корысти, объятые силой безумья, / Граждане сами не прочь город великий сгубить», – сокрушался Солон.

Более благоприятные условия для возникновения финансового кризиса трудно себе представить. Класс аристократов-кредиторов стремился увеличить свои прибыли и сталкивался с растущим противостоянием со стороны клиентов-простолюдинов. Конфликтов становилось все больше, однако норм, регулирующих имущественные и договорные права, не существовало – вместо них действовали только устаревающие на глазах традиционные запреты и обычаи. Не существовало и формальной регистрации собственности, если не считать стертых от времени камней, обозначавших границы владений. Переход от традиционного общества к монетарному провоцировал классовую войну, подстегиваемую долговым кризисом, причины которого грекам были очевидны: финансовые обязательства не могут полностью заменить собой обязательства социальные, а бесконтрольная свобода, обещанная деньгами, оборачивается разрушительной изоляцией. «Кривдой полны и владыки народа, и им уготован / Жребий – снести много бед за своеволье свое. / Им непривычно спесивость обуздывать…» – предупреждает Солон. Для разрядки ситуации требовалось принятие срочных мер.

Любопытно, что прецедент в истории уже был. Командная экономика Месопотамии, так и не сумевшая аккумулировать все составляющие, необходимые для появления денег, тем не менее выработала институт ссудного процента. Поэтому вавилоняне прекрасно понимали, что такое угроза кризиса; так же как впоследствии греки, они опасались, что наличие задолженностей теоретически способно ослабить военную мощь их городов: аристократический класс, составляющий костяк армии, в случае конфискации имущества за долги окажется полностью деморализованным. Самый ранний из известных примеров списания долга, достигающего таких размеров, что общество не способно выдержать его груз, относится примерно к тому же времени, что и возникновение самого института ссудного процента, то есть к правлению Энметены, владыки города-государства Лагаш в 2400 году до н. э. Эта традиция сохранилась в регионе вплоть до библейских времен в форме праздника – «юбилея», который, как сказано в книге Левит, евреям полагалось устраивать раз в 50 лет.

Но в Афинах на пороге VI века до н. э. применение этого испытанного средства столкнулось с фундаментальной проблемой. В полисе главенствовал культ науки и просвещения, и религиозная космология традиционного общества в качестве вектора для распределения власти здесь не годилась. Лозунг эпохи гласил: «Человек сам хозяин своей судьбы». Это означало, что вопрос о справедливости принципов распределения богатства и власти в монетарном обществе должен решать гражданин. В это время Греция импортировала очередное восточное изобретение – идею прощения долга. На ее основе появилось судьбоносное новшество, характерное только для своеобразной политической культуры Древней Греции. Неконтролируемые излишества монетарного общества должна сдерживать идея общественного порядка. Однако порядок этот не является отражением божественного порядка, царящего на небесах, нет – это человеческая, земная идея справедливости в обществе. И формулировать ее должна политика. Популяризатором этой радикальной идеи выступил тот же человек, который внес самый значительный вклад в диагностику проблем общества, – политик и поэт Солон. Избранный в 594 году до н. э. архонтом-эпонимом Афин, он приступил к проведению социальных реформ, впоследствии ставших известными как сисахфия («стряхивание бремени»). В первую очередь она подразумевала отмену долгов, при этом радикально отличаясь от стратегий, применявшихся на Востоке. Ключевое решение о списании долга – кто выиграет, а кто проиграет – принималось в результате политического компромисса. Разумеется, жизненно важным условием его достижения была личность политика, инициировавшего реформу. «Трудно в великих делах сразу же всем угодить, – напишет Солон годы спустя, объясняя свою политику, – но меж двух я сторон камнем стоял межевым». Поэтический дар Солона позволил ему найти блестящую метафору, выражающую суть предложенных им революционных изменений. Для успешного функционирования монетарного общества старая система неподвижных межевых камней, регулировавшая жизнь традиционного общества с его неизменными социальными обязательствами, должна уйти в прошлое, уступив место новой, в рамках которой межевые камни – символ общественной справедливости – приобретают способность к адаптации, что вполне объяснимо: деньги по своей природе сулят обществу перемены. В мире, где человек сам несет ответственность за свою судьбу, источником легитимности нового символа справедливости может быть демократическая политика. Но «стряхивание бремени» этим не ограничилось. Реформа упраздняла издольщину, вводила систему налогообложения, ориентированную не на социальное происхождение граждан, а на их экономическое положение, и гарантировала право каждого гражданина на справедливый суд. Более чем два века спустя Аристотель отметил, что последняя реформа заложила основы демократии: «Если народ владычествует в суде, он становится властелином государства».

Однако наиболее важное значение имел другой аспект реформ Солона. Чтобы решающая роль в определении экономической справедливости перешла к политикам, требовалось создать новую, строго формализованную систему фиксации принятых решений и оценки их эффективности. Иными словами, требовался всесторонний свод законов, каковой Солон и представил обществу в виде выставленных на всеобщее обозрение трехгранных деревянных столбов с соответствующими записями, известных как кирбы. Построение Солоном демократического общества, основанного на уложениях закона, дало окончательный ответ на вопрос, как заставить деньги работать.

 

Денежный стандарт: божественный, деспотический или демократический?

