Ночь окутала землю тьмой, и Раймунд возблагодарил Бога за то, что луна не скрылась за тучами и освещала ему дорогу. Случались ночи, когда на улице не было видно ни зги, когда каждый шаг мог обернуться смертью.

До наступления тьмы он прятался в лесу, наблюдая за перемещением солдат де Брюса. Сейчас лес казался ему опасным, враждебным. Прежде такого не было. Мужчина вздрагивал от каждого шороха, когда осторожно переходил от одного овражка к другому.

Конечно, можно было остаться в пещере и подождать, пока не сгустятся сумерки, но на это ему не хватило духу. Что ему делать с маленькой испуганной девочкой? Он не умел обращаться с детьми, а с детьми богачей — тем более. Кроме того, Раймунду вдруг стало страшно. Только в пещере он до конца осознал, какую опасность навлек на себя столь безрассудным поступком. Пойти против воли Оттмара де Брюса — это же безумие какое-то! С таким же успехом можно было вызвать на честный бой самого дьявола.

Раймунд собирался отправиться в Эсслинген, но решил перед этим проверить, не осталось ли в ущелье выживших. Он не мог просто так бросить их там, хотя мастер Генрих действительно нуждался в его помощи. Раньше ему часто удавалось спасать тех, кто был ранен во время боя, или хотя бы облегчить страдания умирающих — Раймунд дарил обреченным быструю и легкую смерть, избавляя их от мук.

Медленно и осторожно он полз к ущелью, иногда останавливался, прислушивался, а затем двигался дальше. Ночной ветер доносил до него какие-то звуки: рычание, шорохи, вой. Спустившись пониже, он выбрал место, откуда открывался вид на все ущелье. Как оказалось, эти звуки издавали медведь и стая волков. Звери собрались у трупов. Медведь встал на задние лапы, скаля зубы и рыча. Волки прижимались к земле, их клыки блестели в лунном свете. Стая была напугана, но не собиралась спасаться бегством.

Раймунд невольно улыбнулся. Еды тут хватило бы на всех, но никто не мог насытиться, потому что соперники мешали друг другу. «Мы, люди, ничуть не лучше», — подумал Магнус.

Словно прочитав его мысли, звери разошлись по разным краям ущелья. Медведь впился зубами в мертвую лошадь, вырвал кусок мяса и принялся жевать, опасливо оглядываясь. Волки начали рвать тело наемника. Они глотали куски мертвечины, не жуя.

Раймунд оглянулся, высматривая выживших, но никого не обнаружил. Души этих несчастных будут страдать, блуждая в междумирье без надежды на спасение, — ведь их тела не были похоронены должным образом.

— Господи, — перекрестился Раймунд, — прими к себе праведников, а грешников отправь в ад.

Он уже собрался уходить, когда кое-что заметил. Волки собрались у кучки тел — там было десять или двенадцать павших. И все это были люди де Брюса. Магнус вспомнил битву: армия де Брюса состояла из наемников и его замковой стражи, лучших бойцов, преданных ему до конца. Он пересчитал погибших.

И вдруг понял: де Брюс приказал убить тех наемников, которые пережили бой. Так ему не нужно было платить им за услуги, к тому же теперь они не смогли бы свидетельствовать против него. Кроме того, с него снимались подозрения. Павших из стражи де Брюса тут не было. Его приспешники забрали тела своих людей, все их оружие и стрелы, уничтожив доказательства своего присутствия на поле боя. А убитых наемников они переодели, поэтому казалось, что это люди Фридриха фон Кроненбурга, зловещего раубриттера. На трупах были его знаки отличия, а по всему полю боя де Брюс приказал разбросать его же знамена. Жители Эсслингена, конечно, поверят, что именно этот рыцарь, ставший разбойником, напал на караван купца. Может быть, они даже устроят охоту на его людей и в ярости сровняют Кроненбург, родовое имение Фридриха, с землей. Де Брюс, сделав козлом отпущения фон Кроненбурга, избавился еще от одного своего противника. Этот мерзавец действительно обладает талантом интригана. И все же де Брюс не добился своей главной цели: ему не удалось извести род Вильгельмисов. А все потому, что он, Раймунд Магнус, ничтожнейший из всех людей, палач, помешал самому бургграфу. При мысли об этом Раймунда на мгновение охватила радость, но затем его вновь сковал страх. Он вспомнил о своей накидке. Что, если де Брюс видел ее на поляне? Магнус не мог вернуться в город в таком виде.

Раймунд задумался. Сюда люди де Брюса больше не придут — слишком велика опасность, что их заметят, и тогда все обманные маневры потеряют смысл. Сейчас эта долина смерти была самым безопасным местом в округе.

С этой мыслью, теперь уже не колеблясь, Раймунд спустился в ущелье, сложил ветки и привычным ловким движением разжег костер. Волки и медведь недовольно отпрянули.

Когда пламя разгорелось, мужчина бросил свою накидку в огонь и с грустью смотрел, как она горит. Эта накидка сослужила ему добрую службу: он ходил в ней, когда хотел, чтобы его не узнали. Собственно, это было строго запрещено. По закону Раймунду полагалось надевать яркую одежду и зелено-красно-голубой платок всякий раз, когда он выходил из дома. Благодаря этому каждый встречный знал, с кем имеет дело, и мог позаботиться о том, чтобы случайно не коснуться палача. Но иногда Раймунд предпочитал, чтобы никто не мог его узнать. Людей в темных шерстяных накидках было много. Эту ему подарил монах-францисканец, которого Магнус избавил от зубной боли. Поэтому де Брюс мог принять его за монаха и предупредить своих людей, чтобы те задержали францисканца на подходе к городу.

Шерсть горела быстро, отблески костра играли на лицах мертвых, и казалось, будто несчастные все еще дергаются в агонии.

Когда погасла последняя искра, Раймунд поднялся. Тут ему делать больше нечего. Пусть другие позаботятся о телах, ему же нужно укрыться от де Брюса и не привлекать к себе внимания. Теперь перед ним стоит важная задача — защитить эту маленькую девочку. Правда, пока Магнус понятия не имел, как ему это сделать.

* * *

Кувшин упал на каменные плиты и разбился вдребезги. За ним полетел поднос, на пол посыпались жареные цыплята. Псы де Брюса с жадностью набросились на нежданное угощение.

Эберхард фон Закинген втянул голову в плечи. При сложившихся обстоятельствах он больше ничего предпринять не мог. Если ему повезет, ярость его сюзерена угаснет так же быстро, как разгорелась.

— Зачем, во имя Бога Всемогущего, я держу вас на службе? Вы только тратите мое время и мои деньги! — бесновался де Брюс. — Не могла же эта мелкая тварь улететь!

Эберхард фон Закинген стоял перед графом, преклонив колено. Он осмелился чуть приподнять голову и взглянуть на де Брюса. Граф, скрестив руки на груди, сидел на своем роскошном троне, забросив ногу на подлокотник. Этому трону позавидовал бы иной король — он был высечен из мрамора и украшен затейливой лепкой, изображавшей сцены охоты и сражения из жизни де Брюса.

— Что такое, язык отсох? Или память потеряли? Почему эта жалкая крыса сбежала от целой толпы охотников?

Фон Закинген еще немного поднял голову. Де Брюс развалился на троне, точно пьяный крестьянин. Но это впечатление было обманчивым. В черных глазах де Брюса светился острый ум, ничто не могло укрыться от его внимания. И он был опасен. Эберхард фон Закинген вспомнил, как его предшественник, норманн Фроде Хонуссен, точно так же стоял однажды перед де Брюсом на коленях. Граф обвинил его в том, что вассал ведет какие-то темные делишки на стороне. Конечно, Хонуссен отбросил эти обвинения. Более того, он заявил, что у де Брюса нет никаких доказательств и тот просто не хочет платить ему. Так была допущена роковая ошибка.

У де Брюса действительно не имелось доказательств, зато он великолепно умел обращаться с оружием. Де Брюс нанес удар так быстро, что даже закаленный в многочисленных битвах Хонуссен не успел ничего предпринять.

— Господин, — осторожно начал Эберхард фон Закинген. — Кто-то помог ей. Девчонка ни за что не смогла бы сбежать одна. Мы не нашли ее следов, зато видели на земле отпечатки ног какого-то мужчины. Видимо, он поднял девчонку на руки и унес. Еще мы нашли вот это… — Он протянул сюзерену серебряную заколку, которую Мелисанда потеряла в лесу.

Увидев, как де Брюс помрачнел, Эберхард фон Закинген затаил дыхание. Они много часов прочесывали лес, но на выходе из долины следы терялись, вокруг возвышались скалы, а на камнях следов не остается. Да, они перевернули каждый валун, искали пещеру, но там не было ничего, кроме голых серых склонов.

— Да, вы правы. — Голос де Брюса смягчился. Граф потер подбородок. — Я кое-что заметил в зарослях, когда девчонка там спряталась. Я уверен, что она собиралась выйти на поляну, но кто-то удержал ее. Я видел сутану монаха. Да. Это была монашеская накидка. — Де Брюс закрыл глаза, глубокая складка пролегла между его бровей. — Францисканец, — продолжил он. — Да, точно. Эти набожные святоши постоянно суют нос не в свое дело. Терпеть не могу это отродье.

Что ж, Эберхард фон Закинген готов был с легкостью в это поверить. Де Брюс стал бы лакомой добычей для любого инквизитора, а францисканцы были неумолимы в преследовании еретиков. Но де Брюс не был дураком. Он регулярно ходил на исповедь и не скупился на пожертвования, всегда давал приют в своем замке нищенствующим монахам, кормил их и обеспечивал припасами в дорогу. Кроме того, он построил на дороге, ведущей от замка к тракту, часовню, прославившуюся великолепной статуей Богоматери. Вот уже три года фон Закинген находился на службе у де Брюса, став вассалом графа, как только его произвели в рыцари. Граф забрал его к себе в замок и щедро платил за работу. До этой резни семейства Вильгельмисов фон Закингену не приходилось сталкиваться с какими-либо трудностями. Да, де Брюс был человеком суровым, часто несдержанным и несправедливым. Но кто из нобилитета не таков? И все же сегодня де Брюс предстал перед своим вассалом в неожиданном свете. В нем горела ненависть, чистая, яркая ненависть, способная испепелить все на своем пути. И это было опасно. Как для его людей, так и для него самого. Эта проклятая чертовка сбежала. Ну и что? Кому до этого дело? Она не могла выдвинуть обвинение де Брюсу, поскольку обратиться в суд имели право только люди его сословия — графы и герцоги. И обвинение должны были поддержать по меньшей мере семь благородных особ. Девчонке никогда не заручиться такой поддержкой, потому что большинство благородных придерживались тех же методов, что и де Брюс, дабы удержать власть в своих руках.

Зачем де Брюс вообще отпустил девочку? Что это за игры? Фон Закинген не знал. Он только знал, что детей нельзя недооценивать. Когда он подростком служил оруженосцем, его чуть не убил маленький мальчик. Отряд, в котором был тогда юный Эберхард, напал на деревню. Мальчик рыдал над телом матери, и фон Закинген опустил меч: он хотел пощадить ребенка, хотя это и противоречило всем доводам рассудка.

Он опустился на колено, чтобы утешить мальчика. И ребенок всадил ему нож под ребра. Неглубоко, но достаточно, чтобы Эберхард мог умереть, если бы его рану вовремя не обработали. Он задушил мальчишку одной рукой и потерял сознание. Боевые товарищи нашли его и выходили, он выздоровел, но иногда ему хотелось, чтобы в тот день он погиб. Насмешки преследовали его, как стая голодных волков.

— Нам нужно оставаться настороже, — продолжил де Брюс. — Фон Закинген! Отправьте своих людей на поиски. Выставите часовых вдоль всех дорог в Эсслинген. Отправьте патрули в лес. Сплетите сеть, и мы поймаем дерзкую беглянку. Если кто-то спросит, говорите, что мы делаем все, что в наших силах, дабы найти единственную выжившую в резне в ущелье. Конечно, речь об этом можно вести только после того, как жители Эсслингена сами поймут, что девочки нет среди убитых. Вам все ясно?

Эберхард опустил голову.

— Как прикажете, господин.

Он уже собрался уходить, но де Брюс вскочил с трона и приказал ему остаться.

— Присаживайтесь, капитан. И простите мой грубый тон.

Фон Закинген, опешив, опустился на деревянный табурет.

Де Брюс опять уселся на трон, удобно устроившись на обитом медвежьим мехом сиденье. Опустив руку на плечо Эберхарда, он сказал:

— Вы мой лучший воин. Ваша победа над Вильгельмисом достойна уважения. Вы отправили этого мерзавца прямиком в преисподнюю.

«Победить этого уставшего в бою человека было несложно», — подумал Эберхард. Он не захотел бы встретиться с Вильгельмисом в честном поединке, когда тот был полон сил. Купец пользовался какой-то странной техникой боя на мечах и, возможно, был способен выйти даже против самого де Брюса. После целого часа сражения у него хватило сил убить двух наемников одним ударом.

— А с францисканцами нужно действовать осторожно, как вы понимаете, — вкрадчиво произнес де Брюс. — Вы в последнее время встречали в округе новых монахов?

— Сам я не встречал, господин, но мне рассказывали о францисканце, который остановился в Эсслингене. Говорят, он высокий и худощавый. Вашего возраста, господин.

— Вам известно, что ему тут нужно?

— Францисканцы хотят расширить монастырь в Эсслингене, построить крыло здания до Бочарного переулка. По слухам, тот монах привез аббату планы строительства. Еще говорят, что этим займется какой-то знаменитый зодчий. Кроме того, мне рассказывали, что францисканцы собираются устроить в городе суд инквизиции, чтобы освободить всю округу от еретиков.

Де Брюс сплюнул.

