– Ага! – прервал меня приятель-бизнесмен. – Я так и знал!

– Знал что? – спросил я.

– Что ты на самом деле тайный революционер. Тебе не нравятся ни капитализм, ни капиталисты вроде меня. А вся твоя история о деньгах сводится к тому, что всех богачей надо обложить огромными налогами, а банкиров – вешать на фонарных столбах.

– С чего ты это взял?

– Позволь мне суммировать твои аргументы, которые выглядят скорее как детективная история. Ты говоришь, что твоя книга – это неавторизованная биография, но, на мой взгляд, она больше похожа на роман в духе Агаты Кристи.

– Да ну? И кто же тогда жертва?

– Если верить тебе, то здравый смысл. Давай посмотрим, правильно ли я все понял. Вначале ты объяснил, что деньги, независимо от своего внешнего вида, являются не вещью, а общественной технологией – набором идей и практик, направленных на организацию общества. Точнее, как ты утверждаешь, деньги состоят из трех элементов: концепции универсальной экономической ценности, системы учета, благодаря которой эту ценность можно измерить и записать, и принципа децентрализованной передачи, то есть возможности перехода этой ценности от одного человека к другому. Ты привел в качестве примера острова Яп, показывая, насколько абсурдно считать, что монеты или любые другие жетоны сами по себе являются деньгами. А историю о закрытии ирландского банка ты привел, чтобы доказать: хотя обычно деньги выпускает правительство, в принципе их может выпускать кто угодно. Ладно, допустим. Но затем я спросил тебя, какая разница, если смотреть на деньги с этой точки зрения? А ты ответил мне, что разница большая – собственно, именно поэтому я и сижу тут, слушая твою так называемую неавторизованную биографию денег.

– Ну да, пока вроде все так и было.

– Затем ты начал подробно исследовать элементы, из которых состоит понятие денег, в первую очередь – концепцию универсальной экономической ценности. Ты объяснил, что доллар, или фунт, или евро, или иена – не физические вещи, а единицы измерения. Потом ты описал, как один пожилой профессор-поляк…

– Витольд Куля.

– Ага, он самый. Так вот, он изучил историю физических единиц измерения и обнаружил, что понятия и стандарты, к которым они приложимы, с ходом времени эволюционируют. Затем, как истинный социалист, ты даже с восторгом отозвался о достижениях международной бюрократии.

– Ну да, Международного бюро мер и весов.

– Но самое главное – если я правильно тебя понял – заключается в том, что и понятия, и стандарты определяются тем, для чего они нужны людям. Ты подчеркнул два момента, вытекающих из этого. Во-первых, экономическая ценность ничем не отличается от любой другой единицы измерения – масштаб ее применения и ее стандарты определяются тем, для чего ее используют. Однако, и это второй момент, экономическая ценность отличается от физических единиц измерения тем, что является свойством не физического, а общественного мира. Это центральный компонент технологии организации общества, следовательно, ее стандарт должен быть политическим.

– Именно так. Критерий для выбора стандарта денег – не точность и неизменность, как в случае с физическими единицами, а справедливость, то есть характерная черта грамотно управляемого общества.

– Ага, это была философская часть твоего дискурса. Затем ты перешел к истории.

– Ну, я же сказал, что существуют свидетельства, подкрепляющие мои утверждения о природе денег. Я заявил это потому, что центральная идея денег – это концепция универсальной экономической ценности, а поскольку подходящий стандарт для нее должен быть политического характера, то можно сказать, что деньги в их современном понимании возникли, когда соединились совершённые в Месопотамии изобретения, то есть письменность, счет и ведение бухгалтерского учета, и возникшая в гомеровской Древней Греции идея о том, что каждый член племени одинаково ценен для общества.

– Ах да, припоминаю. Возможно, ты и прав, но даже если нет, это ничего не меняет. Ведь деньги по-прежнему существуют, и мы в любой момент можем проверить, что они такое на самом деле. А как их изобрели, не так уж и важно. Все равно наверняка мы этого знать не можем – так нет смысла и беспокоиться.

– Можно, конечно, и так смотреть на ситуацию – по-мещански. Впрочем, в одном ты прав: реальное испытание для моей биографии – это проверка того, насколько хорошо она объясняет сущность денег в наше время, описывает существующие проблемы и предлагает пути их решения. Так на чем мы остановились?

