Пятнадцатого января, ровно через пять месяцев после выхода каллистян из шара, на месте бывшего лагеря снова собрались все его прежние обитатели. Не было только Черепанова и его полка. Охрану звездолета несли теперь другие воинские части, расположенные в Золотухино.

Глубокий снег покрывал те места, где раньше стояли палатки. Окруженный высокой оградой, сам белый как снег, космический корабль казался еще более фантастическим и неправдоподобным, чем летом. Снежная шапка покрывала его вершину.

Рота солдат быстро очистила площадку для вертолета и убрала снег с «крыши» корабля. Участники экспедиции и каллистяне поселились на аэродроме.

Предстояло открыть дверь в помещение атомного «котла» и выяснить, в какой степени он был поврежден диверсией. Это был вопрос дальнейшей судьбы звездоплавателей, и неудивительно, что все, кто принимал участие в событиях, связанных с пребыванием корабля на Земле, хотели присутствовать при этом.

Среди них был человек, впервые попавший на это историческое место, хотя его имя было тесно связано с несчастьем, постигшим каллистянский звездолет.

Это был корреспондент Ю Син-чжоу.

Придя в сознание после двадцатисемидневного беспамятства, журналист стал быстро поправляться и через два месяца уже был в Москве, где его радостно встретили не только члены экспедиции, но и каллистяне, знавшие все, что с ним произошло, и ожидавшие его приезда.

С опозданием на три месяца корреспондент агентства Синьхуа приступил к своим обязанностям.

Доктор Казимбеков не отпустил своего пациента одного и приехал в Москву с ним вместе. Так неожиданно осуществилась его мечта, и доктор не только увидел каллистян, но и его имя вошло в историю прилета космического корабля.

Выяснилась любопытная подробность, показывавшая, как обдуманно действовал фальшивый Ю Син-чжоу. Агентство Синьхуа аккуратно получало из лагеря радиограммы своего корреспондента и не могло поэтому даже заподозрить что-нибудь неладное.

Серго Эбралидзе тоже был здесь. Нельзя было отказать ему в желании посетить корабль. Если бы не его стекло, то, возможно, пришлось бы прибегнуть к помощи токов высокой частоты, а это привело бы к нежелательному размягчению металла.

Каллистяне были очень благодарны грузинскому стеклодуву. Скромный и даже застенчивый, Эбралидзе никогда не думал, что его изобретение произведет такой шум и сделает его имя известным всему миру. «Стекло Эбралидзе» должно было стать известным и на Каллисто, поскольку подобного ему там еще не существовало. Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, украсившая его скромный костюм, была для него неожиданно высокой наградой.

В назначенный день вертолет доставил всех на вершину шара. Многие в первый раз спустились внутрь космического корабля. Его помещения, своеобразные круглые коридоры и в особенности центральный пост с чудесными экранами вызвали живейший восторг, и корреспонденты без устали щелкали своими аппаратами.

В торжественной обстановке, в присутствии всех каллистян, земных ученых и журналистов, Мьеньонь, одетый в асбестовый костюм, с маской на лице, направил на стену узкое ослепительно голубое пламя сварочного аппарата.

Это было великое торжество техники Советского Союза.

— Помните, как мы с вами стояли тогда у этой двери? — спросил Козловский Смирнова.

— Трудно забыть ту ночь, — ответил профессор.

Низкий гул аппарата смешивался с шипением пламени. Тонкая щель медленно ползла по металлу. Мьеньонь вырезывал небольшое круглое отверстие, достаточное, чтобы протянуть в него руку и включить кнопку механизма двери.

Голубые искры непрерывным каскадом вылетали из-под острия. Иссиня-черными фантастическими силуэтами метались по стенам и потолку тени людей. Даже сквозь надетые на всех темно-синие очки невозможно было долго смотреть на нестерпимо яркий огонь.

Через пять минут Мьеньоня сменил Ньяньиньгь.

Больно глазам смотреть на пламя вольтовой дуги. Его температура доходит до четырех тысяч градусов. Даже днем голубоватый свет сварочных аппаратов освещает значительное пространство. Ночью мерцающие вспышки электросварки видны за несколько километров. А здесь, в небольшом помещении, среди отражающих свет металлических стен, горело пламя, раскаленное до одиннадцати тысяч градусов.

Но никто не хотел уходить, и только по настойчивому требованию Синьга, которого поддержал Куприянов, все, кроме двух каллистянских инженеров, перешли в помещение центрального поста, где и ожидали конца работы.

— Почему винтовая лестница, ведущая к «котлу», сделана постоянной? — спросил Смирнова один из корреспондентов. — Ведь при полете, когда на корабле отсутствует вес, пользоваться ею очень неудобно.

— Потому что ею пользуются только во время работы двигателей, — ответил профессор. — В это время на корабле обычные условия тяжести. Когда корабль летит по инерции, эта лестница не нужна. Двигатели не работают — и внизу нечего делать.

На центральном посту царило сдержанное волнение. Разговоры возникали и обрывались на середине. Мысли всех были внизу, где гудел аппарат и острое пламя резало стену. Ни единого звука не доносилось оттуда.