— Эти создания — худшие из тварей, населяющих нашу землю. Но что поделаешь, приходится мириться с их присутствием. Выясните, не связан ли этот слуга Господа с исчезновением девчонки. Если так, пригласите его на глоток вина в наш винный погреб. Выберите самый темный, самый укромный уголок. И если он пропадет в пути, то это будет весьма прискорбно. Дело рук вальденсов, несомненно.

— Да, господин.

Фон Закинген кивнул. Разделаться с францисканцем — приятная задача. А свалить вину на вальденсов — еще лучше. Вот уж настоящие еретики. Им, как и инквизиторам, место в преисподней.

— Отлично. Тогда за работу! Я жду от вас результатов.

Махнув рукой, де Брюс отпустил своего капитана стражи.

Фон Закинген широким шагом прошел по залу и вскоре очутился на мосту, соединявшем замок с небольшим плато, где сейчас велось строительство. Тут полным ходом шло сооружение новых крепостных стен. Давно пора. Замок в таком состоянии не смог бы долго выдерживать осаду, поскольку из всех строений только главное здание замка было в достаточной степени защищено. Де Брюс сразу понял это, когда отец Ульриха, Эберхард, предоставил ему в лен полуразрушенный замок Адлербург на горе неподалеку от селения Айха. Но тогда у де Брюса не было денег, чтобы восстановить замок.

Солнце за день разогрело замковые стены, и теперь от камней исходило приятное тепло. Фон Закинген снял доспехи и сбросил куртку, обнажив покрытый шрамами мускулистый торс. Он подошел к колодцу, достал ведро воды и вылил себе на голову, смывая пот, пыль и кровь врагов.

Какое-то время он наслаждался вечерней прохладой и легким ветерком, ласкавшим его кожу, затем оделся и прошел по круглой площадке диаметром около сотни шагов, где целый день кипела работа: площадку предстояло защитить стеной. Тут построят две сторожевые башни, ворота, ров, склад для зерна, арсенал, кузницу, конюшню и два свинарника. После строительства надежно будет защищен и источник, а значит, замок сможет выдержать долгую осаду. Голодать люди могли по нескольку недель, но уже через три дня без воды любое сопротивление было бы сломлено: люди сходили с ума или умирали.

Люди фон Закингена развалились под каштаном, в лунном свете их лица казались белыми. При появлении капитана замковая стража вскочила на ноги.

— Нам нужно еще раз перевернуть каждый камень, посмотреть под каждым кустом, каждой травинкой. Мы выставим часовых. Будем расспрашивать людей. И не забывайте, что мы ищем Мелисанду Вильгельмис, чтобы спасти ее. Но об этом можно будет говорить только после того, когда новость о несчастье дойдет до Эсслингена. Нам нужно привести девчонку к Оттмару де Брюсу. Целой и невредимой. Вам понятно? Граф вне себя от ярости. Витикунд, ты сегодня руководишь поисками. Оставьте свои доспехи, щиты и тяжелое оружие. Вам надо быть быстрыми, чтобы поймать маленькую чертовку. — Фон Закинген угрожающе поднял палец. — И не смейте возвращаться, пока не найдете ее. Горе вам, если хоть волос упадет с ее головы. Возьмите провизии на неделю. Выступайте немедленно, ночь сегодня светлая. Солдаты, я на вас рассчитываю!

Стражники ударили кулаками по щитам.

Фон Закинген знал, что они приложат все усилия. Его подопечные были преданы ему и беспрекословно исполняли его приказы.

— Приведи мне моего коня! — велел он своему оруженосцу.

Мальчик поспешно подвел к нему двух лошадей.

— Я поскачу один, — покачав головой, произнес Эберхард. — Мне нужно в Эсслинген. Послезавтра я присоединюсь к вам.

* * *

Мелисанда не знала, день сейчас или ночь. Она не знала, сколько времени прошло с тех пор, как палач оставил ее здесь. Не знала, вернется ли он. Может быть, Раймунд решил выдать ее. Или оставить тут умирать от голода.

Она так устала, что сразу провалилась в беспокойный сон, от которого несколько раз вскидывалась в холодном поту, и тогда приходили воспоминания об ужасной битве. Но девочка больше не могла плакать. Боль притупилась, как и ненависть. Все чувства угасли, погребенные где-то в глубине души. Тело будто онемело, казалось тяжелым. Мелисанде хотелось солнца, свежего воздуха. Хотелось искупаться в реке.

Раймунд запретил ей выходить из пещеры. Но сколько еще ей ждать? Не могли же люди де Брюса искать ее вечно! Прошло так много времени. Несколько дней. Или недель. Нет, это невозможно, ей так только кажется.

Мелисанда набрала немного воды, сделала глоток и поняла, что она застоялась. Хлеб пах отвратительно, девочка поморщилась и бросила его в огонь. Перед ней лежал небольшой камешек с острыми краями. Она подняла его, сжала в руке, а потом изо всех сил швырнула в стену.

Раймунд — всего лишь палач. Глупый палач, который не умеет ни читать, ни писать. Почему она должна слушаться его? Ее родители погибли. Нет никого, кто мог бы ей указывать. Ненадолго выйти на солнце, вдохнуть свежего воздуха… Она не глупее де Брюса, никто ее не увидит, и, прежде чем палач вернется, она уже будет сидеть тут, у костра.

Мелисанда отправилась в путь. Она прошла по коридору, в котором скрылся Раймунд. Слабый свет костра падал туда, но уже через пару метров проход сворачивал налево. Мелисанду окружила тьма. Девочка медленно опустилась на четвереньки и поползла вперед. Она чувствовала себя грязной — и не только из-за того, что выпачкалась в грязи. Ей пришлось убить человека, его кровь была на ее одежде. А еще она коснулась палача… И она не смогла сдержать обещания, данного умирающей матери. Гертруда погибла. Все погибли.

Нужно сосредоточиться на пути, нельзя позволить отчаянию проникнуть в душу.

Упираясь правой рукой в землю, она ощупывала левой пол впереди себя, пытаясь найти преграды или выбоины. Если путь был свободен, Мелисанда подтягивала сначала одно колено, потом второе. Опереться — ощупать пол — подползти.

Мелисанда заставляла себя дышать размеренно. Она не боялась закрытых помещений. Напротив, дома она часто забиралась в сундуки или пыталась спрятаться за шкафом, который отец привез с севера. Это было странное сооружение: три сундука, поставленные друг на друга, с дверцами впереди и без крышки сверху. Однажды Мелисанда чуть не перевернула этот шкаф, чем так напугала маму, что та отпустила девочке пощечину. Щека потом горела целый день. О, сейчас Мелисанда многое отдала бы за то, чтобы получить взбучку от матери!

Девочка протянула руку вперед и застыла как громом пораженная. Она коснулась чего-то влажного и холодного. И оно шевелилось! Жаба? Ящерица?

Она слышала о живущих во тьме существах, исполнителях воли дьявола. Когда-то мастера-пекаря Кунца нашли мертвым, а на его груди сидела жирная жаба. Мастера похоронили, а над злобной жабой провели судебный процесс, приговорили ее к смерти и прилюдно повесили.

Мелисанда сделала глубокий вдох и осторожно поползла вперед, всматриваясь в темноту. Когда от напряжения у нее заболели глаза, она остановилась и зажмурилась. Постепенно боль в глазах утихла. «Нужно ползти, зажмурившись, — поняла девочка. — Все равно тут ничего не видно». Опереться — ощупать пол — подползти. Опереться — ощупать пол — подползти. Снова и снова. Спустя, казалось, вечность, Мелисанда добралась до конца туннеля. Она осторожно поднялась и принялась ощупывать камень, преграждавший ей путь. Вскоре она нашла засов, такой же, как и с другой стороны. Девочка открыла тайный проход, но сдвинуть с места камень было нелегко: вначале он не поддавался. Похоже, палач обладал сверхъестественной силой, раз сумел отодвинуть этот валун. Может быть, то, что о нем говорят люди, правда? Мелисанда поднатужилась, изо всех сил толкнула камень, и он сдвинулся. В пещеру хлынул лунный свет. Девочка просунула руки в образовавшийся проем. Она стояла в тени, ей не приходилось даже щуриться, чтобы привыкнуть к свету. В лицо пахнуло теплым свежим воздухом. Еще немного, совсем немного. Вскоре ей удалось отодвинуть камень настолько, что она смогла выбраться наружу. Глубоко вдохнув, она вернула камень на место, и он легко поддался. Мелисанда была свободна. Наконец-то.

Оглядевшись по сторонам, девочка обнаружила, что путь ей преграждают ветки: все вокруг было покрыто густым кустарником. Чтобы пробраться сквозь заросли, скрывавшие потайной вход в пещеру от любопытных взглядов, ей пришлось встать на четвереньки. Но затем она выпрямилась и, пройдя пару шагов, оказалась на краю обрыва. Внизу раскинулась долина, в водах Неккара отражалась луна, свежий летний ветерок пах цветами.

По щеке Мелисанды скатилась слеза: девочке вдруг открылась красота реки, луны, леса. Ее тело, душу, разум наполнила животворящая сила.

— Господи, Отец Небесный, ничто не может превзойти Твое творение. На все воля Твоя. Ты мой пастырь, не дай мне сбиться с пути. Твоя доброта безгранична, мудрость непостижима. Ты был всегда и будешь всегда. Дай мне сил и мудрости все сделать правильно. И передай моим близким, которых Ты забрал к себе, что все будет хорошо. — Мелисанда сама выдумала слова молитвы, и ей это понравилось. Молитва не походила на те, что она читала прежде.

Сев на землю и поджав ноги, она посмотрела вверх. Среди крон деревьев блестели звезды.

— Скажи мне, как поступить. Должна ли я убить Оттмара де Брюса, как хотела моя мама? Или мне послушать Раймунда? Или вообще сбежать из Эсслингена? Господи, прошу, подай мне знак!

Мелисанда принялась считать удары сердца. Она решила, что, если Господь не подаст ей знак до трехсотого удара, нужно будет сделать этот выбор самостоятельно.

Когда она досчитала до ста восьмидесяти шести, в пяти локтях от нее пробежал заяц. Заметив девочку, он остановился, встал на задние лапки и замер. А потом, будто что-то спугнуло его, помчался прочь, вниз по склону холма.

В тот же миг Мелисанда услышала крик. Ей почудилось, что это демон обрушился с неба, настолько огромна была ночная птица, больше самой Мелисанды. От ее крика у девочки волосы встали дыбом. Смертоносная птица обернулась совой — ее глаза горели желтым, как сера в преисподней, откуда она выбралась.

Да, это знак! Нужно было лишь разгадать эту загадку. Что же хотел сказать ей Всевышний? Заяц мог спастись, только спрятавшись в норе. Ему нужно было вернуться на вершину холма, где земля была ровной и его длинные лапы могли дать ему преимущество. Только так он сумеет спастись от врага. Спускаясь в долину, он обрекал себя на смерть. Как говорил Давид: «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя».

О да, Мелисанда умела толковать знамения, ее учила этому мама. Девочка вздохнула. Господь говорил с ней ясно и отчетливо. Сегодня ночью она была этим зайцем, и ей нужно было скрыться от де Брюса и его приспешников, а потом, когда наступит время, стать посланником смерти, сбросить убийцу в ад.

Мелисанда почувствовала, как ее душу наполняют спокойствие и уверенность. Она была не одна. Господь говорил с нею.

Но что это?! Еще какой-то звук. Хруст ветки, фырканье.

Это не волк. И не медведь. Эти звуки издавал хищник пострашнее — человек.

Нужно вернуться в пещеру!

Мелисанда поспешно проползла между кустами, встала и попыталась отодвинуть камень. Однако он не шелохнулся. Девочка в отчаянии прижалась к шероховатой поверхности валуна, пытаясь сдвинуть его своим весом, но ничего не получалось. Все ее усилия оказались тщетны. Ну почему она ничем не подперла камень? Впрочем, теперь думать об этом было поздно.

Если ей не повезет, то вскоре охотники увезут ее прочь, подстрелив, как зайца.

Хрустнула еще одна ветка. Шаги приближались. Слышался тихий звон оружия.

— Проклятая девчонка! Из-за этой дряни приходится таскаться тут по ночам, — ворчал один солдат.

— Да, я тоже предпочел бы завалиться в постельку с какой-нибудь бабенкой, чем лазить по кустам, — ответил другой.

Стража Оттмара де Брюса! Они искали ее!

— Господи, помоги мне! — беззвучно взмолилась Мелисанда.

Но на этот раз Господь не ответил ей. Как она могла быть такой легкомысленной? Как могла уйти из пещеры? Родители часто ругали ее за непослушание, говорили, как важно выполнять указания взрослых. Мелисанда не понимала этого, теперь же в полной мере осознала правоту родителей.

Девочка прислушалась. Наемники приближались. Ночь была очень теплой, но Мелисанду прошиб озноб. Бежать ей было некуда, она была одна, без оружия. Легкая добыча для головорезов де Брюса.

Где-то неподалеку прокричала сова, словно напоминая Мелисанде о ее глупости.

Девочка еще раз попыталась откатить камень, но он остался недвижим. Она подумала о зайце.

И тут вспомнила о втором входе в пещеру. Нужно его найти. Да, вход-то был в другом месте, а тут выход. Значит, там сдвинуть камень будет проще.

Мелисанда понятия не имела, в какую сторону ей следует идти. В пещере она полностью утратила ощущение пространства и направления. Девочка лихорадочно думала. Уходя с той полянки, они все время двигались на запад — солнце светило им в лицо. Да, они шли тогда к верхнему концу долины. Если найти ту полянку, она сориентируется. Мелисанде захотелось вскочить, побежать прочь. Но нужно было сохранять спокойствие.

Она прижалась к земле, сковырнула несколько комочков, вымазала себе лицо, чтобы оно не белело в лунном свете. Голоса становились все громче. Девочка затаилась в кустах и задержала дыхание. От услышанного у нее кровь застыла в жилах.

