Потерянный рай: денежные достижения римлян

Чем больше проходит времени, тем яснее мы понимаем, что технологические достижения Древнего Рима были гораздо более значительны, чем кажется на первый взгляд. Еще полвека назад в общественной мысли главенствовала точка зрения, изложенная Вергилием в «Энеиде», согласно которой римляне не блистали ни в науке, ни в технике, ни в искусстве, но компенсировали свое творческое бессилие подлинным талантом к созиданию империй и управлению миром. Сегодня нам известно, что древнеримские полководцы пользовались достижениями науки (Марк Клавдий Марцелл вывез из Сиракуз астрономические приборы), а предприниматели строили механизированные фабрики (Марк Вергилий Эврисак, например, применил механизмы в принадлежавших ему пекарнях для производства хлеба). Однако технологические достижения Древнего Рима меркнут по сравнению с достижениями в финансовой сфере. С момента рождения денег в Греции прошло всего несколько веков, но в Римской империи они уже получили повсеместное распространение. Финансовая инфраструктура могла похвастать не только масштабом, но и сложностью. Разумеется, существовал институт чеканки монет – однако, как и в любой другой сложной экономической системе, монеты в основном использовались для мелких покупок. Но все значительные траты – а в момент расцвета Рима некоторые траты были очень, очень значительными – осуществлялись посредством долговых обязательств, именуемых литтерами, или номинами. Описание того, как во времена поздней республики обычно совершались крупные сделки, мы находим у Цицерона: «nomina facit, negotium confcit» («[некто] предоставляет обязательство и завершает сделку»). При этом кредитование распространялось не только на крупные выплаты. Овидий в своем «Искусстве любви» предупреждает ухажера, что возлюбленная ожидает от него подарка, и отвертеться, сославшись на отсутствие наличности, не получится – ведь всегда можно выписать чек.

К моменту перехода Римской республики в империю времена, когда богатство гражданина измерялось землей, давно канули в прошлое. К примеру, Гораций, описывая состоятельного римлянина, говорит: «Dives agris, dives positis in faenore nummis» («Богат землей и вложенными под процент деньгами»). Если не считать тоги, он ничем не отличался от рантье викторианской Англии, пытающегося отвертеться от платы по счету, объясняя это тем, что все его деньги на данный момент во что-то вложены. Кстати, уже тогда появилась категория людей, благополучно сохранившаяся до наших дней, – это те, кто вообще не интересуется материальным имуществом, предпочитая все свое богатство держать исключительно в денежном формате. Древнеримские банкиры мало чем отличались от современных: они принимали вклады, оформляли и выдавали кредиты, служили посредниками при оплате международных сделок. В точности так же, как сегодня, элита финансового мира старалась произвести на клиентов впечатление сложностью проводимых манипуляций. Цицерон с усталой иронией пишет: «О том, как приобрести и куда вложить деньги, некоторые замечательные люди, чья контора располагается рядом с храмом Януса, рассуждают с красноречием, которому позавидует любой философ».

