Глава 1

— Свеи! Свеи идут!

Крик надсадно продирается сквозь пережатое испугом горло, бьется в до боли стиснутые зубы… Тщетно — наружу вырывается лишь хриплое дыхание. Совсем рядом, в стоящей на мысу промысловой избе, спят поморы.

Разбудить! Растолкать, коли голос пропал! Уходить надо! Погост поднимать!

Тимша вскакивает — вот она, изба, десяток шагов, не боле… сейчас, сейчас…

Что с ногами?! Ровно в киселе увяз! Ну же! Ну!!!

С реки течет густой непроглядный туман, изба тает, растворяется в сизой мгле… Растворяется. Как соль в горячей воде — темными языками плывут утерявшие извечную прочность бревна, тесовая крыша вихрится бесплотными клочьями дыма…

Что же это? Почему?! Там же люди! Ни крикнуть, ни добежать…

Господи! Помоги!

Не слышит Господь… не хочет слышать жалкую мольбу проспавшего набег юнца…

Тонкое щупальце тумана липким языком коснулось ступней, замерло на миг… и, змеей метнулось вверх. Тугие кольца обвили тело, потянулись к лицу… в ноздри плеснуло запахом болотной гнили. Тимша застыл увязшим в смоле мурашом… еще мгновение и… все?

* * *

— СВЕИ-И! — крик таки вырвался на свободу, взлетел над терским берегом, над поморскими тонями, от погоста к погосту — отчаянный, срывающийся на фальцет юношеский голос:

— СВЕИ-И!!!

* * *

— Ты че, Серега? Че орешь-то?! Глюки замучили?

В плечо, заставив пошатнуться, болюче ткнулся костлявый кулак. Туман поредел, обернувшись полупрозрачной дымкой. рядом возникла скуластая конопатая физиономия с прилипшей к губе сигаретой. Русая с рыжинкой челка сползла на круглящиеся в недоумении карие глаза.

«Венька Леушин, сокурсник… — вяло трепыхнулось узнавание. — Про какие-то глюки несет… Глюки? Изба, туман кислотный, чужие паруса над водой — глюки? И впрямь. Ха! Всего-навсего…»

Улыбка не успела коснуться губ, а облегчение уже сменилось нахлынувшей злостью.

«Да, глюки! Который раз, между прочим. Лезут и лезут… Сначала казалось — просто сны дурацкие, а теперь посередь дня сподобился. И что? К психиатру? Хрена с два!»

Сизая дымка откатывалась дальше и дальше, пряталась в переулки, ныряла в решетки водостоков… Все, нет ее. Сергей перевел дух.

Скопившаяся на автобусной остановке толпа белела пятнами лиц, дружно повернутых к источнику вопля. Широко распахнутые, алчущие зрелища глазенапы, раззявленные рты… Как клювы у голодных птенцов… Ага, сейчас прилетит птичка-мама, напихает в клювики жирных червяков, и все будут довольны…

Сергей представил жующих шевелящуюся закуску людишек… с губ сорвался нервный смешок.

— Точно, глюки, — утвердился в диагнозе Леушин. Острый взгляд пытливо уперся в лицо приятеля. — Ты че, Шабанов, на колеса подсел?

Сергей поморщился.

— Отвали! Тоже мне, нашел нарика. Не выспался, вот ерунда всякая и блазнится…

— Ага, еще скажи, бессоница замучила, — недоверчиво протянул Леушин. — А что ж Светку какую-то звал? Это которая? С менеджерского?

Вот же прилип… В рыло что ли сунуть? Хотя не стоит друг все-таки… лучше отбрехнуться.

— Не твое собачье дело! Вообще не с нашей хабзы телка. Вчера на дискотеке снял. Из дому почаще выходи, глядишь, и тебе чего обломится.

Венька, знакомый с женскими прелестями лишь по эротическим фильмам, завистливо вздохнул. Шабанов, снисходительно ухмыльнувшись, хлопнул друга по спине.

— Фигня все это! Пошли лучше пива тяпнем, а то хмыри с остановки вконец достали.

Нагретая полуденным солнцем скамейка щедро делилась теплом. Простая, надежная и очень вещественная… Такая не растворится.

После третьей бутылки пенистого «кольского» дурацкий кошмар ушел из памяти… или не ушел — просто затаился в глубине? Пусть, главное — чтоб не высовывался.

Сергей чуть напрягся. По улице прокатился утробный рокот.

— Благородная отрыжка бывает только после пива, — наставительно заметил он сосавшему «пепси» Веньке. — А от химии твоей один бздеж.

Леушин фыркнул, обрызгав шедшего мимо очкастого типуса. Типус хотел возмутиться… но вспомнил прошедший по местному телеканалу сюжет: семнадцатилетние отморозки насмерть забили подвыпившего мужика. Бейсбольными битами.

У сидящих на скамейке бит вроде бы не заметно… однако облик — растоптанные кроссовки, линялые джинсы, мятые рубахи и наглые физиономии… нет, от таких нужно держаться подальше!

Желание возмущаться угасло, не успев разгореться в полную силу. Типус выцвел, как старая фотография, съежился и торопливо шмыгнул прочь.

— Глиста! — лениво бросил ему вслед Шабанов.

Типус сделал вид, что не расслышал.

— Во, кстати! — возбужденно поделился ассоциацией Венька. — Давай по треску съездим! Пацаны говорили, на Мишуках по килограмму хвосты ловятся!

— Почему «кстати»? — все так же лениво поинтересовался Сергей — маятник качнулся, на смену кошмару пришло близкое к нирване состояние.

— Ну как же! — затараторил Венька, — глисты — черви наживка — рыбалка — треска!

— Морского червя надо…

Шабанов зевнул.

— На отливе копнем! — Венька похоже завелся всерьез.

— Ты и копнешь, — подытожил Сергей. — Я лодку клеить буду — носовой баллон травит…

Остатки пива теплой волной плеснули в рот. Сергей поднялся.

— Ну, давай, вечером жду!

Ладони столкнулись в ритуальном хлопке. Расставание не затянулось.

— Часам к семи буду! — крикнул вслед Венька.

Сергей не оборачиваясь кивнул.

От дома Шабанова отделяли три квартала — можно и на автобусе проехаться, — он же пошел пешком.

«Пачка сигарет как-никак», — заметила не ко времени проснувшаяся скаредность.

Что проснулась она не ко времени, стало ясно, едва Шабанов свернул за угол: дорогу преградили трое подвыпивших верзил.

«Попал! Это ж Воробей с шестерками!» Желудок, предчувствуя неприятности, моментально заныл. Сергей окинул взглядом противников…

Растянутые свитера мешковато болтаются, широченные штаны-«трубы» щеголяют накладными карманами, на башке Воробья красуется надетая задом наперед бейсболка… то ли «хип-хоп», то ли «гоп-стоп»… Впрочем, Сергей хорошо знал, где истина.

— Гля, что это за рыло на нашей улице? — делано удивился Воробей. — Здесь, паря, за проход платить надо.

Шабанов стрельнул глазами по сторонам — никого из знакомых. Прохожие, естественно, старательно отворачиваются… Уроды!

— Откуда у бабушки денежки? — попробовал отшутиться он. — Бывает, — участливо покивал главарь. В следующий миг короткий, без замаха, удар сбил Шабанова с ног.

— За что? — непроизвольно воскликнул Сергей.

Прозвучало жалко и глупо.

Один из прихлебателей наклонился, пошарил по серегиным карманам. На свет появилась оставшаяся после покупки пива мелочь.

— И это все? Не соврал, значит…

Воробей презрительно цвиркнул сквозь зубы. Плевок жирно шмякнулся рядом с Сергеем.

— Вали, чмо! Пруха тебе — по жаре кулаками размахивать лень.

Сергей поднялся — неторопливо, пытаясь сохранить остатки достоинства.

— М-мухой!

Вслед затопотали, заулюлюкали. Сергей не побежал. И к спасительно распахнувшему двери автобусу дошел почти без спешки.

Автобус, же как нарочно, стоял и стоял — ждал ковылявшую вдоль поребрика бабку… Наконец со змеиным шипом закрылась дверь, колеса сделали первый оборот… и Сергей позволил себе выпустить запертый в горящих легких воздух.

— А что я мог? — бурчал он под нос часом позже. Смоченная бензином тряпочка яростно терла по оранжевой резине лодочного борта. — Пасть смертью храбрых за три рубля и право топать где хочу? Да пошло оно, это право…

Мысли текли насквозь верные, жаль облегчения не приносили никакого. Казалось, не борт обезжиривает, а с себя налипшее дерьмо счищает, плевок давешний.

* * *

Заплата легла, словно присосалась. Теперь надо ждать, пока схватится… а пока сверху тальком посыпать…

— Ну, кажись все…

Ладони шлепнули друг о друга, по комнате расплылось белое облачко. Сергей встал, затекшие колени отозвались болью.

— Старость не радость, — философски заметил семнадцатилетний Шабанов. — К перемене погоды, что ли?

Ноги машинально поднесли к окну.

За окном, наслаждаясь коротким северным летом, раскинулся Мурманск. Солнце медленно опускалось к вершинам сопок, размышляя стоит ли прятаться на жалкие четверть часа или, на радость северянам, протанцевать еще один тур.

Шабанов присел на обычный для «сталинки» широкий подоконник. Через двор, «срезая угол», торопилась на дискотеку разношерстная публика.

«На толпу поглазеть, пока Веньки нет? — проплыла ленивая мысль. — Все какое-то развлечение…»

Влюбленных он игнорировал — скукота! — все их взгляды, жесты, улыбки и слюнявые благоглупости давно описаны, задокументированы и засижены мухами. И вряд ли вон тот лопоухий красавчик сумеет родить что-то новое… как бы ни мечтала крашеная в рыже-фиолетовые цвета подружка.

Гораздо занимательнее смотреть на прочих: вот пара девиц на излете юности. Судя по усталым и равнодушным лицам ветераны дискотек. Наверняка еще те времена помнят, когда аналогичные мероприятия «вечерами отдыха» назывались. Им бы дома сидеть, над сериалами рыдать… так нет — привычно бредут туда, где лет двадцать назад кто-то ласковый помог расстаться с девственностью…

За ветераншами стайка тонконогих соплюшек каблучками цокочет… Аж пыль над асфальтом. С такой познакомишься, и на срок залетишь — за растление. И никому не интересно, что соплюшки сами кого угодно трахаться научат… Кстати, та, с краю, ничего — фигуристая… Тьфу, леший!

Сергей прянул от окна… и от греха подальше. Полез в кладовку за рюкзаком.

«Жратвы бы прикупить, да денег нет… а-а, обойдемся.» Робко тренькнул дверной звонок. Даже не тренькнул, а так, вспикнул на долю секунды и снова умолк. Сергей вышел в коридор, ожидая услышать топотню и радостный визг убегающих шпанят, но из-за двери донесся венькин голос:

— Серега! Это я!

— Че, кнопку ладом нажать сил нет? Все на червей извел? — уколол Шабанов. — Нам еще через залив грести.

Дверь раздраженно скрипнула и впустила примелькавшегося не меньше хозяев гостя.

— Причем здесь силы? — отмахнулся Венька, гордо показывая поллитровую банку с плоскими сизо-оранжевыми червями. — Мамашу твою разбудить боялся.

— Нет ее, всю неделю в третью смену работает. Щас, рюкзак увяжу и двинем. Весла бери.

Длинный — сантиметров пятнадцать — червь-нереида, цепляясь щетинками за микроскопические неровности стекла, поднялся над банкой, кривые иголочки челюстей грозно выдвинулись.

— Ку-уда полез? — укорил Венька, вскидывая на плечо самодельные весла. Обкусанный с черной каемкой ноготь щелкнул червяка по голове. Нереида испуганно свалилась обратно, зарылась в обрывки морской капусты.

— Уходим, — сообщил Шабанов, вскидывая рюкзак на плечо.

— Давно пора, — легко согласился Леушин.

* * *

Ночное солнце катится по макушкам сопок, с севера дует чуть заметный ветерок, мелкая волна тихо шлепает о борт стоявшей на якоре надувнушки… Рыба не клюет: разве это клев дюжина тресочек за час? И ни одна до трехсот грамм не дотягивает!

— По кой леший лодку брали? Такое и с пирса ловится, — проворчал Сергей. Без души проворчал — лишь бы Венька осознал вину и назад один греб, без серегиной помощи. — Я покемарю чутка… разбудишь, если рыба пойдет.

Леушин кивнул и поддернул намотанную на палец леску. На другом конце призывно вильнула блесна с обвившим тройник червяком. Сергей подправил рюкзак, откинулся, привалившись затылком к круто задранному носовому баллону.

Тишина… Воздух чистый… Волна в борт плещет…

Если глаз не открывать, легко представить, что никакого города поблизости и нет вовсе… Не построили еще… ни одного дома на двадцать верст берега, от самой Колы…

— Эй, Тимша! Неча в шняке дрыхнуть! Самого замест наживки подвешу!

Сергей вскинулся раньше, чем удивился странному обращению — тело опередило разум. Высокие кожаные бахилы плюхнули по скопившейся на дне шняки луже. Пологая морская волна ударила в дощатый борт, окатив лицо солеными брызгами. Низкое затянутое тучами небо, готово пролиться нудным моросящим дождем…

Сергей зажмурился, ошалело помотал головой — почудится же такое!

— Шабанов! Тебе повторить или пинка отвесить? — грозно раздалось над ухом. — Крючья кто наживлять будет?

И снова тело оказалось проворней разума — он подскочил к ярусу, руки сами выхватили из наполненной мойвой бочки серебристую рыбку, ловко насадили на готовый скользнуть за борт крюк. На место ушедшего в воду крюка подоспел другой. И еще один. И еще.

— То-то, — удовлетворенно прогудели сбоку.

Сергей на миг скосил взгляд — здоровенный мужик в долгополой парусиновой куртке с капюшоном и таких же, как у Сереги, бахилах, сноровисто вязал к шнуру яруса поводки-форшни. Изрядно тронутая сединой борода сердито топорщилась, из-под кустистых бровей недобро поблескивали колючие глаза.

— Ты не на меня, на крючья зырь! — рыкнул мужик. Сергей вздрогнул.

Что ж это? Опять кошмар?! Где Кольский залив? Где конопатый Венька? Почему все вокруг знакомо и привычно — и скалы Мотки на юге, и сердитый Данила Суржин — хозяин шняки, и мерно скрипящие уключинами братья Федосеевы? А кто я сам? Сергей или этот, как его… Тимша? Тимофей Шабанов!

Шабанов?! Предок что ли? Упоминание фамилии прочистило разум не хуже ядреной горчицы. Сквозь угрюмые моткинские скалы прозрачной тенью проявился растянувшийся вдоль залива Мурманск. Сергей невольно посунулся навстречу… и заорал от пронзившей ладонь боли.

— Табань! — в тот же миг взревел над ухом суржинский бас, в борт, отрубив поводок впившегося в ладонь крючка, врезался бритвенно отточенный тесак.

Взбурлила под ударившими в противоход веслами вода, шняка остановилась. Видение Мурманска заколебалось и растаяло. Остались море, засевший в ладони крючок… и разъяренный Суржин.

— Ты что творишь, растяпа?! — громыхал хозяин шняки, медведем нависнув над побелевшим от испуга и боли Шабановым. — Без руки остаться захотел? Что я Агафье скажу? Твой сынок, Шабаниха, сам себя на тресковый корм пустил? Клади ладонь на борт! Клади, говорю!

Шабанов не слушал — нянчил прижатую к груди ладонь.

— Эй, Иван, Тихон! Ну-тко подсобите!

Плечи Шабанова стиснули железные объятья одного из Федосеевых. Второй легко, не замечая сопротивления, прижал к планширю серегину ладонь. Скрипнул, рассадив кожу зажатый в кулаке Суржина тесак — Сергей взвизгнул. Оглушительно — кружившие над шнякой чайки всполошено метнулись прочь… обманчиво-неуклюжие пальцы Суржина даже не дрогнули. Одно уверенное движение, повторный серегин взвизг, и крючок отпустил добычу.

Хлынула кровь. Суржин скривился, выпростал из портов подол рубахи. Взмах тесака отхватил широкую полосу.

— На, перетяни руку-то, — буркнул помор, подавая расшитую цветным узорочьем ткань.

— Почто рубаху спортил? — глупо спросил Шабанов.

— Старая была, — отмахнулся хозяин шняки… на хмурой физиономии на миг мелькнула усмешка. — Ничо, буду в Умбе — с твоей матери новую стребую… али взамен побеседовать напрошусь.

Федосеевы заржали — поморская молодежь вместо принятых в Московии гулянок предпочитала встречаться в теплых домах летом-то все на промысле, а северные зимы к гулянкам не располагают. Конечно, «беседовали» под присмотром зорко бдящих за соблюдением приличий бабок… но… Ох уж это «но»!

Сергей… нет, на сей раз Тимша, покраснел, набычившись глянул на Суржина…

«Может и стоило бы…» — неожиданно мелькнуло в голове. — «Мать-от пятый год в бобылках — с тех пор, как отец с Груманта не вернулся… а Суржин хозяин справный…»

— Беседник нашелся! — на всякий случай буркнул Тимша, перевязывая распоротую ладонь.

Суржин хмыкнул еще раз и посерьезнел.

— Все! Хватит лясы точить — у нас еще половина тюков на борту. Пшел вон, растяпа! Иван! Цепляй наживку, Тихон с веслами и один справится.

Еще бы не справился — косая сажень в плечах! — Шабанов ревниво покосился на свои и шмыгнул носом — из Тихона троих таких выкроить…

Иван молча пересел, широкая ладонь черпнула забортной воды, плеснула на планширь… Порозовевшая вода стекла в шняку, за борт не пролилось ни капли. Сергей недоуменно пожал плечами — ритуал наверное…

Снова разматывается тюк… Ярус — тридцать тюков, один тюк — четыреста шагов… Даже если половина снаряжена, все равно надолго затянет… рука еще ноет, хоть волком вой! И горит, ровно в костер сунул!

Примостившийся в сторонке — чтобы не мешаться, — Шабанов украдкой покосился на Суржина… ладонь тишком нырнула за борт… Попавшая в рану соленая вода защипала так, что на глаза навернулись слезы — Сергей закусил губу, чтобы не вскрикнуть… затем холод приглушил боль, принеся долгожданное облегчение.

«Нельзя так», — шевельнулось в глубине сознания. «Акулы кровь учуют!»

Сергей мгновенно выдернул руку из воды, сунул за пазуху. «Какие акулы? Сроду, кроме сельдевок, ничего в Баренцухе не водилось», — успокоил он себя, но от борта отсел.

«Кто я? Где? Когда? — вопросы перли скопом, сталкивались, пихали друг друга. — Кто такой Тимофей Шабанов? Почему в голову лезет?» Ответов не находилось…

«…и леший с ответами. Не до них.» Руку дергает болью, ровно жилы бес теребит. Шабанов кривится, нетерпеливо смотрит на оставшиеся тюки. «Еще два. Скорей бы уж к берегу… там изба натоплена, зуйки каши наварили…»

Мысли путались, Шабанов не различал, где кончаются тимшины и начинаются сергеевы. Ни в бред, ни в кошмар не верилось — в кошмаре от боли слезы на глаза не наворачиваются. Впрочем, от Тимши разве что воспоминаний чуть-чуть, да говор старинный… Сергей он. Сергей!

Рядом со шнякой, распоров волну косым плавником, пронеслась серо-стальная торпеда. Хрустнуло, разлетаясь на щепки попавшее в акулью пасть весло. Вывернувшийся из рук валек ударил Тихона в грудь, бросил на дно шняки. К небу нелепо взметнулись обутые в бахилы ноги.

— Акулы! — охнул Иван, отпрянув от борта. В руку Суржина сам собой прыгнул тесак. Глаза напряженно буровили водную глубь.

— Коли на борт выметнется, — хрипло приказал он, — к другому кидайтесь — откренивать. Опружит шняку — никому не жить!

— Знаем, — буркнул Тихон.

«Опружит? — не сразу понял Сергей. — А-а, перевернет! Это да… Тогда уж точно — на корм…» В душе, холодным склизким червяком, зашевелился страх. Что теперь? Сидеть и ждать, сожрут или нет? В скользнувшую по обшивке ладонь ткнулось гладкое круглое древко.

«Это еще что? Багор?! Хар-рошая штука — багор!» Сергей сжал древко здоровой рукой и поднялся. Страх исчез, сменившись невесть откуда взявшимся азартом. «Не кошмар? Все по правде, да?! Проверим. Акулами меня пугать…»

Шабанов оперся коленом на борт. Распоротая крючком ладонь снова нырнула за борт.

— Что делаешь, олух? — взвыли за спиной… Сергей даже не обернулся.

«Ну где ты, стерва? Где?» — билось в мозгу.

Акула вынырнула из-под днища, внезапно и резко. Медвежьим капканом клацнули челюсти, и тварь скрылась из вида.

— Ку-уда?! — бешено гаркнул Сергей. Окровавленная тряпка зашлепала по воде.

Острый спинной плавник разрезал волну в полусотне метров от шняки. Акула разгонялась, на сей раз не собираясь упускать добычу.

— Опружит! Ей-богу опружит! — запричитал кто-то из Федосеевых.

У самого борта акула повернулась боком, взмыла над водой, опираясь на хвостовой плавник. Налитое хищной силой тело упруго изогнулось, готовое обрушиться на шняку… Сергей вскочил. С яростным ревом. Сейчас он расквитается! За все — за кошмары идиотские, за Воробья поганого… за хорошее, плохое и за три года вперед!

— Получай!

Кованый наконечник багра вонзился в жаберную щель.

На миг все замерло в напряженном равновесии — акула давила всей тяжестью, Сергей, уперев пятку древка в бедро, отчаянно сопротивлялся. Багор дрожал, гнулся, жалобно трещал.

Один миг. Долгий, как Вечность… Акулий оскал против человеческого, мертвящий взгляд агатовых глаз-пуговиц против яростно-голубого, опасного, как застигшая в тундре пурга…

Акула не выдержала первой. Судорожный рывок бросил ее прочь от шняки и страшного человека. Оставляя за собой багровую полосу крови она нырнула в глубину, в безопасность…

Сергей постоял еще немного и, уронив под ноги багор, опустился на банку. Дикая лють сменилась опустошенностю. «Какой там кошмар — все реально… и ничего не изменилось… та же шняка, те же поморы… дом где, я вас спрашиваю?!»

По телу пробегали волны обессиливающего озноба. В растревоженную руку хлестнуло очнувшеся болью.

— Шабановская порода, весь в отца, такой же бешеный, — уркнул Суржин, и непонятно, что преобладало в голосе — уважение или осуждение.

— На берег надо! — жалобно сказал Тихон. — Все равно на ярус не сядет ничего, или акулы рыбу обожрут…

— Эт-т верно… — вздохнул хозяин.

Оставшиеся тюки развивать не стали. Через несколько минут на волнах закачался отмечавший конец яруса буй, опустевшая шняка ходко побежала к становищу.

Суржин молчал до самого берега.

— Хороший ты парень, Тимша, — сказал он, когда под килем шняки заскрипел береговой песок. — Только не обессудь, в море я тебя больше не возьму. На тоню иди, по семгу…

Вот так? Запросто? Взял и выгнал? Позорище небывалое!

За что?! За то, что акулу прочь отогнал?

«Снова проклятый Тимша. Так и рвется наружу. Сгинь!»

Не сгинул — наоборот, отпихнул Сергея в темноту, в дальний уголок мозга. Рука моляще потянулась к Суржину, но тут же бессильно упала на колено.

— Полпромысла позади! Кто мне долю даст? Чем зимой мать кормить буду?! — горько спросил Шабанов.

— За полпромысла и получишь, — отрезал Суржин, вмиг напомнив, кто здесь хозяин. — Даже с лихвой. А в шняке моей бешеным места нету. Не хочешь конца промысла ждать — лопарей проси, пусть в Колу отвезут, а там, глядишь, и оказия в Умбу сыщется.

Конец разговору. Покрученнику с хозяином не поспоришь. Как жить-то теперь? Как людям в глаза смотреть?! В горле задавлено клокотнуло рыдание. Шабанов, не помня себя, побрел к берегу, грудь легла на обнажившийся по отливу валун, в мокрое от слез лицо плеснуло волной…

«Пусть плещет — подумают, что не слезы по щекам, а вода морская… одну соль от другой не отличить…

* * *

Волны накатывали, одна за одной, сбивая дыхание, вынуждая недовольно морщиться… Тимша отступил, жалобно всхлипнув напоследок. Осталась пустота.

«Надо бы встать, сколько валяться можно…»

— Серега! Слышь, Серега? Да что с тобой сегодня? Кончай дурить, а? — писклявый голосок настырничает, комаром над ухом зудит…

Шабанов неохотно разлепил веки… небо… чистое, ни облачка… мишуковская сопка с бело-ягельной проплешиной на вершине… залив… Солнце на востоке — дело к утру идет…

Сергей медленно повернул голову. Взгляд уткнулся в сидящего на толстом оранжевом борту надувнушки Веньку. Сокурсник напоминал потерявшегося щенка. Даже поскуливал с перепугу. Зажатый в кулаке черпак мелко дрожал, тяжелые капли срывались с брезентового донышка, падали на на обтянутые старенькими штанами колени… Венька не замечал.

— Серега! — почему-то шепотом позвал он. — Ты как? Я уж и по щекам бил, и воду лил, а ты…

Венька порывисто вздохнул. Шабанов улыбнулся.

«Дома! Никаких промыслов, никаких шняк… и никаких акул!!!» Сергей потер глаза — как бы со сна — на деле избавляясь от предательски выступивших слез.

Веньке рассказать? Не-е, такое рассказывать — прямая дорога в «дурку»… мозги лечить.

— Что «как»? Выспался я, — сообщил Шабанов, нарочито зевнув. — Ты-то чего делал? Где обещанные килограммовые?

Леушин сник — вопрос явно застал врасплох.

— Нету килограммовых… — промямлил он, — зато средненьких полрюкзака… И камбалюшек полтора десятка…

— Камбала, это хорошо, — с знанием дела согласился Шабанов. — Особенно, если в растительном масле сварить. Во рту тает!

Сергей предвкушающе облизнулся. Даже хотел блаженно зажмуриться, но передумал — не дай бог, снова в кошмар попадешь. Тело пробило ознобной волной — как жить? Хоть совсем не спи!

— С тобой точно все в порядке? — Венька никак не мог успокоиться.

— Да чего ты пристал?! — в сердцах огрызнулся Шабанов. — Что не так?

Обычно непробиваемый Леушин не выдержал.

— Все хорошо, да? — спросил он севшим от обиды голосом. Наполненный водой черпак полетел под ноги. — Почему ж тебя добудиться нельзя? Почему кричал, словно убивают? Кошмар, скажешь, да? И это из кошмаров?

Венька ткнул пальцем в серегину ладонь. Шабанов опустил взгляд — поперек ладони протянулась багровая полоса недавно зажившего шрама… Нет, даже не зажившего, а не сумевшего полностью проявиться. Не шрам — отпечаток, память тела.

Что на этот раз врать? Подсказал бы кто…

— Это не со мной — с тобой что-то! — ядовито бросил Шабанов. — Я ж еще зимой поранился! За полгода ни повязок, ни шрама увидеть не сумел? Тебе очки не купить?

От злости Венькино лицо аж красными пятнами покрылось.

— Себе купи! Неча из меня психа делать! И вообще… Якорь доставай, домой пора! Нарыбачились!

Шабанов угрюмо развернулся, потащил привязанный к носовому коушу шнур. Приспособленный вместо якоря здоровенный подшипник неохотно оторвался от илистого дна, чтобы в конце пути перевалиться через возмущенно скрипнувший борт.

— Уйди, — буркнул Шабанов сунувшемуся к веслам Леушину. — Сам догребу.

Радость от возвращения исчезла, как и не было. Рыбалка не удалась.

* * *

— По треску ходил? — голос вернувшейся с работы матери донесся, едва Сергей переступил порог квартиры.

— Ага, — отозвался он. — Котлет захотелось.

Шлепая босыми ногами, Светлана Борисовна вышла в коридор. Цветастый халат свободно болтался на худощавую фигуре, голову сплошь покрывали ряды бигудей, только за левым ухом непокорно выбивалась темно-русая прядь.

— Давай рыбу почищу, — сказала Светлана Борисовна, забирая у Сергея испачканный рыбьей слизью рюкзак. — Котлеты вечером будут, сейчас щами обойдешся. Раздевайся и руки мой.

Все как всегда. Привычно, уютно, безопасно. Сергей ощутил, как начинает отмякать стянувшийся в груди узел.

С пронизанной лучами утреннего солнца кухни, недавние события казались дурацким сном. По крайней мере, хотелось в это верить… Просто сон.

Непонятное снилось и раньше… Шабанов прикинул — с тех пор, как взрослеть начал… но чтобы наяву? Два раза за сутки!.. Забыть. Наплевать и забыть.

Шабанов мельком покосился на ладонь — шрам побледнел и уже не бугрился. Если так дальше пойдет, к вечеру от него следа не останется. И хорошо. И здорово!

Стоило покончить с едой, как по телу свинцом разлилась усталость. Ноги еле донесли до спальни.

Неприбранная со вчерашнего дня кровать призывно откинула уголок верблюжьего одеяла.

— Я тоже рад тебя видеть… — сообщил ей Шабанов.

* * *

— Сережа! Вставай! Жизнь проспишь! — настырничает материнский голос.

— У-гу-м-м…

Просыпаться не хочется, да и голова приросла к подушке чугунным шаром…

— Проснулся? Я ухожу. Захочешь есть — котлеты на столе. Сергей нашел силы сесть и недоуменно воззриться на мать. — Уходишь? На работу? Сколько время-то?

— Шестой час вечера. Мне еще к Вере Федоровне надо…

Ответом — понимающий кивок: потрепаться с подругой святое дело! Не все ж в телевизор пялиться.

Ноги поелозили по полу, нашаривая затаившиеся тапки… Уже из ванной Сергей услышал, как хлопнула, выпуская мать, входная дверь.

Через полчаса изрядно опустевшая миска с котлетами переместилась в холодильник, а в желудке поселилась приятная сытость.

— Адын, савсэм адын! — с фальшимым грузинским акцентом пропел Щабанов.

«Хочешь пиво с Венькой пей, хочешь телку приводи…» лениво проплыла благодушная мысль.

Рука привычно потянулась к телефону — звякнуть Леушину… но тут на ум пришла утренняя размолвка.

«Значит, разговоры под пиво откладываются…» Досада на Венькину настырность осталась в прошлом, однако звонить первому… Лучше уж дискотека и телки.

* * *

Зал наполняет духота. Запахи выпивки и распаренных тел тяжелыми волнами перекатываются от стены к стене. Полумрак рассекают цветные лучи прожекторов, по ушам бьют невнятные вопли ди-джея…

Сергей фланировал по залу, наметанным взглядом вычленяя из толпы пригодных к эксплуатации козочек. В руке, нежно алела купленная за полтинник роза.

«Ничего блондиночка… грудастенькая… платьишко розового атласа с глубоким вырезом, туфельки изячные… словно на выпускной бал нарядилась. Очкарика, что возле нее увивается, и отшить нетрудно — видно же, как девица поверх него зал разглядывает… ищуще. Или вон та черненькая, в стиле «вамп» размалеванная? Нет, такая или подарков дорогих захочет, или болезнью нехорошей наградит… Ладно, что там дальше? Дальше профессионалки. По мордам видно скучающе-ждущим. И что за удовольствие с ними спать? Как вместо рыбалки в магазин зайти — рыба та же, а вкуса никакого. Выдохлась. Придется все-таки к блондиночке…»

Пока он бродил по залу, блондинка успела обзавестись «чупа-чупсиной» и теперь перекатывала во рту, как… нет, не надо прикалываться — желание знакомиться пропадет… А ухажера очкастенького плечиком-плечиком — чтоб на дороге не болтался, урод!

— Вы позволите составить компанию?

Блондинка, вихляясь не в такт музыке, прищурилась, ленивый взгляд пробежал по Сереге от макушки до пят…

«Прикидывает, согласиться или послать подальше… Ничего, именно для таких моментов розочки и покупаются.»

— Это вам!

Блондинка разулыбалась, глупо захлопали густо накрашенные ресницы.

Обращаться «на вы» и дарить цветы способен далеко не каждый — фантазии не хватает! Очкарик кашлянул, напоминая о своем существовании. Теперь хоть укашляйся. Поздно, голубчик. Поезд ушел, а ты и не заметил!

Сергей прикинул возможные варианты: «в драку не полезет — хиловат… и кодлу не соберет — не знает он тут никого, по роже видно… Эй, очкарик, скажи подружке «адью»!»

— Один танец, — предупредила блондинка, мельком глянув на очкастого.

«Конечно один, о чем речь? Дли-инный такой — до самой постели. Сомневаешься? Зря…»

Очкастый, словно услышав серегину мысль, ожег соперника яростным взглядом и устремился к выходу.

«Небось, от ревности изнывает. Дурошлеп. Радоваться надо — лучше раньше, чем позже: не придется к венам ржавым лезвием примеряться, ошметками разбитого сердца харкать.»

Танцевали до упаду, время от времени перебираясь в бар, чтобы охладиться некрепким коктейлем. Говорили мало. Короткие фразы перемежались долгим молчанием. Вопрос-ответ-пауза… Как тебя зовут? — Наташа… А тебя? — Сергей… Никакой настойчивости, никакой явной инициативы — пусть ей кажется, что она контролирует события.

Раза два девица исчезала в дамской комнате, давая Сереге время отдышаться и привести в порядок мысли. Как ни убеждай себя в обратном, но каждая встреченная герла в какой-то момент начинала казаться той единственной, что искал всю жизнь, что теперь-то уж навсегда… даже если этого «навсегда» оставалось день… или час…

— Эй, мужик! Че лоб морщишь? Здесь отдыхать надо!

Сергей оглянулся — в полушаге за спиной подпирал стенку невзрачный субьект с воровато бегающими глазками. По губам субьекта гуляла похабненькая ухмылка.

— Хочешь по полной оттянуться? — фамильярно подмигнул субьект. — У меня есть кое-что… тебе понравится!

Тьфу! Толкач поганый! Сейчас «экстези» впаривать начнет.

— Предпочитаю водку, — с недоброй усмешкой сообщил Шабанов. — Натурпродукт. Водка есть?

— Водка у бармена, — огрызнулся субьект, теряя интерес к разговору. — Я тебе о деле говорю!

— Да пошел ты со своими делами! — зверея предложил Сергей. — Чихать я на них хотел!

Субъект злобно зыркнул крысиными глазенками и отвалил.

— Это кто? — чирикнула выпорхнувшая из дамской комнаты Наташа. — Твой приятель?

Сергей обворожительно улыбнулся — мол, какие приятели, если рядом такая девушка!

— Не-е! Обознался чувак, за кореша принял.

Наталья порылась в висящей на запястье сумочке, на свет появилась новая «чупа-чупсина». Полные губы призывно вытянулись, конфета исчезла за щекой…

Сергей вытер вспотевший лоб.

— Пойдем в зал? — невнятно промурлыкала девица.

— В зале душно, потом воняет… — глядя чуть в сторону пробормотал Шабанов, — а на улице солнце полночное, птички… Лепота!

Наталья задумчиво почмокала конфетой. «За дискотеку сто рублей отдано — читалось на глуповатой мордашке, — а чего я на улице не видала? Птичек?!»

— Между прочим, в кафешке за углом пломбир с тертым шоколадом, кофе-гляссе со взбитыми сливками… и народу никого, — продолжал искушать Шабанов.

Девица скорчила презрительную гримаску. «Всего лишь кофе?!» — куцая, как заячий хвост мыслишка не нуждалась в озвучивании. Сергей заговорщицки подмигнул.

Наталья вздохнула и тряхнула завитыми локонами — словно на подвиг решилась.

— Ну если кофе… то с коньяком. Сливок я и дома поем!

— Как скажешь, — покладисто согласился Сергей и, подхватив девицу под руку, заторопился к выходу. Тратить последнее на коньяк не хотелось… но куда денешься?

Затем были мороженое, и кофе, и «два по сто» от плевавшего на возраст клиентов бармена, и прогулки в обнимку по слегка опустевшему к ночи городу… и подъезд серегиной семиэтажки с непременной бабкой на скамейке у крыльца…

«У-у, старая грымза! — Сергей мельком зыркнул на одетую в линялое черное платье и темно-коричневую шерстяную кофту старуху, — сидела бы дома, телик смотрела!»

Вслух же, приторно улыбнувшись, поприветствовал:

— Здравствуйте, бабушка Ашхен! Не спится?

— И не говори, Сережа-джан! — охотно закивала бабка. Все годы проклятые…

Острые колючие глазки царапнули девицу, бесцветные губы неодобрительно поджались, сухонькие пальцы машинально поправили черный траурный платок.

«Наверняка матери настучит, зараза!» — угрюмо подумал Шабанов, ныряя в подъезд. — «А-а, ну и ладно…»

Целоваться начали еще в лифте — жадно, словно пытались загрызть друг-друга… а секс, несмотря на все серегино усердие, получился сереньким и утомительным, как разгрузка вагона с подгнившей капустой. Наталья старательно выгибалась, стонала, изображая оргазмы, подсмотренные в эротических фильмах позы сменяли одна другую… и все без души, на чистой технике.

Наконец показушные страсти утихли, Наталья дотянулась до лежащей на стуле сумочки, достала очередную конфету. Сергей лежал, закинув руки за голову и уставившись в потолок. Молчание давило бетонной плитой, но и говорить было не о чем…

— Ты у меня второй… — ни к селу, ни к городу объявила девица и потупилась.

«Ага… в каком десятке?» — мысленно усмехнулся Сергей, но вслух не сказал ничего. Лениво повернувшись к девице он прикусил напряженно торчавший сосок. Наталья охнула и часто задышала. Шарик «чупа-чупса» по-прежнему круглился за щекой. Изо рта девицы несло синтетическим ароматизатором… и сама Наталья вдруг показалась Сергею насквозь синтетической, как надувная кукла в секс-шопе.

Сергей встал, голышом прошлепал к окну. За стеклом сонно ворочался город… провонявший бензином, одноразовым пластиком и несбывшимися надеждами…

— Знаешь, Наташа… — бросил Шабанов не оборачиваясь, Расставаться нам пора. Тебя мама еще не потеряла?

— Ч-ч… что?! — оторопело переспросила девица, едва не подавившись конфетой.

— То! Собирайся и уматывай.

Сергей присел на подоконник — так, чтобы видеть происходящее в комнате: подставлять спину разъяренной фурии — а она сейчас разъярится! — мог разве что законченный идиот.

Наталья вскочила, путаясь в тряпках, принялась торопливо одеваться…

— Гад! Скотина!

Девица театрально всхлипнула, трясущиеся от обиды руки дергали неподдающуюся «молнию» платья.

— Знаю, — равнодушно согласился Шабанов.

Наталья, подхватив сумочку, выскочила на лестничную площадку. Громко — до хруста штукатурки — хлопнула дверь. Сергей поморщился и пошел запирать замок.

На столе в пустом пивном бокале увядала забытая роза.

* * *

Он шагнул из прихожей в комнату… точнее попытался проем двери затянула невидимая пленка.

— Н-не понял, — пробормотал Сергей, машинально упершись в преграду.

Пленка мягко спружинила, оттолкнув его назад. Сердце испуганно трепыхнулось, готовое провалиться в желудок.

Преграда начала мутнеть, комната за ней быстро погружалась в неприятно знакомую сизую дымку.

— Какого хрена?! — взревел, будя ярость, Шабанов и, выставив вперед плечо, ломанул со всей дури.

Пленка натянулась… и лопнула. С тихим треском статического разряда. Сергей пролетел сквозь странный пахнущий горьким дымом полумрак… чтобы удариться о шершавую бревенчатую стену. Ноги запутались в ворохе устилавших пол шкур… оленьих шкур… Обдирая плечо о плохо ошкуренные бревна, Шабанов сполз на пол.

Опять?! Сергей застонал. В глюки больше не верилось. Не бывает таких глюков! Пропади оно все пропадом!!!

* * *

— Совсем плохой твой сын, Агафья. Не знаю я, как ему помогать, — ржавым напильником проскрипели за спиной.

Сергей осмотрелся — строжко, сквозб полуприкрытые веки. У горящего в центре тесной избушки очага сидел одетый в меховую куртку-печок толстый лопарь. Заплетенные в тонкие косички черные с густой сединой волосы обрамляли иссеченное полярными ветрами лицо. Утонувшие в морщинах подслеповато прищуренные глаза смотрели на замершую у низкой двери женщину, судя по расшитому бисером сарафану и убранным под платок волосам — русскую. В левой руке лопарь держал похожий на широкое блюдо бубен, пальцы правой машинально выбивали по натянутой коже тихий завораживающий ритм. Ведун… нойд, если по-лопарски.

— Я заплачу! Хорошо заплачу! — моляще сказала Агафья. У меня соли бочонок есть — твой будет!

— Соль, это хорошо, — согласился нойд. — Другое плохо зачем лопарю столько соли? Мы ее не любим… Твой муж на Грумант ходил… ворвань есть?

Ворвань — топленый жир морского зверя… Забыто стоявший у стены Сергей встрепенулся, напряг память — как там Суржин говорил? «Что я Агафье скажу?.. такой же бешеный, как отец…»

Прошлое?! Опять этот Тимша Шабанов? Предок хренов! Чего ему в могиле не лежится? Чего привязался?! А пришедшая к нойду Агафья кто? Пра-пра — сколько-то раз — бабка? Непутевого сыночка от контакта с будущим лечить пробует? Во попал!

Сергей нервно хохотнул, чем тут же привлек внимание.

— В себя приходит, однако, — скучно заметил шаман. Зачем нойда теребишь? К попу ходи, он молитву прочитает…

— Была я у батюшки… — уныло сказала Агафья. — Сказал, все по воле божьей деется, молись… Тоже ворвань просил…

— А ты молиться не стала, ко мне пошла? Думаешь, у нойда на всякий случай травка есть? Тимша попьет — сразу здоровый станет? Нет у меня такой травки. Будь он лопарь — сайво-предков спрашивать надо… а так кого я спрашивать буду?

— Свекровь моя покойная из лопарей… — неуверенно напомнила Агафья.

Нойд похмыкал, почухал в затылке. Вплетенные в косички резные фигурки перекатились со спины на грудь.

— Верно говоришь, — согласился он. — Была такая… Без отцова позволения за русским пошла… Думаешь, сайво о ее внуке заботиться будут?

Агафья промолчала. По щеке, блеснув отраженным светом, прокатилась слеза.

Прошлое ли, кошмар очередной, а видеть неподдельное горе и оставаться безучастным — невмоготу!

— Че кочевряжишься, дед? — ядовито поинтересовался Сергей — Цену набиваешь? Грош тебе цена в базарный день. И сам ты пенек замшелый, и бубен твой гнилой, и травки выдохлись!

— Молчи, сынок!

Агафья метнулась к Сергею, широкие рукава сарафана взвились, как крылья спасающей цыпленка клуши. Нойд меленько захихикал.

— Совсем ожил. Хорошо. Давно, однако, пора!

Агафья замерла… Сергей, только сейчас сообразив, что из одежды на нем разве что пара шрамов, мучительно покраснел и потянул на себя лежавшую под ногами оленью шкуру.

— Замерз? — по-своему понял нойд. — Ничо, скоро согреешься… Ты, баба, — обратился он к Агафье, — про ворвань не забудь. Полбочонка сейчас дашь — за труды, да бочонок когда сын совсем здоров будет.

— Побойся Христа, Сыйт! — ахнула Агафья. — В мае немцы каянские побережье зорили, мало до Умбы не дошли и ты туда же последнее отнимать! У меня кита в подполе нет — где столько ворвани взять?

— Мне ваша вера не указ — у лопарей свои боги, — мрачно отрезал нойд и, остывая, проворчал, — сын твой не лопарь, сайво помогать не будут… Хочешь, чтоб я за Тимшу Каврая просил? Ворвань неси. Нет — твое дело.

— Каврая?! Ты можешь… — Агафья осеклась, прикрыла рот ладонью, словно хотела загнать обратно невольно вырвавшееся имя.

— Могу, — согласился нойд, — или своему богу молись пусть он Тимшу лечит.

— Будь по-твоему, Сыйт, — Агафья сникла, побрела к выходу. Сергей, забыв о наготе бросился следом.

— Зачем побежал? — властно окрикнул нойд. — Тебе наружу ходу нет!

В глазах шамана вспыхнуло черное пламя, окатив Шабанова сковавшим члены холодом.

«Вконец оборзел, лопарь занюханный!» — озлился Сергей. Он вскочил… точнее, попытался вскочить — ноги внезапно подкосились, юноша грузно упал на шкуры.

Нойд одобрительно покивал.

— Сиди тама, однако. Вечером к сейду пойдем, Каврая просить, чтобы тебя лечил.

Шабанов зло скрипнул зубами, но промолчал.

Любого северянина спроси — что такое сейды? Если хоть раз в сопки хаживал, сразу скажет — священные камни лопарские… а кто такой Каврай? И почему Агафья так шарахнулась?! Забытый божок? В двадцать первом веке другим идолам молятся — с электронной начинкой… Шабанов поморщился. Где они, эти идолы? И что с них толку?

Встать по-прежнему не удавалось — кое-какая сила таки у шамана была…

«Экстрасенс хренов…» — Сергей пожал плечами и неожиданно для себя зевнул — «Подумаешь… Ни моря вокруг, ни акул… можно и поспать, раз ночью не пришлось…»

Он закутался в сшитый из оленьих шкур спальный мешок-рову, поворочался, устраиваясь поудобнее…

«К науке обращаться бесполезно, так может, у шамана что получится…» — подумалось напоследок.

Толчок в плечо вернул к действительности. Шабанов лениво потянулся…

«Сейчас открою глаза, а за окном — Мурманск… Главное — очень этого хотеть… Ну, открываю…»

Родной двухкомнатной квартирой и не пахло — все та же лопарская тупа, низкий закопченый потолок и маячащая рядом хитрая рожа нойда по имени Сыйт.

— Проснулся? — не то спросил, не то констатировал нойд. — Хорошо. Вставай, к сейду пойдем.

На колени Сергею полетела длинная — до колен — шерстяная рубаха-юпа и яры — шитые из оленьией шкуры колготы. Рядом тяжело грюкнули просмоленые боты-тобурки. Нойд распахнул надсадно заскрипевшую дверь, кряхтя выбрался из тупы.

— Торопись, однако, — нетерпеливо бросил он со двора. — Луна уйдет, до следующей у меня жить будешь… Придется Агафье всю оставшуюся ворвань отдавать.

Торчать целый месяц в тесной лопарской хибаре Сергею не хотелось вовсе, и он послушно заторопился.

В трех шагах от тупы шамана дожидался большой грустноглазый олень. Быка донимали оводы — он вскидывал голову, чесал бока разлапистыми рогами. На оленьей спине вороньим гнездом приткнулось сплетенное из березовых прутьев вьючное седло. Неподалеку от избушки белела ягельная полянка, олень периодически тянулся в ту сторону, однако с места не сходил, словно привязанный невидимой веревкой.

— Кавраю подарок, — сообщил нойд, пристраивая на седле большую кожаную суму-кису. — Каврай подарки лю-юбит…

Шабанов так и не понял, что он имел в виду — оленя или содержимое кисы, но переспрашивать не стал — видно будет, не его — Серегу, — и ладно.

Шли долго. Прозрачная луна бесшумным привидением карабкалась по светло-голубому ночному небу. Выше и выше.

— Быстрее надо, однако, — буркнул недовольно Сыйт и прибавил шагу. Сергей старался не отставать. Получалось плохо — непривыкшие к лопарской обуви ноги покрылись волдырями, пятки горели, как ошпаренные. Последний час он шел, не замечая ничего вокруг, и потому едва не сбил с ног резко остановившегося нойда.

Сыйт даже не обернулся. Негромко бормоча, он поклонился гряде потрескавшихся, выветренных скал.

И где здесь Кавраев сейд? Сергей очумело прокрутил головой — ветер и время превратили скалы в череду сурово глядящих лиц.

— Сайво, — торжественно пояснил Сыйт, — праудедки наши. Отсюда и до Каврая два шага…

Сейд показался, стоило обойти скалы — стопа каменных плит, увенчанная похожим на человеческую голову валуном. На макушке валуна красовалась плоская гранитная шапка.

— Мало-мало не опоздали, однако, — заметил нойд, в очередной раз глянув на почти достигшую зенита луну.

В руках нойда появились кожаная фляга и вырезанная из березового капа плошка.

— Пей! — коротко и властно приказал шаман.

Сергей недоверчиво принюхался — от плескавшейся на дне чаши жидкости остро пахло травами и чем-то незнакомым.

— Небось мухоморов намешал? — подозрительно поинтересовался Шабанов.

— Что надо, то и намешал, — отрезал нойд. — Не хочешь к Агафье иди. Меньше мороки старому лопарю.

Остаться здесь навсегда?! Ну уж нет! Сергей обреченно вздохнул и поднес чашу к губам… В желудок обрушилась огненная волна, растеклась по вмиг онемевшему телу.

К Шабанову протянулась показавшаяся невероятно длинной рука, опустевшая чашка вновь исчезла в кисе.

Сыйт обошел вокруг истукана, чтобы оказаться перед тем, что считал лицом. С невнятным бормотанием он опустился на колени, снял мох с неприметного бугорка… когда шаман поднялся, на ладони его лежал гладкий кварцевый шар.

— На-ко, — нойд подал камень Сергею и ткнул пальцем в обнажившийся бугор. — Сюда садись, на камень смотри, о хорошем думай…

— О че-ем? — пьяновато улыбнувшись переспросил Шабанов — кто знает, что здесь хорошим считается — может, врагам глотки резать?

Нойд скривился, возмущенный подобной непонятливостью. — Девку гладкую мял? О девке думай! О еде вкусной. Что нравится, то и думай!

Сергей припомнил синтетическую Наталью и уныло вздохнул — лучше и впрямь о еде… В руке Сыйта, как по волшебству возник бубен и загудел, зарокотал далеким громом… с рокотом бубна сплелся надтреснуто-гнусавый речитатив…

Шабанов прилежно вглядывался в кварцевый шар. в голове крутились образы родной семиэтажки, вечно замотанной матери, Леушина, с которым надо бы помириться…

Где-то на границе видимого мира, не прерывавший заунывного пения нойд подошел к терпеливо ждущему своей участи оленю… неуловимо-быстрый взмах ножа… кровь из вспоротой оленьей глотки хлынула на утонувший во мху постамент… смоченная алым напитком рука Сыйта коснулась каменных губ верховного лопарского бога… и снова зарокотал примолкший на полузвуке бубен.

От каменного истукана пролегла тень, сгустилась… холодная, странно-подвижная… Шар в руках потеплел, по молочно-матовой поверхности, щекоча пальцы, пробежали золотистые искры… Тень отделилась от подножия сейда, поднялась над землей… Вырезанный из клубящейся тьмы силуэт шагнул к Сергею, струящиеся руки жадно и властно потянулись к лежащему в ладонях Шабанова камню…

Сергей наклонился вперед, прикрывая сияющий шар телом. Ну, нет! Бог или демон, пусть сначала от кошмаров избавит! Раз и навсегда!

— Что ты хочешь, смертный? — сердито прошелестел призрачный голос. — Твои мысли скачут, как зайцы по тундре!

Ни громов, ни молний, ни труб архангелов… как занятый важным отец бестолково галдящему отпрыску.

Сейчас или никогда! Сергей дерзко глянул в текучее лицо Каврая.

— Домой хочу! В свое тело хочу! Надоела мне эта шиза!

— Домо-ой? — тьма запрокинула голову и беззвучно расхохоталась. Мир подернулся волнами ряби. — Где твой дом, смертный? Которое тело твое?

«Что за дурацкий вопрос?! А еще богом называется!»

— Не здесь и не это! — упрямо набычился Шабанов.

— Глупец! — голос Каврая звякнул металлом. — Разве дом это четыре стены? Разве тело всего лишь вместилище сожранной пищи? Хочешь найти себя? Ищи путь! И не тревожь меня больше!

Нависшая над Сергеем тень обернулась воющим смерчем и втянулась в кварцевый шар. Исходящее от него сияние мгновенно померкло, паутина трещин затянула поверхность, а еще через миг шар просыпался меж пальцев горсточкой праха…

— Новый делать придется, однако… — недовольно прогнусавил подошедший к Сергею нойд. — Что Каврай сказал, э?

— Сказал, что бы я сам… — растерянно ответил Сергей. — И домой не отправил… Как же теперь?

Нойд присел на корточки, шершавые пальцы уперлись в серегин подбородок, заставили поднять лицо.

— Зачем на тобурки смотреть? На мир смотри. Думаешь, Каврай шутки шутил? Вон она, твоя дорога! — нойд ткнул рукой куда-то вбок. — А куда она приведет, сам решить должен…

Шабанов поднялся. Ныли затекшие от долгого сидения колени, голова кружилась, в глазах плавали разноцветные пятна. Дорога? Сергей пошарил взглядом — за спиной начиналась почему-то незамеченная ранее тропинка. Над тропой, несмотря на прохладный ночной воздух, дрожало марево. Видневшиеся сквозь него каменные «праудедки» лукаво подмигивали.

Решить, куда приведет? Да чего здесь решать?! Валить отсюда пора! Лишь бы колдовство сработало!

— Ну, спасибо тебе, Сыйт! — заторопился Сергей. — Век помнить буду!

Сыйт насмешливо прищурился, сразу став похожим на своих «праудедков».

— Потом спасибо скажешь, однако, когда дом найдешь… настоящий дом! — зачем-то повторил он.

Сергей хотел поклониться, но передумал.

— Ты Агафью-то не обижай! — крикнул он уже с тропы.

Что ответил ведун — да и ответил ли? — Шабанов не слышал — тело облепило знакомой невидимой пленкой… Сергей напрягся, чувствуя, как преграда уступает напору. Еще шаг…

* * *

С грохотом отлетел в угол попавший под ноги стул. Сергей не удержал равновесия и повалился на пол, больно ударившись коленями о крашеный масляной краской паркет.

Подняться сразу не смог — комната внезапно дрогнула, поплыла, готовая вновь раствориться в небытии. Сергей выругался и встряхнулся, как пришедший с дождя пес — сквозь выцветший бледно-лиловый рисунок обоев медвяно проступали гладкотесаные бревенчатые стены… и широкая лавка у ближайшей, и резной ручной работы комод, и кровать, стыдливо выглядывавшая из-за широкой русской печи. Плетеного лоскутья половики то и дело проявлялись на тускло-коричневом паркете, чтобы вскоре снова исчезнуть…

Но даже не призрак русской избы вызвал сорвавшуюся с губ ругань — проклятое видение вовсе не казалось чем-то менее родным и привычным, нежели знакомая с детства квартира в обшарпанной «сталинке».

За призрачной печью послышалась тихая возня, донесся вздох… в ставшую легким колеблющимся облачком горницу, зябко кутаясь в отцов подарок — привезенную купцами из неметчины шаль, вошла Агафья… Сердце Тимши зашлось щемящей болью — остарела мать, как отец с промысла не вернулся… ох, как остарела… Тимша всхлипнул и отчаянно рванулся навстречу — оборонить, утешить!..

Винтовочным затвором клацнул английский замок, наваждение схлынуло. Входная дверь скрипнула, впуская в квартиру вернувшуюся со смены мать — запыленные растоптанные туфли, видавшее виды темно-бордовое платье, в натруженных руках раздувшиеся от покупок огромные полиэтиленовые пакеты… Светлана Борисовна посмотрела на стоящего посреди комнаты Серегу. Верхняя губа брезгливо дернулась.

— Очухался? — раздражение и усталость превратили материнский голос в квинтэссенцию неприязни. — Небось, с Венькой на пару водку жрали? Алкоголик малолетний! Вчера так добудиться и не смогла! Сутки в лежку, да еще бормочет не пойми чего… Хотела уж в психушку звонить!

Желание броситься навстречу ушло вместе с умолкшим Тимшей. Сергей ожесточенно потер ладонями запылавшее от обиды лицо. Мать сбросила туфли и, небрежно оттерев Серегу плечом, прошествовала на кухню.

— Ага, — голос Сергея дрогнул, полнясь обидой. — Третий день веселюсь. До тошноты! Рассказать как?

Сергей замер, ожидая если не интереса, пусть вялого, то хотя бы раздраженного возгласа… Сглотнув покупки хлопнула дверца холодильника, яростно загремели кастрюли, сердито зашипел газ… И ВСЕ?! Ни сказанного, пусть без всякого интереса: «ну, давай рассказывай», ни, даже раздраженного: «знаю я все твои байки»?!

Сергей подождал еще немного. Обида распирала грудь, требуя выхода. Значит так, да?

Во внутреннем кармане куртки искушающе шевельнулась сберкнижка с остатками накопленной за учебный год стипендии.

Поговорили по душам, называется… Ну и ладно. Медленно, давая матери время остановить, Сергей прошел в прихожую, влез в кроссовки… Мать звенела кастрюлями, принципиально не замечая ничего за пределами кухни.

Серегина рука нерешительно легла на замок — единый окрик, пусть незаслуженно злой, и она отдернется — появится возможность огрызнуться, поспорить… поговорить!

Окрика не последовало.

И прекрасно! Сколько можно за мамкину юбку прятаться?! Нерешительность смыло накатившей злостью. Оглушительно — как за давешней Натальей — хлопнула дверь. Кулак привычно ткнулся в кнопку лифта… ждать ползущую с улиткиной скоростью кабину оказалось невмоготу. Сергей плюнул и, рассыпав по подъезду дробный перестук адидасовских подметок, скатился по лестнице.

* * *

Винный магазин отыскался в трех десятках шагов от сберкассы. Впрочем, окажись он хоть чуточку дальше, Шабанов изрядно бы удивился — это музеев три на весь город, а выпивку на каждом углу найти можно. И отовариться без проверки на совершеннолетие тоже.

Не прошло и двух минут, а в глубоких карманах уже обещающе побулькивала пара бутылок «беленькой»… Теперь добрести до какого-нито укромного уголка… Сергей чертыхнулся — исполнить задуманное мешали возведенные в ранг традиции предрассудки.

Ну кто, скажите на милость, будучи в здравом уме станет утверждать, что в одиночестве легче спиться?! Нажираются как раз в компании. Под скудную закуску и уверения в бесконечном уважении. Стараясь доказать свою круть, перепив собутыльника — если в кармане лежит свежеполученная зарплата, или хвастаясь точностью розлива — если на продолжение банкета рассчитывать не приходится. Явный идиотизм. Всем известный. И все равно, ежели в одиночку, значит алкоголик…

Шабанов сплюнул.

Несмотря на очевидное нежелание делиться купленным на «кровные» с дальним своим, Сергей уныло осмотрелся в поисках родственной души.

Готовых составить компанию обнаружилось в избытке. От вонючих бомжей до расхристанных, с отретушированными дружеским кулаком подглазниками, девиц всех возрастов — начиная с тринадцатилеток и заканчивая пенсионерками. Сергей придирчиво оценивал варианты — один другого мерзостней… оценивал, пока не встретил взглядом смутно знакомую личность.

Драные кроссовки, зачуханная многолетней ноской одежка, изрытое фурункулезом, опухшее от долгого запоя лицо, заискивающе-молящий взгляд… именно взгляд заставил Серегу узнавающе прищуриться.

— Жорка? — неуверенно переспросил Шабанов.

В глазах пропойцы горячечно полыхнула надежда. Он расправил плечи, гоголем протолкался к Шабанову.

— Здорово, Серега! — с преувеличенной радостью воскликнул названный Жоркой. Грязная ладонь с готовностью протянулась к Шабанову. — Сколько лет, сколько зим!

— Много… — согласился Шабанов, вспоминая, программа какого класса показалась собеседнику чересчур сложной. Настолько, чтобы бросить школу и стать «вольной птицей». Седьмого? Нет, даже шестого.

— Как живешь, Жорка?

— А че? — искренне удивился тот. — Нормально живу. Тока бы поправиться… — Жорка шелкнул грязным пальцем по заросшему сизой щетиной кадыку, с надеждой покосился на оттопыренные серегины карманы, — ага! Значит, эта, поправиться, и совсем было бы здорово!

Зависшая в воздухе жоркина рука дрогнула и опустилась. Надежда в глазах истаивала сменяясь колючими огоньками безудержной зависти.

— Пойду, пару стаканов куплю, — обреченно сообщил Шабанов. — Не из горла же булькать.

Пусть лучше думает, что это приступ интеллигентности, а не элементарная брезгливость.

Потребляли «в скверу, где детские грибочки». В тени уныло шелестящих пыльной листвой рябин. Гуляющие с колясками мамаши посматривали неодобрительно, однако милицию звать не торопились — сказывалась извечная российская терпимость, смешанная со столь же извечным недоверием к властьпредержащим. Да и зачем? Сидят тихо, не буянят… а что молоды слишком, так пусть родители беспокоятся, чем детки заняты. Своих проблем хватает.

— Чем на хлеб-то зарабатываешь? — благодушно спросил Шабанов. Застрявший в груди клубок горечи постепенно рассасывался, уступая место ласковой алкогольной теплоте.

— Когда-чем… — ушел от ответа Жорка. — Голодным не сижу…

Глазенки бывшего соученика воровато забегали, и Сергей не стал развивать тему. Молчание затягивалось, понемногу становясь тягостным.

— Ты это… н-наливай! Че водке киснуть? — жадно напомнил Жорка и меленько хихикнул собственной шутке.

Шабанов молча разлил по пластиковым одноразовым стаканчикам остатки. Опустевшая бутылка полетела в кусты. Период благодушия закончился, общение с вконец опустившимся ровесником становилось все более тягостным. Будто в дерьме ковыряешься. Добровольно.

«Голь перекатная…» — нежданно и пугающе прозвучал в голове тимшин голос. — «Совсем пустой человечишка… лопари про таких говорят: Мяндашу в глаза смотрел, себя потерял…»

Сергей вскочил со скамейки, расплескав содержимое стаканчика. «Сколько можно, м-мать вашу?!»

— Чего дергаешься? — встревожено поинтересовался Жорка, сложенная лодочкой ладонь мгновенно поймала «драгоценную» влагу. — Добро переводишь…

Сергей не ответил — в голове тяжко ворочался предок, настойчиво продирался к поверхности…

И, вместе с ним, на волю рвалось прошлое.

Унылый городской пейзаж дрогнул. Сквозь рябиновые заросли сквера проступили рубленые северные избы. Целая улица. Позади изб высилась сложенная из толстенных бревен стена кольского острога.

«Прочь! Прочь отсюда! К людям!»

Шабанов замычал, как от зубной боли, метнулся к железному заборчику, отделявшему сквер от ревущего моторами проспекта… Вслед обиженно неслось: «А водка?! У тебя ж еще осталось!»

Сергей несся по тротуару, задевая прохожих. Вслед что-то рассерженно кричали. Шабанов не слышал — ругань скользила мимо сознания. Главное — подальше от прущего наружу кошмара! Куда угодно, лишь бы подальше!

Перекресток. Стадо машин, рванувшееся наперерез. Словно нарочно — хотят, чтобы остановился, влип… Хрен вам! За угол, в переулок… Подметки липнут к подтаявшему на солнце асфальту, наливаются свинцовой усталостью ноги… Дома пообочь тянутся бесконечными громадами, угрюмые, настороженные. Притворяются, гады! Уж он-то видит, что прячется за обманчиво-надежными фасадами!

Хреново прошлое. С шаманами-паранормами, богами лопарскими, рыбацкими шняками и лезущими за поживой шведами, коих поморы свеями зовут…

Вот уж и мысли путаться начинают, свеи какие-то приплелись… чтоб им пусто было!

Еще один дом позади… Воздух жжет легкие, сердце колотится у горла… Снова перекресток… Теперь направо… Что-то знакомое впереди, неприятное, злое…

— Не, ты глянь на него! Повадился бегать, гад!

Сильный удар в челюсть сбивает с ног. В кармане хрупает стекло, в воздухе разливается запах пролившейся водки…

— Во падла! — рычат напротив. — Нашу водку разбил!

Царящий в голове сумбур нехотя уступил место ясности. Странной, стеклянной. Двойственной. Мир казался одновременно знакомым и чужим. Чуть кружилась голова. Глаза резало, словно смотришь сквозь одолженные у близорукого приятеля очки. Лежавший на асфальте Шабанов снизу-вверх посмотрел на заступившего дорогу Воробья.

Он медленно поднялся на ноги, цвиркнул окрашенной в розовое слюной.

«Вшивота плюгавая. И не таких бивали!» — усмехнулся вышедший из тени Тимша.

Впервые присутствие юного предка не заставило вздрогнуть. Наоборот, Сергей почувствовал, как возвращается уверенность, а мышцы наполняются недоброй силой.

— Пшли вон, уроды! — яростно выдохнул он.

Шакальим нюхом учуявшие опасность «шестерки» невольно попятились.

Воробей щербато оскалился.

— Ты на кого пасть раззявил, чмо?!

Под низким лобиком багрово вспыхнули крысячьи глазки. Уступать вожак не умел — ума не хватало. Зато агрессия разве что из пор не сочилась. Вместе с потом.

«Давай, бей!» — скомандовал вломившийся в сознание Тимша, и Сергей, не раздумывая, впечатал кулак в прыщавую скулу верзилы.

Глаза Воробья удивленно округлились. Он пошатнулся, неловко попятился, дрожащая рука за спиной шарила в поисках опоры…

«Еще разик! По зубам его!» — азартно заорал Тимша.

Сергей в подсказке не нуждался.

Верзила сполз по стене дома и замер со слюнявой улыбкой идиота на разбитых губах.

«Этот готов, — с удовлетворением констатировал Тимша. Пора заняться подпевалами.»

Сергей грозно повернулся к «шестеркам». Щуплый, с чахоточным румянцем на впалых щеках наркомана, крысеныш истерично оскалился. Из-под длинного, не по погоде, плаща вынырнула бейсбольная бита.

— Ну давай, подходи! — истерично взвизгнул задохлик, неумело размахивая битой. — На раз порешу!

«Ты поднырни, поднырни под дубину-то!» — шепнул Тимша. Сергей раздумывать не стал.

Бита опасно чиркнула по волосам… и пролетела мимо. Щуплый потерял равновесие, раскрылся… В следующий миг удар снизу в челюсть вознес его высоко над асфальтом. Приземление сопровождалась по-жабьи мокрым шмяком. Бита со звонким клацаньем откатилась в сторону.

«Второй», — продолжил счет Тимша.

Сергей шагнул к последнему оставшемуся на ногах. Детина затравленно глянул на валявшихся без движения приятелей… В кулаке привычно раскрылся серебристый нож-бабочка.

— Боксер, да? — злобно прошипел бандит. Гнилозубый смрад окутал Шабанова плотным облаком, заставил поморщиться.

«Эк зыркает! — подрастеряв ухарскую веселость заметил Тимша. — Так равки смотрят, мертвецы неупокоенные!»

— Не-е, этот еще живой, — отозвался Сергей. Рука нырнула в карман, на свет появилось отбитое бутылочное горлышко с похожим на клык острым сколом. — Мертвяки, они приятнее…

«Брось стекляху! — моментально посуровев приказал Тимша. — Негоже так-то!»

— Ему скажи! — огрызнулся Сергей.

— Ты чего бормочешь, а? Под шизика косишь? — взревел гнилозубый. — Так я и шизика урою! Думаешь, не сумею, а?!

«Чтой-то он разорался…» — встревоженно заметил Тимша.

Насмотревшийся боевиков Сергей вмиг уловил причину, и даже успел начать разворот… на затылок обрушился тяжелый удар.

«Не по-людски это — в спину бить»! — прохрипел Тимша — болезненно, словно досталось и ему.

Сергей не ответил — сознание плыло сквозь багровый туман. В тумане колыхались неясные тени, глухо бубнили злобные голоса… Одно осталось реальным и осязаемым — зажатое в кулаке горлышко разбитой бутылки.

— Получи, шизик!

Одна из теней приблизилась. Сергей прикрыл лицо, но ботинок, отлитой из свинца болванкой, врезался в печень.

«Лежачего? Ногами?! — простонал Тимша. — Равк! Как есть равк!»

«Какое там! — нашел в себе силы мысленно усмехнуться Сергей. — Эти уроды любого вурдалака сжуют.»