— Вот найдем девчонку, и я с ней позабавлюсь. Иначе де Брюс убьет ее, а нам останется только смотреть на это, — сказал первый солдат, говоривший немного с хрипотцой.

— Ты хочешь, чтобы граф отрезал твою драгоценнейшую часть тела и сунул тебе в рот? Девчонка нужна ему целой и невредимой. Кроме того, награду за нее отдадут только в том случае, если на ней не будет ни царапины. Ты слышал, что сказал фон Закинген? Если ты ее хоть пальцем тронешь, я тебя убью. Так я тебя хоть от кастрации спасу. Ну ты и осел, дружище.

Хрипун что-то проворчал в ответ, и Мелисанда не разобрала, согласился он со своим товарищем или нет. Впрочем, особого значения это не имело.

— Мы ее все равно не найдем, — сказал хрипун. — Можешь забыть о награде. Фон Закинген и не ждет от нас успешных поисков. В этих лесах можно спрятать целую армию, и ты ее не заметишь, пока тебе стрела в живот не вонзится.

Второй солдат заржал, как конь.

— Дурень ты, дурень. Ну конечно, мы ее найдем. Нужно только искать. Должна же она есть и пить. В одиночку она не протянет и пары дней. Фон Закинген объезжает все постоялые дворы в округе. Ей негде спрятаться. А теперь вперед. Давай, шевели задницей! На поляне часовые, в ущелье тоже. По всей долине часовые, там и мышь не проскочит. Она, считай, уже мертва.

Мелисанде хотелось закопаться в землю и больше никогда света белого не видеть. Ночь была теплой, но от земли исходил холод, и девочка почувствовала, что замерзла. От страха, отчаяния и слабости Мелисанда дрожала всем телом. А потом случилось непредвиденное: ей мучительно захотелось чихнуть. Мелисанда сдавила нос указательным и большим пальцем и задержала дыхание. Но природу не обманешь. В следующее мгновение тишина ночи огласилась громогласным чихом.

* * *

Раймунд Магнус спокойно добрался до Эсслингена. Дорогу ему освещала луна. В лесу он никого не повстречал и благодарил за это Бога. Даже без накидки францисканца он не хотел бы попасться в лапы молодчиков де Брюса. Серели предрассветные сумерки, вскоре над крышами Эсслингена взойдет солнце и жители города будут изнывать от мучительного зноя. Несколько колодцев в городе уже пересохли, а жара все не спадала.

Перед Раймундом возвышались юго-восточные ворота Эсслингена, к ним направлялись все, кто собирался переправиться через Неккар. Ворота защищали мост Плинзау, ведущий в основную часть города, и хорошо охранялись. В этот ранний час они, конечно, были еще закрыты.

Раймунд подошел поближе, и его тут же окликнули:

— Стой! Кто идет?

Хотя луна светила довольно ярко, Раймунд не смог разглядеть лицо стражника, зато узнал его по голосу. Это был Клаус, юноша из Бойтау, северной части города, раскинувшейся у замка. Мимо Клауса и мышь не прошмыгнет. Разве что у этой мыши будет при себе крепко набитый кошель. У Раймунда денег на подкуп стражника не было, зато он мог войти в любые ворота Эсслингена, когда его душе заблагорассудится: у палача имелась подорожная от городского совета, позволявшая ему выходить из города во всякое время дня и ночи. В конце концов, по роду службы ему приходилось собирать различные целебные травы, а некоторые из них можно было собирать только в полнолуние, иначе приготовленные из них отвары не действовали.

— Это я, мастер-палач. Как ваши дела, драгоценный господин Клаус? — Раймунд ухмыльнулся.

Бедный Клаус! Хоть бы он не очень испугался. Встретить палача ночью — событие не из радостных. Кара Божья, да и только. Что чирей на мягком месте.

— Слава Богу. Ничто меня не беспокоило, пока не пришлось ради вас открывать ворота. Почему бы вам не побыть до рассвета в лесу?

— Действительно, почему бы и нет? Тогда у меня было бы много времени, чтобы поразмыслить, не навести ли на вас порчу.

— Ладно-ладно. — Клаус повернулся к другим стражникам: — Открыть ворота!

Ругаясь и ворча, стражники принялись снимать с ворот тяжелые засовы. Затем они приоткрыли левую створку, впуская Раймунда в город.

— Спасибо, господа. Обещаю вам быструю и безболезненную смерть, если когда-нибудь попадете ко мне на плаху.

Стражники перекрестились, а Клаус в сердцах сплюнул.

Раймунд торопливо пошел дальше. Перед мостом Плинзау протянулся одноименный квартал города. Тут в крошечных хижинах жили бедняки. Слева от ворот, за мостом, раскинулся конный рынок, а за ним, рядом с крепостной стеной, стоял дом палача. Неподалеку жили и его подручные. Но сегодня путь вел Раймунда не домой.

Палач без промедления пересек мост — там тоже были ворота, однако они закрывались только в военное время. Неподалеку от городской бани ему повстречался стражник, но тот предпочел не обращать внимания на раннего прохожего. Аромат мыла и эфирных масел, доносившийся из бани, перебивал вонь загрязненной сточными водами реки. Раймунду очень хотелось бы понежиться в баньке, но это было невозможно. После его визита к работавшим там красавицам-банщицам здание пришлось бы снести или предоставить палачу в исключительное пользование.

Раймунд шел к мастеру Генриху. Пару лет назад пивовар купил роскошный особняк — такими обычно владели только люди благородного происхождения. Дела у Генриха шли отлично, он варил великолепное пиво, которое хорошо продавалось не только в Эсслингене, но и за его пределами. В особняке, построенном из камня, имелось пять этажей, а стены были толщиной футов восемь. По сути, это строение представляло собой башню, из него можно было отразить атаку целой армии штутгартцев. Но от гангрены в ноге Генриха мог спасти только один человек — палач, которому никто не подавал руки.

Раймунд свернул на улицу Молочников.

Мастер Антон, плотник, громко бранил своих подмастерьев:

— И это вы называете работой? Да вы посмотрите на этот раствор, лентяи! В нем же комки! А солома вообще сухая! Мне нужно вас всех взашей гнать, бездельники! Ну-ка поднажмите, а то об оплате придется забыть!

Нерадивые работники втянули головы в плечи и принялись энергичнее мешать раствор. Мастер Антон приказал установить факелы: он опаздывал с выполнением заказа и потому работал даже ночью. Сейчас его подопечные замешивали глину для нового фахверкового здания, а для такой работы дневной свет не требовался. Люди устали, но мастер Антон все равно подгонял их.

На этой и других улицах постепенно появлялись новые дома или перестраивались старые. Эсслинген процветал. Раймунду тоже не приходилось жаловаться на нехватку работы: вместе с богатством в Эсслинген пришли и искатели легкой наживы и бандиты. Вот и сегодня вечером ему нужно будет сходить к Шелькопфскую башню, в которой находилась городская тюрьма: стражники задержали какого-то мужчину, обвиненного в воровстве. Якобы он украл мешок муки. Пока что вор не промолвил и слова, но Раймунд не сомневался, что ему не понадобится много времени, чтобы развязать воришке язык.

Он свернул направо, в Соломенный переулок, и вскоре подошел к башне у переулка Босых.

Магнус подал условный знак: три коротких и три долгих стука в дверь. В прочных воротах сразу открылось смотровое окошко, и Раймунд увидел Гильтруду, служанку Генриха. Загрохотал засов, и Раймунд очутился в прохладном коридоре. Тут вкусно пахло копченым мясом, так что у Раймунда едва не потекли слюнки. В животе заурчало. Он со вчерашнего дня ничего не ел.

Гильтруда ничего не сказала, только молча указала на лестницу.

Раймунд поднялся на верхний этаж, где находилась спальня мастера Генриха. У кровати больного стояла темноволосая женщина, супруга Генриха Матильда, которая была намного младше своего мужа. Увидев палача, она побледнела и поспешно перекрестилась.

Мастер Генрих всплеснул руками.

— Прекрати, женщина! Проклятье, он же пришел сюда не для того, чтобы отрубить мне голову!

Матильда перекрестилась еще раз.

— Господи, помоги мне в час беды…

Отмахнувшись от нее, Генрих обратился к своему гостю:

— Проходите, Раймунд Магнус. Не обращайте внимания на мою жену. Вы пришли поздно, но я с нетерпением ждал вас. И я ценю то, что ради меня вы не ложились спать этой ночью. Надеюсь, вы собрали нужные травы, чтобы поставить меня, старого осла, на ноги.

— Тут все, что мне нужно. — Раймунд показал ему сверток. — Спасибо за ваше гостеприимство, мастер Генрих.

Он вежливо кивнул Матильде, но та в ответ лишь продолжила молиться.

Больной со стоном сел в постели.

— Жена, принеси пива. Темного, да покрепче. Оно нам понадобится, не так ли?

Раймунд кивнул.

— И принесите кипяток, чистую льняную ткань и полкружки крепкого вина. Кроме того, мне понадобится мыло.

— Слышала, жена? Поторопись. Или хочешь похоронить меня уже сегодня?

— Боже мой, нет! — Матильда вот уже в который раз перекрестилась. — Я быстро.

И она выбежала из комнаты.

Раймунд развернул сверток, достал ступку и пестик и принялся толочь собранные травы в кашицу. По комнате распространился горьковатый аромат. Кроме кровати тут стояли только сундук и стул, но на стенах висели ковры — знак того, что владелец дома был человеком весьма зажиточным.

— Если бы я знал, что Матильда набожнее монашек-бегинок, францисканок и доминиканок, набожнее любого босоногого монаха, я бы не торопился с женитьбой. Но она у меня красавица и, хотя не оставляет четки даже в постели, от исполнения супружеского долга не отказывается. Только вот крестится все время… — Запнувшись, Генрих закрыл глаза и сморщился от боли. Какое-то время он молчал, стиснув зубы, а потом тяжело вздохнул. — Даже в постели крестится, да так быстро, что я и пальцем пошевелить не успеваю. А это что-то да значит. Надеюсь, мои усилия не пропадут даром и она вскоре понесет. Проклятье! — Он схватился за ногу, но Раймунд оттолкнул его руку.

— Вы у меня еще попрыгаете, мастер Генрих. Если на то будет воля Божья.

Пивовар скривился в гримасе, давая Раймунду понять, что у Господа вполне могут быть причины помучить его подольше.

— Давайте посмотрим. — Магнус развернул грязную заскорузлую повязку и бросил ее на пол.

Рана растянулась от середины икры до колена.

— Вы хотели отрубить себе ногу?

— Проклятое топорище сломалось, а я только топор заточил. Он мне в ногу вошел, как нож в масло. Вначале я не почувствовал боли и…

— И вы затянули рану грязной тряпкой, — закончил за него Раймунд.

Мастер Генрих кивнул.

— На следующее утро поболело немного и прошло. Но через пару часов боль вернулась, и я уж подумал, что умру. А потом боль опять отступила. Вот так, приступами, и болит. Иногда я едва чувствую ногу, а иногда будто кузнец меня молотом бьет, словно не нога у меня, а наковальня.

— А мастер-хирург сказал вам, что рана должна гноиться, — с горечью произнес Раймунд. — И не просто сказал, а еще и плату с вас потребовал. Хотя с тем же успехом мог бы сразу везти вас на кладбище. Вам еще повезло, Господь благоволит к вам. Я видел людей, которые после такого ранения умирали уже на следующий день. Особенно если неправильно обработали рану, как вы. Гной — сок дьявола, он сжирает тело изнутри, убивая человека.

Прибежала жена Генриха, а за ней — служанка. Раймунд взял у нее кружку пива и передал больному, а потом и сам выпил. Ему сразу стало лучше. Затем он полил рану вином. Генрих дернулся.

— Сейчас будет больно. Вы готовы?

Мрачно кивнув, пивовар сунул в рот деревяшку.

— Ну уж точно не хуже, чем удар штутгартским мечом, — пробормотал он.

Раймунд взял нож, окунул его в кипяток, потом в вино. Быстрым движением он сделал четыре надреза, очистив края раны. Больной застонал.

Чистой тряпкой, смоченной вином, Магнус вытер желтый гной, сочившийся из раны, проверил кашицу из травы, удовлетворенно кивнул и смазал ею рану. Затем Раймунд положил сверху компресс из пропитанной вином тряпицы и крепко перевязал ногу, чтобы края раны сошлись.

У мастера Генриха выступил пот на лбу. Его жена молилась, перебирая четки. Ее пальцы двигались быстро-быстро.

Раймунд осмотрел результат своего труда, вновь кивнул, сложил руки и произнес молитву:

— Господи, Ты решаешь, кому жить, а кому умереть. Прости своего недостойного раба, что действует из любви к ближнему своему и не ставит Твое решение под сомнение. Дай мастеру Генриху выжить или забери его в Царствие Твое. Аминь.

Пациенту эта молитва явно не понравилась: он поморщился и помотал головой. Матильда же замолчала и, испугавшись такого своего поведения, продолжила молиться.

— Обращайте внимание на ощущения в ноге, — сказал Раймунд. — За день боль должна пройти, останется только легкое покалывание. Я зайду к вам завтра. Если повезет, то Господь не призовет вас к себе.

— Очень надеюсь на это. — Выплюнув деревяшку, мастер Генрих криво улыбнулся и откинулся на подушку. — Жена, принеси мне пива. Если сегодня мне доведется предстать перед Господом, я хочу быть в отличном расположении духа.

Матильда, в последний раз перекрестившись, сошла вниз по лестнице.

Мастер Генрих повернулся к Раймунду и вытащил из-под подушки золотую монету.

— Благодарю вас. Возьмите. Вы это заслужили.

Монета поблескивала на мозолистой ладони Генриха. Целое состояние.

— Вы сами знаете, что это слишком много.

Генрих улыбнулся. Его лицо раскраснелось от лихорадки.