Разумеется, при существовании настолько глубоко монетизированной экономики римлян не обошло и такое хорошо знакомое нам явление, как финансовый кризис. Порой примеры из древнеримской истории так близко напоминают события недавнего прошлого, что становится немного не по себе. К 33 году н. э. финансовые советники императора Тиберия пришли к выводу, что бум в сфере частного кредитования перехлестнул через все разумные пределы. Чтобы положить конец инвестиционной лихорадке, охватившей империю, было решено усилить государственное регулирование в этом секторе экономики. После краткого изучения законодательства выяснилось, что подходящий закон уже принят; его автором оказался не кто иной, как основатель династии Юлий Цезарь, который в своей бесконечной мудрости еще десятки лет назад ввел жесткие ограничения на выдачу кредитов богатыми аристократами, запретив им использовать для этих целей больше определенной части состояния. Иначе говоря, он ввел требование на достаточный размер основного капитала для всех, желающих заниматься кредитованием. Уложения закона были ясны и цели очевидны, однако предприимчивые кредиторы уже не первый раз в истории проявляли чудеса изобретательности, находя всё новые способы обойти запрет. «Народные собрания, – читаем мы у Публия Корнелия Тацита, – приняли множество постановлений, направленных против нарушителей закона, но, несмотря ни на что, их число не уменьшалось, так как заимодавцы прибегали к хитроумным уловкам». И вот император заявил: хватит. Предложенный Цезарем закон обязателен к исполнению, а нарушителей ждет суровое наказание. Последствием этого решения стал хаос. Не успела практика применения закона распространиться, как выяснилось, что к нарушениям причастна бóльшая часть сенаторов. Затем во всей красе проявились все знакомые нам черты полноценного банковского кризиса: кредиторы начали требовать у должников срочного возвращения займов; понимая, чем это грозит, власти попытались смягчить удар по экономике и объявили о введении переходного периода. Впрочем, было уже слишком поздно. Владельцы приобретенной в ипотеку земли начали срочно ее продавать, лишь бы расплатиться с кредиторами, в результате чего обрушился рынок недвижимости. Объем банкротств принял настолько массовый характер, что под угрозой оказалась вся финансовая система государства. В условиях охватившего Рим кризиса императору пришлось пойти на срочное выделение ссуд нуждающимся. Имперское казначейство приступило к реализации программы рефинансирования, на что было выделено 100 миллионов сестерциев. Кредиторам, взявшим на себя невыполнимые финансовые обязательства, были предложены льготные беспроцентные ссуды сроком на три года. В качестве обеспечения использовалась принадлежащая им недвижимость, намеренно оцениваемая выше реальной стоимости. К радости сената, закончилось все благополучно. «Так было восстановлено деловое доверие, и понемногу снова появились частные заимодавцы», – сообщает Тацит.

Наглядная иллюстрация глубины падения Европы в пучину денежного варварства: римские монеты, утратившие статус денег и превращенные в ювелирное украшение

Впрочем, первый расцвет денежного общества в Европе долго не продлился. С ослаблением военной и политической мощи Рима пришла в упадок и его многообразная финансовая экосистема. К концу III века н. э. Египет, одно из самых ценных завоеваний империи, начал все активнее ускользать из-под римского контроля, и параллельно с этим обострились проблемы в денежной сфере. В 274–275 годах инфляция достигла невероятно высокого уровня: всего за год цены выросли в тысячу раз. После 300-го года из исторических источников исчезают упоминания о банкирах – складывается такое впечатление, что необходимая для их существования общественная и государственная стабильность обратилась в прах. Особенно ярко это проявлялось на окраинах империи, где за ослаблением государственных институтов немедленно следовало разрушение и институтов финансовых. Чем дальше от Рима находилась колония, тем подобная картина наблюдалась нагляднее. В Британии, например, после ухода с острова в V веке н. э. легионов римская денежная система растаяла без следа на протяжении жизни всего одного поколения. Монеты, то есть деньги, исчезли из обращения на долгие двести лет – несмотря на предшествующую почти пятисотлетнюю историю хождения. Постепенно во всей Европе, включая сам Рим, сложное и замысловатое монетарное общество прекратило существование. Как Греция после падения Микен, Европа вступила в собственные Темные века – период, в котором регресс от денежного общества к обществу традиционному почти достиг абсолюта.