– На истории. Вот тут-то тебя и потянуло на детектив. Сначала ты принялся восхвалять древнекитайскую экономическую мысль. Объяснил, что тамошние философы и императоры прекрасно понимали, что деньги – это инструмент управления. Значит, вопрос о том, в какой мере экономическая ценность должна использоваться для координации общественной деятельности и каким должен быть ее стандарт, определяется только тем, насколько деньги способствуют успешному управлению страной.

– «Миру и порядку в Поднебесной», как поэтично выражались они. Совершенно верно.

– А по мне, они скорее способствует революции, но подробнее я на этом остановлюсь чуть позже. Затем ты рассказал о ремонетизации средневековой Европы. Суть конфликта, по твоим словам, состояла в несогласии правителя и его подданных по вопросу управления денежным стандартом. Если я правильно тебя понял, ты говорил, что европейцев не слишком занимало применение на практике идеи универсальной экономической ценности. Гораздо больше их интересовала проблема ее стандарта. Дело в том, что и правители, и подданные понимали, что манипуляция покупательной способностью фунта – то есть определение количества товаров и услуг, которые можно на него приобрести, – означала перераспределение богатства и доходов.

– Совершенно верно. В особенности – перераспределение от подданных в пользу правителя.

– Ага, и называлась эта процедура сеньоражем. Ты рассказал, что чем больше проходило времени, тем больше появлялось лиц, заинтересованных в вопросе стандарта и не желающих платить правителю огромный сеньораж. Они все жаловались и жаловались, и придумали кучу разных умных аргументов против сеньоража, и даже наняли французского епископа, чтобы он наглядно показал, насколько ошибочна такая политика. Но пользы от всего этого было ноль.

– Поскольку реальной альтернативы не просматривалось, а принудить правителя они не могли.

– Но потом какой-то умник заново открыл банковское дело, а вместе с ним – возможность в огромных масштабах выпускать частные деньги.

– Именно. Изобретение оказалось очень прибыльным для всех, но в первую очередь – для банкиров. Думаю, ты бы дико гордился собой, если бы придумал что-нибудь подобное.

– Туше! Ладно, как только банкиры поняли, что могут выпускать частные деньги, баланс сил полностью изменился. Теперь под давлением оказались правители со своим сеньоражем. Положение зашаталось – или, как ты выразился, назревало «денежное восстание». Однако основание Банка Англии позволило обеспечить спокойствие – во всяком случае, до нашего времени.

– Ну да, было заключено то самое Великое денежное соглашение. Извини, что перебиваю, но где убийство-то?

– Сразу видно, что ты детективов не читаешь. Убийство вот-вот произойдет – и, разумеется, в тот момент, когда этого никто не ждет. Но вернемся к истории. До этого все спорили: должен ли правитель манипулировать стандартом, могут ли банкиры выпускать частные деньги, и прочее, и прочее, – но все хотя бы понимали, что такое деньги. Иначе говоря, по-прежнему доминировал здравый смысл. И вот одновременно с заключением этого твоего Великого денежного соглашения произошло убийство денежного здравого смысла. Что еще хуже, злодей, уничтожив правильное понимание природы денег, скрыл все улики, а убитого подменил двойником – то есть таким взглядом на деньги и экономическую ценность, который крайне привлекателен для невежд типа меня, но на самом деле, если верить тебе, побуждает нас поступать аморально, ослабляет нашу экономику и вообще привел нас к тому, что мы, собственно говоря, и имеем сегодня на Уолл-стрит и в лондонском Сити. Убийца же, как и положено в хорошем детективе, – тот, на кого не падало и тени подозрения: самый уважаемый мыслитель эпохи Джон Локк.

– А, так вот ты о чем.

– Это было, как выражаются поклонники жанра, идеальное преступление. Никто и не заметил, что правильный взгляд на деньги подменили неправильным – никто не обвинил Локка в убийстве. Даже наоборот – в истории экономики он считается скорее героем.

– Совершенно верно. Он ведь как-никак подвел под современную либеральную демократию интеллектуальную базу.

– Ага. Но, увы, я вынужден сообщить, что у тебя в сюжете обнаруживается зияющая дыра. Видишь ли, я готов допустить, что Джон Локк в пылу споров о перечеканке монет прикончил денежный здравый смысл. Я даже готов допустить, что предложенный им двойник ни у кого не вызвал подозрений. Однако если учесть, что до этого времени здравый смысл вполне себе процветал – ты ведь сам рассказывал о многих мыслителях-экономистах, – то мне решительно непонятно, как это Локк ухитрился абсолютно всех убедить в своей правоте? Ей-богу, каким бы влиятельным он ни был, как ему удалось всех обмануть? Почему никто не заметил, что его взгляд на деньги попросту ошибочен? Уж извините, мистер Холмс, но ваша версия кажется мне слишком хлипкой.