— Раймунд, вы вгоняете меня в краску. Как иначе мне отплатить вам? Не будьте дураком. Берите. Вам эти деньги когда-нибудь понадобятся.

Подумав немного, Магнус взял монету.

— Я отложу ее на будущее.

Мастер Генрих улыбнулся.

— Это правильно.

Раймунд поправил подушку и уложил своего пациента поудобнее. Пивовар закрыл глаза и мгновенно уснул.

В комнату вошла Матильда. Увидев, что муж спит, она поставила кружку с пивом рядом с кроватью.

Раймунд попытался перехватить ее взгляд, но женщина опустила голову. Генрих говорил правду: она была очень красива. Не худая, но и не толстушка, личико как у ангела, хотя и чересчур бледное. Но в этой хорошенькой головке каждый день шла борьба между долгом перед своим супругом и набожностью. Собственно, по словам Генриха, она хотела пойти в монастырь, но отец пожелал выдать ее замуж, и она не стала противиться его воле.

Вздохнув, Раймунд собрал свои вещи, прихватив все, к чему прикасался голыми руками, и молча вышел из комнаты.

* * *

Громкий звук пронзил тишину леса. Мелисанда замерла. Она готова была сорваться с места, перебежать в другое укрытие.

Один из мужчин повернул голову в ее сторону.

«Ну же, вперед! — подумала Мелисанда. — Вставай, беги, беги!»

Но тело отказывалось ей служить.

Солдат, который говорил не так хрипло, зажал нос.

— Ах ты свинья! — фыркнул он, подтрунивая над товарищем.

— Это не я! — возмутился хрипун.

— Ну конечно, ты. Ты постоянно так делаешь. Ты даже в воде газы пускаешь.

— Но на этот раз это был не я! Честно. Ты же знаешь, я никогда не отрицаю, если что…

Но его приятель, почесывая промежность, только отмахнулся.

Мелисанда ушам своим не поверила. Солдаты так напились, что не отличали один звук от другого. Они вообще не подумали, что тут может быть кто-то еще. Но опасность пока не миновала. Кто-то из них мог догадаться, что означает этот звук.

Мелисанда, затаившись, ждала, и только сердце громко стучало у нее в груди. Она надеялась, что стражники вспомнят о своем задании и уйдут. Не могли же они оставаться тут вечно.

Уже забрезжил рассвет. Скоро солнце осветит укрытие Мелисанды и ее заметят.

Но оба стражника стояли на месте как вкопанные. Мелисанда не только их видела, но и чуяла исходящий от них запах. Они воняли, как свиньи. Неудивительно, что они не могли отличить газы от запаха тела. Это обстоятельство ее и спасло. И если раньше девочку мучило острое желание чихнуть, то теперь она сдерживала смех. Газы, которые никто так и не пустил, спасли ей жизнь! Мелисанде пришлось прикусить язык, чтобы не расхохотаться.

Наконец стражники сдвинулись с места. Хрипун поправил лук, второй солдат осмотрел свой меч.

«Мой брат легко бы с ними справился», — подумала Мелисанда, и ей стало не до смеха. На глаза навернулись слезы, но девочка сумела взять себя в руки.

— За эту мелкую дрянь де Брюс обещал пять фунтов геллеров, — продолжил разговор лучник. — За такие деньги и поработать не грех. Но деньги дадут, только если привести ее целехонькой.

— Ну вот видишь. — Второй солдат сунул меч в ножны и упер руки в бока. — Наконец-то ты понял. Хоть немного мозгов в башке твоей дырявой осталось. Пойдем, нечего тут торчать.

— Да, но сначала нужно выпить.

Послышался плеск, скрипнула пробка бурдюка, и вино полилось в глотку солдата.

— Проклятье, а хорошее винцо. Жаль, что так мало.

— Хватит болтать, давай сюда. — Мечник протянул руку за бурдюком.

Но лучник отступил на шаг и расхохотался.

— Что, перехотелось меня дурнем обзывать? Скажи «пожалуйста», и я еще подумаю, дать тебе вино или нет.

— Как это?

Ловким движением мечник вырвал у товарища бурдюк, а второй рукой выхватил нож и приставил к его горлу. Не сводя глаз с приятеля, он выпил все до последней капли. Только после этого он вернул лучнику бурдюк и убрал нож.

— В следующий раз не станешь рассусоливать, ясненько?

Повесив бурдюк на пояс, лучник медленно повернулся к приятелю спиной. Тот довольно ухмыльнулся и последовал за оскорбленным товарищем. Вскоре их шаги затихли.

Мелисанда глубоко вздохнула. Еще никогда в жизни она так не уставала. Девочка все еще лежала на земле, прислушиваясь к ночным звукам. Запах чернозема успокаивал, хотелось просто закрыть глаза и больше ничего не видеть, не слышать, не чувствовать. А еще ей хотелось кричать. Кричать, кричать, кричать. Спать и кричать. Одновременно. Но ни того, ни другого делать было нельзя. Пока что. Заяц и сова. Этой ночью знамение прочно запечатлелось в ее душе.

Девочка на четвереньках выползла из кустов и проверила, не угрожает ли ей опасность. Но вокруг никого не было. Не хрустнула ни одна ветка, вонь солдат больше не портила предрассветный воздух. Подул легкий ветерок, ночные звери умолкли. Мелисанда встала, подняла правую руку и повторила свою клятву. Затем девочка бросилась бежать.

* * *

Раймунд остановился неподалеку от бани. Из церквей, расположенных на разных улицах города, доносился колокольный звон, собирая горожан на лауды. Сейчас монахи просыпались, обращаясь к Господу: «Дай уста, Господь, чтоб воспеть я смог красоту Твою». Иногда Раймунд подходил к какой-нибудь из церквей и украдкой слушал молитву монахов и священников: ему нельзя было входить в храм. Только по воскресеньям палачу разрешалось ходить на мессу в городскую церковь Священномученика Дионисия, где ему отводилось место в нише у входа, — там никто не мог случайно прикоснуться к нему. Раймунд невольно задумался о Мелисанде. Что теперь будет с девочкой? Она была умницей. Сильная, сообразительная, хорошенькая. Как Эслин, его любимая супруга. Он потерял Эслин такой же летней ночью, как эта. Семь лет назад. Она покинула его и забрала его первенца. А он ничего не мог поделать. Казалось, крики Эслин не давали взойти солнцу, не пели птицы, глухо звенел колокол к заутрене. Эслин истекла кровью у него на руках. И только один человек в городе помог ему — мастер Генрих. Никто ничего не узнал об этом, иначе пивовара вышвырнули бы из гильдии. Генрих галопом помчался в Беркхайм, по полям Фильдерна, ночью, чтобы привезти оттуда повитуху, — повитуха из Эсслингена отказалась принимать роды. Но когда Генрих привез старушку, было слишком поздно. Эслин уже умерла, как умер и их сын, которого она рожала в таких муках.

На следующее утро Раймунд спросил мастера Генриха, почему тот помог ему и решился иметь дело с таким, как он. И Генрих ответил:

— Раймунд, так завещал нам Господь. Христос сказал: «Истинно говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне. Истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне». Почитайте Библию.

Раймунд только покачал головой.

— Я едва умею читать и писать. И не понимаю латинский язык.

Тогда мастер Генрих загадочно улыбнулся. А через пару дней пригласил Раймунда к себе домой. Там он отвел Магнуса в тайный кабинет и показал ему свою Библию — собрание книг, свитков и документов. И все они были написаны не на латыни, а на немецком.

— Один францисканец из герцогства Австрия перевел Священное Писание на наш язык, — объяснил мастер Генрих. — Никто не знает, как его звали, и только посвященным известно о его работе. Эти записи — самое дорогое, что у меня есть. Истинное слово Божье. Во всем мире нет ничего мудрее. А церковники лгут нам, вам известно об этом?

Раймунд перекрестился, потрясенно глядя на Генриха. Тот же рассмеялся и показал ему книгу.

— Я буду читать вам. Каждую неделю по паре страниц, когда у нас найдется свободное время. И если после этого вы не согласитесь со мной, я образумлюсь.

Мастер Генрих оказался прав. Слова Библии были самым прекрасным, что Раймунду когда-либо доводилось слышать. Они утешали. Дарили надежду. Говорили о любви и истине.

Когда Генрих пару недель спустя прочел последнюю строку, Раймунд задумался о том, как некоторые люди могут не верить в Бога. Он сидел рядом с Генрихом, уставившись на стену, и думал, думал, думал. Он не мог понять, почему Господь не карает тех, кто искажает слово Его.

Скрип колес и фырканье лошадей вернули Раймунда к реальности. Взошло солнце, позолотив лучами крыши домов. Как быстро наступил день! Теперь ворота были открыты и он мог выбраться из города и навестить Мелисанду. Но перед этим еще предстояло поработать. Его подмастерья ждали указаний. Нужно было отправить их в нижний Бойтау убрать с улицы дохлую лошадь и двух собак. Им понадобятся повозка, тросы и инструменты. Пожалуй, с лошади еще можно будет содрать шкуру. Это принесет Раймунду пару пфеннигов. Палач торопливо перешел через мост. Город постепенно просыпался. Из печных труб поднимался дымок, по улицам угрюмо сновали невыспавшиеся горожане. От некоторых несло похуже, чем от мертвечины, которую собирали подручные Раймунда. Спешили на рынок крестьянки, тащившие корзинки с яйцами, фруктами и овощами. Многие прохожие настолько погрузились в собственные мысли, что не замечали Раймунда, а если и узнавали его, то отводили глаза. У ворот перед мостом образовалась пробка из повозок, телег, людей и животных. Желающих пройти было так много, что стражник пропускал их по нескольку, чтобы движение по узкому мосту не застопорилось, вызвав панику.

Но когда к мосту подошел Раймунд, толпа удивительным образом расступилась, давая ему пройти, и палачу не пришлось медлить перед мостом или воротами.

Подручные сидели перед своим домиком, но вскочили, едва заметив Раймунда.

— В Бойтау вас ждет работа, — сообщил он. — Кляча и пара собак. Разберитесь с ними и начинайте чистить уборные. Ну же, поторапливайтесь!

Когда они ушли, Магнус зашел в свой дом. Из сундука он вытащил грязную белую котт и темную накидку с капюшоном, какую обычно носят крестьяне.

Сложив все это, он перевязал сверток поясом. Прежде чем выйти из дома, Раймунд убедился в том, что вокруг никого нет, и только тогда отправился в путь.

Никем не замеченный, Магнус покинул город. Пройдя по тракту в сторону Штутгарта, он свернул в кусты, развязал сверток и переоделся. Теперь никто не обратит на него внимания — сейчас на полях Фильдерна трудилось много крестьян.

В лесу царила приятная прохлада. Спокойно добравшись до кривого дуба, служившего ему указателем, палач свернул с тропинки. До ущелья было довольно далеко, но Магнус понимал, что люди де Брюса рыскают тут в поисках своей добычи, и потому последний отрезок пути преодолел на корточках. Старый трюк. Так он мог быть незаметным и в любой момент вскочить, чтобы вступить в бой. К тому же ему легче было обозревать окрестности, чем если бы он двигался на четвереньках или змеей полз в траве. Без каких-либо помех Раймунд добрался до кустарника, скрывавшего вход в пещеру. Он уже хотел выпрямиться, когда замер на месте. Обломанные ветки. Свежие. Конечно, тут мог пройти и какой-нибудь ночной зверь. Или же сам Раймунд повел себя неуклюже, когда выходил отсюда. Обычно он старался не оставлять следов, но вчера его захватили мысли о событиях того дня, о битве, Мелисанде и проблеме, которая на него свалилась.

Вздохнув, Раймунд раздвинул ветки, нашел припасенный на этот случай железный прут и сунул его в потайную щель между камнем и скалой. Орудуя прутом как рычагом, он отодвинул камень в сторону, забрался в проход и установил камень на место. Теперь снаружи не открыть этот вход, разве что кто-то знает тайный механизм.

Раймунд немного постоял на месте, дожидаясь, чтобы глаза привыкли к темноте, а потом прошел по коридору, тщательно считая шаги. Через некоторое время Магнус опять остановился. Сейчас он уже должен был увидеть отблески костра.

Ничего.

Он прислушался.

Ничего.

Раймунд приказал себе успокоиться. Вероятно, от переутомления девочка уснула, вот и не заметила, как костер погас. Он вновь двинулся вперед, считая шаги. Теперь Раймунд должен был очутиться где-то в центре пещеры. Он протянул руку к соломенной лежанке, уже зная, что Мелисанды там нет. В полной тишине пещеры он бы услышал ее дыхание.

Куда же подевалась эта девчонка? Неужели кто-то… Раймунд в очередной раз призвал себя к спокойствию. Достав огниво, он зажег факел и внимательно осмотрелся.

Мелисанда не могла уйти далеко. Костер догорел, но пепел был еще теплым. Может быть, люди де Брюса нашли это укрытие? Увидели, как он с девочкой скрылся в скале? Обнаружили механизм? И Мелисанда уже мертва?

Нет. Раймунд опять одернул себя. Он не должен так думать. Наверное, девчушка просто не усидела в пещере и вышла в лес. Какая глупость! Если де Брюс поймает Мелисанду там, ее ждет верная смерть. А он потеряет свое укрытие.

Раймунд еще раз осмотрел пещеру. Нужно было сохранять спокойствие, чего бы это ни стоило. Он должен найти девочку. И должен подумать о самом себе. Указывало ли что-то на его причастность к ее исчезновению?

Нет.

Раймунд задумался. Вряд ли Мелисанда была столь глупа, что выбралась наружу с той стороны, с которой они зашли в пещеру. И все же Раймунд подошел к входу и проверил, на месте ли веточка. Он всегда укладывал тонкую ветку на камень, когда входил в укрытие. Вот и сейчас ветка была на месте. Никто не пользовался этим входом. Значит, она выбралась через ход с другой стороны.