Видимо, улыбка сумела отразиться на лице — над головой яростно взревели:

— Лыбишься, да? Щас нечем будет!

Тень снова надвинулась… Шабанов ее ждал — яркой молнией блеснуло на солнце стекло, затрещала расползаясь дешевая джинса, бесстыдно раздвинулась плоть, впустив в себя узкий и длинный скол… Воздух прорезал тонкий пронзительный визг:

— А-а-и-и-и!!! Сука-а! Колян!! Он мне ногу пропорол!!!

— Ну все! — зловеще выдохнул багрянец.

На затылок обрушился громадный бетонный блок.

«Это и есть смерть?» — беззащитно спросил Сергей.

Тимша ответить не успел — мир поглотила грохочущая чернота…

* * *

Сознание возвращалось толчками — каждый раз чуть ближе к поверхности. Мир за сомкнутыми веками светился ярче и ярче, к свечению присоединились шорох прибоя, потрескивание костерка, далекие крики чаек, обоняние добавило запах выброшенных на берег водорослей, горьковатый аромат тлеющей в коптильне осины и самые мощные, перекрывающие остальные, неизменные и вездесущие — запахи рыбы, копченой, вяленой, соленой… запахи поморской тони. Острый холодный ветерок налетел со спины и умчался дальше, на секунду обдав проникшей под одежду утренней свежестью…

Значит снова в прошлом. Даже нойд не помог… Сергей открыл глаза…

Мир виделся словно из глубины пещеры — темнота вокруг и неровное светлое пятно впереди. Там, за порогом — пламенеющий яркими гроздями рябинник, потемневшая от вереницы пронесшихся зим рыбацкую изба, длинные ряды жердяных вешал. На ветру лениво колышутся сохнущие сети… здесь — темнота и ватная тишина. Звуки окружающего пещеру мира доносятся глухо, словно сквозь толстое одеяло…

«Осень… Вон уж и листва на рябине покраснела, и березы почти голые… а вода в лужицах, хоть и утро на дворе, без ледяной корочки — конец августа — начало сентября… В хабзе учебный год начался… на этот раз без него. Кто знает, когда удастся вернуться? И удастся ли?..»

Голова болит адски — видать, продуло намедни… надо бы отвару брусничного попить… Тимша кряхтя подкинул в прогорающий костер пару-тройку сосновых полешек и попытался задремать — авось пройдет боль-то…

«Как спать-то, ежели дозорным ставлен? — укорила некстати очнувшаяся совесть. — А случись чего?»

«Чего случись-то? По сю пору ничего не случалось, и дале так будет…» — отмахнулся от надоеды Тимша перед тем, как задремать окончательно.

Толком выспаться все же не удалось — у берега скрипнули уключины, негромко стукнул о причал привальный брус, грюкнули по прибрежным камням кованые железом сапоги…

«Не иначе купцы кандалакшские за семгой… — лениво подумал Шабанов, — или монаси Соловецкие… не спится им, богомольцам!»

Ладно — званые, нет ли, а любой гость от Бога. Шабанов начал привставать — гостю кланяться полагается… но застыл на полуразвороте и растерянно охнул — с ошвартовавшейся у неказистого рыбацкого причала свейской иолы почти беззвучно спрыгивали воины с длинными тяжелыми мечами в руках. Чуть в стороне, прошуршав галькой, в берег уткнулся яхт, а из-за высоких закрывавших губу от моря скал, появлялись новые и новые суда.

«Свеи! Набег!»

Крик надсадно продирался сквозь пережатое испугом горло, бился в до боли стиснутые зубы… Тщетно — наружу вырывалось лишь хриплое дыхание. Совсем рядом, в притулившейся к рябиннику промысловой избе, спят поморы.

Разбудить! Растолкать, коли голос пропал! Уходить надо! Погосты поднимать! Если не Порью губу, так хоть Умбу спасти!

Тимша вскочил — вот она, изба, десяток шагов, не боле!

Пресвятая богородица, что с ногами?! Ровно из киселя сделаны! А голова-то, голова! Чугунный шар, угольем набитый! Грешников в аду в таких жарят!

Всего один шаг, и слабость бросила на утоптанную до каменной твердости землю. Желудок скрутило мучительным спазмом. Тимша судорожно глотнул… не помогло — рвота хлынула, обжигая рот, хлынула и потекла, пачкая вонючей зеленью порты…

Немного полегчало… Боль отодвинулось, но не ушла казалось, в голове ворочается кто-то чужой, бормочет непонятное… ругается… Бесы одолели? Не ко времени! Ох, и не ко времени!

Тимша натужно приподнялся, рукавом утер испачканные губы… Теперь бы встать!

Встать не удавалось. Шабанов застонал, упал на бок. Мозг раскаленным гвоздем прожигало тимшино: «Предупредить, предупредить надо!» Пальцы, ломая ногти, впились в землю, подтаскивая к избушке — по сантиметру… пока не уперлись в жесткий пропитанный морской солью сапог.

«Моя вина! Моя!!! Эх, кабы жизнь сначала начать…» беззвучно всхлипнул Тимша… прежде чем окончательно исчезнуть.

Тишина и уют пещеры испарились в ослепительной вспышке. Мир навалился со всех сторон — холодный, злой, пахнущий железом и рвотой. В волосы, задирая лицо к небу, вцепились жесткие пальцы. Над беззащитно обнажившимся горлом взметнулось лезвие меча. Показавшийся над водой краешек солнца бросил на клинок жарко вспыхнувший луч.

— Hans! Stöt thrällin dö — bär rov thik siälfer! /Ханс! Зарежешь раба — самого добычу таскать заставлю! (древнешведск.)/

Меч замер на взлете. Солнечный луч неуверенно скользнул к рукояти и растворился в тенях. Разжалась державшая волосы рука… Шабанов не понял сказанного глубоким властным баритоном, однако смерть явно откладывалась… Сергей рискнул скосить взгляд на избавителя.

Первой в глаза бросилась до блеска начищенная кольчуга, затем круглый шлем с острой стрелкой наносья и спадающей на плечи бармицей, меч в украшенных серебрянными накладками ножнах, наконец уверенно попиравшие доски причала красного сафьяна сапоги… Воевода… или атаман разбойничий — кто их поймет, каянцев…

— Bort medh swärdh, Hans!  /Убери меч, Ханс! (древнешведск.)/— в голосе добавилось металла. Стоявший над Шабановым, недовольно заворчал и с треском вогнал клинок в ножны.

— Huath skulu vi göra medh swa mager, Pekka? Nogh them som takn i hws! /Зачем нам этот дохляк, Пекка? Хватит и тех, что взяли в доме! (древнешведск.)/

Смысла сказанного Шабанов не уловил. Воевода же на возглас не прореагировал — наблюдал, как из промысловой избы выводят в кровь избитых мужиков.

Повинуясь чуть заметному жесту воеводы, к пленным приблизился одетый в куртку из толстой бычьей кожи воин. В руке его хищно поблескивал взведенный арбалет.

— Не пойтесь мужикки — жить путете! — осклабившись сообщил каянец. Чудовищный акцент делал речь едва пригодной для понимания. — Натто рыпа носить, соль носить. Пыстро-пыстро носить! Токта хорошо путет! Томой пойтете!

— Ага, — буркнул Никодим Чунин, покрученник с Варзуги. — Домой пойдем… А еще нам по теплой бабе… путет! Другому кому байки рассказывай.

Финн — акцент завсегдатаев мурманских кабаков Сергей знал, как любой северянин — укоризненно поцокал языком и погрозил Никодиму похожим на сардельку, пальцем:

— Плохой мужик! Групый! Такой нелься долго жить!

Звучит короткий приказ — небрежно, даже лениво… Стоящий рядом с Шабановым воин текучим движением смещается к варзужанину. Снова взмывает меч, и на этот раз полет никто не останавливает…

Голова Никодима, глухо постукивая по валунам, покатилась к прибою. Тело, не веря в смерть, лишь пошатнулось. Из обрубка шеи высокими фонтанчиками плеснула кровь.

— Патай! — со смешком приказал толмач. Обвитый кожаным ремнем кулак толкнул обезглавленное тело.

— «Боже, защитник наш! Приникни и призри на лице помазанника Твоего», — негромко начал читать молитву староста тони, Серафим Заборщиков, — «ибо один день во дворах Твоих лучше тысячи…»

— Huath mumlar swa ryz? /О чем бормочет этот русс? (древнешведск.)/ — поинтересовался воевода.

— Bidher till gudh, /Молится (древнешведск.)/ — пожал плечами толмач.

Вожак усмехнулся.

— Lat göra Vadhe är the som gnisslar taender medh onzka! /Пускай! Опасаться надо тех, кто зубами от злости скрипит! (древнешведск.)/

Стоящая у причала иола готовилась принять добычу.

— Тафай, мужики! — заторопил поморов толмач. — Рапотать нато!

Отзывавшийся на имя Ханс снова возник над Серегиной головой, выразительно бросив ладонь на оголовье меча.

— Встаю, встаю! — с ненавистью буркнул Шабанов.

Ненависть придала сил. Даже ноги перестали дрожать, только в голове по-прежнему гудели далекие колокола.

«Возвращение откладывается…» — мрачно подумал Сергей,

— «и похоже надолго… дожить бы…»

И он сделал первый шаг на пути к Судьбе.

 

Глава 2

Тимшу разбудил свет — яркий, плотски-розовый, вызывающий желание поплотнее зажмурить и без того сомкнутые веки… Утро? День?

Он прислушался — рядом сопит еще кто-то. Сонно, изредка негромко всхрапывая. Днем? Во время промысла?!

Открывать глаза почему-то боязно…

Шабанов притих, как застигнутый врасплох зверек: пусть думают, что еще не проснулся. Подхлестнутые накатившей тревогой чувства невероятно обостряются.

Запахи… Непонятные, странные, застарелые… успевшие намертво впитаться в окружающий мир… Воздух душный, неподвижный… забывший о дожде и ветре… Нет, это не Порьегубские тони… Не лопарская тупа и даже не промысловая изба… Куда его занесло? И как?

Страх шершавой лапой скребнул по сердцу. Неведомое затаилось, готовое броситься на беззащитно лежащего… «Страх разуму не советчик!» — колыхнулось в памяти наставление погибшего на Груманте отца… Но глаза открывать еще рано… успеется открыть.

Ложе под спиной… мягкое, услужливо прогнувшееся… пальцы касаются тонкого гладкого полотна… Господское полотно, богатое… Монастырь?

Где-то неподалеку размеренно капает вода… шлепки капель о камень… Каменный рукомойник? Не бывает таких! Что еще? Коли посапывания спящего соседа не считать, ни единого звука… таки осмотреться?

Тимша еле заметно — тонкой щелочкой, — приоткрыл веки. Высоко над головой беленый каменный потолок… заправленное в полотняный чехол одеяло на груди… спинка железной кровати, крашеная в бледно-салатный цвет стена позади нее… Точно — монастырь. Где еще такой келье быть?

Монахи не равки — не съедят! Осмелевший Тимша распахнул глаза во всю ширь, повернул голову к свету.

Что за окно здесь?! Огромное — в полстены! — с собранными по бокам узорчатыми занавесями! За окном — верхушки деревьев, синее безоблачное небо над ними… Это ж сколько поверхов должно быть в домине, чтобы деревья едва окна сягали? Подойти бы, выглянуть!

Тимша заворочался, одеяло сползло к ногам, на теле обнаружилось непривычного вида белье. К руке от висевшей на железной стойке бутылки тянулась прозрачная трубка.

Зачем переодели? Когда? Во сне? И что за дрянь в руку воткнули?!

Сопение за спиной прервалось, донесся сладкий зевок.

— Очухался, парень? Эт-т хорошо. Давно пора.

Желание немедленно сорвать с руки непонятную трубку отодвинулось в глубь сознания. Шабанов повернулся — на соседней кровати, опираясь на локоть, лежит пузатый мужик с поросшей сизой щетиной одутловатой физиономией. На обрамленной коротким венчиком черных волос лысине весело играет солнечный зайчик. В распахнутом вороте нижней рубахи густо кучерявится черная поросль.

— Ты лежи, лежи! — озабоченно посоветовал мужик начавшему вставать Тимофею. — Не ворочайся — капельницу из руки выдерешь. И вообще, с сотрясением мозга вставать запрещено! Если отлить надо, я тебе «утку» подам.

Тимша не понял и половины сказанного, однако пошедшая кругом голова заставила откинуться на подушку.

— Не надо мне утки, без жирного тошно! — простонал он сквозь стиснутые зубы.

Мужик хихикнул и удовлетворенно отметил:

— Ну, раз шутишь, значит поправляешься.

«Какие там шутки!» — хотелось возразить Тимше, но дыхания хватило только на мучивший вопрос:

— Где я?

— В областной, в нейрохирургии, — с готовностью поделился мужик.

Если бы еше понимать…

«Чего тут понимать?» — сказал кто-то внутри Тимшиной головы. — «Больница это, народ лечат…»

Голос, теряя силу, опустился до шепота и стих.

«Бесы!!! Заволокли незнамо куда, а теперь изгаляются!» Тимофей вздрогнул, перекрестился… «А как изгаляться надоест, так, небось, и сожрут, окаянные!»

На лбу выступила липкая испарина, внизу живота похолодело. В горле комом застрял испуганный всхлип. Рука привычно скользнула на грудь, нащупала нательный крест… в пальцы сунулся не привычный, кипарисовый, пахший ладаном, а легонького белесого металла с полустершимся от времени изображением Христа… Освященный ли? У кого спросишь?

«Монастырь же, — попробовал успокоить разгулявшееся воображение Тимша. — Откуда бесам взяться? Ничо… Терпеть надо, там видно будет…»

Скрипнула дверь — на пороге появилась толстая насупленная бабка в белом платке. В одной руке швабра, во второй — ведро. Застиранный синий халат аж до колен открывает толстые ноги в скрученных и собранных в «гармошку» чулках.

«Тьфу, позорище! Так заголяться и девкам-то соромно!» — мысленно сплюнул Шабанов.

— Ожил? — ахнула бабка и, бросив плеснувшее мыльной водой ведро, проворно шмыгнула обратно за дверь.

— Сейчас, сейчас! Я сестру позову! — донеслось оттуда.

Сестру? Зачем нужна бабкина сестра? Или она в монастыре вместо лекаря? Бабка—знахарка? В монастыре? Чудеса!

Тимша приготовился увидеть старую каргу с крючковатым носом и волосатой бородавкой на верхней губе… оттого пухленькая девчоночка с железным подносиком в руках, обряженная в коротенький белый халатик с нашитым на карманчик красным лоскутным крестиком повергла в крайнюю степень смущения.

— Чего надо? — растерянно спросил Тимша, натягивая до горла одеяло.

Глаза, против воли, не могли оторваться от неприкрытых халатиком коленок… аппетитных таких, в небывало тоненьких почти прозрачных чулочках… А выше, сквозь туго обтянувшую девчушку белизну, соблазнительно розовело ничем — не считать же узких полосок на груди и бедрах! — не прикрытое тело!

И такое в монастыре?! Некстати проснулось мужское естество, одеяло шевельнулось… Тимшины щеки окатило жаркой волной.

«Стыдоба-то какая!» Он заелозил ногами, стараясь повернуться на бок. Девчушка понимающе хихикнула и тут же напустила на себя строгий вид.

— Тебе чего не лежится? Думаешь, первый день работаю, на голых мужиков не насмотрелась?

В голове вновь непрошено заворочался кто-то посторонний. Тимша закусил губу, чтобы не заскулить от страха и непонятности.

«Медсестра это. Лекарства дает, уколы делает. И нечего пялиться — для нее ты еще один, по телефону с подругами болтать мешающий.»

Что такое телефон Тимша переспрашивать не стал — кого? Залезшего в голову беса? Он машинально потрогал висок. Пальцы наткнулись на толстую повязку.

— Да, да, — по-своему истолковала жест медсестра, мозги тебе встряхнули качественно. Теперь месяц отлеживаться будешь. Радуйся, что жив остался.

Железный подносик, тихо звякнув, умостился на прикроватной тумбочке, в руках девчушки появилась стеклянная труба с жидкостью. Торец трубки украшала стальная игла.

Девица обошла кровать, оказавшись за спиной Тимши. Он даже не успел повернуться, как уверенная рука сдвинула одеяло, и в Тимшин зад вонзилось что-то острое.

— Ой! — пискнул Шабанов, стараясь прикрыться — показалось, в мясо вливается огненный поток.

— Руку убери, неженка! — цыкнула девица.

Точно, знахарка богомерзкая! Придется грехи замаливать. Батюшка, небось, опять даров для храма потребует… А что делать? Тимофей горестно вздохнул, но руку убрал.

Вскоре опустевшая трубка вернулась на поднос. Девчушка ободряюще потрепала Тимшу по плечу:

— Ничего, не переживай — не ты один уколов боишься.

Тимша вымученно улыбнулся — о недавнем возбуждении не вспоминалось. На кого польстился? Не девка — кату ученик, диавол в юбке! Скорее бы уходила, что ли…

Противу ожиданий, девица уйти не спешила, пристально всматриваясь в Тимшину физиономию.

— Чего зыришь-то? — не выдержал он. Перекрестить чертовку? Как бы хуже не стало — еще чудищем обернется.

— Смотрю, можно ли к тебе посетителя пустить, — сообщила эта самая «медсестра». — Думаю, можно… ненадолго.

Она таки вышла, оставив Тимофея в обществе соседа по келье и занявшейся уборкой бабки. Головокружение отступило, дав возможность задуматься о побеге.

И не о нем одном — слишком много накопилось необъясненного… Тимша сосредоточился, надеясь придать мыслям хотя бы признаки стройности…

Домина каменный… бабы полуголые… бесовский голос в голове… Не иначе Сатана искушает. Душу христианскую зацапать хочет!

Тимша почувствовал, что покрывается холодным потом, и еще раз перекрестился. «Хрен ему, врагу рода человеческого! Никола-угодник за поморами особо следит, не даст пропасть-то!»

Еще бы вспомнить, как сюда занесло… Тимша суетливо, как спешащая на свидание деваха в нарядах, принялся рыться в обрывках воспоминаний: уходящий в покрут отец… мать в слезах… не то… Не то! Бьющая в борт шняки волна, злой окрик Суржина… Туман сплошной, ничего связного… провалы в памяти, словно шиши побывали, самое главное вынесли.

«Голос! Ведь был же голос бесовский! Что-то растолковать пробовал! Вдруг, да не все врет, нечисть поганая?» Тимша напряженно прислушался — настороженный, готовый отпрянуть в любую секунду… Нет, молчит зараза.

Напряжение даром не прошло — незваная дремота навалилась, как домовой на нерадивую хозяйку. Тимша громко зевнул.

«И хорошо, может сон вещий…»

Он по-прежнему чувствовал мягкое ложе и слабую ноющую боль от воткнутой в руку иголки, но, в то же время, шел по темного камня дорожке. Отгороженные низеньким железным заборчиком под мелким осенним дождем мокли рябины. Впереди угрюмой громадой высилось темно-серое здание с изъеденной ветрами и временем вывеской над входом — зубчатое колесо и буквы поперек — «ПТУ». Ниже, на сверкающей новизной табличке надпись помельче — «Лицей».

Сознание двоится — одна часть твердит, что таких громад никто не строит, другая кривится в узнавающем смешке. Для второй — непрошеной и чуждой, — здание привычно и пахнет нудой, как въедливая бабка на завалинке покосившейся от старости избы.

Не ад, не бесы — странный мир. С громадами обшарпанных домов, рычащими безлошадными повозками и пустоглазыми прохожими на широченных застеленных камнем улицах…

— Здорово, Серега! Я тебе яблок принес. И бананов!

Тимша открыл глаза. Полусон-полуявь еще не распалась на составляющие, и знакомая конопатая физиономия вошедшего в

палату вызвала прилив радости.

Наполнившая голову смесь понемногу расслаивалась, бесовское наваждение таяло — неохотно, как утрений лед под холодным осенним солнцем. Источенные льдинки-воспоминания тихо шуршали, цепляясь друг за друга ломкими узорчатыми краями… Одна из льдинок несла на себе отпечаток памяти о госте.

— Венька? — прохрипел Тимша и закашлялся.

Парень расцвел ответной улыбкой — значит, с именем бесы не соврали…

— Как дела? — на всякий случай спросил Шабанов.

— Да какие там дела! — отмахнулся гость, выкладывая на тумбочку принесенную снедь. — Живу помаленьку, в хабзе про твои подвиги рассказываю!

— Какие такие подвиги?

Что такое «хабза», Тимша переспрашивать не стал — словцо тут же слилось с понемногу тускнеющей памятью о каменном доме-«лицее», зато подвигов за собой он уж точно припомнить не мог.

— Ну как же?! — удивился Венька. — Воробью зубы вышиб? Вышиб. И шестерок его поуродовал! Сидят теперь, гады, суда ждут! На улице спокойно стало. Первокурсники тебя на руках носить готовы — Воробей с них каждый день капусту стриг!

Перед внутренним взором промелькнули оскаленные хари…

Кулак сжался, явственно ощутив горлышко разбитой бутылки… Было. Точно — было такое…

Или не было?!

В голове что-то перещелкнуло — словно трухлявый сук переломился. Чужие воспоминания сьежились, скользнули в темноту. Исчезла непонятная раздвоенность, на освободившееся место вернулся тоскливый страх, тяжелой волосатой лапой домового огладил тело. Хотелось проснуться. Хоть в монастыре, хоть на промысловой тоне, лишь бы в привычном и понятном мире!

Шабанов собрался с духом, кистевым жестом приказал гостю наклониться поближе. Венька с готовностью присел на край кровати.

— Слушай, парень, ты кто? — шепотом спросил Тимша. — И куда меня занесло?

— У-у, как все запущено… — хохотнул Венька, но, уловив сердитый блеск в Тимшиных глазах, вмиг посерьезнел.

— Ты при врачах такого не брякни! — склонившись к самому уху, прошептал Леушин. — В «психушку» упекут! Вся жизнь коту под хвост!

— Не тяни! — так же тихо прошипел Шабанов, покосившись на заинтересованно слушавшего чужой разговор мужика. — И про меня тоже говори — кто, да чего…

— Запоминай! — жарко дохнул Венька. — Зовут тебя Сергеем, отчество — Игоревич, фамилия — Шабанов. Живешь в Мурманске, учишься в четырнадцатой хабзе… лицее, то есть. Понял?

Снова нетерпеливый кивок.

— Ну, вот… — гость на миг задумался. — А про меня друг я твой, Леушин Венька, раньше в одной школе учились, теперь — в лицее, в одной группе…

Венька растерянно замолк. Пальцы его нашарили тимшино предплечье, встряхнули, словно желая разбудить… На веснушчатом лице попеременно сменяли друг друга тревога и надежда.

— Продолжай! — злым шепотом поторопил Шабанов.

— Что еще? А-а! Лет тебе семнадцать, а год на дворе две тыщи девятый.

— К-какой?! — не выдержал и в голос переспросил Тимша.

Сосед по палате завозился, даже наклонился вперед, стараясь не упустить ни слова.

— Две тысячи девятый! — настойчиво повторил Леушин. Тимша откинулся на подушку и всхлипнул. Сосед по палате придвинулся поближе, небритая физиономия аж пыхала жадным любопытством.

Леушин злобно зыркнул в ответ — мужик сделал вид, что не понял взгляда.

— Я так скажу, Серега! — почти беззвучно прошептал Венька, склонившись к тимшиному уху. — Бежать тебе отсюда надо! Чем быстрее, тем лучше.

— Сам знаю, — огрызнулся Шабанов. — А как?

— Я придумаю! — радостно загорелся Венька. — Мало ли… Договорить ему не дали — дверь отворилась, возникшая в проеме медсестра провозгласила:

— Конец посещению. К Шабанову мать пришла.

— Ну, ты выздоравливай, — делано-бодреньким голосом зачастил Леушин, поднимаясь и пятясь к выходу. — Врачи у нас хорошие, и не таких на ноги поднимали!

Уже протискиваясь мимо медсестры, он заговорщицки подмигнул:

— И не беспокойся ни о чем!

Тимша зябко поежился — что творится, а? Что творится?..

Из-за приоткрытой двери послышались чьи-то шаги. Усталая чуть шаркающая походка…

— Здравствуйте, Светлана Борисовна! — приторно-вежливо поздоровался Венька, бочком протискиваясь в коридор.

Что еще за Светлана Борисовна? Впрочем, бог с ней. Что там сказала срамница в белом халате? Мать пришла? Мама! Тимша рванулся навстречу, едва не свернув капельницу.

— Ты куда?! — заполошенно гаркнул сосед.

Тимша замер, рука до боли, до посиневших ногтей стиснула хромированную спинку кровати.

— Это я, Сереженька! — ласково сказала худощавая женщина в блекло-коричневом платье.

Раздувшийся белый пакет оттягивал натруженную руку…

Чем-то вошедшая напоминала Агафью — походкой? Фигурой? Разрезом глаз? Так сразу и не понять… да и надо ли понимать?

Из Тимши словно выдернули поддерживавший стержень — он обмяк, медленно сполз обратно в постель. Да… конечно… это к непонятному Сергею, приятелю конопатого Веньки… С чего он решил, будто на пороге появится мама… и заберет домой, подальше от непонятного и неприятного мира? Глупо. Мог бы и сообразить.

В горле застрял горький ком. Тимша обиженно ушел вглубь себя, заперся, отгородился от сумевшей цапануть за живое реальности… и потому не удивился, что почуявший волю бес рванулся наружу, радостно воскликнув:

— Здравствуй, мама!

«Так-то лучше…» Тимша расслабился — отсюда, из глубины, странный мир казался ненастоящим, словно морозный лес на оконном стекле: подыши — жарко, в полную силу — и проглянет залитая солнцем улица, смешливые молодки в цветастых полушалках, яркие блики на речной волне…

Только подыши…

* * *

— Сачем стой, русска сопака?! Ходи, сол носи!

Сергей сжался, ожидая удара, но финн ограничился злобным рыком — калечить носильщика раньше времени Весайнен не велел. Мимо, сгибаясь под тяжестью мешка с солью, прошел Заборщиков. Искоса брошеный на Сергея взгляд говорил красноречивее любых слов.

«Проспал набег, немочь бледная!» — читалось в жгущем ненавистью взгляде. — «Не себя, не промысловиков даже — весь берег Терский не уберег! Кто теперь стариков упредит, чтоб из погоста уходили? Кто баб с детишками от немчуры уведет?!»

Как плетью хлестнул помор.

«Отвали, козел! — взвыл Сергей. — Причем здесь я-то?!»

Мысленно взвыл — что толку объясняться с пнями средневековыми? Решат, что под дурика косить затеял, вот и весь хрен. И вообще, что поморы не поверят — полдела. Чухонцам-то на фиг дурик сдался? Снести ему башку! Как Чунину.

Шабанов нервно передернул плечами. Ноги, тем временем, неверной походкой несли к складу — за солью.

Соли было много — не один десяток бочек трески насолить… Почерневший от свалившейся беды Заборщиков кинул на серегины плечи тяжеленный мешок.

Молча…

Сергей пошатнулся, но устоял. Уже на выходе его повело, заставив опереться на косяк… Устоял и здесь. Теперь утоптанной тропой к причалу, по скрипучим сходням на коч… Судя по отделке, в Ковде строеный…

«Это еще откуда? Хренов предок наружу прет? Давай, гад! Вылезай, не мешкай! Пора назад шкурами меняться!»

Чужие мысли елозили в глубине сознания, на поверхность

не спешили. «Ясен пень — кому охота корячиться? Шею под меч совать? Меня, падла, подставил, а сам свалил!»

Сергей мешал ругань с мольбой — ничего не помогало. Чужие мысли по-прежнему бултыхались на грани сознания. Возвращаться в свое тело предок не спешил. Оставалось только слушать — авось, что-то полезное всплывет…

«Разорили Ковду, поганые… а ныне Умбу зорить идут. Большой отряд у Пекки Весайнена — сотен семь привел… больше чем к монастырю Кандалакшскому по весне — немалую добычу взять полагает. Эх, Митрофана-атамана на него нету! Старики сказывали — плакали от него каянцы кровавыми слезьми, пока не вздумал атаман бросить промысел неправедный и в монахи податься…»

Из совсем уж подсознательных глубин вылезают похожие на обрывки исторических фильмов воспоминания — как предок в детстве с друзьями в дружинников Торжковских играл, восьмиречье каянское деревянным мечом усмирял… Доусмирялся, мать его! Поделился счастьем! Живи, Сергей, да радуйся!

Рот наполнился желчной горечью. Шабанов сплюнул.

«Сколь той жизни-то осталось? Пока мешки на берегу. Зачем каянцам дохлый пленник? Морока одна…»

Из груди вырвался стон. Надзиратель презрительно скривился. Меч выдвинулся из ножен — на ладонь всего, и снова об устье звякнул. Напоминает, в чьих руках серегина судьба…

«А может это выход? Может смерть в прошлом домой вернет? Разозлить, и… дома?»

На миг показалось, что кошмарный мир просто привиделся, он в больнице, в палату входит… Мама?

— Мама!

Сергей рванулся навстречу… Хотел рвануться — тяжеленный мешок с солью придавил к земле, заставил упасть на колени.

— Встафай, пес! — прорычал охранник.

Сергей поднял взгляд — ну и гнусь! Клочковатая борода на полморды, сизый шишковатый нос, глаза, как у неандертальца — под надбровными дугами утонули, из глубины багровыми угольками светят… такому железякой по чужой шее шарахнуть — как после блошиного укуса почухаться. Только дай повод…

С коча на берег Букин спускается, лопарь порьегубский.

Глядит мимо… Словно и нет на свете Шабанова…

Увязший в глубине сознания Тимша крепко зажмурился, отчаянно мечтая, чтоб ничего этого не было — ни отряда Весайнена, ни горящих от соли ссаженных плеч, ни осудивших на вечный позор взглядов…

«Эх, поменяться бы с кем жизнями, все сначала начать!» — снова мелькнула горячечная мысль…

Мир вздрогнул и поплыл в медленном танце… звуки таяли — и шум прибоя, и шепелявые вопли немчуры, и тяжелая поступь грузивших суда поморов… вскоре не осталось ничего лишь Тимша и вселенская пустота…

* * *

— Сережа! Что с тобой, сына? Может, сестричку позвать? Дрожащий от невыплаканных слез голос вернул к жизни.

Незнакомый, но все равно родной — русский!

Тимша всхлипнул, выпростал лицо из-под одеяла… Снова келья… нет, палата. Больничная палата. И любопытный мужик на соседней койке. И женщина, зовущая сыном…

Вот оно значит как. Выпросил! Вымолил! Ни усталости проклятой, в сон бросившей, ни каянской немчуры на порьегубском промысле! Сергей? Пусть будет Сергей — это ж новая жизнь! Где никто не плюнет в лицо, где не горят русские погосты, где все по-другому! Главное — не подавать виду, что вокруг незнакомое, странное и непонятное.

Тимша несмело коснулся женской ладони… материнской ладони.

— Я в порядке, мама! Не надо медсестры.

* * *

Дни текли неотличимые один от другого — таблетки, уколы, сон. Маленькие радости — исчезновение капельницы и, чуть позже, намотанных на голову бинтов, возможность встать и подойти к окну — втихаря, пока спит не в меру бдительный и заботливый сосед по имени Георгий Петрович… дни текли, пока в палату не вошла незнакомая сестра — солидная тетка лет сорока, с закрашенной рыжим сединой и наметившимся третьим подбородком.

— Ты почему до сих пор здесь? — над правым глазом вопросительно выгнулась бровь. — Тебя ж еще вчера выписали!

— Жду, когда одежку принесут, — не задумываясь ответил Шабанов.

Сестра без особого любопытства покосилась на шрам, баггровеющий посреди пробритого в густой Тимшиной шевелюре пятачка. Брови строго нахмурились.

— Ждать и на выходе можно, а у нас люди в коридоре лежат! Давай-ка, собирай манатки и топай отсюда!

— Кху-кху! — многозначительно кашлянул Георгий Петрович. Глазенки заговорщицки указали на выход…

Женщина раздраженно огрызнулась:

— Чего? Уколы после пересменки.

— С ним вроде бы психиатр поговорить хотел… — услужливо напомнил неугомонный сопалатник.

— Значит расхотел. Иначе бы в компьютере запись была! — отрезала медсестра. Сутки дежурства заканчивались, и морочить себе голову она не собиралась. — а вас-то это каким боком греет?

Георгий Петрович немного смешался.

— Я что, я помочь… подсказать…

Тимша люто зыркнул на соседа. Георгий Петрович подавился недомямленной фразой, торопливо натянул пузырящиеся на коленях штаны и юркнул в коридор.

— Так я собираюсь? — на всякий случай уточнил Шабанов.

— Давно пора! — сообщила медсестра и, надменно задрав подбородок, выплыла из палаты.

Светлана Борисовна на сей раз работала в день, одежду принес Леушин. Тимша с трудом втиснулся в узкие, как у заезжей торговой немчуры порты… нет, не порты — «джинсы»! Зато «кроссовки», оказались до смеха похожими на знакомые по прежней жизни лопарские каньги.

— Неужто толковых сапог не нашлось? — хмыкнул Тимша, притопнув хлябнувшей обуткой.

— Не нравится — иди босиком! — моментально отозвался Леушин. — Или здесь оставайся, мозговеда ждать.

Ждать Тимша не собирался. Еще как не собирался — Веньке пришлось изрядно напрягаться, чтобы не отстать от длинноногого приятеля. По крайней мере в троллейбус он влез стирая со лба пот и шумно отдуваясь.

— Еще больным прикидывался! — попенял Венька. — Носишься, как лось по тайге!

— Сгинь! — посоветовал Шабанов.

— Я бы и сгинул, да тебя жалко — пропадешь без меня! — не полез в карман за словом Леушин.

Тимша отмолчался.

Троллейбус неспешно полз по городу. Глядя на лихо проносящиеся мимо разномастные самобеглые телеги, Тимша давил испуганные охи — как не сталкиваются? Брали бы пример с их возницы — едет себе степенно, не торопясь… Может, даже чересчур не торопясь?

Тимше почудилось, что больничное начальство вот-вот опомнится и отрядит за ними погоню.

— Нас ловить не будут? — поделился он страхами с Венькой. — Может, вылезем и задворками, задворками…

Леушин насмешливо фыркнул.

— Кому это надо? Твое место уже другим занято… и головы докторские тоже. Хорошо, если в поликлинику вызовут.

«С глаз долой — из… головы вон? А еще, лекари! Нойд лопарский, и тот о излеченном не раз справится!» Тимша недоверчиво качнул головой, но спорить не стал — отвлекся на проплывающие за окном каменные домищи.

Странные чувства вызывало увиденое — ему бы пугаться, шарахаться, разинув рот и широко растопырив глаза, ан нет обступивший улицу город казался до боли знакомым, как укрытый за береговыми скалами умбский погост… родным казался, узнаваемым. Сейчас из-за деревьев вынырнет каменная фигура с указующе вытянутой вперед рукой… На высоком постаменте золотые буквы — «Ленин»…

Троллейбус миновал памятник, цепочку магазинов с кричащими вывесками и выкатился на открытое место с парком по правую руки и многоэтажной громадой — по левую.

— Остановка — площадь «Пять углов», — прогундосил скрытый динамик.

— Выходим! — пихнулся локтем Венька. — Надо ко мне заскочить.

Лязгнули закрываясь двери, троллейбус укатил дальше, оставив Тимшу в многолюдье спешащей куда-то толпы. Шабанов огляделся — люди равнодушно текут мимо. Тьма народу! Столько за всю жизнь не видел! И странные какие-то… Глаза пустые, никто не здоровается, не извиняется, ежели пихнет… словно не по городу идут — сквозь лес густой продираются.

Несущийся по тротуару поток выплеснул на Шабанова ярко накрашенную тетку на излете тех лет, что отделяют бабу от старухи. Смесь запахов пота и приторно-сладких духов окутала Тимшу душным до першения в горле облаком.

— Нашел место варежку раззявить, чукча немытая! — Вызверилась тетка. Брылястое лицо исказилось раздраженной гримасой, окончательно превратив женщину в старую каргу.

Тимша оторопело посторонился.

— У-у, наркоши! — бубнила карга удаляясь, — Наширяются и лазиют по городу! Житья от них не стало!

Шабанов обиженно посмотрел вслед — за что так-то? Ни человека не зная, ни дел его?

— Пошли! — дернул за рукав Леушин. — Неча внимание привлекать.

— Куда идти-то? — буркнул приходя в себя Тимша.

— Во-он туда! — беспечно махнул рукой Леушин. — Я за ДК Кирова живу, забыл что ли?

— Я много чего забыл…

— Ага, — виновато согласился Венька. — это верно…

Позади остались по-осеннему мрачный, забросанный опавшей листвой дворик, полутемный подъезд с исчирканными похабелью стенками… щелкнул отпираясь замок, Венька гостеприимно толкнул дверь:

— Заходи! Не боись, предки на работе, сеструха в институте.

Тимша почувствовал, как спадает, не отпускавшее с утра напряжение. И тут же, словно дождавшись подходящего момента, громко заурчало в животе.

— Жрать охота? — Венька хихикнул. — Значит, и впрям выздоровел. Не переживай — сейчас, в холодильнике чего-нито нашарим — мамка с утра готовила.

Нашарились котлеты и отварная вермишель, вскоре на газовой плите заскворчала сковорода. Ели молча. Леушин то и дело порывался что-то спросить, но откладывал, встречая суровую Тимшину сосредоточенность. Осмелел Венька, когда настала очередь чая.

— Ну, теперь рассказывай толком, кого это я из больницы к себе домой привез? — внезапно посерьезнев потребовал Леушин. — От Сереги-то у тебя одна рожа — а что за человек под ней и откуда столько про поморов знает, что-то не догоняю!

«И правда — выбраться помог, одежку принес… надо ответ держать…» Тимша вздохнул и принялся рассказывать — о погосте умбском, о провалах в памяти, мать к нойду пославших… и, скрепя сердце, о немчуре каянской, о набеге проспанном, молитве неведомо кем услышанной…

В любимой венькиной кружке забыто остывал дегтярно-черный настой. Глаза Леушина по-совиному округлились. Венька то кивал, то порывался вскочить, броситься за ему одному ведомыми подтверждениями… но оставался на месте, не желая прерывать затянувшуюся исповедь.

Наконец Шабанов замолк, рука помора задумчиво шевельнула чашку. Фарфор отозвался печальным звоном.

— Кру-у-то! — зачарованно выдохнул Леушин.

Несколько секунд тянулась пауза, потом Леушин встрепенулся:

— Стой! Мысля появилась — проверить надо!

Венька сорвался с места, юркнул в дальнюю комнату, донесся лихорадочный шелест книжных страниц.

— Нашел! — Леушин вернулся на кухню, победно размахивая тоненькой книжицей.

Книжка оказалась затрепанным учебником по истории родного края — по крайней мере так значилось на обложке.

— «…в 1589 году шведы разорили…..Ковду, Порью губу, Умбу…»

— В каком году? — недоуменно переспросил Шабанов. Семь тысяч девяносто восьмой на дворе!.. Был…

— А я про что?! — обрадовано затараторил Венька. — Ты на дату внимания не обращай — потом объясню! Дело в другом. Ты что-нибудь о наследственной памяти слышал?

Тимофей хотел отрицательно мотнуть головой, но Венька не нуждался в ответе:

— Впрочем, что это я? Значит так — что человек запомнил, чему научился, передается потомкам в виде спящей памяти. Понимаешь?

— Понять-то можно… — буркнул Шабанов, — поверить…

— Поверишь, куда денешься! В общем, все, что спит, имеет тенденцию просыпаться… оно и проснулось.

— И кто же я по-твоему? Морок этого самого Сереги?

Тимша сердито отпихнул чашку. По цветастой клеенке растеклась золотисто-коричневая лужица. Леушин невольно вздрогнул, однако язык работал независимо от чувства самосохранения:

— Смотря, чья память доминирует. Твой случай самый паршивый — практически ты… как там тебя зовут? Тимофей? И получается, что ты, Тима, Серегу со света сжил… и тело его занял.

Последние слова Леушин бросил жестко. Как выстрелил. На миг Тимше стало не по себе.

— Я что, просил? — неловко попытался оправдаться он, и память безжалостно ответила: «Да, просил. Молил!»

«И вымолил…»

— Жив твой Серега… — признался Тимша. — Я его, когда в первый раз услышал, за беса принял…

Леушин остро взглянул в глаза Шабанова, словно хотел отыскать в них затаившегося друга… пауза тянулась… тянулась… Тимша поежился.

— Ну… может быть, — уклончиво согласился Леушин.

Разговор сам собой заглох, воцарилась гнетущая тишина. Каждый, похоже, думал о своем.

О чем думал Леушин, Тимша мог догадаться. Мог, но не хотел — хватало других проблем.

— Сколько, говоришь, лет прошло? — переспросил он.

— Больше четырехсот…

Четыреста лет… от ровесников не то что живых — могил не осталось! Боль, кровь, сгоревшие монастыри, обезлюдевшие погосты — короткая строчка в тоненькой всеми забытой книжице… четыреста лет! Бездна!

Сердце ударило кузнечным молотом. Раз, другой, третий… Все громче и громче. До боли, до крика.

В такт ударам закачались стены, кухонный пол расколола извилистая трещина.

— Эт-то еще что? — пролепетал вмиг побелевший Венька… Ответа Шабанов не нашел. Да и некогда было искать.

Края разлома стремительно раздвинулись, из заполнившей пролом пустоты дохнуло могильным холодом. Тимша вскочил, отчаянно взмахнул руками, почувствовав, как сухим песком осыпаются под ногами мгновение назад прочнейшие доски…

Он сумел извернуться в падении, ногти скрежетнули по мелькающей перед лицом стене… всего-лишь скрежетнули.

Стены раздались, ушли в непроглядную тьму, высоко над головой стремительно уменьшался изломанный световой росчерк. Вскоре исчез и он.

* * *

Его несло в черноте. Кружило, бросало из стороны в сторону. Он задыхался, хрипел, рвал стянувшую горло рубаху… Грохот сердца заглушал все прочие звуки. Да и звучало ли что нибуль, кроме него?

Далеко не сразу Тимофей осознал, что полет сквозь Ничто окончен. Чернота впереди протаяла сизой кисеей сумерек, мутной пленкой отделивших Тимшу от окружающего мира. И наступила тишина.

«Куда ныне-то занесло?» — смятенно подумал, он.

Ответ прятался за пленкой сумерек. Тимша напрягся, навалился всем телом…

Горящие ладони, боль в натруженной пояснице, клокочущий в легких воздух…

Горизонт чуть раздвинулся — ровно настолько, чтобы увидеть влажные доски бортовой обшивки… Размеренный плеск, скрип трущегося о уключину весла…

«Никак теловладелец прибыл? — язвительный Серегин голос прозвучал отчетливо, как никогда ранее. — Полюбоваться заявился, или меня на веслах сменить?»

Сумерки откатывались — на расстоянии вытянутой руки мерно сгибалась и разгибалась обнаженная мужская спина. Поперек спины вздувались длинные багрово-фиолетовые рубцы.

— Заборщиков?! — узнавающе ахнул Тимша.

«Не жалеют плетей чухонцы, — прокомментировал Сергей, — домой торопятся.»

Круг света раздвинулся еще на пару шагов, стал виден кормщик — бородатый квадратнолицый каянец в промасленной кожаной лопати. Широкая ладонь уверенно лежала на румпеле. Тяжелая, как могильное надгробие.

«В полон уводят…» — тоскливо заныло тимшино сердце. «Всяко не на дискотеку пригласили!» — брызнул ядом Сергей. Сарказм бурлил, готовой перехлестнуть через край брагой, грозил выплеснуться на захватчиков, разрушить и без того хрупкую грань, отделявшую пленников от смерти…

«Ты это… потише, а?» — промямлил Тимша.

«В штаны наложил? — зло громыхнул Сергей. — Жить хочется? Тогда на хрен приперся? Здесь на жизнь не подают!»

Мир на мгновение обрел запредельную четкость, небо расплескалось небывалой синевой, ослепительно полыхнул закат, пронзительно закричали сопровождавшие иолу чайки…

Коротко свистнув, обрушился кнут. Граненый кончик раскаленным прутом врезался в спину. Тимша рванулся, выгибаясь в тщетной попытке уйти от второго удара… впившаяся в живот цепь снова швырнула на банку.

— Оп-пять спишь? — по-змеиному прошипел надсмотрщик. Тимша сжался в комок, отступил вглубь. Спасительная темнота мягко окутала тело, защищая от боли.

«Не понравилось? — «удивился» Сергей. — Мне тоже кое-что не по вкусу… Набег проспал ты, а благодарить почему—то меня норовят!»

Слова брызнули в лицо, кислотой прожгли кожу. Тимша отпрянул. Тьма сгустилась еще больше, режущий душу голос начал глохнуть, кутаясь в туман столетий.

«Стой! — яростно взревел Сергей. — Куда?! Верни мое тело, гад!»

«Я же не нарочно!» — с надрывом выкрикнул Тимша.

Сергей помолчал, затем издалека, словно вспышка ярости исчерпала силы, донеслось уталое:

«Не нарочно… А то я не знаю, как ты у бога вторую жизнь клянчил…»

Голос затихал, терялся в густеющей темноте. Соединявшая с шестнадцатым столетием нить истончилась и лопнула. Остались клубящаяся тьма и головокружительное ощущение полета…

* * *

Пролом брезгливо отхаркнул Тимшу обратно на залитую электрическим светом Венькину кухню. Медленно, С неприятным хрустом встали на место доски пола. Через мгновение ничто не напоминало о пережитом кошмаре.

Забытая на краю стола чашка покачнулась и упала, куропачьей стаей брызнули осколки, ручеек давно остывшего чая побежал к тимшиным ногам. Тимша неловко пошевелился и застонал — спину пронзило острой болью.

Венька осторожно, словно боясь вспугнуть, обошел вокруг Шабанова.

— Ну ни хрена себе! — пробормотал он, оказавшись позади. — Это как… чем? Кто?!

— Кнутом, — разлепил спекшиеся губы Тимша, — немчура клятая…

Физиономия Веньки отразила смешанный с ужасом восторг. — Ты уходил… домой? — жадно выдохнул он. — Что видел?

С кем говорил?

— Яхт каянский видел, — с горечью сообщил Тимша. — И Сергея на веслах… в моем теле.

— Оба-на! Я о таком и не думал! — Леушин сел на край стола, глаза сияли азартом, как у почуявшего мышь кота. — Знаешь, Тимофей, что это означает?! Не тривиальную память родовую, нет! Родовую машину времени! Обмен разумов! Ух-х… Шекли отдыхает! Исследовать бы тебя, узнать, как такое удалось…

Опять заумь. Шекли какое-то..

— Хватит языком—то молоть! — буркнул Тимша. — Лучше бы тряпицу чистую принес, спину протереть загнить может…

— Ой! Забыл! Ну-ка, рубаху задери!

Тимша послушался. Венька подозрительно замолк, потом осторожно коснулся Тимшиной спины кончиками пальцев…

— Тряпицу? Оно конечно… — Странно протянул Венька, но в комнату сходил и бинт в аптечке отыскал.

— А зачем она тебе нужна?

Дурацкий вопрос. Видно, задохлик никогда кнута не пробовал! Тимша закусил губу, повел плечами, заставляя рану вскрыться — иначе грязь не вычистишь… боль не пришла.

Он недоуменно воззрился на Леушина — Венька стоял, зажав под мышкой настольное бритвенное зеркало.

— И я о том… — заметил Леушин. — Пошли, в ванной второе зеркало есть. Сам глянешь.

Тимша пошел и глянул — от шрама осталась узкая бледная полоска, и что-то говорило ему, к утру исчезнет и она…

Видимо, объем свалившейся на Тимшину голову информации превысил критическую величину — медведем навалилась усталость, неудержимо потянуло в сон.

— Пойду-ка я… — протянул Шабанов зевая, — мать сегодня во вторую смену, скоро домой вернется…

Тимша не заметил, как полыхнули надеждой глаза Веньки. — Светлане Борисовне — наше почтение! — с притворным раболепием пропел тот — ну не любила Веньку Серегина мать, что уж тут поделаешь?

— Ладно, передам, — рассеянно ответил Шабанов.

Тимшин силуэт давно скрылся за поворотом улицы, а Леушин по-прежнему стоял, прижавшись носом к оконному стеклу.

— Не-е, не навсегда… вернется Серый, куда денется! — убежденно сказал он много позже. — Не забыть бы утречком за обормотом средневековым зайти — ему-то хабза по барабану, а Серегу потом отчислят.

* * *

Дни тянулись, как обоз из далекой Московии — до муторности неспешно. Сентябрь перевалил за середину, усыпая город ворохами опавшей листвы, а Тимша все никак не мог не то что вжиться в новый для себя мир — поверить в его реальность… непонятную и, во многом, неприятную. Как переполненные самобеглые повозки, на коих с Венькой в «хабзу» добирались…

Троллейбус вильнул, обходя нагло раскоряченный у обочины шикарный автомобиль. Пассажиров мотнуло, послышались раздраженные окрики придавленных, идущий вдоль окна поручень больно врезался в Тимшину грудь.

— Какого хрена?! — возмущенно гаркнули за спиной. — Не дрова везешь!

Ни прощенья попросить за вогнанный в ребра локоть, ни хотя бы пошутить насчет шального извозчика… Тимша повернулся, прикрыв ноющий от удара бок.

— Тебе че, места мало? — тут же недобро поинтересовался хозяин острого локтя. — В такси ездий!

Ровно кобеля цепного потревожил. И не отповедаешь — последнее дело от старших отругиваться.

— Шел бы ты, дядя… — посоветовал стоявший пообочь Леушин. — Задолбал уже своей простотой!

«Кто за язык тянул? Теперь без драки точно не обойтись!» Тимша смерил взглядом мужика — раза в полтора здоровее нахально выпятившего тщедушную грудь Веньки.

— Ну, щенок… — угрожающе просипел мужик, буровя Леушина выкаченными буркалами. — Я ж тебя сейчас!..

— Что «ты ж его»? — неласково спросил Тимша, встряв меж Венькой и мужиком. — Как это у вас… отвали, понял?

Почуяв назревавшую грозу, доселе монолитная — палец не просунешь! — толпа отпрянула. Задняя площадка мгновенно обезлюдела. Мужик, сообразив что оказался один против двух несомненых «отморозков», творожисто побледнел.

— Хулиганье! Милиции на вас нет! — взвизгнул он.

Венька почувствовал себя в безопасности.

— Бу-у! — дурашливо крикнул он и показал мужику «козу». Детина ввинтился в толпу. Оказавшаяся на его пути бабка окинула всех троих неприязненным взглядом. Ярко накрашенные морщинистые губы брезгливо поджались.

— Вечно с тобой во что-нибудь да влипнешь! — попенял Шабанову Венька. — Вежливей надо быть, молодой человек!

Тимша задохнулся от возмущения и сердито уставился в окно — в следующий раз пусть этот мелкий нахал сам выпутывается.

Троллейбус катился с перевала, за окном голубело озеро. На дальнем берегу угрюмо серел покатый скальный взлобок. Там, в окружении зенитных орудий, высилась гигантская каменная фигура воина — защитника Заполярья, как объяснил все тот же Венька…

— Кстати, знаешь, почему Алеша лицом к заливу стоит? словно почуяв, что о нем вспомнили, заговорщицким шепотом спросил Леушин. Остренький подбородок указал на монумент.

«Чего тут не понять? Каянь в той стороне, откуда еще немчуру ждать?» — мысленно огрызнулся Тимша, вслух же односложно буркнул. — Ну?

— На бардак местный смотреть не хочет! — хихикнул Венька.

Вдоль дороги, один за одним сверкали красками рекламные щиты — на ближайшем загорелая грудастая девица бесстыдно выставляла на показ прозрачное кружевное белье.

Тимша мысленно сплюнул и отвернулся.

Хабза, или, если угодно, «профессиональный лицей», не поражала ни новизной, ни красотой. В узких крашеных блеклосиней краской коридорах отчетливо пахло пивом и, благодаря студенткам торгового отделения, дешевой косметикой. За болотного цвета железными дверями скрывались тесные кабинеты с рядами обшарпанных парт и учебными плакатами на стенах.

— Итак, кто мне толком объяснит, чем отличается инжекторная система впрыска от привычной карбюраторной? — преподаватель автодела Степан Сергеевич Барский, он же «эСэС», он же «мастак», обвел класс суровым взглядом. — К примеру, ты, Шабанов. Поделись знаниями с аудиторией!

Тимша медленно встал и непонимающе уставился на мастера — Серегина память просыпаться отказывалась.

— Каюк! — горестно прошептал Леушин. — Сейчас эСэС его живьем слопает!

— Ну что же ты, Сергей? — ядовито продолжил Барский. Уличные подвиги остатков разума лишили?

Да что они, сговорились? Не на ком больше злость сорвать?! Тимша молча бросил в кожаную торбу лежащую на парте тетрадь и, не обращая внимания на вопль Барского: «Шабанов! Немедленно вернись!», вышел из кабинета. Гулко хлопнула дверь.

— Зря вы так, Степан Сергеевич! — не выдержал Леушин. Эти бандюки весь район в страхе держали!

— Мне плевать, кто там кого и за что держит! — взорвался мастер. — Я любителей поножовщины учить не собираюсь! Так и директору сказал!

— А вы что молчите? — Венька повернулся к сокурсникам. — Или Воробью никогда не попадались?!

Сокурсники виновато отводили глаза — ссориться с мастаком никому не хотелось — себе дороже выйдет…

Так, да? Три года вместе, а оказалось чужие! На глаза навернулись злые слезы… «Хрен с ними! Переживем!» Сумка с учебниками легко вспорхнула на плечо.

— Ну и молчите, жополизы! Прощевай… эСэС!

Увернувшись от карающей длани мастера, Леушин выскользнул за дверь. В конце коридора маячила спина Шабанова.

— Серега! Подожди, я с тобой!

Венька побежал, оставив далеко позади выскочившего следом Барского.

Скамейка в парке еще не просохла после брызнувшего из пробегавшей мимо тучки дождя — сидеть сыро, а стоять глупо. Друзья взгромоздились на спинку, беззастенчиво попирая кроссовками сиденье. Отвратительно теплое пиво тщилось успокоить разгулявшиеся нервы.

— Хватит давиться, — посочувствовал Венька. — Лучше бичу отдай — видишь, мается.

Неопрятный, склизкий, как размоченное мыло, мужичонка топтался неподалеку, делая вид, будто темного стекла бутылка ему вовсе не интересна… но опухшие глазенки злобно высматривали возможных конкурентов. Тимша невольно передернулся.

— Так ведь не обязательно из рук в руки, — заметил Тимшины переживания Венька. — Ты бутылку на землю поставь и отойди — до пяти сосчитать не успеешь, как она исчезнет. Заодно с бичом. Во где фокус — Копперфильд нервно курит в сторонке!

Кто такой Копперфильд Тимша переспрашивать не стал по прозвищу ясно, что немчура.

— Почто за мной поперся? — вместо этого буркнул он. Неладно учебу-то бросать, ежели ума на нее хватает.

— Так ведь что-то бросать все равно надо! — легкомысленно пожал плечами Венька. — Либо учебу, либо друга…

Тимша почувствовал, как в носу подозрительно защипало.

— Серега тебе друг, а меня Тимофеем зовут, — таки напомнил он.

— Главное, что Шабанов… — рассеянно отмахнулся Венька. — Погоди, погоди… опять важная мысля наклевывается…

Леушин погрузился в прострацию. Тимша решил не мешать.

Ожидание затягивалось.

— Пожалуй, я тебя и звать буду Шабановым, — сообщил Венька результат размышлений. — Во избежание путаницы. А то развелось вас — черт ногу сломит!

— Балабол! — беззлобно ругнулся Тимша. — Лучше скажи, что делать будем? Зима на носу, семью чем кормить?

— У тебя ж мать работает! — не понял вопроса Венька.

— Вот-вот! Мать горбатиться будет, а здоровый парень на печи лежать? Может у вас так и принято, а я к другому приучен.

Венька озадаченно почесал в затылке.

— Ну, не знаю… в гаражах поспрошать — ремонтникам помощники всегда нужны… тока платят они паршиво… или на авторынок, запчасти продавать — полторы сотни в день и обед за счет хозяина. Больше трех штук в месяц получается.

— Барышничать? — с сомнением протянул Тимша. — А «три штуки» это много?

— Мы больше за квартиру платим, — честно признался Леушин. — Маловато, конечно… Давай, что другое придумаем… Ягоды собирать? Норвеги за бруснику денег не жалеют!

— На море живем! — твердо заявил Тимша. — Рыбу здесь спокон веку ловили.

— Раньше рыбу ловили, а нынче рыбаков! — хмыкнул Венька. — Есть такая срань — квота на прибрежное рыболовство право на лов, то есть — так ее в начале года всю выкупили.

— Постой, — оторопело перебил Тимша. — Кому за право лова платить? Морскому царю?!

— Не морскому — московскому! — хихикнул Венька.

— Ну нет! — решительно заявил Тимша. — Наловлю, пусть свою десятину берет, а до тех пор ко мне не лезь!

— Как скажешь, — покладисто согласился Леушин. — Но потом не говори, что не предупреждали!

— Скажу, что надо лодку шить и снасти покупать, — отрезал Тимша. — Прямо сейчас и займемся… у тебя деньги на «книжке» еще остались?

Мотоцикл сиротливо жался к стене гаража, понемногу зарастая пылью и паутиной — в центре, на расчерченном мелом плазе, янтарным скелетом горбились рамки шпангоутов. За добротно сколоченным верстаком, по колени в пахнущих смолой стружках, вжикал рубанком Тимша. У порога, с выражением вселенской скорби на конопатом лице, теребил обрывок пенькового каната Леушин.

— Слышь, Тимофей! — воззвал он страдальчески. — Давай монтажной пены купим! На кой нам пакля? Век новых технологий на дворе, а мы, как в твоей родном шестнадцатом!

— Тереби, тереби, — хмуро ответствовал Тимша. — Шняка, она живая, а ты к ней с химией!

Леушин горестно продолжил трудиться, попутно изобретая соответствующие нынешнему веку усовершенствования. Тимша насмешливо косился на приятеля — чем бы дитя не тешилось…

Плавные движения рубанка помогали успокоиться, привести мысли в порядок…

Лодку шить — дело нехитрое… если не впервой. До сих пор Тимше лишь смотреть приходилось, да на подхвате у отца шустрить — «подай то, подай се»! Хорошо хоть бревна на доски распускать не надо — готовые продают, а то бы намучился… дня три еще займет…

Мысли перекинулись на снаряжение — шнур для яруса куплен — поводки-форшни заготовить и в море, за треской… под парусом…

Тень улыбки тронула плотно сжатые губы — шитый из подушечного тика парус радовал глаз по—цыплячьи желтым цветом. Светлана Борисовна два дня без отдыха швейной машинкой стрекотала, хоть и недовольна была затеей, как никто другой.

— Без диплома нынче и в дворники не возьмут, — бурчала она, вдевая в иголку ярко-красную — для нарядности — нить. — Хватит блажить, в лицей иди, последний год ведь!

— Ну не могу я сейчас учиться! — пряча глаза отнекивался Тимша. — Голова словно ватой набита, что знал, позабыл.

Машинка стрекотала и стрекотала, заполняя возникшую в разговоре паузу.

— Может, с врачами поговорить?

«Ага, поговоришь с ними… Прав Леушин — засадят в «дурку» до конца жизни!»

— Говорил я… — соврал Тимша. — Обещали, со временем восстановится…

И снова долгая пауза. Опустела шпулька, на ее место со щелчком встала другая.

— Заходила я в лицей, — со вздохом призналась Светлана Борисовна. — Обещали отпуск академический дать — по болезни… ну нельзя жить без образования! Нельзя!

— Нельзя, — печально соглашался Тимша, а перед глазами, рассыпая вокруг отраженное солнце, вздымались волны. Пузато выгибался наполненный ветром парус, билась в шняке не желавшая умирать рыба…

— Че, мужики, никак пароход строите? — пьяновато-развязный голос пинком вышиб овладевшие Тимшей мечты. — Круто!

Тимша неспешно отложил рубанок. Хмуро сощуренные глаза поднялись на гостя.

У распахнутых гаражных ворот стоял мужик лет тридцати с небольшим. Неприятный мужик: серые клетчатые штаны сползли с вислого брюха. Темно-зеленая рубаха не по-осеннему расстегнута, кучерявится черным волосом грудь. На сально блестящих вывороченных губах играет паскудная усмешка…

Венька как-то незаметно сместился вглубь гаража — поближе к лежащим у стены брусьям. Тимша насторожился, но спешить с выводами не стал.

— Строим, — мирно согласился он. — Как не строить? Помор без лодки — не помор. Не то что девки — козы засмеют!

Мужик гыгыкнул, по-хозяйски вошел в гараж. Мосластая ручища пошатала собранный на плазе набор…

Тимша болезненно дернул щекой.

— Не надо трогать, — попросил он. — покосится, потом не лодка — корыто выйдет!

— А ты делай крепче! — хмыкнул мужик, ручища снова легла на будущую шняку. — Чего на соплях лепить?

Тимша не выдержал — ноги в один прыжок вынесли из-за верстака, заставили вклиниться между громилой и набором.

— Отойди, дядя, добром прошу! — жестко повторил он. — Нехорошо чужой труд поганить!

— Что-о? Ты меня учить вздумал? — удивился пьяный жлоб. Заросшая шерстью грудь вызывающе выпятилась. — Да я тебя сам научу! Вежливости!

Дожидаться предсказуемого продолжения Тимша не стал кулак стер усмешку с физиономии громилы… Детина пошатнулся, но устоял. На физиономии незваного гостя поочередно сменились оторопь, злоба и дикая радость.

— Ну все, — удовлетворенно объявил он, сгребая в горсть ворот Тимшиной рубахи. — Ты сам напросился!

Громадный кулак медленно, предвкушающе оттянулся аж за плечо…

Сухой деревянный треск прозвучал как нельзя более кстати. Глаза детины съехались к переносице, он громко икнул. Обмякшее тело стекло к Тимшиным ногам. Позади громилы обнаружился Венька с обломком любовно обструганного Тимшей бруса.

— Все бы тебе добро на говно переводить! — попенял ему Тимша, скрывая, что душу окатило горячей волной дружеской приязни. — Неужто чего другого ухватить не мог?

— Я и не подумал — схватил что под руку попалось, — виновато признался Леушин.

— Думать полезно, — наставительно заметил Тимша. — От насморка помогает!

— Это как? — широко распахнул глаза Венька.

— Коли дум в голове много — соплям места не достает.

Шутки шутками, а рабочий настрой ухарь приблудный сбил начисто. Тимша сердито сбросил фартук, на пару с Венькой вытащил не спешившего приходить в сознание гостенька за ворота. Дверь гаража захлопнулась.

— Пошли, пивка тяпнем, раз такое дело! — жизнерадостно предложил Леушин.

Физономия Веньки лучилась довольством избавление от пеньковых мучений затмило даже увенчанный дракой визит. Тимша подумал и согласился.

Вытащенный из гаража ухарь повернулся на бок и, подложив кулак по щеку, оглушительно захрапел.

* * *

— Бабьим летом, пиво пить на природе хорошо — по домам сидеть и за зиму надоест.

Венька крутанул пробку двухлитрового пластикового баллона, подхватил языком брызнувшую пену.

— Ты ж вроде не пил? — с сомнением протянул Шабанов.

— С кем поведешься… — хихикнул Венька и с треском оторвал от вяленого ерша изрядный кус. — На, погрызи! Хороший ершик!

Неопытный взгляд вряд ли отличит морского ерша от камбалы, но северянину достаточно увидеть лишенную ржавых пятен спину, чтобы сглотнуть слюну, как наяву ощутив во рту нежный тающий вкус нехитрой закуски.

— Ране такую мелкоту по отливу руками собирали! — проворчал Тимша, — а ныне четыре тыщи за пуд в магазине ломят! Дороже золота ершик! Ровно и не на Мурмане живете!

— Угадили залив вусмерть, — безропотно согласился Венька, — а нефтяной терминал построят — о рыбе совсем забудем!

Тимша вспомнил, как на днях подходил к берегу — черную липкую гадость хоть лопатой греби.

— Зачем? — с тоской спросил он.

— Рыночные отношения… — пожал плечами Венька — нефть это деньги… О-очень большие деньги! А экология — это расходы. Плевать нефтяным боссам на нашу экологию — у них семьи за «бугром» живут… Судовладельцы тоже хороши — за откачку льял порту платить надо — не проще ли ночью за борт откатать? Вот и живем, как на помойке.

— Куда ж посадник смотрит? — грозно спросил Шабанов.

— Это мэр что-ли? Да что он может? Казна-то пустая! Ему нефть — как манна небесная. А насчет льял — поди докажи!

Тимша выругался — грубо, за такую брань на промысле и по губам дать могли. А как не выругаться? Ну не получалось отдыха, хоть тресни!

— Пошли на Семеновское — что-то окунуться захотелось, предложил он Леушину.

— Не май месяц — в озеро лезть! — возразил Венька, но послушно поплелся следом за Шабановым.

У озера, как ни странно, было по-летнему многолюдно, однаконаметанный Венькин глаз мгновенно отыскал укрытую за кустами свободную полянку.

— Ты окунись, если уж приперло, а я лучше на солнышке погреюсь, — страдальчески кряхтя Венька опустился на покато выступавший из земли валун. — Что-то спина болит, видно продуло, пока твою пеньку трепал…

Тимша понимающе хмыкнул, принялся было раздеваться… на краю полянки возникла парочка девчушек лет одиннадцати от роду.

— Отдыхаете, мальчики? — вкрадчиво мурлыкнула одна из них — тощенькая, в цветастом шелковом платьице, с распущенными по плечам золотисто-соломенными волосиками.

Тимша густо покраснел, потянул обратно спущенные до колен штаны.

— Вам чего, деточки? — лениво спросил Венька.

— Можем помочь расслабиться, — не обижаясь на обращение, — пояснила вторая — брюнеточка в клешеных брючках и коротенькой оголявшей пупок маечке. — По двести рублей с носа, если без извращений…

— Не понял… — Тимша недоуменно нахмурил лоб.

Блондиночка хихикнула и, вместо ответа, задрала подол, бесстыже выставив на обозрение безволосый еще лобок — трусиков она не носила.

— Чего тут не понять, мальчики? — ласково пропела она. — Нам на сникерсы не хватает!

В мозгу Тимши щелкнула, срываясь со стопора, невидимая пружина. Он побелел, став похожим на мертвеца.

— Ах ты ж мокрощелка! — взревел Шабанов и, одним рывком выдернув из шлевок ремень, хлестанул соплячку по тощим ягодицам.

Девчонка взвыла. «Помогите, насилуют!» — вторя ей, заголосила подруга. Впрочем, стоило добротному кожаному ремню дотянуться до ее задницы, как вопль начисто утратил членораздельность.

— Я вам покажу, «насилуют»! — прохрипел Шабанов. — закаетесь перед мужиками юбчонками трясти!

Малолетние шлюшки бросились наутек, но ремень таки успел достать каждую еще по разу.

— Пошли отсюда, — хмуро предложил посерьезневший Леушин. — Если и впрямь ментов притащат, не отмоемся.

Автобус, рыча стареньким дизелем, увозил все дальше и дальше от Семеновского озера, а Тимша никак не мог успокоиться.

— Что за девки растут, а? Последний стыд потеряли! — кипел он. — Куда матери смотрят?

Венька покосился на окружающих, взбешеного Тимшу старательно не замечали — зачем создавать себе лишние проблемы? Почему-то стало стыдно, будто и он из тех, ревниво оберегающих собственный покой…

— Куда смотрят? В тот же телеящик, что и доченьки! — не выдержал Леушин. — Ты программу передач хоть раз просматривал? «Путаны», «Красотка» и «Секс в большом городе». Красивая жизнь, дорогие шмотки, вкусная жрачка — всего-то и надо, что ноги пошире раздвинуть! Сейчас еще и специальный молодежный сериал запустили, я рекламный ролик видел — та же самая фигня, только вид сбоку. Говорят, скоро трах в младших классах преподавать будут. С наглядными пособиями.