 

Европейский денежный ренессанс

Почти. Все же не достиг. Забыто было многое: и хитроумные методы финансового управления, и просто удобство пользования монетами. И все же один призрачный, но жизненно важный элемент римского денежного общества остался – идея единой, универсальной экономической ценности. Некогда сравнительно гибкие отношения вернулись к гораздо более жестким племенным и феодальным схемам. Однако в коллективной памяти сохранилась эта идея, чтобы со временем стать фундаментом ремонетизации европейского общества. Первым толчком к возрождению денежного общества послужило образование в конце VIII века Франкского королевства. В годы правления династии Каролингов в обращение были введены новые денежные единицы: фунты, шиллинги и пенсы, и этот стандарт соблюдался на территории практически всей Европы. Но эта первая попытка денежного возрождения не принесла заметных результатов, и поэтому настоящим началом ремонетизации следует считать вторую половину XII века, когда развитие возобновилось в соответствии с логикой, сформулированной почти два тысячелетия назад в Древней Греции. Впрочем, в наиболее политически стабильных и экономически продвинутых городах этот процесс начался чуть раньше, примерно в XI веке. В Генуе и Лукке натуральный обмен постепенно сменялся денежным; в Кампанье землевладельцы нанимали работников на денежное жалованье. Начиная с последней четверти XII века в средневековых Нидерландах, а затем и по всей Европе традиционные феодальные подати, выплачивавшиеся натурой, уступают место fefs rentes – денежным выплатам. Институт барщины уходит в прошлое, вытесняемый оплачиваемым трудом. Одновременно прослойка, исполнявшая управленческие функции, стала трудиться за денежное вознаграждение, перестав быть жалким подобием наследственной аристократии. Это в свою очередь означало, что там, где сложились подходящие экономические условия, снова появилось прямое налогообложение – впервые со времен Римской империи.

Возродились и знакомые нам последствия монетизации прежде статичных социальных отношений: социальная мобильность, роль личных амбиций и алчности как главных факторов, влияющих на экономическое поведение людей. В характере соревнования между аристократами также произошел сдвиг: теперь победителем считался не тот, кто проявил доблесть на поле боя или блистал на рыцарских турнирах, а тот, кто скопил больше богатства и наглядно это демонстрировал. «Nummus nobilitas» («Деньги – это знатность»), – саркастически отмечает Хильдеберт Лаварденский, по сути повторяя Аристодема, сокрушавшегося: «Человека делают деньги!» Однако средневековая Европа была больше, богаче и сильнее Древней Греции, а потому и результаты развития денежного общества проявились тут более ярко, а порой – и более нелепо (что, кстати, роднит его с нашим миром). Например, в Болонье – одном из богатейших городов раннего Средневековья – аристократы тратили время и средства на вполне современное развлечение, соревнуясь, кто построит самую высокую башню. В результате этого хобби в городе площадью меньше четырех квадратных километров возник «средневековый Манхэттен» из 180 башен, в том числе возносящихся ввысь на сотню метров.

Введенные в оборот Карлом Великим денежные единицы сформировали базу для ремонетизации, но они же способствовали хаосу в практическом использовании денег. Вспомним, что изначально деньги в Европе вводились под надзором Римской империи. Восстановление этого института в Средние века осуществлялось каждой страной (а то и каждым городом) практически бесконтрольно. После распада империи Карла Великого о едином политическом пространстве в Европе не шло и речи. За исключением Англии, власть того или иного правителя обычно распространялась на один-два города и прилегающую территорию, а иногда зона его юрисдикции была еще меньше. Поэтому даже если фунты, шиллинги и пенсы, доставшиеся Европе от империи Карла Великого, повсеместно использовались для оценки стоимости товаров и при заключении договоров и сделок, ни о какой стандартизации не приходилось и мечтать. Монеты чеканили все кому не лень, от влиятельных королевств и крупных княжеств до крошечных феодальных или церковных вотчин. В результате сложилась такая двусмысленная картина: на первый взгляд денежный ландшафт Европы отличался единообразием, поскольку практически повсеместно использовались одни и те же денежные единицы – фунты, шиллинги и пенсы, однако на самом деле ситуация была значительно сложнее, так как действительная стоимость этих единиц зависела от стандартов, введенных теми, кто чеканил монету. В этом положении имелась одна чрезвычайно привлекательная для феодальных эмитентов денег черта. В эпоху, когда введение прямого налогообложения было сопряжено не только с экономическими, но и с логистическими сложностями, сеньораж от манипулирования денежным стандартом оборачивался бесценным источником дохода. Тому же способствовала и еще одна характерная для того времени особенность денежной эмиссии. Не следует забывать, что основным инструментом воплощения экономической ценности были монеты; более ценные чеканились из серебра, менее ценные – из бронзы или других сплавов. Однако в отличие от современных монет средневековые монеты не несли никакой информации о стоимости. Никаких цифр ни на одной из сторон не выбивалось – только герб, портрет правителя и сведения, позволяющие определить, где конкретно была выпущена монета. Таким образом, экономическая ценность монеты устанавливалась политической волей отчеканившего ее правителя. Власти подобное положение дел вполне устраивало. Понижая номинальную ценность монеты, правитель, по сути, взимал одноразовый налог со всех, кто этими монетами владел. К примеру, правитель мог заявить, что некая монета, стоившая шиллинг, теперь стоит только шесть пенсов. Затем, как правило, предпринималась перечеканка старых, более высокого номинала монет на новые – операция, с которой правитель как монополист на эмиссию денежных знаков получал дополнительный доход.

