Помощник настоятеля пристально вгляделся в лицо Антона Херцога и повторил свой вопрос, желая убедиться, что белый человек его понял:

— Вы вылетели в Лхасу четыре месяца назад?

Херцог кивнул. Он немного успокоился и открыл глаза. Грезы растаяли, до его слуха доносились щелканье молитвенных четок и бормотание монахов. Вокруг плотной стеной стояли джунгли. Прямо перед собой он видел старика. Антон знал, что это лама, и чувствовал его страх.

— Да, — тихо ответил Херцог. — Если вы говорите, что сейчас седьмой месяц, то четыре месяца назад.

Помощник настоятеля вздохнул с облегчением. Наконец-то белый человек проявлял признаки здравости рассудка. Он немного поел и выпил воды, голос его окреп, и ход мыслей стал обретать стройность. Разумеется, его заявление было абсурдным: он никак не мог быть в Шангри-Ла. Громко и медленно, принимая в расчет хрупкость сознания чужака, помощник настоятеля проговорил:

— Зачем вы отправились в Пемако?

— Годы работы и размышлений привели меня сюда, чтобы начать поиски. — Белый человек закашлялся, а потом продолжил: — Я использовал разные источники: воспоминания моего отца, мои собственные многолетние исследования в библиотеках, посещение сотни гималайских монастырей и тысячи многочасовых бесед с гуру и монахами. В итоге я сузил круг поисков до региона высокогорных долин Пемако, открывающих доступ к долине Цангпо.

— Откуда у вас такая уверенность?

— Все факты указывали на Пемако, но под конец, для пущей уверенности, я спросил совета у Оракула. Я получил одно из самых туманных предсказаний за годы моей практики общения с «Книгой перемен», но Оракул приказал мне отправляться в путь.

Помощник настоятеля смотрел на него скептически.

— И вы все бросили? Свою службу? Ведь вы работали журналистом?

— Моя работа — путешествовать и изучать предания. Моя прошлая жизнь ничем не примечательна, она не более чем приготовление к финальному путешествию. Мне все равно, что обо мне подумают. Это конец… Мне нет никакого дела до газеты и до всей прежней жизни.

— Вы путешествовали в одиночку?

— Нет. Я путешествовал с тертоном — ламой по имени Тхуптен Джинпа. Я нанял его, чтобы он помог мне отыскать Врата. Шерпов я решил не брать, поэтому все пожитки мы тащили на себе. Я изучал тантрические практики и могу продержаться, питаясь одной горсткой цампы в день, даже в условиях больших физических нагрузок.

Приступ кашля вновь прервал рассказ белого человека. Он умирает, подумал помощник настоятеля. Лама подумал об этом абсолютно спокойно, как и о том, сколько еще этому истерзанному телу оставаться живым. Пока не придет к концу повесть его жизни. Тогда, возможно, он отправится в бардо. Ему не удастся проникнуть в пещеры, он не перенесет спуска.

— Мы спустились в долину Цангпо, — слабым голосом продолжил чужеземец. — Переправились через реку по стальному тросу почти под самым монастырем Литанг — вашим монастырем. Не желая привлекать внимания, мы избегали контактов с вашими монахами и двинулись через джунгли, ориентируясь по горным вершинам. Наконец мы достигли цели — маленькой брошенной лачуги в двух днях пешего пути от монастыря Литанг. Частью нашего плана было прохождение тантрической практики «меток чулен». Вы знакомы с ней?

— Нет. Я слыхал о ней, но наш устав запрещает ее применение.