Тимофей выругался. Венька остро глянул и добавил, криво усмехнувшись:

— Просматривал я как-то семейный альбом — отцовская фотография попалась: молодой, длинноволосый, смешные круглые очечки на носу… всей одежды — драные штаны и рубаха, узлом на пузе стянутая… но не это главное — главное надпись поперек: «Остановите мир — я хочу сойти!» Ему не удалось, а ты разок сумел… обратно не хочется?

Обратно? Тимша задохнулся от сдавившей сердце боли… Обратно! Словно дождавшись часа, глаза застлала багровая пелена, утопив в своих глубинах и автобус, и город за мутными от пыли стеклами, и самого Тимшу…

* * *

«Слушай, говнюк, тебе что здесь, цирк-шапито?! — мысли хрипели надсаженными легкими. — Повадился, мать твою, в гости шлендрать!»

Мгла растаяла. Совсем. Мир обрушился на Тимшу грохотом крови в ушах, болью в исполосованной кнутом спине, стертыми до мяса ладонями в лоскутных обмотках… и злобным каянским рыком.

— Пошел, пошел! — кнут шелкнул вплотную к голове, свинцовый наконечник дернул волосы.

Тимша уперся, чувствуя, как пружинит под ногами вдавленная в болотную жижу гать. Бурлацкая лямка стиснула грудь.

Шаг… еще шаг… сердце бьется где-то у горла… Разве так бывает?

«Бывает. Еще как бывает, — моментально отозвался Сергей. — Третьи сутки без перерыва! А ты думал здесь медом намазано?»

Тимша не думал ничего. Грудь наискось перерезана кожаным ремнем, позади давит осклизлые бревна гати нагруженный добычей яхт.

Надрывно скрежещет окованный бронзой киль, из-под бревен брызжет гнилая вода, болото пузырится, исходит смрадом… Наверное, где-то рядом шагают другие, но кажется, что он один, и не яхт тащится позади — лодья с полными трюмами.

— Пыстро ходи — Oulujoki оттыхать путешь! — «обрадовал» надзиравший за пленниками финн.

«Это он о чем?» — подозрительно спросил из глуби сознания Сергей. По окрепшему голосу чувствовалось — даже малая передышка пошла на пользу.

— Про Овлуй-реку, — на выдохах ответил Тимша. — Брешет, гад!.. Слышал я… Пекка на… Колокол-реке живет…

«И оно мне надо?! — взревел Сергей. Тимше показалось, что его схватили за грудки, встряхнули, как грязный половик. — Почему я?! Чем хуже других оказался? Почему?!! Твоя вина тебе и лямку тащить!»

Кнут ожег спину — видно каянец устал драть глотку. Тело выгнулось, бурлацкая лямка врезалась едва не до кости. Рядом вскрикнул кто-то из поморов.

Тимша не выдержал, крикнул:

— Простите, люди, грехи мои!

Нет ответа…

«Господи! Мой это крест — за набег проспанный! Мой, ничей больше! За что поморов наказываешь? За что Сергею мучиться?! Отпусти потомка, Господи!»

Нет ответа…

Шаг… еще шаг… Кровь набатом гремит в висках. Алая дымка застит мир… сгущается до багровости… знакомой багровости. «Нет, Господи! Не меня — его!»

«Видно не судьба…» — тихо, словно из дальнего далека, прошептал Сергей.

* * *

Автобус тряхнуло на выбоине, Тимша покрепче вцепился в поручень. За окном подпирает откос высокая стена, по стене яркие угловатые рисунки… «граффити» — всплыло в голове чужое знание. У плеча, стараясь заглянуть в лицо, пыхтит Венька… Хочет понять, кто стоит рядом с ним.

— Не отпустили Серегу, парень, придется тебе и дальше меня терпеть…

Венька запустил пятерню в рыжие вихры — причесался. На конопатой физиономии хитрющая усмешка.

— Ничего, переживу как-нибудь… Нам выходить, кстати.

Широкая гранитная лестница спускаеться в чашу старого города. Тимша остановился. Сотней метров правее поскрипывает «чертово колесо». Отсюда, с верхней террасы, город как на ладони — от приткнувшейся у подножия лестницы консерватории до замыкавшего улицу вокзала… а дальше, за лесом крановых стрел и мачтами кораблей — залив, и поселок Дровяное на том берегу, и горбатые сопки до самого горизонта…

Ветер, разбойничьи свистнув, взъерошил волосы и умчался дальше. Ветер Арктики, пахнущий морем и снегом. Высоко в небе тянулись длинные перья облаков — предвестников циклона. Конец сентября, до зимы — не больше месяца.

* * *

Со шнякой не успевали. Тимша понял это увидев поутру хрусткие льдинки на лужах. Еще немного, и треска уйдет в Атлантику, чтобы вернуться через год — к началу июня.

И все же работа не прекращалась. Даже сейчас, упрямо закусив губу, он конопатил оставленные «на разбухание» обшивки щели. Потом конопатка зашьется тоненькими рейками, зальется горячей смолой — даром что ли Венька у костра порхается?

Чумазый, как черт у адской сковородки, Леушин смотрел на вверенное ему ведро. На лице явственно читалась неприязнь — смола дымила, брызгалась и регулярно пыталась загореться. Ну почему ему всегда достается самая муторная работа? Вон, Серегин предок постукивает себе кияночкой по деревянной лопатке, и никакой грязи. А от него уже не то что девки, столбы придорожные морщатся!

— Готово! — крикнул Венька, потыкав палкой в хлюпающее пузырями варево.

— Неси, раз готово, — отозвался Шабанов.

В ход пошли в достатке заготовленные лопаточки. Венька старательно заглаживал быстро густеющую смолу, когда до слуха донеслось немного удивленное:

— Кажись… Закончили.

Тимофей неторопливо прошелся вдоль шняки. Ладонь похозяйски охлопала еще теплые борта… в следующую минуту Венька пораженно разинул рот — помор встал на колени, прижался лбом к форштевню и что-то забормотал. Слов Венька расслышать не сумел. Как ни старался.

Вскоре Тимша поднялся, в глазах его подозрительно блестела влага. Леушин сделал вид, что не заметил.

Шабанов расставил вдоль лодки дождавшиеся своего часа рамки-кильблоки, повернулся к Веньке.

— Берись за корму — на киль ставить будем!

Леушин ждал неимоверной тяжести, но лодка перевернулась легко. «Килограмм семьдесят, не больше!» — прикинул он.

— Осталось нос запалубить да банки на место вставить, — довольно заметил Тимша.

Венька подошел к форштевню — необрезанный комель шишковатой болванкой торчал над лодкой.

— Зачем эту дуру оставил? — спросил он.

— Увидишь, — загадочно усмехнулся Шабанов.

Домой Венька возвращался один — с наказом передать Светлане Борисовне, что ночевать Сергей будет в гараже, а вернувшись поутру, ахнул — вместо безобразного комля над лодкой возвышалась яростно оскаленная рысья голова.

— Ух ты-ы! — Венька осторожно дотронулся до вершковых клыков и повернулся к спокойно шлифовавшему лопасть весла Тимше. — Это на всех шняках такое?

— В давние-то времена, старики сказывали, на всех, — кивнул не отрываясь от работы Шабанов. — А в мои уж и не встренуть было. Попы запрещали — бесовщина, мол…

Весло отлетело к стене. Тимша поднялся, вышел из гаража. Пылающий взор вонзился в безмятежно синее небо.

— На севере живем, северным богам и вера! — люто выкрикнул Тимша.

Гневный взгляд перенесся на Леушина, по пути едва не спалив соседние гаражи.

— Я-то здесь причем? — спросил Венька, на всякий случай отступив от шального приятеля. — Не надо со мной воевать!

Ярость понемногу рассеялась, уступив место до жути знакомой Серегиной усмешке:

— Понимаешь, Венька, вспомнил я, кто разок Сергею вернуться помог — Каврай, бог лопарский! Теперь думаю — надо бы и мне древним богам покланяться… раз помогли, глядишь и второй не откажут.

Для Веньки разговоры о вере не значили ничего — атеистическое воспитание сделало свое дело. На конопатой физиономии расцвела ехидная ухмылка.

— Да хоть горшкам молись! Главное — без человеческих жертв, иначе поймут неправильно!

Тимша оценивающе посмотрел на Веньку и согласился:

— Да, жертва из тебя никудышная выйдет… лучше уж вином окропить.

— Белым? — спросил Венька, прикидывая сколь достанется лодке, а сколь — им самим.

— Красным, — отрезал Тимша. — Как кровь.

Испытывали шняку на следующий день, уговорив соседа по гаражу довезти ее до залива на прицепе. Бутылок о борт не разбивали, однако вина шняке досталось куда больше, чем рассчитывал Венька. Услышав же тимшино «выпившим на борту не место!», Леушин и вовсе приуныл.

И снова Тимша стоял на коленях, прижавшись лбом к крутогнутому форштевню, а Венька маялся, желая подслушать, о чем молит богов пришедший из напрочь забытого прошлого помор… маялся, но подойти ближе не решался.

— Хватит круги наматывать, — наконец окликнул Шабанов, — помогай в воду столкнуть!

Днище скрипнуло по песку, набежавшая прибойная волна приняла шняку на спину, вмиг откатив на пару метров от берега.

— Хватай, уплывет! — заполошенно охнул Венька, Но Шабанов довольно усмехнулся:

— Хорошо пошла! Радостно!

Не обращая внимания на льющую в голенища воду, Тимша ухватился за привальный брус, лихо закинул себя в шняку.

— А я? — воззвал метавшийся по урезу воды Леушин.

— А не спи! — расхохотался Тимша. — Один уйду!

Венька вздохнул и торопливо разделся до трусов. Тимша ждал, удерживая лодку упертым в песчаное дно веслом.

Не умевшему толком грести Леушину досталось сидеть у румпеля. Строгий наказ не дергать туда-сюда украл половину удовольствия.

Впрочем, подруливать не требовалось — шняка неслась через залив вспугнутой нерпой — не рыская, легко всходя на волну и скользя по десятку метров за один гребок. Оказавшись за пределами фарватера, Тимша уложил весла вдоль бортов и вставил мачту в прорубленный в передней банке степс. Сшитый Светланой Борисовной парус горделиво выпятил пузо, шняка встрепенулась, скакнула вперед норовистой кобылкой. Тимша закрепил брасы, сел к румпелю, потеснив оттуда Леушина.

— Кру-уто! — выдохнул сияющий Леушин. Рука его опустилась за борт, словно пытаясь погладить волну. — Не урчит, соляры не жрет, а как несется! Песня!

Тимша согласно улыбнулся — под рукой дышал румпель, сердитыми шмелями гудели натянутые брасы, поскрипывала в степсе мачта… Шняка жила…

И не было больше ни прошлого, ни будущего — синее небо и солнечный парус… Тимша закрыл глаза — сейчас завозится дремлющий Суржин, напомнят о своем существовании братья Федосеевы, и он расскажет дурацкий сон о мире, где по улицам гуляют полуголые девицы, ездят вонючие телеги, а в избах стоят ящики со стеклянными окошками, за коими суетятся потешные человечки, рассказывая, как чистить зубы, чтоб стали тверже, и чем стирать подштанники, чтоб заду мягче… То-то Федосеевы нахохочутся!

Тимша даже открыл рот, чтобы окликнуть Суржинских покрученников, но тут окликнули его самого:

— Шабанов! Ты не спи, не спи — в берег воткнемся!

Венькиным голосом окликнули.

Не сбылось. Тимша печально вздохнул, вернулся в опостылевшый двадцать первый век.

Скатываясь с Белокаменских сопок, дул шелоник. Тимша ослабил брасы и, со строгим наказом держать крепко, передал Веньке. Развернуть шняку под ветер — дело нехитрое… Если брасы в надежных руках.

— У меня веревка из рук вырвалась, кожу содрала! — Венька обиженно показывал пострадавшие ладони, парус хлопал вывешенной на просушку простыней, шняка уныло качалась на волнах. Тимша горестно вздохнул и опустил рей. Разворачиваться пришлось на веслах.

На берегу встречала толпа зевак — от сопливых дошколят до вполне солидных усатых и пузатых мужиков. Доселе их занимала ловившаяся с пирса мелкая тресочка, зато теперь для каждого стало важнее задать вопрос — где, как, да почем купил? Непривычный к подобной настырности Тимша даже растерялся, зато Венька своего шанса не упустил:

— Перед вами, господа, настоящая поморская шняка! Сделана по чертежам шестнадцатого века с использованием традиционых материалов!

«И ведь не врет! — усмехнулся про себя Тимша. — Сосновые доски — они во все времена сосновые.»

Среди зевак началось непонятное волнение, затем вперед протолкались два господина, на завсегдатаев старого пирса не похожие категорически.

До неброскости скромно одетый бородач — сунулся к наполовину вытащенной из воды шняке и принялся, с лихорадочным блеском в глазах, ощупывать борта, заглядывать внутрь, даже попытался развернуть собранный Тимшей парус…

— Кха-гм! — предостерегающе кашлянул Шабанов.

Бородач поймал строгий тимшин взгляд, отступил… недалеко — до венчавшей форштевень рысьей головы… и уж отсюда его не могли отогнать ни строгие взгляды, ни многозначительное покашливание.

Минут через пять бородач таки сумел оторваться от поглаживания прижатых к покатому рысьему черепу ушек. Мгновенно отвердевшее лицо повернулось к спутнику. Полилась чужеземная речь — как показалось Тимше, норвежская. Чаще всего повторялось слово «snekkar», а поскольку каждый раз оно сопровождалось похлопыванием по борту, Тимша сообразил, о чем идет речь.

— Ну шняка, — буркнул он, не дожидаясь перевода. — Моя, не чья-нибудь.

Норвеги, конечно, не каянцы, с ними поморы издавна торговали, однако чужую лодку этак по-хозяйски лапать не каждому земляку дозволено.

Сопровождавший норвежца чернявый господин в безукоризненном темно-сером костюме, идеально выбритый и пахнущий дорогим одеколоном, аккуратно, чтоб не запачкать модельные туфли, подошел ближе.

— Че хочешь за корыто, пацан? — спесиво процедил он.

Хуже вопроса лощеный задать не мог. Тимша взъерошился, как изготовившийся к бою пес.

— Не продается!

Лощеный презрительно оттопырил губу.

— Не кочевряжся, пацан! Говори цену!

— Не продается! — с закипающей яростью в голосе повторил Тимша.

Леушин решил, что настала пора вмешаться.

— Ты откуда такой деловой взялся, а? — задиристо поинтересовался он у незваного «покупателя». — Думаешь, шмотье от Версаччи напялил — городу хозяином стал? Топай-ка отсель по-хорошему!

В толпе пришедших поглазеть на шняку рыбаков раздались одобрительные возгласы — ловить треску ходили не только и не столько ради удовольствия — чтобы порадовать жареной рыбкой месяцами не видевшую зарплаты семью.

Вперед, тем временем, протиснулся ражий детина в накинутом на рубаху потрепанном ватнике и старых штанах, заправленных в кирзовые сапоги. На пудовом кулаке красовалось наколотое синей тушью солнце над сопками. Меж веером расходящихся лучей красовалось гордое «СЕВЕР».

— Ты че, фрайер, парням хамишь? — хмуро спросил он. — В рог давно не получал?

Надушенный манекен прикинул шансы и понял, что выказывать гонор становится чревато…

— Так я ведь ничего такого… — жалко улыбнулся он. Напускная спесь облетела, как фальшивая позолота с дешевых китайских часов. — Сказал босс гидом при госте ходить… переводить… я хожу и перевожу.

Детина посмотрел на ласкавшего борт шняки норвежца и ядовито заметил:

— Хреновый из тебя переводчик — ни в жисть не поверю, что он лодку корытом обозвал.

Норвежец наконец—то понял, что происходит нечто, в его планы не входящее и, выдернув из кармана мобильник, споро набрал номер. Десяток скороговоркой брошенных в трубку фраз, и телефон протянут Шабанову. Тимша осторожно поднес к уху незнакомый аппарат.

— Добрый день! — бархатистый голос далекого собеседника звучал мягко… и по-лисьи вкрадчиво.

— Добрый… — настороженно отозвался Тимша.

— Позвольте сразу перейти к делу — господину Ингварсону понравилась… принадлежащая Вам лодка, и он хотел бы ее приобрести. Если Вы не против, это можно обсудить в любое удобное для Вас время…

Продать шняку, с которой почти сроднился? Тимша уже приготовился послать к лешему и этого, но тут под руку нахально впихнулся Леушин.

— Ну? — жадно спросил он. — Чего хотят?

— Тоже продать просит, — растерянно ответил Тимша. Правда, вежливо… обсудить предлагает…

— Ну, если вежливо… — задумался было Венька, но, через несколько секунд конопатую физиономию украсила плутовская улыбка, — если вежливо, тогда мы завтра позвоним — сегодня нам подумать нужно. Тщательно.

Тимша добросовестно продиктовал в трубку венькины слова.

— Прекрасно! — обрадовались на том конце. — Мы к тому времени столик в ресторане закажем. Вы какую кухню предпочитаете?

Заглавную букву в слове «Вы» услышал бы и глухой. Тимше даже стало немного неудобно.

— Полагаюсь на ваш вкус, — таки вспомнилась подходящая к случаю фраза из смотренного накануне телефильма.

— Чудненько! Уверяю — не пожалеете! А сейчас передайте трубочку переводчику — я предупрежу, чтобы он дал Вам визитку с моим телефоном. До свидания!

— До свидания, — попрощался Тимша и вернул трубку.

Переводчик с готовностью выхватил телефон, прижал к уху… от былого лоска остались жалкие ошметки. Мелко подрагивающая рука протянула Тимше визитку. Глянцевый картон пятнали несмываемые отпечатки потных пальцев.

Понявшие, что развлечение кончилось, рыбаки потянулись к забытым удочкам — близился полный прилив и, вместе с ним, конец хорошего клева.

Тимша поискал взглядом обещавшего вернуться за ними соседа по гаражу. Сосед задерживался, и нетерпеливый Леушин тут же вызвался тормознуть попутный грузовик.

— Топай, — скаредно вздохнув, согласился Шабанов. — Иначе еще какой-нито придурок заявится.

Следом за Венькой к дороге отправился господин Ингварсон. Переводчик не удержался и бросил на Тимшу ненавидящий взгляд. Тимша оскалился в ответ — не хуже украшавшей форштевень рыси.

* * *

— Да что мы теряем? — горячился Венька, едва не расплескивая чай из зажатой в кулаке кружки. — Треску непойманную? Так ее поймать еще надо. А у нас ни яруса, ни права его ставить! Первый же погранец башку открутит и лодку отберет! Да плюс к тому сезон лова считай что кончился — ты это лучше меня знаешь!

Тимша сидел насупившись. Челюсти сосредоточенно перемалывали найденное Венькой черствое овсяное печенье.

— Стоп! — затянувшийся моголог прервался, озаренный новой идеей Венька пытливо глянул на Шабанова. — Сколь по-твоему шняка стоит?

Тимша задумчиво почесал в затылке:

— В мои времена — десять рублев, а сколь нынче…

— Хм-м… десятка, конечно не солидно… так ведь и цены раньше другие были! Расскажи-ка, что у вас было почем?

— Ну… — начал вспоминать Шабанов, — за пуд семги семь копеек просили…

— Не-е… — протянул Венька, прикинув соответствие на калькуляторе, — другое вспомни.

— Братья Федосеевы в Коле дом купили — семнадцать рублей отдали…

— Сто-оп! Дом-то, по тем временам хороший?

Тимша кивнул.

— Во! Дом-дом-дом… Тысяч на пятьдесят в баксах потянет… а лодка… да еще под старину сделанная…

Леушин снова погрузился в рассчеты.

— Нет, столько нам не дадут… но десять—пятнадцать наверняка выторгуем… Живем, Тимша!

— Если десять тысяч пополам, то сколько в рублях?

— Светлане Борисовне за год не заработать!

Годовой заработок?! О чем еще думать? За год-то сколь шняк построить можно! Жить—поживать… кабы не державшее за глотку прошлое.

По коже пробежал морозец — разве об этом молил? Каянская плеть ласковей, грызущего сердце чувства вины — закрой глаза, а перед внутренним взором — поморы в цепях, потомок, чужой крест несущий… Верни назад, Господи!

Нет, не слышит Господь… Видно, здесь придется грехи искупать…

— Так что с лодкой делать будем? — потеребил задумавшегося друга Леушин.

— Со шнякой, — поправил Шабанов и решительно отрезал, — Продавать.

Где-то над сопками раскатисто прогремел хохот Каврая.

— Ух ты! — ахнул Венька. — Неужто гроза в сентябре?

Тимша не ответил.

 

Глава 3

«Нашим бы писакам оказаться в незнакомом мире да в чужом теле!»

Сергей облизнул разбитые губы — знакомый каждому парню солено-железистый вкус наполнил рот.

«Всей фантазии — герой попереживал часок, а потом радостно поперся чудищ крошить да мир завоевывать… козел чумной! Ждали его, завоевателя сортирного! С цветами!!!»

На борт упала тень — черная и злая. Тень воняла потом, скисшим пивом и смазанной рыбьим жиром сталью. Мысли шарахнулись прочь, испуганно прячась за скотским чувством самосохранения. Послушное рукам весло упруго выгнулось, толкая пузатый яхт прочь от Терского берега. Тень помедлила и двинулась дальше. На уровне пояса косым крестом — широкий прямой меч. Хороший меч, острый — головы запросто сносит…

Снова падает и никак не может упасть обезглавленный Чунин… Из шеи фонтанчиками брызжет кровь…

«Прошлое. Чертово прошлое! Почему я? Сроду по истории выше «тройки» не поднимался! Никаким боком не причастен! Нет бы этих… любителей топорами махать… «ролевиков»! Вот кому за счастье!»

Дохленькое осеннее солнце чуть заметно греет правую щеку, вечер… Яхт идет на юг. Позади рейды Умбы и Керети к берегу не подходили — зачем? Воинов на борту — один хозяин. Экипаж — шестеро внешне флегматичных добротно одетых мужиков с ножами-puukko на поясах… эти не в счет — бонды каянские, от сохи оторванные. Небось, веслами махали, пока замены не нашлось — поморов захваченных да Сереги… теперь у них новая работа — добычу стеречь, яхт чуть не выше бортов завален.

Весайнен не просчитался — две сотни кольчужных да пять — озверелого каянского быдла… а народ весь на промыслах. Воля-вольная каянцам — погосты грабь, девок сильничай…

Размеренно — каждые четыре секунды — весло входит в воду. Занести, напрячься, назад откидываясь, и снова занести. Ни перерыва, ни пересменки. В поясницу будто кто оголенным кабелем сует. Над зеркальной гладью Кандалакшской губы три десятка мачт — как обгорелые стволы на давнем лесном пожарище — иолы, яхты, захваченные в набеге кочи… Разбойничья флотилия.

«Иолы, кочи… откуда это в памяти?»

Ноет спина, скрипят весла… Ни ветерка…

«Уж влип, так влип… Ну почему не сообразить, что этим кончится?! Сколько раз в прошлое соскальзывал? Все дольше, глубже и явственней! В церковь надо было идти — грехи замаливать! Хотя, какие грехи — детские шалости… Таких у каждого — по десятку на день, а в прошлое именно его загнали. Погнуснее грешника не нашлось?!»

Сергей поднял глаза к небу и мысленно выматерился. «Ну и пусть слышит: раб в чужом теле — куда хуже. Да пошел…»

И тут же по телу снизу—вверх, спазмом — горячая волна, голова в огне, что—то ворочается в черепе, рвется наружу…

«Ух ты!.. Неужто САМ отозвался?»

Шабанов меленько крестится…

«Где я?» — робко спрашивает бестелесный голос.

Предок? Всего лишь предок! Ф-фу-у…

«Где-где… сказал бы я, где… — раздраженно огрызнулся Сергей. Руки сердито рванули жалобно затрещавшее весло. — В моей башке. Или твоей? Хрен теперь разберешь!»

Тимша притих, но не исчез, перечно—жгучим комом застряв под теменем.

«Ну, чего надо? — ни желания общаться с проспавшим набег раздолбаем, ни веры, что сейчас вернется домой — затеявший это дерьмо так просто на попятный не пойдет. Серегу мутило от злости. — Погрести захотелось? Вперед, на мины!»

Жжение неуверенно шевельнулось и заполнило череп, оттеснив Серегу в уютно—прохладную темноту. Боль исчезла, голод и жажда тоже… нежданный, но желанный покой…

Минутой позже тьма подтаяла, сквозь отступивший полумрак затертым черно—белым фильмом проступила знакомая Леушинская кухня… Венька с любимой кружкой в кулаке… челюсть отвисла, брови комично поднялись домиком…

Леушин встрепенулся, наклонился вперед, что-то спросил… Губы шевелятся по-рыбьи беззвучно…

Леушин его видит? С ним разговаривает? Или не с ним? «Венька! Это Я! Я!!!» — заорал в ответ Шабанов… Видение вздрогнуло и растаяло. Вместе с ним ушла темнота.

Возвращение в избитое тело полоснуло по нервам высоковольтным разрядом. Сергей застонал, скорчился, забыв о гребле. Весла сцепились лопастями, яхт рыскнул и остановился.

— Не хочешь рапотать? — издевательски поинтересовался тут же возникший рядом хозяин. Щелкнул, рассекая спину, сыромятный кнут. — Кто не рапотает, тот не живет!

«Прости! — жалобно крикнул Тимша. — Я не хотел!»

— Разобрали весла! — прохрипел сидевший загребным Серафим Заборщиков. — И-и р-раз! И-и р-раз!

Тимофей маячил на периферии сознания — о чем—то спрашивал, что—то виновато бормотал… все тише и тише… Тише?!

«Стой! — яростно взревел Сергей. — Куда?! Верни мое тело, гад!»

«Я же не нарочно!» — с надрывом выкрикнул Тимша.

Боль, усталость, разочарование…

«Каврай!» — припомнилось некогда пережитое — шаман Сыйт, поход к сейдам… «Как там божок лопарский спрашивал? Где твой мир? Ну, точно! Его работа. А предок ни при чем… ну, почти ни при чем…»

Злость ушла, но боль осталась.

«Не нарочно он… кому другому скажи! А то я не знаю, как ты у бога вторую жизнь клянчил…»

Тимша всхлипнул — далеко, на пределе слышимости — и окончательно исчез.

— И-и р-раз! И-и р-раз! — продолжал отсчитывать Заборщиков — для обрусевших лопарей Федора Букина и Афони Матрехина из Порьей губы, для Глеба и Семена Протасовых из Умбы… для потерявшегося во времени Сереги.

* * *

Запах гари стелется над водой, пропитывает лохмотья одежды. Горький, настоянный на крови и слезах — горит Кемь.

Хозяин шняки, сидит рядом с румпелем. Точильный камень размеренно скрежещет по зазубренному о стрелецкие бердыши клинку. В густой бороде шведа запеклись ржавые сгустки русской крови…

«Специально не смывает, гад, чтоб рабы видели!» — Сергей презрительно кривит губу.

Мысли в голове усталые, ржавые… как взрыватель у оставшейся с давней войны морской мины — чуть коснись, и взлетишь прямо к богу в рай.

«Которые сутки на веслах. Не человек уже — бездушная и бездумная деталь… вроде шатуна. Шатун не страдает, не боится — он железный… вжик—вжик, вжик—вжик… Вжикнуть бы шведу по башке! Чтоб мозги по всей лоханке!»

Сейчас весла лежат вдоль борта — яхт бросил якорь на рейде Кеми. Швед ждет команды на отход. Довольный, как насосавшийся крови упырь — мечом досыта намахался, добыча едва через борт не валится. Не первый раз швед в набег идет, знает, где искать. Потому он уже на яхте, а другие еще по Кеми шастают.

Половина судов разбойничьей флотилии по—прежнему стоит у берега, на борту по паре—тройке охранников — злые, не награбились досыта.

Стрельба давно стихла — малый, человек тридцать, стрелецкий гарнизон вырублен подчистую. Живых наверняка не осталось — стрельцы сдаваться не приучены…

Из дыма пожарищ то и дело выныривают груженые добычей вояки. Вернутся последние, Весайнен скомандует, и флотилия двинет обратно в Каянь — перегруженная, за версту смердящая горелым мясом, потом и кровью… Запахами войны. а немчура каянская будет хвастать добычей и победой над «русским медведем».

С ближней иолы шведу что-то крикнули, мелькнуло имя Кафти. Хозяин яхта отозвался, взмахнул мечом, постучал кулаком в грудь. Выхваляется, паскуда!

Лопочут по-своему, ржут, скаля щербатые пасти… Знать бы, о чем лопочут — глядишь, что полезное услышал…

— Дядька Серафим! — позвал шепотом Сергей. — Что с нами делать будут, когда в Каянь придем?

Заборщиков лениво покосился — ровно на пустое место — брезгливо сплюнул.

«За тимшину оплошку виноватит. Что в Кеми тоже дозорные спали? Кто мог, тот ушел! Небось, и в Порьей губе так, и в Умбе!»

У берега появился небольшой отряд — вели раненых. Посеченных несли на спинах. Рожи у несущих каменные — не живых — мертвяков тащат! Недаром стрельцы трудились! И не они одни — наверняка стар и млад за вилы взялся!

За первыми трупоносами появились еще. И еще…

«Отбивается Кемь! Отбивается!»

Швед, уловив злую радость в серегиных глазах, зарычал. Точильный камень упал под ноги, клинок вознесся — неторопливо, ожидая бессмысленной и жалкой мольбы о пощаде.

Плевать. Вцепиться в глотку, да за борт! Даже если рубануть успеет, вместе ракам достанемся — кольчуга у шведа тяжелая, не наплаваешься!

— Никшни, сопляк! — рявкнул через плечо Серафим. — Не твоего ума дело — в драку соваться!

Грозно рявкнул — Сергей аж голову в плечи втянул… и это спасло ему жизнь — бритвенно отточенное лезвие чиркнуло по макушке, на дно яхта упала срезанная прядь.

— Х-ха! — коротко ржанул Кафти. Меч с надменным стуком вернулся в ножны, грязный с обкусанным ногтем палец ткнул в пробритую на серегиной макушке плешь. — Теперь ты есть monker! Как это?.. монах! Нельзя убифать monker — польшой грех есть! Приттем Oulu — монастырь оттам!

«Бабушку свою отдай!» — хотел огрызнуться Сергей, но таки промолчал — прав Заборщиков, зачем умирать без толку?

«Нет, но Серафим-то! Всю дорогу зверем смотрел, а нынче жизнь спас. Надо бы спасибо сказать…» Шабанов покосился на Заборщикова — помор смотрел в другую сторону. Обтянутая выгоревшей рубахой спина выражала полнейшее безразличие к шабановской судьбе. Сергей тихонько вздохнул.

Позже, на пути в Каянь, Сергей часто жалел, что не бросился под клинок, когда хватало духу — не пришлось бы, надрывая жилы, гнать яхт против течения, не пришлось за пределами сил человеческих тащить через болота по гнилым расползающимся гатям… капелька боли, и много чего не пришлось!

К примеру, еще раз пережить встречу с «заскочившим на огонек» Тимофеем…

Зачем издеваться-то? Чужое тело занял, в теплой квартире живешь — смотри телик, пиво пей! Так нет, не сидится ему в двадцать первом веке. Все лазит, грехи замолить пытается. Хрен ли с молитв? Сотрясение эфира и ничего более. Наверху виднее — кого, куда, зачем и насколько…

Полынно—горькие мысли оборвал громкий треск. В двух шагах от Сергея, отчаянно балансируя на треснувшем бревне, взмахнул руками Федор Букин.

«Потонет ведь!» Сердце испуганно трепыхнулось.

Лопнувшая бурлацкая лямка слетела с плеча Букина, чтобы линялой змеиной шкурой плюхнуться в стороне от гати. Рядом с помором вздыбился почерневший, облепленный тиной обломок бревна. Букин извернулся, в падении пытаясь дотянуться до протянутых к нему рук, вытянулся стрункой… не хватило считанных сантиметров — ногти зацепили обломок бревна, прокарябали в раскисшей коре глубокие борозды… и Букин ушел в трясину с головой.

Три удара сердца между треском бревна и взбулькнувшими на месте падения Букина пузырями… три удара сердца…

Сергей так и не понял, что толкнуло его к проглотившей жертву трясине, казалось ноги сами оттолкнулись от бревен и метнули тело на кромку гати. Мерзкая, воняющая гнилью жижа плеснула в лицо, но пальцы уже нашарили безвольно уходящее в глубину тело, вцепились в подмышечную впадину… Теперь держать! Держать!!!

— Зачем патал? — зашипел вмиг нависший над ним Кафти. Глупый монах! Встафай! Кто яхт потаскать путет? Яхт потаскать много лютей нато!

Букин перестал бороться за жизнь, пальцы не выдерживали тяжести безвольного тела, слабели… еще чуть-чуть, и они сорвутся!

Кнут разорвал ветхую рубаху, лохмотья окрасились кровью… Сергей даже не вздрогнул.

«Эх, занырнуть бы поглубже, да уцепиться получше… не получится — лямка не дает… лямка… Лямка?!»

Правая рука отпустила тонущего лопаря, вынырнула на поверхность.

«А мы ее на ноги, да обмотать пару раз… Есть!»

Шабанов судорожно вдохнул… и соскользнул с бревна. «Теперь, вниз… черт, не ухватить никак… ага, получилось. Теперь не отпустить… Поморы вытащат. Обоих! Сейчас… сейчас…»

Болотная жижа забила нос, тонкими струйками сочится сквозь плотно стиснутые губы… виски давит железным обручем… «Ну же… Ну! Почему не вытаскивают? Почему медлят? Ну скорее же! Мочи нет терпеть! Скорее!!!»

Лямка натянулась. До звона. Казалось, еще чуть, и его разорвет пополам… Сергей лишь покрепче ухватил Букина.

«Давай, мужики, давай! Шустрей, ядрена мать!»

Он злобно оскалился, вонючая жижа с готовностью плеснула в рот. Голова разрывалась от боли, в груди пылал огонь, руки выламывало из суставов…

«Хрен тебе, сволочь! — мысленно орал Сергей болоту. Не отпущу! Слышишь?! Не отпущу!»

Болото сдалось. Разочарованно чвякнув, выплюнуло проглоченную и почти переваренную добычу.

Сергей закашлялся, освобождаясь от натекшей в рот мерзости. В следующий миг воздух с клекотом ворвался в легкие. Чистый, упоительно свежий!

«Жив. Все-таки жив!»

Чьи-то руки оттащили Шабанова от предательски ненадежного места, стерли грязь с лица, позволяя разлепить веки. Шабанов открыл глаза — высоко над ним голубело небо. Чуть правее зенита, тянулся к югу журавлиный клин… или то дикие гуси?..

— Ты его отпусти. Слышишь, Тимша? Откачивать Федора надо, а ты держишь! Давай, парень, отпускай, не бойся!

Разве он кого—то держит? Просто руки свело. Сергей виновато улыбнулся.

— Подсобите, мужики! — рыкнул невидимый Заборщиков.

В серегины запястья впились чьи-то жесткие пальцы…

— Эко уцепился! — в голосе звучало неподдельное уважение. — Клещами не оторвешь!

Руки таки разогнулись. Поддаваясь насилию — Сергей явственно услышал протестующий хруст. Тут же исчезла лежащая на груди тяжесть. Рядом послышались шлепки, донесся кашель, кого—то вырвало…

— Оклемается. Видит Бог, оклемается Федька-то! Надо бы его в яхт положить, пусть отдышится!

Шабанов, улыбаясь, смотрел в бездонную синь. По телу волнами прокатывалась истома…

— Хфатит лежать, бестельник! Итти рапотай!

Кованый железом сапог врезался в ребра. Синева Небес померкла, словно по ней мазнули грязью. Умеет, чертов Кафти, вернуть раба «на круги своя». Не откажешь…

Серегу вздернули на ноги, подставили плечи. Кафти молча смотрел, как поморы впрягаются в лямки. Флегматично ждавшие, чем дело кончится, финны и не выпрягались. Пузатый яхт сдвинулся с места…

«Потащили? А я гирей на поморах висеть? — Сергей упрямо вскинул голову. — Ну уж нет!»

Коротенький шажок в сторону… теперь наклониться… осторожно — чтоб не упасть… голова-то кружится…»

Волочившаяся по гати лямка вернулась на серегино плечо. Где-то неподалеку насмешливо фыркнул Кафти. Сергей не обратил внимания.

На горизонте замаячили торфяные увалы — болото кончается. Гать уже не сплошная — только над особо зыбкими местами. Под ногами чавкает — все еще ждуще, с голодной алчностью…

«Зря надеется, сволочь. Не обломится! Поморы-то рядом топают, шатнись — сразу чье—то плечо страхует. Молча. Может, самому что-нито сказать надо? А что?

Сказать… Где слова-то? Ведь не Рэдрик Шухарт — Шабанов! Не в Зоне рос!.. Или уже в Зоне? Тьфу, пропасть!»

Сергей откашлялся.

— Я, это… ну… в общем, спасибо, мужики!

«Еще бы слезу пустил, позорище! Лучше бы и впрямь пасть не разевал!»

Сергей внутренне замер…

«Не ответили… Я, что-ли набег проспал? Не объяснять же, что в тот день водку хлестал на задворках мурманских?!»

— Ну и хрен с вами, молчите дальше! — буркнул вконец разобиженный Шабанов.

Заборщиков по-медвежьи тяжело повернулся, мрачно зыркнул из-под насупленных бровей… Бесконечной чередой потянулись секунды…

— Обалдуй, — вынес наконец вердикт помор.

Лопарь Матрехин фыркнул… следом в один голос захохотали братья Протасовы. Громко, от души — каянские бонды испуганно шарахнулись в сторону, крайний шлепнулся в грязь, вскочил — поскуливая и потирая ушибленную о затонувшую корягу задницу.

Снова шаг за шагом прочь от родных берегов… как час, как день назад… Нет. Что-то изменилось. Шабанов еще не мог понять что, однако умирать больше не хотел.

* * *

Река — озеро — волок… Шест — парус — бурлацкая лямка… команда шведа впрягается наравне с поморами… короткие перерывы на еду… скудную еду — ржавая сельдь и сушеная треска. Вместо сна — каменное забытье… пока рев лютующего шведа и удар кнута не вернут к постылой реальности.

Сопки по-осеннему рыжие, на макушках и голых склонах белые пятна ягеля. Скалы пестрят выходами кварцевых жил которые на крест похожи, которые на гигантского человека…

Сергей запоминает приметы, услышанные названия, шагами отмеряет протяженность участков… не для будущего побега чтобы хоть чем-то занять отупевший от монотонности разум:

Кемь — Юшкозеро — Кимас — порожистыми протоками в озеро Каменное — швед обозвал его Rivijarvi… здесь кончается Русь, начинается Каянь…

Впрочем, у Заборщикова на сей счет особое мнение.

— Каянь… — изредка мрачно ворчал помор. — не Каянь Окаянь бесовская! Опоганили Восьмиречье! По древнему ряду чьи земли? От Сиговца до Кеми—реки промыслы новгородские были, да лопь лешая кочевала. А теперь что? Понаперло свеев, житья от них нету!

Заборщикову конечно виднее, он сюда не раз ходил… и, по слухам, не рыбой торговать.

Странная мысль заставила Серегу встрепенуться — какие слухи? Что может знать он, мурманчанин двадцать первого века, о разбойничьем прошлом угрюмого помора? Неужели тимофеева память просыпается, его собственную замещая? Чем это закончится?.. А-а, неважно! Все равно дорогу запоминать надо — Тимше ее знать неоткуда.

Волок за волоком от одного мелкого озера к другому, чьи названия вряд ли и местные помнят… Самый длинный и тяжелый — на Иванозеро… а ведь прав Серафим, наши это места!

Еще одно приметное место — высоченная стена кроваво—красного гранита вырастает из синей глади. Захочешь, не забудешь…

Волоки закончились. Грести стало легче — водораздел остался позади, теперь шли по сливающимся в единую цепь озерам. Течение почти не чувствовалось, зато устойчивый северный ветер туго надул паруса.

Время шло. То один, то другой яхт устремлялся к устьям впадающих в озера речушек — каянь расползалась по родовым гнездам. Вслед что-то кричали — то ли прощались, то ли передавали приветы дальней родне. Ни один из кольчужников не отделился — костяк весайненовской банды следовал за предводителем.

Берега то расходились, теряясь в синеватой дымке, то вновь сближались, возвещая о переходе в следущее озеро. Заборщиков время от времени оборачивался, словно высматривая знакомые места.

— Овлуй—остров скоро, — наконец проворчал он. — Каянь проклятая!

— Остров? — тихо переспросил Шабанов у Букина.

— Остров, остров! — зло хмыкнул Федор. — И крепость на нем… Каяниборг называется. Оттуда на нас и ходят…

— Выстроили, гады! — не сдержав гнева, прорычал растерявший молчаливость Заборщиков. — Ничо, отольются им еще слезы русские! Мало на Ругозере их побили, ох мало…

— А что на Ругозере случилось, дядька Серафим? — вопрос вылетел раньше, чем Сергей успел себя остановить, но Заборщиков, к удивлению, ответил.

— Воеводка Горн случился… отсюда, с Каяни. И три тыщи войска за собой привел. Да не тут-то было — приветили корелы гостенька. От души приветили — еле ноги унес! Десять годов тому минуло…

Серафим замолчал, явно выбрав лимит на неделю вперед… но тишина долго не продержалась — решил подать голос Кафти:

— Эй, monker! Скоро у тепя нофый рапотта! Натто молиться, чтопы Юхо вам колофы не рупил!

«Чует, скотина шведская, когда вякнуть. И впрямь — раз пришли, так зачем поморы? Яхт разгрузить и все…» Шабанов посмурнел.

— Не боись, Тимша, — просипел доселе молчавший лопарь Афоня. — У корел полоняне свейские есть — обменяют!

Матрехин бросил опасливый взгляд на угрюмо смотревшего вдаль Серафима и заговорщицки подмигнул.

Ближе к Овлую, от разбойничьей флотилии осталось с десяток судов — все, кроме яхта Кафти, с отборными экипажами. Яхт отставал. Наступил момент, когда до самого горизонта не осталось ни единого паруса. Швед взъярился.

На Кафти было страшно смотреть, кнут без устали гулял по спинам гребцов. Доставалось даже каянцам. Немчура ежилась, но не роптала.

Кафти метался по яхту, не находя себе места. Головы поморов осыпала брань на всех известных шведу языках. Рефреном звучал осточертевший Сереге возглас:

— Пыстро! Satana perkele! Сопаки!

К полудню миновали протоку меж озерами. Впереди попрежнему не было ничего, кроме затянутого серой дымкой горизонта. Стоило оказаться вдали от берегов, как ветер усилился, над волнами полетели клочья пены. Удары волн выбивали из рук весла. Швед, отбросив усталого бонда, встал к румпелю.

От бешеной гребли с ладоней содрало кожу, рукоять весла пропиталась кровью…

«Сколь еще?.. — билось в голове. — Не выдержу…»

Кафти оживился, что—то крикнул вмиг повеселевшим каянцам. Сергей, рискуя сбиться с ритма, обернулся. Вдали, цветными лоскутками виднелись паруса весайненовской иолы.

— Пекку догоняем… — проворчал Федор. — Знать бы еще, куда он спешит…

— Авось, кто ему избу спалил! — проворчал Сергей.

Яхт подошел к иоле Весайнена так близко, что Сергей едва не зацепил весло каянского гребца.

— Huath skedde, Juho?  — сложив ладони рупором, гаркнул швед. — Iak hafuer drivith thrällar half dö! /Что случилось, Юхо? Я загнал рабов до полусмерти! (древнешведск.)/

— Forbannadha ryzar! Fiskarmenn sigher at man sagh them i Vesala!  — в ответном рыке слышалась лютая злоба. /Проклятые русские! Рыбаки говорят, их видели в Весала! (древнешведск.)/

— Gudh göme os! Thu hafuer sa rätter, vi maghom skynda os! /Избави Бог! Ты прав, надо спешить! (древнешведск.)/

Кафти рывком повернулся к поморам. В руках, вместо кнута, возник меч.

— Рапотать, сопаки, голофа рупить путу! Пыстро!

Изматывающая гонка продолжалась до сумерек. Еды не давали больше суток. Шабанов собирал языком оседаюшую на губах водяную пыль. Мир сузился до неподъемного весла в руках и спины загребного, единственный звук — грохот крови в ушах, единственное желание — глоток воды… Он уже не знал, гребет, или просто держится за рукоять, чтобы не сползти на дно яхта…

— Суши весла! — громко, чтобы достучаться до шагнувших за предел возможного поморов, рявкнул Заборщиков.

«Сушить? — нервическая усмешка растрескала спекшиеся губы. — Здесь есть вода? Тогда почему не дают пить?»

Грудь зачем-то легла на валек, прижала к борту. Высоко задранная лопасть мокро блеснула в дрожащем пламени факела.

«Значит вода все-таки есть…»

Привальный брус чиркнул по крашеному черным пирсу. В яхт брызнуло сажей, мелким угольем… Уголье? Сергей машинально вытянул руку, тронул шершавое бревно… Еще теплое.

— Неспокойно в Каяни, причал горелый… кому-то свеи сильно поперек горла встали! — злорадно отметил Букин.

Кафти вымахнул из яхта.

— Ситеть на месте, сопаки! — рыкнул он перед тем, как сорваться с места. Туда, где причалила иола Весайнена.

Сергей смотрит вслед — мощный торс Кафти обтянут ненадеванной от самой Кеми кольчугой, сальные космы придавил стянутый серебряными кольцами шлем. Сапоги тяжело бухают по обугленым плахам, выбивают облачка сажи…

За борт нырнуло ведро, окатило брызгами.

— Хоть напьемся, — ворчит Серафим. — А в остроге и накормить могут. Соскучился я по еде.

Сергей вяло улыбается немудрящей шутке — на большее не хватает сил.

Редкая цепочка факелов вдоль края причала тщится разогнать мрак… Там, за пределами блеклых световых кругов, высятся угрюмые каменные стены Каяниборга. Невидимые, но оттого не менее реальные. Это здесь, на Овлуй-реке устроил разбойничье гнездо обласканный шведами Пекка Весайнен, это сюда шведский король Юхан III послал указ — жечь и опустошать русский север, пока воспоминания о поморах не изгладятся из памяти людской…

— Чтой-то они мешкают, — заметил востроглазый Букин. Уж вся дружина собралась, а Пекка у иолы топчется.

— Дурак ты, Федька, — устало отзывается Заборщиков. Не зайда какой прибыл — сам Весайнен. Встречающих прислать должны. Иначе ему зазорно.

Словно в подтверждение сказанного визжат воротные петли, россыпь возникших в проеме факелов высвечивает скопившуюся за воротами толпу… именно толпу, несмотря на тусклые блики копейных наконечников.

Наконец толпа раздается, из ворот выдвигается депутация — трое оружных конвоируют замухрыстого мужичонку.

Сгорбленный, в лохмотьях и рваных, явно с чужой ноги, башмаках, мужичонка беспокойно мнет старенькую шапку, затравленно зыркает на сопровождающих. Запах навоза растекается по причалу. Нетрудно понять — от немедленного исчезновения мужичонку удерживает лишь упертый в поясницу меч.

Обладатель меча дородностью превосходит прочих вояк… вместе взятых. Сипящую отдышку слышно по всему побережью. Щуплые соратники щеголяют в ржавых с многочисленными прорехами кольчугах. Руки вояк судорожно сжимают оставшиеся еще от дедов—прадедов протазаны…

— Эко воинство! — удивленно бормочет Заборщиков, когда четверка проходит мимо. — С чего бы такую рвань выпустили?

Весайнен, похоже, удивлен не меньше. До поморов доносится разъяренный рев. Сереге даже переводчик не нужен, чтобы понять смысл:

— Что надо этим ублюдкам? Где комендант порта?

Мужичонка что-то жалобно лопочет, удается разобрать часто повторяемое: «Vesala».

— Пекка из Весалы родом, — снова подает голос вездесущий Букин, и мечтательно добаляет, — Не случилось ли у нашего ушкуйника чего? Корову там любимую медведь задрал… Иначе зачем бонда на правеж притащили?

Протяжный, полный яростной боли рев несется над рекой, зловещим эхом отражается от стен крепости, оставшиеся с поморами финны испуганно бледнеет…

— Onpas walhe, tompo! Walhe!!! /Ты врешь, скотина! Врешь!!! (финск.)/

Над Весайненом взблескивает стальная молния, обрывается в груди пропахшего навозом бонда. Стражники, бросая оружие, ныряют в темноту, жирный тупо озирается, пытается что-то сказать… острие меча входит меж зубов, прерывая никому не нужные оправдания.

— Если и задрал, так не одну, а все стадо, — рассудительно предположил Заборщиков. — Ничо, щас выясним: вон Кавпей несется… кабан-кабаном! Аж пена с клыков брызжет…

— Вылесай, скоты! Нет вам больше жить!

В налившихся кровью глазах шведа отражается пламя факелов, рука сжимает занесенный для удара меч.

«Что злоба-то с Кафти делает! — машинально отметил Сергей. — И акцент почти пропал!» Чуть позже до него доходит смысл сказанного, по телу прокатывается морозная волна.

— Пекка иолу уводит, как догонять будешь? — спокойный голос Заборщикова для Кафти как ушат холодной воды.

Глаза шведа медленно и неохотно обретают жесткую осмысленность. Меч возвращается в ножны.

— Хорошо скасал, молотец! Гофори «и-и р-раз», Пекка догонять.»

Заборщиков, тем временем, выбирается на пирс. Здоровенный, похожий на флегматичного быка… Сергей впервые замечает, что помор на полголовы выше Кафти… да и в плечах изрядно шире.

— Люди второй день не кормлены — много ли наработают?

Швед буреет от подобной наглости. Широко разинутый рот беззвучно глотает воздух. Боевая, со вшитыми стальными пластинами, перчатка до скрипа обтягивает кулак. Швед медленно, ожидая увидеть плеснувшийся в глазах помора страх, отводит руку…

— Бей, не стесняйся! Ноне твоя власть, — криво усмехается Заборщиков.

Облитый черной кожей кулак выстрелил в лицо помора… Заборщиков отступил на полшага, но устоял.

— Накорми людей и дай отдохнуть, немчуры каянской веслами махать надолго ли хватит? — повторил он и провел языком за щекой.

Под ноги шведу летит выбитый зуб.

— Geitmukk!  — прошипел Кафти, потирая ушибленный кулак. — Slaghin ryz — onyttera händer! At sla illa — at sla dö got! /Козье дерьмо! Русских бить — руки портить! Не бить убивать надо! (древнешведск.)/

— На яхт, пыстро! — прорычал он на привычном уже ломаном русском. — Тфа часа спать, потом мало-мало есть и рапотать!

Конца фразы Сергей не услышал — он уже спал.

* * *

Рассеивается дымка, открывая уютный полумрак маленького ресторанного зальчика — из тех, где в стоимость блюд входит возможность пообщаться без воплей попсы и отвязно балдеющих недоумков.

Напротив Шабанова двое: вальяжный господин в темно-сером идеально сидящем костюме — породистое лицо, уложенная волосок к волоску прическа, благородно седеющие виски… этакий стареющий светский лев, и напряженно подавшийся вперед бородатый джеклондоновский тип в ручной вязки свитере с растянутым воротом, открывающим простенькую фланелевую рубашку.

Пообочь, глядя на истекающую прозрачной слезой семгу и вазочки с черной икрой, сопит Венька. На Леушине тесноватый школьный костюм, шею сдавливает галстук, на конопатую физиономию налеплена скучающе-надменная мина…

— Да вы ешьте, не стесняйтесь! — подбадривает Вальяжный, не притрагиваясь, однако, ни к одному из украшающих стол деликатесов.

Рядом с затаившимся в укромной нише столиком бесшумной тенью возникает официант, перед глазами Шабанова на миг зависает тощая, как элитная топ-модель, бутылка с незнакомой этикеткой. Вальяжный чуть заметно кивает. Тихо булькая льется в бокалы вино.

Дождавшись когда официант уйдет, Бородатый что-то говорит Вальяжному. Общаются по-норвежски.

— Так вы утверждаете, что никаких чертежей не существует? — переводит Вальяжный. В голосе медово сочится благожелательность.

— Зачем они мне? — пожимает плечами Тимша. — Шняки и отец мой строил, и дед…

Тимша! Вот оно что! Сергей заворочался, пытаясь вылезти на поверхность…

— Вас что-то тревожит? — тут же спрашивает Вальяжный, пристально вглядываясь в лицо Шабанова.

Нет, вылезать рановато. Сначала надо разобраться, что здесь происходит. Сергей затих, готовый в любой момент перехватить управление телом — хватит, накатался предок, пора и честь знать!

— Нет… а должно?

Тимшиной невозмутимости можно позавидовать. Ведь почуял же серегино присутствие. Не мог не почуять!

— Что вы, что вы! — добродушно усмехается Вальяжный. Я целиком на вашей стороне!

— Тогда зачем вам чертежи? — холодно спрашивает Леушин. — Мы не чертежи продаем — лодку. О ней и говорить надо. И о цене.

Оба-на! Парни затеяли международный бизнес. Круто. Не лопухнулись бы — эта добродушная акула кого хочешь не икнув схряпает. По холеной морде видно.

Вальяжный неторопливо пригубил наполненный официантом бокал. Ни Тимша, ни Венька не шевельнулись.

«Что ж они не жрут-то, а? Хоть бы хлеба кусок! Намазать булочку маслицем, икорочки сверху… Дайте пожрать, гады!» Сергей потянулся за вилкой… хотел потянуться, жаждал! Рука по-прежнему недвижно лежала на колене.

— О цене… — задумчиво тянет Вальяжный. — Согласитесь, десять тысяч долларов — деньги немалые… особенно кэшэм… Вы же предпочитаете кэш?

«Чего?» — Тимша недоуменно поворачивается к Леушину… Стоит ему раскрыть рот, и образ серьезных людей псу под хвост. Плакали тогда денежки — кто ж лохам платит? «Наличкой, дубина! Жабьими шкурками! — взрывается Сергей. — из рук в руки, без налогов и сборов в пользу голодных чиновников!»

Тимша внутренне вздрагивает — кому приятен ор засевшего в голове чужака? Впрочем, он тут же приходит в себя — видать, ждал гостя-то…

«Серега? Ты? А я шняку продаю! Как там наши? Заборщиков еще сердится? — незаконченные вопросы и бессвязные восклицания — шквалом на голову. Сталкиваются, налезают друг на друга — успевай распихивать, чтобы не захлебнуться. — Где вы? А я… кстати, что такое «жабьи шкурки?»

«Шкурки? — цепляется за последний вопрос Сергей. — Заморские деньги — толковые люди обозвали, оно и прижилось. Ты лучше о другом — кэш, это почти незаконно, тебе крючок в наживке подсовывают.»

Вот… сказал, а сам подумал, мол, откуда столько заботы о влезшем в чужое тело предке? О другом надо — о возвращении. Хватит, намыкался! Как там дела, видите ли интересуется… иди и посмотри!

Вроде ни слова не сказано, даже мысленно, а Тимша съежился, как от удара… это он здесь такой храбрый — думает, раз мечом в морду не тычут, значит и бояться нечего… Щас! Что Вальяжный, что Кафти… еще посмотреть, кто хуже.

«Скажи, пусть деньги через банк проводят — Леушин поймет, о чем я.»

Тьфу! Словно кто за язык тянет. Какие подсказки? Гнать Тимофея надо — в прошлое, к любимому Заборщикову!

— Мы предпочитаем вести дела через банк, — послушно повторяет Тимша.

Вальяжный удивленно вздергивает брови.

— Через банк? У вас есть счет? Документы на шняку? Юноша! Вы не понимаете, как это затянет дело!

— Ничего, мы не спешим, — включается в игру что-то сообразивший Леушин. — А документы у нас есть — до последнего чека.

Вальяжный впервые хмурится. Бородатый, от нетерпения ерзая по мягкому стулу, ждет перевода.

— Kva vil de ha?  — не стерпев вынужденной отстраненности, спрашивает он. /Что они хотят? (совр. норв.)/

— Offisiell transaksjon og overførsel gjennom kontoer.  — неохотно сознается Вальяжный. — Tru meg, Tor, eg forbereder heller dokumentar meg sjøl enn startar med denne oppstuss. /Официальной сделки и проводки денег по счетам. Поверь, Тур, мне проще сделать документы самому, чем затевать эту возню! (совр. норв.)/

Бородатый холодно щурится, от былой небрежности не остается и следа, теперь любому видно, кто за столом хозяин.

— Eg vil ha denne båt. No! Det bryr ikkje meg kvor du kjøper den! De vil det gjennom banken? De har rett på det! швед делает паузу и бросает на собеседника ироничный взгляд. — Ærleg talt, eg forstår dem. /Я хочу эту лодку. Сейчас! И мне плевать, как ты ее купишь! Хотят через банк? Имеют право! Честно сказать, я их понимаю. (совр. норв.)/

Разговор по-норвежски затягивается, Тимше скучно и немного тревожно. Чтобы отвлечься он делает бутерброд.

«Давно бы так! — Серегин вопль едва не взорвал череп. — Икры побольше! И масла, масла!»

Вальяжный, словно услышав, поворачивается в его сторону, звериный оскал растягивает жирно блестящие губы.

— Хфатит спать, сопаки! Пора рапотать!

* * *

Ресторанный зал смазывается, уходит из фокуса, маслом в казахском чае растекается вожделенный бутерброд…

«Стой! Куда? Мы так не договаривались! Я не хочу-у!!!»

— Плохой монах — сопсем плохой! Нелься мноко спать! Голофа полеть путет… спина полеть путет!

Кнут раскаленным прутом впивается в кожу… Шабанов не может сдержать вскрик.

«Сволочь! Гнида! Чтоб ты сдох!!! Чтоб у тебя…»

Сергей вскочил, давя рвущийся наружу вопль. В шальных глазах до сих пор ресторанный зал — вот он — протяни руку! Нет… уже не дотянешся… вместо кабака — опостылевший яхт, вместо метрдотеля — гнусный швед… и никаких надежд.

— Тфой ета, monker! — идущий вдоль поморов финн сует кусок поросшей зеленью лепешки и прокисшую норвежскую селедку. — Сначала ета, потом рапотай! Секотня мноко рапотай!

На запивку — забортная вода. Сергей закрывает глаза память еще удерживает запах дорогого французского вина…

Кафти сдержал слово — заданный ритм еще до полудня насухо выжал остатки сил. Ветер, попутный до Каяниборга, обернулся встречным, заставил убрать паруса. Вся работа — на плечи, на стертые до кости ладони…

К полудню Шабанов мечтал о смерти. Небытие казалось избавлением — ни боли, ни горечи… покой… после нечеловеческих мук — блаженный покой.

Смерть не пришла.

Когда швед внезапно переложил румпель, уже смеркалось. Яхт свернул к правому берегу, вошел в речушку-приток.

Сиплое «и-и р-раз!» выматывает жилы… мир почернел… Вечер? От зажженного на носу яхта факела по воде бегут блики, прячутся в прибрежном кустарнике… им хорошо — они могут сбежать…

Скрипят уключины, плещет о борт волна… тело работает без участия мозга… отделившийся разум превращается в арену для… как бы помягче… размышлений.

«Дурак! Идиот!! Кретин безмозглый!!! Ведь мог же домой вернуться, мог! Чего тянул, чего ждал?! Послушать, о чем говорят, захотелось? Послушал!» — ругань лилась непрерывным потоком. А что еще делать? Хвалить себя за проявленное благородство? — «Подсказал предку, как с акулами бизнеса держаться! Мог бы сейчас икру на ветчину намазывать. И десять штук зеленью никуда бы не делись — шняку в прошлое не утащишь! Мог то, мог се… или… не мог?»

Последняя мысль заставила вздрогнуть, онемевшие ладони едва не упустили весло.

«Почему, собственно, мог? Не сам в прошлое нырнул, не Тимша из тела выпер — предку тоже не мед… с чего ж взял, будто вернуться — раз-два и в дамках?! Не-ет… Не так просто! Вспоминай, Серега, вспоминай… Что после Сыйтова пойла грезилось? Над чем Каврай потешался?..»

Снова гремит хохот лопарского бога, всплывают забытые слова: «Где твой дом, смертный? Которое тело твое?!»

На что Каврай намекал? Что Серегино место здесь — у постылого чухонского весла? А двадцать первый век — морок бесовский? Чушь. Бредятина! Чтобы пацан средневековый нагрезил ядерную бомбу и порносайты?! Ха!

Или впрямь побывал ненароком? Заглянул на пару часиков? От таких впечатлений кому хочешь башню сорвет. Эко счастье безбашенный «монах» с чухонским веслом в руках!

Сергей тихонько хихикнул, потом еще раз и наконец заржал во весь голос. Тоненько, заливисто, забыв о гребле. Сидящий на парном весле финн испуганно воззрился на сошедшего с ума пленника.

Шабанов хохотал и хохотал, не в силах остановиться до икоты, до непрошенных слез в глазах… даже перекрестивший спину кнут не смог ничего изменить.

— Слышь, воевода! — повернулся к взбешенному Кафти Заборщиков. — Оставь парня, пусть отлежится. Глядишь, и бонд твой отдохнет, а мы пока вчетвером погребем. Еще лучше выйдет, без сопливых-то. Али не так, мужики?

— Чего не погресть? Погребем… — отозвался Матрехин.

Спокон веку повелось — раз на Терском берегу живешь не только попов, нойдов тоже слушать надо… особенно если в парне лопарская кровь есть. А что нойд скажет? Мяндаш-пырре, отец-олень парню встретился, скажет. Может отпустить, может с собой забрать — Мяндашу виднее. Ждать надо.

Смех ушел, оставив после себя гулкую пустоту. Шабанов прислушался… Что-то сдвинулось в душе, как сдвигалось после каждого перемещения. С каждым разом все глубже, все неизбежнее… Навсегда в прошлом? Может быть…

Никто не сказал ни слова, даже Кафти — если в тело входит дух, причем здесь человек?

Шершавый от засохшей крови валек ткнулся в ладонь. Отдохнувший финн занял свое место, хмуро глянул на Серегу… лопасти весел дружно рассекли воду…

«И-и рраз! И-и р-раз!»

— Весла на порт!

Кафти переложил румпель. Яхт, быстро теряя ход, поворачивает к берегу, под килем скрежещет мелкая галька. Выше по течению уткнулась носом в берег до лютой злобы знакомая иолаВесайнена. За ней угадываются мачты остальной разбойничьей флотилии.

Ни голосов, ни пламени факелов. Суда брошены, как забытые ребенком игрушки. Не разгруженные. Набитые добычей. Брошены!

Видно шведу та же мысль пришла — скрипнула крышка рундука, на свет, с паскудным звяканьем, появилась связка кандалов. Команда ощетинилась самострелами.

— Сюта, — рявкунл Кафти. — По отин, нет по тфа! Пыстро! Что произойдет ясно без слов: гребцы больше не нужны, а рубить лучше связанных — ни ответить, ни сбежать.

— Экая ночь темная! — нарочито удивился Заборщиков. — В такую беглецов ловить — мно-ого шишек набьешь!

Объяснять никому не надо — команду дай! Время идет, но Заборщиков медлит… ловит подходящий момент.

«Не тяни кота!..» — мысленно взвыл Шабанов.

Тело просило действия — да куда там «просило» — требовало! Сергей пошатнулся — как бы невзначай — ноги, мол, затекли… виновато ойкнул…

Сбитый толчком финн упал на соседа, остальные зареготали, самострелы забыты — да и зачем они? Русские выдохлись, еле на ногах держатся.

— ПОРА!!!

Опережая собственный крик, Серафим нырнул за борт. Поморы, сметая оторопевших каянцев, ринулись к свободе.

На пути Шабанова, бестолково размахивая впустую разряженным арбалетом, возник недавний напарник по гребле. Сергей не удержался — уже в прыжке двинул по бледной каянской морде… в следующий миг над ним сомкнулась осенняя вода.

«Ядрена мать! Это что, жидкий азот?! Охренеть можно!» Сергей покрепче стиснул зубы, мощный гребок послал его в глубину — подальше от прошивающих воду арбалетных болтов… а теперь в сторону, в сторону. Сколько дыхания хватит!

Он держался до последнего, затем понемногу — чтобы не услышали бульканья! — стал выдыхать, одновременно приближаясь к поверхности…

— Ha, se huath är kommith medh vatn! /Ха, смотрите, что вода принесла! (древнешведск.)/ — до тошноты знакомый голос прозвучал над самым ухом, горло захлестнула ременная петля.

«Пень безмозглый! Куда греб, куда?!» Сергей покорно схватился за борт, чьи-то руки грубо уцепили под мышки, перевалили в яхт… Шабанов чувствовал себя полностью опустошенным — пытаться уплыть против течения! Долбодятел! Лучше бы утонул…

Широченная, как лопасть весла ладонь стиснула запястье, поволокла, обдирая кожу о шпангоуты. Кто-то ухватил за лодыжки… Сергей повис, чувствуя, как его раскачивают, чтобы швырнуть на берег… Короткий полет, вышибающий воздух удар, хруст сломанного о торчащее корневище ребра… Рядом, брызнув мелкой галькой, приземлились окованные железом сапоги… Кафти.

— Monker хочет жить? Тогда monker путет хорошо побегать! — Кафти злобно оскалился. — Встафай! Пыстро!

— Да пошел ты… — мрачно огрызнулся Шабанов.

Бороться за жизнь не хотелось.

«Пусть режет лежачего — хоть отдохнуть перед смертью.» Его вздернули на ноги, приклад арбалета ткнулся в спину. Прямо в сломанное ребро. Сергей задохнулся.

— Фперет, monker! Хочешь жить — фперет! Пыстро!

«Он что, других слов не знает, или это самое любимое?

Не побегу никуда… сил нет… а остальные-то ушли! Ушли!» Шабанов, превозмогая боль, выпрямился. Уголок разбитой губы вздернула презрительная ухмылка.

«Что, съели, засранцы? Один раб остался! Оди-ин! И тот никудышный! И насчет «фперет» — это уж как получится…»

Он шагнул — шатаясь, ловя ускользающее равновесие. Второй шаг… третий… Приклад арбалета снова ткнул в спину, заставил сорваться на тяжелую рысцу. Каянец довольно ржанул.

«Поживем еще… — констатировал Сергей, — да недолго и очень хреново…»

* * *

Под ноги стелется утоптанная до каменной твердости дорога. Ну да — с чего бы Кафти в глухомани к берегу приставать? Естественно дорога… и дома где-нибудь рядом найдутся… Не зря же швед несется, словно к девке опаздывает?

Дорога ведет на холм, подальше от затопивших низину теней. Мокрая одежда натирает тело, остановиться, чтобы выжать или хотя бы снять не дают бегущие за спиной финны.

У вершины сильно пахло горелым — как от залитого бдительным пожарником костра. Швед рычал, заставлял ускорять бег.

Мятущийся свет факелов выхватил из тьмы завалы обугленных бревен и сиротливо торчащие к небу печные трубы — свидетельство недавних событий… крайне печальных для здешних обитателей.

Вспомнился обугленный причал Каяниборга, неистовый вопль Весайнена… и стремительный росчерк меча, раскроивший принесшего злую весть.

«Ритуалы у них что ли такие? Пепелище вражеской кровушкой окропить — что новые дома лучше стояли? Кажись, я отбегался…»

Вздернув над головой факел, Кафти, похожий на ищущего след пса, повернулся кругом, зашагал к пожарищу… короткими вспышками взблескивают нашитые на кольчугу бляшки… швед замер — видно, нашел что-то… или кого-то?

Донесся злобный рык. Двое финнов, забыв о Сереге, ринулись на помощь, остальные, зажав в кулаках puukko, подступили ближе.

Пламя факелов мелькало среди балок, гротескно-изломанные тени прятали силуэты ушедших. Сергей превратился в слух.

Треск досок под сапогами… грохот упавшей балки, ржавый визг выдираемых гвоздей… Кто-то испуганно ахнул, запричитал… и тут же — озверелый рык шведа…

«Трупец нашли. Значит, сейчас меня резать будут — в отместку. Испугаться бы… а не страшно — отбоялся свое…»

Вопреки утверждению зубы выбили короткую частую дробь. Кафти появился через пару минут. С прижатым к груди обугленным телом. Глаза шведа горели мрачным багровым огнем. «Факел отражается. Просто факел!» — нервно хмыкнул Сергей. — «И никакой чертовщины!»