Разумеется, подобная практика не вызывала восторга у тех, кто пользовался монетами. К счастью, схема имела встроенный механизм защиты, хотя и не стопроцентно эффективный. Монеты высокой стоимости – изготовленные, например, из серебра – обладали ценностью, не зависящей от указаний власти. При необходимости их можно было переплавить и продать ювелирам, а то и конкурирующему монетному двору. Иначе говоря, они служили своеобразной гарантией того, что правитель сдержит данное подданным слово. Из этого вытекает, что существовал предел, ниже которого стоимость монеты не падала ни при каких обстоятельствах. Если власть обесценивала монету слишком резко, человек предпочитал продать ее, утратившую номинальную стоимость, ювелиру по цене металла, из которого она была отлита. С другой стороны, у правителя оставалась возможность снизить долю серебра в металле монеты. По сути, деньги стимулировали постоянную игру в кошки-мышки между эмитентом и пользователями. При этом доля ценного металла в монете как гарантия кредитоспособности эмитента могла меняться в зависимости от потребностей правителя.

И она действительно менялась. У средневекового правителя, помимо собственных владений, было не так много источников дохода. Осуществить сбор налогов, как прямых, так и косвенных, мог далеко не каждый из них, поскольку введение и поддержание подобной системы требуют значительных административных ресурсов. Поэтому большой популярностью пользовался такой доступный каждому правителю метод получения дохода, как сеньораж. В обычных условиях, когда сеньораж применялся только в рамках дополнительной денежной эмиссии в связи с развитием экономики, получаемые правителем сборы оставались достаточно скромными. Однако в случае необходимости глава государства мог резко обесценить, а то и вовсе упразднить находящиеся в обращении монеты, чтобы получить огромные средства за счет выпуска новых монет, стоящих уже меньше. К примеру, в 1299 году общие доходы французской короны составляли почти 2 миллиона ливров – из этой суммы половина приходилась на доходы от сеньоража, полученные монетным двором за перечеканку и переоценку монет. А два поколения спустя, в 1349 году, полученные от перевыпуска монет средства достигли почти трех четвертей годового дохода короля. Не удивительно, что подобный способ быстрого получения огромных доходов был чрезвычайно популярен – во Франции в период с 1285 по 1490 год переоценка денежной единицы проводилась 123 раза.

Ремонетизация, проводившаяся в Европе в так называемом долгом XIII веке – с конца XII до середины XIV, – породила два новых феномена, которые рано или поздно должны были прийти в столкновение. Первым стало появление институтов и отдельных лиц, хранивших богатство в деньгах и использовавших для взаимных расчетов именно деньги. Со временем эти заинтересованные в существовании денег лица обрели значительное политическое влияние. Второй феномен – это крепнущая любовь правителей к сеньоражу, эффективность которого росла вместе с ростом роли денег в экономике. Чем активнее при заключении сделок использовались деньги, чем больше народу расплачивалось деньгами, тем шире становилась налоговая база для сбора сеньоража. Но, как выяснилось впоследствии, у этого волшебного источника доходов имелись свои ограничения – не технические, но политические. Рано или поздно представители нового «денежного класса» должны были восстать против злоупотреблений (реальных или кажущихся) владык. Так в середине XIV века и произошло. Некоторое время спустя на Западе была опубликована первая работа, посвященная сложной теме, которая впоследствии будет занимать многие выдающиеся умы. И тема эта – денежная политика.