– Стоп-стоп-стоп. Это ты тут сыщик. Я не говорил, что вся эта история – загадка с убийством. И по совести говоря, я так не считаю.

– Джон Локк не был убийцей – он был одним из величайших философов своей эпохи, одним из величайших умов человечества и, без сомнения, в своих действиях руководствовался искренней верой в правоту политического либерализма и конституционного правительства. Но он совершил одну серьезную ошибку. Локк был врачом и ученым, а не банкиром и не предпринимателем, и он не был знаком с миром финансов. Он считал, что единственный способ не допустить, чтобы Великое денежное соглашение обернулось для банкиров пустой тратой времени, – это вывести денежный стандарт и из-под их контроля, и из-под контроля правителей. Да и его политическая теория это подтверждала.

– То есть в конечном итоге насчет политического устройства общества Локк рассуждал совершенно правильно – оно должно быть либеральным и демократичным, – но он ошибался насчет неизменности денежного стандарта. Зато позиция Джона Ло была прямо противоположной. Он настаивал на гибкости стандарта, но заблуждался относительно политики, полагая, что определять стандарт должен монарх в условиях абсолютизма. Ло, кстати сказать, и вправду был убийцей – или как минимум дуэлянтом, хотя в высказываемых им идеях никаких преступных мотивов не прослеживается, как, впрочем, и в суждениях Локка. Оба пытались решить политические и экономические проблемы, вызванные развитием монетарного общества, – и каждый нашел ровно половину правильного ответа.

– Допустим. Но почему тогда взгляды Локка на природу денег де-факто обрели статус норматива? Почему, если он настолько заблуждался, никто не сказал: «Локк не прав! Деньги – это не серебро, а передаваемый кредит»? Вернее, почему, когда Лаундс именно это и заявил, никто ему не поверил?

– Хороший вопрос. Разумеется, в какой-то мере это можно объяснить высокой репутацией Локка. Для большинства людей он был авторитетом, хотя финансовые эксперты считали, что в денежных вопросах он разбирается слабо. А вот Ло был бунтарем. Но главная причина, кстати, объясняющая твое «идеальное преступление», состояла в другом. Локк утверждал: чтобы Великое денежное соглашение продолжало действовать, а стандарт оставался фиксированным, необходимо рассматривать деньги как серебро, а ценность – как природное свойство. Я уже объяснял, какими последствиями обернулись подобные рассуждения для экономики в целом и для финансового сектора в частности, не говоря уж о том, что в них отсутствует этическая составляющая. Однако этим последствия «природного» подхода не ограничивались.

– О чем прекрасно осведомлены социологи и антропологи. Как только люди принимают тот или иной комплекс общественных соглашений, призванных сделать их жизнь удобнее, за природный факт, они утрачивают способность критически оценивать эти соглашения. При этом совершенно не важно, насколько прогрессивные идеи движут людьми и насколько аморальными могут представляться эти «природные факты». В истории полно подобных примеров. В XIX веке, например, широкой популярностью пользовалась физиогномика – учение, согласно которому преступника можно определить по специфическим чертам лица, якобы свойственным исключительно склонным к криминалу личностям. Конечно, сегодня никому и в голову не придет искать анархиста по ушам, а вора – по форме носа. Но дело в том, что сторонники этого учения вовсе не ставили своей целью пересажать всех, кому не повезло родиться на свет с «не теми» чертами лица; просто они верили в природное объяснение криминального поведения – в то, что склонность к преступности определяется физиологическими факторами. Еще один пример – «научный расизм», в Америке XIX века имевший немало сторонников. Это учение утверждало, что неполноценность представителей цветного населения можно доказать, опираясь на их физические отличия от лиц белой расы. Что характерно, в основном физиогномику поддерживали либералы, а не реакционеры. Дело в том, что в общественных науках «природное мышление» как попытка подвести под социальные явления некую объективную природную базу сопровождается эффектом «самоупрочивания». Сначала оно свивает из общественных и политических предубеждений паутину, затем укрепляет ее ложными фактами, после чего выпутаться из тенет становится практически невозможно. Иначе говоря, «природное мышление», в рамках которого Локк выстраивал свою концепцию денег, играло, если вспомнить китайскую пословицу про рыбу, роль воды, наполняющей аквариум.