Швед молча положил труп на придорожную траву. Огонь стянул сухожилия, заставив тело скорчиться. Мягкие ткани обгорели так, что Сергей не мог понять, кто перед ним — мужчина или женщина.

— Thu!  — ткнул пальцем Кафти в самого здорового финна. — Thu blifuer här oc graver iordhahull! Oc leta gardherin flere folk skulu vara här! /Ты! Останешься здесь, выроешь могилу! И обыщи хутор — должны быть еще люди! (древнешведск.)/

Лютый взгляд уперся в Шабанова, Сергей вздрогнул и поспешно скорчил постную рожу — де, он сожалеет и печалится… Еще как печалится! О том, что не довелось факел поднести. А пожрите-ка дерьма, коим других кормите!

Швед в серегино сочувствие не поверил.

— Нрафится тепе? Нрафится! Нато тепе руки рупить — монаху руки не нато, он ясыком молится!

Кафти сгреб серегин ворот и, оторвав парня от земли, заглянул в глаза. В свете факела видно, как пульсируют зрачки шведа, то сужаясь в крохотные точки, то разливаясь во всю радужку.

— Сачем тепе рука? — прошипел он, бросая Серегу наземь. Сапог раздавил плечо, обтянутые боевыми перчатками ладони заломили руку.

— Не нато тепе рука! Всем русским не нато рука! Ничеко не нато русским — умирать нато!

Скрежетнул, вылетая из ножен меч. Сергей до крови прикусил губу, зажмурился… «Не сломаться бы, не начать жизнь вымаливать! То-то Кавпею радости…»

Пауза тянется и тянется… нестерпимо. До боли в прикушенной губе, до рези в крепко зажмуренных глазах… Чувства обострились до запределья.

«Чего тянет? Ждет, падла, когда желтая водичка потечет? Точно. Даже принюхивается.»

— Путешь умирать метленно! — люто прошипел Кафти.

Лезвие мягко, словно ласкаясь, коснулось ребер… горячая струйка затекла под живот, растеклась лужицей…

«Ничего, это из ранки… той струи, что свей ждет, не будет… но… хочется! Мало не полреки выпил, пока купался! Во ситуация!»

Сергей, неожиданно для себя, хихикнул. Потом еще раз…

Разум пожал плечами и отступил.

* * *

С хрустом выломилась из плечевого сустава рука… Сергей продолжал хохотать.

— Отпусти, дядечка! — выдавил он меж взрывами смеха. — Пусти, говорю, а то уписаюсь!

— Ч-что?! — взревел швед, клинок дрогнул, углубив рану. Горячая струйка превратилась в ручеек.

Сергей вывернулся лицом к шведу, рука изогнулась под немыслимым углом.

— Тогда режь скорей! — хохоча посоветовал Шабанов. Тянешь кота за хвост!

— Кота? Какой кота? Нет стесь кота! — швед очумело заозирался.

«Что говорит! Сам резать просит! — мысли Кафти скакали очумелыми зайцами. — И хохочет. Рука почти оторвана, а он хохочет… Берсерк. Настоящий берсерк! Одержимый богами. Как старики рассказывали. Нет, надо юнца к Юхо вести — пусть Весайнен сам его судьбу решает! Пастор-пастором, а старые боги еще не умерли. Зачем ссориться с богами? Пусть Юхо…»

Клинок неуверенно вернулся в ножны. Серегу вздернули на ноги.

— Итти кусты, monker. Пыстро!

«Отпустил? — предложение Кафти брошенным камнем всколыхнуло трясину безумия. На затянутой ряской поверхности появилось небольшое оконце. — Ни хрена себе! Или костлявая в другом месте занята?»

Сергей представил — Смерть озабоченно стучит пальцем по часам, подносит к уху (кстати, а где уши у черепа?), и затем, глядя на Кафти, виновато разводит руками… Смешно, до колик смешно!

Он поднялся на ноги. Рука болталась кое-как пришитой тряпкой. В спину пялились наконечники арбалетных болтов. Подрагивая. Один из бондов чуть слышно шептал «Pater Noster».

Все еще хихикая, Шабанов сошел на обочину.

* * *

Три хутора вдоль широкой торной дороги. Три пепелища. Кафти не останавливается — лишь злобно рычит и заставляет бежать еще быстрее. Адски болит рука — плечо вправил кто-то из финской команды — Сергей даже не заметил. Хорошо вправил — болит, но действует.

«То гребля, то бег… нашли спортсмена.» Шабанов оглядывается, с удивлением различает блестящие от росы придорожные кусты, макушки далеких деревьев… Чернота беззвездного неба постепенно сменяется серостью. Близится утро.

«Знать бы… где наши… Заборщиков, лопари… братья Протасовы… авось ушли…»

Небо превратилось из темно-в светло-серое, высохла согретая разгоряченным телом одежда… Надсадно хрипят легкие, под ребром плещется расплавленный свинец, к ногам какая-то сволочь привязала чугунные ядра… Выбор невелик бежать, либо сдохнуть…

«Ничо, поживем пока…»

Впереди Кафти — в кольчуге, шлеме, с тяжеленным мечом на поясе — прет атакующим кабаном, орет угрожающе — торопит. Ему что — на веслах не сидел, по гатям с лямкой через плечо не тащился…

В спину тяжело дышат финны. От напускной флегматичности и следа не осталось — то и дело зло шипят, затем следует удар арбалетным прикладом по почкам. Небось, родня в хуторах спаленных жила… Хорошо бы, чтоб близкая.

Очередной холм подставил под ноги лысую покатую вершину, по лежащей у подножья болотистой низине вьется лента реки. Дальний берег разглядеть невозможно — над водой плывут седые космы тумана, у ближнего свежими затесами белеет столб с уходящим в туман канатом — паромная переправа.

— Hwar fore opp?  — вызверился Кафти на растерянно замерших финнов. — Styggith aff ryzar? Inga ryzar — Juho hafuer varit här fyrmer os! /Что встали? Русских испугались? Нет русских — Юхо вперед нас успел! (древнешведск.)/

Перевод не нужен — достаточно увидеть настороженнотрусливые позы финнов. Самострелы нервно дергаются при каждым шорохе.

«Дергайся, чухня, дергайся. Око за око, зуб за зуб.» Со холма ссыпались, будто позади земля горела. Кафти

молча ухватил одного из финнов, швырнул к переправе. Тот скинул одежду, перебирая руками трос, полез в стылую воду.

Долгое время ничего не происходило, затем в тумане появился смутно чернеющий силуэт, превратился в неказистый, сколоченный из покрытых угольной коростой бревен плот…

— Vesala!  — хрипло выдохнул Кафти. Глаза шведа уперлись в голого плотогона. — Hafuer thu sett them liffuande? Är Vesainen thär? /Ты видел живых? Весайнен там? (древнешведск.)/

Финн, пряча глаза, кивнул.

— Thet skalt thu sea thik siälfer, herra.  — пробормотал он. /Лучше посмотри сам, господин,(древнешведск.)/

— Тафай, монах! На лотка! — развернувшись рыкнул Кафти. Ждать вразумляющего удара прикладом? Глупо…

Огромная — для многих чад и домочадцев — усадьба, сауна, хлев, овчарня, птичник, амбары, овины, дровяники, сеновалы, по-крепостному высокий надежный забор из врытых в землю бревен… Богатый хутор… был.

Развалины кое-где еще курились слабыми сизыми дымками. Так и не снявшие кольчуг люди Весайнена потерянно бродили вокруг, вяло рылись в обломках. На свет появлялись то вилы без черена, то гнутый в сизых разводах меч, то чудом уцелевший горшок… Ветер вздымал облачка пепла, оседавшего на вымазанных сажей кольчугах, на одежде, на усталых осунувшихся лицах… Воздух пропах горелой плотью — скотина осталась под завалами… И не только скотина.

На раскатанной по земле беленой поморской холстине лежат собранные по всей усадьбе тела — обугленные до неузнаваемости, с торчащими в стороны черными сучьями рук… и другие, нетронутые огнем, с обломками стрел в груди, пробитые пищальными выстрелами, с глубокими посиневшими разрезами… такими, какие оставляют тяжелые русские мечи.

«Это вам за Кандалакшский монастырь! — злорадно отметил Шабанов. — Погодите ужо, и Терский берег икнется.»

Взгляд поискал предводителя… наткнулся… замер. Весайнен — на коленях — в конце ряда. У двух и в смерти похожих друг на друга юнцов. Лицо финна закаменело, руки мнут край белого погребального полотна.

Сыновья.

— Ити фперет, монах, — тихо шипит Кафти. — К Juho!

Сергей идет — медленно, понимая, что стоящий над телами детей финн зарубит кого угодно, лишь бы выплеснуть рвущую сердце боль. Кафти не торопит. Он и сам не рвется попадать под горячую руку, но воин, тем более воевода-сотник, обязан доложить о прибытии, это сильнее страха.

Шаг за шагом… Уже можно рассмотреть лица лежащих перед Весайненом. Совсем пацаны. Наверняка моложе Сереги. Были. У одного страшно — так, что видно сердце — разрублена грудь, у второго вместо правого глаза огромная заполненная почерневшей свернувшейся кровью дыра — след пики. Юнцы защищали хутор до последнего, а теперь ветер беззаботно играет соломенно-желтыми волосами Весайненов, не различая живых и мертвых.

— Hwo hafuer thu medh thik, Kafti? /Кого ты привел, Кафти? (древнешведск.)/ — голос Пекки звучит глухо, словно из могилы.

— Han är ryz…  — Кафти мнется, не зная, стоит ли говорить больше… но долг сильнее страха. — Iak menar at han är berserk. Hans loter är upp till thik, Juho! /Это русский… По-моему он берсерк. Тебе решать его судьбу, Юхо! (древнешведск.)/

— Berserk?!  — Весайнен поднимает затянутый смертной тоской взгляд на Серегу и разражается безумным смехом. Воины старательно делают вид, что не слышат: кричат бонды, воины терпят боль молча. — Han är…berserk?! Swärdh till berserk!!! /Берсерк?! Он… берсерк?! Меч берсерку!!! (древнешведск.)/

Пекка вскакивает на ноги, клинок рисует ослепительную дугу.

— Убей меня, берсерк! — с чуть заметным акцентом шипит Пекка. — Убей или умри!

Кафти медленно тянет из ножен ртутно блестящий клинок. В ладонь Сергея тычется обтянутая акульей кожей рукоять. Шершавая и холодная. Пальцы сжимаются, швед поспешно отходит…

«Вот зараза! Кто ж знал, что он такой тяжелый?!» В незажившее плечо стегнуло горячей болью. Сергей побагровел, но поднял клинок до уровня груди. Двумя руками.

«Ни хрена себе железяка! Убей или умри? Нашли Конана!» Взгляд пошарил по затянутому низкими тучами небу. «Эй, Каврай! Ты меня сюда для этого затащил? На месте шлепнуть не мог?»

Нет ответа.

«Значит, вот он, Конец Пути… Глупого, никому не нужного… Ничего путнего не сделал, ничего не успел…»

Сергей оглянулся — финны затихли, ждут боя…

«А-а! Все равно угрохают, хоть поморов не опозорить.»

Шабанов напрягся, меч взлетел над головой, чтобы обрушиться на следящего за ним финна… Пекки на прежнем месте не оказалось, зато слева над головой сверкнула молния.

Сергей таки извернулся, сумел парировать удар… перед глазами на миг мелькнул незащищенный кольчугой бок…

— Н-на! — прохрипел на выдохе Шабанов… но меч снова провалился в пустоту.

Сергей невольно посунулся следом… на затылок обрушился затянутый в кольчужную рукавицу кулак…

…вода заливалась в рот тонкой воняющей гнилью струйкой.

«Откуда вода, когда дождя который день нет?» Шабанов закашлялся, попытался приподняться… окованный железом каблук вдавил щеку в неуспевшее высохнуть болотце…

Солнечный луч прорвался сквозь тучи, заставив сощуриться, отразился от полированной стали. Зрение прояснилось. В полуметре от лица торчал наполовину ушедший в дернину меч.

«Дотянуться? А толку?» Рука все же скользит по измятой траве, кончики пальцев касаются холодного металла… Весайнен презрительно фыркнул, давящий на голову сапог исчез. Клинок финна, с надменным шорохом, возвращается в ножны.

— Thet är hälder äkke got for at skämpta, — голос звучит устало, боевой пыл угас, вместе с ним, угасла и ярость. — Kasta kvalpin in i hull, han staar äkke till mik… /Это даже не смешно. Бросьте щенка в яму, мне нет до него дела… (древнешведск.)/

Падение с трехметровой высоты взметнуло тучу пепла, но боли, как ни странно, не было, лишь в ребра уперся непрогоревший обломок некогда закрывавшего яму щита. Сергей за кашлялся, уткнулся лицом в грязную, смердящую потом, гарью и мертвечиной рубаху.

«Ну и вонь, твою мать! Как от козла! Хоть раздевайся.» Сбросившие Шабанова финны потоптались у края, осторожно — что бы не упасть — заглянули внутрь, после чего по-чухонски неспешно удалились. Навалилась тишина… нет — Тишина!

Он не знал, сколько прошло времени, но который день собиравшийся дождь таки хлынул, вбивая пепел в дно ямы, в зачуханную одежду, в мгновенно слипшиеся волосы…

«И прекрасно! Дождь? Подумаешь — дождь! Зато живо-ой!» Именно сейчас, когда Смерть, мазнув по лицу развевающимся саваном, прошла мимо, жизнь казалась прекрасным даром… несмотря на поднявшийся до лодыжек потоп.

Яму вырыли в низинке, и соседние лужи щедро делились чернильно-грязной водой. Струи бежали по глинистым стенам, протаптывали извилистые дорожки. Земля под ногами быстро превращалась в хлюпающее черное месиво…

«Ну кто-то же должен замочить, раз Весайнен передумал? хотя бы дождь.» Рассеянно улыбаясь, Сергей сложил в кучку обломки досок, залез на шаткую конструкцию… низенькая пирамидка выслужила недолго и вскоре скрылась под водой. Теперь выбор состоял из двух позиций — либо сидеть в ледяной воде, либо мокнуть стоя.

Промозглый ветер нырнул в яму, добавил холода. Сергей подумал и сел — так можно привалиться к стене и вытянуть дрожащие от усталости ноги.

«Отличный шанс подхватить пневмонию, — съехидничало подсознание. — А пенициллин изобретут лет через триста.»

Пневмония? Ха. Зато никто не орет: «пыстро!», не храпит, забывшись в коротком наполненном кошмарами сне, никто не пытается убить… Дождь? Дождь когда-нибудь да кончится.

К сумеркам тучи раздуло, зато жижа в яме покрылась корочкой льда. О Сереге, похоже забыли, чему он только рад.

— А-а-блака-а, белокрылые лоша-адки! — Шабанов немилосердно фальшивит. Чтобы хоть чуточку согреться приходится размахивать руками и подпрыгивать. Хлипкая дощатая пирамидка то и дело расползается. — А-а-блака-а, что вы мчитесь без оглядки?

Кто-то приближется к яме… Ну и что? Из-за пары любопытных чухонцев обрывать песню?

— Не глядите вы пожалуста свысока-а, а по небу прокатите нас, облака-а!

— Mist hen laulu? /Про что он поет? (финск.)/ — доносится сверху. От голоса за версту несет подозрительностью.

— Loitzi pilwet hente kotin mughans ottaxen /Заклинает облака унести домой.(финск.)/, — отвечают ему.

— Hoj! Ei souittu rokinta veneleis' taikurin. /Эй! Я не договаривался кормить поморского колдуна! (финск.)/

По интонации можно понять, что обладатель голоса чем-то недоволен. Второй насмешливо фыркает и, с чудовищным акцентом, орет в яму:

— Эй! Лофи рыппа! Кушать! Ета!

«Ета» — это здорово. Главное, чтоб ее есть можно было!

— Кидай! — отзывается Сергей. В подставленные руки шлепается изрядный кус вяленой трески. — А запивать чем? Пить, понимаешь? Вода!

— Сачем фота? Яма фота мноко!

Скоты! Думают, он плакать будет. Хрен по всей морде! Что бы еще вспомнить? Согревающее…

— Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной, когда мои друзья со мной!

— Ia nyt mite laulu? /Теперь что поет? (финск.)/ — опять интересуется подозрительный.

— Sano — nyt tuleuat ysteuet ia sade lopu! /Говорит, сейчас придут друзья, и дождь кончится! (финск.)/ — отвечают ему.

— Eipe kai hen o lainkan taikuri? On lian noori! /Может он и не колдун вовсе? Слишком молод!(финск.)/

— Ende mix Peca andoi henelle elemes? Caiki surmattu, mutapacotettu pidhemen henet caivoxes? /А почему Пекка его живым оставил? Всех убил, а его приказал в яме держать? (финск.)/

Знать бы, о чем болтают. Немчура поганая!

— Kul', Mica! Mix hyuex ridhelem taikurihin?.. /Слушай, Микка! Зачем нам ссориться с колдуном?… (финск)/ — голоса удаляются. Возвращается тишина… ненадолго — наверху закряхтели, что-то большое нависло над краем, Сергей прянул к стене… Здоровущая — в два обхвата — колода рухнула, взметнув к небу грязевую волну.

— Салесай терефо, колтун! Ты не рыпа! Сачем фота шить? «Это уж точно — зачем жить в воде, если можно залезть на пень? Но почему колтуном обозвали? Неужто волосы так свалялись?» Сергей провел ладонью по голове — не-е, вроде еще на человека похож… колтун… Колдун?

— Эй, чухня! — гаркнул изгаляясь Шабанов. — «Рыпа» надо «мноко» носить! И хлеб тоже! Иначе колдовать буду!

Местные бонды — среди воинов таких дремучих не водится, — громко плюхая по лужам, заторопились прочь. Рассказывать приятелям о страшном русском.

Сергей захохотал.

Ночь тянулась, бесконечная, как путь Агасфера. Спать приходилось урывками. Сергей дважды падал с колоды, после чего подолгу не мог согреться. Гимнастика уже не помогала.

Шабанов сидел, обхватив руками прижатые к груди колени, и ждал. Чего угодно — наступления утра, Весайнена, пришедшего расправиться с пленником, Небесного Гласа, возвещающегоо конце испытаний… Утро пришло первым. А, следом за ним, давешние бонды.

— Эй, колтун! Наверх хоти!

В яму сверзилась длинная суковатая жердь. Сергей упрашивать не заставил, но и вылезти не сумел — подвело вывихнутое плечо. Дважды непослушное тело расплескивало перемешанную с искрами льдинок грязь, и дважды он заставлял себя подниматься. Бонды терпеливо ждали, пока колдун не исполнит положеный по русскому канону ритуал.

— Юхо скасал, русска жег, русска пускай рапотает! — сообщил опасливо отступивший финн, когда перемазанный с ног до головы Шабанов появился над краем ямы.

— С-сначала ед-да и-и с-сухая о-одежда, — язык не слушался, зато глаза сверкали таким жутким лихорадочным блеском, что финн торопливо стянул с плеч старенький латаный-перелатаный кафтан.

— Фосьми! Моя еще есть!

Мокрая рубаха повисла на скрюченной обугленной сосне, нагретый бондом кафтан обтянул грудь.

— Как по мне шито, — удовлетворенно отметил Сергей и, не сдавая завоеванных позиций, грозно добавил, — а еда где?

Вся кухня состояла из одного закопченого котла, ведер на десять емкостью. Найденного среди развалин монстра откатили на окраину сожженного хутора, к поваленной березе. Густая, не успевшая облететь крона закрывала от ветра наскоро сложенный очаг, шелест желтой листвы дарил призрак уюта.

Ему досталось полмиски горячей каши. Крупы Сергей не опознал — дома каш не готовили. Да и какая разница? Он глотал — обжигаясь, понимая что долго рассиживаться не дадут, и, все равно, властный голос прозвучал раньше, чем у миски показалось дно.

— Мноко ета — жифот полеть путет.

Не надо и глаз поднимать, чтобы узнать до тошноты надоевшего шведа. Отвечать ему — время драгоценное тратить…

— Дай доесть! — буркнул таки Сергей.

Швед заржал. Над головой стремительно мелькнула тень. Сергей прикрыл миску локтями, но удара так и не последовало.

— Тоеттай! Фремя есть!

С чего бы Кафти такой добрый? Новую пакость готовит? Сергей ждал, ждал, но ничего не происходило… Наконец ложка заскребла по дну, вылавливая прилипшие к миске крупинки.

— Куда теперь? — угрюмо спросил Шабанов поднимаясь.

Кафти, вместо ответа, пронзительно свистнул. От сидящих на поваленной березе воинов отделились двое — оба в покрытых сажей кожаных куртках, заросшие бородами до самых глаз. Вся разница, что у одного борода по-молодому черная, а у другого наполовину побелеть успела. Крепкие вояки — один другого здоровее. У обоих в руках длинные толстые пики, за поясами — по топору. Шведы. Наверняка шведы — уж больно гонористые, финские бонды попроще…

— Терефо рупить путешь!.. — Кафти ухмыльнулся, ехидно добавил, — Терефо попатешь, терефо с места не хотит!

Вчерашнее позорище вспомнил, сообразил Шабанов.

— Не боишься топор давать? — столь же ехидно ответил он. — Топор, не меч — его-то я в руках держивал!

Кафти что-то пролаял воинам — видимо, перевел. Один из громил — тот, что помоложе — выразительно глядя на Серегу, небрежно вытащил топор… и, в следующий миг, окутался всполохами с визгом пластавшей воздух стали.

— Свен тоше… тершифал! — охотно пояснил Кафти.

До леса от сгоревщего хутора — рукой подать. Молодой облюбовал сосну, седобородый же постучал обухом топора по наособицу стоящей ели, довольно кивнул…

Сергей пренебрежительно скривился — елка одинокая, а потому черезчур ветвистая, и растет на болотине — древесина трех лет в стене не выстоит, сгниет. Даже в Тимшиной памяти рыться не надо. Откуда такие лесорубы взялись? Из тундры что ли? Кроме камня да торфа не видели ничего? С другой стороны, а ему-то что за дело?

— Тафай, тафай! — седобородый пихает в руки топор и хлопает ладонью по дереву. — Тафай, русс!

«Крайне ограниченный словарный запас, не пообщаешься», — мысленно отметил Шабанов.

Собственно, говорить со шведом и не о чем — так, повыспросить чего… Кто хутор спалил, к примеру. Хотя, на такой вопрос, обухом в лоб ответить могут… или даже не обухом.

Сергей обошел вокруг ели, прикидывая, куда лучше ронять, отточенный топор легко смахнул мешающие ветви… тут же напомнило о себе вывихнутое плечо… Ничего, разработается…

Пики дружно уперлись в потрескивающий ствол, ель дрогнула, макушка описала широкую дугу, ломая кусты рухнула вершинкой от будущего хутора. Молодой вернулся к белевшей не шибко глубоким зарубом сосне.

— Лес рубить — не топором перед носом махать, — съехидничал Шабанов. Вслух. Чего стесняться? Все равно не поймут.

Шведы поняли — по выражению лица, по интонации… Шабанов поднялся с земли, рукавом утер текущую из носа кровь.

— Тафай, тафай!

Сергей вздохнул и принялся обрубать сучья.

В полдень принесли обед. Шведам. Седобородый кивком указал на очередную ель, сплюнул уже привычное «тафай».

Спустя четверть часа миска с объедками плюхнулась на покрытую опавшей хвоей землю. Седобородый ухмыльнулся. Толстый, как сарделька, палец поманил Шабанова.

— Käka, ryza fähund! Ivar är blidher i dagher! /Жри, собака русская! Ивар сегодня добрый! (древнешведск.)/

«Предлагает доесть… Выживать надо — как без еды?»

Ощутив мысль, заурчал голодный желудок. «Или отвернуться? Не хрен и жрачки — брюхо раздразнить, да немчуру потешить…» Сергей неуверенно шагнул к миске.

— Till knär, ryza skurk! /На колени, русская скотина! (древнешведск.)/ — седобородый широко расставил руки и пригнул голову, показывая, что хочет от Шабанова. Названный Свеном угрожающе схватился за пику.

«Вон что придумали!» Решение пришло само — Сергей сделал еще один шаг, остановившись над миской… и плюнул в самую середку.

Швед нахмурился, раздраженно засопел, начал привставать… Сергей отпрыгнул, чувствуя, как топор поудобней устраивается в кулаке… Очертив наконечником сверкающий полукруг, мелькнула пика. Топор, нелепо кувыркаясь, улетел в кусты. Молодой довольно заржал.

Седобородый, будто ничего и не случилось, указал на подрубленную ель.

— Тафай, русс, тафай!

— Щас! — с ненавистью выдохнул Сергей и полез в кусты за топором.

И снова упершиеся в ствол пики, треск ломаемого подлеска и однообразное «тафай, тафай» седобородого. До самого вечера. Когда руки перестали слушаться, а глаза слезились и горели, будто в них сыпанули жгучего перца, Седобородый молча отобрал топор и толкнул в спину, направляя к тонущему в сумерках хутору. Ожидаемо прозвучало:

— Тафай, тафай!

— Даю, — мрачно отозвался Шабанов.

Надежда на ужин так и осталась надеждой — тупой конец пики грубо врезался в основание шеи. Сергей покатился по едва просохшей почве, пачкая доставшийся от бонда кафтан.

— Тафай, тафай!

Шабанов плелся через хутор. Медленно, запоминая мельчайшие изменения. Без особой цели — впрок, на всякий случай. Тела убраны… расчищены завалы… воины без кольчуг — в кожаных долгополых куртках. Из оружия при себе — неизменные ножи-puukko. Те самые, что позже назовут финками…

— Рапотал? Хорошо рапотал? Оттыхай яма. То сафтра.

Кафти. И ведь нашел время подойти, поизгаляться! Впереди замаячил квадратный провал ямы. Сохшая на березе рубаха заскорузлым комом нырнула за пазуху — ночь обещала быть холодной…

* * *

То же стылое чернильное болото под ногами… ставшие привычными голод и сон вполглаза… время почти остановилось… между жизнью и смертью.

«Человек, как известно, скотина живучая… — Сергей невесело усмехнулся. — знать бы еще насколько…»

Упавшая в яму жердина возвестила о начале нового дня. К утру жижи на дне поубавилось, но затянувшие небо тучи недвусмысленно обещали скорое пополнение.

«Бежать надо. Второго дождя в яме не выдержать, — неотступно билось в голове. Окоченевшие пальцы не сгибались, осклизлые сучья выворачивались из-под босых ступней. — Бежать, пока от голода вконец не ослаб. Прямо сегодня и…»

Мысли споткнулись, с грохотом налетели друг на друга — перед ямой, широко расставив ноги в начищенных ботфортах, стоял Весайнен. По-рыбьи холодные глаза мертво смотрели на измазанного грязью Шабанова…

«Финиш… Сейчас выхватит железяку, и прощай башка…» Страх не пришел — заблудился на пути в Каянь. Сергей выпрямился, бестрепетно ответил взглядом на взгляд.

«Что за гадство, а? — досада хищно грызанула душу. Не успеет надежда забрезжить, как желающие испакостить в очередь строятся. Убил бы вечером, когда от усталости не то что мыслей — чувств не осталось. Так нет, сегодня приперся!»

Стих ветер, в отдалении молча застыли вчерашние бонды. Тихо, на пределе слышимости, звенела перетянутой струной пауза… Так ничего и не сказав, Весайнен резко развернулся и зашагал к берегу — у отмелой песчаной косы борт к борту стояли пришедшие ночью суда — прибыла взятая на Терском берегу добыча.

— Quin oon sanonut sulle, Mica, onpa teme venelein' varsinaisest taikuri! Edes Juho ei vastustanut henen katzeellens! /Говорил я тебе, Микка, настоящий колдун этот русский! Даже Juho его взгляд не выдержал! (финск.)/

— Hiljata, napuri! Tas katzos meihin! /Молчи, сосед! А то и на нас смотреть будет! (финск.)/

Громкий шепот вывел Серегу из ступора. Время заторопилось, наверстывая упущенное. Не обращая внимания на семенящих за спиной бондов, Сергей размашисто зашагал к изрыгающей клубы дыма кухоньке.

«Значит, поживем еще…»

Каша подгорела, тому было три свидетельства — окутавший березу дым, горький, дерущий горло запах… и свежий синяк под глазом повара.

— Thet kan iak äkke äta! /Это невозможно есть! (древнешведск.)/ — злобно прорычал незнакомый Сереге воин. Полная каши миска улетела под откос.

«Зажрались, скоты. Привыкли семужку монастырским вином запивать!» Сергей проводил кашу печальным взглядом.

— Тфой ета! — успевший сбегать к котлу бонд сунул в руки с горкой наполненную миску.

«А молодец повар! Вовремя кашу проспал — перед дорогой нажраться не помешает…»

Каше не хватает соли, от гари першит в глотке… Сергей и не думает жаловаться — это еда!

Хутор остался за холмом, но Сергей по-прежнему чувствовал пустой взгляд Весайнена. Ознобная волна запоздало прокатилась по телу. Шабанов искоса глянул на спутников.

Здесь, вдали от хутора, шведы чуяли неладное, держались настороженно. Седобородый Ивар угрожающе выставил пику, рука Свена любовно поглаживала висящий за поясом топор…

Ничего, впереди целый день лесоповала — усталость свое возьмет… надо ждать…

С треском падает ель, комель подпрыгивает к небу, надтреснутым тенорком дребезжит метровой длины отщеп… Ель за елью, дальше и дальше от хутора… Дальше? Дальше!

Низкая облачность по-прежнему затягивает небосвод от краядо края, но и без солнца нетрудно сообразить — давно перевалило за полдень.

— Hwar är swa usling aff stekare? Middaghstidh ! /Где этот недоделанный кухарь? Обедать пора! (древнешведск.)/ — угрюмо бурчит седобородый Ивар.

Проходит еще около получаса.

— Iasso, Swen, ga i stekarahus — swa stekare här, synas iak,är farit vilder! /Вот что, Свен, сходи на кухню — этот кухарь наверное заблудился! (древнешведск.)/

Молодой задумчиво смотрит на Серегу.

— Iak forstaar äkke hwar fore Pekka angrar? Hälder een geit kunde vakta swa dare aff ryz! /Не понимаю, отчего Пекка беспокоится? Этого тупого русского и коза устережет! (древнешведск.)/

Ель начинает потрескивать, шведы, забыв о разговорах, упираются пиками в ствол. Треск усиливается, ель встряхивает верхушкой, сопротивляется, цепляясь за жизнь… упертое в кору железо оказывается сильнее.

— Тафай, тафай! — подбадривает Ивар Шабанова и указывает на самую толстое дерево в округе. — Тафай, русс!

Толстая? Ну и что? Один леший топором махать — хоть по маленьким, хоть по большим… Сергей еще примеряется, как половчее ронять, когда седобородый бросает молодому:

— Ga for middagh, Swen, thet tagher ryz lengi medh thän gran. Iak kan göra thet än. /Иди за обедом, Свен, этой ели русскому надолго хватит. Я один справлюсь. (древнешведск.)/

И, вслед за этим, удаляющиеся шаги.

«Уходит, молодой… Уходит! Теперь главное — не спешить… и не медлить черезчур — упустишь момент, второго не будет… Подманить старого… он расслабился… надо показать, что не опасен…»

Сергей рубит размеренно, не отвлекаясь. В стороны летит остро пахнущая смолой щепа. Из-за спины доносится протяжный, с подскуливанием, зевок. «Пора!»

Сергей неловко шагает в сторону — так, чтобы ступня попала в замеченную пятью минутами раньше ямку. Теперь взмах руки, испуганный вскрик… и упасть — понатуральней, понатуральней. Остается лежать и стонать, мол, все, отработался!

— Huath for een tulling thän ryz är!  — раздраженно вздыхаетседобородый Ивар. Слышится ленивое кряхтение… — Sta upp, okunnogher! Hwo kunnadhe thik at sätta ben swo?! /Что за придурок этот русский! Вставай, неумеха! Кто тебя учил так ноги ставить?! (древнешведск.)/

Голос звучит почти добродушно, в подмышку впивается жесткая, как еловое корневище рука.

«Что тебе сдохнуть, чмо болотное! За больное плечо!» Сергей вскрикивает без всякого наигрыша, поднимается — медленно, всем телом опираясь на топор. Ивар замечает, потихоньку усмехается в густую бороду — русский совсем раскис, пожалуй, стоит подсказать Юхо, что из парня выйдет хороший раб…

Седобородый не смотрел в глаза Шабанова, и потому не увидел вспыхнувшего в них огня.

Сергей пошатнулся, словно вновь собираясь упасть, швед машинально протянул руку… В тот же миг топор взлетел, описав короткую упершуюся в промежность шведа дугу.

Седобородый взвыл — боли еще не было, но бывалый воин знал — она придет через пару ударов сердца. Ослепительная, не оставляющая ничего, кроме сузивегося до булавочной головки мира… и пронзительного крика. Его, Ивара, крика! Второй удар — в висок, — прекратил муки.

«Круто! Чуть полбашки не снес. Кровищи-то кровищи! И дергается, как припадочный. Никак сдохнуть не может… Аж проблеваться хочется… нет, каши жалко.»

Сергей зачем-то вытер топор о траву, на глаза попалась лежащая рядом с трупом пика…

«Хорошая железяка… такую бросать… а что это, кстати, я молчком, да молчком?»

— Да пошли вы все! — зло крикнул Сергей.

Не боясь испачкатся, он стянул с трупа одежду.

— Мертвяку шмотки ни к чему, — бурчал Шабанов, переодеваясь. — И не мародерство это, а захват боевых трофеев.

«Во-первых — сапоги. Сколько можно босиком шастать?»

Лихорадочное веселье кривило губы, Шабанов едва сдерживал нервное хихиканье.

«Хороша куртка — и крепка, и подклад меховой. Великовата? Так это к лучшему — поясом утянется… а пояс тяжелый, небось золото зашито! Жаль, проверять некогда.»

Сергей подхватил пику, топор занял место за поясом… «Больше здесь делать нечего. Теперь найти одиноко стоящую ель, глянуть, с какого бока ветки гуще… И на восток. ДОМОЙ!»

Подъем — короткая, десять вдохов, передышка — спуск. Низины залиты дождем, щедро напоенный ягель брызжет прозрачной влагой, белесые веточки прилипают к штанинам… Густой ольшаник хлешет по лицу, путается в ногах… З-зараза!

Низина кончилась, впереди каменистая сопка, ноги скользят по мокрой поросшей лишайником скале, пальцы цепляются за малейшие неровности… жутко мешает зажатая в правой руке пика… Бросить жалко — оружие!

Из-под ноги выворачивается камень, Сергей, гремя засунутым за пояс топором, съезжает метра на три, на ободранных ладонях выступает кровь.

— Твою м-мать! Срань поганая!

Шабанов поднимает зацепившуюся за куст пику, упрямо лезет вверх.

Подъем становиться положе, ярко-зеленые елочки вороники сплошь покрыты россыпью сизо-черных ягод… черпнуть на ходу, смочить пересохший рот?.. нет, лучше на привале…

«Все… вершина…»

Шабанов грузно упал за оставленный ушедшим ледником валун. Легкие клокочут, словно в них кипит горшок с кашей… Хочется пить… теперь можно и вороники… горсточку. И вперед! Нельзя рассиживаться!

Ноги протестуют, мышцы сводит судорогой. Сергей нехорошо поминает Весайнена, заставляет себя подняться.

Спуск — болотистая низинка — ельник — подъем — плешивая, заросшая ягелем вершинка сопки — лесистый пологий склон — валун с хорошую избу, в трещине цепляется за жизнь каргалистая северная березка… Чуть дальше на глаза попадается высокий, по грудь, пень. По зиме рубили или елка сама упала? Если рубили, где-то поблизости жилье. Это плохо…

Сергей пробегает еще с полсотни метров и резко останавливается — в центре красневшей спелой брусникой поляны копошится охряно-рыжий силуэт.

«Люди. И что теперь? Тихо уползти? Поздно — топот, небось, за версту слышно!» Пика толкнулась в ладонь, подсказывая выход. «Верно. Отступать-то некуда — убитого шведа не простят.»

Незнакомец чуть повернулся, стали видны узкие покатые плечи, тонкая рука в отороченном узорчатой тесьмой рукаве…

«Пацан? Ха! Знаем мы этих пацанов. В пеккиной банде всякой твари по паре. Отгулял свое, говнюк!»

Сергей, вскинув пику, рванулся к притаившемуся за сосной человеку…

«Мать-перемать! Да их двое. Вон он, второй, из-за кочки лезет. Ну и здоровила, чтоб ему… Еще и в шкуре мехом наружу. Под варвара косит.»

Ноги неудержимо несут вперед. Сергей пушечным ядром вылетает на опушку. В голове бьется — здорового на пику, заморыша — топором. Главное — чтоб очухаться не успели…

Беги он чуть медленней, может, и сумел бы затормозить, увернуться от вставшего на дыбы медведя… Может, и сумел…

Пика воткнулась в заросшую косматой свалявшейся шерстью грудину. Медведь оглушительно взревел, из широко разинутой пасти дохнуло невыносимым смрадом.

«Во нарвался!»

Когтистая лапа ударила по древку пики. Толстая, предназначенная для валки леса жердина выдержала, лишь кусочки плохо счищенной коры брызнули…

Зато Шабанова от души мотнуло в сторону. Так, чтобы мельком увидеть белое от страха лицо прижавшегося к сосне подростка… искаженное гримасой ужаса, с огромными — в поллица — глазищами… Очередной удар лапой развернул спиной к юнцу. Пика затрещала. На древке появились глубокие борозды.

«Упри в землю-то! И ногой держи!»

Сергей послушался, даже не вдумываясь, от кого пришел совет. Медвежья пасть окрасилась розовой пеной. Зверь подался вперед, стараясь достать обидчика, кованое острие пики целиком погрузилось в звериное тело.

«Держи косолапого!» — азартно выкрикнул тот же голос.

«Отвали!» — огрызнулся Сергей.

Яростный рык сменился высоким скулящим воем. Пену с медвежьих губ смыло горячим алым потоком. Зверя шатнуло, утонувшие в черепе глазки затянуло смертной поволокой… Мигом позже земля содрогнулась, приняв на себя рухнувшую тушу. Сергей отер покрытый холодной испариной лоб.

«Ни хрена себе шуточки! Медведя для полноты счастья не хватало!.. А где чертов недомерок?»

Глубоко вонзившаяся в медвежью грудь пика покачивалась гротескным метрономом. Шабанов выхватил топор, стремительно повернулся к забытому было финну.

Подросток до сих пор не отлепился от дерева, да и румянец не спешил вернуться на не знавшие бритвы щеки. Сергей замешкался — рубить пацана вроде не за что… ну, скажет он, что видел беглеца, так и дураку понятно, что медведь не самоубийством жизнь покончил.

Так они и стояли: Сергей — всклокоченный, с пылающими яростью глазами, со вскинутым над головой топором… и щуплый подросток в круглой расшитой шапочке с серебряными висюльками на висках, долгополом — ниже колен, — кафтане и высоких замшевых сапожках с острыми загнутыми кверху носками. Рядом с левым сапожком берестяной туесок, доверху наполненный брусникой. По-детски пухлые щеки, тоненькие — куда там оружие держать! — пальчики, блестящие невыплаканной влагой глазищи… И такого рубить? Пошел он! Сопляк расфуфыренный.

— Эй, ты! Катись отсюда!

Пацаненок таки отлепился от сосны, но удирать почемуто не спешил. Вообще, вместо того, чтобы мгновенно исчезнуть, он зачем-то нерешительно шагнул к Сереге.

— Kukas sä oot? /Ты кто? (финск.)/ — робко спросил юнец.

Голос высокий… черезчур высокий. И черезчур мелодичный… в сознание Шабанова посребся червячок сомнения. Пацан робко шагнул навстречу. Сергей непроизвольно попятился.

— Ты че, пацан? В лоб захотел? — неуверено спросил он.

Пацан хихикнул, отчего на щеках проступили игривые ямочки.

— Вылле! — сказал он, приложив руку к груди.

— Ага, — машинально кивнул Шабанов. — А меня Серегой зовут…

Что-то этот пацан напоминал… изрядно подзабытое… Пацаненок еще раз хихикнул и потупился, глазки лукаво стрельнули из-под пушистых ресниц, пухлые щечки заалели румянцем…

«Тьфу ты! Так это ж девка! Во пельмень!»

— Кыш отсюда, поняла? Кыш! — Сергей неловко, словно отгоняя курицу, махнул рукой.

«Хорошо еще, не топором — довел бы девку до кондрашки!» Вылле надула губки и стала похожа на обиженного ребенка. По щеке проложила дорожку первая слезинка…

— Э-эй! Давай без сырости! — Сергей беспомощно шагнул к девчушке… Вылле словно этого и ждала — в следующий миг днвичье личико уткнулось в Серегину грудь, плечики затряслись от беззвучных рыданий.

— Ну хватит, хватит… — Сергей осторожно погладил выбившиеся из-под шапочки темно-русые волосы. — Все в порядке, бобик… то бишь, мишка сдох… Ну некогда мне тебя домой провожать. Понимаешь, некогда!

Вылле непонимающе отстранилась, затем девичий взгляд скользнул за серегино плечо… глаза медленно расширились.

— Ой! — вскрикнула она, ладошки испуганно прижались к губам.

Уже зная, что сейчас увидит, Сергей обернулся. По склону, не пряча злобных усмешек, неторопливо спускались бойцы Весайнена.

Шабанов еще успел оттолкнуть оцепеневшую девицу, успел вскинуть над головой топор… увенчанная свинцовым шаром стрела ударила под сердце, швырнула в беспамятство.

Он плывет над землей — бесшумно, призрачно… Далеко внизу осенний лес упрямо карабкается на каменистую сопку… кое-где меж деревьев бегают вооруженные люди… десятка полтора толпится на полянке… у ног воинов недвижное тело… его, Шабанова, тело…

Вкруг разбитого затылка собралась лужица… Темно-красная, словно просыпанная из лопарского туеска брусника.

 

Глава 4

Мурманск мокнет под дождем. По лужам плывут пузыри, обещая, если верить приметам, долгое ненастье. Автомобили на время превратились в катера, рассекают по стиснутым меж домами каналам, поднимая в небо веера мутноватой воды.

Люди прячутся под зонтами, суетятся, выбирая участки посуше, на лицах без труда читается желание побыстрее достигнуть вожделенного сухого подъезда… у всех, кроме пары беззаботно идущих приятелей.

— Ты хоть понимаешь, Шабанов, какие бабки нам в руки свалились?

С конопатой физиономии Веньки Леушина не сходила улыбка нашедшего таз сметаны кота.

— Двенадцать с половиной «штук», за вычетом налогов! Две «Волги» купить можно! Или «мерсюк» почти новый!

— Зачем нам какой-то «мерсюк»? — резонно возразил Тимша. — Нам станочек надо строгальный… матерьялу про запас, инструмент подходящий, точило новое… да мало ли еще чего?

— Приземленный ты мужик, Шабанов, — сочувственно вздохнул Венька. — Нет в тебе ни размаху, ни блеска.

— Ты у нас… весь из себя блестявый…

Тимша лишь печально качнул головой.

— Слушай, а может нам фирму открыть? — таки не выдержал молчания Венька. — Плотников наймем, столяров. А сами — в шикарном офисе… и секретарша в приемной… сися—ястенькая!

— Балабол, — проворчал Тимша. — Сначала руками работать научись. Офис ему…

Венька расхохотался. Шабанов недоуменно воззрился на приятеля, досадливо бросил:

— Послал Господь помощничка…

Дорога услужливо стелется под ноги. Пока еще асфальтовая, но скоро на смену вонючей смоле придет укатанная грунтовка… Тогда можно будет закрыть глаза и представить, что вернулся домой…

Гараж встретил мягким сумраком. На стеллажах белеют сохнущие доски, в центре высится стапель с заложенным набором новой шняки. Себе ли она строится, на продажу, Тимша не знает, но сделать постарается на совесть — не ковш винный, шняка. Люди ей жизнь доверять будут!

— Опять мне самую «чистую» работу… — пожаловался Венька, уныло разглядывая вязанку еловых ветвей. — Насквозь уже смолой пропитался! И скипидаром… Давай вдвоем кору драть, а?

Тимша раздраженно засопел.

— Вдвоем? Давай. Сначала я с тобой вицу корить буду, потом ты со мной шняку шить.

Леушин представил себя сшивающим гибкой еловой вицей непослушные доски — исцарапанного, злого, по уши в смоле… и содрогнулся.

— Не-е, мужик. Шей без меня.

Тимша хмыкнул, киянка, точно отмеренным ударом, вогнала клин в П-образную струбцину. Гладко струганная доска плотно, словно девица к сердечному дружку, прижалась к шпангоуту. Просверлить, прошить медвяно блестящей вицей…

«Смолой пахнет… работа привычная… если отвлечься от стоящего в углу мотоцикла — будто снова дома, в Умбе… Может, съездить? Не больно-то и далеко — с нынешними поездами да автобусами… А зачем? От родни и друзей могил не осталось. Попусту душу травить… Работай, Тимша, работа успокаивает…»

День уже клонился к вечеру, когда в дверь гаража постучали. Отрывистый стук, громкий. Властный. Вежливый гость так стучать не будет.

— Мы что, ждем кого? — недоуменно спросил Тимша. В глазах помора медленно затухал отсвет шестнадцатого века.

— Может, клиент? На вторую шняку! — радостно вскинулся уставший драть кору Венька.

— Входите, незаперто! — гаркнул Тимша.

Скрипнула врезанная в створку ворот калитка, в гараж протиснулась пара неприятного вида субъектов — квадратные, мясистолицые, со стрижками «под ежик». Стандартные деловые костюмы, из-под распахнутых пиджаков — стандартные китайские майки, на ногах — нелепые кроссовки… Даже кулаки стандартные — пудовые, заросшие густой шерстью.

Различий мало — один черняв, круглобров — видать украинских кровей, — на обтягивающей грудь майке крупно вышито «DIESEL», второй же русый, по-рыбьи светлоглазый, надпись на майке — «Adidas».

За оставшейся приоткрытой калиткой виднелся лакированный капот иномарки.

Тимша мельком взглянул на Леушина — может, знакомцы? Радость встречи на Венькиной физиономии не вспыхнула. Напротив, судя по угрюмому выражению, ожидались неприятности…

Шабанов сравнил шансы на победу… и поудобнее перехватил киянку.

— День добрый, уважаемые, — поздоровался Тимша. Вежливо — мало ли что Веньке помстилось?

— Вижу, пацаны, вы типа дело тут открыли? — пустив мимо ушей Тимшино приветствие, спросил чернявый. — Это хорошо, деловые нам нужны…

Видимо в словах крылся второй смысл — напарник коротко ржанул, но тут же вернул на морду каменное выражение.

— Да какое там дело? — пренебрежительно махнул рукой Венька. — Так, лодчонку строим, сайку на заливе дергать.

— Мы так сразу и поняли… — легко согласился «DIESEL». — когда норвег такую же за пятнадцать «штук» забрал.

Леушин вздрогнул и заметно поскучнел. Тимша уверился, что дело нечисто. На ум пришел давешний гостенек, любитель покуражиться… и то, как гостя выпроваживали. Тимша оценил сегодняшних — с этими будет потрудней… Однако, спешить покуда незачем…

— Отчего ж не продать, ежели человек просит? — спокойно ответил Тимша. — Али вам тоже восхотелось? Можем поговорить.

Теперь заржали оба, словно их под мышками щекотали.

— Хватит базарить, придурок! — рявкнул «Adidas» отсмеявшись. — Типа не догнал, с кем базлаешь?

Тимша набычился, на щеках заалели пятна румянца.

— Ты по-русски говори!

— Он че, тупой? — спросил у Веньки «Adidas». — Растолкуй долбаку, что такое «крыша». Въехал?

Венька молча кивнул.

— Давай так договоримся, — «задушевно» предложил чернявый. — За «крышу», за просрочку… Через два дня вот здесь он похлопал ладонью по стоящей у входа старинной тумбочке три «штуки» лежать должно. Врубился?

— И смотрите, счетчик тикает! — добавил «Adidas».

Громилы вывалились из гаража, лощеная иномарка визгнула шинами на развороте, и вновь наступила тишина.

Шабанов угрюмо смотрел на Веньку — Леушин старательно отводил глаза, словно чувствовал себя виноватым за современников.

— Что еще за «крыша» такая? — нарушил молчание Тимша.

Венька невесело хмыкнул.

— Бандюки. Не заплатишь — гараж разворотят, или нам головы поотрывают. У вас, небось, таких не было?

— Лихих людишек-то? Отчего ж, были… Разве что не подолгу — у нас ведь как? Хочешь удаль показать — в Каянь иди, а те, кто своих зорить повадился… в лесу пропадали.

Последние слова прозвучали со странной многозначительностью. Венька по-новому вгляделся в друга… Тимшины глаза горели мрачным боевым огнем…

— Их ведь много, Шабанов, — со вздохом протянул Леушин. — Не отмашемся. Да и не сами они по себе…

Тимша обернулся — Леушин понуро смотрел в пол, руки бесцельно теребили лохматящийся недоободранной корой еловый прут.

«Совсем парень скис, — участливо подумал Тимша, — надо бы оживить чутка…»

— Плюнь, Венька! — Тимша постарался беззаботно улыбнуться. — Там видно будет. Я о другом думаю — что мы все работа да работа? Может, погуляем малехо? Денег—то чай на гулянку заработали.

Привыкший к мрачноватому характеру приятеля Венька аж глаза выпучил, а изумленно приоткрывшийся рот окончательно придал ему сходство с морским окунем. Тимша хмыкнул и, чтобы не было сомнений, добавил:

— Хватит шары таращить. Веди-ко, где наливают — проветрится надо.

Леушин натужно проглотил застрявший в горле комок.

— Ну ни фига себе! — изумленно вымолвил он. — Наверно в лесу медведь сдох!

— И волки разбежались, — нетерпеливо подтвердил Шабанов. — Так мы идем куда-нибудь, или так и будем посреди гаража торчать?

— Идем, идем, — торопливо подтвердил Венька. — Тут одна подруга хвастала, мол, у них корпоративная вечеринка намечается… Девок полно будет, — Леушин заметил непонимание и тут же пояснил, — ну, хозяин решил работников напоить — фирме десять лет стукнуло. А у него работники — девки одни.

— Тогда чего ждем? — Тимша подтолкнул Веньку к выходу из гаража. — Нам еще переодеться надо. Да смолу отмыть. Иначе как девок охмурять-то? За чертей примут.

В зале полумрак… Вообще на дворе век полумрака. Люди боятся яркого света… как вставшие из могилы равки. Хотя… зря он так уж строго — при свете было бы хуже… а так, будто в кольский кабак попал — сейчас из-за дальнего стола поднимется Суржин и заорет, что любого с одной плюхи завалить сумеет… Тимша встрепенулся, даже пошарил взглядом… и опомнился. «Нет, не встанет — помер Суржин, четыреста лет, как помер…»

Булькает, наполняя стакан, дорогая водка, Тимша кивает осоловевшему Веньке — будь здрав, приятель! Выпивка льется в глотку, смывая накопившуюся в душе горечь… Чего былое поминать — о жизни думать надо. Вона, справа какие девки ядреные шипучим вином наливаются… Еще и глазками постреливают!

На эстраде играет оркестрик. Не вопящий сквозь грохот колонок ди-джей с допотопным винилом под руками, а настоящий, пусть немного фальшивящий, но живой оркестрик.

У подножия топчутся пары, целуются, не обращая внимания на окружающих. Дамы висят на шеях пьяноватых кавалеров, груди расплюснуты о потные рубашки. Меж телами ни малейшего просвета, отчего кажется, что пары слиплись навечно, может быть даже срослись, как сиамские близнецы — таких намедни по телевизору показывали…

Кружится голова… да и тело налилось пьяной тяжестью, словно и не закусывал жирной семгой с намазанной маслом пшеничной булкой…

— А что, брат Венька? — расплывается в улыбке Шабанов. — Водку-то пьянствовать и дома могли. Пошли, попляшем!

— Ага, ты напля-ик! — шешь! — лыбится Венька. — Всех телок перепугаешь, лось древне-ик! — русский! Присмотрись сперва, как надо! — Венька тыкает рукой в танцующих, попутно смахивая на пол тарелку с остатками салата. Тут же рядом возникает предельно вежливый официант, собирает осколки.

— Не волнуйтесь! — успокаивает он. — Просто доплатите немного — за посуду.

Тимша хмыкает — подумаешь, тарелка! — и встает. Сегодня он будет танцевать. Обязательно. Пусть даже по-новомодному — в облипку.

Стоит ему подойти к эстраде, как музыка смолкает, пары тянутся к столам, где ждут теплая водка и остывшие закуски. Напротив Тимши, почему-то в одиночестве — стройная длинноволосая брюнетка. Ножки в изящных туфельках, юбчонка в две ладошки шириной… если венькиными мерить. Полные груди соблазнительно белеют в узком глубоком вырезе блузки… А лицо! Хороша девка… жаль, пьяна, как последний лопарь. Даже глаза остановились, ровно кого вдалеке узрели. Нельзя так девке пить. Лихих людишек нынче много развелось. Надо бы за ней приглядеть…

Пауза кончилась, гитарист выдал длинное соло, ударник, дожевывая, бутерброд прошелестел метелкой по сияющей тарелке… Самое время приглашать… А как?

Тимша все же подался вперед, когда между ним и девицей втерся невесть откуда взявшийся Леушин.

— Вы позволите? — проворковал он, хватая девицу за талию. Тонкие руки сомкнулись на венькиной шее. Серебряное колесико браслета изящно скатилось к остренькому локотку…

«Ну Венька! Ну гад! Видел же, что я к ней… Может, в ухо засветить? Не-е, обоих уроню… — Тимша громко засопел. — Ладно, пусть живет. Для меня другая девка отыщется.»

Шабанов повернулся к залу, глаза сумрачно высматривали девицу потрезвее. Повисшая на Леушине девица оступилась, туфелька с длиннющим каблучком-шпилькой отлетела под ноги Тимше. Следом за туфелькой, теряя равновесие посунулся Венька.

— К-куды, оболтус! — рявкнул Шабанов, подхватывая приятеля. — Встал? Вот и стой! И девку держи, чтоб не упала.

Шабанов кряхтя опустился на колени, прямо перед носом замаячила обтянутая прозрачным капроном ножка.

«О-хо-хо!» — конфузясь подумал Тимша, но туфельку подобрал и даже сумел надеть на узкую и маленькую — меньше его ладони! — ступню.

— Блг-дарю! — выдавил Леушин. — Мы еще п-птанцуем…

«И ладно, что девку из-под носа увел, — с усмешкой подумал Тимша. — Для того и в кабак шли, чтоб Венька от страха трястись перестал. Ишь, кавалер!»

Кавалер неловко крутанулся — видимо пытаясь изобразить нечто оригинальное… под ноги Тимше откатилась вторая туфелька.

— Д-давай, обувай — я держу! — любезно сообщил Леушин. Пришлось наклоняться вторично. Поиск подруги откладывался на неопределенное время.

— Второй раз за час женским ножкам кланяюсь… что дальше будет? — проворчал Шабанов.

Ждать продолжения довелось недолго.

— Вот что, мужик, — сурово скомандовал Тимша, поднимая с пола обе туфли. — Веди-ка ты подругу в гардероб. Нечего ей здесь больше делать. На улице холодно — протрезвеет…

Венька тупо кивнул, но дальше процесс застопорился — сходить с места девица отказалась наотрез. Леушин тяжело вздохнул, потом чуть пригнулся, руки сомкнули под коленями девицы…

— Иди, расплатись, — прокряхтел Венька. — Я донесу…

Половой, угодливо согнувшись, принял расчет и щедрые чаевые.

— Я могу такси вызвать, — услужливо предложил он, глазами указав вслед скривившемуся Леушину.

— Сами доберемся, — упрямо заявил Тимша. — Ништо и выпили!

Вообще-то последний стакан оказался лишним — Тимша понял это, когда мраморные перила лестницы подло вывернулись из-под ладони.

«Врешь! Все равно устою!» — сообщил Шабанов лестнице.

Фойе встретило тишиной. Краcотка дремала в уютном кожаном кресле. Рядом уныло торчал Венька.

— С-слушай, Ш-шабанов! Она одеваться не хочет! — наябедничал Леушин. — Г-говорит, спать будет.

— Сюда донес? И дальше сможешь… — добродушно заметил Тимша.

Венька задумался… с минуту ничего не происходило.

— Ты сам-то, часом не спишь? — встревожился Шабанов.

— А ну ее! — заявил Леушин. — Одна морока… И вообще… — Венька назидательно помахал пальцем, — все зло от баб. Начиная с Евы. Какого рожна яблоки тырила?

Шабанов оперся о стену — пол под ногами покачивался, как палуба лодьи при хорошей волне.

— Так что, домой пойдем?

— Пошли… — уныло согласился Леушин, оглянувшись на гудящий пьяным весельем зал. — Правда, можно и вернуться…

«Вернуться… если бы пьянка помогла вернуться…»

— Н-не, нагулялись, — убежденно сказал Шабанов.

Подхватив друга под локоть, Тимша преувеличенно твердо зашагал к дверям. Венька прощально покосился на зал, вздохнул и покорился судьбе.

— Э-эй! А я? — подала голос на миг очнувшаяся девица.

Приятели не услышали.

Утро. Рядом с кроватью грузно топчется медведь. Толстый — аж пол жалобно скрипит. Периодически медведь урчит — видимо, ругается. Голосом лицейского мастера.

«Шел бы ты отсюда! — раздраженно посоветовал Тимша. Без тебя тошно.»

Медведь сердито засопел, затопал в сторону кухни, послышалось звяканье кастрюль.

«Кастрюли? Мастер?» Проснувшаяся память услужливо подсунула объемные картинки двадцать первого века — вонючие повозки на дорогах, голые бабы в говорящем ящике, церкви на задворках, зато в центре вертеп на вертепе — гул-ляй Рассея… весело живут потомки.

Тимша приподнял голову, кастрюльный звон тут же переселился внутрь черепа.

— О-хо-хо, грехи наши тяжкие… — простонал Тимша, прежде чем рухнуть обратно.

Медведь вернулся, осуждающе поцокал языком. Тимша осторожно приоткрыл глаз — у кровати, скрестив под грудью перевитые синеватыми венами руки, стояла… Светлана Борисовна. В цветастом засаленном халате, с шишками бигудей в крашеных волосах, в драных шлепанцах… Не получалось иной раз называть матерью эту женщину, как ни старайся. Уйти бы куда из дому, да нельзя — вдруг Серега вернется?

— Рассольчику! — жалобно прогундосил Тимша, уткнувшись носом в подушку.

— Рассольчику? — ядовито переспросила Светлана Борисовна. — У меня для тебя другое лекарство припасено!

Женщина не по годам проворно дотянулась до стоящего в изголовье стула. Тимша хотел посмотреть зачем, но головная боль пересилила желание.

— Училище бросил, пьянствует, а я ему рассольчику подавай? Ремня не желаешь?

Узкий кожаный ремень впился в задницу, заставив охнуть. Тимша взвился, забыв о похмелье, ремень намотался на подставленную ладонь. Кулак сжался — чтоб не вырвала.

— А вот этого не надо! — неожиданно твердым голосом сказал Тимша. — Такого я… терпеть не стану!

«…и родной бы матери не позволил!» — хотел сказать он, да вовремя спохватился.

Светлана Борисовна обмякла, полные обиды глаза повлажнели, жалобно дрогнула нижняя губа.

— Да живи ты, как хочешь! — всхлипнула она и сгорбившись побрела обратно на кухню. Ремень забыто болтался в Тимшином кулаке.

«Ну что я за человек такой? Что ни сделаю, все не по-людски!» Чувство вины резануло по сердцу. Больно, до крови. «А кабы то родная мать была, посмел бы голос повысить?» Ответ пришел сам собой. Тимша шмыгнул носом и поплелся следом за Светланой Борисовной.

— Ма… Прости, а? Я не хотел… — Шабанов не знал, у которой из двух просил прощения, да его это и не интересовало. — Ну дурак… ну ляпнул… Ты не плачь, ладно?

Плечи склонившейся над газовой плитой женщины мелко вздрагивали. Порывистым, таящимся движением она достала из карманчика халата платочек, отерла глаза…

— Ладно… — мягко сказала Светлана Борисовна. — Я борща наварила… Иди умойся, да завтракать садись, горе мое!

Горячий борщ развеял царивший в мозгах туман, даже головная боль отступила вглубь, лишь изредка напоминая о себе тупым нытьем в висках. Тимша почувствовал, как стремительно возвращаются силы.

— А знаешь, — похвастался он. — Мы с Леушиным к субботе шняку закончим. Венька говорит, покупателя долго ждать не придется!

Светлана Борисовна покивала, хотя было заметно, что ее мысли заняты другим.

— Вчера с ним на пару гуляли?

— Уг-гу… — Тимша с усилием проглотил недожеванный кусок говядины и, оправдываясь, пояснил, — захандрил Венька… я и решил его подправить. Кто ж знал, что вино такое крепкое попадется?

Брови Светланы Борисовны строго нахмурились, но потом она не выдержала и фыркнула:

— А ты думал, с вина только песни поют? Вроде не вчера родился…

Тимша покраснел и уткнулся в тарелку.

«Опять не то ляпнул. А ну как поймет, что в теле сына чужой человек обретается? И что тогда делать? Скорей бы в армию забрали — оттуда, говорят, другими людьми приходят…

Глядишь, не разберется…»

— Сегодня, наверное, подольше задержусь, — сказал он невпопад. — Работы много.

Светлана Борисовна внимательно посмотрела на сына — не узнать парня! Еще год назад был пацан-пацаном — девчонок за косы дергал. Приходили, жаловались… — а теперь мужик за столом сидит. И прощения просил не за то, что пил — за то, что расстроил… Даже когда училище бросил, не так страшно было — думалось, перебесится, снова учится пойдет. Ан нет… Шняку какую-то с Венькой придумали. Еще и продать сумели…

— А почему ты лодку шнякой называешь? — спросила она.

Тимша внутренне улыбнулся — ответ давно заготовлен.

— В книге вычитал, а потом в музей ходил — там полшняки стоит, и моделька… во-от такая! — он развел руки на полметра. — Как настоящая! Даже топорик на банке лежит! А Венька и говорит — давай, мол, сделаем? Мода сейчас на старину!

— Ну-ну… — неопределенно протянула Светлана Борисовна.

— А что? — слегка вскинулся Тимша — Разве плохо продали?

Светлана Борисовна подумала о лежащих на именном счете деньгах — хоть на свадьбу, хоть на институт… Большие деньги! Даже обидно — всю жизнь как пчелка, а таких деньжищ в руках не держивала! А он — раз-два, и «на, мама, положи в банк!» С другой стороны, у кого еще сын на такое способен? И насчет Леушина врет — наверняка сам все и придумал. А оболтус рыжий, небось, разве что доски подавать годится!

— Ладно… работничек, — она улыбнулась и взъерошила сыновью шевелюру. — Поел? Мой посуду и уматывайся!

* * *

Сизая пелена клубится над дальними сопками. Ветер отрывает пушистые лохмотья. Облака проносятся над головой, торопливо роняют мелкий — пыль прихлопать, — дождик. В просветы заглядывает холодное солнце, отражается в золоте опавших листьев. На лужах нетающий лед. Вчера еще было тепло, а сегодня — поздняя осень…

Заменявший выключатель пусковой автомат сухо щелкнул под венькиными пальцами… в десятый раз.

— Может, с кабелем чего? — неуверенно предположил Шабанов. — Пошли, старшого поспрошаем.

Автомат щелкнул напоследок — снова впустую.

— Пошли, — со вздохом согласился Венька.

До председательского гаража сотня метров, но добиться внимания от щеголявшего необмятым армейским камуфляжем грузного лысого мужика не так-то просто.

— А-а, это ты, Леушин! — наконец соизволил заметить вошедших председатель. — Тебя-то мне и надо!

Когда тебя ищет начальство, даже такое мелкое, как председатель гаражного кооператива, русскому человеку всегда становится не по себе. Ну, не принято у нас искать ради награждения или выдачи премий.

— Взаимно, Вадим Аркадьевич! — расплывшись в улыбке заметил Венька. — Что-то у нас со светом проблемы!

Председатель пожевал губами, начальственное чело грозно нахмурилось.

— Жалуются на вас, Леушин! — вместо ответа заявил Вадим Аркадьевич. — Говорят, гараж не по назначению используется. Так оно?

— Что значит, «не по назначению»? — взъерошился, почуяв опасность, Венька. — Я что, «паленую» водку там разливаю? Лодка — тоже транспортное средство. Машины в гаражах восстанавливают? Значит, и лодку строить можно.

При упоминании «паленой» водки взгляд Вадима Аркадьевича непроизвольно метнулся к ведущему в подполье люку.

Впрочем, председатель тут же пришел в себя. Рыхлая физиономия побурела от прихлынувшей крови. «Начальству возражают! — явственно читалось на ней. — И кто? Щенки-недомерки!»

— Значится так, — ржаво звякнул голос председателя. До прибытия пожарной инспекции всякие работы требую прекратить. И я еще выясню, какой заводик вы там открыли, и знает ли о нем налоговая инспекция!

Венька понимающе усмехнулся — о дружбе председателя с криминалом даже судачить перестали — настолько затертая тема. Жаловались ему! Даже известно кто — DIESEL с Adidas'ом.

— Свет отключен в соответствии с пожеланиями трудящихся? — дерзко спросил он.

— По всему ряду отключен, — с гаденькой усмешечкой подтвердил Вадим Аркадьевич. — И мужички уже знают, кого благодарить надо!

Несколько секунд Венька молча буравил глазами председателя. Вадим Аркадьевич с барственной нагловатостью откинулся на спинку стула, в руках, словно бы невзначай, появился самодельный нож с наборной пластмассовой ручкой.

— Разговор окончен, — выплюнул председатель, кончик ножа старательно выскребал грязь из-под ногтей.

— Пошли, Венька, — буркнул молчавший доселе Тимша и, оборотясь к председателю, бросил, — Ну и гнида ты, мужик!

В сердцах захлопнутая дверь отрезала поток хлынувшего вслед мата. Тимша догнал понуро бредущего Веньку, ободряюще хлопнул по плечу.

— Плюнь! Дневным светом обойдемся. В мои времена электричества вовсе не было, а шняки еще как строились!

— И то верно, — ответно улыбнулся Леушин, но уверенности в голосе не чувствовалось.

«Не спешить, не злиться… нельзя лодку со злом в сердце шить. Плохая судьба такую лодку ждет…» Тимша отложил инструмент, вышел из гаража. «Теперь закрыть глаза и успокоить дыхание…»

Капли дождя барабанят по запрокинутому к небу лицу, затекают в уголки рта, путаются в реденьком пушке на подбородке… Сквозь пропитавшую округу вонь отработанного масла и выхлопных газов пробивается еле уловимый запах грибов и прели. «Сколь природу в оковы не забивай, она свое возьмет!» Злость постепенно тает, моросящий дождь старательно гасит бушующее в душе пламя…

— Гарик, глянь — шкет в натуре деревом прикинулся! Щас корни пустит!

— Жадный наверное, — насмешливо прозвучало в ответ. — Жадные кем хочешь прикинутся, лишь бы бабки зажилить!

С трудом обретенный настрой упорхнул испуганной птахой. Вернулось ставшее привычным раздражение. Откуда наползла на север вся эта шваль? Каким ветром занесло?

Из гаража, услышав незваных гостей, появился Леушин.

— Чего надо? Мы вас к завтрему ждали!

Венька пытается храбриться, получается неважно — Adidas визгливо заржал, как напильником по стеклу поерзал.

— Слышь, Гарик? Этот шкет дни считает! Типа грамотный!

DIESEL по имени Гарик отхаркнулся. Плевок шлепнулся под ноги Тимше.

— До завтра, брателло, большой штраф настучит — не расплатишься! — похабно осклабился он. — Ты нам щас за баблом побежишь… а мы с твоим корешем пока побеседуем… или это твоя девочка?

— Будешь долго бегать, оно тебе изменить могет. С нами! — глумливо подхихикнул Adidas.