Раймунд едва слышно ругнулся. Вот дурочка! Сбежала, и теперь они оба в опасности.

* * *

Фон Закинген снял легкие доспехи и спрятал их под ветками и листвой. Затем он переоделся в наряд купца — эту одежду капитан всегда держал наготове в тайнике неподалеку от города. В Эсслингене никто, кроме его человека, не мог сказать, кто он на самом деле. А фон Закинген уже изучил этот город как свои пять пальцев. Он не раз бывал здесь, и горожане охотно делились с ним всеми интересными сплетнями.

Невзирая на яркий лунный свет, ему потребовалась целая ночь, чтобы добраться сюда из Адлербурга, — он не хотел ехать через ущелье и, сделав крюк, добрался до Айха, а оттуда поехал по дороге вдоль Неккара.

Городские ворота давно были открыты, на улицах царила суета.

Фон Закинген направился в таверну «У черного медведя», где его обычно дожидался осведомитель. Владельцу таверны принадлежал и постоялый двор «У колодца», где останавливались зажиточные господа. Тарелки там всегда были чистые, а вино подавали в фаянсовых бокалах.

Фон Закинген спокойно прошел через Верхние ворота. Тот, кто хотел въехать в город с повозкой, должен был показать, что везет. Некоторых в Эсслинген не пускали — например, из-за того, что испортился товар или в городе было слишком много торговцев, продававших то же самое. Но одинокий всадник без клади стражу не интересовал.

Спешившись перед таверной «У черного медведя», фон Закинген передал коня подбежавшему слуге и направился ко входу. Служанка открыла ему дверь, сделала книксен и соблазнительно улыбнулась, но фон Закингену было не до флирта. Девушка подвела его к столику у окна и поставила перед ним кувшин вина и деревянную кружку. Эберхард попробовал угощение. Трактирщик знал свое дело — вино было изумительным, в нем чувствовался привкус гвоздики и тмина.

Рыцарь оглянулся. Кроме него в таверне сидели еще четыре человека: седой старик опустил голову на столешницу и беззвучно спал, неподалеку завтракали двое широкоплечих парней, наверное поденщики, нанявшиеся для строительных работ. А в углу, прислонившись спиной к столбу, сидел Дитрих по прозвищу Лис. Его осведомитель.

Закинген перехватил взгляд доносчика, и Дитрих тут же занял место за его столиком.

Служанка принесла им вторую кружку.

— Чего изволите, господа?

— Принеси нам хлеба с сыром, — ответил фон Закинген. — Сыр прекрасно сочетается с красным вином.

Девушка присела в книксене и отправилась выполнять заказ.

Фон Закинген, кивнув, перевел взгляд на Лиса. Как и всегда при встрече с ним, Эберхард подумал о том, откуда у этого парня шрам, тянувшийся через все лицо. Пока что Дитрих не пожелал раскрыть свою тайну, и фон Закинген не собирался докучать ему расспросами на этот счет.

— Я слышал о монахе, который недавно приехал в Эсслинген, — начал он. — Что вы можете рассказать о нем?

— Вы имеете в виду францисканца? — Голос у Лиса был глубоким и чуть хрипловатым. — Что именно вам нужно узнать?

— Уезжал ли он вчера из города? Может быть, искал еретиков среди крестьян?

Дитрих прищурился.

— Вчера какой-то францисканец действительно выезжал в Фильдерн. Думаю, как раз тот, о котором мы говорим. По слухам, он вернулся в монастырь поздно.

— Ночью, значит… — Фон Закинген потер заросший щетиной подбородок.

Служанка поставила сыр и хлеб на стол и отошла.

— Говорят, он был не в себе. Что-то нес о каком-то явлении, — продолжил Лис.

— А о девушке ничего не говорил?

— Говорил, мол, явилась ему сама Дева Мария и он уберег ее от вальденсов.

— Выпейте, Дитрих. — Фон Закинген осушил свою кружку и налил еще.

Он был доволен. Картина постепенно вырисовывалась. Судя по всему, монах пытался скрыть правду, вот и придумал эту историю о явлении Девы Марии.

— Он в монастыре?

Дитрих, хмыкнув, кивнул. Он выпил вина, и Закинген тут же налил ему еще.

— Но сегодня монах собирается ехать в Штутгарт, а оттуда — в Нюрнберг. Его задача — написать о том, есть ли в округе еретики. — Лицо Дитриха оставалось невозмутимым.

— И как? Есть тут у нас еретики?

— Полагаю, да. Как и в любом свободном городе.

— Как же зовут этого набожного человека?

— В монастыре братья называют его Евсевий. Он полагается на помощь Божью, поскольку собирается ехать один.

Фон Закинген поднял правую бровь.

— Похоже, Господь сегодня на моей стороне.

Он достал из кошеля монету и протянул ее Лису.

— Благодарю вас. Если у брата Евсевия будет то, что я ищу, то вы получите еще. Держите ушки на макушке.

* * *

— Ах ты, говнюк! — кричал извозчик. — А ну, пошел вон! Освободи дорогу!

Спрятавшаяся за валуном Мелисанда наблюдала за перепалкой. Она прошла по лесу к Неккару, зная, что вдоль берега тянется дорога. Девочка не могла пока понять, в какой стороне Эсслинген, и потому решила подождать, не появятся ли направляющиеся в город путники. Дорога была такой узкой, что две телеги едва ли могли разминуться.

— Я тебе покажу! — надсаживался второй извозчик, потрясая кулаками. — Нет, ну вы посмотрите, как он доски сложил! Ах ты, паскуда! Придурок!

Первый налился кровью.

— Это ты, сукин сын, меня еще и придурком обзывать будешь?! Пустобрех заполошный! Сейчас как вмажу!

Они одновременно спрыгнули с телег и набросились друг на друга.

Отличная возможность!

Мелисанда, пригнувшись, подбежала к груженной ящиками и бочками повозке и забралась внутрь. Она уже некоторое время слушала их перебранку и выяснила, что владелец этой повозки направлялся в Плинзау. Вскоре она нашла то, что искала: пустой ящик. Девочка залезла внутрь и, свернувшись калачиком, замерла.

Кулачный бой закончился довольно быстро — подоспели другие торопившиеся в город перевозчики, разняли драчунов и уложили доски так, чтобы телеги могли разминуться. Вскоре оба двинулись в путь, выкрикивая друг другу вслед все ругательства, какие только могли вспомнить.

Мелисанда неспроста не залезла в бочку: они стояли в передней части повозки и их наверняка должны были выгрузить в первую очередь. Но если удача не отвернется от нее, перевозчик позволит себе пропустить кружечку-другую винца в перерыве и только потом займется пустыми ящиками.

Повозка катилась по дороге, и на каждом ухабе Мелисанда билась головой о крышку. Это напомнило ей о вчерашней поездке. Вчерашней? Ей казалось, что все это было так давно, будто в другой жизни. Жизни, в которой она была дочерью богатого купца и не волновалась ни о чем, кроме как о младшей сестренке, следовавшей за ней по пятам, да о псалмах, заданных учителем.

Слезы навернулись ей на глаза. Что бы она ни отдала за урок латыни! Или за то, чтобы еще раз услышать нытье Гертруды: «Ты куда, Мел? Возьми меня с собой. Я тоже хочу в лес!»

* * *

Фон Закинген легко выследил брата Евсевия на дороге в Штутгарт. В пути он обогнал телегу, извозчик которой проклинал всех и вся, не скупясь на ругательства. Судя по доносившимся до него обрывкам брани, фон Закинген понял, что этому бедняге чем-то не угодили торговцы древесиной.

Францисканец медленно шел вдоль реки. В правой руке он сжимал посох, а на спине нес заплечную сумку.

Фон Закинген спешился и взял коня под уздцы.

— Могу я пройтись с вами, брат?

— Конечно, прошу вас. — Монах явно обрадовался.

Завоевать доверие францисканца оказалось легче, чем ожидал Эберхард. Евсевий тут же принялся рассказывать о монастырской жизни — мол, это нелегко, но только так открывается путь к Господу. Говорил он и о тяжких испытаниях, выпадающих на долю человека, о том, что сумел справиться со всеми искушениями.

— Всеми! — несколько раз подчеркнул Евсевий. — Всеми!

Фон Закинген сразу понял, что совесть этого человека нечиста. Теперь нужно было узнать, что же гнетет столь говорливого святошу.

— Богоугодная жизнь полна лишений, — с пониманием произнес он. — А сатана неустанно искушает нас.

— Именно. — Францисканец перекрестился.

— Особенно часто дьявол является нам в образе женщины, — продолжил Эберхард.

Он протянул монаху бурдюк с вином, и у того быстро развязался язык.

— Благородный господин, как хорошо, что вы все понимаете. Вы человек справедливый, это сразу видно.

Фон Закинген тепло улыбнулся, кивнул и опустил ладонь на плечо церковника.

— Ну, мы ведь оба мужчины, верно? Разве не сам Господь указывал нам повелевать женщинами, существами слабыми и по природе своей греховными?

— Истинно так, аминь.

— И разве люди Божьи не несут в этом смысле особую ответственность?

— Как мудры ваши слова. Может быть, и вы раньше были монахом, но вернулись к мирской жизни?

— Вы угадали, брат. — Фон Закинген солгал не моргнув глазом. Он сжал узкое плечо монаха. — Меня звали тогда брат Фома, и Господь послал мне суровые испытания, проверяя мою веру раз за разом. Однажды… — Эберхард запнулся. — Нет, вы станете презирать меня.

Евсевий мягко улыбнулся и взял фон Закингена за руку.

— Ни в коем случае. Милость Господа безгранична. Расскажите мне!

— Она была так молода… Так невинна… Так чиста…

Евсевий побелел и нервно сглотнул.

— Вот видите? Я стал вам омерзителен, — с грустью произнес Эберхард и, отступив на шаг, отвернулся.

Но монах опустил руки ему на плечи и сказал:

— Я вас так понимаю… Правда.

Фон Закинген медленно обернулся. Ему даже удалось выжать из себя слезу.

— Я вам не верю. Вы просто хотите утешить меня.

Евсевий глубоко вздохнул.

— Иногда пути Господни неисповедимы. Послушайте же мой рассказ. Вчера я шел неподалеку от ущелья, погруженный в молитву. И тут мой путь пересекла юная дева. Она была в смятении, чуть не сбила меня с ног. Я поддержал ее, ибо девушка была слаба в ногах и едва не падала. Мы присели, чтобы она могла отдышаться. Ее теплое нежное тело дрожало, девушка цеплялась за меня, рыдая. Я утешал ее, гладил ее рыжие волосы. Ей это понравилось. Она перестала дрожать, и я ощутил прикосновение ее груди. Женственность только расцвела в ней. И тут явилась мне Богородица Мария и сказала, чтобы я взял эту деву, ибо того хочет Господь. Что же мне было делать?

— Господь — пастырь наш.

Монах перекрестился.

— Истинно так. — Он кашлянул. — Та девица знала, что должна покориться слуге Божьему, и приняла свою судьбу. Но затем вдруг начала вырываться. Ну что тут скажешь? Там лежал камень, сам Господь возложил его туда, ибо он всеведущ и всемогущ.

— Аминь, — пробормотал фон Закинген, стараясь сдержать смех.

Как легко оказалось вырвать у этого простака признание!

— Аминь, — повторил за ним монах.

— Вы похоронили ее?

Глаза Евсевия блестели, словно от жара.

— Да. Никто не должен узнать, где она погребена. Ее душа уже отправилась в ад. Ужасно!

— Ужасно. Та девица, должно быть, была ведьмой. Иначе как бы она посмела воспротивиться воле Божьей? Вы ведь сказали, что она была рыжей, так? Значит, она служила дьяволу, в этом нет никаких сомнений. Я восхищен крепостью вашей веры и вашей отвагой.

Евсевий вздрогнул.

— Во имя Господа Всемогущего, вы правы. Эта девица наверняка была ведьмой! — согласился он.

Голос монаха дрогнул, вино уже давало о себе знать.

— Нужно сжечь ее! Сжечь ее тело!

— Именно. Так тому и быть. Прошу вас, позвольте мне помочь вам. И благодарю вас. — Фон Закинген обнял Евсевия, и монах удивленно, но не без удовольствия обнял его в ответ. — Вы избавили меня от тяжких угрызений совести. Ведь мы с вами так похожи.

Его сердце выскакивало из груди. Неудивительно, что они не нашли Мелисанду Вильгельмис!

* * *

Мелисанда насторожилась. Повозка остановилась. Послышались какие-то голоса, кто-то забрался в телегу, скрипнуло дерево.

Девочка вжалась в ящик. «Ну же, они должны вначале разгрузить бочки».

— А что там сзади, в ящиках? — грубо осведомился кто-то.

— Ящики пусты, туда я должен сложить товары для моего господина.

— Пусты, говоришь? — Шаги приблизились.

Мелисанда задержала дыхание. Они остановились перед городскими воротами Эсслингена. Почему она не подумала об этом? Невзирая на летний зной, девочку зазнобило. Ну почему она не осталась в той пещере?! Как она могла так сглупить?!

Но тут кто-то громко крикнул:

— Эй, вон он! Держи вора!

Мелисанда оцепенела. Снаружи, похоже, поднялась суматоха. Повозку качнуло, взвизгнула женщина. Очевидно, какого-то воришку поймали на горячем.

Мелисанда осторожно подняла голову. Что, если это шанс сбежать? Но прежде чем она успела снять крышку с ящика и выглянуть наружу, повозка покатилась дальше. Кучер воспользовался подвернувшейся возможностью и продолжил свой путь. Может быть, он сам указал на кого-то и обвинил беднягу в воровстве, чтобы отвлечь стражника. Наверное, в повозке все же находилось что-то, что не должны были найти. Если бы этот парень знал, что везет не только какой-то запрещенный товар, но и девочку, за чью голову обещана награда!