– Хорошо, пусть ошибочные теории действительно исказили правильный взгляд на деньги, но я не думаю, месье Пуаро, что мы имеем основания называть это убийством, а Джона Локка – злодеем. Эта смерть – несчастный случай, а не предумышленное убийство. Но вот в том, при каких обстоятельствах этот ошибочный взгляд на деньги занял лидирующие позиции, я с тобой, наверное, соглашусь. То есть будь это в самом деле убийство, оно заслуживало бы названия идеального преступления. Но мы имеем дело с обыкновенной ошибкой: люди просто приняли одно за другое. Впрочем, массовый характер заблуждений никогда не помогал торжеству правды.

– Ладно, – осторожно произнес мой приятель. – Пусть будет несчастный случай и ошибка в опознании личности. Но в любом случае все твои доводы сводятся к тому, что слухи о смерти здравого смысла сильно преувеличены, так ведь? Был Ло, и Бэджет, и Кейнс, и Киндлбергер, и все остальные, о ком ты так подробно рассказал. Все они не давали здравому смыслу испустить дух – хотя порой жизнь в нем едва теплилась. Что, кстати сказать, для тебя не так уж плохо, иначе ты вообще никогда не заинтересовался бы этой проблемой. Затем ты высказал упрек в адрес общепринятой концепции денег, на которой и лежит вина за ошибки макроэкономической и финансовой политики, приведшие нас к сегодняшней невеселой реальности. Впрочем, потом ты воспрянул духом и заявил, что путь к спасению нам покажут идеи забытых гениев экономики. Если я правильно тебя понял, спасение сводится к тому, чтобы при помощи инфляции и реструктуризации долгов содрать с богачей-капиталистов три шкуры и пустить полученные средства на поддержку масс, попутно перетряхнув банковский сектор так, что резкая дерегуляция финансовых рынков 1980-х годов, известная также как «Большой взрыв», покажется по сравнению с этим детской шалостью. Уж извини, но с этим я согласиться никак не могу. Даже если ты прав и в общепринятом взгляде на деньги что-то не так, и именно из-за этого в современной экономике возникли проблемы, я все равно считаю, что предлагаемые тобой альтернативы – безответственность и революционная глупость.

– Ах да, я же забыл, что я, по-твоему, еще и революционер! Но, видишь ли, ты все-таки неправильно меня понял. Я говорил, что альтернативный взгляд на деньги подсказывает три базовые стратегии.

– Первая имеет отношение к управлению денежным стандартом. Ты прав в том, что одно из коренных отличий между общепринятым и альтернативным взглядами на деньги заключается в том, что денежным стандартом можно – и нужно – управлять. Традиционный взгляд подразумевает, что экономическая ценность – это природный факт. Как следствие, задача денег и финансов заключается в том, чтобы измерять эту ценность, а не влиять на нее. Денежный стандарт – ось весов политической справедливости, и, так же как ось любых других весов, она должна быть жестко закреплена, чтобы гарантировать точность измерений. Любое перераспределение благ между членами общества должно достигаться за счет обложения людей налогами (одна чаша весов) и выдачи собранных средств (другая чаша) либо в результате более справедливой организации процесса накопления благ, чтобы потребности в перераспределении вообще не возникало.

– Альтернативный взгляд на деньги утверждает, что экономическая ценность – не природный факт, а идея, выдвинутая, чтобы организовать общество наиболее справедливым и выгодным для всех способом. Следовательно, задача денег и финансов – не просто измерять ценность, но и трудиться над ней. Нет ничего плохого в том, чтобы время от времени сдвигать ось весов справедливости, ведь их цель – не точность, в социальном мире не имеющая никакого смысла, а честность и процветание. В рамках такого подхода можно, конечно, оставлять ось равновесия в покое и перекладывать блага с одной чаши весов на другую – собственно говоря, в нормальных условиях это вполне приемлемый вариант действий. Но природа монетарного общества такова, что время от времени будут возникать неравенства, которые подобным способом не разрешаются. И когда это происходит, самое время переместить ось и восстановить баланс.

– Снова ты об этих своих весах! Я понимаю, что ты хочешь сказать, но на практике применение этих приемов оборачивается ростом инфляции, разве нет? То есть ты предлагаешь нам всем вернуться в семидесятые?