Скептическое отношение к деньгам проявлялось с момента их возникновения, и по сей день не перевелись поклонники радикальных стратегий наподобие спартанской или советской. Но старейшая из скептических стратегий заключалась не в том, чтобы понизить роль денег в обществе или отменить деньги вообще, а в том, чтобы их переделать. В ее рамках деньги рассматриваются как явление в целом положительное, но нуждающееся в строгом надзоре. Монетарному обществу, полагают ее сторонники, время от времени требуется «настройка» – достаточно радикальная, наподобие объявляемого дважды в столетие «юбилея» (списания долгов) или одностороннего дефолта, либо более мягкая, например постепенное обесценивание денежного стандарта. Возможны и более оригинальные подходы – такие как беспрецедентный по смелости эксперимент Джона Ло, предпринявшего попытку провести структурное обновление концепции денег, полностью убрав из нее обещание стабильности. Но несмотря на все различия, и идеи шотландца, и предложения Солона объединяет одна общая черта: оба деятеля уделяли особое внимание гибкости денежного стандарта. Отсюда возникал вполне закономерный вопрос: на каких принципах должна осуществляться модификация этого стандарта?

Разные эпохи отвечали на него по-разному. В древневосточных цивилизациях с их «юбилеями» и периодическим списанием долгов считалось, что ответ дан свыше. Если верить книге Левит, деньги пятьдесят лет могут делать, что им заблагорассудится, после чего наступает благословенный миг: «…и объявите свободу на земле всем жителям ее: да будет это у вас юбилей». Однако научная революция, совершенная в Древней Греции, положила конец подобным взглядам на мир, якобы существующий в соответствии с божественным замыслом. И современное человечество – наследник той самой древнегреческой революции. Сегодня никому и в голову не придет предложить на заседании совета МВФ или комитета по денежной политике центробанка принять то или иное решение, руководствуясь религиозными убеждениями. Того же мнения придерживался и Джон Ло. Именно человек, утверждал он, а не Бог и не природа, должен принимать решение. В этом заключался смысл предложенного им нововведения в виде фиатных денег: вопросы выпуска денег и их стоимости в любой момент решаются политическими методами, а не зависят от воли случая.

В этом же тезисе крылся и фундаментальный изъян стратегии Ло: он полагал, что политику должен определять монарх. Ло верил, что король будет устанавливать денежный стандарт в соответствии с экономической эффективностью и социальной справедливостью и что все, кто пользуется деньгами, будут доверять монарху. Более того, он полагал, что это под силу только монарху. Демократии и республики, считал он, не способны эффективно управлять деньгами – они постоянно спорят, кто выиграет, а кто проиграет, и никто никому не верит на слово. Монархи – другое дело.

Мудрый правитель сводит все эти трудности к минимуму. Королю сподручнее бороться с ними, нежели совету, который, прежде чем проголосовать и принять решение даже по самой неотложной проблеме, тратит время на бесконечные споры… Король же действует сам по себе, он принимает во внимание только собственный взгляд на проблему; он может выделять королевству кредит, потому что только ему доверяют не только подданные, но даже и иностранцы.

Это старая и хорошо известная ловушка: убеждение, что только сильная рука одного-единственного человека способна установить справедливость в политике и доверие в финансовой сфере. В реальности, как показали события, свидетелем ряда которых был и сам Ло, все обстояло прямо противоположным образом. Со временем его мнение о том, что «короли всегда были и всегда будут способны платить по долгам», станет столь же диковинным и устарелым, сколь и сама идея абсолютной монархии.

Зато Солон, стоявший у истоков концепции денежного стандарта, нашел способ ее реализации. Определить, что справедливо, а что нет, можно только через механизм компромисса, составляющий основу демократической политики; выдержать проверку временем способны только обещания демократических правительств. В этом заключался секрет тонкой регулировки стандарта, позволяющий воспользоваться всеми преимуществами денег, защитившись при этом от их недостатков. В племенном обществе Греции периода Темных веков существовало понимание того, что все люди равны. Эта идея способствовала рождению другой – об универсальном стандарте ценности. В свою очередь, сочетание последней с восточным изобретением – бухгалтерским учетом – и научной революцией, полностью изменившей мировоззрение древних греков, и привело к возникновению денег. Вместе с тем древние греки с самого начала с подозрением относились к тому, что им сулили деньги, и первый же опыт существования монетарного общества подтверждал эти их опасения. Неизбежное противоречие, заключенное в деньгах – обещание, с одной стороны, свободы, а с другой – стабильности, – грозило погубить полис, едва открывший для себя все прелести просвещения. Солон нашел решение этой проблемы. Исходный стандарт экономической ценности, позволяющий деньгам служить средством организации не какого-то одного типа торговли или одной части бюрократического аппарата, а экономики и социальной жизни в целом, базируется на следующей политической посылке: все члены племени имеют равную социальную ценность. В то же время природа денег такова, что они делают возможной социальную мобильность и способствуют накоплению богатства и власти над окружающими. Любой жестко зафиксированный стандарт денежной ценности, таким образом, рано или поздно устаревает, и это устаревание грозит серьезными проблемами, ведь именно оно является причиной гражданских распрей. Государство должно принимать необходимые меры, чтобы гарантировать такую структуру финансовых обязательств, которая соответствует тому, что общество считает справедливым. Только политическая деятельность – в демократическом обществе, подверженном постоянным изменениям, – способна обеспечить создание подобного эволюционирующего стандарта. И только закон – принятый в результате обсуждения и формально зафиксированный – может воплотить этот стандарт в реальность.

Подобная стратегия использования потенциала денег сегодня так же важна, как и две с половиной тысячи лет тому назад. Однако традиция скепсиса в современной экономической мысли практически отсутствует – ей на смену пришли современное понимание денег и новая экономика, созданная на основе этого понимания. Мы уже видели, что подобное игнорирование скептического подхода чревато серьезными моральными проблемами. Наиболее красноречивый их симптом в мире, только-только выбравшемся из финансового кризиса, проявляется в первую очередь как ошибки экономической политики. Поэтому далее мы рассмотрим, какие практические выводы следуют в современном мире из общепринятого понимания денег.