Работа продолжалась тридцать две минуты, но для тех, кто был наверху, она тянулась бесконечно. Широков говорил потом, что он был убежден, что прошло не меньше трех часов.

Через два часа, ровно в полдень наступил самый ответственный, самый волнующий момент всей операции. Перед дверью снова собрались все находившиеся на звездолете. Было уже известно, что расчет Мьеньоня был правилен. Отверстие было вырезано там, где и требовалось. Разомкнутая диверсантом цепь механизма двери была опять замкнута.

Диегонь нажал кнопку. Как всегда, беззвучно открылась так долго запертая дверь, скрывавшая за собой судьбу космического корабля.

Три месяца огромных усилий, напряженной мысли и настойчивого труда было вложено в эту победу.

Победу ли? Или только первый успех в ряду долгих усилий, которые придется приложить, если «котел» — сердце корабля — поврежден серьезно?

Дверь открыта.

Может быть, именно на то, что технике Советского Союза будет не по силам одолеть крепость металла Каллисто, рассчитывал диверсант, закрывая обе двери в помещение «котла»?

— Если так, то это был его второй просчет, — сказал Штерн.

— И даже третий, — ответил профессор Смирнов. — В отравлении каллистян он тоже просчитался.

Дверь открыта, но никто не двинулся с места. Только Диегонь, Мьеньонь и Смирнов вошли внутрь. Остальные остались ждать в коридоре.

Медленно шли минуты. Никто не проронил ни слова. Каллистяне стояли тесной кучкой, и на их черных лицах нельзя было прочесть мыслей.

Трудно придумать более страшный вопрос, чем тот, который решался для них сейчас. Возвращение на любимую родину или вечное пребывание на чужой для них Земле.

Синяев обнял за плечи Вьеньяня и с трудом удерживал нервную дрожь.

Томительную тишину прервал голос Широкова.

— Все равно! — сказал он по-каллистянски. — Если механизм испорчен, мы построим новый. Звездолет будет на Каллисто!

Стоявший рядом Синьг медленно провел рукой по его лбу, не спуская глаз с двери.

Когда, наконец, в ней появился Диегонь, все взгляды устремились на него. Будь он человеком Земли, выражение его лица сразу бы дало понятный всем ответ.

— Передайте товарищу Козловскому нашу бесконечную благодарность, — сказал он.

— Я только выполнил свой долг, — ответил секретарь обкома, раньше чем Широков успел перевести слова командира звездолета.

И хотя обе фразы были произнесены по-каллистянски, шумный вздох облегчения вырвался у всех.

Агрегат атомного «котла» оказался неповрежденным. Диверсант успел только снять часть верхнего кожуха машины.

Не только каллистяне, но и профессор Смирнов сразу увидел, что хотел сделать «Ю Син-чжоу», куда он пытался добраться. Враг рассчитал верно. Если бы тогда, в ночь диверсии, Козловский помедлил еще минут двадцать, агрегат — сердце корабля — был бы непоправимо испорчен.

— Теперь совершенно очевидно, что негодяй был инженером, — сказал Смирнов, выйдя за Диегонем в коридор. — Еще немного — и конец!

— И что бы было в этом случае? — спросил Куприянов.

— Тогда пришлось бы строить весь агрегат заново, — ответил профессор.

Куприянов не решился спросить, осуществимо ли это.

Обожженный до неузнаваемости труп диверсанта лежал у самой машины. Кто был этот человек? Что побудило его пожертвовать своей жизнью? Все усилия выяснить его настоящее имя остались безрезультатными.

Простой деревянный гроб был заранее приготовлен.

— Заройте его подальше от корабля, — сказал Козловский

— Может быть, на кладбище?. — нерешительно сказал Куприянов.

— Может быть, поставить еще и памятник? — жестким тоном ответил секретарь обкома. — Собаке — собачья смерть! Придется произвести дезинфекцию помещения, — по-каллистянски сказал он, обращаясь к Синьгу.

За пять месяцев Козловский сделал большие успехи в языке Каллисто.

Спокойно и радостно прошел день на корабле. Гнетущая тревога и волнение, четыре месяца не дававшие покоя каллистянам и людям, наконец, покинули их. Сразу были поставлены на место снятые части машины.

Последствия диверсии были полностью ликвидированы.

Корабль был готов в любую минуту отправиться в обратный путь к далекому Рельосу.

Это каллистянское название начало уже проникать и в земную астрономию. Все чаще и чаще в статьях, книгах и выступлениях астрономов, очень популярных теперь, древнее название «Сириус» заменялось словом — «Рельос». Блестящая звезда имела большее право на это название, данное ей теми, кто, как люди от Солнца, получили от нее жизнь.

— Ваше Солнце называется у нас «Мьеньи», — сказал Вьеньянь Штерну. — Когда мы вернемся на Каллисто, наши астрономы будут называть вашу звезду ее настоящим именем.

И, почти закрыв узкую щель своих необычайно длинных глаз, задумчиво повторил:

— Сьольньцье!