– Ну, кое в чем ты прав: я и вправду считаю, что сегодня многие страны дошли до такого уровня финансового неравенства, что подобное положение дольше сохраняться не может – слишком много накоплено долгов. И да, я думаю, что принятая сейчас стратегия, направленная на постепенное разгребание этой кучи долгов, то есть попытка самортизировать их воздействие на экономику, нереалистична с политической точки зрения и нежелательна с экономической. Если вместо этого мы последуем совету Солона, то разберемся с этой проблемой – либо ценой нескольких лет значительно более высокой инфляции, либо за счет прямой реструктуризации долгов. Как показал последний кризис, одной только низкой инфляции для обеспечения экономической стабильности явно недостаточно. Конечная цель монетарной политики – не денежная и не финансовая стабильность, а справедливое и процветающее общество. И не важно, насколько далекой предстает эта цель в повседневной работе центробанков, – только она может быть надежным ориентиром при принятии решений в экономической политике. Так что ты прав: я считаю, что пора забыть культ охоты на инфляцию и вернуться к более широкой идее о целях денежной политики, позволив центробанкам пользоваться еще более обширным инструментарием для достижения более сложных целей.

– Выдать ни перед кем не отвечающим бюрократам еще больший набор инструментов? Такое может предложить только отъявленный социалист!

– Ничего подобного – вспомним о второй стратегии. Центральные банки не должны быть независимыми. Во всяком случае, не в той мере, в какой они независимы сегодня.

Что касается альтернативного взгляда на деньги, то жизненно важным является вопрос о том, кто должен выпускать деньги и что должно служить им стандартом. А поскольку деньги – идеальная технология для децентрализованной организации общества, на этот вопрос есть только один правильный ответ, и этот ответ был предложен Солоном. Только демократическое государство способно достаточно чутко реагировать на изменение ситуации и обладает достаточной легитимностью, чтобы адекватно воспринимать критику, необходимую для успешного функционирования денег. Время от времени ось равновесия нужно сдвигать, и только демократическое правительство может решать – когда, на сколько делений и в каком направлении.

Иначе говоря, альтернативный взгляд на деньги вовсе не подразумевает, что мы должны выдать безответственным банкирам еще больший набор инструментов, скорее наоборот. Как показывают нынешние довольно печальные экономические обстоятельства, вопрос денежной политики, по сути, чрезвычайно политизирован. Поэтому в управлении деньгами, как и в управлении чем угодно, цель – управлять с умом, а не делать вид, будто в управлении нет надобности. И если мы хоть сколько-нибудь верим в нашу либеральную, демократическую систему власти, единственный способ добиться эффективности управления – восстановить связь между обществом и властью.

Есть и еще одна сложность. Альтернативный взгляд на деньги показывает, что банковский сектор во многом схож с государственной службой. Деньги – технология правительства, в идеале – самоуправления, а банки – бюрократический аппарат этого правительства. Поэтому традиционные достоинства бюрократа – надежность, верность интересам государства и стремление избегать риска – в банковской деятельности не менее ценны, чем предпринимательская сноровка. И наконец, самое важное. Создание денег и управление ими через частные банки также должны опираться на принципы демократической политики. Разумеется, я не имею в виду повальную национализацию банков, которая, кстати сказать, в современной гонке законодательных вооружений далеко не самый радикальный из возможных шагов. Однако альтернативное понимание денег, безусловно, подразумевает строгую регуляцию денежной деятельности банков в соответствии с политическими приоритетами.

– Ах да, как я мог забыть! У тебя же имеется абсолютно нереалистичный план реформы банков – и самих денег!

– Именно. Третья составляющая стратегии альтернативного взгляда на деньги заключается в том, что нам необходимо провести более радикальную реформу денег и финансов, с тем чтобы впоследствии полагаться только на активную политическую регуляцию, при этом в наименьшем масштабе.

– Кстати, напомни-ка мне – а в чем ее смысл?

– В том, чтобы снизить потребность в активном надзоре над деньгами и финансами со стороны правительства, – согласись, это явно не то, о чем мечтают социалисты. Современная денежная система несовершенна – в ней заложен потенциал к нестабильности. Альтернативная концепция денег признаёт эту проблему и утверждает, что лучше один раз провести радикальную хирургическую операцию, чем лечить постоянно возникающие симптомы. А реформа банковской системы – единственное практическое решение, позволяющее найти ответ на старый вопрос о месте денег в организации нашей жизни.

– И что? Ты хочешь сказать, что ограничение банков поможет Скидельски найти ответ на вопрос: «Достаточно – это сколько?» – а профессору Санделу: «Что нельзя купить за деньги?» Ты уж извини, но, по-моему, ты выдаешь желаемое за действительное.

