Хотя Каллен становился во главе ранчо временно, тем не менее он решил позаимствовать рабочий график Саманты. Он вставал до рассвета и обходил конюшни с Томом Праттом и тренером Фрэнком Толландом, перенимая у них все, чему они могли его научить. Затем Каллен занимался с лошадьми: ездил верхом, чтобы познакомиться с ними поближе. Два часа он уделял переговорам с Нью-Йорком, Лондоном и Гонконгом, а затем проводил четыре часа в больнице с отцом. Кинан на глазах свежел, к нему медленно возвращались силы. Они обсуждали дела на ранчо, и Кинан с удовольствием давал сыну советы.

Потом Каллен возвращался на ранчо и работал с чистокровным красавцем Гордым, на котором ему предстояло выступать в осенних состязаниях. В тренировках ему помогал Фрэнк Толланд, делился своим опытом и Ноэль. От напряжения болели мышцы, но радостное чувство не оставляло его: он снова тренировался. На ранчо у Сэм он всего лишь помогал ей, а сейчас ему следовало выработать свою линию, свои приемы, чтобы не провалиться на соревнованиях.

Саманта помогала ему, как и обещала, но в основном советами. В первую неделю они занимались стратегией, а со второй начали работать над выездкой: на соревнованиях по многоборью больше всего штрафных очков выставлялось именно в этом виде.

В шесть часов Каллен ужинал в больнице с отцом и матерью; Лорел оставалась, а Каллен отправлялся домой. Сначала он заглядывал в южную гостиную на первом этаже, которую переоборудовали в новую спальню для родителей. За ходом работ следил Ноэль. Затем Каллен занимался бухгалтерией и составлял планы на следующий день с Томом Праттом.

Часто вечерами, покончив со всеми делами, Каллен сидел с Ноэлем за стаканом бренди. Хотя Каллену и не хотелось себе в этом признаваться, он привязывался к французу все больше и больше.

Дней через десять после того, как у Кинана случился приступ, Каллен вышел утром на широкое крыльцо. Светало. Многочисленные обитатели ближайших лесов – малиновки, кардиналы, жаворонки и ласточки – уже начинали свой концерт, на разные голоса приветствуя наступление нового дня. Прозрачную небесную лазурь осветили первые лучи восходящего солнца. «Я вновь в родных краях, и имя мне Маккензи», – перефразировал Каллен слова Вальтера Скотта.

Он уже успел забыть, как любил когда-то рассветные часы. Забыл эту удивительную чистоту воздуха и волшебную прозрачность света. Каллен окинул взглядом окрестные пастбища. Это было его достояние, земля его предков. Он смотрел на манежи, арены для прыжков, красные крыши конюшен; на дальних пастбищах темными облаками ходили лошади, пощипывали траву, тонконогие жеребята затевали игры друг с другом. За пастбищами виднелись зубцы леса, где росли вековые дубы и сосны. В детстве под их тенью они с Тигом, Самантой и Эрин играли в индейцев, первых поселенцев и пиратов…

«А ведь Сэм говорила правду перед тем, как прогнать меня с ранчо», – подумал Каллен. Он смотрел на мир вокруг, озаренный первыми лучами солнца, и сердце его переполняла чистая и светлая любовь.

Кто равнодушен к родине своей, Кого в краю чужом не жгла тоска по ней, И в ком любовь к ней сердце не согрела, Душою тот – мертвец. И не достоин он Воспетым быть в балладах менестреля.

Стоило Каллену вспомнить эти стихи, болезненно сжалось сердце его. Ему теперь казалось непостижимым, что он двенадцать лет день за днем пытался вытравить из сердца любовь, которая сейчас так согревала его.

Пусть знатен он, богатствам несть числа, Пустую душу не согреет злато… Когда ж придет ему пора расстаться с этим бренным телом, То лишь забвения трава достойна стать его уделом.

Каллену казалось, что это о нем двести лет назад писал Скотт свою балладу. Ему удалось так точно и живо передать взлеты и падения Каллена, возвышение и смерть его души, как будто писатель жил с ним бок о бок.