 

Рождение денежного класса

Летом 1363 года дом Валуа – правителей Французского королевства – переживал не лучшие времена. За восемь лет до этого король Иоанн II потерпел поражение в битве при Пуатье от Эдуарда Черного Принца и находился в плену в Англии. К счастью для Иоанна, королевское звание гарантировало ему вполне комфортные условия заточения. Его вместе со свитой поселили в Савойском дворце, и он проводил время, охотясь и пируя со своими «тюремщиками». В то же время на его родине, во Франции, которой формально управлял старший сын короля дофин Карл, воцарилась настоящая анархия. Наконец в 1360 году было подписано соглашение, по условиям которого Иоанн должен был вернуться во Францию, чтобы собрать необходимый выкуп – три миллиона крон. В качестве заложника он оставил англичанам в Кале своего второго сына Людовика. С неохотой распрощавшись с Савоем, Иоанн вернулся домой, в свое на глазах разваливающееся королевство. Впрочем, долго горевать ему не пришлось. В 1363 году до Парижа дошел слух, что Людовик бежал из английского плена, нарушив соглашение между двумя странами. В приступе аристократического благородства Иоанн тут же заявил, что готов вернуться в Англию. Но год спустя он скончался, и власть во Французском королевстве перешла к дофину Карлу.

Возвращение короля Иоанна в Англию в 1363 году ошарашило французский двор – впрочем, царедворцы быстро смекнули, что им выпал редкий шанс основательно промыть мозги наследнику престола и избавить французскую корону от финансовых проблем, в особенности – от ее зависимости от избыточного сеньоража. Во время войны с Англией Иоанн откровенно злоупотреблял этим методом увеличения доходов. В 1355 году, за год до битвы при Пуатье, корона восемь раз проводила переоценку своей валюты, но королю все равно пришлось объявить мораторий на оплату государственного долга. Двору требовалось убедить юного Карла, что от сеньоража стране больше вреда, чем пользы. При всей своей молодости и впечатлительности дофин отнюдь не был дураком. Перед сановниками встала настоятельная задача подобрать подходящего человека – блестящего логика, экономиста и ритора, – который сумел бы дать королю практические рекомендации. Учитывая, что в то время ученые больше занимались спорами о точном значении классических текстов, чем прикладной экономической наукой, отыскать нужную кандидатуру было не так просто. К счастью, из этого правила нашлось исключение в лице недавно назначенного на пост главного магистра Наваррского коллежа Никола Орема. Он принял приглашение двора и тут же взялся за дело.

Орем был нормандцем из Лизьё и в Париж прибыл в 1340-х годах, чтобы поступить в ученики к великому схоласту Жану Буридану. Невероятно одаренный от природы, Никола Орем внес значительный вклад в целый ряд научных дисциплин, от математики и астрономии до философии и теологии. Однако в первую очередь он вошел в историю как автор написанного для дофина Карла трактата «О происхождении, сущности и обращении денег». В этой работе высочайшего теоретического уровня анализ явления подтверждался убедительными аргументами. Орем с самого начала четко поставил два вопроса, ответ на которые он и хотел получить: должен ли властитель манипулировать денежным стандартом, и если да, то в чьих интересах?