– Ну, гарантий я давать не буду. Но дело не в этом. Главное отличие альтернативного взгляда на деньги в том, что он признаёт существование проблемы, сегодня такой же актуальной, как и две с половиной тысячи лет назад: в какой степени деньги должны координировать общественную жизнь. Скептическая школа полезна, поскольку предостерегает нас против ошибочных ответов на вопрос, что можно, а что нельзя взвешивать на денежных весах. Спартанцы отменили деньги, чтобы вернуться к традиционному обществу; в СССР проблему пытались решить законодательно, определяя, что можно покупать за деньги, а что нельзя. Оба решения неверны, но в них содержится указание на правильный ответ. Вспомним мораль мифа о Мидасе: деньги склонны к неудержимой экспансии, и корень этого кроется не в людях, не в их моральных установках и не в рынке. Корень – в самих деньгах. Все, что сулят нам деньги, привлекательно именно потому, что недостижимо, – как выяснил Мидас на собственном опыте. А если ограничить это обещание только правительственными деньгами – через изменение финансовой структуры посредством ограничения банков, – то искушение заливать все проблемы деньгами станет возникать значительно реже. Лишенные флера несбыточных обещаний, деньги найдут для себя естественные рамки – Мидас ведь в конечном итоге понял, что человеческие отношения не менее важны, чем финансовые.

– То есть ты предлагаешь отказаться от таргетирования инфляции и выдавать лицензии на печатание денег, чтобы избежать долгового похмелья? Еще ты предлагаешь вооружить центробанки до зубов и сказать им: «Стреляйте, пока политики не скомандуют отбой». Ты хочешь превратить банковский сектор в государственный департамент, а вкладчикам скажешь, что если они надеются получать более или менее пристойные дивиденды со своих накоплений, то должны быть готовы нести и некоторые убытки. А если кто-то начнет возмущаться этой новой политикой, ты скажешь им, что беспокоиться не о чем – мы не только предотвращаем финансовые кризисы, но и страхуем себя от повторения участи, настигшей сказочного царя из древнегреческого мифа. Знаешь, все это звучит как смесь из Карла Маркса, Айн Рэнд и братьев Гримм.

– И это еще не все. Я описал только практический аспект. Не будем забывать, что все эти проблемы вызваны неправильным пониманием денег. Но разве можно исправить политику, не наведя порядок в идеях, на которых она основана? Так что перемены потребуются и в интеллектуальной сфере.

Я считаю, что экономика – ключ ко всему. Современная ортодоксальная экономика – это набор крайне убедительных идей, пропитавших не только атмосферу центробанков и министерств финансов, но и поп-культуру, и личную этику, – а в центре ее лежит традиционный взгляд на деньги. В долгосрочной перспективе реформа экономики гораздо важнее любых политических шагов, о которых я говорил чуть выше. И так же как в случае с финансовой политикой, полумерами тут не обойтись. Нам необходимо провести наконец давно назревшую реформацию. Нам нужно переформатировать экономику, чтобы она исходила из реалистичного понимания денег. В рамках альтернативной денежной концепции понимание экономики включает в себя понимание политики, истории, психологии – и этики. В преподавание экономики необходимо интегрировать и практические навыки работы в сфере финансов и коммерции, которым сегодня обучают в бизнес-школах, и глубокое понимание сущности институтов и их эволюции, входящей в программу исторических факультетов. Ведь, как выразился Бэджет, «ни один абстрактный аргумент, ни одно математическое вычисление» не объяснят нам, на чем в реальном мире зиждутся доверие и надежность. В то же самое время экономике нужна способность трезво анализировать моральные и политические дилеммы, которые разбирают на факультетах философии и политологии, ибо, как сказал Кейнс, «экономика – гуманитарная, а не естественная наука». Итак, экономист должен быть «в какой-то степени математиком, историком, политиком и философом».

– Ага, то есть после того как мы с помощью инфляции ликвидировали свои долги и провели эвтаназию банковского сектора, нам всего-то и остается, что полностью переосмыслить экономику от начала и до конца. Прости, если я говорю как напрочь лишенный воображения человек, но все это кажется мне бессмысленным радикализмом, к тому же совершенно нереалистичным. Уж извини, но если ты предлагаешь голосовать за общество, регулирование и усиление роли правительства против индивидуализма, свободы выбора и рынка, то на меня не рассчитывай. Они – наша единственная надежда. Если ты хочешь, чтобы я выкинул из головы все, чему нас учит экономика, и начал все с нуля, – тоже не выйдет. Если долгая карьера в бизнесе чему-то меня и научила, так это тому, что не стоит тратить время на безнадежные затеи, какими бы блистательными они ни казались.