Венька затравленно стрельнул глазами — пустынный ряд гаражей, народ, как назло, по домам сидит. Тимша, конечно, парень не из слабых, но с двумя быками ему не совладать.

— Лучше он сбегает, — кивком указал на Леушина Тимша. — А мы пока поболтаем.

Гнусь брошенного бандитами намека не укладывалась в голове. Тимша отказывался верить ушам…

— Видишь, Кабан, как он о своей Марухе переживает! — ощерив прокуренные зубы, продолжал куражиться Гарик. — Нет, пацан, будет так, как я хочу. А я сказал — останется рыжий!

DIESEL протянул к Леушину растопыренную пятерню. Венька попробовал увернуться, но бандит оказался быстрее. Волосатая лапа крепко стиснула венькино плечо.

— Оставь парня, — в голосе Тимши звучало спокойствие. Ледяное спокойствие, замороженное.

«Мразь… не люди вовсе — липкая, тошнотворная мразь! Таких порешить и греха нет — на Руси чище станет.»

Два шага к гаражу — в приворотный брус изнутри воткнут бритвенно отточенный плотницкий топор.

— Отпусти-ить? — насмешливо протянул Гарик. — Не отпущу, что будет? Заплачешь?

Любовно отшлифованное топорище плотно легло в ладонь. Тимша скользнул навстречу бандиту…

Извернувшись вспугнутой крысой, Гарик отскочил, рука бандита нырнула в карман… топор оказался быстрее.

Сверкающий полукруг чиркнул по блестящей от дождя кожаной куртке. Легко чиркнул, небрежно, словно и не стремясь достать, поранить… из длинного прореза показалась рифленая рукоять пистолета. На землю вывалился обрубок пальца. За ним второй…

Бандит неверяще поднес к глазам ставшую вполовину короче ладонь. Алый поток стекал по кисти, наполнял рукав…

— Ты че, с-сука? — запоздало взревел Кабан. Ожиревший мозг не сразу сообразил, что жертва не собирается угодливо кланяться. — Я ж…

Смешанный с матом вой Гарика заглушил конец фразы, но Тимша и не слушал — с тем же неживым спокойствием он шагнул навстречу выхватившему нож Кабану…

Что прочитал в холодных, как арктический лед, глазах привыкший к покорности жертв отморозок? Ему виднее.

Кабан студенисто вздрогнул, попятился… и побежал. Неуклюже, оскальзываясь и пачкая модные кроссовки густо замешанной на машинном масле грязью.

— Валим, Гарик! У шкета крыша съехала! — донеслось писклявое вяканье.

Гарик, завывая от боли, устремился следом. Из прорезанного кармана выпал пистолет, негромко скрежетнул по гравию…

Тимша остался у распахнутых ворот гаража. Топор еще раз крутанулся в руке, удобно лег на сгиб локтя.

— Ептыть! — выдохнул очнувшийся от ступора Леушин. Заляпанная грязью кроссовка опасливо — будто тот мог вцепиться — пихнула отрубленный палец. — Ну ты, даешь… А я вот растерялся… тоже хотел… а… Ну растерялся я!

Слова срывались с трясущихся губ, сыпались горохом на раскисшую под дождем землю.

— Закрывай гараж, Венька, — буднично сказал Тимша. — На сегодня отработали — темнает уже…

— Отработали? — Венька нервно хихикнул. — Да уж, отработали. По полной схеме!

Он согнулся, прижав руки к животу, под ноги хлынула рвота.

— Ничо, — ровным голосом успокоил Тимша. — со всяким бывает… ты другое скажи — чего с пистолем делать? В милицию несть не с руки — таки я шишу грабку-то пообровнял…

— Спрячем, а потом видно будет, — отозвался Леушин. — Там, в углу, пакет полиэтиленовый валяется, принеси, а?

Венька подобрал кусок проволоки, согнул крючком. Подцепленный за скобу пистолет лениво качнулся.

— Надевай, — кивнул он на принесенный Тимшей пакет. — чтобы пушки руками не касаться.

На пакет намотали ветоши, сверток исчез под полом гаража. Венька запер дверь, еще раз покосился на отрубленные пальцы.

— Ох, Шабанов… — тоскливо вымолвил он, — ты еще не понимаешь, во что мы вляпались!

— Тебе и объяснять, — резонно заметил Тимша.

— Может, ко мне зайдем? — нерешительно предложил Венька и, пересилив себя, добавил. — а то я один идти боюсь…

— Шишей бояться не надо, — наставительно заметил Тимша. — Пусть они боятся!

И он показал Веньке аккуратно завернутый в мешковину топор.

Снова стелется под ноги потемневшая от дождей грунтовка… радости от нее нынче совсем никакой.

«Жалко Веньку — учился, жил не тужил, а тут на голову дремучий помор свалился… Да еще ухорезы со своей гнусью… Такое кого хочешь с ног собьет.»

Шабанов покосился на понуро бредущего Веньку.

«Хороший парень, настоящий друг… а что растерялся, так немудрено… и вообще, не ему, Тимше, набег проспавшему, осуждать…»

* * *

Разболтанный звонок на дверях леушинской квартиры. Старый, похожий на заводной ключик от детской игрушки — покрутишь, он и затренькает… Для Веньки — седая древность, а для Шабанова…

Треньк-треньк, треньк-треньк…

За дверью слышна возня — лампочка на площадке сгорела, в глазок пришедших не видно.

— Кто там?

— Кто-кто… дед Пихто! — огрызнулся Венька, на глазах обретая привычное нахальство.

Открывается дверь, в падающем из прихожей свете стоит венькина мамаша — худая, рыжая и длинноносая — сразу видно, в кого Венька пошел.

— Ага, и собутыльничек заявился! — не сулящим ничего доброго тоном восклицает она. — Заходи, Сереженька, заходи. Папа наш совсем недавно о тебе вспоминал…

«Петр Денисович еще тот фрукт, — просыпается серегина память. — Приятный… как зубная боль.»

Настроение, и без того паршивое, испортилось напрочь. Тимша обреченно вздохнул.

«Поторопился я Веньку материнской копией объявлять», — мысленно усмехнулся Тимша, глядя на Петра Денисовича Леушина. По облику хозяина было совсем нетрудно представить, каким станет Венька лет через тридцать — с глубокими залысинами, толстыми линзами очков и сытенько круглящимся пузиком.

Леушин-старший сидел в глубоком кожаном кресле, сложив на животе пухлые, не знавшие черной работы руки.

— Та-ак, молодой человек, — звучным баритоном произнес Петр Денисович. Обращался он исключительно к Тимше, уделив сыну не больше секунды внимания. — Проходите, проходите. Мы как раз о вас вспоминали! Оч-чень вовремя вы заявились…

Речь Леушина-старшего живо напомнила Тимша крадущуюся к добыче лисицу — тишком, тишком, да ка-ак прыгнет!

«Теперь понятно, за что его Серега зубной болью обозвал», — угрюмо подумал Тимша.

— Да вы садитесь, юноша, — продолжал журчать Петр Денисович. Великосветские манеры диссонировали с пузырящимися на коленях «трениками» и не первой свежести майкой, но Леушина-старшего это не смущало. — Садитесь. Разговор, я думаю, у нас будет до-олгий!

«Этот все жилы вытянет, пока до сути доберется!» Тимша глубоко вдохнул и, перебив Леушина-старшего, выпалил:

— Чего рассусоливать? Говорите, чем не уноровил?

Хозяин дома поперхнулся, глаза за очечками неприятно сощурились.

— Любите прямоту, милейший? Извольте! — процедил он… и сорвался на крик. — Я хочу знать, с какой стати ты взялна себя право распоряжаться судьбой моего сына? Кто ты такой? Алкоголик! Безотцовщина!

Переход на «ты», последовавшая за ним ругань настолько не соответствовали тщательно культивируемому образу интеллигентного родителя, что стоявший за тимшиной спиной Венька пораженно охнул.

— А ты что здесь ошиваешься? — соизволил заметить сына Петр Денисович. — Пшел вон! Раздеваться и спать! Наверняка в очередной забегаловке нажрался!

Венька набычился, еще больше став похожим на родителя. — Не ори! Ни фига не знаешь, а пасть шире плеч раззявил! Никуда я не уйду, понял?!

Петр Денисович побагровел. На миг Тимше почудилось, что кровь тугой струей плеснет из ушей… даже отшатнулся…

— Вот! Вот оно, следствие беспутной жизни! — театрально воскликнул Леушин-старший, едва к нему вернулся дар речи. — Мой сын! Мой родной сын!!! Не-ет, это нельзя спускать с рук!

Петр Денисович начал привставать… на его пути тут же возник Тимша.

— И впрямь, выслушали бы сперва, — буркнул он, с трудом удержав готовую вырваться злость.

Петр Денисович рухнул обратно в кресло. Майка задралась, явив миру розовое поросшее рыжими волосиками пузо.

— Даже так? — саркастично воскликнул он. — У вас, господа мои, есть что сказать? Хорошо, я слушаю.

Шабанов повернулся к Веньке.

— Давай ты, у тебя язык лучше подвешен.

Леушин-младший словно ждал команды — слова хлынули потоком — сумбурно, перескакивая с события на событие, запинаясь, возвращаясь к сказанному — лишь бы услышали.

Единственное, что осталось за рамками — история Тимши.

По причине ее совершенной невероятности.

— Да… — протянул Петр Денисович, убедившись, что сын сказал, что хотел. — Ну и наплел. Прямо детектив какой-то: богатые иностранцы, битвы с мафией… Ты книжки писать не пробовал?

— Так я и знал, что ты не повершиь…

Венька полез в карман, на журнальный столик шлепнулся завернутый в обрывок газеты маленький сверток.

— На, посмотри.

Петр Денисович пренебрежительно скривился:

— Это что? Гильзы с места ваших боев?

Холеная кисть потеребила сверток… на стол выкатился посиневший обрубок бандитского пальца.

— Ай! — взвизгнул Петр Денисович, отбрасывая в сторону ужаснувший предмет. — Уберите эту гадость! Немедленно!!!

Венька послушно завернул обрубок в побуревшую от натекшей крови газету.

Петр Денисович яростно тер ладонью о штаны, словно хотел стереть саму память о прикосновении к мертвой плоти.

— Значит так, молодой человек, — холодно подытожил Петр Денисович, глядя на Тимшу прокурорским взором. — Если я еще раз узнаю, что вы пытаетесь вовлечь моего сына в свои мафиозные разборки, я добьюсь, чтобы вас немедленно арестовали! У меня достаточно знакомств!

— А ты, — повернулся он к Веньке, — марш в свою комнату! У нас с тобой будет особый разговор. Завтра пойдешь в лицей!

Венька хотел возразить, но Тимша, криво усмехнувшись, толкнул его к двери.

— Иди, Венька, прав твой батяня, хреновую ты компанию выбрал.

Горький по-детски жалобный всхлип вырвался из венькиной груди. Венька несмело коснулся тимшиного плеча.

— Прости меня, ладно? Я… — он безнадежно махнул рукой и порывисто выбежал из комнаты.

Тимша замешкался, не зная, то ли броситься следом за другом, то ли вежливо попрощаться, когда услышал:

— А вы, юный бандит, чего ждете? Приглашения к чаю? Я сказал достаточно. Убирайтесь, чтоб и духу вашего не было! И скажите спасибо, что я милицию не вызвал! Мараться не хочу!

Судя по безцеремонности, к Петру Денисовичу вернулось самообладание, стеклышки очков надменно блеснули, узкая ладошка звонко шлепнула по кожаному подлокотнику — словно финальную точку поставила…

«Хамишь, барин! — озлился Шабанов. — Я тебе не смерд боярский!»

Тимша шагнул к креслу, навис над вжавшимся в дорогую кожу хозяином, злорадно отмечая, как шелухой осыпается показная самоуверенность.

— У нас, поморов, сроду от попавших в беду не отворачивались — все под богом ходим, сегодня ты, завтра я… А вы? Не люди — скоты жрущие! Дальше хлева видеть ничего не хотите! Даже не скоты — курицы: клюнь ближнего, обгадь нижнего! Не высовывайся, чтоб не слопали! Это ваши главные заповеди? Этим живете? Этому учите?!

— Учим на людей с топором не кидаться! — нашел силы заявить Петр Денисович. — С бандитами разбираться милиция должна!

— Я друга выручал. Сына твоего! Недосуг было милицию ждать! — выкрикнул Тимша.

Леушин-старший глупо разинул рот, наконец поверив, что сыну грозила реальная опасность.

— Веньку? А… да-да, — Петр Денисович захлопал руками по футболки, словно разыскивая карманы. — Я отблагодарю… я заплачу! Вы скажите сколько…

Тимша зарычал, по-юношески костлявый кулак оттянулся к плечу. Петр Денисович сжался в комочек, очечки заблестели испугом, пальчики нервно теребили подол майки.

— А-а… Мня-я… — проблеял Леушин-старший.

Шабанов опомнился, развернувшись на каблуках, зашагал к выходу.

— Я Веньку за собой на канате не таскаю, — бросил он, стоя в дверях. — У него своя голова — захочет придет, нет его дело.

* * *

Центр не спит никогда. Неистово, словно в последний день человечества, сияет реклама — зайди, купи! Выпивка, деликатесы, презервативы, развлекаловка! Все круглосуточно! Все для тебя! Эксклюзивно! Другие не в счет! Заходи!!!

Свистят покрышки летящих мимо автомобилей, инфрабасом гудят встроенные колонки… По тротуарам лениво фланируют дамы полусвета, потные липкие взгляды стареющих ловеласов раздевают и без того не слишком прикрытые телеса. На лицах «золотой молодежи» прописалась вселенская скука — это пробовали, то покупали… Вроде в «Полярных зорях» пафосный тусняк с гей-стриптизом… весь бомонд будет, надо отметиться! Центр торопится жить — жадно, запойно, взахлеб…

А в проулках и проходных дворах — Ночь. По-южному темная — в десяти шагах от фонаря хоть глаз коли… Шелестит не успевшая облететь листва, чуть поблескивает мокрый асфальт потресканный, с черными пастями промоин… Здесь своя жизнь — семенящая вдоль облупленной стены крыса, тощая шавка у помойного бака, из приоткрытой форточки сварливый женский голос… запахи кошачьей мочи, квашеной капусты, гниющих отбросов, разлитого пива… изнанка мира. Такая же неприглядная, как и фасад…

За что Русь караешь, Господи?!

Тимша спешил. Прочь от хомячьей леушинской норки, от воровато лезущих в колодец теплотрассы бомжей, от чавканья прохудившихся кроссовок… Сейчас бы тарелку щей — и в кровать. Чтобы проснуться дома — пусть даже на умбском пепелище. На родном пепелище, а не в тупо жрущем крысятнике!

Замок не открылся — Светлана Борисовна защелкнула предохранитель. Зачем? Чтобы он не мог войти?

Палец вдавил кнопку звонка, за дверью разнеслась протяжная дребезжащая трель… Вторая… Третья…

Наконец обострившийся от нервного напряжения слух уловил тихий звук шаркающих неверных шагов…

— Кто? — спросил странно болезненный голос.

— Я это, я! — нетерпеливо отозвался Тимша. — Задержаться пришлось.

Дверь приоткрылась в темноту — скорее угадываемый, чем видимый силуэт неловко отодвинулся вглубь прихожей.

— Чего в темноте-то? — спросил Тимша. По-прежнему завернутый в мешковину топор беззвучно скользнул под стоящее в прихожей трюмо. — Лампа сгорела? Так я сейчас поменяю.

Он скинул кроссовки, шагнул к Светлане Борисовне поздороваться, ткнуться губами в пахнущую сдобой щеку… Нога споткнулась о занявший половину прохода чемодан. Тимша зашипел, потер ушибленное место.

— Мы что, едем куда?

— Не мы — ты, — голос Светланы Борисовны звучал глухо, будто сквозь шерстяной платок. — Сестра двоюродная из Умбы звонила: говорит, тебе срочно приехать надо. Я уж и вещи собрала…

Ехать? В Умбу? Тимша радостно вскинулся: Умба не Мурманск, там все свое! Но почему так спешно? И что со светом?

— Что со светом? — повторил он вслух.

— Ничего… все в порядке… просто у меня голова… Светлана Борисовна не договорила. Донесся сдавленный стон, прошуршало сползшее по стене тело…

— Мама!

Кулак походя врезал по клавише выключателя, ослепительно — до рези в глазах вспыхнули лампы…

Светлана Борисовна лежала на боку, неловко подвернув покрытую засохшей кровью руку. Лица не узнать — вместо него багрово-синюшная маска, в уголке рта пузырится кровь…

— Врача! Что ж это… Кто?! Сволочи! Врача!!!

Бросок к телефону. Дрожащие пальцы не попадают в кнопки… Врача!!!

— Скорая! У меня мать умирает!.. Что? Избили! Она в коридоре лежит!.. Да не знаю я кто! Но узнаю. Обязательно узнаю! Что? Адрес? — с губ срывается привычное сочетание слов и цифр… Сергею привычное. — Этаж? Пятый у нас этаж. И лифт есть, черт бы вас драл! На руках затащу, если сломан! Заводи карету!

Короткие гудки иголками тычутся в ухо. Трубка с треском падает на рычаг. Окно распахнуто настежь — чтобы увидеть издалека, еще из-за поворота…

Холодный ветер колышет занавески… Не холодный — ледяной. Даже время замерзло, косо висит застывший маятник настенных часов… Холодно…

«Чего тянут? Езды-то три минуты!» Шабанов бросается в спальню, оттуда, с подушкой в руках, в прихожую подложить под голову…

«Что сделали, гады! Что сделали! Я ж им глотки рвать буду! Зубами!!!»

Он касается материнской ладони… «Холодная? Нет, мама просто замерзла! Просто замерзла! Согреть!»

Бросок к вешалке, руки цепляют теплое пальто… рывок, ажурная вешалка раскачивается на одном гвозде… Плевать. Он снова рядом с матерью — укрыть, согреть, растереть замерзшие ладони…

Из распахнутого окна — звук подъезжающего автомобиля, визгливо скрипят тормоза. Тимша перевесился через подоконник — разглядеть приехавших… Ему и в голову не пришло, что вынырнувший из-за угла милицейский «уазик» прикатил за ним. Даже облитые серым камуфляжем громилы показались дурацким совпадением.

Пронзительное треньканье дверного звонка взорвало тишину. Наверстывая упущенное, бешено застучал маятник.

— Не заперто! — крикнул Тимша, бросаясь в прихожую.

Врачи? Откуда? Почему не увидел? А, неважно — главное, они уже здесь!..

Мордатые ОМОНовцы на врачей не походили вовсе.

— На пол, говнюк! — пролаял подскочивший к нему боец.

Взгляд ОМОНовца скользнул по лежащему в прихожей телу и вновь вернулся к Тимше… наполненный лютой злобой.

— А врачи? Где врачи? — недоуменно спросил Тимша.

— Врача тебе?

Удар стопой в сгиб колена, и тут же — локтем в позвоночник. Тимша падает, задыхаясь от боли. Меж лопаток вонзается тяжелый сапог, на выкрученных за спину руках щелкают браслеты наручников. Жесткая пятерня вцепляется в волосы, до хруста в шее задирает голову.

Напротив, широко расставив ноги, стоит офицер. Гороподобный даже на фоне отнюдь не тоненьких омоновцев.

— На дозу не хватило, чмо поганое? — ревет офицер. — Решил из матери выколотить? Говори, паскуда!

— Вовремя успели, капитан, — докладывают от входа. Едва не смотался, поганец! Уже и вещички собрал!

Сапог на миг отрывается от спины, чтобы врезаться в ребра.

— Отбегался, — хмыкнул капитан.

«Что они говорят? Что говорят?! Разве можно такое с матерью?» Боль путает мысли… перед глазами плывут разноцветные круги… и, среди них — стеклянно блестящие зенки наркоманов, надменно-пустые хари «золотой молодежи», наглые раскормленные морды профессиональных попрошаек… «Да, эти могут… За деньги — что угодно…»

— Забирайте его, — командует капитан. — Сейчас «скорая» приедет, незачем людям на дерьмо смотреть.

— А ведь он сопротивлялся, капитан! — в голосе ОМОНовца звучит надежда. — Да он и сейчас сопротивляется.

Кто-то вцепляется в наручники. Безжалостный рывок заставляет подняться на колени. Тимша мычит от боли, мотнувшаяся голова врезается в чей-то живот…

— Действительно сопротивляется, — удовлетворенно замечает капитан. Тяжелый удар приносит долгожданное забытье…

* * *

Темнота… Нет, Тьма — та, что до первого Слова. Ни звука… Лишь собственное надсадное дыхание да негромкий перестук испуганного сердца. И пустота. Абсолютная. Такая, что ощущается до звона натянутыми нервами.

Единственное, что существует — это он, Тимофей Шабанов.

Тимша вздрагивает, рука поднимается к глазам. Кисть белая, словно вылеплена из алебастра. Рукав некогда клетчатой рубахи так же бел… И сама рубаха… И брюки, и ботинки… Шабанов порывисто наклоняется, ладонь пытается коснуться тверди под ногами… и не встречает сопротивления. Тимша медленно… не встает — выпрямляется. Понятия «верх» не существует. Попробуй он лечь, перевернуться — ничего не изменится. В любой момент можно шагнуть… Пустота не возражает. Черное Ничто и Белый Человек… Цвета еще не рождены. И мир тоже.

Ни испуга, ни удивления. Все воспринимается как данность. Он делает шаг. Затем еще. Не потому, что есть цель, которой стоит достичь — просто ритмичное сокращение мышц напоминает, что он еще жив.

Светлая точка вдали поначалу кажется мельтешеньем в усталых глазах, но она понемногу растет, обретает сначала размеры, затем контуры… знакомые контуры человеческого тела… Человек? Здесь, посреди Ничто?! Человек!!!

Проснулись чувства. Взрывом, радужным фейерверком, бурлящей в жилах кровью! Человек! Тимша рванулся навстречу. Ничто явственно содрогалось под ногами, корчилось, сбивало с пути. Глаза слезились — Тимша боялся моргнуть, боялся, что видение исчезнет, и он снова окажется в одиночестве…

Ему казалось, что он бежит на месте, даже вспять расстояние не желало сокращаться. Тимша взревел и наддал, чувствуя, как сердце колотится где-то у горла…

Ничто сдалось. Силуэт прыгнул навстречу, моментально оказавшись на расстоянии вытянутой руки. Тимша едва сумел остановиться. Горечь разочарования наполнила рот — на Тимшу смотрел… он сам. Зеркало. Все это время, если здесь можно говорить о времени, он бежал к зеркалу!

Человек напротив поднял взгляд. Расширенные — во всю радужку — зрачки полнились безумным весельем.

— Х-ха! Предок! Ты тоже умер? Класс! Два мертвеца в одном тазу… Знаешь, есть такой детский стишок. Или там про мудрецов? Плевать.

— Серега? — неуверенно спросил Тимша.

— Серега? Что это — Серега? Вещь? Тварь? Вопящий над шнякой баклан? А-а, знаю — местный демон! — Сергей лающе расхохотался, но смех оборвался на полузвуке, а в горле клокотнуло звериное рычание.

— Не0ет! Вспомнил! Этот, как его… берсерк! Слышал про таких? А-у-у-у-у! — Сергей задрал голову, завыл по-волчьи тоскливо, безнадежно…

Про берсерков Тимша слышал — в детстве, от стариков… мало приятного. Говорили про овладевшего человеком нечистого, про нечувствительность к боли… много чего говорили.

— А мы с Венькой Леушиным шняку построили… — невпопад сказал он. — И норвегу продали.

Сергей по-птичьи склонил голову набок. В глазах на миг мелькнуло понимание… на миг.

— Венька… веник… метла. Точно, здесь пыль, всюду пыль. И паутина!

Сергей обернулся вокруг себя и протянул Тимше невесть откуда взявшуюся дворницкую метлу. Алебастрово-белую метлу.

— Во! На! Мети. Отсюда и до бесконечности!

Сергей широким взмахом обвел несуществующий горизонт. Тимша метлы не взял.

— На нас бандюки «наехали»… я прогнал, так они домой пришли и Светлану Борисовну избили…

Сергей замер, взор прояснился чтобы тут же наполниться бешеной мутью.

— Что? Повтори, что ты сказал?!

— Я «скорую» вызвал, а приехал ОМОН… — виновато произнес Тимша.

Сергей взревел, жутко блеснули мгновенно выросшие клыки. Сверкающий зеркальной броней кулак ударил в Тимшину грудь… и, вязко чавкнув, прошел насквозь. Безболезненно, как во сне. Сергей дергается, пытается вырвать отчего-то застрявшую руку… Воздух кипит в серегиных легких. Тимша болезненно морщится горячее дыхание обжигает лицо…

— Харю кривишь? — скалится Сергей. — Не нравится? Там, в двадцатом веке, лучше? А хочешь увидеть реальную жизнь? Пойдем, покажу!

На этот раз рука легко выскальзывает из тимшиной груди — чтобы острыми клещами стиснуть запястье. Жесткий — до боли в плече, — рывок, Тимша падает… падает… нет, летит! Встречный ветер полощет отросшие волосы, вышибает слезы…

И снова впереди светящаяся точка… разрастается, разворачивается вширь и ввысь… остановка, как удар о стеклянную стену. Тимша долго восстанавливает дыхание.

Низкое хмурое небо, невысокие сглаженные сопки, вдоль подножий прихотливо извивается река… Черные пятна пепелищ, белизна новых срубов, жальник весь в буграх свежих могил… Повсюду копошатся люди — кто тащит бревна, кто распускает на плахи, ставит срубы… Сожженный хутор строится заново…

Глаза упорно отворачиваются от стоящей рядом сосны. Протяни руку, и шершавая бронзовая кора скрежетнет под пальцами. Протяни… Тимша отводит взгляд, но все равно видит толстый кривой сук, перекинутую через него веревку и висящего обнаженного человека.

Петля туго стягивает скрещенные запястья, голова безжизненно свесилась на грудь, к ногам привязан тяжелый камень… Рубцы на спине — вспухшие, багровые, в потеках засохшей крови… и ожоги от раскаленных шомполов на животе.

— Нравится? — громко спрашивает Сергей. — Угадай, кто висит? Угадаешь — получишь конфетку!

В серегиной руке как по волшебству возникает огромная завернутая в красочный фантик конфета. На фантике сумрачный лес, медведь и оборванный юнец с копьем. Поперек, крупными корявыми буквами — «Мишка косолапый».

— Это я! — Сергей тычет пальцем сначала в фантик, а затем в висящее на сосне тело. — Хочешь попробовать?

Конфета превращается в дубину и больно бьет по спине. Удар заставляет сделать шаг к телу, Тимша касается холодной посиневшей на осеннем ветру кожи… Взревевший ураган швырнул вперед, заставил обнять тело, втиснуться в него, слиться с ним.

И нахлынула боль.

«Что со мной? Где я? Почему так больно?»

«Разве это боль, предок? — усмехается Сергей. Безумие напрочь исчезает из голоса. Теперь он звучит устало и цинично. — Боль начнется потом, когда стемнеет, и финны захотят поразвлечься. Гарантирую море неизведанных ощущений.»

«Я не хотел… не знал…» — слова даются с трудом, но Тимша заставляет себя говорить.

«Я тоже на дыбу не просился… — усмехается Сергей и мечтательно добавляет, — Эх, Каврая бы встретить…»

Причем здесь саамский бог, Тимша не понимает, но спрашивать не решается — боится разбудить безумие.

«Уходи, — шепчет он. — Светлана Борисовна…»

«Уходи? — Сергей ухитряется схватить Тимшу за шкирку, встряхнуть, как щенка. — Я бы ушел, да Каврай держит! Понимаешь?! Тебе мать беречь! Тебе! У нас одна кровь! Помни об этом, предок! И еще: ни один гад не должен уйти безнаказанным! Ни один!!!»

Мощный бросок вышвыривает Тимшу обратно в черное Ничто. Хмурая осень, хутор Весайнена, могильные ряды — все стягивается в точку… исчезает…

И лишь одно остается с Тимшей, вплавленное в мозг, выжженное на костях:

«Ни один гад не должен уйти безнаказанным!»

* * *

— Очнись, парень! Слышь? Очнись!

Кто-то настырно трет под носом мокрой ваткой. Тимша морщится, вяло отмахивается от надоеды…

Боль стегнула в поврежденное дыбой плечо, вгрызлась в кости. Судорожно дернулась диафрагма. Тимша закашлялся — слабо, боясь потревожить ушибленные ребра.

— Дубина ты, Потап! Только кирпичи башкой ломать способен! — говорящий явно рассержен донельзя.

— Ничо. Уже в себя приходит, — виновато прогудел смутно знакомый голос. — Крепкий мужик, не задохлик очкастый.

Уж это точно. Тимша разлепил почему-то неподъемные веки, взглянул на говорившего… Улыбка исчезла, едва успев появиться — на краю узкой армейской кровати сидел давешний капитан.

— Ага, это я… — пробормотал офицер, поняв, что узнан. На грубо высеченном гранитном лице возникла смущенно-виноватая улыбка. — Ты это… Не сердись, а? Мы ведь что? Вбегаем и видим — сидит парень, руки в крови, а на полу женщина избитая… Ну и не выдержали…

— Ч-что с мамой?

Голос царапает пересохшее горло, губы онемели, язык распух и еле ворочается. Капитан недоуменно морщит лоб, наклоняется пониже. Приходится повторить.

— Не волнуйся. Все в порядке с твоей мамой! — смущенная улыбка сменяется ободряющей. — Врачи сказали, через недельку домой выпишут.

— В больнице? В какой? — старательно выговорил Тимша.

— В городской, — капитан громко хлопнул себя по лбу, поймав озарившую мысль. — Хочешь, я тебя к ней отвезу? Фруктов по дороге купим, соку.

«Фруктов! Сам ты фрукт!» Тимша попробовал встать, но закружившаяся голова бросила обратно на постель. Пришлось закусить губу и повторить попытку. Широкая, как снеговая лопата, ладонь капитана осторожно уперлась в спину.

«То морду бьет, то помогает…»

За спиной капитана, на крашеной казенно-салатной краской стене красуется таблица проверки зрения. Под таблицей белеет заваленный бумагами стол. Хозяин стола вышел — слышно, как хлопнула дверь. Кровать стоит у зарешеченного окна. Тяжелые шторы поглощают большую часть света, отчего в помещении душно и сумрачно.

«Не камера — медкабинет… хотя решетки такие же…»

— Я свободен? — на всякий спросил Тимша.

— Ага, — с готовностью подтвердил капитан. — Леушины сказали, что ты у них был, и старушенции дворовые подтвердили. Старухи, они, хоть и в очках, знаешь какие глазастые!

«До Леушиных добрались… Вот радость-то для Петра Денисыча. Небось, теперь сына за ручку в лицей водить будет.» Капитан обернулся и убедившись, что фельдшер еще не вернулся, тихо продолжил:

— Друг твой, Венька, рассказал, как шестерки Казана на вас наехали. Ничего, мы их к ногтю прижмем. Не сомневайся!

Тимша с усилием выпрямился, в глзах вспыхнул опасный огонек.

— Я сам! — четко произнес он.

Капитан насупился, почухал в затылке.

— Вот что… — наконец произнес он. — Будем считать, что я не слышал. А ты, в другой раз, поменьше языком телепай. За самосуд срок полагается!

Тимша кивнул. Капитан подумал и добавил:

— Хочешь, к матери в больницу отвезу?

— Да пошел ты… — вяло буркнул Тимша.

— У меня машина во дворе — поедем? — завершил предыдущую мысль офицер.

Тимша хмыкнул. Капитан, сообразив, что сказал, громко заржал. Сейчас он совсем не походил на того, готового открутить башку громилу, каким его помнил Тимша — нормальный парень, здоровый правда, как лось…

— Ладно, поехали! — согласился Тимша.

— Давно пора! — обрадовался капитан. Лопата, заменявшая ему ладонь, вынырнула из-за тимшиной спины.

— Михаил.

— Потапович? — не удержался от напрашивающейся шутки Тимша.

— Не Потапыч, а Викторыч! — капитан назидательно поднял палец… и подмигнул, — зато фамилия моя Потапов.

Тимша недоуменно воззрился на руку офицера — костяшки пальцев украшали ороговевшие пятаки мозолей.

«Это ж сколько гнусных морд разбить надо, чтобы такие мозоли заработать? — подумал Шабанов. — Прогнило что-то… на Руси… Здорово прогнило.»

Всю дорогу до больницы капитан балагурил, словно извиняясь за вчерашнее. Тимша поддакивал, в нужных местах вежливо улыбался, но перед глазами стояло окровавленное лицо… матери. Матери, хоть и зовут ее Светланой. И неважно, в каком веке она пыталась спасти СЫНА… Его, Тимшу, спасти!

Дорога вздыбилась, штурмуя вставшую на пути сопку. Старенький «опель» остановился на середине подъема, скрипнул затянутый «ручник».

— Приехали, — сообщил Потапов ушедшему в себя Тимше.

— Что?

Капитан молча ткнул пальцем налево.

Высокие рябины за ажурной металлической оградой прятали от любопытных взоров приземистое выцветше-голубое здание старой, еще сталинской постройки, больницы. Выше по склону, выбросив аппендикс перехода, заслоняла небо безликая брежневская многоэтажка.

— Ну… я пошел?

Капитан торопливо чиркнул в блокноте несколько цифр, вырванный листок перекочевал в тимшину ладонь.

— Мой телефон, — пояснил капитан, — на всякий случай.

Тощая до полной прозрачности медсестра подняла от бумаг изможденную диетами мордашку. Обведенные темными кругами глаза, придавали ей облик голодного лемура. Сейчас лемур изучающе смотрел на Тимшу — то ли съесть, то ли сбежать…

— А вы ей кто будете? — подозрительно спросила девица. — Сын, — коротко ответил Тимша.

— Ага, ага… — выписывать пропуск девица не спешила. Что ж это, молодой человек, сначала избиваем, а потом яблочки носим?

Собравшиеся в тесном фойе родственники болящих дружно повернулись к Тимше. Несколько физиономий излучали нездоровое любопытство, большинство же, оценив степень опасности, поспешили отодвинуться подальше.

«И эта швабра туда же. Сарафанное радио круглосуточно пашет. Чертов Мурманск — хуже деревни!»

— Умна больно! — вызверился на лемуршу Тимофей. — Тебя для чего здесь посадили? Бумажки писать или языком чесать?

Девица зашипела, как плевок на раскаленном утюге. Впалые щечки окрасились чахоточным румянцем. На окошко вспорхнула табличка «Перерыв».

— Пока этот бандит не уйдет — никаких пропусков! — заявила лемурша.

Толпа заволновалась. Сердито забубнили мужики, перебивая друг друга, заверещали вездесущие бабки…

— Пустите меня к нему! Я объясню, как матерей, м-мать его, ув-важать… — громко начал чей-то похмельный бас, но тут же осекся, словно заткнутый кляпом.

Тимша даже не успел повернуться — за плечом шумно засопели, и вперед высунулась знакомая медвежья лапища с зажатой меж пальцев красной книжицей.

— Вы, девушка, своим делом занимайтесь, — рассерженным шмелем прогудел невесть откуда взявшийся Потапов. — Хамить посетителям в ваши обязанности не входит.

— Да вы знаете, что это за тип? — взвилась девица.

— Знаю, — отрезал Потапов. — Я его арестовывал, я и отпускал. С извинениями.

Арест? Собравшийся народ затаил дыхание, боясь упустить подробности. Девица ожесточенно почиркала шариковой ручкой по маленькому, в спичечный коробок, клочку бумаги и нервно просунула в окошко.

— Нате! Номер палаты отыщете в списках отделения нейрохирургии, — она чуть посунулась вперед и визгливо крикнула, — Следующий!

Тимша взял пропуск и повернулся к Потапову.

— Чего не уехал-то?

— А кто его знает, — пожал плечами капитан. — Почуял, что без меня не обойдешься. Нюх у меня… на неприятности.

Капитан по-медвежьи грузно повернулся, чтобы обвести суровым взглядом притихшее фойе. Народ усердно прятал глаза: стать «неприятностью» для этого громилы не хотелось никому.

— Ладно, побегу я… — напомнил о себе Тимша.

— Звони, если что, — повторил на прощанье капитан.

Лестница — коридор — переход — лифт — снова коридор… Спроси кто-нибудь Тимшу, откуда он знает дорогу — не ответил бы. Ноги сами несли. Капитан Потапов, стервозная медсестра, жадная до сплетен толпа в фойе… даже боль вывихнутых рук и треснувших ребер — все ушло на задворки сознания. В голове единственная мысль — «Как там мама?»

Вопль дежурной медсестры: «Вы куда? Посещения запрещены!» остался за дверью трехместной палаты. Тимша растерянно остановился у входа — которая из трех? Кругом сплошные бинты, лица не узнать…

Над дальней кроватью приподнялась закованная в гипс рука. Донесся слабый, но до слез родной голос:

— Здесь я, сына, здесь…

Пять шагов через палату, уместились в один удар сердца. Тимша замер, боясь присесть — не побеспокоит ли?

— Я тебе что говорила? К тетке езжай! — призрак былой строгости еле слышен в материнском шепоте. — Почему до сих пор здесь болтаешься?

Даже сейчас, на больничной койке, не о себе — о нем… Тимша почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.

— Чего я в Умбе не видел? — с деланой небрежностью возразил он. — Сколь веков без меня стояла, еще постоит, не развалится. Зато у меня новый друг появился — капитан милицейский. Здоровущий, как танк — в двери только боком проходит. Даже сюда меня на машине привез!

— Трепло! — тихо усмехнулась мать. — Какой еще капитан?

Тимша неуверенно оглянулся — из-под одеял высунулись любопытные носы сопалатниц. Дамы аж на локотках привстали, чтобы не упустить ни единого слова из сказанного.

— Э-э… Они к нам приезжали… Ну милиция… — Тимша с трудом подыскивал искал слова и фразы, что не заставят мать волноваться. — Хорошие мужики, душевные… капитан у них за главного.

Тимша вытер вспотевший лоб — вранье ему никогда не удавалось. Даже в шестнадцатом веке.

— Расскажи еще что-нибудь… — прошелестел голос матери.

Тимша осмелился присесть на край кровати. Пальцы осторожно коснулись гипса.

«Рассказать? Что? Не про бандюков же… Что-нибудь, к делу не относящееся… Точно. Начисто не относящееся!»

— Я недавно одну книгу прочитал… историческую, — Тимша мысленно улыбнулся. — Про наши места… Хочешь расскажу?

Мать чуть заметно кивнула, Тимша зажмурился, глубоко вдохнул… накативший прибой воспоминаний унес прочь от зыбкого берега реальности.

Он говорил и говорил — о встающем над морем солнце, о уходящих на Грумант зверобоях, о тающих в синей дымке парусах, о косяках сельди, таких плотных, что ткни весло, и поплывет стоя! О тундре, о лопарях, что даже летом разъезжают в маленьких, похожих на лодочки санках-кережах… вспомнил даже лопарскую сакку о старике Телышеве, что попов, его крестить пришедших, до полусмерти напугал!

Долгий монолог позволил справиться с одолевавшей неловкостью. Тимша впервые взглянул в опухшее, покрытое синяками лицо матери… черты лица словно плыли, и Тимша уже не знал, кого он видит перед собой — Светлану Борисовну или Агафью Шабанову… да и не хотел знать. Перед ним, кутаясь в тонкое больничное одеяльце, лежала мама! Его, мама!

По коридору, дребезжа металлом и пронзительно скрипя забывшими о смазке колесами, прокатилась тележка. Звук оборвался у двери палаты, на пороге возникла дородная пожилая санитарка с улыбчивыми ямочками на пухлых щеках.

— Ужин прибыл, девочки, ложитесь поудобнее! — привычно зажурчала она… и увидела растерянно замолкшего Тимшу.

Улыбка сменилась сердитым прищуром.

— Та-ак. Это что за кавалер в неприемное время? И без бахил! Ну-ка брысь отсюда, пока я охрану не вызвала!

Тимша неловко вскочил, локоть задел лежащий на тумбочке пакет с гостинцами. Краснобокие импортные яблоки раскатились по всей палате.

— Я сейчас, соберу… — пролепетал он смутившись. Санитарка, уперев руки в боки, наблюдала за процедурой. Носок войлочного шлепанца мерно постукивал по линолеуму, отсчитывая отпущенные Тимше секунды.

— Твоему сыну, Борисовна, в писатели идти надо, — заметила с ближней от входа кровати худощавая дама лет тридцати. Жутковатый незаживший шрам ярко выделялся на бледном выбритом затылке.

— Заслушаться можно! — дама совсем по-девчоночьи хихикнула. — Небось, девки за тобой табуном бегают, а говорун?

Тимша смутился, уши словно кипятком ошпарило.

— Не до них мне, — буркнул он, заползая под кровать за укатившимся к стене яблоком. — Сначала на ноги встать надо.

— Не под моей кроватью! — насмешливо попросила дама. — Второй аварии я не переживу.

Наконец яблоки вернулись в пакет. Тимша наклонился, коснулся губами материнской щеки.

— Я завтра приду, — прошептал он, выпрямляясь.

— Береги себя, сынок!

Светлана Борисовна всхлипнула, шмыгнула носом. Бдительная санитарка коршуном налетела на Тимшу, в ухо парня впились не по-женски крепкие пальцы.

— Ты что это, засранец, больных расстраивать вздумал? Я т-тебе порасстраиваю! Брысь! И чтоб завтра был в бахилах!

Тимша опомниться не успел, как оказался за порогом.

Смеркалось. Ветер натащил облаков и теперь трамбовал их в плотную сизую тучу, грозя холодным осенним ливнем. Редкие прохожие торопились кто вниз — к центру, кто наверх — к ближайшей автобусной остановке. Тимша зябко поежился.

Домой? В кармане с готовностью звякнули ключи. Что дома? Перевернутая мебель, на обоях, на полу засохшая кровь… Не его — матери! Долго копившаяся ярость нашла трещину в тщательно возведенной стене внешнего спокойствия. Тимша глухо зарычал. Шедшая навстречу парочка торопливо свернула в проулок.

«Домой? Отсыпаться? А беспалый Гарик будет хвастаться перед «братанами», как ловко отомстил оборзевшему сопляку?»

Тимша сорвался на бег. Слепой, безумный бег. Кто-то успевал шарахнуться в сторону, кто-то матерился вслед едва не сбившему с ног юнцу, визжали и дымили покрышки отчаянно тормозящих автомобилей… все это скользило мимо сознания. Пусть вопят, лишь бы не мешали.

Знакомый подъезд метнулся навстречу, стоявшая на крыльце бабка Ашхен вздрогнула, сухая старческая лапка покрепче вцепилась в перила…

Мгновенно подошедшей лифт услужливо распахнул створки, выпустив наружу парочку беззаботно чирикающих девиц.

Мимолетный интерес, вспыхнувшей было в глазах одной из подруг, тут же сменился безразличием — что толку с молодых и рьяных, если у них не то что на ресторан — на киношку денег не бывает?

Лифт полз, ревматически поскрипывая, древний, с деревянными створками и откидной планочкой над ними. Лифт знал о тщете суеты и не спешил. Шабанов не раз пожалел, что не побежал по лестнице… Наконец современник динозавров, с величием британского дворецкого, прозвонил невидимым колокольчиком и остановился. Тимша ринулся к опечатанной полоской бумаги квартире…

Распахнутая настежь дверь с грохотом ударилась о стену. Тимша упал на четвереньки, рука нырнула под трюмо… Да где же он? Грубая мешковина ткнулась в пальцы, когда Тимша уже собрался отодвигать тяжелую набитую старой обувью тумбу.

Нашел. Тимша прижал к груди принесенный из гаража топор. На губах змеилась недобрая усмешка.

«Улица Нахимова», — неразборчиво прохрипел динамик. Автобус беременной треской вильнул к остановке, из разверзшегося брюха икрой высыпались пассажиры, заспешили к теплым уютным гаваням… все, кроме одного.

Дешевенькие китайские кроссовки, старые джинсы, темная куртка, непокрытая русая голова, в руках — длинный, завернутый в мешковину предмет… юнец, каких двенадцать на дюжину. Разве что никуда не спешит… хотя, нет — зашагал к стоящим за пустырем деревянным двухэтажкам, наследству чуть не военной поры. Видимо решал, не купить ли пива в ближайшем киоске, да передумал. Невзрачного вида юнец не привлек ничьего внимания…

Тимша не знал, что его потянуло к ютившемуся на окраине города венькиному гаражу — вряд ли бандиты устроили там круглосуточное дежурство… однако ж…

Кривая усмешка снова вернулась на лицо — ничего, он подождет.

Полвека назад строились вольготно — перед каждой двухэтажкой сквер в полгектара, рябины выше крыш вымахали. Через скверы любителями срезать углы, натоптаны тропки. Низкие по колено — заборчики не помеха, скорее радость… как для кичащихся своей спортивностью торопыг, так и для желающих спокойно выпить на свежем воздухе — никаких скамеек не надо… Захолустье. И не поверишь, что в семи километрах отсюда забродившим сортиром бурлит цивилизация.

Две улицы, три скверика и начнутся ряды гаражей. До леушинского еще десять минут хода… но это потом, а сейчас Тимша непроизвольно замедлил шаги — впереди, за густым, не желавшим до морозов расставаться с листвой кустарником слышится какая-то возня. И сопение. Вроде как борцы по холодку размяться вздумали… Тимша быстренько перебрал варианты происходящего: сначала естественные — влюбленная парочка нашла уголок для игрищ, мужики с бутылкой от жен прячутся… затем подходящие нынешним реалиям — наркота ширяется, содомиты резвятся… В первом случае надо вежливо покашлять и мимо пройти… по возможности глядя строго перед собой; во втором — постараться не блевануть. Был и третий вариант — криминальный… Как раз под настроение.

Раздумья кончились, когда за кустами вскрикнули:

— Отвали, козел!..

Девичьим голосом вскрикнули.

Крик оборвался, сменившись придушенным мычанием. Пьяноватый бас сварливо каркнул:

— Не можешь бабе пасть заткнуть?

— Дык она кусается, падла! — обиженно вякнул надтреснутый тенорок.

ЧТО? Лавина гнева погребла под собой нерешительность. Ноги сами перенесли через заборчик.

— Эй, говнюк! Пшел на хер отсюда! — бас урчал, как полное газов брюхо.

Тимша не ответил. Не смог — челюсти свело судорогой, из закушенной губы по подбородку струилась кровь.

— Оглох, сука?!

Из темноты выдвинулась слоновья туша. Шеи у громилы не было, голова перезревшей грушей растеклась по жирным плечам. В свете далеких фонарей стало видно как студенисто подрагивают брылястые щеки. Заплывшие глазенки косили в разные стороны, отчего казалось, будто громила высматривает кого-то за тимшиной спиной.

— Тебе, что, десять раз повторять?!

Похожая на раскормленного осьминога пятерня неторопливо, предвкушающе потянулась к вороту тимшиной куртки — смять, придушить, чтоб тупорылый пацан ножонками в воздухе подрыгал!.. Жесткая, привыкшая к веслу и топору рука помора остановила движение, резко крутнула… Послышался негромкий треск. Левый глаз громилы неверяще повернулся к мокрой тряпкой обвисшей кисти, правый бессмысленно уставился в пространство. Толстые губы скривились в ожидании боли. Весь вид детины олицетворял тягостное недоумение: «Как же так? Ведь я же больше, здоровее!..» Впечатанный в низенький лоб кулак поставил точку на размышлениях. Туша качнулась и рухнула. Плашмя, подрубленным столбом.

Земля содрогнулась.

— Ты че застрял, Рогожа? — недовольно прохрипел укушенный. — Долго мы эту кошку держать будем?

«Еще двое, — холодно отметил Шабанов. — Это к лучшему, больше швали зараз вычистить получится…»

Возня в кустах усилилась, послышался шлепок пощечины и злой возглас:

— Лежи тихо, поганка!

Тимша не раздумывая шагнул к кустам.

С земли поднялся нескладный длиннорукий подросток. Прыщавая харя дергалась в нервном тике. Ломаный и неправильно сросшийся нос отбрасывал на впалую щеку кривую тень. Вид приближающегося Тимши привел юнца в полное изумление.

— Ч-что? К-как? — заикаясь пробормотал кривоносый. — А г-где Рогожа?

Вместо ответа Тимша шагнул навстречу. В груди негромко клокотнул яростный рык.

— Князь! Линяем отсюда! Этот придурок Рогожу замочил! — истерично завизжал кривоносый. Заикание пропало начисто.

Рядом с ним мгновенно возник третий — чернявый, болезненно худой заморыш. Близко посаженные выпученные глазенки, как и у недвижно лежащего Рогожи, таращились за угол.

«Паноптикум! — брезгливо промелькнуло в голове. — Цирк уродцев!»

Кулак описал размашистую дугу… на этот раз впустую косоглазый «князь» по-крысячьи ловко увернулся и бросился наутек — аж кусты затрещали. За ним ломанулся его кривоносый приятель. Тимша даже не дернулся вслед — мало ли кто затаился поблизости?

— Козлы гребаные! — с чувством прозвучало глубокое девичье контральто. — Я, сучары, ваши рожи поганые срисовала! И кликухи позорные тоже!

Спасенная поднялась на ноги… Волнистые спелого каштана волосы всклокочены, проклепанная «косуха» расстегнута, черная с непонятным рисунком трикотажная майка разорвана пополам, из-под майки бесстыдно белеют остренькие грудки с по-детски маленькими сосками…

Тимша, мучительно краснея, отвел глаза. Носок ботинка смущенно колупнул раскисшую землю.

— Один на троих… — промурлыкала девица, с любопытством обойдя вокруг Тимши. Наготы своей она словно и не замечала. Ры-ыцарь… А покраснел-то — в темноте видно!

— Ты бы прикрылась, девка… — неловко заметил Тимша. Не ровен час простудишься.

В ответ послышался низкий грудной смешок.

— Забо-отливый! — проворковала девица. По тимшиной щеке скользнул длинный наманикюренный ноготок. — Кстати, меня Ларисой зовут, а не девкой.

Тимша почувствовал, как огнем запылали уши. «Вот же леший! Спас на свою голову!» — смятенно пронеслось в мозгу, вслух же он сказал:

— А меня… Сергеем.

Лариса наконец запахнулась, взвизгнула «молния». Натянутые поверх черных джинсов сапожки с высокими скошеными каблучками танцующе двинулись к лежащему в отключке Рогоже.

— Что это у тебя за поясом? Не топор, случаем? — словно между делом поинтересовалась девица. — Вот им и надо было…

Изящный ларисин сапожок пнул распластанную тушу.

Рогожа не шелохнулся. Лариса удовлетворенно хмыкнула и наклонилась, пальчики скользнули в брючный карман насильника. На свет появился упакованный в кожаный чехол телефончик.

— Моя мобила, — непринужденно пояснила она. — Братику звякну: пусть приедет, заберет…

«Фу-у! Баба с воза — кобыле легче!»

— Шла бы ты, где людей побольше, — посоветовал Шабанов. — Не ровен час, еще кто привяжется…

— А как же мой рыцарь? — глазищи лукаво стрельнули… огромные, миндалевидные, способные заглянуть в самую душу…

— Дела у меня, — буркнул Тимша, стряхивая наваждение. — Много вас тут по кустам — боюсь, ко всем не успею!

Губки капризно надулись, из-под нахмуренных бровей фотовспышкой полыхнул сердитый взгляд.

— К другим пусть другие успевают. Ты — мой!

«Во влип! Мобильник ее, я оказывается тоже… Теперь думай, как бы ноги унести!» Тимша невольно отступил на шажок. Висящий за поясом топор зацепился за куст. Тимша неуклюже рванулся, выворотив с корнем ни в чем не повинное растение.

Девица хихикнула.

— Ладно, беги… торопыга! — милостиво позволила она. Но помни: ты — мой!

— Ага, ага… — закивал Тимша. — Как скажешь, так и будет. Бывай, подруга!

Он развернулся и зашагал прочь. Не оборачиваясь, стараясь идти медленно, чтобы отступление не походило на позорное бегство… девица хихикнула еще раз. Громко, издевательски. Шабанов готовился свернуть за угол ближайшего дома, когда из оставшегося за спиной скверика отчетливо донеслось:

— Ты — мой!

Тимша не выдержал и побежал.

— Твой, чужой… — недовольно бубнил Шабанов, на пути к гаражу. — Свой собственный, ясно? Недосуг мне сейчас шуры-муры разводить!

Через десять минут дома закончились, сглаженный край сопки резко нырнул вниз, к омывавшей подножие речушке. По кромке распадка бок о бок стояли гаражи, единственный разрыв в стене предназначался для проезда к нижним рядам. Даже не проезда — спуска, крутого настолько, что камешки из—под ног шустро катились вниз, к реке. Тимша прошел с десяток метров, остановился. Взгляд искал ставший почти родным гараж-мастерскую…

Гаража не было. Вместо него, освещенные безжалостным светом фонарей, торчали обугленные остатки стен. Как гнилой зуб в челюсти. Языки копоти разрисовали соседние гаражи причудливыми узорами. Ни огня, ни дыма — мокро блестящее железо, да покрытые шапками химической пены лужи…

Мать в больнице, с другом запрещено встречаться, мастерская сгорела… Как жить? Сердце захлестнуло безнадегой. Он побрел к развалинам, бездумно, потерянно. У самого пепелища под ноги подвернулся закопченый жестяной бачок. Тимша поставил его «на попа», сел…

Минуты утекали одна за одной…

— Видишь, Кабан, я же знал, что этот гондон обязательно припрется!

Под тяжелыми ботинками отвратно заскрипело битое стекло, дорогу заступили до блевоты знакомые силуэты.

— Вас-то мне и надо! — прорычал Тимша поднимаясь. Освобожденный от мешковины топор косо взметнулся над плечом.

— Не спеши, брателло! — злобно прошипел Гарик. Рука бандита нырнула в карман. Левая, неповрежденная. Тускло блеснувшее железо отхаркнулось огненной вспышкой. Сломанной палкой треснул выстрел.

Бедро словно раскаленным прутом обожгло. Тимша вскрикнул, упал на колено.

— Думаешь, Гарик промазал? — злорадно поинтересовался бандит. — нет, брателло, я не мажу. Зачем спешить? Мы тебя будем убивать ме-едлен…

Гарик не договорил, обернулся на звук мотора — на пригорке, деловито помаргивая синими огнями, показался милицейский уазик и, бодро подпрыгивая на колдобинах, покатил к сгоревшему гаражу.

— Повезло тебе, урод, — сплюнул Кабан, — поживешь еще немного.

Бандиты по-крысиному метнулись за гаражи. Через несколько секунд рядом с Тимшей остановился УАЗ.

Хлопнула дверца, упакованный в бронежилет сержант, ласково поглаживая резиновую дубинку, остановился рядом с Тимшей.

— Ну и чего высиживаем?

Тимша, стиснув зубы, чтобы не охнуть от сверлящей ногу боли, поднялся.

— А что делать, коли гараж сгорел? Танцевать?

Сержант мельком глянул на угли, поморщился.

— Твой что ли?

— Друга. Мы тут вместе… — Тимша вздохнул, — а он еще не знает…

Сержант еще раз — уже внимательней — осмотрел пожарище.

— Повезло, что на отшибе — загорись соседний ряд, еще бы и виноваты остались… И все равно, уж больно аккуратно… Заявление сделали?

Тимша отрицательно мотнул головой.

— Только увидел.

Сержант покивал и, глянув на часы, предложил:

— Могу до райотдела подбросить.

Идти в милицию Тимше не хотелось. Особенно сейчас, когда по ноге кровь струится, а злость разве что не из ушей плещет.

— Не, домой пойду, а в милицию завтра, вместе с другом.

— Угу, — согласился милиционер, — это верно… а документ у тебя какой с собой есть?

Тимша залез во внутренний карман куртки, подал сержанту не сданный студенческий билет. К тому моменту дубинка из рук милиционера переместилась на пояс, уступив место не менее устрашающих размеров фонарю. Ослепительный для привыкших к ночному полумраку луч уперся в фотографию, потом скользнул по тимшиному лицу.

— Да, Сергей, — сказал сержант, возвращая студенческий. — Не повезло вам с другом… в отдел прямо с утра идите, чтобы опер завтра и осмотреть успел. А сейчас домой топай, да инструмент подбери, пригодится еще — Он движением головы указал на завалившийся в промоину топор.

— Добро, — кивнул Тимша и, скрывая хромоту, побрел прочь.

Топор занял место за поясом.

* * *

«А все равно троллейбусы не ходют, метро закрыто, в такси не содют…» Застрявший в серегиной памяти Высоцкий оказался как нельзя более к месту. В серегиной? Естественно, серегиной. Откуда бы знать Владимира Семеновича пареньку из шестнадцатого века? Тимша понял, что различать, где кончается его память, а начинается сергеева, становится все сложнее и сложнее.

Мимо, намеренно притормозив, проехал «извозчик». Увы, — недотумкал перед дорогой заначку потрясти… Семь километров пешком — полтора часа для здорового человека… Вся проблема в том, что с простреленной ногой считать себя здоровым немного затруднительно…

Семь километров, из них пять затяжного подъема… Бедро постепенно наливалось пульсирующей болью. Ставший ненужным топор оттягивал ремень штанов… нет, джинсов. Еще бы портами обозвал, пень доисторический!

Тимша невесело хмыкнул. Вжился, называется… из училища выгнали, заработка нет… зато врагов — хоть отбавляй. Хотя… какие враги? Гарик с Кабаном? Плевать на них — второй раз не подловят.

Кто еще? Шпана из скверика? Это не враги — сопляки. Таких не кулаком в лоб — ременной пряжкой по задницам! Жаль, сразу не додумался. Хотя, кто ж их просил под горячую руку попадать?

Впрочем, совесть Тимшу не мучила абсолютно. Вложил ума, как сумел, другой раз остерегутся к девкам-то непрошено под юбку лезть.

Неутоленная ярость по-прежнему требовала выхода. Лицо матери перед внутренним взором… распухшее от побоев, синюшное от гематом… Не-ет. Драчка в скверике — слишком жалкий заменитель настоящий мести.

Перевал остается позади, дорога, спускается вниз, к чаше старого города… ночной заморозок покрыл асфальт искрящейся в лунном свете ледяной коркой… иней на газонах… Тишина и безлюдье — дома не рискуют вылезти на обрывистый склон. Неровный перестук подметок катится впереди Тимши, оповещает всех желающих развлечся — слушайте! Идет подранок! Слабый и беззащитный! Ну!..

Нет, некому слушать — слева скала, справа обрыв… Подождем.

Дома понемногу смелеют, придвигаются ближе и ближе — пока старые, в два—три этажа, но уже с магазинами и дешевеньким неоном по фасаду… недолго терпеть осталось.

— Э-э! Чувак! Одолжи три рубля — на пиво не хватает.

Делано-хриплые, в расчете на испуг, голоса, гнусные рожи вынырнувшей из подворотни компании… как манна небесная.

— Проси больше: все равно на хрен посылать! — вызывающе предложил Тимша.

Компашка в десяток замызганных особей на миг оторопела: чтобы не крепкий мужик — хромой одинокий пацан… ночью! Вот так нагло? Ни в какие ворота!

— Тебе че, дитятко, жить надоело? — вожак, как и положено, пришел в себя первым. — Бабки гони, котлы-галты… Че там у тебя еще есть?

Тимша оценил вожака — коренастый, лет тридцати, мешковато сидящая неброская одежда вполне может скрывать качаную мускулатуру… хотя, нет — прилипшая к нижней губе «беломорина» в образ «качка» не вписывается. Остальные не в счет шушера, разве что кучей смелые… Крысы.

— Котлов нет, — честно признался Тимша, вспомнив закопченые казаны, в каких готовили уху на промысле. — А и будь они, не отдал бы.

Шестеро во главе с вожаком перекрыли дорогу, четверо нырнули за спину: чтобы не сбежал…

«Дурачье. Это кто ж драпать собирается?»

На честный кулачный бой нечего и рассчитывать… Топор чуть заметно толкнулся в бедро — просился в руки. Тимша уважил просьбу.

— Ну, подходь! — почти весело бросил он гоп-стопникам. — Кого первого крестить?

Налетчики отпрянули, но тут же, повинуясь нетерпеливому жесту коренастого, вернулись на место. Из-под курток появились бейсбольные биты. Коренастый выплюнул докуренный «бычок», губы растянуло гнусной усмешечкой. В правой руке блеснул нож-кастет.

— Крутой? — прошипел вожак. — Мы и крутых…

Он не договорил — зубы обнажились в крысином оскале, и тут же последовал прыжок…

Тимша едва сумел уклониться, пропуская мимо лица ощетинившийся железом кулак. По щеке просквозил ветерок. Для путевого замаха расстояния не хватало, но топорище таки врезалось в челюсть вожака.

«Отжевал свое…» — успел заметить Шабанов брызнувшее изо рта грабителя крошево, и тут в драку бросились остальные — озверелые, с дубьем в скрюченных злобой лапах.

Топор мелькал, сталкиваясь с битами, круша бандитские ребра, кто-то пронзительно верещал, кто-то матерился… Тимша чувствовал, как в душу вливается странный покой. Будто и не он махал насаженной на длинное ратовище железякой, а совсем незнакомый, пришедший ниоткуда парень. Жестокий и неумолимый… Кровь грохотала, заглушая прочие звуки, по голове и телу барабанил невесть когда начавшийся град… Тимшу это не волновало — он улыбался новому знанию: оказывается, уничтожать нечисть так же приятно, как строить лодки. Даже лучше — лодка-то для себя, а чистый город — для всех!

Град ударов понемногу стихал, но и тимшины руки налились каменной усталостью, а в мышцы при каждом взмахе, словно шильями тыкали… Хорошо хоть спину подпирала стена здания — и охлаждает, и сзади никто не нападет…

Припомнить, когда сумел к ней пробиться, Тимша не мог.

Да и не особенно стремился — удалось, и ладно…

«Ну, что же вы? Давай, подходь…» — Шабанов недоуменно остановился на полувзмахе, не сразу поняв, что драться уже не с кем.

На тротуаре лаково чернели кровавые лужи, в паре шагов недвижно лежали двое, вдалеке виднелись быстро удаляющиеся силуэты — кто-то кого-то тащил, окованные железом ботинки скрежетали по асфальту… Вожак, как и положено, крикнул:

— Мы еще встретимся!

Издалека крикнул — чтоб не догнали.

Шабанов не услышал — осматривался в поисках отрубленных голов и рук. «Ни одной! — Вяло шевельнулось удивление. — Неужели обухом молотил?»

Тимша толкнул одного из лежащих носком ботинка. Едва не упав — ноги подкашивались, отказываясь держать свинцом налитое тело. Налетчик негромко застонал, попытался отползти в тень. Второй меленько вздрогнул, под штанами начала расплываться вонючая лужа.

«Очухаются… — вяло подумал Тимша. — Крысу ухайдокать нелегко…»

Шабанов повернулся к ползущему.

«Не дергайся, добивать не буду!» — хотел сказать Тимша… слова застряли в глотке, на асфальт мокро шлепнулся кровавый сгусток.

«Тьфу на вас… вконец замотали!»

Злость и гнев ушли. Кружилась голова, не слушались руки. Даже топор вернулся за пояс лишь с четвертой попытки… Собрав уцелевшие крохи сил, Тимша сделал неверный шаг…

«Еще и гололед… ничо, потихоньку доплетусь», — подбодрил он себя. Верилось с трудом.

Город обступает со всех сторон, пустынный, сонный. До круглые сутки бурлящего центра еще с километр. Элита гуляет, а народ спит — ему завтра к станкам и прилавкам…

Из-за поворота, с визгом покрышек, вылетел «БМВ» — раздувшийся от спеси, сверкающий лаком. Магнитофон в салоне ревет взлетающим истребителем… Хамовато фыркнув выхлопом, автомобиль уносится вдаль, габаритные огни теряются в переливах реклам… Хозяева жизни…

Идти удается с трудом — напряжение быстро спадает, на его место приходит боль. Не дают вдохнуть треснувшие ребра, саднят порезы, кружится голова, мир застит розовой мутью… Добраться бы до квартиры…

Мысли, тягучие как намедни слышанное болеро Равеля, постоянно возвращаются к событиям прожитого дня…

«Двоих бандюков не стало… это хорошо. Зато по-прежнему есть Рогожа и коренастый вожак… и те, кто придет на смену Гарику… А кому прийти найдется — слишком много дерьма вокруг. Слишком много… Слишком.»

Подъезд встретил тишиной. Тишина воняла мочой и жареной рыбой. Лифт, кряхтя и жалуясь на мешающих спать полуночников, спустился, но подниматься отказался наотрез. Сколько бы Тимша ни жал на закопченые вандалами кнопки. Значит, пешком… со ступеньки на ступеньку… этаж за этажом…

— Шабанов? Ты?

Голос казался смутно знакомым, но кому он принадлежал, Тимша вспомнить не мог. И разглядеть окликнувшего тоже лампочка на площадке не горела.

Снова неприятности? Тимша оттолкнулся от перил, чтобы вновь, как в подворотне, ощутить за спиной прохладную надежность стены.

— К-хто?

— Да я это — Венька! — радостно сообщил приблизившийся голос и тут же сменил тон на озабоченный. — Ну ни фига себе! Ты что, в мясорубку попал?

— Вроде того, — согласился Тимша. — Помоги домой дойти.

Колени подогнулись, Шабанов повис на перилах.

Мир вернулся. Вместе с чашкой горячего кофе в ладонях, уютным креслом, бубнящим в углу телевизором… и потерянно сидящем на фанерном прадедовском чемодане Леушиным.

— Я из дома ушел, — печально сообщил Венька. — С папашкой вдребезги разругался и ушел. Думал, завтра шняку доделывать…

Конопатая физиономия олицетворяла вселенское уныние. Взбунтоваться против отца, хлопнуть дверью… и зачем? Чтобы узнать о сгоревшем гараже? Узнать, что все впустую?

Тимша собрался с силами и улыбнулся — Веньку стоило подбодрить… перед тем, как сказать главное.

— Ничо, мы еще не то что шняку — лодью построим! Однако, я о другом подумал…

Заплывший глаз Шабанова неожиданно остро уставился на Веньку. Тот встрепенулся, на миг став похожим на прежнего Леушина. Тимша замялся — ввергать парня в очередные неприятности не хотелось… но приходилось.

— Вот что, друг мой Венька… ты железяку, что под пол в гараже прятали помнишь?

Венька недоуменно нахмурился, но тут же сообразил:

— Это ты про пистолет?

— Про него, про него… в общем… сожгли гараж-то. Думаю, Кабан и Гариком и сожгли. А железяка могла и уцелеть. Надо бы за ней сходить — прав ты был, топором от этих скотов не отмашешься… принесешь?

Венька, ошарашенный новостью, сначала даже не понял, чего от него хотят… губы вздрогнули, повлажнели глаза…

— Как дальше-то? — жалобно спросил он. — И зачем теперь…

— Пистоль принесешь? — безжалостно перебил Тимша.

Венька уже было собрался отказаться от глупого и опасного предприятия… но встретил тимшин взгляд. Жесткий, совсем не юношеский. Тимша ждал ответа.

И Венька кивнул.

 

Глава 5

«Еще недавно я был безумен… и свободен. От напрасных надежд, тоски, отчаяния… от всего!

И прекрасно себя чувствовал. Изумительно чувствовал! Волшебство темноты… ни переполненных горечью воспоминаний, ни страха перед будущим… Лишь окутанное черным бархатом Ничто. Навечно!

У-у, предок! Кто его просил?! Залез в мою шкуру? И сиди, не рыпайся! Нет, приперся, разбередил душу… Мать избили…»

Материнское лицо… с младенчества знакомый образ плывет, словно отраженный в струящейся воде. Сквозь текучий лик временами проглядывают черты оставшейся в Умбе Агафьи… Как она там? Спаслась ли?

«Хреново быть живым — бандиты, Весайнен…»

Заросшая густой шерстью харя непрошено возникает из небытия: шапка волос под черным с серебряной окантовкой шлемом, клочкастые брови, глубоко посаженные злобные глаза, мясистый угреватый нос, скребущая по доспеху борода…

«Ублюдок! И в смерти не забыть!»

Что мертв, Шабанов не сомневается — мягкая чернота просто не может принадлежать миру живых… Ничто кажется чудесным подарком богов… Казалось — пока не появился Тимша.