— Эта практика хороша для очищения сознания, и тертон Джинпа считал, что она укажет нам путь к потайной тропе, о которой рассказывал мой отец. Лачуга представляла собой четыре каменные стены да крышу и способна была только защитить от дождя. Она стояла на небольшом холме, окруженном полями рододендронов, постепенно переходящих в лесные заросли. Прямо перед хижиной оставался клочок земли, где можно было расположиться для медитации, имея перед глазами прекрасный вид: цветущие поля, за ними граница разросшихся джунглей. Тертон Джинпа взялся приготовить кашицу из нарезанных цветочных лепестков. В его рецепте использовалось восемнадцать видов диких цветов, и некоторые из них растут только в долине Пемако. Все они содержат редкие фитохимические вещества, стимулирующие разные участки мозга или тела. Мы голодали двадцать один день, лишь выпивали в сутки по чашке воды, приправленной цветочным экстрактом. На пятые сутки я решил, что вот-вот умру. Голова раскалывалась, как сдавленная тисками, и глаза будто вывалились из глазниц. Язык приклеился к нёбу, щеки присохли к деснам. Мы едва могли шевелиться и сидели, скрестив ноги, перед хижиной день и ночь, если не было дождя. Как только он начинался — перебирались в полумрак хижины. Когда я закрывал глаза, то мог видеть, слышать и чувствовать лишь одно: воду. Нескончаемые волны бескрайнего океана пресной воды. К пятнадцатому дню я почувствовал в себе странную перемену. Боль угасала. Поначалу ее заменяли усталость и головокружение, но затем и это прошло. Мой разум расширился настолько, что вобрал в себя всю долину. Я открыл глаза, увидел разноцветных бабочек и птиц, перелетавших от цветка к цветку перед хижиной, и мне показалось, что я сам порхаю вместе с ними и пью нектар, окунаясь в лепестки изумительно красивых орхидей. Когда я смотрел на красные с зеленым ромбики проползавших мимо меня убийственных гадюк, я не пугался, будто мы заключили мир со змеями и они не причинят мне никакого вреда. К нам прибегали обезьяны и робко гладили нас, а однажды из леса вышел ягуар, пересек поле и лизнул меня в щеку. Опыт «меток чулен» прошел успешно. Мы оставили наши тела и вошли в долину. На двадцать первый день я проснулся, тертон приготовил цветочный чай, в который подмешал немного цампы. Я хотел отказаться, настолько мне хотелось сохранить состояние единения с природой, но он настоял на своем, и я выпил все до капли. Мы собрали свои скудные пожитки и, не говоря друг другу ни слова, зашагали в направлении, которое ни он, ни я не оговаривали, — нас обоих что-то влекло. Мы не набрели ни на какую тропу, а просто осторожно пробирались через джунгли, но при этом не испытывали никаких сомнений, ни разу не повернули обратно и не меняли направления. Инстинкт или чей-то разум направлял нас, указывая дорогу. Так продолжалось три дня, с короткими привалами каждые пять часов, чтобы подкрепиться цветочным чаем или цампой. Наконец под вечер третьего дня мы выбрались из леса и стали карабкаться по каменистой осыпающейся тропе к перевалу, который прежде мы не замечали и который не значился ни на одной карте лам. Тропе, казалось, не будет конца, и у меня от почти месячного голодания начался бред. Я едва мог передвигать ноги. В тот момент и случилось несчастье. Тертон, шагавший впереди меня, поскользнулся на осыпи и через секунду исчез из виду, пролетев вниз по склону. В полном отчаянии я был на волосок от того, чтобы броситься за ним следом. Но мне удалось собрать остатки воли и шаг за шагом пробраться по коварной тропе ко дну ущелья. Тертон погиб.

Антон Херцог умолк. Если он ожидал реакции монаха — ее не последовало. Только шум дождя и на его фоне звуки леса: крики животных и щебетание прячущихся в ветвях птиц. Помощник настоятеля с ужасом и недоумением глядел на лежащего перед ним человека. Он не знал, что думать, и не находил слов. После минутной паузы Херцог продолжил рассказ:

— Смертельно голодный, с предельно обостренными в результате практики последних недель чувствами, я долго стоял на дне ущелья и выл от горя. Не помню, как мне удалось вытащить тело тертона на освещенный солнцем участок каменистой осыпи. Там, в прохладном, кристально чистом горном воздухе, я приготовил его труп к небесным похоронам. Я был крайне слаб и трудился из последних сил, благо у меня имелся индийский армейский нож. Я расчленил тело, а мерзкие стервятники слетелись и с нетерпением дожидались начала пиршества. Я взобрался повыше на скалу и лег там в полном изнеможении. Закутавшись в тулуп из ячьей шерсти, на грани безумия от голода, я пролежал там два дня и две ночи. Поскольку я лишился необходимого для поддержки сил цветочного чая, мои разум и тело начали угасать. Вглядываясь в темноту, я плыл над Гималаями к звездам и луне. Я путешествовал с тертоном к бездне и видел внизу море вечности. Постепенно покидая этот мир, я стал понимать, что все не так печально, что меня ждет еще много странствий… И вдруг моего плеча коснулась рука. Когда мне удалось сфокусировать зрение, я увидел китайца лет шестидесяти — семидесяти. Что-то бормоча, он прижимал к моим губам горлышко бутылки. Сладкая жидкость полилась мне словно прямо в душу, согревая ее. Немного придя в себя, я сел и увидел, что старика сопровождают несколько шерпов. Он заговорил со мной по-китайски. Я объяснил, кто я и откуда, и он перешел на хороший английский. «Добро пожаловать. Вам очень повезло. Мы ходим этим перевалом раз в десять лет, поскольку не испытываем нужды в общении с внешним миром. Вы должны отправиться с нами в наш ламаистский монастырь, и мы поможем вам восстановить здоровье и обрести силы». Я едва верил своим ушам. Вот уж точно — несказанно повезло. Но у меня были к нему вопросы. Я сказал: «Я бесконечно благодарен вам за приглашение и с радостью приму его. Но не могли бы вы помочь мне? Далеко ли я от Шангри-Ла? Не так ли называется ваш монастырь?» Китаец ответил: «Нет, но вы недалеко от нашего монастыря. Оставайтесь с нами. Вы убедитесь в искренности нашего гостеприимства». Я с трудом скрывал радость, — продолжил Антон. — Отец рассказывал мне, как его пригласили в Шангри-Ла: тоже старый китаец, говоривший на литературном английском. Так что я не только был спасен от смерти. Что-то подсказывало мне, что меня вот-вот приведут в самое сердце священного царства. Китаец не ответил, назывался ли их монастырь Шангри-Ла, и это вовсе не удивило меня. Это вполне соответствовало преданиям. Он помог мне забраться на свои носилки, и следующие пять часов шагал рядом со мной, а шерпы несли меня, взбираясь все выше и выше, пока мы не миновали перевал и тропа не начала плавно спускаться вниз…

В этот момент рядом с помощником настоятеля возник коренастый монах и зашептал ему на ухо. Херцог слышал звуки, напоминающие шорох листьев, пока монахи переговаривались. В джунглях будто что-то назревало. Он остро чувствовал это, чувствовал приближение некой силы — и эта сила шла за ним. Он знал, что его найдут, это вопрос времени. Но страха не было. От Антона теперь мало что зависело: время, когда он мог контролировать происходящее, давно миновало. Херцог был не в силах поднять голову и увидеть помощника настоятеля, но он расслышал тревогу в голосе монаха, когда тот заговорил:

— Нам больше нельзя оставаться здесь. Плохие новости. Надо немедленно уходить. Мы отнесем вас в безопасное место.

— В безопасное место? — спросил Херцог с надеждой в голосе.

— Да. В священный город Агарти. Уходить надо прямо сейчас.

С этими словами лама отдал приказ, и монахи вскочили на ноги. Самые молодые подняли носилки с Херцогом; он почувствовал знакомое покачивание в такт движению. Ввысь, в иной мир, подумал он, дрейфуя, как подхваченный ветром лист или парусник в штормовом море. А впереди и ниже по тропе старый лама с суровым лицом вел группу вымокших и грязных монахов в ночную тьму, через опостылевшие объятия неугомонного леса, пребывающего в вечном движении жизни.