А ведь Саманта когда-то пыталась втолковать ему это, но он был слишком погружен в себя и остался глух к ее словам. Однако теперь Каллен сердцем понял истину. Ему был дорог этот край, это ранчо, лошади, эта земля. Он любил их больше жизни. И никогда не переставал любить. Глухота и слепота, которые были его спутниками долгие годы, пока он копил свои «богатства», исчезли. К нему вернулась прежняя острота чувств и давние мечты: ему снова хотелось участвовать в Олимпиаде, хотелось добиться еще большего процветания ранчо…

Саманта оказалась права: он жил не своей жизнью, а жизнью Тига. И только теперь, едва не потеряв отца, Каллен понял, что должен идти своей дорогой, которую так долго избегал. Ему доставляло радость ощущать, как тело вспоминает умения, полученные в детстве и юности. Он испытывал удивительное удовлетворение, когда обходил с Томом Праттом ранчо, заглядывал в каждый уголок. У него перехватывало горло, когда он гладил своих лошадей, разговаривал с ними.

С не меньшим удовольствием Каллен обнаружил, что техника действительно делает возможным управлять компанией, не покидая ранчо. А главное – он перестал считать бизнес мерилом своей значимости. Работа, которой он занимался сейчас, приносила ему настоящее удовлетворение и радость. Никогда еще в своей жизни Каллен не чувствовал такого подъема, не решал столько задач одновременно и не был так доволен собой. У него едва хватало времени, чтобы уделять внимание всем друзьям, которые оказывали поддержку их семье. В палате Кинана ежедневно появлялись многочисленные букеты цветов, друзья звонили ему, приезжали в дом, чтобы предложить помощь, ободрить, выразить надежду на полное выздоровление Кинана.

Ноэль держал слово. Он возил Эрин и Лорел в больницу и обратно, выполнял различные поручения, а во время своих дежурств у Кинана выигрывал у него по три партии в шахматы из пяти. Он говорил, что Кинану полезно немножко посердиться – так он скорее поправится.

Даже Саманта, и без того загруженная на своем ранчо, умудрялась выкраивать время, чтобы подежурить у Кинана, хотя все уверяли ее, что в этом нет необходимости. Она только отшучивалась и заводила с Кинаном разговор о лошадях, смотрела с ним по телевизору соревнования на Гран-при или играла в карты.

Каллен был бесконечно благодарен своим друзьям, отец быстро поправлялся, дела шли прекрасно, и все-таки счастье его не было полным. Каллена болезненно задевало, что Уитни так и не появилась ни разу у Кинана. Она объясняла это своей неприязнью к больницам, а также пережитым ужасом шестнадцатичасового ожидания. Чтобы постоянно не думать об этом и не спрашивать себя, как лучше сообщить Уитни о своих изменившихся планах, Каллен целиком отдался работе на ранчо, тренировкам, руководству компанией и заботам об отце.

Кинан вернулся домой через две недели, и по этому случаю был устроен праздник. Чтобы Кинан не отступал от реабилитационной программы, Лорел сама подобрала сиделку – настоящую мегеру, которая свое дело знала и, несмотря ни на какие уловки Кинана, не позволяла ему оставаться на ногах больше часа. Но он тем не менее был очень рад и счастлив полулежать в своем кресле в окружении семьи и друзей.

Кинана завалили подарками. Саманта, например, специально для него собрала пластиковую модель сердца, а Ноэль преподнес серебряный колокольчик, чтобы Кинан мог в любое время позвать кого-либо из членов семьи или прислугу. Роз Стюарт подала торт и яблочный сидр, поскольку Кинану запретили спиртное. Гости веселились вовсю: рассказывали забавные истории, шутили, смеялись и бессчетное число раз повторяли, как хорошо Кинан выглядит. Наконец непреклонная сестра Морган укатила кресло с героем вечера, несмотря на его громкие протесты и заверения, что он совсем не устал и не прочь еще повеселиться.

Гости постепенно разъехались, остались только сестры Ларк и Уитни. Саманта разговаривала с Лорел, Эрин с Ноэлем, а Уитни схватила Каллена за руку и утащила в сад: ей захотелось прогуляться среди чудесных роз – гордости Лорел.

Тесно прижавшись друг к другу, они шли мимо благоухающих розовых кустов.

– Мы так давно не были вместе, – вздохнула Уитни. – Я соскучилась.

– Последние две недели были нелегкими. – Каллен чувствовал, что даже сейчас его мысли упорно возвращаются к работе.