– Но я с тобой согласен! И практический, и интеллектуальный аспекты реформы, которые я описал, вовсе не призваны разжечь костер мировой социалистической революции – скорее наоборот.

Сегодня, впервые за жизнь целого поколения, если не двух, многие – в особенности те, кто не относится к бенефициарам нынешней системы, – теряют веру в ее способность гарантировать нам мир, процветание, свободу и справедливость. Факты тебе и самому известны. Средний доход американских домохозяйств в последние 20 лет практически не вырос. Разница между доходами самых бедных и самых богатых достигла рекордных с 1930-х годов значений. Вся недвижимость принадлежит беби-бумерам, поэтому ни одному американцу моложе тридцати лет надеяться не на что. Эти проблемы возникли не вчера – они копились десятилетиями. Кризис просто вытащил их на поверхность и усугубил. Знаю, если я упомяну движение «Оккупай Уолл-стрит» или мадридских indignados, ты рассмеешься. Однако вопрос, который они задают, вполне разумен, если взглянуть на статистику. Вот этот вопрос: а так ли хорош капитализм?

Мы с тобой оба считаем, что недурен, – во всяком случае, лучше, чем его альтернативы. Однако если мы не объясним, что пошло не так, то никого не сможем убедить в своей правоте. Мою точку зрения ты знаешь: проблема не в капитализме, а в деньгах и в том, как мы на них смотрим. Ты можешь считать, что предложенные мной стратегии слишком радикальны, а интеллектуальные реформы нереалистичны. Но альтернативы – оставить все как есть или отказаться от капитализма – еще хуже. Для пущей убедительности я снова обращусь к авторитету выдающегося мыслителя прошлого, правда, на сей раз – одного из забытых гениев. Тебе не нравится идея о том, что денежным стандартом следует управлять, а центробанки должны отвечать перед правительством; ты считаешь, что правительство не должно мешать бизнесу. В нормальные времена такой поход вполне разумен. Но, как предупреждал Кейнс в 1923 году, те, кто слепо следует этому принципу, становятся «злейшими врагами того, что стремятся сохранить; единственное, что может сохранить неприкосновенность общественного договора, – это право государства переписать его устаревшие статьи; абсолютисты и сторонники святости раз и навсегда заключенного договора – вот кто настоящие поджигатели революции». Ты считаешь, что реформа экономики – безнадежное дело. Согласен, это очень трудная задача. Но поскольку, как писал Кейнс в 1936 году, «опасны идеи, а не личные интересы», эта реформа необходима – просто чтобы спасти деньги от них самих.

Так что, как видишь, эксперименты с альтернативным пониманием денег не ведут к революции – в отличие от их традиционной концепции.

– Ладно, ладно! – всплеснул руками приятель. – Сдаюсь! Может быть, ты и прав. Я готов признать, что сейчас ситуация в мире не ахти, поэтому в сфере политики допустимо принимать некоторые рискованные решения. Я ведь уже признал, что нам действительно стоит по-новому взглянуть на деньги и обучать экономистов исходя из этого нового понимания. Напишу-ка я декану своего университета и попрошу внести в учебную программу труды кое-кого из забытых гениев.

– Ну наконец-то!

– Да, и своему депутату тоже надо будет написать. Пусть выступит с предложением об ограничении деятельности банков.

– Ага, так держать!

– А что насчет главы Международного валютного фонда? Ей тоже черкнуть пару строк?

– Обязательно! Думаю, она и сама за подобные реформы.

– Но в первую очередь я напишу новому главе Банка Англии – пусть прекратит нервничать по поводу роста цен и шарахнет по рынку как следует старой доброй инфляцией! Чтоб сбить с него экономическое похмелье!

– Браво! Вот только я… забыл кое о чем упомянуть.

– О чем же? Только не говори мне, что упустил из виду еще одну жизненно важную составляющую экономической стратегии.

– Нет-нет. Просто есть еще одна важная черта денег – с какой-то точки зрения даже самая важная, наверное, – о которой я забыл упомянуть.

– Что за черта?

– Понимаешь ли, дело в том, что правитель на самом деле не контролирует деньги, так что некоторые из твоих писем явно уйдут не по адресу.

– Как так?

– Видишь ли, деньги – точно так же, как язык, – это общественный феномен, поэтому идея о том, что правительство или центральный банк контролируют их, на самом деле является мифом. Иначе выражаясь, они контролируют деньги не в большей степени, чем редакторы «Оксфордского словаря английского языка» контролируют значение каждого слова.