Они неслись по городу на полном ходу. Мелисанда билась головой о крышку ящика, но не решалась устроиться поудобнее.

Наконец повозка остановилась, опять заскрипело дерево, бочки покатились на землю. Кто-то отдавал приказы, кто-то ворчал себе под нос. У Мелисанды зашкаливал пульс. Скоро все закончится.

Через некоторое время голоса затихли. Вокруг воцарилась тишина.

Подождав немного, Мелисанда приподняла крышку ящика. Все бочки уже убрали, в повозке осталось всего несколько ящиков. Вокруг бродили куры. Во дворе не было ни души. Из дома доносился приглушенный разговор.

Мелисанда потерла ноги, чувствуя, как они занемели. Опираясь на руки, она попыталась выбраться из ящика, но тут же упала. После долгой поездки девочка не смогла устоять на ногах.

Но Мелисанда не сдалась и предприняла вторую попытку. На этот раз ей удалось выскользнуть из повозки. Поспешно оглядевшись по сторонам, она шмыгнула к воротам. Вокруг Плинзау тянулись поля, на которых крестьяне выращивали пшеницу. Испуганным зверьком Мелисанда метнулась за ворота постоялого двора и спряталась среди колосьев. Вокруг, на кромке полей, виднелись сараи и сеновалы.

Как хорошо, что Мелисанда в свое время любила гулять по городу. Она знала Эсслинген как свои пять пальцев. До Шельцторских ворот, неподалеку от которых стоял дом палача, оставалась лишь пара сотен шагов. Ворота открывали во время работы конного рынка. Раз в месяц со всей округи в Эсслинген съезжались торговцы и ржание лошадей было слышно на другом берегу Неккара. Но сегодня лошадьми не торговали и у Шельцтора было тихо.

Мелисанда увидела дом палача издалека. Это оказалась вовсе не полуразрушенная хижина, как предполагала девочка, а массивное здание, которому позавидовал бы даже зажиточный горожанин. Наклонные балки фахверка прекрасно сохранились и в сочетании с каменным основанием дома придавали строению достойный вид. Гонтовая крыша могла выдержать и затяжные ливни, и снегопад. Подойдя поближе, Мелисанда поняла, что тут пахнет вовсе не мертвечиной, как она боялась, а травами. Слева и справа от дома раскинулся сад, густо заросший разными растениями. Мелисанда разглядела кервель, лук, укроп, золотарник и мяту. Она осторожно подобралась поближе. Ставни и дверь были закрыты. Девочка подергала дверную ручку. Безрезультатно.

Она поспешно шмыгнула за дом и вжалась в стену. Вон он, черный ход. Она осторожно толкнула дверь, но та была заперта. Мелисанда в отчаянии оглянулась. Она проделала такой долгий путь, но не могла войти в дом! Может быть, ей удастся забраться внутрь через окно?

И вдруг чья-то рука легла ей на плечо, а вторая зажала рот.

— Так, пришло время избавиться от Мелисанды Вильгельмис!

* * *

Фон Закинген всмотрелся в лицо девочки. Вернее, в то, что от этого лица осталось. Он никогда не видел Мелисанду Вильгельмис, но если бы и был знаком с ней, не смог бы определить, она это или нет. От ударов монаха лицо девочки превратилось в кровавое месиво: сломанный нос, разбитые губы. Девочке было не больше тринадцати. Очень худенькая, с огненно-рыжими волосами, покрытыми слоем грязи. Фон Закинген осмотрел ее руки, но так и не понял, есть ли на них мозоли, как полагалось крестьянским девицам, или же это руки купеческой дочки, нежные и ухоженные. Кожа на руках была счесана, в ранки набилась земля. Грязь покрывала ее тело, но Эберхард разглядел кровоподтеки у нее на руках и ногах. На бедрах засохла кровь. Набожный церковник сильно избил девочку. И не только.

— Я соберу хворост для костра. Мы сожжем ее, а потом развеем прах по ветру, — торжественно объявил Евсевий. — Так эта ведьма больше не причинит людям вреда.

Фон Закинген хотел помочь ему собирать ветки, но монах отказался.

— Благодарю вас, друг мой, но это моя задача. Отдохните. Вы и так оказали мне огромную услугу.

— Как скажете.

Эберхард улегся в тени дуба и стал ждать. Вскоре монах насобирал целую гору хвороста. Подготовив все для костра, он, запыхавшись, остановился.

— Отлично. — С улыбкой на лице фон Закинген встал.

Обнажив свой меч, рыцарь отрубил потрясенному монаху голову, забрал у него из сумки документы, а потом уложил тело на дрова и развел костер, следя за тем, чтобы пламя не перекинулось на лес. Обугленные останки он не трогал. Может быть, поджаренный монах придется лесным зверям больше по вкусу, чем простой крестьянин? Фон Закинген покачал головой. Едва ли. Звери были мудрыми созданиями, они распознали бы лживую сущность этого церковника быстрее, чем люди. Глупцов так легко было обмануть парой набожных изречений и монашеской сутаной.

Фон Закинген завернул труп девочки в попону, уложил свою ношу на седло и повел беспокойно прядущую ушами лошадь в поводу, заметая длинной веткой следы.

* * *

Мелисанда не сопротивлялась. Она знала, что ей не вырваться из этой железной хватки. Да она и не возражала. От облегчения, которое она испытала, ей хотелось броситься палачу на шею. Но Раймунд Магнус, похоже, был не очень-то рад ее видеть.

Грубо схватив девочку за руку, он потащил ее за собой.

— Скорее в дом! И набрось капюшон. Мы оба можем погибнуть только из-за того, что ты оказалась такой непослушной дурехой!

Втащив ее на крыльцо, палач снял с пояса ключ. Беззвучно открылся замок, и дверь распахнулась.

Втолкнув Мелисанду внутрь, Раймунд захлопнул за собой дверь, прошел в комнату и открыл ставни.

Девочка с любопытством огляделась. Темные доски пола, почерневший от копоти потолок и старые балки, которые, казалось, поддерживали эту крышу с самого начала времен, впитывая солнечный свет. В центре комнаты возвышалась толстая несущая балка, настолько широкая, что Мелисанда могла бы спрятаться за ней. Справа, судя по всему, был вход в спальню, занавешенный тканью, а рядом с ним висел странный меч — он не сужался к острию, а закруглялся.

— Это меч для казни? — прошептала девочка.

— Именно он. И мне очень хочется опробовать его на тебе. — Раймунд сжал ее руки. — Мелисанда Вильгельмис, если ты еще раз не сделаешь так, как я тебе говорю, я сам брошу тебя в Неккар и позабочусь о том, чтобы ты никогда не всплыла на поверхность. Груз будет достаточно тяжелым, поверь мне. Я серьезно. Ты ничего не знаешь о жизни!

Выражение его лица испугало Мелисанду. Серо-голубые глаза блестели, как сталь меча, губы растянулись в тонкую линию. Он так крепко сжал ее руку, что у Мелисанды мелькнула мысль о том, что ее кости вот-вот сломаются.

— Я больше никогда не ослушаюсь вас, — пробормотала она.

Но Раймунд ее не отпускал.

— Поклянись. Клянись душой своего покойного отца, Конрада Вильгельмиса. Клянись душой своей покойной матери, Беаты Вильгельмис.

Эти слова обрушивались на нее, как девятихвостая плеть на спину приговоренного. Девочке хотелось сбежать, умчаться прочь от этого ужасного человека, от этих страшных глаз, способных наводить порчу. Вон из этого дома смерти.

Но Раймунд все не отпускал ее.

— Клянись душой своей покойной сестры, Гертруды Вильгельмис. Клянись душой своего покойного брата, Рудгера Вильгельмиса. Клянись! Немедленно!

Наконец его голос отзвенел, в доме повисла пугающая тишина.

Магнус разжал хватку, и Мелисанда отшатнулась. Она еще никогда не слышала, чтобы кто-то говорил столь холодно и жестоко, как Раймунд-палач. Но ей больше некуда было податься. Никто больше не защитит дочь из вырезанной семьи, которой уготована смерть. Никто не защитит девочку, за которой охотится безжалостный граф. Потрясенная до глубины души, Мелисанда подняла правую руку.

— Я, Мелисанда Вильгельмис… — Она запнулась.

— Дальше, — прорычал Раймунд, протянув к ней руку, словно собирался ударить.

— Клянусь душой своего покойного отца, Конрада Вильгельмиса… — Мелисанду охватила тоска, голос дрогнул.

Но Раймунд не спускал с нее взгляда.

— Клянусь душой моей покойной матери, Беаты Вильгельмис. Клянусь душой моей покойной сестры, Гертруды Вильгельмис. Клянусь душой моего покойного брата, Рудгера Вильгельмиса. Клянусь душой моего покойного брата, умершего без имени. Клянусь, что больше никогда не ослушаюсь вас, Раймунд Магнус. И вновь клянусь, что убью Оттмара де Брюса, уничтожившего мою семью. — Девочка всхлипнула. — И да поможет мне Господь.

Лицо Раймунда смягчилось.

— Хорошо, Мелисанда. Хорошо. Ты должна попрощаться с ними. Ты должна помнить, что увидишь их только в загробной жизни. Если ты не поймешь этого, тебе не обрести покоя. — Он нежно погладил девочку по голове и вытер слезы на ее щеках. — Иди сюда, посмотрим на меч.

Они подошли к балке, и Раймунд показал ей серебристое лезвие, переливавшееся, точно в нем текла вода.

— Видишь? Видишь, как блестит? Этот меч передавали в моей семье из поколения в поколение. Его создал кузнец-норманн. Этот северянин работал над мечом несколько месяцев. Он утверждал, что сам Один помогал ему. Ты знаешь, кто такой Один?

Мелисанда покачала головой и медленно провела кончиком пальца по лезвию. Клинок был удивительно гладким. Отблески света на мече действовали на нее успокаивающе.

— Осторожно. Можно лишиться пальца. Нерта очень опасна.

— Нерта?

— Так зовут этот меч.

— Так звали твою жену?

Лицо Раймунда дрогнуло.

— Нет. Хотя ей подошло бы это имя. Богиня Нерта заботилась о мире и справедливости среди людей. Это языческая легенда. — Он смущенно улыбнулся. — Ты же знаешь легенды северян? Любишь предания и саги?

— Да. Больше всего мне нравятся сказания о рыцарях. — Девочка встала на цыпочки и дотронулась до рукояти меча.

От прикосновения у нее мурашки побежали по спине.

И вдруг перед ее внутренним взором вспыхнула яркая и отчетливая картина: де Брюс стоит перед ней на коленях, его глаза завязаны, а она заносит Нерту у него над головой.

Нерта подарит ей покой, когда голова этого чудовища скатится ей под ноги, точно гнилое яблоко.

Мелисанда закрыла глаза. Образ все больше захватывал ее мысли. Меч поднимался и опускался, голова катилась и катилась, толпа ликовала, а она становилась свободной.

Словно издалека до нее донесся голос Раймунда:

— Что с тобой, малышка?

Она очнулась от грез.

— Чтобы отрубить голову этим мечом, нужны годы тренировок, — сказал Раймунд. — Нужно упражняться каждый день. Нужны сила, скорость и решимость. Некоторые приговоренные в последний момент дергаются. Тогда нужно перенаправить лезвие. Тебе хочется собственноручно отрубить Оттмару де Брюсу голову, да?

Мелисанда кивнула.

— Забудь об этом. Тебе его не победить. А мечом для казни может пользоваться только мужчина. К тому же осквернивший себя работой палача. Так говорит закон.

* * *

Де Брюс вращал моргенштерн над головой. Он нанес удар, и доска, заменявшая щит, рассыпалась в щепки.

— Очень хорошо, господин! — Оружейник подошел поближе. — Но в бою не следует так долго вращать моргенштерн. Это очень утомительно и дает противнику время, чтобы отреагировать. Удар должен быть молниеносным.

Де Брюс мрачно кивнул. Ему принесли новую доску, и рыцарь принял атакующую стойку. Оружейник отошел в сторону и, выждав, вскинул руку. Моргенштерн дернулся вверх, де Брюс резко повернулся и с разворота ударил по доске. Мальчик-оруженосец, подбежав, собрал щепки.

— Великолепно, — похвалил оружейник. — Именно так. Хотите поупражняться в защите от атак моргенштерном?

— Да, — кивнул запыхавшийся де Брюс.

Пока он тренировался, не было времени подумать о его провале, о мелкой дряни, ускользнувшей у него из рук.

Де Брюс как раз надел щит, когда от ворот послышался голос стражника:

— Господин! Фон Закинген вернулся. Он что-то привез.

Де Брюс немедленно отбросил щит, сорвал шлем с головы и побежал к своему капитану стражи.

— Я хочу услышать только одну новость! — воскликнул он.

Фон Закинген спрыгнул с коня, снял с седла сверток и положил его на землю.

— К сожалению, брат Евсевий нашел ее раньше нас. Похоже, он неплохо с ней развлекся. Жаль только, что от лица почти ничего не осталось. — Он указал на кровавый груз на земле. — Но это, несомненно, она. Монах рассказал мне о том, что случилось. Все сходится.

Де Брюс потер подбородок, почесал в затылке, пнул труп.

— Это может быть она… — задумчиво пробормотал он. — Цвет волос подходит. Рост. Возраст. И одета она была в какие-то обноски. Да, это может быть она. Может! Но что, если это не она?

Фон Закинген промолчал.

А де Брюс задумался. Если это Мелисанда Вильгельмис, то он может не волноваться. Он добился своего. Но откуда же эти сомнения? Убитая девчонка очень походит на дочку Вильгельмиса. Какова вероятность того, что в один и тот же день в одном лесу заблудились две рыжие девчонки? Граф покачал головой.

— Хорошо. Отличная работа, фон Закинген. Как и всегда. — Он указал на труп. — Сожгите и смелите кости. Пускай от нее ничего не останется.