«Кто его пустил? Зачем? И здесь нет покоя!»

Сергей бросает себя в полет. Бьющий в лицо ветер понемногу выстуживает гнев…

«Ветер? Что ж, пусть будет…»

Ничто прилежно исполняет любые прихоти. Даже невысказанные. Разве что есть — пить не предлагает — зачем мертвецу еда? Или сон?

«Заказать что-ли верстовые столбы? Или звезды над головой?» Улыбка кривит губы. «Что ж, давай закажем…»

Его несет сквозь Ничто. Ветер немилосердно треплет отросшие волосы. Сергей терпеливо ждет, и звезда зажигается…

Одна. Прямо по курсу. Слух ловит высокий — на грани слышимости — вой. Звезда поет.

Как голодная волчица.

Ветер на миг стихает, затем становится попутным, и настойчиво подталкивает навстречу звезде.

«Что за напасть? Я этого не просил!»

Сергей пытается отменить заказ… свернуть в сторону… затормозить… Тщетно — звезда тянет к себе.

Звездный плач усиливается, проламывает стену ветра… Ослепительная точка обретает размер, растет… Вой превращается в ураганный рев…

«Мальстрем в Ничто?» Ироничный смешок умирает, не успев родиться. Понимание наполняет ужасом — впереди ждет то, от чего так старательно бежал…

Впереди ждет Реальность.

* * *

Боль возвращается, чтобы по-хозяйски обосноваться во вновь обретенном теле. Изголодавшись за прошедшие дни торопливо наверстывает упущенное. Игольчато-острые зубы впиваются в живот, крючковатые когти раздирают спину, адское пламя жжет руки…

Сергей не выдерживает и стонет. Рядом слышен шорох, тихо звучит встревоженный девичий голос, на раскаленный лоб ложится прохладная смоченная водой тряпица…

Пить хочется невыносимо, а драгоценные капли впустую стекают по вискам… Надо попросить… если получится разлепить намертво спекшиеся губы.

— Пи-ить!

И снова звучат голоса — девичий озабоченно спрашивает, по-стариковски надтреснутый коротко отвечает… Губ касается шершавый край глиняной посудины, тоненькой струйкой льется вода. Сергей глотает. Жадно, не обращая внимания на царапающий горло кадык.

«Еще! Еще!!! Убрали…»

Сергей обиженно всхлипывает и засыпает.

Боль отступила, очнулся разум. Настороженный, как почуявший охотников лис. Разум анализировал поступающие сигналы, но команду открыть глаза не давал: не хотел себя обнаруживать.

Темно, душно, горький дым щекочет горло… тело обернуто чем-то мягким и немного колючим… оленья шкура! С головой укрыли? Тогда понятно, отчего темно и душно.

Надо бы проверить… Сергей шевельнулся — опасливо, чуть заметно. Шевельнулся и замер…

Нет, лицо не укрыто. Значит, либо ночь — тогда откуда духота? — либо кто-то затащил… в нору.

Сергей вообразил стаю умыкнувших пленника мышей… хихикнуть сил не хватило.

«Стоп, — тут же одернул он себя. — Время безумия прошло, пора мыслить трезво.»

Глаза приоткрылись — чуть-чуть, крохотной щелочкой… Сумрак… в двух шагах, обложенный закопченными камнями, примитивный очаг, горка рдеющих углей внутри, над углями пляшут синеватые язычки… позади очага сонно клюет носом щуплый бородатый мужичок в серой домотканой рубахе с красным воротником-стойкой и красной же узорчатой полосой по груди… наверху, над очагом светлеет дымовое отверстие… значит, все-таки день… Вспомнились девичий голос, заботливые руки… неужели пригрезилось? Осмотреться бы.

На зорко бдящего стража мужичок не походил абсолютно… Сергей приподнял голову.

Низенькая — в три венца — бревенчатая стена, от нее вверх — пирамидальная крыша. Частокол тонких жердей покрыт дерниной, между жердями свисают тонкие корешки. В одну из граней пирамиды врезана кособокая дверь. Под дверью — широкая земляная ступенька… Лопарская вежа.

Жилище, по определению скудное, все же несло отпечаток заботливой руки — аккуратно застеленный свежим лапником земляной пол, множество шкур и подушек, на растянутых над головой бечевках сушится нехитрый скарб — шерстяные чулки и рубахи, пимы, сшитые заодно с носками меховые штаны — яры, напротив входа единственная роскошь — затейливо расписанный сундук… Значит была девушка, не почудилось…

Сергей хотел приподняться… в ладонь стегнуло жуткой огненной болью. Не сдержав стона, он рухнул на шкуры.

— Зачем вставал? Лежать натто! Руки лечить, спина лечить… — Мужичок проснулся и осуждающе смотрел на Серегу. Моя десять олень давал! Рука пропадет, обидно будет — зачем давал? Плохой работник купил, совсем пустой человек купил!

Лопарь подбросил в очаг сухих веток, подул на угли, над вспыхнувшим огнем привычно угнездился котелок. По веже поплыли запахи трав. Языки пламени осветили морщинистое стариковское лицо, обрамленное пегими сальными волосами. Водянисто — голубые глаза посверкивали из — под клочковатых бровей, шею прикрывала жидкая седая бороденка.

— Верефка сняли — руки совсем мертвый был, — доверительно сообщил лопарь.

— Я трава собирал, руки лечил. Хороший трава, отец ей лечил, дед…

Сергей впервые глянул на собственные руки. Кисти прятались под толстым слоем намотанных тряпок. Из-под тряпиц торчали стебли распаренной травы. «Обидно ему будет… Работничка прикупил… десять оленей отдал… Не переплатил? И с чего бы Пекка убийцу воина продал? Что-то здесь не то.»

— Зачем тебе работник? — угрюмо спросил Шабанов. — Со стадом управляться некому?

Лопарь молча сунул пальцы в котел — проверил температуру. Сергей ждал.

— Матул не стадчик, — хмыкнул дед. — Нет стада у Матул, половину олень за тебя оттал…

Отвар согрелся. Лопарь снял котел с огня, кряхтя подтащил к Сереге.

— Саттись, Матул руки лечить будет…

Лечить? Шабанов прислушался к организму… и хмыкнул боль на время уступила место физиологии.

— Мне бы отлить сперва… — сознался он. — Терпежу нет.

— Чето делать натто? — недоуменно поднял реденькие почти прозрачные брови лопарь.

Шабанов смутился, и это его разозлило.

— В сортир мне надо, понимаешь? Нет? Правильно, откуда тебе… Как объяснить-то? Воды много пил, теперь наружу просится! Понимаешь?!

— А-а-а! — дед закивал и указал рукой на покрывавшую бедра шкуру. — Телай, я тебе кису наттел.

— Чего?! — Сергей заглянул под шкуру — гениталии обхватывал кожаный мешок.

«Ну изобретатель, мать его!» Смешок отозвался болью по всему телу. Сергей закашлялся.

Лопарь вновь окунул пальцы в отвар, одобрительно прищелкнул языком.

— Будем рука лечить, — заметил он, принимаясь за перевязку.

Скрытое под тряпицами вызывало тошноту. Черная вздувшаяся кожа полопалась, в разрывы безобразными буграми выпирало мясо. Ногти слезли, из ран сочился гной…

Кошмарное предположение заставило похолодеть. Взгляд торопливо пробежал по запястьям, поднялся к локтям… Никакой гангренозной красноты. Крутая травка у деда.

— Хорошо, отнако, — подтвердил Матул. Заскорузлый палец потыкал в торчавшую из ран ало-коричневую мякоть. — Скоро совсем заживать будет.

Лопарь достал из котла свежую порцию травы, аккуратно примотал к кистям. Вверх по рукам потекло приятное, изгоняющее боль тепло. В губы ткнулась невесть откуда появившаяся глиняная плошка.

— Пей, отнако. Очень хороший трава, любой боль гонит. «Ладно, лопарю виднее… без него бы наверняка уже помер!» Шабанов стоически выхлебал содержимое плошки — настой горчил неимоверно. «Что за гадость?» — хотел спросить Сергей, но не спросил. Почему-то неодолимо потянуло в сон…

— Спи, отнако, — посоветовал лопарь. — Тепе спать мноко натто!

Сколько раз он просыпался, чтобы съесть кусочек вареной оленины и увидеть, как лопарь меняет повязки, Сергей не знал. Сопровождавшие процесс длинные стариковские монологи скользили мимо сознания. Память сохранила две беседы.

— Слушай, дед! — Сергей решительно отодвинул поднесенную ко рту плошку с отваром. — Хватит меня наркотой потчевать. Знаешь, что бывает, когда долго такие вещи жрешь?

— Знай, — согласился Матул. — Плоко бывает. Друкой не знай — как без трава тепя живым телать? Скажи?

Сергей насупился, но промолчал. Что тут скажешь?

— Не бойся! — успокоил Матул. — Трава убрать — пять ден весь тело боли, потом еще три ден живот боли, потом опять здоров. Так всекта пыло. Потерпишь.

Хорошо ему говорить — не сам отраву пьет, в него вливает. Ведомая лопарской рукой плошка снова сунулась в губы. Сергей выпил.

Второе событие вспоминалось с куда большим удовольствием: старый лопарь куда-то делся, а место у постели заняла… Вылле.

Сперва Шабанов не узнал спасенную от медведя девчонку — в памяти сохранилось нечто писклявое и курносое, сорвавшее побег. Девушка напомнила сама.

— Ты, наверное, очень сильный. Медведя поборол! Я думала, съест меня медведь!

Вылле кокетливо стрельнула глазками. В тонких пальчиках, нарезая вареную оленину, сноровисто мелькал узкий саамский нож. Вылле сидела, поджав ноги, пристроенная на укрытых подолом коленях миска стремительно наполнялась серегиным обедом. У Шабанова появилось время разглядеть девчушку получше — чуть волнистые темно-русые волосы до плеч, огромные глазищи в обрамлении пушистых ресниц, вздернутый носик, пухленькие с ямочками щечки, полные, яркие, словно в брусничном соку, губы…

«А ничего подруга. С такой и по Мурманску пройтись не стыдно!» — мелькнула игривая мысль.

Голосок девчушки звенел не переставая, вываливая на Серегу охапки разнообразных новостей… радовало то, что по-русски Вылле говорила куда лучше деда. Спросить же, где лопарка учила язык, Сергею не удавалось — девчушка трещала не переставая.

— Пекка совсем злой ходит, — сообщала она, не забывая пихать в серегин рот кусочки оленины. — Половину бороды от злости сгрыз! А как не злой — обоих сыновей похоронил!

Вспомнилось белое полотнище и посеченые тела на нем…

— Говорили ему, не ходи на Kantalahti… — не заметив набежавшую на лицо подопечного тень, продолжала делиться новостями Вылле. Название «Кандалакша» прозвучало по-фински протяжно. — Говорили, руссы обидятся, на Весала войной пойдут. Не слушал Пекка. «Меня король Юхан сам посылал!» — передразнила она Весайнена. — «Сказал, Кольский край совсем мертвый должен стать — ни людей, ни скота.»

— Зачем? — тоскливо спросил Шабанов. Вспомнилась сгоревшая Кемь… оставшаяся в разоренной Умбе Агафья…

Зачем шведскому королю поморов зорить? Земли мало? Не скажет Вылле — откуда знать лопарке о большой политике?

— Чтобы русский медведь в берлоге сидел, — Вылле нахмурила лобик, явно вспоминая чужие слова. — Чтоб сам в море не ходил, шведам дань платил.

— Щ-щас! — не выдержав, огрызнулся Шабанов. — А морда у вашего Юхана не треснет?

Вылле хихикнула — очевидно представила короля с треснувшей мордой, — и тут же посерьезнела.

— Много руссов пришло, самого Пекки злей! Всех резали! Мы с дедом за рекой в яме прятались.

В голоске звучала обида, мол, не она же погосты жгла! Сергей земляков не корил — кто ж в горячке боя разбирать будет, где враг, где случайный человек? Хотя, девку жаль — натерпелась поди…

— Зачем твой дед меня выкупил? — сменил он тему разговора. Вопрос, надо заметить, волновал Шабанова не на шутку. — Какую работу делать буду?

Вылле почему-то ахнула. Щечки запунцовели маковым цветом. Сергей понял, что ляпнул что-то не то, и попытался исправиться:

— Мне в принципе все равно… я отработаю…

Теперь Вылле светилась ярче огня в очаге.

— Лучше с дедом поговори! — пролепетала она и выскочила из вежы. Даже напоить сонным отваром забыла.

Шабанов растерянно посмотрел вслед.

Минутой позже скрипнула дверь, в вежу, вместе с вошедшим лопарем, заглянула промозглая осень. Сергей поежился.

— Сачем дефку обижал? — укорил Матул.

— Не хотел я! — честно признался Шабанов. — Всего и делов — спросил, зачем ты меня выкупил.

Лопарь зашелся мелким стариковским смехом.

— Все мы дурак! — сообщил он, утирая выступившие слезы. — Ты дурак — спросил, Вылле дурак — не так понимала, я польшой дурак — русса покупал, боль для голова себе покупал.

Сергей промолчал — ясно, что дед на сказанном не остановится. Так и вышло.

— Ты медведь на сепя брал, Вылле спасал — долг на мне, — пояснил лопарь. — Я так думал: русса забрать — два олень. Ты плохой, дохлый — один олень хватит. Пекка смеялся — вира плати, сказал, кровь на руссе. Матул тесять олень оттавал! Сепе за глупый слово в борода плюнул!

«Вот же старый хрен! В одного оленя оценил!»

— Ну и отказался бы, — буркнул Сергей.

— Нелься откасался! — сердито заявил Матул. — Весайнен по sisu живет. Слово назад забрал — не человек вовсе.

Что такое sisu Сергей не знал, однако догадаться труда не составляло. Самураи чухонские! Теперь ясно, что вынудило лопаря истратить половину стада на больного русса. Побоялся «лицо потерять». Да пошел он… пенек обгаженый!

— Сказал отработаю, значит отработаю.

Лопарь снова прыснул.

— Вылле не говори — девка думает, дед мужа купил.

«Мужа? Купил? — Шабанов таки сообразил, отчего сбежала девица. Лицо обожгло смущением. — А я отработать, значит, пообещал… М-да-а!

Сергей, словно прячась от конфуза, поглубже ввинтился в сшитый из оленьих шкур спальный мешок-рову.

— Пойло давай, — буркнул он уже оттуда.

Матул задумчиво почухал в затылке и отрицательно помотал головой.

— Не там. Мноко пил — через пять ден целый луна. Руки совсем живой… скоро олень отрапатывать будешь. Как Вылле обещал!

Лопарь еще раз хохотнул и вылез из вежи.

Шабанов плюнул вслед.

Ломка от лопарского пойла, в полном соответствии с пророчеством Матула, оказалась сущим адом. Единственное, что заставляло держаться — присутствие Вылле. Девчонка почти не выходила из вежи, готовая выполнить любую прихоть… Даже позорный кожаный мешок менять. Сергей не знал, куда деваться… и, уже на третий день девичьей опеки, решил, что пора выздоравливать.

— Где моя одежда? Хватит мне разлеживаться!

Лопарка растерянно всплеснула руками.

— Нет твой одежда! Пекка сжег! — от волнения акцент усилился, став похожим на дедовский. — Матул сказал, его одежда давать!

Вылле заметалась по веже. Рядом с ровой начала расти куча мехов и шерстяных тканей.

«Вроде приходилось уже лопарскую одежку носить — когда с Кавраем разговаривал… Да шаманская «мухоморовка» все из башки повышибла…»

— И как со всем этим справляться? — мрачно спросил Сергей, крутя в руках похожие на меховые колготки яры.

Вылле тихонько хихикнула, вновь порозовела. Нежный румянец и переливчатый смех в который раз превратили ее из лопарской замарашки в прелестнейшее создание. Сергей смутился. — Сначала юпа надевай… рубаха, значит… потом носки, порты, яры…

Вещи выпархивали из кучи, чтобы оказаться в серегиных руках. Сергей крутился в шкурах, стараясь не отсвечивать голой задницей… ну, что получалось, то получалось…

От возни бросило в пот, разболелась голова. Будь на месте Вылле старый лопарь, Сергей наверняка бросил бы затею, но… пришлось стиснуть зубы и одеваться.

— Теперь печок…

Печок оказался меховым полушубком. К нему прилагался пояс с висящим на ремешках ножом. Сверху на яры, для защиты от сырости, полагались тобурки — сапоги из тюленьей кожи.

— Ты меня как в зимний поход снаряжаешь! — проворчал Сергей.

— Так ведь зима и есть! — улыбнулась Вылле и помогла надеть боты — тобурки.

Зима? Последнее, что помнилось — полуоблетевший лес, жухлая, но еще зеленая трава… побег… ухмыляющийся Кафти затягивает петлю на скрещеных запястьях… затем провал… и долгие дни на лопарском пойле. Значит, зима… О-хо-хо…

Шабанов собрался с силами и шагнул из вежи.

Резкий студеный ветер едва не сбивает с ног, слезятся отвыкшие от яркого света глаза. Сергей щурится.

Пасмурно. Вершины заснеженных сопок сливаются с небом. Снега много — тропки пробиты едва не по пояс. Вон они — синеватыми строчками тянутся во всех направлениях. Где одиночные, где превращенные в дороги… по которым снуют шведы.

— Еще и это для полноты счастья… А идти надо… Чтоб им всем… — Сергей не договорил: руки напряглись, оттолкнули косяк… и он шагнул… Напрямик. По целине.

«Главное — не упасть. Вон, сосна в десятке шагов. Дойду и передохну…» Ноги дрожат, норовят подогнуться. Десять шагов, как десять верст, сосна почти не приближается. «Вперед, сукин сын. Не падать! — Сергей злится, злость придает сил. — Наверняка за тобой смотрят. Вылле, лопарь, шведы — всегда найдется кому позубоскалить. Не дай повода!»

Чешуйчатый ствол, как спасительная гавань. Прислониться, отдышаться…

— Э — э! Monker гулять пошел! От Пекка бегал, от дефка бегать стал? Старый Матул еще не убил?

Кафти? Ну почему хоть сегодня ему не оказаться где-нибудь подальше? Сергей обернулся, сосна услужливо подперла спину, ладонь машинально легла на рукоять ножа. Швед нервно дернул щекой… но тут же нагло ухмыльнулся.

— Сачем монах puukko взял? Монах бога проси: «Спасай!»

Едва ли не впервые Шабанов видел шведа без кольчуги и меча. В простой одежде, изгвазданный смолой, пропахший скипидаром Кафти ничем не напоминал жестокого воеводу — скорее уж подвыпишего плотника… Плотника? «Плохой мужик! Такой нелься долго жить!» И стремительный просверк меча…

«Чтоб тебе всю жизнь на пепелища возвращаться и гробы сколачивать!» — мысленно пожелал Шабанов, но вслух сказал:

— Нож зачем? На грибы охотиться пойду. Как без ножа?

Швед заржал, явив миру по — лошадиному крупные зубы.

— Ia! Умный monker! Пот снег грипоф мноко! И все кусайся! Нелься без puukko!

Все еще посмеиваясь, Кафти зашагал прочь — рассказывать приятелям о сбрендившем от пыток русском и даром отдавшем десяток оленей лопаре. Сергей смотрел ему вслед, пытаясь совладать с охватившей тело дрожью.

«Нервишки! — укорил он себя. — Нервишки и поганая слабость… Ничо, справлюсь… Запросто.»

Вежа приткнулась у вершины сопки, перед Сергеем развернулась панорама Весалы — заново отстроенный хутор, рассыпанные по склону дома весайненовской банды… Глаза бы не смотрели.

С трудом совладав с непослушными завязками яр, Сергей помочился. Несколько минут собирался с силами… наконец сумел отлепиться от дерева, побрел к веже. Злость на шведа помогала не упасть.

— Ничего… еще не вечер… Понял? Еще не вечер!

Впервые он увидел приютивший его кров снаружи — крохотный, нищенски убогий, особенно рядом с желтеющими свежим деревом финскими домами.

У входа стояла готовая броситься на помощь Вылле — глазищи смотрят встревоженно, нижняя губка закушена, грудь бурно вздымается… заметная такая грудь… даже сквозь меховую одежку заметная!

Сергей, стараясь не опускать взгляд ниже девичьей шеи, взялся за служившую дверной ручкой ременную петлю.

— Хреново живем, — проворчал он, ударившись лбом о низкую притолоку. — Завтра, в лес пойдем. Вместе. Елки на избу рубить буду.

Вылле расцвела — русс тупу хочет! Для них!

— Наш олешка сильные! Елка быстро—быстро таскать будет! — радостно затараторила она, забравшись в вежу следом за Серегой. — Хорошо будет!

Вылле неожиданно подалась к Сереге, ткнулась в щеку теплыми, пахнущими молоком губами. Сергей мягко и нежно коснулся выбившейся из — под круглой шапочки-самшира темно — русой прядки.

«Ох, Вылле! — мысленно вздохнул он. — Как мало тебе надо для счастья… может ее с собой взять? В Умбу! Агафье радость — невестка красивая, работящая…»

Новый поворот мысли удивил его самого — какую избу рубить топора ни разу толком не державши? Куда с собой брать? Какая Умба? Он же мурманчанин!

Однако, в голове образ за образом вспыхивали Тимшины воспоминания. И топор плотницкий вовсе не чужд, и Умба — вот она, руку протяни.

Шабанов тряхнул головой, отгоняя наваждение… но в груди, заставляя учащенно биться сердце, разлилась незнакомая горячая волна… «Да что он забыл в Мурманске? Шлюх дискотечных? Рекламу прокладок? Банды уличные? Пропади оно! Разве что мать… так у нее Тимша есть!»

Рука, как-то сама собой, перебралась с волос на девичью шею, пальцы скользнули за ворот… Вылле ахнула и отскочила.

— Нельзя! — погрозила она пальчиком. — Надо монастырь идти, попа спрашивать!

Девушка приоткрыла дверь, выглянула наружу — не идет ли кто? — затем достала из-за пазухи висящий на кожаном ремешке деревянный крестик.

— Я в Monkenfjord была! В монастырь! Поп вода на голову лил, крест давал! — она снизила голос до таинственного шепота. — Сам Трифон давал! Святой человек!

«Трифон? Это который печенгский монастырь основал? По жизни с историей нелады — то не выучил, то вляпался…»

— Ну, раз поп, тогда конечно… — скрыв разочарование, согласился он. — Попы, они такие…

Посчитав, что опасность миновала, девушка приблизилась. Крестик снова нырнул за пазуху… костяная пуговка почему-то осталась незастегнутой… Вылле потупилась и очередной раз лукаво стрельнула глазками.

«Вот же евино племя! — мысленно хмыкнул Сергей. — Во все века одно и тоже!»

Хмыкнуть-то хмыкнул, но взгляд лопарки нагрел кровь аж до кипения. Шабанов задушенно покрутил шеей, распустил шнуровку ворота. Аромат девичьего тела кружил голову сильнее матулова настоя…

Скрипнула открываясь дверь, над очагом взметнулась туча искр, унеслась в дымовое отверстие-реппень. Девица всполошенно отскочила от Шабанова. Через порожек кряхтя переступил дед Матул. На пол грузно шмякнулась шитая из тюленьей шкуры киса — большая, пузатая и перепачканная кровью.

— Дикий олень далеко ушел! — не считая нужным здороваться, пожаловался лопарь. — Пришлось зайца бить. Много бегай, однако. Мало-мало три догонял — старею.

Вылле, пряча пылавшее румянцем лицо, юркнула к брошенной лопарем кисе.

— Завтра русска елка рубить будет, тупа строить! — не утерпев, похвасталась она. — Я помогать буду!

— «Русска!» — раздраженно передразнил лопарь. — Имя забыл, а тупа строит! Глупый девка! Пойди воды принеси.

Вылле обиженно надулась, но перечить не посмела. Вскоре мужчины остались наедине.

— Зачем тупа строить? — особой радости в голосе лопаря не чувствовалось. — Вылле за себя брать хочешь?

— Мерзнуть не хочу, — покривил душой Сергей. — Холодная у тебя вежа.

Матул демонстративно стянул печок, повесил на веревку. — Хороший вежа! — упрямо возразил он. — У других лопарей хуже. Разве я стадчик — в тупе жить?

Матул замолк, сел у очага, озябшие пальцы окунулись в горячий воздух. Шабанов умостился напротив.

Прав лопарь — какая тупа, если скоро бежать придется? С Вылле, или без нее… хорошо бы напоследок Пекке «красного петуха» подпустить!

Прятать эмоций Сергей так и не научился. Лопарь заглянул в лицо, нахмурился.

— Мало на сосне висел? Еще хочешь? Русс рядом с Пеккой тупа строить будет? Х-ха! — Матул наклонился над очагом, не по-старчески крепкая ладонь вцепилась в плечо, встряхнула, словно пытаясь разбудить. — Что у финна в душа, когда о руссах говорят? Vanhanvihan — застарелая злоба. Финн со шведом ссорится, с норвегом воюет — нет vanhanvihan. Для руссов слово! Род Пекки на Колокол-река жил. Где отцы-деды Пекки? Нет его, руссы резали. Ушел Пекка с Колокол-река, сюда на Овлуй пришел. Хутор строил, род собрал — сто домов по реке. Где теперь сыны Пекки? Где род его? Нету. Снова русс приходил.

— Мало резали! — зло бросил Сергей. — Глядишь, некому терский берег зорить стало бы!

— У финнов vanhanvihan, у руссов тоже… — вздохнув, согласился лопарь. — Давно тянется, не тебе менять…

«Мы люди ма-аленькие! Да? Знай сверчок свой шесток? По одежке протягивай ножки? Слышал уже. Остохренело!»

— Дерьмо! — сердито бросил Шабанов.

Возражения — хлесткие, убедительные, чтоб даже до тупого лопаря дошли — уже просились на язык… Пронзительно-отчаянный девичий крик оборвал дискуссию.

«Вылле?» Болезненную слабость, минуту назад валившую с ног, выдуло студеным ноябрьским ветром. Шабанов, не помня себя, выметнулся из вежи. Руку увесисто оттягивал невесть когда подхваченный лопарский топорик. «Вылле!»

Крик повторился, чтобы оборваться на взлете. Тропа бросилась под ноги, понесла к прячущейся под обрывом реке…

На краю обрыва Сергей притормозил — осмотреться.

Река замерзла, лишь на стремнине остались узкие черные промоины. К одной из них тянулись цепочки следов. Взгляд скользнул вдоль тропы… в десятке метрах от него, у вмерзшего в лед валуна, пытался развязать штаны здоровенный швед. Прижатая к стылому камню девушка билась пойманной птицей, кулачки неистово колотили по обтянутым кожаной курткой плечам, рвали густые сальные космы насильника… Швед утробно хохотал…

Сергей прыгнул, распластался в воздухе…

Ветер скользнул вдоль земли, упруго толкнулся в грудь, чтобы хоть немного, но продлить мгновения полета. Почуявший опасность швед начал поворачиваться…

Поздно. Лезвие топора с хрустом проломило висок, застряло в черепе. В следующий миг плечо Сергея врезалось в конвульсивно вздрогнувшую тушу.

Шведа отбросило прочь. Разрубленная голова с деревянным стуком ударилась об лед.

— А вот и я! — пробормотал Сергей, пытаясь подняться на ноги.

— Олафа искать будут! — прошептала Вылле, с ужасом взирая на труп насильника. — Пекка тебя убьет! Нас с дедом тоже… До вечера не доживем!

Так далеко Сергей не загадывал — с десяток минут протянуть… Силы таяли вместе с уходящей яростью.

«Не отключиться бы, м-мать его!» — пронеслось в голове. — Не убьют, — прохрипел он, озираясь. — За что убивать? Выбитый из береговой осыпи булыжник подкатился к трупу.

За ним последовали еще два…

— Камень за пазухой? А три не хотите? — пробормотал Сергей, запихивая валуны под шитую с запасом — второй такой же кабан влезет! — одежду шведа.

«Та-ак… а теперь подпихнуть… до чего тяжел, сволота! Ничо, утопнешь, как миленький!» Тело с громким всплеском ушло под воду. Сергей задумчиво посмотрел на тянущийся от камня кровавый след, затем на расхристанную исцарапанную девушку… снял кушак.

— Держи!

Девушка недоуменно взялась за конец кушака, с надеждой воззрилась на Серегу. «Русс умный, сильный — знает, что делать надо!» — читалось на зареванной мордашке.

«Только бы послушалась!..»

— Лезь в воду! Быстро!

— Зачем? — пролепетала Вылле. Глаза испуганно округлились.

— Затем, что ты поскользнулась, закричала, а я услышал и спас! — торопливо пояснил Сергей.

— Боюсь! — жалобно всхлипнула девушка.

— Давай быстрей, — подтолкнул ее к промоине Шабанов. — Пока шведы не набежали!

Вылле всхлипнула еще раз, легла на живот и неуклюже сползла в реку. Ледяная вода обожгла тело. Дыхание сбилось, руки изо всех сил вцепились в спасительный кушак.

— Теперь вылезай! — прохрипел Сергей. — Без суеты!

«Злой русс! — мелькнула полная обиды мысль. — Она сейчас утонет, а он кричит, как муж на нерадивую жену… Жену?»

Сравнение пришлось как нельзя более кстати — когда тебя ждет постройка новой тупы и красивый сильный жених, тонуть не хочется ни чуточки! Вылле осторожно легла грудью на лед и позволила Шабанову себя спасти… великодушно простив исцарапанные о лед щечку и ладошки! И даже то, что этот бессовестный русс протащил ее прямо по крови убитого шведа!..

— Ha! Een monker thwar een fnask! /Ха! Монах девку купает! (древнешведск.)/

— Thu veet thet tha — samer löghar aldrigh! Hälder ryza bestaar äkke don! /Ты же знаешь — саамы никогда не моются! Даже русс вони не выдержал! (древнешведск.)/

Наглые сытые голоса прозвучали в тот момент, когда Сергей помогал девушке встать на ноги. Немного позже, чем задумывалось, но гораздо раньше, чем хотелось — лучше бы шведы увидели спасение… или не появлялись вовсе.

Двое громил остановилось на кромке обрыва, наслаждаясь нежданным представлением. Плечистые, бородатые, в кожаных истертых ныне снятыми кольчугами кафтанах, толстых шерстяных штанах и крючконосых сапогах-пьексах — отборная весайненовская гвардия. Всей и разницы — у одного борода веником, а у второго лопатой.

«Два брата — Веник да Лопата… — зло хмыкнул Сергей. Что дальше-то? Трупа нет, причина крика ясна — может уйдут?»

Что было на уме у шведов выяснить не удалось — понявшая сказанное Вылле решила постоять за себя:

— Sellaiset tomput quin te eivetpe pese pudhaks saunasken!  — крикнула обиженная девица. /Таким козлам, как вы, и в сауне не отмыться!(финск.)/

В ответ с откоса донесся злобный рев.

Не утруждаясь поиском тропы, шведы спрыгнули с обрыва, по-медвежьи неуклюже выдрались из наметенного внизу сугроба. Разбойничьи хари кривились глумливыми ухмылками.

«Зря топор вместе с трупом утопил!» — пронеслось запоздалое сожаление.

Мокрый кушак оттягивал руки. Сергей машинально подпоясался… по бедру тяжело шлепнул втиснутый в кожаные ножны лопарский клинок.

«Нож! Как забыл?» Ладонь сомкнулась на резной костяной рукояти. Клинок охотно, словно ждал случая, выскользнул из ножен…

Лопата осклабился, в руке привычно, с наглой ленцой скрежетнув металлом, возник полуметровый широкий тесак.

«Хреновый бой получится — вояки тертые, сразу в стороны разошлись… Хоть бы одного завалить!» Сергей, утаптывая площадку, переступил с ноги на ногу. «Опять умирать… надоело уже…»

— Беги отсюда! — бросил он через плечо. — Им сейчас не до тебя станет… ненадолго.

Вылле замешкалась, Сергей нетерпеливо двинул локтем… девушка болезненно охнула — видимо попал в живот. Время таяло с катастрофической быстротой.

— Быстро, дурища! — рявкнул он.

За спиной всхлипнули, донесся топот убегающих ножек… периферийное зрение уловило тонкий смазанный силуэт. Девушка огибала шведов по широкой дуге. «Это правильно — нечего козлам на девку отвлекаться. Теперь дать ей время убраться подальше… Побольше времени!» Шабанов, сбрасывая напряжение, повел плечами. Глаза полыхнули отчаянно — яростным блеском.

— Ну, с кого начинать? — в голосе бурлило шальное веселье.

Русского шведы не знали, но клинок достаточно красноречиво указал сначала на одного, затем на другого. Указал и, переброшенный в обратный хват, спрятался за предплечьем.

— Чего замялись-то? На тот свет неохота? Фигня, я пробовал — сперва больно, а потом привыкаешь.

Прищуренные глаза цепко следили за противниками — шведы еще далеко, навстречу рвануть — под удар подставиться…

Он ждал, перенося центр тяжести с одной ноги на другую, готовый в любой момент взорваться смертоносной вспышкой. Последней, финальной.

Шведы остановились, переглянулись…

— Myölksugh riukar äkke at är fyrmer döder!  — в голосе Веника смешались бравада и страх. — Man bör forklara, han fallar sik siälfer tha! /Сопляк не чует, что он уже мертвец! Надо объяснить, тогда сам упадет! (древнешведск.)/

Лоб Лопаты собрало в гармошку тягучим мыслительным процессом… тело продолжало двигаться и без участия атрофированного за ненадобностью мозга.

— Kafti slogh äkke kvalpin, Pekka hälder äkke… hälder vräkte äkke for Ivar — tok vereldi! — нерешительно заметил он. — Om vi umgörom, huath sigher Pekka? /Кафти щенка не убил, Пекка не убил… даже за Ивара мстить не стал — виру взял! Мы убьем, что Пекка скажет? (древнешведск.)/

Оба еще больше замедлили шаг — последнее дело сердить вожака. Не любит Весайнен, когда его сердят. Ох, не любит!

Сергей почуял возникшую неуверенность. «Веник на шажок ближе… Вот он, шанс. Сейчас или никогда!»

И все-таки Шабанов не сдвинулся с места — неподвижный, но живой он прикупал для Вылле куда больше времени, чем остывающий на льду труп.

«Если у Матула хватит ума, он сейчас же свалит вместе с внучкой подальше от весайненовского хутора. Быстрей оленя.»

— Pekka skal äkke väria ryz!  — наконец решил Лопата. — Num tagher litin vereldi. /Не станет Пекка за русса заступаться! Разве что малую виру возьмет.(древнешведск.)/

Шведы возобновили движение, охватывая Сергея с флангов. Шанс достать врага, и без того призрачный, замигал и погас.

«Все… и на кой божку лопарскому эта бодяга с переселением сдалась? Развлечься? И сам он дурак, и шуточки…»

О смерти не думалось. Затерявшийся во тьме веков Мурманск и вовсе не вспоминался. Осталось настоящее — нож в руке, истоптанный с пятнами крови снег и ненавистные бородатые рожи шведов.

Сергей попятился — до валуна.

«Теперь хоть со спины никто не зайдет… а бить надо Веника — похлипче и чутка прихрамывает…»

С этого момента Шабанов сосредоточил внимание на Лопате, на Веника даже не косился — чтобы не вспугнуть. «Промеж ног ему — не ударить, обозначить. Опустит руки, куда денется. Тут-то по глотке и полоснуть… Еше пара шагов, и можно прыгать… ну…»

Веник неожиданно выгнулся, словно получив камнем в спину. С губ сорвался полустон-полурык. Рука метнулась за плечо.

— Huath hafuer thu, Erik?! /Ты чего, Эрик?! (древнешведск.)/

Лопата, забыв о Шабанове, повернулся к приятелю…

Сергей оттолкнулся ногой от валуна и прыгнул — «рыбкой», на лету отбивая вскинутую шведом руку. Зажатый обратным хватом нож нырнул в спутанную сальную бороду, легко и небрежно чиркнул по горлу…

Шабанов упал. Плашмя. Подставив спину, под неизбежный удар тесака… «Узнать бы напоследок, — сердито подумал Сергей, — убил или поцарапал?» Умирать даром обидно…

На затылок плеснуло горячим. Шабанов не выдержал неведения, привстал…

Швед хрипел. Узловатые пальцы, выронив тесак, сжимали рассеченное горло. Грудь заливал широкий алый поток. Кряжистое тело упорно держалось на ногах — не хотело верить, что уже мертво.

Пресловутая ирония судьбы.

Веник лежал в двух шагах от Сергея. Из спины шведа торчала длинная лопарская стрела… Налетел ветер, оперенье загудело рассерженным шмелем…

— Вставай, русс. Уходить пора! — негромко окликнули с обрыва.

— Матул? — Шабанов сел. В ушах грохотала накачанная адреналином кровь. — Я думал, ты уже далеко…

— Я хотел, — хмыкнул лопарь. — Вылле без тебя не едет.

— Ну и дура! — в сердцах выругался Шабанов.

— Я говорил! — покивал лопарь. — Не помогает. Совсем глупый девка. Зачем отбивался? Олаф сильный был, хорошего бы сына родила…

Лопарь сплюнул.

— Девка глупый, ты больше глупый — она в вежа сидит, ты на снег. Ей теплее. Будем ходить или Пекка ждать? Пекка разбираться не будет, кто из вас Олафа убил. И этих тоже… Втроем на сосне хорошо. Не скучно.

Швед наконец рухнул, расплескав залитый алым снег. Губы Сергея оросило солоноватой влагой.

«Вкус вражеской крови… Услада Воина… Брага, мать ее, Битвы… Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо!»

Сергей поднялся.

— На сосне я уже висел, — заявил он. — Паршивое место.

— Значит, идем, — подытожил Матул. — Олень ждет, Вылле ждет. Поспешай надо.

Лопари народ кочевой. Олешек в нарты поставил, рухлядь меховую увязал, сам сверху сел — все, можно ехать. А тут еще и повезло чуть-чуть: к темноте подморозило, ветер задул, поземку понес. Даже если хватятся — ищи лопаря в тундре!

* * *

Впервые Сергей почувствовал вкус настоящей свободы. Песен, правду сказать, не пел, но хореем над оленьими спинами размахивал с удовольствием. Другое дело, что олени на хорей внимания не обращали — трусили себе потихоньку за едущим в кереже лопарем да рогами потряхивали.

От нечего делать Сергей и оленей посчитал — два десятка с половиной. По трое в двух санях, один в кережу запряжен, остальные на привязи бегут. Хоть и соврал Матул насчет отданной за Серегу половины, однако ж не намного. Что и говорить, невелико стадо — так, жалкий лоскут…

Темнеет по-северному рано. Когда б не полная луна, на ночевку пришлось бы вставать, не отъехав от Весалы и двадцати верст. На радость наверняка озверевшему Весайнену…

Сергей оглядывается — не видать ли погони? — нет, никого… Белая промерзшая болотина с пятнышками заросших криволесьем островков, примыкающий к хутору лес канул в темноту. Короткий санный поезд или, как его назвал Матул, райд не торопится. Из оленьих ноздрей ритмично пыхают облачка пара.

Сергей поерзал, устраивая поудобней затекшее тело. Пробежаться для разминки на широких подбитых камусом лыжах, что лежат рядом, и в голову не приходит — не то здоровье.

Болото позади, болото впереди… Летом и троп не сыскать — топи. Между болотами низенькие покрытые чахлым ельником сопки… Снег девственно чистый. Ветер и поземка стирают следы. Безжизненная глухомань. Пауза в опостылевшей череде затянувшихся приключений…

«Приключений? — Шабанов саркастически скривился. — Приключения — когда с таитяночкой под пальмами… Или на джипе с кондиционером по саванне… в крайнем случае — в каком-нито «последнем герое» поучаствовать. Опасности строго дозированы, «хэппи—энд» неизбежен, как триппер у шлюхи. И болевых ощущений с гулькин… нос!»

С губ срывается желчный смешок. Тает в ночи.

«Глупости в голову лезут. Таитяночки… Жизнь куда более приземленная штука. Скотская. Брутальная, если учено выражаться. Что здесь, что там.»

«Который мир твой?» — звучит в памяти голос лопарского бога.

«Не знаю, Каврай. Уже не знаю…»

* * *

Райд втянулся в извилистый распадок. Под копытами оленей хрустит лед замерзшей протоки — впереди ждет очередное болото.

Зажатый склонами ветер хищно засвистел в ветвях осинника, хлестнул по лицу снежной крупкой. Шабанов зябко поежился.

— Холодина…

Соглашаясь с ним, недовольно фыркнул бегущий за санями олень. Лопарь даже не обернулся.

Монотонность убаюкивала. Даже в погоню верилось все меньше — только и дел у Весайнена, что беглецов разыскивать. Может, он вообще не знает, что с дружинниками стало — трупы-то, небось, снегом замело. До весны не отыщутся. Про кровавые следы и говорить нечего… Какая там погоня?

— Эй, Матул! — не выдержав безмолвия крикнул Шабанов. Ночевать не пора?

— Мало-мало ехать, — донеслось в ответ. — Кинтище доедем, куваксу ставить будем! Хороший кинтище, теплый!

«Ну, кувакса — чум лопарский, для нее на выллиных санях жерди лежат… теперь еще и кинтище. Так и впрямь скоро лопарем станешь».

Кинтищем оказалась поляна на западном склоне сопки. Высокие разлапистые ели ограждали ее от ветров, раскинувшееся у подножия сопки озеро снабжало рыбой некогда живших здесь лопарей. Посреди поляны торчал косо вкопанный еловый ствол.

Поезд остановился. Вылле соскочила с саней, дробно и мелко затопала тобурками: утаптывать снег — занятие женское. Матул неторопливо распряг оленей, принялся ставить куваксу. Сергей… тоже помогал. Вроде бы. Ну, по крайней мере, старался не путаться под ногами.

— Чужой человек, тайа, — буркнул лопарь, обращаясь к дочери. Кивок на Сергея показал, о ком идет речь. — Зачем такой муж? Как жить будешь?

Шабанов сердито поджал губы. Можно подумать, без куваксы поганой и жить нельзя. И вообще, он в лопари записываться не собирался! Затем мысли приняли несколько иное направление — что там насчет мужа? Вроде он еще никому предложения не делал. А всяко—разные думки о совместной жизни в Умбе… Мало ли о чем подумать можно? Сразу: муж, муж…

Сергей покосился на лопарку. Вылле почувствовала взгляд, на миг повернулась к Шабанову. Лукавая улыбка озарила личико… Девушка наклонилась чтобы подобрать шест. Изящно и гибко. Шабанов сглотнул слюну.

«Как ей удается и в малице оставаться такой… э-э… Ну как это? И слова-то не найти… Грациозной?» Сергей попробовал взглянуть на себя со стороны — неуклюжий, полузажившие раны заставляют кривить без того не слишком привлекательную морду… Ерунду лопарь городит — кто ж в такого влюбится? Нечего и мечтать…

Сергей печально вздохнул и потащил с саней тяжелый шитый из оленьих шкур полог—салвас.

После бегства по зимней тундре тесная кувакса с пылаюшим в центре огнем кому хочешь родным домом покажется. Особенно, когда ноги запасной малицей укутаны, а в руках ржаная лепешка—риске и кусок оленины горячим соком брызжет!

— Ну, Матул, — оттаяв душой промолвил Сергей, — должник я твой. Никак не думал, что из-за меня с Пеккой рассоришься.

Лопарь безразлично пожал плечами.

— Зачем ссорился? Пекка знал, что я уходил. Лиса продал, песец тоже… зачем сидеть? Пекка сам сказал: «Уходи!»

— А шведы убитые? — растерянно спросил Шабанов.

Матул усмехнулся.

— Я убивал? Кто видел? Нет такой человек. Русс приходил? Приходил. Люди резал? Резал. Теперь кругом равк ходи. Голодный равк. Злой. Зачем лопаря искать? Равк людей убивал, тебя уносил… — лопарь хитро прищурился, — мясо!

«Равки?» — Сергей не успел переспросить, как доставшаяся от Тимши память охотно пояснила: «Упыри. Мертвяки неупокоенные».

— А говорил — втроем на сосне висеть будем…

— Говорил, — согласился лопарь. — Мало ли что девке моей в голова придет? Увидит тебя на сосне — кричать будет. Пекка услышит, меня рядом вешать будет.

Что ж получается? Даром спешили? Ни погони, ни тревоги. А он-то! Полдороги оглядывался, со страху трясся! Оказывается все просто — лопарь меха на торг привез… не первый раз — вежа-то старая. Юхе, конечно, не до покупок… ну, наш лопарь явно не промах — что-нито да урвал! И спешил-то, чтоб шведы спьяну денег не отобрали.

— Чего ж мы тогда на ночь глядя? — саркастично поинтересовался Шабанов. — Надо было поутру, без суеты…

— Поутру хорошо, — лопарь покивал и шумно обсосал заляпанные оленьим жиром пальцы. — Сем ден назад Пекка тинг собирал. Кровный месть — Verikosto, — называл. Деды говорили, для правильный verikosto жертва надо. Люди у Пекка мало. Кого резать? Матул резать, русса резать. Матул умный — уходил…

«Ага… знаю, кого в жертву прочили. Если б не Вылле… Сам же признался, козел драный, что уговаривал девку без меня свалить!» — Сергей признательно глянул на лопарку. — «С такой женой не пропадешь!..»

Вылле аккуратно — чтобы не испачкать малицу, — ела мясо. Все в ней говорило, что до мужского разговора девушке нет никакого дела. И, скорее всего, до самого Шабанова тоже. Сергей почувствовал, как к щекам подкатила жаркая волна.

«Тпру-у! Стой! Какая жена?! Тоже мне… жених выискался… Да она еще и не пойдет!»

— И кому Пекка мстить собрался? — спросил Шабанов, отгоняя скоромные мысли.

Лопарь замялся. Сергей ждал, не сводя глаз. Матул насупился, полез в рову.

— Спать надо, — буркнул он. — Мало-мало ночь остался.

«Спать ему захотелось! Даже мясо не доел. Темнит лопарь, темнит.» Доверие, и того мизерное, испарилось без следа. Шабанов напрягся, словно перед боем.

— Успеем выспаться, Матул. Говори давай! Кому Весайнен verikosto объявил? Куда мы бежим?

Матул завозился, прищуренные глазенки воровато зыркнули на сваленное у выхода оружие. Сергей неприятно усмехнулся. Ладонь, словно невзначай, легла на рукоять puukko.

— Ты говори, говори! Я слушаю!

— На Паз-реке русски монах живет, знаешь? — нехотя выдавил Матул. — Мноко живет…

— Монах? — переспросил Шабанов, но тут же сообразил. Постой, ты что, про монастырь толкуешь?

— Так есть, да! — закивал Матул. — Монастыр. Хороший, богатый. Туда Пекка идет.

«Печенгский монастырь! Какой помор его не знает? — привычно толкнулась Тимшина память, — И что богатый тоже правда — верфи, земли, на торг со всего света купцы съезжаются! Франки, гишпанцы, кого там не бывало! Англы, так и вовсе как к себе домой шастают — давно хотят весь торг к рукам прибрать!»

— Пекке монастыри зорить не впервой. Вон, по весне Кандалакшский начисто спалил… — мрачно вымолвил Сергей. — Да verikosto здесь причем? Какая тут кровная месть?

Матул хмыкнул и снова выбрался из спального мешка. На puukko в серегиных руках старательно не обращал внимания.

— Совсем ты молодой русс! — заметил он снисходительно. — Ничего не знай. Главный поп Трифон не всегда поп был. Мноко зима прошел, а старики помнят, как он дружина по Каянь водил. Весайнена праудедка резал! Теперь чей люди Весала жег? Корелы жег, да… и Трифона люди тоже был. Мно-ого был!

«Люди оружные испокон при монастырях живут. А будь их побольше, не сгорела бы Кандалакша! — снова пронеслось в голове, — И что монастырские на Весалу ходили — как иначе? Гнездо змеиное выжечь не грех, а благо!»

— Весайнен на Паз ходи, мы в другой сторона, — меж тем продолжил Матул. — Чалмны-Варрэ пойдем. Буду песец бить, помор продавать — Умба совсем рядом. Хорошо, да?

— Плохо! — неожиданно вмешалась в разговор доселе молчавшая Вылле. Девушка волновалась, отчего резко усилился лопарский акцент. — Трифон на твой голова вода лил, имя давал! Отец он тебе! Надо монастырь ходи, предупреждай!

— Э-э-э… — Матул смешался и почухал в затылке. — Зачем предупреждай? Монастыр стена крепкий, Пекка зубы ломай. Тебя слушай, Кола ходи надо. Из монастыр Пекка туда пойдет!

«Час от часу не легче! Кольский острог и впрямь на ахти как крепок. И стрельцов там хорошо коли десятка четыре, а то и того мене…» — Шабанов уже не вникал, чья память будоражит разум — какая в сущности разница?

— Про Чалмны-Варрэ забудь. В монастырь пойдешь, стены стенами, а монахов предупредить надо, — решительно заявил Шабанов. — А я в Колу, за подмогой.

Лопарь возражать не спешил. Лоб Матула задумчиво наморшился, пальцы машинально теребили попавший под руку ремешок.

— Можно и в монастыр, однако… соль покупай, железо…

Пекка медленно ходи — лопарь быстро. Монах «Спаси Бог» скажет, товар дешево отдаст… или нет? Скажет: зима, нет купец — нет товар… зачем тогда ехал?

Вылле растерянно переводила взгляд с деда на Сергея и обратно. Она и в страшном сне не могла предвидеть, что придется расстаться с одним из близких ей людей. Да-да! И с руссом тоже! Еще не муж? Будет муж! Поп Трифон покамлает и будет! Надо только попа о набеге предупредить!

— Я, однако, в монастырь еду! — заявила лопарка, сверкнув глазищами. — Утром кережу беру и еду! Вы как хотите.

Матул отчаянно взвыл и вцепился в бороду. Вырванный клок унесло в дымовое отверстие.

— Беда от тепя, русс! Зачем шведа резал? Зачем к Вылле бегал? Медведь тогда сам уходил! Мноко беда от тепя!

Шабанов молчал. Отсутствующий взгляд уперся куда-то выше матуловой головы, нож забыто оттягивал повисшую кисть, в груди стянулся болезненный узел.

«Отженихался. Не успел девке и слова сказать… Дурак, он в любом веке дурак. В монастырь с ними ехать — на шее камнем висеть. Может и правда послушать лопаря, мотануть в Умбу? В Печенге не одни старцы собрались, а уж в Коле и подавно. Отобьются, чай…»

Сергей открыл было рот, но рука Матула уже легла на плечо девушки, хрипловатый голос увещевающе произнес:

— Зачем на Паз? У руссов много поп. В Умба тоже есть.

Вылле задумалась, вопросительно глянула на Сергея.

«В Умбу!» Стиснувший сердце кулак разжался. «Агафья-то рада будет! И соседи!» Он помнил всех. Имена, прозвища, привычки, любимые присловья… помнил даже корноухого пса Грыза, любимца Серафима Заборщикова!

«Да… Заборщиков… Спаслись мужики или так и остались в холодной финской реке? Кто знает? Проклятый Весайнен!»

Перед глазами вновь непрошено замаячила ненавистная бородатая харя. Желтые лошадиные зубы щерятся в довольной ухмылке: мол, беги, щенок, беги! Дойдет и до тебя очередь!

Мысли о возвращении разлетелись осколками битого льда. «В Колу? Здоровья-то кот начихал. Да еще и пешком. В полярную ночь. Через весь Кольский полуостров… Это даже не экстрим — самоубийство!» Шабанов содрогнулся. «Нет, не дойти… И Вылле… Поедет в монастырь, осаду пережидать? Пекка монастыри жечь умеет — в Кандалакше доказал. Нельзя ей в монастырь. Значит, все-таки в Умбу?»

Сергей мельком глянул на девушку. Лопарка ждала его решения. Сергей представил, как санный поезд въезжает в погост, как навстречу выбегает радостная Агафья… как поморы… узнав о набеге… неловко прячут глаза.

«Да, слова худого никто не скажет — нет здоровья, что требовать? Сказать не скажут… что подумают? У Порьей губы набег проспал, а теперь, в лихую годину, и вовсе под мамкину юбку прятаться прибег… хороший помор вырос… Правду подумают. Такую, что лучше уж в тундре сгинуть… А Вылле? Вылле в монастыре отсидится. Народ в Печенге крепкий — найдется, кому да чем Весайнена приветить.»

— Решили. — Сказал, как отрезал, Шабанов. — Вам в Печенгу, мне — в Колу. Доберусь, потом за вами на шняке пойду. Ждите.

Матул горестно вздохнул. Вылле, по-своему поняв серегины переживания, заулыбалась.

— Не надо бояться! Наш олешка быстрый! Все хорошо будет!

Сергей побурел. «Ну и скотина же ты, Шабанов! О своих бедах подумал, а каково девушке придется забыл?»

— Я молодой был, быстрее волка на калгах бегал! — похвастал Матул. — Дефка не хуже умеет.

Переспрашивать Шабанов не стал — калгами и поморы лыжи называли, от лопарей набравшись.

— Мне тоже калги дашь, — буркнул он.

— Калги дам! Кережа дам! — зачастил Матул.

Известие о том, что приносящий беду гость собрался уходить, сделало прижимистого лопаря неслыханно щедрым.

— Олень дам! — Матул покосился на внучку и поправился, — два олень! И еда!

Судя по нескрываемой радости, лопарь готов снарядить в дорогу прямо сейчас — лишь бы побыстрей забыть о существовании русса!

«А ведь запросто Весайнена обгонят. Отряд в бронях пойдет, не разбегаешься. Поцелуют дверной пробой, да и попрутся домой! Матул с Вылле в монастыре поживут, пока я за ними не приеду… а там и в Умбу…»

С души ровно камень свалился. С грохотом. Сергей даже на лопаря глянул — не удивился ли услышав? Матул привстал с ровы, сверлил Сергея полным надежды взглядом — может, пора олешка для русса запрягать?

«Ночь-заполночь, а мне в тундру? Из успевшей прогреться куваксы? Фигушки!»

— Ты вроде поспать предлагал? — со сладенькой улыбочкой напомнил Шабанов. — Так я не против. Самое время.

Лопарь явственно скрипнул зубами.

Ночь пронеслась незаметно, остался позади скудный завтрак, и очаг давно остыл. Ветер шнырял по куваксе, раздувал пепел. Невесомые сизые хлопья кружили в воздухе, оседая на лицах, на одежде, на оленьих шкурах…

— Вот и расстаемся… — пробормотал Сергей. — А я так и не сказал…

— Что? — чуть слышно выдохнула девушка.

Он и сам не знал. Что никогда не встречал таких? Что не сможет жить без ее улыбки? Что…

— Ты дождись меня, ладно? Я приеду, ты только дождись!

В глазах девушки аметистами блеснули слезинки. Губки дрогнули — по-детски, нежно и беззащитно.

— Я буду ждать! Месяц, год, десять! Сколько хочешь! Ты помни меня, слышишь?! Помни!

Почему-то в голосе совсем не слышалось акцента. Может быть голоса влюбленных во всем мире звучат одинаково?

Они шагнули навстречу друг другу. Одновременно… Грохот сердец наполнял Вселенную…

А поцелуй длился, длился и длился…

* * *

«Что такое «кережа»? Представьте метровой длины лодочку с широким скошенным транцем. Вместо киля — лыжа, над головой — сшитый из оленьей шкуры полог. Представили? Она родная и есть. Кережа. Одиночные лопарские санки.»

Шабанов мысленно раскланивается перед воображаемой публикой и, когда стихают аплодисменты, скромно добавляет: «В кереже я прошел от Ботнического залива до Кольского. Без компаса и, можно сказать, без карты. Подвиг? Вам судить…»

Тут надо бы скромненько поклониться и аплодисменты, как и положено, переходят в овацию.

Если быть справедливым, до Колы еще «лапоть по карте». Той самой, вскользь упомянутой. Начерченной углем на изнанке оленьей шкуры сообразно путаным и невнятным описаниям Матула. Хорошо еще, что Кандалакша на пути — свои люди, русские! — приветят, сани приличные дадут, дружину какую-нито отрядят…

Кережа подпрыгнула на снежном заструге, едва не перевернулась. Сергей ошалело вскинулся, служившее хореем копьецо небольно шмякнуло по оленьей заднице. Тащившая кережу важенка не обратила внимания. Даже головой не мотнула.

«Ну и как такой управлять, если всей упряжи — лямка на шее, да ремень под оленьим брюхом пропущенный? Вожжи конструкцией не предусмотрены — хорей вместо них. На который важенке плевать.» Сергей поморгал, изгоняя из взора дремотную муть.

Над кережей сияли холодные северные звезды. Толковый помор по склонению созвездий и время, и путь определит… Сергей особо толковым себя не считал. И не особо тоже.

А Кандалакша не за поворотом — верст четыреста… Шабанов сверился с матулловой картой — сначала по Колокол-реке, до того места, где она на север поворачивает, а уж потом на полуношник, либо, если на англицкий манер, на норд-ост… Главное — Полярную звезду на левом глазу держать… она ведь и в шестнадцатом веке север указывает. Даже если по-другому зовется.

Сергей отыскал взглядом Большую Медведицу — единственное знакомое созвездие, затем Полярную звезду… и подмигнул ей, как старой подруге.

Отступившая на время дремота предприняла новую атаку. Сергей зевнул — а чего волноваться? Олени бегут по реке, свернут в тундру — сразу разбудят. На первой же кочке. Темень вокруг? Так скоро и вовсе светать перестанет. Полярная ночь называется. Скамм, если по-лопарски.

Единственный временной ориентир — оленья усталость. Легла важенка и вставать не хочет — значит, пора на берег сворачивать, к сопочке ближайшей — ягель сухое открытое место любит, ближе к вершинке. На сопку взобрался, оленей стреножил, в рову залез — до утра свободен. Утречком олешек запряг и снова в путь. А еда? Поесть и в кереже можно. Строганины с ржаными лепешками-риске — не пожадничал Матул, заводного оленя от души нагрузил. Зря на него бычился.

Одежда теплая, еда сытная, олени послушные… турпоход! Устала судьба сюрпризы подкидывать, отступилась… или тоже дремлет — должна же она когда-то от пакостей отдыхать?

Скрипит по снегу деревянная кережа, фыркают на бегу олени. Облачка пара из мохнатых ноздрей, как у мультяшных драконов… Огнедышащие олешки.

Шабанов улыбается сквозь дремоту. Бегут огнедышащие… Прочь от побоев, пыток, лая каянского… на Русь бегут!

Растянувшаяся на двое суток иддилия прервалась, стоило Сереге окончательно увериться в скором и благополучном конце сверх меры затянувшейся эпопеи. Увериться и пренебречь советом Матула пересиживать коротенький, как воробьиный чих, световой день в безопасном месте.

Собственно, и оклик на финском он принял сначала за отголоски ушедших в прошлое кошмаров… повторный крик и пронзительный свист развеяли сомнения. Сергей настороженно высунулся из-под мехового полога — от правого берега наперерез бежали двое финнов. Бежали, побросав у широкой проруби норила, пешни, сети — нехитрое снаряжение для подледного лова. Подбитые неизменным камусом лыжи оставляли на снегу наполненные прозрачно-бирюзовой тенью следы.

«Бонды. Не воины, обычные крестьяне…»

Бородатым увальням не терпелось вызнать у проезжего лопаря последние новости о творящемся в мире — недаром же лопарь от Vesala едет, должен что-то знать! Никаких агрессивных намерений… пока.

«Удирать смысла нет — наверняка погоню вышлют. И разговора не получится — как там лопарь говорил? — vanhanvihan, застарелая злоба… Драться надо.»

Пристальный взгляд обшарил бегущих — из всего оружия у финнов — неизменные puukko на поясах. Да и зачем оно вышедшим половить рыбки бондам?..

«Ладно, хоть так…»

Бежавший впереди ухитрился подпрыгнуть, радостно махнуть рукой.

«Щ-щенок!» Шабанов досадливо сплюнул.

Важенка остановилась не дожидаясь команды. Сергей вылез из кережи. Заныли онемевшие от долгого сидения мышцы.

«А и правда…» Шабанов согнулся, болезненно застонал. «Может, побоятся с больным общаться?»

Надежда вспыхнула и угасла — финны даже не сбавили темпа. Один из них что-то крикнул на бегу. Встревожено-участливое. «Небось, помощь предлагает!» — сообразил Шабанов и расчетливо нетвердой походкой двинулся навстречу. Выданное Матулом копьецо жгло пальцы, нож лег вдоль предплечья, прячась от глаз финна.

Крепкая рука бонда подхватила готового упасть лопаря. Финн еще успел что-то спросить… перед тем, как нож превратил слова в бессмысленный клокочущий хрип.

Второй затормозил. Из-под лыж в лицо Сергею веером брызнул снег. Рука взметнулась к глазам…

— Мать твою! — успел выругаться Шабанов.

Сопровождаемый яростным ревом удар сбил с ног. Копьецо отлетело, нож затерялся в снегу.

— Percele venelein' ! /Проклятый русс!(финнск.)/

Острый носок обшитого жесткой тюленьей кожей сапога-пьекса врезался в печень. Неистовая боль огненной волной прокатилась по телу. Сергея отбросило. Он перекатился на живот, пробовал встать… От второго удара затрещали ребра. Громко — чудилось, будто эхо отразилось от дальнего берега, вернулось… чтобы слиться с очередным пинком.

Хрип тонет в кровавой рвоте. Над головой злорадно скалится чухонец. «Хоть бы в харю напоследок плюнуть…»

Шабанов тщится сфокусировать зрение…

— Katzos? Mix katzos?! /Смотришь? Зачем смотришь?! (финнск.)/

Бонд наклонился. Грязные с обломанными ногтями пальцы тянутся к серегиным глазам — вырвать, выдавить!

Забыто висящий на поясе финна puukko качнулся вперед, мазнул рукоятью по серегиной кисти…

Клинок мягко покинул ножны — узкий, чуть длиннее ладони — любовно отточенная смерть.

Раскоряченные пальцы замерли в десятке сантиметров от серегиных глаз. Бонд икнул, словно подавился брагой… смертный хмель подкосил ноги, заставил опуститься на колени рядом с обессиленно лежащим Шабановым. Искаженное болью лицо финна запрокинулось к небу, шапка свалилась с головы, обнажились тронутые сединой волосы… Сергей дернул puukko, клинок брызнул кровавыми сгустками. Бонд упал. Навзничь.

Несколько минут Шабанов копил силы, затем пополз к кереже. Левая рука не слушалась, при каждом движении в боку что-то хрустело, по ребрам стегало раскаленным прутом.

— Ничо… в кереже отлежусь… олешки вывезут… Копьецо бы найти — какой-никакой, а хорей. Как без него оленями управлять?

Чтобы отыскать копье пришлось ползти мимо подбежавшего первым. Молодой воин еще жил, еще смотрел на убийцу…

«За что?» — читалось в тускнеющем взгляде.

— А как иначе? — прохрипел Шабанов.

При первых же звуках русской речи немой вопрос в глазах финна сменился лютой ненавистью. «Vanhanvihan…»

Финн вздрогнул и застыл. Над посиневшими губами рассеялось облачко тумана…

«Надо бы трупы в прорубь перетаскать…» — мысль колыхнулась дохлой медузой, тусклая, отстраненно-чужая. «Надо бы… да как? Сам рядом помру…»

Шабанов прополз мимо. Холодный взгляд стекленеющих глаз царапал спину.

«Чего зацепило-то? Не первый мною убитый. Пора бы и привыкнуть…» — несмотря на застывшую в глазах бонда ненависть, парня было жалко. Вспомнился по-щенячьи восторженный прыжок, улыбка на пухлых, как у ребенка, губах…

«Не в бою, не сгоряча — холодно и расчетливо… Не было выбора-то, не было».

Копье лежало в двух шагах от трупа. Шабанов воткнул острие в снег, тяжко поднялся, навалившись на древко, как на посох. Мир крутанулся перед глазами… остановился.

— То-то! — строго заметил ему Шабанов.

По-стариковски медленно, он заковылял к пугливо застывшим оленям. Слабость мотала из стороны в сторону.

«До вечера рыбаков не хватятся, — пришла мысль, — а потом будут завтрашнего света ждать… сутки пройдут, все следы заметет…»

Сергей неловко, со стоном втиснулся в кережу. Копье шлепнуло по оленьей спине. Важенка вскинулась и, далеко обходя убитых, понеслась на восток.

* * *

Небо очистилось. Холодные полотнища северного сияния заливали тундру мертвенным светом. Шабанов кутался в оленьи шкуры, мороз доставал и там.

Слабость не отпускала. Слишком много испытаний для неполных восемнадцати лет. Слишком много боли.

Сергей едва не пропустил поворот, но ворвавшийся под меховой полог северный ветер сумел ненадолго вернуть к жизни.

«Полярная — на левом глазу… — просипел Шабанов. — На левом! Глазу!» Хорей коснулся оленьего бока, заставляя важенку свернуть с речной глади. Вечер давно перетек в ночь. Надо бы дать оленям передышку, но страх перед возможной погоней гнал все дальше и дальше. Шабанов перепряг тяжело дышащую важенку. Падая и подолгу отлеживаясь в снегу.

Заводного быка-гирваса хватило ненадолго. Кончилось тем, что олени легли, наотрез отказавшись идти дальше. Не помогли ни удары хореем, ни русский мат, ни с трудом припомненное лопарское: «Анньт!» Пришлось смириться.

Ночью Шабанов впервые услышал далекий волчий вой.

И не он один. Удрать олени не удрали, но поутру выглядели так, будто бежали всю ночь без роздыху. Олени дрожали, шкуры лоснились от выступившего пота, широко распахнутые глаза светились запредельным ужасом.

— Спокойно, ребята, спокойно… — увещевающе бормотал Шабанов. — Ну воют тут всякие… работа у них такая… А мы потихонечку-полегонечку да мотанем отсюда, и пусть себе воют на кого хотят…

Дрожать олени перестали, но, судя по взглядам, верить в счастливое будущее не торопились.

— На полуношник до узкого и длинного зажатого меж скал озера, — разбирал Шабанов собственноручно изготовленную карту. — Озеро на восток тянется, проехать до конца и снова на полуношник… До самой Кандалакши.

Матул сказал, Панаярви ни с чем не спутаешь — будто мечом в скале просечено. Не озеро — затопленное ущелье… А за озером Русь начинается… РУСЬ!

Шабанов очередной раз высунулся из полога — проверить не сбился ли с курса. Дело шло к полудню — небо утратило ночную черноту, посерело, звезды потускнели — Полярная не столько видна, сколько угадывается… скорее бы темнота — с нею как-то спокойнее…

Ему полегчало, хотя любое мало-мальски резкое движение грозило потерей сознания. Дремал, что называется «вполглаза», изредка покрикивал на оленей. Впрочем особо подгонять нужды не было — и без того впряженный в кережу бык тянул что есть мочи, время от времени срываясь на галоп.

Сергей далеко не сразу уяснил причину оленьей резвости, а уяснив крепко выругался — за деревьями мелькали серые тени. И нетрудно было догадаться, кому они принадлежат.

— Пещерку бы какую найти, — пробормотал он. — Или теснину… чтоб с одной стороны лезли. Тогда отобьюсь…

Хорей прошелся по оленьей спине, хотя бык в понукании не нуждался. Кережа неслась, подобно торпедному катеру, скрежеща днищем по вспоротому насту и подлетая на застругах. Как назло, сопки отступили к горизонту, под снежным одеялом легко угадывалось замерзшее болото.

Последний чахлый лесок остался позади, волчья стая, уже не скрываясь, бросилась к кереже. Полтора десятка толстошеих рычащих тварей.

Олени обезумели. Бык завизжал, рванулся прочь. Кережа опрокинулась. Сергея выбросило далеко в сторону, копье воткнулось в снег, едва не вывернув руку. Бежавшая на привязи важенка запуталась в ремнях, прокатилась по кереже, разнося в щепки мерзлое дерево. Упряжная лямка лопнула, бык, высоко вскидывая рогатую голову, умчался вдаль. Волки его не преследовали — хватало оставшейся добычи.

Сразу трое зверей вонзили клыки в не успевшую подняться важенку — двое рвали живот и загривок, один вцепился в глотку. Олениха кричала, как ребенок, надрывно, не переставая.