– Настоящий кошмар! – воскликнула Уитни. – Лорел почти не бывала дома, Ноэль превратился в заправского строителя и нигде не появлялся, Саманта, говорят, вообще забыла о сне… И тебя тоже совсем не видно. Ты даже пропустил день рождения Мэтью Баррисфорда и фестиваль камерной музыки!

– Надеюсь, ты там повеселилась за нас двоих, – усмехнулся Каллен.

– Как я могла веселиться, когда тебя не было рядом? Но теперь, слава богу, Кинан дома, и можно вернуться к нормальной жизни.

– Не совсем так…

Каллену было не по себе: он знал, что нужно как-то подготовить Уитни к переменам в его жизни, и чем скорее – тем лучше.

– Что ты хочешь сказать? – Он почувствовал, как Уитни сразу напряглась.

– Я имею в виду, что теперь нормальная жизнь будет означать не то, что прежде. – Он неопределенно пожал плечами. – Уитни, так, как сейчас, я буду жить еще по крайней мере полгода. Я обещал отцу заниматься ранчо, пока он полностью не поправится, и участвовать вместо него в осенних соревнованиях. Кроме того, мне надо продолжить руководить семейным бизнесом, а это занимает несколько часов в день. Так что я загружен до предела. Но, надеюсь, после соревнований станет немного полегче.

– Все станет легче немедленно! – сверкнула глазами Уитни. – У Тома Пратта и Фрэнка Толланда достаточно опыта, чтобы заниматься ранчо; к тому же Кинан уже дома, Каллен, ты вовсе не обязан становиться мучеником!

– Уитни, дорогая, – он положил руки ей на плечи, – ты не понимаешь. Я совсем не мученик. Я наконец занимаюсь тем, чем всегда втайне мечтал заниматься. Я делаю то, что люблю. И больше не хочу расставаться с этим.

– Да ты с ума сошел! А как же наши планы? Я не позволю тебе разрушить их только из-за того, что тебе захотелось поиграть в фермера! – Уитни изо всех сил старалась держать себя в руках, но у нее это плохо получалось. – А как насчет тех обещаний, которыми ты меня засыпал все эти шесть лет? О них ты забыл? Мы же собирались путешествовать, знакомиться с новыми городами и людьми…

– Все это будет, Уитни, – уверял Каллен. Он хотел ее обнять, но она резко отшатнулась. – Дорогая, обещаю, что мы будем выезжать отсюда три-четыре раза в год. Мы успеем посмотреть мир, но пока…

– Мне не нужны экскурсии, Каллен Маккензи! – раздраженно говорила Уитни. – Я собираюсь жить за границей, среди людей, умеющих ценить искусство, разбирающихся в моде. Хочу, чтобы моими знакомыми были люди с богатой родословной, а генеалогия лошадей меня нисколько не интересует. Я хочу быть среди тех, кто способен меня оценить! Согласиться навещать это сонное царство несколько раз в году я еще могу. Но в остальное время я собираюсь жить в Европе или на Карибах – и ни о чем другом речи быть не может!

– Уитни…

– Каллен, тебе сейчас все видится как в тумане. – Голос ее немного смягчился, она положила руку ему на грудь. – Болезнь Кинана очень сильно на тебя подействовала, у тебя все мысли перемешались. Но я могу мыслить вполне трезво и хорошо знаю, что нужно делать.

– Что же, по-твоему, нужно делать?

– Я считаю, что самым верным решением будет продать ранчо Ноэлю Бомону, – заявила она.

– Что?! – Каллен был потрясен.

– Только не надо сразу вставать на дыбы, – спокойно улыбнулась Уитни. – Если ты как следует подумаешь, то согласишься, что продажа ранчо – благо для всех. Кинан быстрее поправится, если ему не придется беспокоиться о ранчо, да и Лорел перестанет волноваться. Ноэль тоже будет очень рад: он получит ранчо, о котором давно мечтал. И для тебя это будет лучше. Ты сможешь вернуться в тот мир, где действительно твое место, и сдержишь наконец обещания, которые дал мне.

Каллену показалось, что холодный и тяжелый камень лег ему на сердце.

– Неужели тебе безразлично, чего хочу я? – медленно проговорил он.