Двое слуг поспешили выполнить его приказ. Де Брюс задумчиво проследил, как они уносят труп. Рыжие волосы тянулись по земле, взметая пыль.

Граф прикусил нижнюю губу. В животе у него урчало, точно он проглотил камень.

Он раздраженно повернулся к фон Закингену:

— Вы уверены, что это она? Тогда скажите мне, почему у меня такое странное ощущение в желудке?

Капитан кашлянул.

— Странное ощущение? Возможно, вы голодны, господин?

Де Брюс расхохотался.

— Дорогой мой! — Он хлопнул фон Закингена по плечу. — Иногда ответ проще, чем предполагаешь. Давайте устроим праздник в честь великого свершения. Пора навестить мой винный погреб. Думаю, меня мучает не голод, а жажда.

* * *

Раймунд опустил руку на плечо Мелисанды.

— Ты не можешь оставаться тут. Тогда тебе пришлось бы сидеть дома целыми днями. И ночью тоже. Никто не должен узнать о тебе, иначе уже через два дня де Брюс будет здесь, а я не смогу защитить тебя. Это не жизнь. Ни для тебя, ни для меня. Я найду кого-нибудь, кто позаботится о тебе. Кого-нибудь подальше отсюда, где тебя никто не знает. Деньги у тебя есть, и я дам тебе еще. Через два-три года ты сможешь выйти замуж. Ты найдешь себе чудесного супруга, и тебе уже не нужно будет бояться де Брюса. Мелисанда?..

Девочка сидела перед камином, вороша пепел кочергой. Ее взгляд остекленел.

С таким же успехом Раймунд мог бы говорить со стеной. Тем не менее он был уверен, что она слышала каждое его слово.

— А теперь я приготовлю что-нибудь поесть, — продолжил Магнус, думая, что Мелисанду нужно чем-нибудь занять. — Будь добра, помоги мне.

Девочка не шелохнулась.

— Мелисанда!

Но она не отвечала. Раймунд вздохнул. Наверное, нужно оставить Мелисанду в покое, по крайней мере пока. Вкусный обед вернет ее к жизни. Может быть, тогда она поймет, как для нее будет лучше.

Подбросив хвороста в камин, он уложил сверху дрова и развел огонь. Потом порезал лук и фенхель и принес из кладовой кусок копченого мяса. Вскоре в доме вкусно запахло супом. На лбу у Раймунда выступил пот. Оставив суп довариваться, мужчина оглянулся. Мелисанда все еще сидела без движения. Делая вид, что он не обращает на нее внимания, Раймунд переоделся и сложил крестьянский наряд в сундук. Затем он снял со стены вторую ложку, которой обычно пользовалась Эслин, и, положив ее на стол, снова продолжил возиться с супом.

Все это время он не спускал с Мелисанды глаз. Девочка, не поднимая головы, смотрела в огонь. Подойдя поближе, он осторожно опустил ладонь ей на плечо.

— Обед готов, Мелисанда. Ты должна поесть. Тебе нужны силы.

Она не ответила. Раймунд задумался. Наклонившись к ней, он прошептал ей на ухо:

— Тебе нужны силы, если ты хочешь победить де Брюса. Ты должна поесть. Ради твоей цели.

Он налил суп в миски, разломил хлеб, наполнил два бокала разбавленным вином и сел за стол. Только когда Раймунд взял себе добавку, Мелисанда присоединилась к нему и принялась есть. По ее лицу было непонятно, пришелся ли ей по вкусу приготовленный им суп и замечает ли она вообще, что ест.

Раймунд вздохнул. Во всяком случае, ее не стошнило.

Он убрал со стола.

Мелисанду, похоже, ничего не интересовало. Может быть, он слишком надавил на нее? Она потеряла всю свою семью, сама чуть не погибла. В военных походах Раймунду доводилось видеть детей, сидевших на обочине дороги. Они ничего не ели и не пили, ничего не делали. Просто сидели там. Как собака, чей хозяин погиб.

Но Мелисанда справится. Через пару дней она вновь будет улыбаться, а когда ее примет новая семья, где-нибудь подальше от Эсслингена, девочка обо всем забудет.

Раймунд указал на дверь рядом с печкой, которая вела в спальню.

— Спать будешь там. Ложись-ка прямо сейчас, чтобы тебя никто не увидел. Вдруг кто-нибудь заглянет в окно? А мне нужно на работу. Стражники поймали одного воришку, и я должен уговорить его сказать правду.

Он налил себе вина и выпил его залпом.

— Возможно, мне придется задержаться. К тому же я должен сегодня еще кое-что уладить. Не зажигай ни свечу, ни лампаду, когда стемнеет! Поняла?

Мелисанда кивнула.

— И помни о данной тобой клятве. Если ты снова ослушаешься меня, мы оба погибнем. Ты это понимаешь?

Она опять кивнула.

— Вот и хорошо.

Раймунд взял сумку со всем необходимым: после допроса нужно будет обработать раны вора, поэтому он прихватил целебную мазь, очищенную свиную кишку и несколько полосок выстиранной льняной ткани.

Когда Раймунд вышел из дома, по земле уже протянулись длинные тени. Он прошел через Внутренний мост. Тут еще толпилось много людей. Мимо проехала телега, груженная хлебом, и хотя Магнус был сыт, он с наслаждением вдохнул аппетитный запах.

Палач шел с низко опущенной головой. Он не хотел видеть лица прохожих, замечать проступившее в их чертах выражение — страх, отвращение, ужас. Иногда у него возникало желание подвесить кого-нибудь из этих идиотов на дыбе, чтобы внушить им хоть немного уважения.

Вскоре он подобрался к Шелькопфской башне и громко потребовал, чтобы ему открыли. Дверь тюрьмы отворилась, и наружу выглянул низенький толстый человечек. Это был член городского совета Конрад Земпах, запыхавшийся от подъема по витой лестнице. Рядом с ним Раймунд увидел судью Хеннера Лангкопа. Орлиный нос и суровое выражение лица этого господина обычно вселяли страх в сердца преступников.

— Хорошо, что ты наконец-то пришел, палач, — поприветствовал его Лангкоп. — Надеюсь, нам не придется больше ждать. Мало того, что этот бездельник украл мальтер  муки, принадлежавшей уважаемому господину Яну Шлепперу, он еще отказывается признать свое преступление! Его видели на хуторе Шлеппера, а у него дома нашли мешок с мукой и черпак, которым он раскладывал муку по мешочкам поменьше. Думаю, мешки и черпак он тоже украл.

Раймунд кивнул.

— Не тревожьтесь, господа. Вскоре он обо всем вспомнит. Я с удовольствием освежу его память.

— Если он признается, нужно будет сразу же отрубить ему левую руку. Так он запомнит, что нельзя брать чужое. — Конрад Земпах упер руки в бока. — Второй судья, Эндерс фон Фильдерн, вскоре будет здесь, и мы сможем вынести приговор. — Толстяк оглянулся. — А где писарь? — рявкнул он, и у Раймунда зазвенело в ушах.

Хеннер поморщился.

— Он уже внизу, в пыточной.

Раймунд пошел вниз по лестнице, два стражника последовали за ним. Вскоре они очутились в подвале. Справа находились камеры, а рядом была устроена пыточная, представлявшая собой помещение длиной в пятнадцать и шириной в двадцать шагов. Здесь Раймунд держал свои инструменты. На стене напротив входа висели разнообразные клещи, чтобы каждый преступник, входя сюда, знал, что его ожидает. Блестела недавно смазанная дыба. Дополняли картину жом для пальцев, разрыватель груди и две «груши», предназначенные для растягивания мышц. На полочках лежало все необходимое для того, чтобы после пыток привести преступника в чувство, иначе он не смог бы признать свое преступление или хотя бы подписать признание. Особенно Раймунд гордился растяжкой, с помощью которой мог вправлять кости при открытых переломах.

Вор уже сидел на железном стуле — довольно дорогом и внушающем страх: его украшали шипы, металлические кольца, которыми можно было закрепить руки и ноги допрашиваемого, а в сиденье было предусмотрено отверстие, куда палач мог просунуть острые железные прутья.

Раймунд сразу узнал бедолагу. Нищий дурачок, пару месяцев назад поселившийся в городе. И никогда ему не стать теперь настоящим горожанином в Эсслингене. И дело было не только в его бедности. Несчастному отрубят руку и навсегда выгонят из города. Если он не умрет от голода, культя может нагноиться, ведь Раймунд обрабатывал рану всего раз, после приведения приговора в действие. Магнус вспомнил, что случилось с этим человеком. По слухам, в пожаре погибла вся его семья и только он выжил. Но ему не хватило сил, чтобы управиться с хутором, и потому у него отобрали землю и передали ее другому.

— Как тебя зовут? — спросил Раймунд, подходя ближе.

Преступника била крупная дрожь, и он не мог вымолвить ни слова.

— Нам известно, что его имя — Юлий, сын Вольфганга. Он свободный крестьянин, проживавший ранее под Эсслингеном, — послышался из угла голос писаря.

— Юлий, сын Вольфганга, — начал Конрад Земпах, — отвечай, ты ли украл у Яна Шеппера мешок муки, чтобы продать ее и обогатиться?

У преступника все еще стучали зубы, с его губ слетел то ли стон, то ли всхлип.

Раймунд повернулся к Лангкопу:

— Господин, может быть, мне немного успокоить его, чтобы он хотя бы мог говорить?

— Да-да, — кивнул судья. — Дайте ему ваш эликсир, но побыстрее. Уже вечереет, а у нас есть дела поважнее, чем возиться с каким-то жалким воришкой.

— Спасибо, господин. — Раймунд вытащил из кошеля глиняный пузырек, подошел к Юлию и, схватив беднягу за челюсть, влил ему в рот пару капель.

Преступник не мог повернуть голову — ее удерживала металлическая петля. Ему пришлось проглотить. Через минуту дрожь утихла.

— Юлий, сын Вольфганга, — повторил Конрад Земпах, — отвечай, ты ли украл у Яна Шеппера мешок муки, чтобы продать ее и обогатиться?

— Ян Шеппер… Я не знаю никакого Яна Шеппера… — запинаясь, произнес обвиняемый.

Даже в тусклом свете факелов Раймунд разглядел, что лицо Конрада Земпаха налилось кровью. Толстяк потянулся к металлическому пруту, но Лангкоп остановил его.

— Не стоит его бить, Земпах. От этого у нас будут одни неприятности, вы же знаете.

Член совета опустил оружие.

Раймунд много лет знал этого мужчину. Он отличался чрезвычайной вспыльчивостью, и говаривали, что он никого, кроме себя, не любит. Но к Раймунду он всегда хорошо относился, даже проявлял щедрость. Так, недавно Земпах выступил на городском совете с предложением повысить Раймунду жалованье.

— Откуда у тебя мука?! — взревел Земпах. — Говори, иначе мастер-палач тебе покажет!

— Да я этот мешок на дороге подобрал, там никого рядом не было, вот я и взял его.

— Ты лжешь! Есть свидетели, видевшие, как ты удаляешься от хутора Шеппера с мешком муки на плечах! — надсаживаясь, кричал Земпах. — Сознавайся в содеянном!

Но Юлий лишь повесил голову и расплакался.

— Раймунд, пыточных дел мастер и палач Эсслингена, исполни свой долг. — От предвкушения в глазах Земпаха вспыхнула радость.

Раймунд поклонился и снял со стены массивные щипцы длиной в руку. Он опустил их на жаровню и раздул огонь.

Металл тут же покраснел, точно щеки Земпаха. Взяв орудие, палач сунул его Юлию под нос. Лицо обвиняемого исказилось от ужаса.

— Если ты скажешь правду, я отложу щипцы и не причиню тебе боли.

Юлий закрыл глаза.

Раймунд знал таких людей. Только почувствовав боль, они понимали, что все обстоит серьезно. Раймунд кивнул одному из стражников, и тот засунул в рот обвиняемому кляп.

— Ты сам так захотел. Да смилостивится над тобой Господь.

Щипцы впились в левую руку упрямца. Послышалось шипение, взметнулось облачко дыма, запахло жженой плотью.

Глаза Юлия чуть не выскочили из глазниц, каждая мышца в его теле напряглась, но крика не было слышно из-за кляпа.

Тем временем пришел третий судья, Эндерс фон Фильдерн. Это был широкоплечий седовласый мужчина с добродушным лицом.

Раймунд положил щипцы на жаровню и осмотрел нанесенное ранение. Очень болезненное, но если этот парень выживет — что было бы чудом, — он сможет пользоваться рукой. Поставив вместо кисти железный крюк, он будет выполнять простые полевые работы и зарабатывать себе на хлеб.

По лицу обвиняемого струйками катился пот, на пол капала моча. Раймунд знал, что дальнейшие пытки не понадобятся. Юлий был готов.

Стражник вытащил из его рта кляп, и с губ обвиняемого сорвался стон, а затем плач.

Судьи и палач ждали.

— Да, я сознаюсь, — произнес Юлий. — Я взял на мельнице мешок муки, но только потому, что мне нечего было есть.

Перо писаря царапало по пергаменту.

Раймунд высвободил правую, здоровую, руку вора. Писарь протянул ему перо, и Юлий поставил под документом три крестика. Напряжение спало — дело было закрыто.

Судья Лангкоп вынес приговор и подписал документ. Поставили свои подписи и Земпах с фон Фильдерном.

Юлий разрыдался.

— Ну почему вы не казните меня сразу? Что мне делать без руки? Да еще и за пределами города? Мне ведь даже милостыню никто не подаст!

Стражник опять заткнул ему рот кляпом.

Раймунд привязал левую руку вора, готовясь отрубить ее. Приговор был не очень суровым, ему могли бы отрубить и правую руку. Магнус наложил Юлию жгут на предплечье, чтобы избежать сильной кровопотери. Затем он выбрал тяжелый топор — им он мог отрубить кисть, не повредив лучевую кость.