– Быть такого не может!

– Увы, это именно так.

Понимаешь, деньги, как и язык, по самой своей природе настолько тесно связаны с обществом, что изобрести их в одиночку нельзя. Как сказал некогда один известный экономист, печатать деньги может каждый – сложность в том, чтобы другие принимали их в качестве оплаты. Все так и есть: написать долговую расписку может кто угодно, но циркулировать в качестве денег она может или не может в зависимости от того, насколько окружающие считают ее кредитоспособной и ликвидной. Однако известный экономист полагал, что эти расписки должны быть номинированы в долларах, или фунтах, или евро, или еще в какой-нибудь валюте. Почему? Потому что, несмотря на свою платежеспособность, человек не может выпускать долговые расписки в своих собственных, частных денежных единицах. Подобные расписки будут откровенно бессмысленными. Если ты или я единолично решим создать свой собственный денежный стандарт, смысла в этом будет столько же, сколько в заявлении Шалтая-Болтая, уверявшего Алису, что его слова означают ровно то, что он сказал.

Конечно, государство – это не ты и не я. И по масштабу, и по влиянию нам с ним не сравниться, а если приходится регулярно вступать с ним во взаимоотношения, как, собственно говоря, и поступает большинство из нас, то государство в определенной мере может диктовать нам свои правила. К примеру, государство, в особенности тоталитарное, может манипулировать значением слов. А когда речь идет о денежном стандарте, весомость обещаний власти оказывает значительное влияние на его ценность и на готовность населения пользоваться им. Вот почему гиперинфляция всегда связана с обрушением кредита доверия к правителю и с падением легитимности самого государства.

Однако государство и общество – не одно и то же. Поэтому контроль государства над стандартом никогда не бывает абсолютным. Если денежный стандарт вслед за тоталитарной лексикой становится настолько оторванным от реальности, что пользователи не видят в нем никакого прока, общество может придумать ему альтернативу – и придумывает. Именно поэтому, когда на развивающихся рынках бушует бесконтрольная инфляция, люди начинают выставлять цены в долларах и евро, хотя бумажных долларов или евро в обороте практически нет. Иногда – как в случае с аргентинскими кредитос или итальянскими банкирами XVI века – они даже создают собственный новый стандарт. В любом случае они находят денежный стандарт, который будет выполнять свою роль, то есть координировать деятельность монетарного общества, и заменит собой правительственный стандарт, утративший всякий смысл.

– Ладно, – с подозрением произнес мой друг. – И что? Что все это означает для нашей революционной… пардон, консервативной программы? Неужели ты хочешь сказать, что мне нет никакого смысла писать главе Банка Англии, поскольку он на самом деле не контролирует инфляцию и не управляет нашими деньгами?

– Нет, я не совсем это имел в виду. Это, конечно, не прямое воздействие, но – как я только что говорил – государство в значительной мере влияет на денежный стандарт, поэтому главе центробанка писать все-таки стоит. Да и все остальные, кого ты упомянул, тоже должны остаться в списке адресатов. Люди, влияющие на государственную и международную денежную и финансовую политику, имеют серьезную власть над деньгами. А ученые и финансисты – жрецы культа экономики – имеют власть над идеями, которые определяют форму денежного общества. Так что тебе, безусловно, надо обратиться и к ним тоже. Просто поскольку деньги, в точности так же как язык, являются общественным феноменом, никто из этих людей не имеет абсолютной власти над деньгами. Точно так же, как оксфордские преподаватели не являются владыками английского языка, а Французская академия не несет ответственности за французский. Так что, если ты и вправду согласен, что деньги – это общественная технология, а не вещь; что общепринятый взгляд на них ошибочен и ведет к сбоям в технологии, но существует альтернативный, правильный взгляд, способный помочь деньгам реализовать свой потенциал в качестве лучшего из всех изобретенных инструментов самоуправления общества, – в этом случае просто писать письма экспертам недостаточно.

– А кому тогда писать? То есть кто же на самом деле отвечает за деньги?

– Вот ответ на этот вопрос тебе точно понравится. Ты отвечаешь за них.

– В смысле, я и все, кто ими пользуется?

– Да, пожалуй, так будет даже точнее.

– То есть если мы хотим провести реформу денег…

– …боюсь, нам придется проводить ее собственноручно.

– Я так и знал! – произнес мой приятель, и лицо его осветилось осознанием собственной правоты. – Если хочешь что-то сделать как надо, сделай это сам!