Шабанов вскочил… и встретился взглядом с замершим напротив зверем. Копье торчало из снега в полудюжине шагов. Достать нечего и пытаться.

— Ну иди сюда, тварь! — оскал Сергея ни в чем не уступал волчьему. Нож подрагивал в слегка отставленной руке. Иди, гаденыш…

Волк зарычал, но с места не сдвинулся. Сергей почуствовал неладное, даже попробовал развернуться… тяжелый удар в спину бросил на колени. Вершковые клыки рванули плечо. В ту же секунду прыгнул стоявший перед Шабановым зверь.

Сергей покатился по снегу, беспорядочно нанося удары. Сжавшие плечо тиски ослабли, над болотом разнесся предсмертный визг. Следующим перекатом Шабанов подмял второго. Волчьи челюсти клацнули рядом со щекой, из пасти дохнуло невыносимым смрадом.

— Зубы надо чистить, урод! — прохрипел Сергей. Нож легко вспорол мягкое брюхо, прошелся от паха до грудины.

Подняться Шабанову не дали — место убитых тотчас заняла вторая пара.

Толстая малица спасала от ран, но зверье быстро превращало ее в лохмотья. Казалось, еще немного, и волки смогут торжествовать… Казалось.

По снегу, пятная белизну кровью, бьющимися в агонии телами, клочьями шкур и дымящимися на морозе внутренностями, катился рычащий и визжащий клубок. Никогда еще стае не приходилось сталкиваться с таким врагом. Отступать стая не любила и не умела. Даже медведи уступали дорогу хозяевам тундры… на сей раз стае не повезло.

Первым это понял вожак.

Клубок распался. Волки отступили к оленьей туше, готовые до последнего защищать добычу. Враг поднялся на ноги. Назвать его человеком сейчас не решился и соплеменник — не бывает у людей такого оскала, такой жажды убивать в налитых кровью глазах!

Сергей хрипло усмехнулся, вызывающе махнул ножом. Волки попятились.

— Пшли вон! — надменно посоветовал Шабанов и неторопливо двинулся к оленю.

Стая оглянулась на вожака — ему решать, стоит ли связываться с жутким чудовищем. Вожак был умен и предпочел сохранить поредевшую стаю. Лишь самый молодой, перед тем как отбежать, торопливо полоснул клыками еще теплую оленью тушу. Глотать вырванный кус ему пришлось на бегу.

От кережи мало что осталось, зато лыжи каким-то чудом уцелели. И киса с припасами тоже — зачем волкам строганина, когда рядом свежак?

Сергей выплюнул застрявший в зубах клок волчьей шерсти. Неужели тоже кусался? Может быть… Взгляд упал на сидящую в отдалении стаю. Шабанов погрозил кулаком. Волки демонстративно отвернулись.

— Гады! Ну, гады! — цедил сквозь зубы Сергей. — Нашли на кого охотиться! Куда я теперь без оленей?

То, что бык спасся, ситуацию не меняло — где его теперь искать? Шабанов сожалеюще посмотрел на убитую важенку — мясо даром пропадает! Была бы цела кережа…

Кусок еще дымящего на морозе окорока занял свое место в кисе, ремни лыж плотно обхватили тобурки. Несколько пробных шагов — до копья… хорошие лыжи, скользят прекрасно, отдачи никакой… умеют делать предки… Ладонь сомкнулась на копейном древке. Волки насторожились.

«Живите, поганцы, делать мне больше нечего, как за вами гоняться!» Сергей отыскал взглядом Полярную звезду, вздохнул и широким скользящим шагом двинулся на северо-восток.

Волки не подходили к добыче, пока страшный человек не скрылся за горизонтом.

* * *

Шаг — метр, еще шаг — еще метр. Тысяча шагов — верста. До Кандалакши три с половиной сотни верст, как ворона летит. Начать считать? Нереально — удержать бы верный курс…

Лохмотья малицы полощутся на ветру, холод забирается в прорехи, сковывает усталое тело… Боль от укусов наслаивается на боль ноющих от холода полузаживших ран, руки онемели — как тогда, на сосне…

Сергей не помнит, что такое ночевка: забытье — короткое, чтобы не застыло разогретое движением тело, и снова в путь. Иногда мозг отключается, тогда Шабанов спит на ходу.

Еда? Кажется он ел. По крайней мере киса становилась все тоньше и тоньше. И все тяжелее и тяжелее. Хотелось бросить и кису, и намозолившее руки копье. Не бросал — скорее всего, просто забыл, как это делается.

За спиной осталось узкое длинное ущелье. Было ли на его дне озеро, Шабанов не знал. Под снегом могло прятаться что угодно — озеро, болото, каменная россыпь…

Бесконечные болота Каяни сменились угрюмым хвойным лесом. Где-то далеко, на пределе слышимости, выли волки. Всегда на пределе, никогда рядом, словно на две трети вырезанная стая сумела поведать собратьям о пережитом ужасе.

Шаг — метр, еще шаг — еще метр. Тысяча шагов — верста.

* * *

Двое лопарей — охотников на диких оленей, — заметили бредущего навстречу чужака задолго до того, как он приблизился на расстояние полета стрелы. Чужак хромал, был черен ликом и ужасно худ. Из-под капюшона драной малицы лихорадочным блеском сверкали безумные глаза, бугристые от вздувшихся шрамов руки сжимали покрытое засохшей кровью копье. Чужак мог быть кем угодно, только не человеком — таких людей просто не бывает! Да и откуда взяться одинокому человеку в тянущейся до самой Каяни тайге? Во время скамм — полярной ночи, когда солнце покидает мир людей, чтобы светить умершим предкам? Не человек — равк, мертвец неупокоенный!

Сначала он принял стоящих на пути людей за высокие обросшие мхом пеньки, затем, когда пни сдвинулись в сторону за морок. Испуганный возглас «Равк!» прошел мимо сознания. Лишь когда один из встреченных наложил на тетиву лука стрелу, Сергей ненадолго очнулся.

— Уйди! — предупредил он и угрожающе наклонил копье. Не хочу убивать. Надоело!

Что заставило стрелу, легонько чиркнув Сергея по щеке, пролететь мимо — дрогнувшая от испуга рука лопаря? Внезапный порыв ветра? Милосердие христианского бога или прихоть лопарского Каврая, решившего продлить эксперимент? Никто не даст ответа.

— Смотри, брат! — толкнул стрелка стоящий рядом лопарь. — У него кровь на щеке! Откуда у равка кровь? Не равк это!

Лук неуверенно опустился.

— Кто если не равк? Я с десяти шагов стрелял, не мог промахнуться!

Шабанов, поняв что драки не будет, двинулся дальше. Лопари его не интересовали. Он шел в Кандалакшу. В голове молотом била единственная мысль: «Полярная… слева… Полярная… слева…»

— Смотри, как идет! — брат стрелка понизил голос до шепота, — Так не человек — росомаха ходит! Не бежит, а оленя догоняет! Я знаю — чужак Хийси встречал, в глаза духу леса глядел! Хийси сердился, чужака зверем делал!

Стрелок зябко поежился.

— Я Хийси всегда подарок ношу! — прошептал он в ответ. — Может, он не будет сердиться, что я его человека стрелил?

— Надо человеку-росомахе тоже подарки делать! — возбужденно поделился идеей брат стрелка. — Тогда Хийси точно не рассердится!

Отныне Сергею регулярно попадались то лежащая на пне лопарская лепешка-риске, то зажареная на костре куропатка, то уже привычный кусок мороженой оленины. Шабанов не удивлялся, не задавался вопросом, откуда берется еда — просто ел. Охотники радовались — лесной демон Хийси не будет сердиться на влезжих не в свое дело лопарей. В правоте же своей они убедились подольше понаблюдав за чужаком.

Лопарь хорошо знает привычки росомахи — она никогда не пытается догнать оленя. Росомаха просто идет по следу. Неторопливо и размеренно.

Олень бежит изо всех сил, задыхается, ему надо остановиться, отдохнуть… но росомаха уже близко, и он вновь пускается наутек. С каждым разом олень сил у оленя все меньше, отделяющее от хищника расстояние все короче… Росомаха же может идти несколько суток. Без отдыха и сна. Этот зверь никогда не устает, не сворачивает с пути… Неторопливо и размеренно… У оленя нет шансов.

Чужак очень походил на росомаху. Он не пытался бежать — просто шел к одному ему известной цели. Сутки за сутками.

Когда впереди появились русские всадники, братья вздохнули с облегчением — теперь судьба чужака зависела от других. Если Хийси будет сердиться, то на руссов. А у них свой бог. Сильный! Пусть воюет с лесным демоном!

* * *

Конный разъезд заступил дорогу. Мощные лохматые жеребцы по брюхо вязли в снегу, под плащами всадников неярко блестели кольчуги, из-под отороченных мехом шапок недобро посверкивали настороженные взгляды.

— Кто таков? — медведем рыкнул воевода. Наконечник копья опустился, готовый вонзиться в серегину грудь.

Сергей остановился, поднял изможденное почерневшее лицо. В остекленевших глазах мелькнул проблеск узнавания.

— Шабанов я… Умбский помор… От Весайнена утек… В горле натужно заклокотало. Сергей закашлялся, опустился на снег. — Немчура каянская на Печенгу идет, монастырь грабить… и на Колу… Народ поднимать надо… на помощь…

Дошел… все-таки дошел! Шабанов хотел улыбнуться, но губы отказались повиноваться. И тело… тело почему-то стало ватным, непослушным…

— Народ… поднимать…

Шабанову казалось, что он кричит, но одному из дозорных пришлось спрыгнуть с коня и, напрягая слух, склониться над полуживым оборванцем.

— Народ… поднимать…

 

Глава 6

За подслеповатыми окошками избы ярится пурга. В печной трубе голодным равком завывает ветер. Светлого времени часа два-три, а скоро и того не будет — глухозимье…

В избе хорошо, тепло. У печи сноровисто управляется мать, пахнет щами, ржаным хлебом. Вот—вот зазвенят миски, и материнский голос позовет с ласковой укоризной:

— Хватит спать-то — бока отоспишь! Завтрак уж поспел! Зимой мужику какая работа? В лес по дрова ездить, да на охоту ходить. Ну, у кого раньшина своя, або коч — тому, ясно дело, забот больше… Была у Шабановых раньшина — вместе с отцом сгинула. Нынче Тимше одна дорога — по весне к соседям в покрут. Потому и просыпаться не торопится.

— Вставай давай, обормот!

Тимша со вкусом — до хруста в челюсти, — зевает. Лень веки разлеплять, а надо…

За окном действительно ярится пурга. Но окно большое, а под ним чугунная гармошка центрального отопления. Век другой, дом другой… жизнь за окном тоже другая. Паршивая жизнь. Бестолковая, воняющая бензиновым угаром, пустоглазая, как шлюха поутру. Словно и не Русь вовсе.

— Да встал я, ма! — подал голос Тимша, чтобы Светлана Борисовна лишний раз не расстраивалась. — Мыться иду.

Завтрак ждет. На застеленном цветастой клеенкой столе исходит вкусным паром тарелка щей. Рядом, в пластиковой решетчатой хлебнице, толстые скибки ржаного хлеба…

«Хоть что-то из сна сбылось». Тимша чуть слышно хмыкнул — шестнадцатый век отсюда выглядел ненастоящим, как услышанная в детстве сказка.

— Куда сегодня-то? — без привычного раздражения спросила Светлана Борисовна. — Может, тебе на биржу труда сходить? Глядишь, повернется чего путевое…

— Можно и сходить…

Тимша, на миг оторвавшись от еды, вежливо кивнул. Светлана Борисовна, по-птичьи склонив голову набок, смотрела на сына. Иссохшие руки нервно мяли надетый поверх платья фартук. Губы мелко подрагивали, готовые скривиться в беззвучном плаче. Да и вся она, после случившегося, как—то усохла и съежилась, в одночасье постарев на десяток лет.

«Сдала мать… — в очередной раз печально отметил Тимша. — Ее бы обрадовать чем… Жаль, ничего на ум не приходит. Подарок какой-нито прикупить? Какой?»

— Мам! Может нам в кино сходить? Давненько не были, — неожиданно для себя предложил Тимша.

Светлана Борисовна удивленно округлила глаза, насмешливо фыркнула.

— Неужто в Мурманске девки кончились? Пойти не с кем?

Тимша неопределенно пожал плечами — не объяснять же, что не получалось у него подойти к девице и с нагловатой хрипотцой предложить:

— Что, заинька, одна шастаешь? Давай компашку составлю: пивка хлебнем, оттянемся…

Морды таким ухажерам бить.

А ведь не то, что не бьют — и девки не в обиде, и прохожие подмигнут ободряюще — молодец, мол, парень. Раскрепощенный!

Видала Умба раскрепощенных — от кабалы боярской утекших. Ровно свиньи из хлева — свобода головы кружила. Как же! Теперь все можно — воровать, вино жрать, чужих баб жмакать! Воля! Тока поморы быстро ума вкладывали. Кто-то понимал, да вскоре своим становился… а кто не понимал, так в тундре камней много — под любым схоронить можно…

С другой стороны, большинство как-то сразу понимать начинало…

— О чем задумался? Девок в уме считаешь? — напомнила о своем вопросе мать.

— Чего их считать? — беспечно отмахнулся Тимша. — Одна дурей другой. На кой ляд такие?

Мать добродушно улыбнулась, теплая рука встрепала тимшины вихры.

— Ничего, найдешь еще по сердцу. А кино… — она совсем по-девчачьи тряхнула мелко завитыми кудряшками. — Отчего ж не сходить? Пошли!

Светлана Борисовна склонилась к Тимше и, чего до сих пор не делала ни разу, ткнулась мягкими пахнущими цветочной помадой губами в щеку. — Пора мне — опаздываю. Не скучай!

За матерью давно захлопнулась дверь, а Тимша все сидел над остывшими щами и задумчиво улыбался.

Часам к десяти ветер стих. Редкие снежинки из последних сил кружили в морозном воздухе, лелея надежду, что ветер одумается и подбросит обратно к утюжащим макушки сопок тучам… Глупышки! Сияющие неоцененным великолепием глупышки!

Снежинки печально ложатся на дороги и тротуары, мириадами гибнут под колесами авто и ботинками прохожих… И никому нет до них дела… В том числе и Тимше.

Кто-то спешит делать деньги, кто-то подкладывать свинью конкуренту, писать докладные, объяснительные и доносы… Бог им судья. Лично он, Шабанов, идет за билетами в кино.

Тимша подмигнул двойнику в зеркальной витрине — отражался молодой парень в лохматой лисьей шапке, объемистой финской куртке, джинсах и кожаных ботинках на меху. В меру видный и широкоплечий — достаточно, чтобы привлечь внимание девиц и маловато для ищущих супротивника ухарей…

— Те чо, коза, тридцать раз повторять? Мне выпить надо, трубы горят! — низкий, полный мутной угрозы бас заставил отвлечься от изучения собственного облика.

— За что тебе деньги давать? — с вызовом ответил женский голос. — Даже трахаться не можешь, весь на водку изошел!

Тимша искоса мазнул взглядом — едва не двухметровый детина лет тридцати и женщина — ему под мышку, худая, бледная, под глазами тушь размазана… Не иначе, семейная пара прилюдно отношения выясняет… Стыдобища!

Стоп! Опять со своим уставом? Нынче ведь модно грязное белье на людях полоскать — кто с кем спит, кто кому в карман нагадил. По телевизору — на всех каналах. Что раньше на исповеди, в грехах каясь, то нынче на всю страну и с гордостью…

Тимша хотел, пряча от неловкости взгляд, пройти мимо… но услышал звук пощечины и женский вскрик.

Он и сам не понял, как очутился рядом, как вмиг ставшая тяжелой рука дернула мужика за плечо.

— Те че надо, козел? — мужик попытался сфокусировать на Шабанове разъезжающиеся буркалы. — Тоже в рог захотел?

— Уму-разуму одного дурня поучить захотел, — неприятно усмехнулся Шабанов. — Последнее дело баб по зубам хлестать. Ты присловье «Кола — бабья воля» слышал?

— Че??? — мужик побагровел так, что казалось, он сейчас взорвется.

Вместо пояснений Тимша развернулся на носке левой ноги. Стопа правой врезалась мужику под ребра. Сложенного пополам детину унесло прочь… в шампунево-глянцевое стекло витрины.

Звон разлетающихся осколков начисто заглушил растерянное тимшино «Ох, черт!». С мольбой взиравшая на Тимшу дама мгновенно превратилась в разъяренную фурию. Хищно скрюченные пальцы метнулись к его лицу. Шабанов отпрыгнул. Дама, с яростным кошачьим воем, продолжала оттеснять Тимшу дальше и дальше от магазина.

«Влез на свою голову», — подумалось с досадой.

Позади вступившейся за мужа фурией широко распахнулась дверь. Из магазина дружно повалили охранники. Похожие на затянутых в цивильное быков громилы широко раздували ноздри, выкаченные налитые кровью глаза шарили в поисках виновника переполоха. Тимша понял — пришла пора уносить ноги.

Незамедлительно.

— Вот и… спасай баб… после этого.

Оглядываться нужды нет — дробный топот охранников взрывает тишину сонного проходного двора, а несущийся вслед Шабанову мат способен вогнать в краску любого боцмана.

Гулкая арка, запруженный людьми проулок, снова арка… за спиной слышны возмущенные крики, кто-то падает, сбитый налетевшим секьюрити, истошно верещит женщина…

— Все… пусть… другие… ноги бы унести.

Дворик с засаженным чахлыми рябинами сквериком в центре вот-вот закончится, за следующей аркой непрерывным потоком течет безликая городская толпа, за толпой видны лакированные горбы проносящихся автомобилей. Проспект! Может, удастся затеряться? Топот за спиной ближе и ближе — охранники здоровьем не пренебрегают. Небось, по всяким фитнессам регулярно шастают.

Где-то рядом взревел невидимый мотоцикл.

«Что за придурок зимой катается?» — успел подумать Тимша, прежде чем хромированный монстр вкатился в арку.

Усиленный сводами рев мотора обрушился горной лавиной.

Тимша нырнул в узкую щель меж стеной и рычащим зверем. Рукав куртки декоративной пряжкой скрежетнул по бензобаку. Взвизнули тормоза, мотоцикл развернуло поперек арки, бросило на снег… но уже позади Тимши.

Кто-то взвыл, ударившись ногой о раскаленный выхлопной патрубок, кто-то с грохотом перелетел через обнявшие заднее крыло пластиковые кофры, покатился по асфальту…

— Какого хрена? Козлы гребаные! — гневно воскликнул по—девичьи высокий голос. Под аркой гулко захохотало эхо.

И голос, и манера выражаться казались до странного знакомыми, но анализировать воспоминания Тимше недосуг — свалка за спиной давала реальный шанс избавиться от преследователей. Шабанов пригнулся, ввинтился в толпу, чтобы вынырнуть уже за поворотом.

«Куда теперь?» Тимша затравленно огляделся. Сердце бешеным зверем колотилось о ребра, пыталось вырваться из клетки. «Дернуть через проспект? Увидят… Заскочить в магазин? Вдруг догадаются проверить?» Варианты торопливо сменяли друг друга, подходящих не находилось. Толпа обтекала замершего в раздумьях Тимшу, как река лежащий на стремнине валун. Чтобы не выделяться, Тимша медленно двинулся вдоль дома…

«Еще одна арка. Нырнуть, там в подъезд, и пусть ищут.» Тимша приготовился выполнить задуманное… Колесо бесшумно выкаченного из проезда мотоцикла едва не врезалось в колено.

Падение изрядно поубавило блеска заморской игрушке на хроме чернели глубокие царапины, обтекатели потрескались, вместо одного из кофров зубасто щерились пластиковые обломки.

Мотоциклист, одной рукой поддерживая железного коня, заступил дорогу. В грубых кожаных сапогах на толстой рифленой подметке, темно—синем комбинезоне и глухом шлеме с тонированным стеклом. Невысокий и дохловатый. Даже свободного кроя пуховой комбинезон не мог придать щуплой фигурке достаточного объема.

«Сейчас денег на ремонт потребует… — тоскливо подумал Шабанов. — Не драться же с этаким шибздиком?»

— Добегался? — ядовито поинтересовался мотоциклист. Рука поднялась к виску, что-то щелкнуло, забрало шлема прыгнуло вверх, открыв ехидную девичью физиономию. — Я же говорила: «Ты мой». Убегать бесполезно.

«Батюшки! Это ж та, что неподалеку от венькиного гаража у троицы поддатых говнюков отбил. Как там ее… Лариса!» Шабанов тяжело сглотнул. Воротник рубахи туго пережал горло. «Ее здесь не хватало!»

В тот раз и разглядеть толком не сумел — темнота помешала, да и думал о другом… Тимша поднял взгляд — узкое породистое лицо, чуть раскосые карие глазищи, прямой тонкий нос, тонкие волевые губы… подбородок прячется за пластиком защитной дуги, но Тимша помнит — точеный, изящный до хрупкости… чуялось в девице нечто вольное, диковатое… и конь под ней к месту, даром что железный… хороша девка…

— Так и будешь пеньком торчать, пока из-за угла костоломы не выскочат? — деловито поинтересовалась Лариса.

Очарование разбилось вдребезги. Как витрина.

Девичий пальчик нетерпеливо вдавил кнопку электростартера. Мотоцикл заурчал рассерженным псом. Тимша невольно попятился. Лариса хмыкнула, ножка в не по-женски угловатом сапоге легко порхнула над задним крылом, обтянутый синтетикой задик поерзал, устраиваясь поудобнее… Секундой позже кулачок досадливо хлопнул по шлему. Раздался похожий на скрежет пластмассовой канистры звук. Щелкнул отпираясь замок единственного уцелевшего кофра, серебристая копия надетого на девицу шлема ткнулась в тимшины руки.

— Ну, долго тебя ждать? — чуть не по складам, как у дефективного, спросила девица и скомандовала, — напяливай ведро и погнали.

Тимша очумело стянул шапку, неуклюже запихал за пазуху, холодная подкладка «ведра» плотно облегла голову.

«Не опозориться бы, на железяку залезая.»

Судьба сжалилась. Мотоцикл взревел мотором и, распугав прохожих, выскочил на дорогу.

Тимша знал, что катание предстоит не из легких, но действительность превзошла ожидания. Железный конь лихо протиснулся меж двумя потрепанными иномарками, рванул вперед. Шипованное колесо издевательски отхаркнулось веером ледяной крошки. В следующий миг, заложив резкий вираж, Лариса подрезала маршрутное такси. Тимша чудом удержался в седле.

— Держись за талию! — крикнула через плечо Лариса судорожно вцепившемуся в сидение Шабанову. — Да сядь поближе. Не укушу — шлемак мешает!

Шабанов поерзал, устраиваясь поудобнее, крепко обхватил обхватил тонкий девичий стан…

Девичий!

По телу волной прокатился жар, стек по рукам. Ладони раскалились. С испугу показалось — синтетический комбинезон вот-вот расплавится, обожжет нежный девичий животик… а сдвинь ладонь на пару—тройку вершков пониже… Тимша почувствовал удушье, поднял забрало. В лицо, вымораживая скоромные мысли, ударил поток ледяного воздуха. Как мечом полоснул. Тимша стиснул зубы, но забрало не закрыл — лучше ветер, чем горящая в огне плоть…

Из переулка, высокомерно игнорируя окружающих, вывернулся большой черный джип. Байк матерно визгнул тормозами. Тимшу бросило вперед, навалило на девичью спину. Лариса задушенно пискнула, пригнулась к рулю… Шабанов еще явственней ощутил изгибы стройной фигурки… телом ощутил. Словно и одежды меж ними нет.

Память услужливо подсунула яркое воспоминание — скверик, Лариса в разорванной до пупа майке… Лучше б не вспоминал. Аж волосы на груди дыбом встали. Кошмар… Мучительный и сладостный… нет сил расстаться… Четверть часа, как один миг…

— Эй, герой! Хорош спать — приехали!

«Приехали? Уже? Куда?» Тимша ошалело завертел головой. По правую руку модернистским утесом возвышается кинотеатр. С афиш бесстыже пялятся полуголые грудастые красотки, мышцастые супермены грозят мечами, на втором плане истекают кровью порубленные монстры.

— Иди, покупай свои билеты. Я здесь подожду.

Тонкие пальчики небрежно выудили из нагрудного кармана узкую и длинную пачку сигарет, вспыхнул огонек зажигалки.

— Топай, топай — счетчик тикает.

Шабанов развернулся и, озадаченно качнув головой, зашагал к кинотеатру.

«Ну, мотоцикл — понятно, в наше время женки с парусом не плоше управлялись… однако ж, мужиками не прикидывались. Нынешним же невтерпеж из себя женское вытравить. Ботинки погрубее, джинсы, окурок в зубах, стрижка пацанская… неужто девкой быть зазорно? — на ум пришел недавно виденный репортаж о соревнованиях штангисток. — Разве ж то девицы? Слоны в подштанниках!»

Мимо, виляя бедрами, проплыла парочка юнцов. В обнимку. У входа в кинотеатр остановились, чтобы поцеловаться. Целовались самозабвенно… Тот, что пониже, привстал на цыпочки, даже ножку поджал. Никто из окружающих и бровью не повел.

«Содомиты?!» К горлу подкатила тошнота, сами собой сжались кулаки. «Экое паскудство… Гнусь! Метлой поганой!» Проходя мимо, Тимша намеренно задел гомиков плечом. Низенький испуганно пискнул. Его любовник — смазливый усатенький брюнет — попробовал выпятить тщедушную грудь. Выпятился набитый ватином гульфик.

— Что за манеры! — жеманно воскликнул усатенький.

Тимша довольно оскалился, выразительно огладил кулак.

— Не нравится?..

Низенький спрятал голову на груди любовника и зарыдал. — Пойдем отсюда, милый! — успокаивающе проворковал брюнет, гладя спутника по тощему дрожащему плечику. — Житья от быдла гетеросексуального не стало! Куда милиция смотрит?

Тимша зарычал. Парочку, как ветром сдуло.

— Почто Машек распугал? — добродушно прогудел вывалившийся из дверей кинотеатра детина. — Нынче пидоры в законе.

Детина чихнул. Пальцы, синея наколками, потерли сплющенный нос.

— А на зоне им ваще цены нет — профессионалки! Вон, и кина про них!

Тимша брезгливо плюнул и, сопровождаемый понимающим хохотком детины, зашагал прочь от кинотеатра.

Лариса по-прежнему сидела на мотоцикле, в уголке рта дымилась очередная сигарета.

— Быстро вернулся, — Усмехнулась девица, щелчок запустив окурок в сторону урны. — У меня даже сопли в носу замерзнуть не успели. Ну, все равно, встречу отметить надо. Поехали, по стаканчику бурды в кабаке засосем.

«Опять за рыбу деньги! Нешто слов других нет?» Тимша, как любой русский, мог загнуть куда заковыристей, однако демонстративная грубость Ларисы острым коготком царапнула по душе.

Маленький — полдюжины столиков вдоль стены, — подвальчик встретил теплом и ароматом натурального кофе. За стойкой виртуозно жонглировал шейкером худощавый смуглый бармен с по линеечке прочерченным пробором в прилизанных смоляно блестящих волосах. Кончик длинного с горбинкой носа нервно шевелился, словно принюхиваясь к вошедшим.

У стойки на высоких табуретах тихо скучали две перезрелые жрицы любви. В дальнем углу, сдвинув воедино пару столов, налегали на сухое вино гости с далекого юга. Доносилась многоголосая гортанная скороговорка, взрывы смеха.

Лариса, странно потемнев лицом, перевела взгляд с компании на бармена и обратно. Губы презрительно скривились.

— А-а, насрать! — с непонятной бесшабашностью пробормотала она. — Пусть попробуют…

Девица решительно подошла к ближайшему столику, плюхнулась в глубокое кожаное кресло. Тимша последовал ее примеру. Разве что в кресло опустился куда аккуратней. Рядом со столиком мгновенно выросла крашеная блондинка в белом переднике и с дежурной улыбкой на хирургически гладкой физиономии.

— Шашлык, чахохбили, шаурма, вино, водка, коньяк, шампанское… — привычно отбарабанилаа она. Над блокнотиком выжидательно завис огрызок карандаша.

— Просто коньяк? — иронически усмехнулась Лариса. — Или у него название есть?

— У нас ассортимент богатый! — обиделась официантка.

Лариса надменно вздернула носик.

— Ну, если так… тогда «Наири», два по двести… и по шашлычку. Да смотри, бутылку запечатанную неси — у меня на глазах открывать будешь.

Физиономия официантки пошла бурыми пятнами, стал заметен толстый слой грима. Так и не сделав ни единой записи, блондинка сунула блокнотик в карман фартука и скрылась за служебной дверью.

— За что ты ее? — попенял Шабанов. — Работает девка…

— Нечего меня за шалаву держать, — резко бросила Лариса. — А что бутылку принесть заставила, так иначе клопомор подсунет, а сдерет, как за коньяк.

Тимша недоверчиво хмыкнул — коньяк пить ему до сих пор не доводилось, но отличить вино от клопомора наверняка и дурак сумеет.

Дверь служебного входа негромко скрипнула, в зале появился вальяжный господин лет сорока или чуть больше — некогда иссиня-черную шевелюру присыпало серебряной пылью.

Мягкие замшевые туфли, идеально сидящий костюм, запонки с бриллиантовой осыпью, откормленная брылястая физиономия…

«Хорош гусь. Одно слово — Хозяин», — усмешливо подумал Шабанов.

Господин величественно приблизился к занятому парой столику, кашлянул привлекая внимание.

— Вы заказывали «Наири»? — бархатным голосом спросил он у Тимши.

— Я, — вызывающе отозвалась Лариса. — Кстати, где он?

Холеная кисть задумчиво коснулась двойного подбородка. Багровым глазом полыхнул оправленный в золото перстня рубин.

— К сожалению, армянских коньяков не держим… зато у нас есть «Ширван»! Коллекционная бутылка… очень дорогая… — Я разве спрашивала цену? — с тем же откровенным вызовом, ответила девица. — ну, раз уж ничего приличней нет… давай «Ширван».

Вальяжный замялся, глаза оценивающе скользнули по наряду юной байкерши, презрительно зацепили лежавшие в свободном кресле шлема… Лариса надменно скривила верхнюю губу, рука нырнула в карман, вернулась с десятком серо-зеленых купюр.

— Еще вопросы?

Тимша не поверил глазам — спесивый, как московский боярин, кабатчик расплылся в подобострастной улыбке.

— Больше никаких, уважаемая! Коньяк! И, конечно, лимончик, икорочка и немножко зелени…

— Верно, салатик нужен, — благосклонно кивнула Лариса. — А про лимончик забудь — искажает послевкусие.

Исчез господин куда быстрее, чем появился.

— Что за коньяк такой? — шепотом спросил Тимша.

— Пятнадцать лет выдержки, — пожала плечами Лариса. — в купаже «Наири» самое малое — двадцать.

Что такое купаж, Тимша переспрашивать не стал.

Над дальним столиком выросла длинная сухопарая фигура. По—южному шумный разговор мгновенно стих. Тонущие в полутьме зала смуглые лица дружно повернулись.

«Не к добру, — внутренне собравшись подумал Тимша. Небось, доллары увидели. Шестеро… а я один… Ну и хрен с ним. Главное, чтоб Лариса сбежала.»

В сердце проснулась холодная злость. Не успевшая забыться недобрая улыбка по—волчьи приподняла верхнюю губу.

Вышедший из сумрака южанин претендовал на изысканный вкус — хорошей кожи туфли, до бритвенной остроты отглаженные черные брюки, черная же атласная рубашка с золотой шнуровкой вместо пуговиц…

«Ишь, вырядился», — мысленно хмыкнул Тимша, — «ровно девка гулящая»…

Красавчик, как и предполагалось, склонился над ларисиным креслом. «Если он хотя бы дохнет на ее волосы…» Мышцы вздулись, готовые послать в бой… однако властный ларисин взгляд охладил пыл. «Не лезь, — приказали глаза. — Я сама!»

— Какой дэвушка! — заворковал южанин. — Матацыкл панымаит, коньяк панымаит… мущина нэмножко нэ панымаит! — похотливая улыбка стала еще шире. Красавчик кивнул в сторону Тимши. — Разве эта мущина для такой дэвушка? Идем к нам, я покажу настоящий мущина!

Он протянул руку, чтобы ухватить ларисин локоть… Лариса впервые обернулась. Лицо свело гримасой бешенства.

— Свали отсюда, петух черножопый!

Любезность осыпалась битым стеклом. На поверхность всплыло… что должно всплыть. Южанин поперхнулся, глаза полезли из орбит.

— Ты-ы… т-тебя…

Он размахнулся, угрожая пощечиной… худосочная кисть наткнулась на жесткую тимшину ладонь. Южанин злобно оскалился, свободная рука нырнула в карман. «Р—рэзать будэт! — с бесшабашной яростью подумал Тимша — Я ж этому резачку сейчас глотку вырву!»

Неизвестно, чем бы закончилось противостояние, но тут подала голос Лариса.

— Вниз посмотри, кретин! — посоветовала она «мущине». И скажи спасибо моему парню: если б не он, ты бы уже без яиц ходил.

Южанин посмотрел. Выбритые до синевы щеки залило смертельной бледностью — в считанных миллиметрах от главной его гордости слабо поблескивало лезвие финского ножа.

— А-а-а… к-х-х… м-м-м… — он явно пытался что-то сказать, но болтливый язык впервые отказался повиноваться.

— Или таки резануть? — задумчиво протянула Лариса.

Незадачливый ловелас боялся шевельнуться, отвратительно завоняли вспотевшие подмышки. Тимша брезгливо поморщился.

— Ашот! Ты что делаешь? Зачем людям отдыхать мешаешь?

Появившийся с пыльной бутылкой в руках хозяин выглядел растерянным. Чувство земляческой общности боролось с нежеланием упускать выгодных клиентов. Алчность побеждала.

— Отойди, Ашот! Не гневи Аллаха!

Хозяин, чтобы успокоить Ларису, говорил по—русски. Девица фыркнула, нож, как по волшебству, исчез из ее ладони. Ашот облегченно вздохнул, поспешно ретировался. В углу зала вновь послышалась гортанная речь, однако, смех из разговора пропал начисто.

— Нет, хозяин, — бросила Лариса вставая, — не буду я в твоем кабаке надираться. Для здоровья вредно.

Пятидолларовая купюра перекочевала из пальцев Ларисы в нагрудный карман хозяйского пиджака.

— За беспокойство, — пояснила девица.

На выходе Тимша оглянулся. Униженный ловелас, захлебываясь злостью, что—то бормотал в тускло светящийся мобильник. В полумраке сверкали белые от ненависти глаза.

«Пусть ярится, — усмехнулся Тимша, застегивая шлем. Здесь не Баку. Гость ли, не гость, а в чужом доме не гадь.»

Мотоцикл вырулил из «кармана», влился в ревущий моторами поток. Тимша не спрашивал, куда они едут — весь день свободен.

«Как ей удается на скользкой дороге так легко с мотоциклом управляться?» Тимша проводил взглядом «Пежо», по лобовое стекло зарывшийся в придорожный сугроб. «И финку в рукаве носит… на коне и с мечом — прям-таки воительница…» Тимша покачал головой — Лариса не переставала удивлять, подбрасывая все новые сюрпризы. Начавшись нелепой дракой с великовозрастными оболтусами мимолетное знакомство стремительно превращалось в нечто большее. И это большее одновременно пугало и завораживало.

Мотоцикл плавно затормозил у перекрестка. Тимшу потянуло вперед, на этот он не пытался отстраниться. Руки сомкнулись вокруг девичьей талии. В кольце хватило бы места еще для одной… «Какая она махонькая да тоненькая… — с непрошенной нежностью подумал Шабанов, — как ребенок… ей бы не на коне железном рассекать, а на балу сынкам боярским головы кружить…» Он представил этих самых «сынков» — завитых, напомаженных, при шпагах и сияющих бриллиантами всяко—разных подвесках… Взор затянуло лютой багровой мутью…

Словно почувствовав, Лариса чуть напряглась, но тут же снова расслабилась. Даже поерзала — вроде бы от холода, на деле же плотнее вжимаясь в мужские объятия. Узкая спина зябко потерлась о тимшину грудь, с еле слышным шорохом соприкоснулись шлема… Тимше казалось, что и сквозь пластик, он вдыхает кружащий голову аромат девичьих волос…

На светофоре еще горел желтый, когда мотоцикл рванул, на мгновение оторвав от дороги переднее колесо. Лариса ухарски гикнула. Овладевшее Шабановым наваждение испарилось.

«Какой еще аромат? Какие балы? Эту кошку любой мужик за версту обходить должен!.. А расставаться почему-то не хочется… так бы ехал и ехал… О-хо-хо…»

Тимша нахмурился — слишком уж не вовремя накатил приступ непонятного слюнтяйства. Память, надеясь вызвать отторжение, перебирала не по-девичьи грубую речь, нож в рукаве, бесцеремонную манеру держаться… не отторгалось.

Дома убегают за спину, перекрестки торопливо сменяют друг друга, светофоры предупредительно включают зеленый, открывая путь несущемуся по заснеженному городу мотоциклу… Даже не верится, что весь Мурманск меньше тридцати километров из конца в конец. Кажется, безумная, похожая на полет в никуда, гонка длится целую вечность… и все равно по—прежнему хочется, чтобы железный конь не останавливался, чтобы замирало дыхание, чтобы кончики пальцев и дальше ловили нетерпеливый перестук девичьего сердечка… А снег все гуще и гуще… Мерцающая стена отгораживает от неласкового мира, от проблем, от памяти… Существуют лишь мотоцикл… лента дороги под колесами… и Лара…

Тимша закрыл глаза.

Вскрик Ларисы и громкий, как пушечный выстрел, удар прозвучали с разрывом в одно мгновение. Неодолимая сила вырвала из седла, проволокла по застонавшему железу, прыгнувший навстречу сугроб наждачно ободрал лицо.

«Лара!» Тимша вскочил, мазнул рукавом по залепленному розовым снегом лицу… поперек дороги, закрывая обзор, раскорячилась не первой молодости «восьмерка». Крыло смято, по крыше авто будто валун прокатился… килограмм семидесяти валун по фамилии Шабанов…

«Ну прокатился… эка невидаль… что с Ларой?»

Обойти машину ему и в голову не пришло — прыжок через капот — еще одна вмятина… Тимша на той стороне.

Лежащий на боку мотоцикл, обломки напрочь сорванных обтекателей… и девушка. В треснувшем шлеме, разорванном комбинезоне, но живая! И подняться успела!

«Ф-фу-у… Жива, чертовка! Так и знал, что куда—нибудь впилится. Чуть до кондрашки не довела! Ох, всыпать бы ей! Да так, чтоб неделю на задницу сесть не могла.»

Тимша, готовый незамедлительно воплотить идею в жизнь, потянулся к брючному ремню… остановила с треском распахнувшаяся дверь машины.

— Ну, падруга, ты попала. Тры «штуки» гатовь, да? — водила, шкафоподобный лысый азербайджанец в долгополой кожаной куртке, картинно прикоснулся к разбитому лбу. — Бабки у тэбя ест? Или твой квартира смотрэть будэм?

На машину водила не оглянулся — объем ущерба определил заранее. Тут же, словно из канализации вынырнув, нарисовались «свидетели».

— Вай, дарагой! Савсэм сумасшедший дэвка! Папа все дэнги на матацыкл пустил, мозгов купить забыл! У нее и прав навэрно нэт! Кто такой права даст, э?!

Лариса надменно выпрямилась, подбородок аристократически вздернулся, очи сверкнули поистине королевским гневом… жаль, последовавшая реплика слегка подпортила впечатление:

— Заткнись, чурка блевотная! Не азеру о мозгах рассуждать! У себя из башки дерьмо повытряси!

В успевшей собраться толпе зевак обидно хихикнули. Мордатый горбоносый южанин раздулся, как жаба в брачный период, подался к девице… Тимша собрался для прыжка…

— Э-э, остынь, Рафик! — второй «свидетель» дернул приятеля за рукав, цепко прищуренный взгляд указал на зевак. Нэ видишь, савсэм пьяный дэвка! Милиция звать нада!

Водила скривился и, сплюнув, процедил:

— Зачэм нам милиция, да? Бэз милиция дагаваримся. Правда дэвушка? Твой байк «штук» на сем тянет?

Лариса вздрогнула, но промолчала — ждала продолжения.

— Значит, у меня пастаит — типа в залог. Даганяишь тэму? Тры дня жду.

— Где тебя искать? — спросила девушка.

Безжизненный голос заставил Тимшу очнуться. Что ж это? Какие—то сволочи будут над девушкой изгаляться, а он ушами хлопать?

— Морда треснет! — зло бросил Шабанов громиле—водителю.

— Не лезь, — так же мертво остановила его Лариса, в качестве объяснения процитировав старое шоферское правило, — Жопа всегда права… — и, после короткой паузы, добавила, — сегодня права конкретно вот эта жопа.

Лариса кивнула на водителя. Потом, чтобы никто случайно не перепутал, ткнула в него пальцем. Зеваки вновь заржали.

— На цэнтралный рынок прихади, — неприятно ухмыльнулся водила. Оскорбление он словно бы и не заметил. — Спросишь Жору. Мэня там канкрэтно все знают.

Последняя фраза прозвучала с изрядным самодовольством. — К моя палатка падхади, — напомнил о себе обиженный Ларисой «свидетель». — Я зэленью таргую! Сам давэду… пад ручку!

Его приятель похотливо облизнулся, глумливо подмигнул девушке. Лариса крепко сжала тимшину ладонь, не давая юноше рвануться к наглецам.

— Хорошо, — голос дрогнул подавленным рыданием. — Я успею… постараюсь успеть… — Она повернулась к Шабанову. Пойдем… Вася, нам здесь больше делать нечего…

«Вася?! Какой еще Вася?» — хотел переспросить Шабанов, но не стал — оговорилась Лариса или бывшего приятеля вспомнила — не до того. И что значит «здесь делать нечего»? Уходить он вовсе не собирался, потому как морды сволочной троицы до сих пор юшкой не умылись. Досаднейшее упущение.

— Пойдем, Вася! — настойчиво дернула его за рукав Лариса. — Нам еще деньги по друзьям собирать!

«Какие друзья? Какие деньги?! Набить морды, забрать мотоцикл…» Обуревавшие Тимшу чувства не остались незамеченными — «свидетели» нагло оскалились, а громила, как бы невзначай распахнул куртку, демонстрируя подмышечную кобуру с торчащей из нее пистолетной рукояткой.

«Далеко стоит, гад — не допрыгнуть…» Тимша отступил. Водила гнусно ухмыльнулся.

— Идем, идем! — поторопила Тимшу Лариса.

Шабанов нехотя подчинился.

Тимша не помнил, как они оказались в Октябрьском районе — кажется Лара поймала «частника»… мысли остались в Первомайском, на Фадеевом ручье.

«Понаперло дерьма… хуже немчуры каянской! Пора вычищать.»

Лариса потормошила за локоть, вывела из задумчивости. Тимша встрепенулся, непонимающе оглядел заставленный утонувшими в снегу машинами двор, пошарпанную девятиэтажку…

— Где это мы?

— Где надо, — успокоила Лариса. От мертвенности в голосе и следа не осталось. — Пошли, чаем угощу. С вареньем!

— Варенье, это хорошо-о, — протянул Тимша, явно думая о другом. — Ты мне вот что скажи: как они нас догнали на той развалюхе?

— А они и не догоняли, — хмыкнула Лариса. — Не заметил, что там, у кафешки свернуть-то с Кольского проспекта особо и некуда? Достаточно было глянуть, в какую сторону поехали, да дружкам звякнуть.

Они вошли в подъезд — чистый, если не считать сплошного ковра угловатых граффити на стенах. Среди рисунков часто попадались «громовые» колеса — круги с вписанными в них изогнутыми посолонь спицами. Такими в Умбе наличники украшали да под коньком избы вырезали — чтоб молния не пожгла.

«Чудно, — озадаченно качнул головой Тимша. — Громоотвода, что ли мало?»

Попадались и другие знаки, смутно знакомые — словно художник не видел правильного рисунка и домысливал незнаемое. Впрочем, Тимша и себя знатоком не числил — рыбаком, не плотником рос… хотя…

— Хватит на стены глазеть, баловство это. Лифт ждет.

Лариса в нетерпении притопнула каблучком.

И впрямь, видать, баловство… Тимша пожал плечами и, вслед за Ларисой, шагнул в тесную кабинку.

Лифт неспешно поднялся на последний этаж, с тихим рокотом раздвинулись створки.

— Здесь я и живу… — обыденно заметила Лариса, небрежно указав на толстую, словно корабельная броня, металлическую дверь. — Заходи, с братом познакомлю. Чувствую, вам найдется, о чем поговорить.

Обувь пришедших раньше Тимши гостей занимала четверть отнюдь не тесной прихожей… однообразная такая обувь — высокие ботинки на толстой рифленой подошве. Вроде тех, что на ларисиных ногах красовались. Да и сваленные в углу куртки шили по одному образцу — темные, прочные, в таких хоть в море, хоть в тундру…

«Как разберутся, когда по домам расходиться начнут?» — мысленно усмехнулся Тимша.

Лариса сбросила комбинезон, осталась в легком спортивном костюме. На предплечье левой руки красовались пристегнутые ножны. Костяная рукоять финки в любой момент готова прыгнуть в ладонь… Шабанов решил не замечать.

Ни на миг не задержавшись, девушка шагнула к двери комнаты. Тимша настороженно двинулся следом.

Лавки вдоль стен — простые, деревянные, нетронутые лаком; нарочито—грубоватый стол — длинный и узкий, человек на двадцать. У стола сбитая из плах скамья, над столом аэрозолью написанный лозунг: «Россия для русских». И все. Больше никакой мебели, отчего немаленькая гостиная кажется и вовсе огромной. На лавках, на скамье, на полу — гости. Молодые парни — старшему не больше двадцати, младшему лет шестнадцать. Как один, с бритыми головами. В руках банки с недопитым пивом…

Хозяин сидит за столом. Стройный, широкоплечий, с угловатым волевым лицом и холодными серыми глазами профессионального убийцы. Не просто хозяин — Вожак.

— Знакомьтесь, мальчики! — непринужденно предложила Лариса. — Мой рыцарь Тимша… — рука легла на плечо Шабанова, подтолкнула к Вожаку. — Мой брат Игорь… и остальные.

Тимше помахали, кто-то сунул в руку банку пива… Шабанов смотрел на ларисиного брата. Взгляды столкнулись — оценивающе холодный Игоря, независимо спокойный Шабанова. Дуэль тянулась несколько секунд, затем вожак привстал, коротко и резко кивнул.

— И ты будь здрав… — мрачновато ответил на кивок Тимша.

Гости зашевелились, оказавшийся в центре внимания Тимша почувствовал себя неловко.

— Рассказывай… — напомнил он Ларисе.

Долго рассказывать не пришлось — уже после пары фраз в гостиной загудел встревоженный осиный рой. Возгласы «Мочить хачей!» и «Вконец оборзели!» звучали особенно громко. Собирать выкуп никто не предлагал.

О госте забыли. Тимша, чувствуя себя лишним, потоптался у входа и уж совсем собрался уйти «по—английски», как локоть стиснули крепкие пальцы Игоря.

— Не спеши, разговор есть, — властно заметил Вожак. — Пошли на кухню, там спокойнее.

Негромко клацнула магнитная защелка двери. Хозяин молча сел за стол, кивком предложил Тимше место напротив. Шабанов настороженно присел на краешек стула… пальцы нервно мяли пивную банку, металл протестующе хрустел.

«Да что это я, будто приживалка какая?!» — Тимша разозлился, устроился поудобнее. Даже локтем о стол оперся для гонору.

— Ну что, гостенек? — проигнорировав тимшино ерзанье, заговорил Игорь. — Рассказывала Ларка, как ты ее у отморозков отбил. Теперь вот ее очередь тебя вытащить случилась. Квиты стало быть.

— Расчетливый больно! — Неожиданно для себя вызверился в ответ Тимша. — Я у Лары расчету не спрашивал, да и она расчету не просила! А ты… Что за люди нынче на северах? Деньгами жизнь измерить норовят! Ровно и не русские!

Тимша безнадежно махнул рукой — мир, в котором друг другу лишь по расчету помогают, не его мир. Нечего и языком телепать.

Как ни странно, Игорь не обиделся. Наоборот, прыснул, словно Тимша невесть какую шутку отмочил.

— Классно ты меня уел! — выдавил он сквозь смех. — Скина в жидомасонстве обвинить! Кру-уто!

Он снова захохотал. Громко. На кухню заглянула Лариса — проверить, что случилось.

— Лихой у тебя рыцарь! — поделился Игорь. — Таких побольше — пиндосы на карачках бы ползали! Чурбаны с жидами за очередь передрались — кому наши ботинки чистить!

— Нашел чем удивить! — фыркнула в ответ Лариса. — Я это сразу поняла. Ладно, болтайте, мешать не буду.

Она снова скрылась за дверью. Игорь посерьезнел — мгновенно, словно чувство юмора от перегруза сгорело.

— Что ж, поболтаем… — задумчиво протянул он.

Тимша сумрачно глянул на хозяина: чего—чего, а праздной беседы ждать не приходилось.

Между тем, Игорь словно забыл о собственном предложении — поставил на газовую плиту чайник, достал сигарету, отошел к окну. Щелкнула зажигалка, облачко дыма поплыло к приоткрытой форточке… Молчание затягивалось. Казалось, что тишина вот-вот взорвется…

— Значит, наехали на тебя… — бесстрастно констатировал Игорь.

И снова длинная пауза.

— А когда ты Гарику щупальца подровнял — мать избили…

— Откуда про мать знаешь? — вновь насторожился Шабанов.

Докуренная сигарета полетела в форточку, прочертила в ночной темноте багровую дугу. Игорь подошел к столу, сыпанул в чашку заварки, залил кипятком.

— Какая разница? Захотелось узнать — и узнал.

— Я помощи не прошу, — буркнул Тимша.

— Ну да, ну да… — усмехнулся Игорь. — С топором на автомат. Тебе никто не говорил, что с пулей в брюхе железякой размахивать несподручно? Хреновая акция. Самоубийственная. На радость жидовне с чурбанами.

— У гаража как раз русские были… — заметил Шабанов.

Скинхед резко повернулся. Кипяток плеснул на руку, Игорь даже не поморщился.

— Не говори мне про шваль! — прорычал он. — Это не русские — подстилки чурбанские! «Б-братки, иху мать!» Под кем они ходят, знаешь? Под азерами! Чурки скомандуют — Казан со своей шайкой и зады подставят. Радостно!

Тимша помрачнел.

— Откуда такие берутся? — тоскливо спросил он. — Что за женщины их рожают?

Игорь опомнился, наполовину расплесканная чашка вернулась на стол.

— Откуда берутся? — хмыкнул он, вытирая полотенцем мокрую покрасневшую кисть. — Семнадцать лет прожил, а до сих пор не знаешь, откуда дети лезут? Не-ет, проблема в другом. Народ русский в дерьмо втоптали, о корнях забыть заставили!

Игорь снова вскочил, заметался по кухоньке.

— Спросишь, кто? Те, для кого Русь — кормушка, корыто свинячье! У кого даже азеры на побегушках? — Игорь оперся о стал навис над Тимшей. Лицо скинхеда кривилось лютой злобой. — Жидовня! Либералы! Им Россия не нужна! Родина не нужна, понимаешь? Деньги важнее!

«Родина, род, родня, родители… Как это — не нужны??? Неужто безродному лучше?!»

Раздражать взбешенного скинхеда Тимша не собирался, оттого лишь осторожно кивнул. Впрочем, Игорь не нуждался в подтверждении.

— Л-либералы, ети их налево! «Примат личности перед обществом!» Умно завернуто, а по сути? Сдохни все, лишь бы мне хорошо жилось! Где уж тут о Родине…

Игорь задохнулся, схватил чашку. Стекло дробно звякнуло о зубы, остывший чай плеснул на рубаху…

— А купцы? — негромко спросил Шабанов, вспомнив, чьими радениями земля русская прирастала.

— Купцы-ы… — желчно протянул Игорь. — Абрамович, Березовский, Гусинский, Ходорковский? Жид на жиде! Христа продали, а о России заботиться будут? Ха!

«Дай парню волю — всю нерусь перестрелял бы! Накипело, видать…» — подумал Тимша, и спросил:

— А причем здесь Кабан с Гариком?

Налитые кровью глаза Игоря недоверчиво уставились на помора. «Издеваешься? — читалось во взгляде, — или совсем дурак?!» Похоже, возобладала последняя мысль. Игорь сел, голос зазвучал куда более спокойно. Прорезались отечески участливые нотки.

— А притом, дружок, что рыба гниет с головы. У нас тоже самое, да масштаб помельче. Поинтересуйся на досуге, кто в Мурманске самый богатый, кто деньгами рулит — вопросов и поубавится.

— Не думаю, что Гарик из жидов, — упорно гнул свое Тимша. — С деньгами у него, конечно, получше чем у меня… Но какой богатей пойдет по гаражам последнее вытрясать?

Игорь зло хохотнул. Пальцы скользнули по столу, нашарили сигареты. Неяркий огонек зажигалки мелькнул перед сжатыми в ниточку губами.

— Продолжим ликбез… — тихо пробормотал он.

Веки тяжело опустились, дыхание замедлилось — Вожак собирался с силами.

Тимша ждал.

Добела сжатый кулак, заставив вздрогнуть, грохнул по столу, перетянутой струной зазвенел страстный голос:

— Кто у нас всем заправляет? Кто для Руси хуже татаро-монголов? Жиды и черножопые! Жиды прибрали недра и финансы, черножопые охотятся за людьми. Наркота через них идет, частную торговлю под себя подмяли!

— Что делать-то? — тоскливо пробормотал Тимша.

— Что делать?! — Игорь встал, навис над сидящим Тимшей. Рука вцепилась в плечо, встряхнула, — Давить гнид, вот что! Здесь и сейчас! А если в Москве сами не справятся, мы и туда доберемся! Покуда инородцы Русью правят, хорошего не жди!

Тимша задумался. В глазах Игоря сверкнули торжествующие огоньки. Скинхед навалился грудью на стол, накрыл ладонью сжатый тимшин кулак.

— Кто сегодня к Ларисе в кафе приставал? Кто вас на бабки развел? Или ты думаешь, что «жигуль» вам случайно подставился? И свидетели просто так набежали? Ну просто борцы за справедливость!

Тимша жестко сощурился.

«Все так! Все!!! Подмяли нас басурмане! Силком не вышло — тихой сапой вкрались! А теперь русских свиньям скармливают!!!»

Перед внутренним взором, раздирая в кровь душу, протянулась печальная череда — избитые матери, изнасилованные дети, худосочные пацаны с исколотыми венами и пустыми глазами…

Доколе терпеть?! Ярость захлестнула мозг.

— Так что мы сидим?! — хрипло спросил Тимша. Глаза помора полыхнули звериной лютью. Скинхед невольно отшатнулся.

— Или патроны к ружьишку кончились? Так у меня топор не заржавел! Могу сбегать!

Игорь перевел дух, успокаивающе похлопал по плечу:

— Не переживай — и ружьишко не заржавело, и патроны не перевелись!.. Однако, выждать все-таки надо.

Тимша успокаиваться не желал.

— Чего, я тебя спрашиваю?!

Игорь усмехнулся. Хищно.

— Утра, — пояснил он. — Уроды сейчас по норам расползлись: не вылавливать же по одиночке? Не-ет! Пусть на рынке соберутся! Там скопом накроем. Ни одна сволочь не уйдет!..

Скинхед сделал паузу, испытующе глянул на Тимшу.

— Кстати, если хочешь поучаствовать, завтра, часиков в десять, подходи к бассейну.

— Не боишься чужого-то на такое зазывать?

Игорь жестко усмехнулся.

— Не боюсь. Потому как давно к тебе присматриваюсь. Или ты решил, что Ларка на мотоцикле сегодня рядом с тобой случайно оказалась? Как рояль в кустах?

Переспрашивать, причем здесь рояль, Тимше не стал, лишь неопределенно пожал плечами. Игорь понял по-своему.

— Вот именно. Проверяли тебя. Ну и подстраховывали немного. Так что завтра жду. И что-нибудь тяжелое прихвати… Да не топор — слишком приметная штука. Понял? В десять.

Тимша машинально глянул на часы. Дешевенькая китайская штамповка показывала восемнадцать пятнадцать.

— Ох ты! Я же мать в кино сводить обещал! — встрепенулся он. — Ждет ведь, а у меня и билетов нет. Не стал брать — там про содомитов…

— Ну так не переживай! — неожиданно поддержал Игорь. — Лучше духи купи. И тортик. Денег дать?

— Есть у меня, — отмахнулся Тимша. Ноги сами вынесли в коридор. — Ну, бывай! — Тимша замялся, — ты… Ларе скажи… чтоб не обижалась, что я вот так… сбежал.

Игорь по—птичьи склонил голову набок, потом заговорщицки подмигнул:

— Ладно уж… рыцарь. Передам. Можешь не волноваться.

Он протянул руку для прощального пожатия. Ладонь оказалась широкой и мозолистой.

* * *

— Гляди—а, и впрямь не с пустыми руками! — Светлана Борисовна по-девчоночьи зарделась и тут же опробовала духи, мазнув стеклянной пробочкой за ушами. — Или у нас праздник какой?

— Да какой праздник… — смущенно протянул Тимша, — Захотелось купить, вот и купил. А кина путнего не нашел…

Светлана Борисовна улыбнулась, встрепала отросшую тимшину шевелюру.

— Эх ты, оболтус! Сейчас все кины одинаковые — монстры, герои и голые бабские сиськи.

Вот уж такого Тимша от Светланы Борисовны не ожидал.

— Ну ты мать сказанула! — восхищенно отметил он.

— То-то, — Светлана Борисовна небольно щелкнула его по носу. — А ты думал, что я уцененное приложение к тестомешалке? Фигушки!

Тимша беззвучно открывал и закрывал рот — слова разбежались, как учуявшие лису зайцы.

— Ужинать будешь? — смилостивилась Светлана Борисовна, — Мой руки, поедим, да чайку с тортиком… кино-то можно и по телевизору посмотреть!

Метровый экран телевизора, купленного взамен разбитого при налете, казался окном в яркий сказочный мир, где мелькали белозубые атлеты с медными тазами на голых пузах и девицы с огромными коровьими сиськами. Казалось, смотри да развлекайся… но стоило на экране возникнуть панораме берега, как Тимша оцепенел.

Сглаженные, похожие на сопки холмы… деревянные корабли с рядами мерно пенящих синее море весел… Паруса узкие и высокие, как на иолах, блики начищенных доспехов, серебро кольчуг… Десятки, сотни кораблей!

Закружилась голова, Тимша зажмурился. В голове пронеслось испуганное: «Что со мной? Почему?..» В ответ запахло йодом, соленой рыбой… у ног плеснула беломорская волна…

* * *

Корабли… и войско! Бородатые сытые каянские немцы, готовые убивать поселян, насиловать девок, жечь погосты… Что-то радостно орет закованный в железо кряжистый швед. Береговая галька скрежещет под килем, через борт, разбрызгивая малосолую беломорскую водицу, прыгают воины. Сверкают обнаженные мечи… и горло перехвачено смертельным ужасом…

В голове набатным колоколом: «Свеи! Набег!»

Ведь было уже. Было! Он помнит! Почему же снова? Зачем? Снова он промолчит, и погибнет Чунин, снова, из—за него загремят кандальные цепи… Второй раз… второй… шанс?!

Понимание — словно ушат холодной воды на голову. Второй шанс. Не упустить!

Тимша глубоко, словно перед нырком к зацепившейся сети, вдыхает. Его услышат. Должны услышать!

Немчура каянская уже рядом… под коваными железом сапогами хрустит песок. На харях довольные усмешки — мальчишка затих, как напуганный птенец, подходи и бери. Голыми руками.

«Не выйдет. Хрен вам, говнюки! Хрен по всей морде!» Тимша вскакивает. Пружинисто, резко. Грудь расправлена, кулаки сжаты, на лице торжествующая улыбка. В следующее мгновение над Порьей губой разносится отчаянный крик:

— Свеи! Набег! Свеи!!!

Поутру, да над водой — за пять верст слышно будет! Тимша не удержался и показал татям язык. И ведь ясно, что жизни осталось — на взмах каянского меча, а поди ж ты, смех берет, и легкость на душе, как после бани!»

«Все. Теперь пусть убивают. Это даже здорово — не придется в цепях мучиться… Ну же! Не тяните, гады!»

Чьи-то пальцы обхватили запястье, потрясли… совсем не больно — встревоженно…

— Сережа! Что с тобой, Сережа?! Ты сядь, пожалуйста! Я тебя очень прошу, сядь! Все будет хорошо!

Тимша очнулся.

* * *

Погруженная в сумрак комната, мечущиеся по экрану телевизора фигурки… и встревоженное лицо матери.

«Это что ж, почудилось?» Тимша почувствовал, как от стыда начинают гореть щеки. «Разорался… Будто хвост отдавили. Свеи померещились… Придурок!»

Он медленно опустился в кресло. Светлана Борисовна забыла о фильме, полный тревоги взор то и дело обращался к сыну. Тимша ежился, делал вид, что увлечен сюжетом.

На самом деле, происходящее на экране не могло вызвать ничего, кроме презрительной усмешки: чистенькие, гладкобритые, бронзовокожие красавчики в хлипких, как шоколадная фольга, панцирьках походили на воинов не больше, чем встреченные у кинотеатра педики на мужчин.

В-вояки… Тимша знает, как выглядит дружинник после долгого плавания — бородатый, грязный, вонючий — морской водой много не намоешься. Волосы давно превратились в колтун — так меньше давит шлем. Одежда пообтрепалась, покрылась соляными разводами, доспехи, несмотря на ежедневную чистку, в пятнах ржавчины… один меч сияет — оружие берегут, без него долго не проживешь. А эти? Х-ха! Одно слово — кино.

Он и не смотрел. Просто вспоминал, как летел над Порьей губой пронзительный крик. Его крик. Как тогда казалось, последний. Жаль, всего лишь казалось. Блазень. Морок…

…А что? И пусть морок, но ведь поднялся же! А если за тем и в будущее послан: силы найти, честь поморскую вернуть?

Фильм кончился, но Светлана Борисовна извелась, не зная, как подступиться к не спешащему вставать сыну. Тимша сидел с закрытыми глазами, спокойно и расслабленно. Как человек, завершивший главный в жизни труд.

* * *

Утро выдалось ясное и холодное. Под стать настроению. Тимша дождался, пока мать не уйдет на работу, и достал из-за холодильника принесенный Венькой пистолет.

От железяки несло гарью, деревянные накладки потемнели до черноты — с пожара взято, не со склада…

«Может, и не стрельнет бандитский «подарочек»… Или в руках разорвется… а без оружия нельзя — чует сердце, так просто вчерашние «знакомцы» мотоцикл не отдадут…»

Шабанов оживил в памяти, что не давало жить спокойно «наезд» Гарика, избитая мать, едва не изнасилованная Лара, Ашот этот поганенький, тати дорожные… Прав Игорь — не понаехало бы инородцев, не о чем бы и горевать. Даже поганцы, к Ларе пристававшие, и те, небось, какому—нибудь басурманину пятки чешут! Иначе откуда столько грязи в пацанах?

Он покрутил в руках оружие и снова пихнул за холодильник — пусть полежит пока… в следующий момент, словно дождавшись разрешения, тренькнул дверной звонок.

— Кого принесло с утра пораньше? — громко буркнул Тимша, прильнув к «глазку».

За дверью переминался с ноги на ногу Леушин.

— Я это! — откликнулся он почему-то виноватым голосом.

Тимша отпер.

— Ну, заходи, раз пришел… чай будешь? Еще горячий.

Леушин пожал плечами, бросил в угол потрепанный рюкзачок.

— Можно и глотнуть…

Пили молча. Если не считать пустых, ничего не значащих фраз о погоде и качестве чая. Тимша посматривал на часы.

— Чего сказать хотел? — наконец не выдержал он.

Леушин вздрогнул, едва не облившись, отставил чашку.

— Понимаешь… гараж-то сгорел. Кончилась наша верфь… в общем… я в лицее восстановился. С сегодняшнего дня…

Венька замялся, пальцем размазал по клеенке лужицу пролитого чая.

— Может и ты?..

— Что я? — оборвал Шабанов. — Вся моя грамота — как паруса да яруса ставить. Забыл, с кем говоришь?

— Помню, — вздохнул Леушин. — Это я так…

Он не закончил и с надеждой посмотрел на Шабанова.

— Какое там, — усмехнулся тот. — А гараж, шняки… У меня теперь другие дела.

— Это конечно… извини…

Леушин поднялся, неохотно поплелся в прихожую. В воздухе повисла мучительная недосказанность.

— Слышал я, тебя со скинами видели? — уже стоя в дверях решился спросить Леушин.

— А хоть и так! — неожиданно даже для себя вызверился Тимша. — Чем тебе скины не по вкусу? Тем, что за Русь?

— Бандиты они… — почти беззвучно прошептал Венька.

Тимша услышал, горой надвинулся на тщедушного приятеля. — Ты попусту языком не телепай!

Леушин поник, шагнул за дверь. Бесплотной тенью — Тимше показалось, не шагнул — просочился. Сердце грызанула тоска, словно навсегда расставались.

— Не переживай, все путем! — крикнул вслед Шабанов. — Потом как—нибудь перетрещим!

— Ага! — слабо донеслось снизу.

Тимша глянул на часы — полдесятого, а до бассейна минут пятнадцать. Опоздаешь — Лара обидится. А Игорь и вовсе без него к татям пойдет.

Собраться — пара минут, и ходу, ходу!

Лестничные марши, как ступеньки — по одному прыжку на каждый. Обиженно взвизгнула распахнутая пинком дверь. Из—под ног с истошным мявом выметнулся облезлый кот. Отпрыгнули в сугроб девчушки-пятиклашки из соседнего подъезда. Близняшки. И одеваются одинаково. Как папа с мамой различают?

Тимша на бегу помахал рукой. Даже улыбнулся. Девчушки захихикали, дружно помахали в ответ. «Не за мотоцикл воевать буду, за таких вот пятиклашек! — мелькнуло в голове. — Чтоб ни одна мразь к ним лапы тянуть не смела!»

* * *

Слева — ледовый стадион, справа, за оградой и рябиновым парком, железнодорожная больница. Между ними главный бассейн Мурманска — полстаметровой длины чаша под бетонным арочным перекрытием, застекленный полукруг фасада и узенький тротуарчик перед входом. Вдоль кромки тротуара тянется узорчатая чугунная оградка.

По ту сторону, несмотря на запрет парковаться, отдыхают шикарные авто «хозяев жизни». Стоянка в ста метрах, но о ней не вспоминают. Лакированные лимузины брошены как пришлось вдоль дороги, поперек, по диагонали. Кичливая небрежность с головой выдает социальный статус хозяев — от пуза наворовавшееся быдло. Шабанов брезгливо морщится — погань лезет наружу, как дерьмо из засоренного сортира.

От стены бассейна отделилась высокая фигура в пухлой долгополой куртке. Затянутая в черную кожу перчатки рука, привлекая внимание, взлетела над головой.

— Привет, рыцарь! Молодец, что пришел!

Они пожали друг другу руки — «по-зимнему», не снимая перчаток. Тимша без особого удивления нащупал вшитые меж слоев кожи металлические пластины. А чему удивляться? Раз в бой, так и перчатки боевые. Жаль, что у него таких нет.

— Ну как, готов показать чурбанам, кто в городе хозяин? Игорь недоуменно посмотрел на пустые тимшины руки.

— Я ж тебе говорил что-нибудь подходящее захватить, — попенял он. По губам скользнула жесткая усмешка. — Ладно, были бы головы, а чем приложить найдется.

Скинхед встряхнул рукой — из рукава куртки выскользнул короткий стальной прут.

— На, пользуйся.

Тимша кивнул — и такое оружие кстати… если с двумя—тремя сцепиться придется. А если басурман толпа набежит?

Заминка не укрылась от внимательного взгляда Игоря.

— Или передумал? — ровным голосом спросил скинхед.

Слишком ровным. — Твое право, конечно… зачем тогда пришел?

— А ты мне не указчик, — буркнул Тимша, засовывая прут в рукав. — Я и в тот раз помощи не просил, и сегодня обошелся бы… Лариса здесь?