Примерившись, палач нанес удар. Кисть вора осталась на подставке. Казалось, что она все еще связана с рукой, но кровь свидетельствовала о другом.

Юлий дернулся и обмяк.

— Перевяжите его и уложите на стол, — приказал Раймунд.

Стражники бросились выполнять его указания, а трое судей, кивнув палачу, покинули подвал. Их работа была выполнена, остальное их не интересовало.

Раймунд сунул Юлию подставку под ноги и открыл ему рот. Приговоренного не вырвало. На жаровне Раймунд раскалил свой нож и прижег все вены, а потом тремя ловкими движениями отделил кожу над запястьем от мышц, натянул ее на культю и, обмазав рану целебной мазью, перевязал свиной кишкой. Потом он снял жгут. Кровь сквозь повязку так и не просочилась. Хорошо. Теперь стражники могли выставить Юлия из города.

После того как двое мужчин вытащили несчастного из пыточной, Раймунд погасил огонь в жаровне и убрал в подвале. Сейчас ему хотелось отправиться в трактир «Кабан» и пропустить там пару кружек пива. Деньги за свою работу он получал в конце месяца. Пять грошей. Хорошая плата за хорошую работу. Юлий поплатился за свой грех, все продлилось не больше часа. Кисть вора палач обещал одному из стражников — она якобы защищала дом от ограблений. За это стражник будет должен ему.

«Кабан» находился в сотне шагов отсюда. Уже сгустились сумерки, городские ворота закрыли.

Раймунд вошел в трактир. Тут пахло жарким, потом и похотью. Палач сел в углу, где находился его столик, который никто никогда не занимал. Служанка поставила перед ним терпкое пиво. Хорошенькие девушки суетились, бегая по залу, убирали пустые кружки, подливали вино, приносили еду и позволяли посетителям флиртовать с ними. Раймунд решил, что неплохо бы в ближайшие дни заглянуть к Апполонии, одной из немногих шлюх, не брезговавших палачом. Раймунд мог бы вынудить проституток заниматься с ним сексом — в конце концов, он был назначен городом управляющим борделем и заботился о том, чтобы там все было в порядке. Раймунд передавал от мадам городу столько денег, сколько было положено. Но он никого не собирался принуждать. Напротив, Магнус чувствовал свою ответственность за вверенных ему в попечение девушек и пытался защитить их от грубых клиентов. Как-то он сломал одному мужчине обе руки — тот до полусмерти избил одну из девушек, Магдалену. Против пары царапин Раймунд не возражал, да и на синяк-другой готов был закрыть глаза. Но если шлюха не могла работать целую неделю и ее приходилось выхаживать, это было уже слишком.

Возле стойки трактирщика стояли мастер Якоб, Антон и Вильгельм. По мастеру сразу было видно, каким ремеслом он занимается: от мраморной пыли, покрывавшей его волосы тонким слоем, казалось, что он седой. У его рабочих при себе были долото, рубанки и свитки пергамента с начерченными планами строительства. Раймунд в этом ничего не понимал. Он умел считать — настолько, чтобы его не обманули. Но как высчитать ширину балки, чтобы она удержала потолок, — это для него было не понятнее псалмов на латыни, которые он бездумно повторял в церкви, не осознавая их смысла.

Эти трое пили вино, болтали о работе — похоже, у них все спорилось. Они сходились на том, что молодежь уж нынче не та, что во времена их юности все было иначе, что цены растут и на следующий год нужно будет брать больше денег за работу, чтобы не голодать. И, конечно, о том, что аристократы, как и сто лет назад, пытаются лишить гильдии с таким трудом отвоеванных прав и с этим надо что-то делать.

Раймунд отпил пива. Каждый глоток дарил ему ощущение покоя, размытые образы, кружившие в его сознании, сменились приятным туманом.

Но тут распахнулась дверь, ударившись о стену. На пороге стоял Маркс Бергштайн, ткач. Запыхавшись, он отфыркивался, как боевой конь. Затем он огляделся, метнулся к стойке трактирщика и, стукнув кулаком по столу, что-то зашептал. Но все слышали, что он говорит: разговоры в трактире утихли, посетители замерли, даже служанки будто остолбенели.

В этом городе Маркса знали все, а уж в трактире и подавно. Он был уважаемым горожанином, достойным представителем своей гильдии, который в будущем мог стать главой цеха.

— Вина!

Трактирщик поставил кружку на стол и налил ткачу вина. Не дождавшись, пока мужчина наполнит ее до краев, Маркс схватил кружку и осушил одним глотком.

— Все погибли. Все. — Так до сих пор и не отдышавшись, повторял Маркс.

Все, кроме Раймунда, медленно встали и собрались у стойки. Магнус не понимал, почему до сих пор не звонит колокол. Маркс, должно быть, обнаружил следы резни, устроенной де Брюсом, и сообщил городскому совету. Или он вначале побежал сюда?

В тот же миг зазвонил колокол в церкви Священномученика Дионисия. Один удар, еще один. Другие колокола подхватили этот звон. Люди, глазевшие на Маркса, выбежали из трактира, а ткач выпил еще кружку вина.

— Кто погиб? — негромко спросил Раймунд, не поднимая головы.

Маркс опустил кружку, вытер рот и повернулся к Магнусу:

— Ох, Боже правый… Вильгельмисы. Вся семья. И все, кто ехал с ними… Солдаты, рыцари, извозчики, слуги — все. На них напали в ущелье неподалеку от Фильдерна. Должно быть, сам дьявол приложил к этому руку. Они вырезали у Беаты Вильгельмис дитя из чрева. — Маркс перекрестился.

Раймунд похолодел. Должно быть, люди де Брюса отнесли тело Беаты к другим жертвам в ущелье. Значит, они вернулись на место преступления. Неужели никто не заметил исчезновения Мелисанды?

— Вы уверены в том, что погибли все?

Магнус тут же пожалел о своем вопросе. Он был задан не тем тоном. Не подобострастно, как полагается человеку его положения, а требовательно, точно на дознании.

Глаза Маркса опасно блеснули.

— А тебе какое дело, палач? Как ты смеешь так говорить со мной? Я и без того сказал слишком много. Мне пора. — Маркс бросил на стол монетку и выбежал из трактира.

Раймунд медленно встал, кивнул трактирщику и вышел в переулок. Толпа понесла его к ступеням церкви, где надсаживался глашатай. Колокола уже отзвенели, и на улицах нарастал гул встревоженных горожан.

Глашатай подул в трубу, и из толпы вышел глава городского совета, Иоганн Ремзер. Мужчина хмурился, тяжелая золотая цепь на груди раскачивалась из стороны в сторону, будто подчеркивая его возмущение.

Глашатай расправил плечи.

— Граждане Эсслингена! Послушайте, что вам скажет глава городского совета! — Поклонившись, парень отступил на шаг.

— Граждане Эсслингена! — Слова Ремзера эхом отразились от стен домов.

Такой бас можно было услышать от настоящего громилы, а не от толстенького коротышки с пухлыми щечками и свиными глазками.

— Свершилось страшное злодейство. В истории нашего почтенного города еще не случалось ничего подобного. Убита семья всеми уважаемого горожанина Эсслингена, торговца тканями Конрада Вильгельмиса. Убиты все, кто сопровождал их в пути. Караван подстерегли в ущелье у Фильдерна и перебили людей, точно скот.

Ремзер подождал, пока шум в толпе утихнет. Когда воцарилась тишина, он продолжил:

— Я приказал провести расследование, чтобы выяснить, кто же покрыл наш город таким позором. Все мужчины в городе, у которых есть лошади и оружие, готовьтесь. Мы выезжаем через час.

Крики в толпе стали громче.

— Это вюртембержцы! Они же в прошлом году у нас хутора грабили!

Кто-то уже начал потрясать кулаками:

— Нужно идти войной на Вюртемберг! Зададим им жару! Разве нам не хватит сил, чтобы раз и навсегда отстоять свои границы?

Толпа, ликуя, поддержала его, но Ремзер вскинул руки.

— Поверьте, мне тоже этого хотелось бы. Может быть, когда-нибудь мы и одолеем вюртембержцев. Но пока что мы не уверены, что это они совершили сие чудовищное преступление. Рано объявлять войну. На наших землях царит мир, и мы не имеем права нарушать мирный договор без уважительной причины. Не сомневайтесь, если выяснится, что вюртембержцы как-то связаны с убийством Вильгельмисов, мы немедленно выступим против них. И если будет доказана их вина, никто не придет Вюртембергу на помощь.

Раймунд невольно почувствовал уважение к Ремзеру. Это был умный и решительный человек, умевший управлять толпой. Конечно, горожане не обнаружат в ущелье ничего, что свидетельствовало бы против их заклятых врагов. В результате расследования выяснится, что на Вильгельмисов напали банды раубриттера Фридриха фон Кроненбурга. Кроненбург, родовое имение рыцаря-разбойника, сожгут, и спустя какое-то время уже никому не будет дела до этого убийства.

Вновь послышался сигнал трубы. Все слова были сказаны, настало время действовать. И только Раймунду было нечего делать. Обозленные горожане установят дозорных возле ущелья, соберут трупы, зашьют их в полотняные мешки. На следующее утро за телами приедут повозки. Мертвых преступников тут же и повесят — их не предадут погребению, и тела будут висеть в петлях, пока не разложатся.

В память о жертвах проведут поминальную службу и похоронят их в тени церкви Священномученика Дионисия. Сумеют ли стражники прочитать следы? Дойдут ли до поляны? Сделают ли правильные выводы? Едва ли. Они даже не заметили, что одного трупа не хватает.

Опьянение от пива развеялось, и Раймунд почувствовал, как его охватывает страх. Ничего подобного он уже давно не ощущал. Особый страх — страх за другого человека. Он боялся за Мелисанду. Нужно будет поскорее увезти ее из города.

* * *

Оттмар де Брюс, поднявшись на вершину башни, думал об истории брата Евсевия. Ему она нравилась, ведь этот случай подтверждал его правоту: все монахи были лицемерами. После мессы бегают к шлюхам, развлекаются с ними, а потом проповедуют воздержание и богобоязнь.

Осушив бокал, граф швырнул его вниз. Стекло разлетелось на мелкие осколки, испугав стражников. Оттмар сжал кулаки. Даже вино не помогало унять боль в его душе. Де Брюс и сам не знал, откуда эта боль взялась. Понимал лишь, что она медленно, но верно сводит его с ума. Только в битве, в бою эта боль отступала, умолкала на некоторое время. Но в такие вечера, теплые, будто созданные для того, чтобы наслаждаться жизнью, боль переполняла душу де Брюса.

Мужчина достал кинжал, закатил рукав котты и провел на коже очередную линию. Из раны выступила кровь, капли покатились по старым и свежим шрамам. Оттмар глубоко вздохнул, почувствовав облегчение, которое пульсировало в его жилах. Боль утихла на несколько часов.

— Где же ты? — спросил он.

Но никто ему не ответил. Он и не ждал этого. Никто не ответит, была ли девчонка, привезенная его капитаном, Мелисандой Вильгельмис. Оттмар не сомневался в честности фон Закингена. Капитан был истинным рыцарем и солгал бы только в том случае, если бы его жизнь висела на волоске. Он нашел девочку, похожую на Мелисанду Вильгельмис. Она была в то время в том месте. Она вполне могла быть Мелисандой Вильгельмис. А могла и не быть.

Де Брюс прислушался к своим ощущениям. Боль угасла, но тревога осталась. Мелисанда Вильгельмис не умерла. Она была жива и находилась где-то там, за стенами замка. Оттмар достал из кармана серебряную заколку. Нельзя терять бдительность. Никогда. Пока он собственными руками не отправит проклятую мерзавку в ад.

* * *

Вот уже несколько часов Мелисанда не спала. Она не задернула занавеску, заменявшую дверь в спальню, и смотрела на меч. Лезвие поблескивало в лунном свете. Девочка вслушивалась в тишину. Раньше она не задумывалась о том, что на расстоянии выстрела от ее дома все пахло, выглядело и звучало как-то иначе.

В их доме витали запахи свежего хлеба, дорогой ткани, которой торговал отец, пряностей, хранившихся в каморке. Но больше всего Мелисанде нравился запах розового масла, которым мама натиралась на ночь.

В доме палача тоже приятно пахло: травами, подвешенными под потолком, сваренным Раймундом супом, копченым мясом и сухими дровами. Мелисанда глубоко вдохнула, и у нее возникло странное ощущение, которому вначале она не смогла подобрать название. Утешение. Да, она ощущала утешение.

Сквозь щели в ставнях пробивались лучики лунного света, игравшие на стальном лезвии меча. Мелисанда попыталась закрыть глаза и уснуть, но перед ее внутренним взором тут же предстало ущелье: кровь, раненые, печаль в глазах матери, стрела в сердечке Гертруды. Осторожно встав с кровати, девочка налила себе вина и залпом выпила его. Мысли тут же спутались. Она вернулась в спальню, забралась под одеяло и вдохнула аромат свежего сена. Но сон все не шел.

Раймунд был таким чистюлей. Почти как ее мама. Она сводила с ума всех слуг, заставляя их постоянно убирать, подметать, мыть.

Луна медленно катилась по небу, меч все поблескивал.

Мелисанда услышала, как ключ проворачивается в замке, и поспешно перевернулась на бок. Раймунд старался войти в дом тихо, но наделал столько шума, будто по комнате проскакал табун лошадей. Шаркая, он вошел в спальню девочки. Погладил Мелисанду по голове, поправил одеяло.

Мелисанда уловила исходивший от него запах пива.

— Мелисанда Вильгельмис, Богом клянусь, жизнью клянусь… Я буду защищать тебя, как родную дочь.

Он еще раз погладил девочку по голове и вышел из спальни. Вскоре послышался оглушительный храп.