Выводы Орема звучали откровенно революционно. В соответствии с традиционным взглядом деньги являлись частью феодального владения того, кто их выпускал, и, как следствие, эмитент денег мог поступать с ними как ему угодно. Поскольку монетным двором владел король, то вся денежная политика проводилась исключительно в его интересах. Орем предложил совершенно иную точку зрения. Деньги, утверждал он, являются собственностью не короля, а сообщества, которое ими пользуется. В мире, где деньги используются не только для королевских расходов, где заключаются частные сделки и где значительная часть личного богатства граждан выступает в виде денег, денежная эмиссия выполняет важную общественную миссию услуги и, следовательно, должна отвечать интересам общества в целом. Разумеется, под «обществом в целом» Орем понимал далеко не все население страны – в конце концов, он отстаивал интересы крупных землевладельцев, то есть церкви и аристократии, чье богатство сравнительно недавно перешло из натуральной в денежную форму. Именно эти слои, которые Орем скромно именует «лучшими классами», больше остальных страдали от сеньоража, и именно их интересами, по мнению Орема, должен был руководствоваться король в своей денежной политике. Правитель «не владыка и не владелец денег, имеющих хождение в его вотчине. Деньги – инструмент баланса при обмене естественного богатства; они являются собственностью того, кто владеет этим богатством».

Подобный подход позволил Орему по-новому взглянуть на то, как король манипулирует денежным стандартом. Именно в этом, подчеркивает он, и заключается проблема. В нормальных условиях единственная причина, побуждающая властителя манипулировать денежным стандартом, – это получение сеньоража с подданных. «Подберу ли слова, чтобы описать всю гнусную несправедливость, с какой государь уменьшает вес монеты, не уменьшая отчеканенной на ней стоимости?» – задается он вопросом. И социальная справедливость, и экономическая эффективность требуют от денежной системы большей разумности и предсказуемости. Впрочем, Орем понимает, что настаивать на полной отмене сеньоража бессмысленно – король никогда не согласится ввести нормы, четко определяющие, сколько стоит каждая монета в зависимости от содержания в ней драгоценного металла. Вместо этого он рекомендует королю проводить более умеренную денежную политику. В обмен на право пользоваться отчеканенными королем монетами население должно взять на себя затраты по их изготовлению. Сеньораж сохраняется как необходимая гарантия благородного статуса правителя, «как и полагается сиятельному принцу или королевскому величеству», но приобретает более умеренные формы.

Впрочем, Орем понимал, что предлагаемая им денежная реформа ставила новые вопросы. Отмена – или хотя бы ясно прописанное ограничение – сеньоража значительно ограничат свободу короля в управлении деньгами. Но если не король, то кто – или что – будет тогда определять объем циркулирующих в обществе денег? Теория дает на этот вопрос простой ответ. Если бы существовал фиксированный и неизменный стандарт, то количество денег, находящихся в обращении, определялось бы спросом на них. Допустим, граждане испытывают потребность в монетах. Тогда они несут на монетный двор серебро, оплачивают расходы по чеканке плюс небольшой налог на сеньораж и получают необходимое количество монет. Проблема в том, что применить подобный метод на практике не представлялось возможным ввиду отсутствия каких бы то ни было гарантий того, что имеющийся в распоряжении общества запас драгоценного металла будет соответствовать спросу на деньги.

Поэтому, говорит Орем, государь должен проводить осознанную денежную политику, пусть и в ограниченных масштабах. В некоторых строго определенных случаях он может прибегнуть к уценке монет, но с единственной целью: чтобы быть уверенным в том, что отчеканенной монеты хватит на нужды общества, и только по требованию самого общества: «Если [население] доверяет Государю [проведение уценки денег] в разумных пределах… то Государь будет не ее инициатором, а лишь исполнителем общественной воли». В остальное время денежная политика властителя должна ограничиваться стремлением отыскать новые месторождения драгоценных металлов, дабы увеличить запас материала для чеканки денег. «Вот почему, – пишет Орем, – Теодорих, король итальянский, распорядился извлечь из гробниц хранившееся в них по языческому обряду золото и серебро и пустил его на чеканку монеты, объяснив, что “преступно прятать среди бесполезных мертвецов то, что может сохранить жизнь живым”».

В ходе своей работы Орем столкнулся с серьезным парадоксом, который не будет давать покоя экономистам и в грядущие века. С одной стороны, требовалось найти способ ограничить власть короля, финансировавшего удовлетворение своих нужд через сеньораж, и выработать правило, согласно которому должен осуществляться выпуск денег, чтобы денежный стандарт перестал быть бесконечно гибким. Однако если бы в результате применения этого правила периодически возникал дефицит денег, от этого пострадала бы торговля. То есть появлялась надобность в ком-то, кто стал бы время от времени добавлять в обращение некоторое количество денег. Иными словами, стандарт не должен быть и слишком жестким. Орем не нашел решения этого парадокса – рекомендацию грабить могилы вряд ли можно считать надежным основанием для внутренней политики государства. Тем не менее он озвучил свежую идею: в контексте потенциала денежной политики к перераспределению богатств и доходов и ее способности поддерживать или душить торговлю приоритет должен быть отдан не финансовым потребностям властителя, а коммерческому благосостоянию общества.

Эта новая точка зрения на деньги привела к радикальному политическому выводу. Если денежная политика направлена на достижение благосостояния общества, из этого вытекает, что контроль над ней должен принадлежать именно обществу, а не единолично правителю. В заключительной части своего трактата Орем высказывается с последней прямотой: «Только общество имеет право решать, как, когда и в какой степени деньги должны меняться, и правитель ни в коем случае не должен узурпировать это право». Более того, он указывает и на другие ограничения власти правителя: «Он выше каждого отдельно взятого подданного и наделен большей властью, однако общество в целом богаче его и сильнее, поэтому он занимает серединное положение». На тот случай, если этого показалось бы недостаточно, Орем заканчивает свой труд главой, посвященной описанию участи правителя, который не последует его советам. Озаглавлена она вполне красноречиво: Quod tyrannus non potest diu durare («Долго подобному тирану не удержаться»).

Но несмотря на всю убедительность доводов Орема, должного эффекта они не возымели. Трудно заставить правителей прислушиваться к здравым советам, если никакой серьезной альтернативы деньгам, которые эти правители выпускают, не существует. Да, мелкие кредиты имели некоторое распространение, встречались даже примеры местных валют. Однако жесткие ограничения на частное кредитование на фоне политической раздробленности означали, что деньги, выпускаемые правителем, оставались единственным приемлемым вариантом общего употребления. Кредитоспособность и политический вес властителей в Средние века были слишком незначительны, и деньги по большей части существовали в форме монет, отлитых из драгоценных металлов. В условиях, когда даже выпущенные верховным правителем монеты требовали гарантии стоимости в виде драгоценного металла, надеяться на то, что деньги, выпущенные кем-то менее знатным и влиятельным, могут иметь малейший шанс на успех, не приходилось. Правители обладали монополией на эмиссию денег – и отдавали себе в этом полный отчет. Вновь сформировавшийся слой богатых людей, хранивших свое состояние в деньгах, мог нанимать лучшие умы Европы, чтобы они доступно объяснили правителю, что он должен ограничить сеньораж и управлять собственным богатством, учитывая их интересы – собственно, творчество Орема и показывает яркий пример подобного намерения, – но способов принудить правителя принимать в расчет чаяния «денежного класса» у его представителей не было. В сфере выпуска денег короли не ведали конкуренции.

Как это не раз случалось в истории экономической мысли, доводы Орема устарели, едва он успел их сформулировать. В результате торговой революции на сцене появился новый класс, не имевший отношения к традиционным обладателям власти и богатства – аристократии и церкви. И этим классом были купцы. Возможно, они не владели глубиной теоретических познаний Орема, но умудрялись вести дела, не прибегая к схоластической логике. Кроме того, они с головой ушли в освоение нового изобретения, которому было суждено перевернуть все денежное общество с ног на голову – да так, как Орему и не снилось. Этим изобретением стал банк.