Игорь поджал губы, прищуренные глаза метнули кинжальный взгляд.

— Крутой, да? — спокойно поинтересовался он. — Хорошо, крутые нам нужны… А Лариса… — чуть приподнятый подбородок указал направление, — вон она, в стороночке. Одна, чтоб возможных наблюдателей не пугать.

Девушка стояла у решетчатой ограды больницы, пальчики нервно теребили ремешок переброшенной через плечо сумочки.

— Я вчера с ней был, и сегодня буду, — угрюмо сообщил Тимша. — Ты можешь с нами пойти, брат все—таки… А дружина твоя пусть сигнала ждет.

— Ну ты глянь, все распределил, — уголком рта усмехнулся Игорь. — Страте-ег!

Он поправил скрывавшую бритый череп вязаную шапку с легкомысленным помпончиком, мельком глянул на часы.

— Идите, самое время. Я догоню.

Вдоль бассейна, потом двором направо, и вот он, вход на центральный рынок Мурманска. Сотни прилавков, лотков, киосков, магазинчиков, запахи копченостей и подгнивших фруктов, гортанные выкрики южан, бойкая скороговорка дебелых румянощеких продавщиц, цветы, зелень, мясо, овощи, одежда, обувь, бижутерия — что пожелаешь… вплоть до наркоты.

Тимша растерянно замер, пораженный царящей здесь сутолокой, жесткий кулачок Ларисы незаметно подтолкнул в бок.

— Наши знакомцы зеленью торгуют.

Шабанов послушно свернул к рядам зеленщиков.

— Что, укроп с петрушкой в цене? — почти не шевеля губами спросил он.

— Сопутствующие товары, — иронично пояснила девушка. Трава к траве. Кто разберет, кинза в пакете, или что другое?

Смысла Тимша не понял, но переспрашивать не стал — за ближайшим прилавком возникла брылястая морда давешнего «свидетеля» аварии. «Как его там… — нахмурился Тимша. — Рафик? Вроде бы так…»

— Вах, какие гости! — «обрадовался» горбоносый Рафик. — Для таких гостей с любого товара скидку сдэлаю!

— Сам свою погань жри! — оборвал Шабанов. — Показывай, где твой Жора мотоцикл держит.

— Погань? Зачэм так гаваришь? — «пригорюнился» мордатый. — Абижаешь, да?

Он вышел из—за прилавка — жирный, приземистый, похожий на смоленого борова. Тимша напрягся, но мордатый в драку не полез. Заплывшие салом глазки впились алчным взглядом в ларисину сумочку.

— Дэнги принес? — сухо, по-деловому спросил он. Крикливые базарные нотки исчезли начисто.

Шабанов кивнул.

— Тагда пашли, пока Жора нэ уехал.

Рафик ловко ввинтился в толпу покупателей. Чтобы не отставать, Тимше пришлось держаться за ним вплотную. От басурманина несло потом и гнилью — о необходимости хотя бы изредка мыться Рафик, похоже, не слыхивал.

— Ха! Какая встреча! — неожиданно раздалось над ухом. Куда спешим, Васятка?

Тимша вздрогнул, обернулся — рядом, расплывшись в пьяноватой улыбке, стоял Игорь. От парня резко пахло спиртным.

«Неужели набрался для храбрости? — поморщился Тимша, но заметив влажное пятно на вороте свитера, понял хитрость.

— Привет! — подыграл он, угрюмая мина с видимой неохотой уступила место деланной приветливости. — Да подруга моя тут мотоцикл оставила, идем забирать.

Недовольный задержкой Рафик подозрительно рассматривал новое действующее лицо.

— Вай, дарагой! Патом пагаваришь — Жора уехать может.

— Я Васятку полгода не видел, а ты его увести хочешь! — «обиделся» Игорь. — Где я его потом искать буду, а?

Он погрозил Рафику пальцем.

— Не-е, братан! Лучше я с вами пойду.

Игорь хотел похлопать новоявленного «братана» по плечу, но Рафик отшатнулся. Игорь с трудом удержал равновесие. Не без помощи Тимши.

— Пусть идет, — недовольно буркнул слегка успокоенный Рафик. — Но быстро!

— Ты веди, веди, — огрызнулся Тимша. — Мы не отстанем.

Подсобка овощного магазинчика, куда привел Рафик, давно забыла прямое назначение — ни овощей, ни пустой тары, лишь неистребимый запах гнили, пропитавший весь рынок, и промозглая сырость. Всей обстановки — древний канцелярский стол, крашенный в бледно-салатный цвет сейф рядом с ним, деревянная вешалка на стене и полдюжины обшарпанных стульев. Узкое зарешеченное оконце под потолком напрочь залеплено снегом. Тусклый свет засиженной мухами лампочки, придает и без того не слишком уютному помещению облик пыточного застенка… Под стать застенку и обитатели.

За столом двое — угрюмый холеный господин в костюме-тройке от хорошего портного сосредоточенно водит пальцем по бухгалтерскому гроссбуху. На счетовода он походит не больше, чем голодный тарантул на безобидного крестовичка. Рядом с «бухгалтером» горой упакованного в китайский ширпотреб студня развалился отекший сизомордый азербейджанец. Утонувшие в складках жира глазенки буровят вошедших. Жирные пальцы перебирают черные шарики четок.

«Главари», — понял Тимша. Ошибиться невозможно.

У стен, напротив друг друга — свита. Справа однообразно усатые и смуглые громилы, единственный субтильный — сутенерчик Ашот. Слева пара старых знакомцев — Гарик с Кабаном. В углу, сидя на мотоцикле, щелкает «тетрисом» вчерашний водила.

— Какой люди! — «радушно» воскликнул Жора, игрушка отправилась в карман. — Рустам, дарагой, это те, что мою машину мяли! — Гора студня кивнула, Жора снова повернулся к вошедшим. — Заждались мы, думали нэ придете…

— И девица, и наш клиент… прямо праздник какой-то! — подал голос Гарик.

Кабан довольно заржал.

«Бухгалтер» раздраженно захлопнул «гроссбух», повернулся к соседу по столу.

— Что за хрень, Рустам? Делами заниматься надо.

Гороподобный Рустам нутряно хохотнул. Тимше даже показалось, что не хохотнул — ветры пустил.

— Дэло нэ архар, в горы нэ убэжит! Нэ расстраивайся, дарагой, мы быстро…

Злобный взгляд напрочь не стыковался с якобы непринужденной болтовней. «Бухгалтер» дернул щекой, но смолчал.

— Рафик! Дэвка панимаю, ее парэнь панымаю… а эта кто у нас?

Студнеобразный Рустам подозрительно указал на Игоря.

— Его приятэл, — угодливо пояснил Рафик, ткнув пальцем в Тимшу, — сам навязался, гаварит нэ видэл давно.

Рафик, словно и не он минуту назад шарахался прочь, фамильярно похлопал Игоря по плечу и вперевалку направился к громилам. Ашот угодливо поднялся, уступил стул. Рафик вежливо кивнул.

— Приятэл… — недоверчиво протянул Рустам. — Ну, тэм хуже для нэго… Дэнги принесла? — рявкнул он, повернувшись к Ларисе.

Девушка непроизвольно потянулась к сумочке, но тут же отдернула руку.

— Сначала пусть байк на улицу выкатят! — отрезала она. Мордовороты заржали.

— Матацикл на улицу? — неподдельно удивился Рустам. — Зачэм?! Савсэм нэ сэзон для матациклов, пусть да весны стоит… а дэнги, те, что в сумочке, — Толстые сальные губы раздвинула гнусная усмешка. — Дэнги ты нам так отдашь. Кампэнсация ущерба, панымаишь… — палец указал на свиту. — У Жоры шишка на лбу. Моральное удовлетворение нада. Разве нэт?

— Канэчна нада! — с готовностью выразил общее мнение Ашотик. — И моральное, и это самое… — он красноречиво почесал гениталии, — физическое.

«Где дружина? — мысленно взвыл Тимша. — Как втроем с восьмерыми справляться? И почему молчит Игорь?!»

— Тэбэ пондравится, лапочка! — сутенерчик Ашот встал и расхлябанной походкой направился к Ларисе. Паскудная улыбочка не оставляла сомнений в его намерениях.

— Не надо! — жалобно вхлипнула девушка. — Вот деньги, отпустите!

Она судорожно рванула сумочку, щелкнул замочек…

«Ну, все… ждать больше нечего.» Тимша чуть отшагнул в сторону, прут с готовностью ткнулся в подставленную ладонь.

— М-мужики! З-закурим? — не к месту встрял Игорь и, не дожидаясь разрешения, сунулся за пазуху…

— Руки, курва! — взревел «бухгалтер»… Поздно — вороненые стволы обреза уже смотрели в его лоб.

— Сидеть, погань! — пьяные нотки исчезли из голоса, сменившись холодным металлом. — Свинцом накормлю!

Ухмылка Ашота превратилась в злобный оскал.

— У тэбя патронов нэ хватит, казол!

— Картечь, — любезно пояснил скинхэд, качнув обрезом. — Дуплетом всю вашу бражку накроет.

— А если не накроет… — подала голос Лариса. Из сумочки, вместо ожидаемой пачки «зеленых», возник обманчиво изящный никелированный пистолетик. — Тогда я помогу.

Лица бандитов побледнели, словно отстиранные модным отбеливателем — будь жив Майкл Джексон удавился бы от зависти. Физиономия Кабана наоборот, налилась дурной кровью.

— Вы покойники! — давясь злобой прохрипел Гарик.

— Заткнись, Мосел! — недовольно бросил ему не потерявший самообладания «бухгалтер». — Никто никого убивать не будет. Видишь, люди не глупые, отход себе обеспечили. Заберут «точило» и уйдут. Правда ведь, лапуля? — обратился он к Ларисе. — Зачем вам кровь, разборки с милицией… неприятности с братвой? Разойдемся красиво.

— Ты че, Казан? — недоверчиво вылупился обозванный Мослом Гарик. — Тебе ж сопляки в морду плюнули! А этот урод — он кивнул в сторону Тимши, — у меня в должниках!

Гарик потряс в воздухе культяпистой пятерней.

— Это ты так думаешь, — усмехнулся «бухгалтер», злорадный взгляд коротко мазнул по Рустаму. — А мне кажется, толковые детишки, подрастающая смена…

Он говорил еще что-то, но Тимша уже не слушал. «Казан? Знакомое прозвище… вспомнить бы еще откуда!»

Тимша понять не мог, почему его так взволновало нелепое кухонное прозвище «бухгалтера». Ну Казан и Казан, могли и Горшком назвать… Он собирался махнуть рукой на пустое занятие, но тут, рокотом далекой лавины, в памяти прозвучал голос капитана Потапова: «…Венька рассказал, как шестерки Казана на вас наехали…»

«Вот оно что. С кем судьба-то свела! — Тимша по-новому взглянул вокруг. — Весь крысятник в сборе. Это хорошо…»

Где-то невдалеке раздался жестяной грохот — словно кто-то перевернул прилавок. Следом донесся короткий пронзительный вопль. Испуганно закричали женщины.

Один из подручных Рустама привстал, но, встретив немигающий взгляд скинхеда, опустился на место. Азербайджанец что—то пробормотал по-своему. Явно выругался. Игорь криво усмехнулся. Казан с тихим свистом выпустил воздух сквозь стиснутые зубы.

— Ну что, молодежь, забираете свой драндулет и забываем о досадном инциденте? — голос Казана просто сочился любезностью.

Лариса невольно сделала шажок к мотоциклу.

— Стой где стоишь! — одернул ее брат, ствол обреза повернулся к Рафику. — Эй ты, чурка еловая! Схватил байк и потащил на выход! М-мухой!

Рафик, заискивающе улыбаясь, вскочил со стула. — Та прав, дарагой! Вай, как прав! Зачэм мнэ здесь сидеть? Я с вами нэ ссорился!

Рафик с готовностью вцепился в руль, покатил мотоцикл к двери. Тимша уловил короткий взгляд, брошенный Рафиком на главаря. Обещающий взгляд.

«Хочет подмогу привести, урод! — сообразил Тимша. — Наверняка полрынка на этих шишей работает. Надо бы Игоря предупредить…» Он выразительно посмотрел на скинхеда. Уголки губ Игоря чуть заметно дрогнули. «Пусть идет!» — читалось в ответном взгляде.

Дверь распахнулась, впустив в подсобку снежный вихрик, с треском захлопнулась… Тимша прислушался. Женский визг отдалился, превращаясь в чуть слышный фон. Пару-тройку секунд ничего не происходило, затем донесся сдавленный вскрик, глухо стукнуло упавшее тело… Гарик вздрогнул.

— Скользко на дворе, — скучно заметил Игорь. — Чистить надо… регулярно.

— Ты че, пацан, за лохов нас держишь? — взвился Кабан. — Да ты еще мамкину сиську сосал, а я уже на нарах парился! Да я таких десятками опускал!

Игорь его словно и не слышал.

— Ашотик! — не менее ласково, чем минуту назад Казан, попросил он. — Сходи проверь, что там с твоим земляком… а то видишь, Мосел шибко беспокоится… случись чего — некому его петушить будет!

Гарик взревел, из сжатого кулака со звоном выпрыгнуло синеватое лезвие выкидного ножа… Пистолет в руке Ларисы отрывисто тявкнул. Бандита резко развернуло, он взвыл, схватился изуродованной кистью за простреленное плечо. Нож отлетел в угол. Боевики Казана слитно качнулись…

— Сидэть! — прошипел Рустам. — Мосол сам напросился!

Забытый всеми Ашот бочком-бочком, по стеночке метнулся за дверь… ему, в отличие от Рафика, удалось крикнуть дважды.

На сей раз никто не шелохнулся. Раненый Гарик тихо скулил, забившись в дальний угол подсобки. Лицо Казана закаменело в угрюмой гримасе.

— Что ж вы, русские мужики, а чурбанам зады лижете? — укоризненно произнес Игорь, разрушив молчание. — Нехорошо…

Казан пошевелился, щеку дернуло нервным тиком.

— А вы, значит, нерусей мочите? — хрипло спросил он. За Русь воюете?

— Бывает, что и мочим, — не стал отпираться Игорь. Зачем нам в Мурманске чурбаны? А что твоих орлов касаемо — у тебя свои дела, у нас — свои.

Он тронул сестру за локоть, попятился к двери.

«Уходим? — поразился Тимша. — Мотоцикл забрали и все? Не-ет, это не конец — Казан обиду не забудет!»

Игорь положил руку на дверную ручку. Глаза цепко контролировали замерших в напряженном ожидании бандитов.

— Слышь, Казан, — негромко обронил Тимша. — Ты зачем Гарика с Кабаном отправил мою мать увечить?

— Мать? — Казан непритворно удивился. — Ты о чем?

— Гаражи, двое пацанов, шняка… неужто забыл? С пацанами не справились, приказал с другого бока зайти?

Азербайджанцы притихли, нахмуренные лица повернулись к русским «браткам».

Казан почуял неладное, заюлил:

— А-а, ты про ту историю? Да не приказывал я твою мать калечить, не приказывал! Мосел — он же придурок!

Гарик сплюнул и, забыв о собственной ране, поднялся с пола.

— Ты чего со шкетом отмороженным торгуешься? — просипел он. — Моей шкурой откупиться хочешь?

Под рукой Кабана негромко звякнуло железо…

«Пистоль уцепил… теперь только отвернись…»

— А я торговаться не собираюсь, — отрубил Тимша.

Два шага к столу, выхваченный из рукава прут врезается в жирное запястье «бухгалтера»… тяжелый длинноствольный пистолет с грохотом летит в угол… и тут же второй удар — в челюсть.

Казана вынесло из—за стола, бросило к стене. Из широко разинутого рта вырвался тоненький поросячий визг, бандит попытался встать, но скрюченные судорогой пальцы впустую царапали пол… в глазах плескался ужас.

Лариса чуть заметно вздрогнула. Игорь перестал пятиться. Обрез ждуще замер… бандиты не шелохнулись.

— И что теперь? — напряженно спросил Гарик. — Наша очередь?

«Действительно, что теперь?» Владевшая Тимшей ненависть приугасла. «Безоружных перебить? Не каты же мы! И уйти нельзя… Эх, куда ни кинь — всюду клин…»

— Волки позорные! — завопил вдруг Кабан.

Он успел достать «макаров», успел даже выстрелить. Один раз. Оглушительным дуплетом рявкнул обрез, тут же переломился, готовый принять новую порцию картечи, в руках Ларисы истерично затявкал пистолет.

Загремели падая стулья, гортанные вопли сменялись предсмертным хрипом… Тимша огрел прутом успевшего откатиться за перевернутый стол Жору, снова занес руку, готовый встретить противника… никто не атаковал.

Шабанов растерянно обернулся к скинхеду…

На лице Игоря замерзла жутковатая усмешка, глаза сверкали наркотическим блеском. Из стволов обреза тянулся сизоватый дымок. В подсобке вновь воцарилась тишина. Мертвая тишина.

Лариса перезарядила оружие, крадучись подошла к растекшемуся по полу Рустаму. Остроносый сапожок настороженно потыкался в ребра…

— Наплюй! — посоветовал Игорь. — Все равно каждому по контрольному.

Лариса кивнула, рассеянно улыбнулась и отдала ему пистолет. Игорь сменил магазин и зашагал от тела к телу. Пара шагов — выстрел, пара шагов — выстрел…

Казан застонал, попытался отползти. Игорю пришлось сделать лишний шаг.

— Извини, ничего личного… — хмыкнул Игорь. Не раз слышанная в голливудских боевичках фраза отравленным коготком царапнула по тимшиному сердцу.

Выстрел. Два шага — выстрел…

Тимша смотрел на вожака скинхедов, и казалось, каждый шаг, каждый выстрел отдается эхом в тимшиной душе.

«Ох, парень… даже рука не дронет!»

Игорь почувствовал взгляд, обернулся… и небрежно слизнул капельку брызнувшей в лицо крови.

— Чего тут у вас?

Возбужденный голос вбежавшего с улицы скинхеда вывел из Тимшу ступора.

— Эй, рыцарь, этого завалить хотел? — Игорь подмигнул, кивком указал на мертвого Казана. — Должок теперь за тобой.

Взгляд скинхеда ищуще впился в тимшино лицо… «Слабину высматривает… Пусть — не в слабине дело…» Шабанов промолчал. Скинхед выждал с четверть минуты, затем, сделав одному ему ведомый вывод, криво усмехнулся.

— Ладно, валить пора — с минуты на минуту менты появятся, — И, обернувшись к стоящему у порога боевику, бросил, — Найди кого в помощники — где-то у входа байк лежит — надо укатить… вроде ж мы за ним приходили.

Лариса забрала у Игоря опустевший пистолет, бросила в сумочку. Ставя последнюю точку негромко щелкнул металлический замочек.

На улице встретила пурга, хлестнула по лицам жестким крупитчатым снегом. Никого рядом — перевернутые прилавки, утонувшая в снегу зелень да пара продолговатых сугробов пообочь двери. За несущейся белой пеленой слышался женский визг. Неподвластный беснованиям пурги, он висел над рынком плотным душным облаком.

Тимша поежился.

— Что там происходит? — спросил он скинхеда.

— Ребята шлюх азеровских гоняют. Им полезно.

Кому полезно — шлюхам или скинам, — Тимша не понял, но переспрашивать не стал. Вместо этого, повинуясь безотчетному порыву, подошел к сугробикам, ковырнул один носком ботинка.

Ботинок уперся во что-то мягкое. Тимша поднажал… из-под снега вывернулось тело Ашота. Лицо превращено в кровавое месиво, левый висок размозжен и вмят чудовищным ударом. В единственном уцелевшем глазу навечно застыл ужас.

— В археологи готовишься? — раздраженно окрикнул Игорь. Он подтолкнул замешкавшуюся Ларису и канул в снежную круговерть. Тимша поспешил следом.

Лабиринт прилавков исчез — на его месте возник хаос деревянных обломков, искореженных палаток и втоптанных в снег товаров. Под ногами лопались раскатившиеся овощи, брызгались соком. Потом начались вещевые ряды. Пурга заметала кроссовки, меховые шапки, куртки, брюки, разноцветные футболки… кое-где снег пятнали кровавые пятна, однако в глаза не бросилось ни одного тела — южане разбежались. Вдоль уцелевших прилавков с отсутствующими взорами бродили русоволосые продавцы.

«Ну да, верно… — на бегу подумал Тимша. — Били пришлецов, своих не трогали!» Очень хотелось принять и оправдать буйство игоревых дружинников. Да что там говорить — ходившие в Каянь мужики и не такое рассказывали. Но почему-то вид разоренных и до полусмерти избитых чужаков не радовал совершенно.

В снежной пелене нежданно возник разрыв. В глаза бросился перевернутый металлический сундук. Из открытых маленьких дверец сундука струится пахнущий выпечкой пар. На торчащей вбок изогнутой стойке полощется нелепый веселенький зонтик. Вокруг сундука валяются пирожки. Много, не меньше полусотни.

«Еще горячие, даже снег на них тает!» Тимша невольно притормозил — вид разбросанного по дороге хлеба бередит душу. «Как можно, хлеб под ноги швырять? Не голодовали никогда, засранцы!»

Игорь с разгону перескочил через сундук, споткнулся, руки нелепо взмахнули… Из—за сундука донесся болезненный вскрик. Скинхед выматерился, ухватив за шиворот, вздернул на ноги молоденькую — не старше Тимши, — продавщицу.

Ноги девчушки прятались за сундуком, обувку не рассмотришь, но, чтобы сложилось впечатление, достаточно и увиденного — потрепанное старое пальтецо, в два оборота намотанный мужской шарф, из—под сползшей на нос шапчонки с похожими на медвежьи ушки помпончиками торчат бледно-русые тощие косички… «Небогато живет, — посочувствовал Тимша. — Небось, матери помогает…»

— Не бейте меня! Ну пожалуйста! — взмолилась девчушка. — Я никому не скажу, что вас видела!

Игорь зарычал, обтянутый боевой перчаткой кулак медленно поднялся к плечу.

«Убьет! Теперь уж точно убьет! За что пацанку-то?!» В голове словно молния взорвалась. Тимша прыгнул вперед. Отчаянно, «рыбкой». Время замедлило бег. Он не летел — протискивался меж секунд, обдирая ребра об углы вечности. Развернутое в ударе тело Игоря наплывало медленно, нехотя… Закованный в свинец кулак уже начал смертоносное движение…

Тимша успел. В последний миг. Плечо в плечо.

Хрустнули кости. Его ли, Игоря? Тимшу это не волновало. «Успел. Таки успел!»

Они покатились клубком — по снегу, по румяным поджаристым пирожкам, по лужицам чужой крови. Все трое — скинхед так и не выпустил девчушку. Воротник жалобно трещал, но спряденная еще в советские времена нить держала на совесть.

— Сдурел? — прошипел Игорь, кривясь от боли. — За кого вступился? Она ж на чурку пашет, подстилка суконная!

Тимша молча поднялся, подал руку Игорю. Скинхед злобно сплюнул, отвернулся.

— Телкам ручку подавай, — буркнул он, вставая.

Девчушка села, круглые от ужаса глазищи не мигая смотрели на всклокоченных злющих парней.

— На себя она пашет, — презрительно фыркнула наблюдавшая за развитием событий Лариса. — Или на родителей. Неужто по одежке не видно?

Игорь, едва ли не впервые, скользнул взглядом по моментально съежившейся фигурке. Девчушка машинально прикрыла коленки подолом сбившейся юбки. Тимша невольно проследил за руками — под юбкой простенькие треники, вместо сапожек здоровенные, явно с чужой ноги, валенки. У левого трещина на подъеме, наверняка сквозная.

— Да… — задумчиво протянул Игорь. — Для шлюшки у нее прикид негодящий…

— Я… я вам не шлюшка! — пискнула смертельно обиженная девица. — Я пирожками торгую!

Скинхед заржал, Тимша тоже не удержался от улыбки.

— Ну и что мы с этой бизнесвумен делать будем? — спросил Игорь отсмеявшись. — Заложит — пойдем срок мотать.

Шабанов вскинул раскрытую ладонь, призывая скинхеда помолчать. Игорь замолк.

— Ты где живешь… работница? — строго спросил Тимша.

— Я? — удивленно переспросила девчушка. — Тут недалеко, на Туристов.

— Болтун — находка для шпиона, — не удержался от реплики Игорь.

Шабанов не обернулся.

— Вот что… — Тимша замялся. Варианты дальнейших действий проносились в голове один за другим. «Убить не позволю. Отпустить?.. Кто знает, что она выкинет… одно остается — увести от греха подальше.»

— Вот что, — решительно заявил он. — Пошли-ка, я тебя домой провожу. Что б не случилось чего.

Девчушка неверяще посмотрела на Шабанова, потом на Игоря и Ларису… Тимша ждал. Игорь задумчиво жевал нижнюю губу, Лариса раздраженно притопывала, из-под каблучка веером разлетались ледяные крошки.

— Ага, — шмыгнула носом девчушка. — Я сейчас, только пирожки соберу!

Валенки заелозили, пытаясь утвердиться на скользкой дороге. Тимша хотел помочь, но замер под острым взглядом Ларисы.

— Забудь про пироги, — буркнул он. — Птицы склюют.

Девчушка поднялась, с готовностью закивала… тотчас где—то неподалеку взвыла милицейская сирена. Игорь встрепенулся.

— Или вы сейчас убираетесь, или я вас обоих положу! — рявкнул он. — Чтоб менты не повязали!

«А ведь может, — подумал Тимша. — И Лариса тоже…»

Вслух не сказал ничего, лишь кивнул и зашагал к воротам. Юная продавщица семенила пообочь.

— Эй, рыцарь! — ударил в спину злой ларисин голос.

Тимша обернулся. Лариса подошла, тонкие холодные пальцы обхватили тимшин подбородок, острые ногти впились в щеку.

— Ты мой, рыцарь! — хищно прищурясь проворковала она. — Мой… И ничей больше!

Ногти прочертили по щеке кровавые борозды.

— Иди, милый, — помахала рукой Лариса. — И помни, завтра-послезавтра ждем тебя в гости… Правда, братик?

— Явка обязательна, — неприятно усмехнулся Игорь.

Не дожидаясь ответа, он подхватил сестру и скрылся в темноте полярной ночи. Заметая следы взвыла пурга.

— Не спи! — Тимша взял девчушку за локоток, потащил прочь от рынка.

Милиция опоздала на десяток секунд.

«Навели порядок… хотели навести и навели… Погоняли пришлецов с шишами. А что прибили с десяток, так воздух чище станет. Жаль, что мало — всех бы в одну кучу! — Тимша накручивал себя, стараясь вернуть былую ярость. — Понаперло гнили со всего свету!»

Он сердито засопел, покосился на спутницу. «Всякие гады жируют, а наши девчонки, вместо учебы, на базаре торговать должны, семью кормить!»

Девчушка, кстати, понемногу оживала — сначала перестала вздрагивать при резких звуках, потом, когда приблизились к людному проспекту, достала платочек и начисто вытерла зареванную мордашку. А стоило миновать последний каменный дом и углубиться в лабиринт послевоенных двухэтажек, так и вовсе почувствовала себя в безопасности. Аж заулыбалась.

«Как воробушек — одной минутой живет». Тимша неодобрительно качнул головой.

— А меня Олей зовут… — сказала девчушка и выжидательно посмотрела на Шабанова.

Тимша ответил недоуменным взглядом — осмелевшая пигалица наивно хлопала длиннющими ресницами. «Может, тебе и адрес дать? Чтобы милиция даром ноги не била!» — хотел сказать Шабанов… но передумал — еще обидится… А так, глядишь, потихоньку и дойдут… без хлопот.

Без хлопот, к сожалению Тимши, не получилось. Громоздкие, болтающиеся на худых ногах валенки просто не могли не зацепиться за вмерзшую в обочину льдину. Девчушка пискнула и с головой зарылась в придорожный сугроб.

— Под ноги смотреть надо, — наставительно буркнул Шабанов, помогая спутнице подняться.

— А я смотрю! — девчушка, сбивая налипший снег, охлопала пальтишко. — Смотрю-смотрю… и все равно спотыкаюсь!

Словно подтверждая сказанное, валенок отыскал еще одну кочку. Девчушка ойкнула, кулем повисла на тимшиной руке.

— Ничего, нам тут близко — минут десять… — виновато пролепетала Оля.

Весила она всего ничего, но в душу помора закралось подозрение, что это будут очень долгие десять минут.

— Давай поспешим, — со вздохом сказал он.

— Ага, — легко согласилась Оля, хитрый взгляд стрельнул в идущих навстречу ровесниц.

Плечико девицы, словно невзначай, прижалось к тишиной руке. Ровесницы, никак не прореагировав, скрылись за углом. Оля хихикнула и показала им вслед язык.

— Одноклассницы бывшие, — пояснила она. — Жуткие задаваки!

Оля выпятила нижнюю губу, задрала нос и прошла несколько шагов, отчаянно виляя бедрами.

— Похоже?

Тимша неохотно, лишь бы не спорить, кивнул. «Школьница… лет шестнадцать… Ей бы на свиданки бегать, не у прилавка торчать».

Или, с точки зрения неизбалованной мужским вниманием Оли, две брошенные Тимшей фразы и чуть заметный кивок вполне могли сойти за основу диалога, или дефиле под ручку с парнем перед высокомерными одноклассницами послужило тому причиной? А может, просто отпустило напряжение? Трудно сказать. Однако, раз открывши рот, она уже не могла остановиться.

— А ты знаешь, я там на рынке жутко испугалась! Скины ка-ак налетят! Как начнут крушить! Телегу мою перевернули! Я за ней и спряталась — думала отсижусь! А тут твой друг ка-ак на меня наскочит! У меня теперь на ноге ого-го какой синячище будет! Я думала убьет…

Оля аж зажмурилась… и тотчас же поскользнулась. Ожидавший этого Шабанов, поймал ее за талию… не продлив объятия ни на миг дольше необходимого. «И убил бы… — мрачно подумал он. — Не тот парень, чтоб на полдороге останавливаться. А дитятку все хиханьки, ровно и не с ней случилось, а по телевизору увидела».

— А ты тоже скинхед? — продолжала тараторить Оля, совершенно не замечая хмурой тимшиной мины. — А почему у тебя голова не бритая? У всех бритая, а у тебя нет!

Девчушка несильно дернула за выбившуюся из—под тимшиной шапки прядь, словно желая проверить, не парик ли. Тимша задохнулся, сбился с шага.

— Ты не переживай! — утешила Оля. — С волосами тебе даже лучше. Я…

Она осеклась — из-за поворота вынырнул милицейский наряд. Трое верзил в сером камуфляже, с автоматами в руках и мрачным огнем во взорах.

«Скинов ловят, — сообразил Тимша. — Бритоголовых!»

Он лениво поднял руку к голове, сбил шапку на затылок. Пятерня взъерошила отросший чуб. «Авось света от фонаря хватит, чтоб увидели». Злые огоньки в глазах стражей порядка слегка притухли… но не исчезли.

— Та-ак… — зловеще протянул вышедший вперед старшина. — Кто тут у нас? Документики предъявляем!»

«Влип! У меня всех документов — прут в рукаве, — Тимша почувствовал, как по спине поползла струйка холодного пота. — Что делать-то? Что сказать? Как есть влип!»

Секундной заминки хватило, чтобы огоньки разгорелись с новой силой. Стоящий пообочь старшины милиционер потянул из—за пояса резиновую дубинку… Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не забытая Тимшей девчушка.

— Ты чего за дубину хватаешься, Семен? — накинулась она на милиционера. — Или нынче с парнем прогуляться нельзя? Вырос, на радость маме, верстой коломенской, а как был двоечником, так и остался!

Милиционер покраснел, отшагнул за спину старшины. Его напарник сдавленно хихикнул.

— Ты их знаешь? — недовольно рыкнул старшина. — Кто такие?

— Ольга Скворцова! — браво отрапортовал рядовой. — Через дом от меня живет, — Он помолчал и смущенно добавил, — в одной школе учились…

— С ним тоже учился? — ткнул пальцем в Тимшу старшина.

— Его не знаю, — честно признался рядовой.

Старшина довольно осклабился — какой ни есть, а улов. Тимша угрюмо молчал, понимая, что бежать смысла нет. И догонять не будут, шмальнут в полмагазина, найдут испачканный кровью прут и радостно за медальками потопают.

«И девчонку арестуют», — мысленно вздохнул он. Жизнерадостную, не смотря ни на что, тарахтелку было жалко. Лучше бы одну отправил.

— Подумаешь, он не знает! — ехидно фыркнула упомянутая тарахтелка. — Что он вообще знает? Парень это мой, ясно? Мы с ним уже месяц… дружим. И вообще, не ваше дело, кто да с кем! Идите лучше бандюков ловить!

Она демонстративно обняла Тимшу за талию, потянула за собой.

— Пошли, Сережа, дяденьки спешат, у них работа важная!

Шабанов очумело подчинился. Старшина, неимоверным усилием воли, вернул на место отвисшую челюсть. Тимша ждал окрика, но, вместо него из—за спины донеслось:

— Понял, Михеич, какие девки в нашем районе растут?

«Такие дела…» Едва не подведший под монастырь прут канул в сугробе. Тимша покосился на спутницу — по девчушке сначала дружина игорева прокатилась, потом сам воевода ботинком припечатал, едва не убил, а она одного из мучителей своих спасти изволила. Странно как—то…

— Ты почто за меня вступилась? Я те что, родня? — грубо спросил Тимша.

Девчушка вздрогнула и остановилась. Нагрубивший из одной лишь растерянности Шабанов по инерции сделал еще пару шагов и лишь затем повернулся к спутнице.

— Почто вступилась? — вызывающе переспросила она. — Думаешь, я не поняла, кто меня на рынке от смерти спас? А я подлюкой оказаться должна? Тебя милиции сдать? За кого интересно, ты меня принимаешь?

Оля всхлипнула, впервые с момента встречи.

«Во дурак… — Тимша невольно почухал в затылке. — Хорошо еще, что пощечину не влепила».

— Все, отпровожался! Сама дойду! — девчушка гордо вскинула голову, зашагала прочь. Валенки оставляли в свежевыпавшем снегу широкие борозды. Тимша вздохнул и поплелся следом.

«Совсем ты, Шабанов, озверел. Ни за что, ни про что человека обидел. Б-борец с несправедливостью, етишкин пень!»

Оля упрямо шагала впереди. Не оборачиваясь. Даже спотыкаться перестала. Несмотря на задранный к небу нос. Тимша стоически терпел невнимание и зорко поглядывал по сторонам сказано, до дома проводит, значит до дома. Эту пигалицу он в обиду не даст.

Одинокий фонарь не столько освещал ведущую сквозь сугробы тропинку, сколько боролся с метелью. Метель, как всегда, побеждала.

Тропа свернула к занесенному снегами палисаду, потянулась вдоль изломанного, похожего на щербатую стариковскую челюсть заборчика. За палисадом в ночной темноте угадывался неказистый, чуть не на метр ушедший в землю двухэтажный барак.

«Хорошее место для засады…» — пришла в голову неожиданная мысль.

Словно в ответ на нее, из темноты появилась бесформенная фигура в драном кроличьем треухе с оторванными завязками, грязном армейском бушлате и застиранных до потери цвета тренировочных штанах. На ногах фигуры красовались резиновые сапоги.

— А-а, эт-т ты, девка! — cиплый пропитой голос резал слух. — Деньги где?! И закусь!

«Чего-о? — Тимше показалось, что он ослышался. — Кто этому ярыжке хайло раззявить позволил?» Он подался навстречу ярыжке, но замешкался. «А надо ли высовываться? Мужик-то ей явно знакомый, а девица языкатая, сама кого хочешь отбреет. Чего ж встревать непрошено?»

Супротив ожидания Оля виновато съежилась, рука в пестренькой варежке прижала карман, словно несданная хозяину выручка могла выпрыгнуть.

— Нету денег… — упавшим голосом пробормотала Оля. — Завтра будут. Честное слово!

Ярыжка грязно выругался. До Тимши долетела густая волна застарелого перегара.

— Ты кому мозги пудришь, сука? — проревел ярыга, угрожающе надвинувшись на девчушку.

Оля сжалась до полной незаметности, но с места не сошла. Детина протянул к ней костлявую грязную ручищу… Дольше Тимша терпеть не собирался. И произносить увещевающих речей тоже. Вся скопившаяся в душе горечь, вся неистраченная злость выплеснулись в сокрушительной зуботычине.

Покрытая недельной щетиной челюсть оглушительно клацнула. Ярыжку пронесло над землей, припечатало к жалобно хрустнувшему забору…

— Папа! — вскрикнула Оля и бросилась к потерявшему сознание мужику. — Очнись, папочка!

Тимша почувствовал, как внутри что-то оборвалось. «Неужели убил?» — мелькнула паническая мысль Он метнулся следом за девчушкой, приложил кончики пальцев к шее, нащупывая живчик…

— Жив! — вырвался облегченный вздох, лоб покрылся испариной. — Отдохнет с полчасика и очухается. Даже помнить что случилось не будет.

На лице Оли, сквозь не успевшую сойти маску ужаса, проступила робкая улыбка.

— Он вообще-то хороший, — промокнув уголком шарфа выступившие слезинки, сказала она. — Только выпить любит… Ему всего-то и надо — на «Льдинку»!

Тимша виновато переступил с ноги на ногу.

— Это… да, конечно… отец, он завсегда отец… Давай я его в подъезд затащу, к батарее — чтоб не замерз.

«Таких отцов самих воспитывать надо! — в то же самое время думал он, с холодным бешенством. — Кулаком и сапогом!»

— Давай, — согласилась Оля.

Тимша напрягся, приподнял обмякшее тело. Судя по вони, мытье детина презирал. «Это мне епитимья такая. За рыцарство идиотское», — обреченно подумал Тимша.

Вскоре ярыжка привалился к батарее. Шабанов попятился, едва не сбив стоящую за плечом девушку.

— Как он? — спросила она чуть слышно.

Словно в ответ, мужик завозился, устраиваясь поудобнее. Булькающий храп сотряс ветхое здание.

— Теперь до утра дрыхнуть будет, — сообщил Тимша.

— Я знаю, — кивнула Оля. Стало ясно, что папашке ночевать у батареи не впервой. И деньги у дочери отнимать тоже.

— Про какую закусь он говорил?

Оля потупилась.

— У меня братики-близняшки… Аслан разрешает для них каждый день по хот-догу брать. Бесплатно.

— Хозяин? — недоверчиво переспросил Тимша. — Азер?

Девчушка кивнула, даже в полутьме подъезда был заметен проступивший на щеках румянец. Наконец он подняла глаза и с вызовом заговорила:

— Ну и что, если азер? Вам, скинхедам, все равно, что они за люди! Всех под одну гребенку стрижете? А они разные!

Тимша вздрогнул и посмотрел на девчушку с брезгливой жалостью.

— Ты и рада! За пару говенных сосисок чурке задницу лизать готова? Тьфу, мерзость!

Он ждал пощечины и даже не пытался уклониться.

— Уходи! — голос Ольги дрожал от сдерживаемых слез. — И вожаку своему доложи, мол, задание выполнено, девке голову вскружил, болтать не будет! Ры-ыцарь!

Тимша задержал дыхание, на миг просбоило сердце.

«Как это — «вскружил»? — растерянно подумал он. — Делать мне больше нечего!»

Ольга стояла отвернувшись, задрав к закопченому потолку курносый носик. Шабанова для нее больше не существовало.

«Ну и плевать! — на смену растерянности пришло раздражение. — Блажит девка, с перепугу невесть что в голову стукнуло!.. А, насчет уходить, верно сказано — до дома проводил, ошиваться здесь — даром время терять…»

Он двинулся к выходу. Медленно, словно ожидая оклика.

Девушка не окликнула.

Фонарь сдался окончательно, сорванный ветром плафон валялся в сугробе. Тимша зло выругался, пнул.

Пластик брызнул осколками. Как граната.

 

Глава 7

«Темнота. Снова темнота. И снова запах трав. На этот раз к травам примешан смрад горелого железа… Вежа? Нет, из вежи мы уехали… вместе с лопарочкой… Вылле…»

Сергей пробует встать… В ту же секунду тело захлестывает волной боли… Вскрик доносится издалека, словно кричит кто-то другой… Кто? Голова в огне, обрывки сгоревших мыслей уносит ветер…

«Вылле?.. Она в монастыре… А я? Помнится лес… волки… дальше провал.»

Чья-то рука приподнимает голову, в губы тыкается край жестяной кружки. Жидкость течет по губам, наполняет иссохший рот. Сергей глотает…

По пищеводу катится шаровая молния, фейерверком взрывается в желудке. Мир заливает гнуснейшей сивушной вонью, из-под сомкнутых век ручьями хлещут слезы.

«Эй вы там! Опупели, мать вашу за ногу?»

Глотку раздирает хриплый лающий кашель.

— Ну я ж говорил, Петр Нилыч, очухается малец! — довольно воскликнул надтреснутый тенорок. — Чтоб с царевой водки, да не очухаться? Не могет такого бысть.

— В… в… воды! — сипит Шабанов меж приступами кашля. — Ась? — живо откликнулся обладатель тенорка.

— В-воды, сукин кот… отравитель! Воды!

— Воды требует, — пояснил кому—то тенорок.

— Ну так дай, оболтус! — рявкнул незнакомый бас.

Прохладная влага несет облегчение, тут же, дождавшись своего часа, наваливается усталость. Во мраке скользят короткие, дарящие покой мысли:

«Речь-то русская… Дошел… таки дошел…»

Шабанов улыбнулся.

— Опять сомлел? — грохотнула боевым металлом темнота. «Темнота?» Сергей ухитрился разлепить веки. Скорее полумрак. Окончательной победе мрака мешает пара трехсвечных шандалов — один на сбитом из массивных плах столе, другой на закопченой бревенчатой стене. Окон в поле зрения не наблюдается. Зато наблюдаются четыре колоритные личности.

За столом, скрипит пером тощий мужичонка в темного сукна платье и суконной же шапке куполом. Козлиная бороденка трясется от усердия. Не иначе дьяк. Служилый писец то бишь.

Ближе к низким окованным железными полосами дверям стоят двое — один приземистый лысоватый и толстый, в отороченной мехом шапке-мурмолке, долгополом, расшитом мелким речным жемчугом коричневом кафтане. Из-под кафтана виднеются гнутые носки сапок. Физиономия у толстяка недовольная — сразу ясно, оторвали человека от сытного обеда… или от девахи пышнотелой… в общем, помешали спокойно наслаждаться жизнью.

Второй — полная противоположность: высокий, широкоплечий, черные с проседью кудри прижаты ободком похожего на луковицу шелома, на угловатом жестком лице неизгладимая печать властности, подбородок скрыт густой спадающей на грудь бородой.

«Вылитый Бармалей», — хмыкает Шабанов. Ирония — лишь средство победить робость.

Взгляд скользит по одежде незнакомца. Из-под налатника — плаща с разрезами до подмышек, — тускло блестит кольчуга, на широком украшенном бляхами поясе упрятанный в ножны меч. Носок грубого видавшего виды сапога нетерпеливо стучит по полу.

«Ясен пень, — мысленно хмыкнул Сергей, — командир местного гарнизона… Воевода. Наверняка и лекарь у него в подчинении… Лекарь? Отравитель! Выкормыш дона Рэбы!»

Сергей морщится — на языке до сих омерзительный привкус влитого лекарем пойла.

«А-а, вот он, коновал!»

Белобрысый «коновал», с довольной миной на угреватой физиономии, торчит в полушаге от серегиного изголовья. В одной руке мерзавец по-прежнему держит посудину с адским зельем, в другой — кувшин с водой. Потертый кафтанчик и домотканые пестрядные порты неоспоримо свидетельствуют, что врачи на Руси и в шестнадцатом веке не жировали.

— Не-е, не сомлел! — радостно возвестил лекарь. — Эвон, зенками лупает!

Вояка, ожившей статуей Командора, двинулся к приютившей Сергея лавке. Басовым гулом отозвался пол. Следом, по-утиному переваливаясь, приблизился толстяк.

— Кто таков? — булатом звякнул голос вояки.

Сергей попытался сесть… не сумел — помешал обхвативший грудь ремень. «Неужто к лавке приковали? Точно. Вот гады! Не доверяют. Я ж к ним… а они… В рожу бы плюнуть!»

— Отвечай, коли воевода спрашивает! — нетерпеливо громыхнул вояка. Булат уступил место колокольной бронзе. Лекарь отскочил, воровато оглянувшись, поковырял в ухе.

— Шабанов я… Тимофей. Умбский помор.

Вояка недоверчиво прищурился.

— Умбский? Что ж тебя лопари в каянских землях углядели? Али Умба нынче рядом с Овлуем стоит?

— Весайнен… в Порьей губе…

«Вот он, момент, ради которого… Почему ж онемели губы? И голова, как не своя…» Мысли путались, каждое слово приходилось выдавливать, борясь с некстати одолевшими слабостью и тошнотой.

— Наши-то, Букин… Заборщиков… они еще у Овлуя утекли… я не сдюжил… потом уж, из Весалы… два раза… если б Матул не помог… лопарь… Вылле…

Объяснения звучали бессвязно и невнятно. А уж если судить по хмурому лицу воеводы, и вовсе никчемно. Шабанов задохнулся. В голове шуршали галькой волны океанского прилива, с грохотом разбивались о береговые утесы. «Рано отключаться. Надо о главном!»

— Юха на Печенгский монастырь пошел… лучших дружинников взял. Оттуда на Колу метит… помочь надо, предупредить!

— Как есть подсыл! — злобно фыркнул толстяк. — Ты сегодни дружину уведешь, а завтрева немчура припрется. Едва отстроиться успели!

Дьячок вздрогнул; уныло посмотрел на сломавшееся перо. Испачканные чернилами пальцы потянулись к аккуратной горке запасных. На кончике крючковатого носа, свидетельством крайнего усердия, висит мутная капля пота.

— Посмотрим, что на дыбе скажет, — отрезал воевода. Рука властно ткнула в незамеченную Сергеем дверцу.

Лекарь недовольно буркнул — пожалел даром истраченной водки. Дьячок проворно шмыгнул к двери, потянул за кованую ручку. Раздался душераздирающий скрип.

— Никак смазать не могут, окаянные, — виновато оглянулся дьячок, и, просунувшись внутрь, тявкнул, — Эй, Осип! Забирай оборванца!

Мрак за дверцей прорезали багровые отсветы. Через десяток-другой секунд из-за дверцы послышалось громкое сопение, проем заслонила громоздкая туша.

— Этого мозгляка на дыбу? — утробно прогудел вошедший. — Окачурится ведь, а меня виноватить станете.

Тем не менее, кат сноровисто отстегнул ремни. Могучая ручища сгребла Шабанова, сунула под мышку. В нос шибануло скисшим потом. «С таким Осипом никакой дыбы не надо», — подумал Сергей. В принципе, он хотел сообщить это присутствующим… язык, зараза, отказался подчиняться.

Пыточная оказалась именно такой, какой представлялась душная тесная каморка, земляной пол, очаг с засунутыми в него железными прутьями, из толстенных брусьев сколоченная дыба — медведей на такой растягивать. Посреди пыточной широкая скамья, под ней на цепях покачиваются браслеты кандалов. Рядом со скамьей, на низком широком столе разложен замысловатый инструмент — молотки, клещи, шилья, зловещего вида лопаточки… «Как у дантиста… — невольно поежился Сергей. Кату бы еще белый халат натянуть — и вовсе не отличишь».

Несмотря на попытки храбриться, по телу волнами пробегала дрожь. Висение на сосне иммунитет к дыбе не гарантировало. Заныли плохо залеченные кисти…

«Шкуродеры сраные! Я ж… из последних сил!» На глаза навернулись вызванные обидой слезы. Сергей захрипел, попытался вырваться. Палач хмыкнул.

— Мозгляк, — с непонятным удовлетворением повторил он и обернулся к протиснувшемуся в каморку воеводе. — На дыбу, или что другое сотворить? Помрет он на дыбе-то.

— Тебе виднее, — воевода поморщился. — Мне знать надобно, когда Пекка заявится.

Серегу швырнули на скамью, кандалы вцепились в запястья и щиколотки. Кат задумчиво повернулся к столу, почухал в затылке. Сальные волосы встопорщились облезлым ежом.

— Не-е, — в голосе явственно слышался рокот тяжелых, как валуны, мыслей. — С гвоздьем торопиться не будем… лучше уж каленым железом…

— Ты чего услышать хочешь? — отчаянно выкрикнул Сергей. — Как я на себя наговаривать буду? Правду я сказал, правду! Пекка небось уже до монастыря добрался!

В каморку бочком-бочком пробрался дьяк, боязливо отодвинув пыточный инструмент, сел за стол. Перо ожидающе нависло над пергаментом.

— Не веришь, хоть пару человек в Колу пошли! Не воинов, поморов! Пусть…

Сергей не договорил — в лицо дохнуло жаром, по груди, выжигая дыхание, разлился жидкий огонь. Мир утонул в ослепительной боли… затем вернулась спасительная чернота.

— Я ж говорил, мозгляк, — прогудел кат. — Ему бы вылежаться, созреть, тогда и поспрошать можно…

Воеводский кулак досадливо впечатался в подставленную ладонь.

— Ладно, волоки в темницу, пусть отлеживается…

Воевода повернулся к дьячку, очи грозно сверкнули.

— Смотри, мне ждать недосуг!

Шабанов этого не слышал.

* * *

Ночь. Пурга. Утонувший в снегах город. Вокруг ни души. Под ногами пробитая в сугробах тропинка, по правую руку кособочится деревянная двухэтажка, слева нависает крутой заснеженный склон. Над ним виден освещенный прожекторами каменный солдат. Тело заслоняет сопка, но плечи, голова в каске и автомат за спиной пронзительно белеют на фоне пасмурного ночного неба.

«Мурманск?» Сергей недоуменно оглядывается. «Точно. Это ж Туристовка! Вернулся!»

Невероятная, сумасшедшая радость захлестнула сердце.

«Вернулся!»

Сергей расхохотался. Звонко, счастливо.

— Вернулся!!! — крик взмыл над заснеженными крышами, унесся к небу. — Слышите, люди, я вернулся!..

— Эка невидаль! — ехидно заметили откуда-то сбоку.

Сергей подпрыгнул, словно пятки прижгли, еще в прыжке развернулся лицом к говорившему… В двух метрах от него из открытой форточки торчала морщинистая старушечья физиономия.

— Ну вернулся и вернулся. Мало ли вашего брата из тюрем повыпускали? Чего на весь город орать?

— Сгинь, бабка! — Шабанов вытер моментально вспотевший лоб. — Чуть до кондрашки не довела.

— Доведешь вас, как же… — проворчала старуха, но форточку закрыла.

«Дома. Наконец-то дома!» Сергей повел плечами, заново привыкая к легкой и теплой синтетике.

— Эй, предок! Тимша! — вполголоса позвал Сергей.

Ответом — тишина. Сергей выждал с полминуты… и почувствовал себя идиотом. А кем, собственно, чувствовать, окликая жившего четыре века назад? Да и жил ли такой? Не поблазнилось ли с перепоя?

— Вот же зараза! Подзатянулся кошмар. Небось, пока я тут бегаю, мать всеми правдами и неправдами сыночка от психушки спасает!

Невдалеке раздался пьяный смех, из темноты вытаяли силуэты шатающейся парочки.

— Пошли ко мне — у меня и диван мягкий, и выпить есть… — явно не в первый раз нудил парень.

— Вот еще! — хихикала девица. — Сначала в кабак!

«Ну, точно дома», — уверился Шабанов и, насвистывая мотивчик из «Эммануэли», зашагал к дороге…

Тихое — на пределе слышимости, — бормотание показалось звуком далекого телевизора. Сергей невольно прислушался…

«Б-ство! — буркнул тимшин голос, на сей раз куда отчетливей. — Сплошное. И мы с тобой такие же!»

«Предок?» Сергей запнулся о несуществующую кочку. Веселье смыло в унитаз неприглядной действительности.

— Ты это что? Как? Значит, все по-новой? — Сергей чуть не взвыл от злости. — Нет тебя, понял?! Это дурь моя со мной разговаривает! Сам в психушку пойду, аминазин с галоперидолом жрать!

«И пойди, — зло усмехнулся невидимый собеседник. — Нам обоим там самое место».

Иронизирующий глюк? Новое слово в психиатрии. Так, глядишь, в учебник засунут. Сергей нервно хохотнул.

Тропинка слилась с относительно широким тротуаром. Появились прохожие. Люди отворачивались от режущего ветра, прикрывались воротниками, шли по-крабьи, боком. Одиноко бредущий парень никого не интересовал.

«Рассказал бы, как дома-то! — тоскливо попросил тимшин голос. — От Пекки, как я розумею, убег?»

— Нет, до сих пор на сосне болтаюсь! — все так же вслух отозвался Сергей. — Пекка? Глюк твой Пекка. Как и ты сам!

Последние слова Шабанов выкрикнул в лицо заступившего дорогу типуса с ищущим взглядом и незаженной сигаретой в руке. Типус поспешно отскочил в придорожный сугроб.

«Сказать что ли в лом? — обиженный голос продемонстрировал близкое знакомство с молодежным жаргоном. — И вообще, нечего орать! Прохожих пугаешь. Я тебя и без ора слышу.»

«Ну да, конечно… — перешел на безмолвную речь Сергей. — Тихо сам с собою… Ладно, не плачь — расскажу».

Сергей помолчал и, не удержавшись, добавил:

— Рассказывать глюку о том, что блазнилось? Высший пилотаж.

Повествование о Матуле, его большеглазой наивной внучке и совместном побеге много времени не заняло, но Шабанов успел выбраться из старинных закоулков на простор улицы Челюскинцев. Здесь было многолюдно… и многоментово. Лица патрульных отличались повышенной степенью озверелости. От лютых взглядов по спине принимались бегать мурашки размером с доброго жука.

«Ты шапку на затылок сбей, — посоветовал Тимша. — Чтоб видели — не скинхед. И рожу беззаботную сделай».

Сергей послушно выпустил на волю чуб, нацепил на физиономию широченную, как гоголевский Днепр, улыбку. Вплавленная в милицейскую плоть подозрительность не уменьшилась ни на йоту. Сергей зябко передернул плечами.

«Чего это они?»

Глюк замялся, потом нехотя сообщил: «Да порезвились мы тут… на центральном рынке… басурман погоняли…»

«Этого еще не хватало!» Шабанов зябко поежился — сумасшествие представлялось куда более родным и понятным.

«Со скинхедами, значит, спелся…» — ядовито констатировал Сергей. Да что там ядовито — морду бы набил, кабы сумел.

«Хоть с кем-то! — неожиданно зло отрезал Тимша. — Тебя рядом не случилось, посоветовать что да как. Лучше доскажи, куда добраться успел!»

Досказалось быстро — чего рассказывать-то, если большую часть времени провел в полу— или совсем бессознательном состоянии? Разве что о воеводе да спутнике его толстопузом… и о застенке пыточном.

«Толстопузый в расшитом кафтане — это Нифонтов Петр Нилыч, — заметил Тимша, — знатный мореход, сказывают, был. Люд кандалакшский его третьего года на посад выбрал, так Нилыч в Москву ездил, у царя грамоты выправлял. А оружный, небось, воевода царский, над стрельцами поставлен… Ладно, о другом думать надо. Пекка верно уж к монастырю подступил, а ты все по темницам валяешься!»

— Иди сам поваляйся! — огрызнулся Сергей. — Тело твое, время твое, чего ко мне пристал?

От стены дома отлепился доселе незамеченный мужичонка, заступил дорогу.

— Выручи, друг! Пять рублей не хватает! Выручи, а?

С небритого измятого жизнью лица моляще смотрели глаза больной собаки, сложенная лодочкой дрожащая ладонь тянулась к Шабанову. Сергей брезгливо посторонился, зашагал дальше. Милиция бомжа не замечала принципиально — таких в отделение таскать, санобработки проводить замучаешься.

«Вот оно, твое время! — едко заметил Тимша. — Неужто по нраву? — он помолчал, затем нехотя обронил, — пробовал я уйти, потому и с тобой не сразу заговорил. Не открылся путь… пока не открылся.»

Не открылся… Сергей ощутил знакомую по беспамятству душную черноту междумирья, передернул плечами. Что ж теперь? Двое в одном теле? Классическая шизофрения.

«Назад я не собираюсь! — на всякий случай предупредил он. — Накувыркался досыта!»

Тимша не ответил.

Знакомый до боли подъезд встречает запахами жареной рыбы и борща. Лифт, кряхтя, ковыляет на зов, как учуявший хозяина престарелый пес… Дом!

Сердце просбоило и вновь застучало — всполошенно, с каждой секундой набирая обороты. Сергей невольно прижал руку к груди. Наверх, теперь наверх.

Лязг остановки, тусклая лампа на голом шнуре, стену украшает процарапанное гвоздем «Серый дурак!» — десять лет никакая побелка не берет, — двумя шагами правее обитая темно-синим дермантином дверь… Рука ныряет в карман за ключом, на глаза непрошено навертываются слезы… осталось войти, снять кроссовки…

— Ну, здравствуй, мама…

Светлана Борисовна ответила невнятным «Угу…» Облепленная бигудями голова не шелохнулась. Взгляд неотрывно следил за латино-американскими страданиями.

— Кончита! О, Кончита! Я не могу без тебя! — рыдал телевизор.

Хряск колен о паркет, прижатые к груди культуриста холеные руки, глицериновые слезы в атропиновых глазах…

— Мама, я вернулся! — Сергей порывисто пересек комнату, осторожно коснулся материнского плеча…

— Слышу, что вернулся. Ужин на плите — сам разогреешь.

Краски потускнели, мир зарос пылью…

— Чай пить будешь? — спросил Сергей. Надежда еще жила, еще билась в тисках обыденности. — Я заварю! Крепкий!

Мать нетерпеливо отмахнулась.

— Не мешай! Все потом, после кино!

«Она не виновата, — сочувствующе шепнул Тимша. — нынче жизнь такая… у всех.»

Спички зажигаться не хотели, ломались одна за другой. Сергей давился обидой, на щеке блестела мокрая дорожка. «Домой вернулся… встретили, называется…»

«Так ведь ты никуда не уходил, — мягко напомнил Тимша. — Мать с тобой утром разговаривала, перед работой. С чего бы ей в любезностях рассыпаться?»

— С тобой она разговаривала, не со мной, — тихо буркнул Сергей.

Тимша помолчал, затем осторожно заметил: «Думаешь, для нее есть разница?»

— И я о том, — Сергей принципиально говорил вслух: хотелось хоть чем-то отличаться от засевшего в мозгу предка.

Голубой венчик таки окружил конфорку, нервно звякнул, вставая на решетку, чайник. Сергей отошел к окну. Метель ненадолго утихла. Россыпь светящихся окон горела застывшим фейерверком… и за каждым чья-то жизнь.

— Если мы оба здесь, что будет с твоим телом? — задал Сергей давно мучавший вопрос.

«Не знаю, — отозвался Тимша. — Умрет наверное…»

— А мы? Мама, я? Ты же мой предок?

«Я что, бог? — рассердился Тимша. — Не тому вопросы задаешь. Может ничего не изменится, может фамилия у тебя другая будет… — он задумался, потом злорадно добавил, — а может исчезнете к чертовой бабушке!»

Исчезать не хотелось совершенно.

«Гадство сплошное! — пожаловался Сергей. — Почему я на дыбе висеть должен, а ты здесь чаи распивать?»

«В гробу я твой чаек видел! — неожиданно сорвался Тимша. — Там люди гибнут, а я тут сопельки тебе утираю! Дай волю — давно бы вернулся. Ч-чаек… ядри твою вперехлест!»

Н-да… ситуация… Сергей ожесточенно потер лоб. Прошлое, клятое прошлое! Вцепилось и не отпускает. Ну кто, не считая замшелых историков, помнит о шестнадцатом веке? А если и помнит, то что? Ивана Грозного? В учебнике пара строчек, и те не прошли — пробежали не оглядываясь. Всех знаний: боярам головы рубил, да столицу хотел перетащить — то ли в Вологду, то ли в Кострому… дурь какая-то! А что Русь собирал, ливонцев теснил, каперский флот супротив шведов выставил? Заборщиков помнится сказывал, как на капере ходил. Вся Европа со страху кипятком писала — русские Балтику захватить норовят! Чьих только посольств в Москву не наехало, какие блага сулили, чтоб назад русского медведя загнать! И ведь загнали! Стоило Грозному умереть!

Сергей выскочил из кухни, сдернул с книжной полки пару томов по случаю купленной матерью «Всемирной истории». Русско-шведские войны… Что про них умные люди пишут? Борьба за выход к морю. Полтысячи лет! В паршивом десятке страничек?! Тьфу. Иваны, родства не помнящие!

Светлана Борисовна оторвалась от телевизора — сериал кончился, пришло время новостей. Чуть не над Псковом кружили натовские истребители, в Польше размещали ракетные базы…

Как там король шведский говорил? «Русские — опасные соседи…..а теперь этот враг без нашего позволения не может ни одного судна опустить на Балтийское море!»

Четыреста лет прошло — что изменилось?

Прошлое, настоящее… Всего и разницы, что нынче вместо фальконетов ракетные установки! Хорошо либералам — у них где кормежка сытнее, там и родина! А как русскому быть? Хоть бы предок подсказал!

«Эй, Тимша! Ты там не заснул часом?»

Молчит, видно мешать не хочет. И пусть молчит — ясно же, что скажет!

На смену барражирующим над Литвой истребителям пришел блок спортивных новостей. Комментатор, с восторженным придыханием, вещал о новом торжестве либерализма — к выступлениям в женских дисциплинах допущены транссексуалы! Пал еще один барьер на пути соблюдения прав сексменьшинств!

Затошнило. Сергей резко шагнул к телевизору, ткнул выключатель. Злость не давала покоя. Подталкивала. Непонятная, незваная…

«Сперва с мечами перлись, потом с танками, ныне поумнели — с гамбургерами, прокладками, да модой зад подставлять!»

С каких времен нас в леса загнать пытаются? Новгородцы с корелами хваленых викингов, аки псов смердячих, еще до Александра Невского гоняли! Больше тысячи лет тому!

Цепочка поколений во тьму уходит, и все Шабановы Русь защищали. Что же последнему в цепочке делать? Смотреть, как немчура над страной изгаляется?

«Возвращаться надо…»

Осознание факта, ветром с Арктики охладило разум. Сергей вздрогнул, подозрительно прислушался. Мать возилась на кухне, Тимша не подавал признаков жизни.

«Эй, предок! — Сергей пристукнул кулаком по столу. Хватит придуриваться! Это ж ты мне втихаря мыслишки подсовываешь!»

«А если и подсовываю? — невозмутимо отозвался Тимша. Иль ты с ними не согласен?»

«Послать бы его куда! Согласен—несогласен… какая разница? Чего под руку лезть? И без подсказок разобрался бы».

«И я об этом, — без насмешки заметил Тимша. — Должен же кто-то Пекке по рогам настучать? Если уж мне нельзя, так ты займись!»

— Сергей! Ты почему не ужинал? — донеслось с кухни. — Иди, я разогрела!

«Это тебя», — буркнул Сергей.

В ту же секунду комната рванулась прочь, оставив его во мраке узкого тоннеля.

В окружающей черноте угадывалась некая вязко-текучая структура. Мимо проплывали медленно кружащиеся сгустки, раскручивались туго свернутые спирали, извиваясь текли переливчатые струи… Звуки доносились глухо и дребезжаще, словно между Сергеем и светящейся позади комнатой выросла стеклянная перегородка. Шабанов глянул вперед — в конце тоннеля одиноко горела свеча. Пламя чуть колебалось под несуществующим ветром.

«Вход и выход. Из нашего в шестнадцатый… — Сергею стало не по себе. — Вот оно каково, торчать в сознании вторым номером. Неуютно, надо заметить… Эй, предок!»

«НУ?» Голос прозвучал сразу со всех сторон, словно заговорили окружавшие Сергея стены.

«Есть у нас еще одна темка для беседы. Напоследок, так сказать… О новых твоих приятелях…»

Темнота взбурлила, ощетинилась частоколом выросших из стен клинков. Свеча казалась спасительным островком в океане враждебности.

«Эк тебя корежит. Видно и самому компания не слишком по душе!» Стены туннеля запульсировали, черные без единого блика лезвия то приближались, то отдалялись, решая, что вернее — иссечь насмешника, или раствориться в клубящемся мраке.

«Хочешь информацию к размышлению? — продолжал гнуть свое Сергей. — Бабку Ашхен, старую армянку со второго этажа, знаешь?»

«Знаю, — хмыкнула темнота Тимшиным голосом. — Постоянно на крылечке дежурит. Не бабка — часовой в платочке!»

Мечи немного оплыли, пульсация замедлилась. Самое время уходить по—английски, но Сергей уже не мог остановиться. Как тогда, у сожженного каянского хутора.

«А почему дежурит? Муж на фронте погиб, море обоих сыновей забрало, одна осталась…»

«И что?» Лезвия вновь затвердели, уже короткие, больше похожие на спрятанные в кулаках ножи.

«А то, что у нее родня в Армении нашлась, дальняя правда… приезжали, с собой звали. Ты бы что ответил?»

Тимша не отозвался, Сергей, выждав немного, продолжил: «Отказалась бабка — душа здесь останется, сказала, как жить без души?»

Тимша по-прежнему молчал, ножи превратились в уродливые бугристые наросты.

«Ладно, авось бабка скинам не враг… хоть и армянка… тогда другой пример, попроще. — Гнул свое Сергей. — Спроси узбеков, которые дынями торгуют, во что им доставка обошлась? Сколько в цену поборов заложено — за право доехать, за право торговать… за право оставаться живым наконец! Дорогие дыньки? Я бы еще дороже продавал!»

«У подъезда шприцы пустые видел? — желчно бросил Тимша. — Снегом занести не успело! А сколько еще по весне вытает! Героин по-твоему белые медведи с Арктики тащат?»

«Не медведи, — согласился Сергей. — Вот думай, кого мочить, кого защищать… голову я тебе нормальную одолжил.»

«Моя тоже не в огороде выросла», — усмехнулся Тимша. Уродливые наплывы растворились, по стенам тоннеля вновь безмятежно плыли вихрики.

«Ладно, заболтались мы, — отрезал Сергей и, после паузы, с ухарским смешком добавил, — У обоих дел по горло: тебя ужин ждет, меня — дыба!»

Кажется Тимша успел что—то крикнуть… Сергей уже не слышал. Темнота взревела ураганом, Сергея понесло, закружило. Комната стянулась в точку, пламя летящей навстречу свечи испуганно трепетало… пока ветер не оборвал его существование. Небрежно и легко. Как меч Весайнена человеческую жизнь. Еще пару секунд тускло светился тлеющий фитиль, затем угас и он.

* * *

Шабанова вышвырнуло из тоннеля, ураган мгновенно стих. Доселе неощутимое тело внезапно обрело вес, колени ударились о холодный земляной пол, проснулась забытая боль…

— Конечная станция… — пробормотал Сергей. — Приехали.

— Не-е, парень, — хрипло заметила темнота. — Это не конец. У тебя еще все впереди.

«Впереди… знамо дело, что впереди, — лексика менялась сама собой, стоило почувствовать щекой вонючий земляной пол. — Дыба и палач толстопузый, вот что! Кой хрен дернул возвращаться? Не сиделось в теплой квартире… Страдалец за землю русскую, мать-перемать…»

Настырное бормотанье соседа по темнице мешало думать, сбивало с мысли. Сергей нехотя прислушался.

— Дык я спрашиваю, хто таков будешь? — в который уж раз переспрашивает хрипун. — Али на ухо туг?

— Тебе не все равно? — вяло огрызнулся Сергей. — Шабанов я, с Умбы… надысь от Весайнена утек, зато сюда попал.

— Эка! — удивилась темнота. — А не врешь? От немчуры не больно-то утечешь. Небось, на коленях Юху молил живота сохранить?

— А в ухо? — зло поинтересовался Шабанов.

Темнота задумчиво посопела и довольно произнесла:

— Не-е, промахнесси. Да и куда тебе, сосунку на воя!

«На воя? В смысле, на воина, дружинника то бишь?»

— И чего ж ты в темнице рассиживаешь, коли вой? — ехидно спросил Шабанов. — Стибрил чего?

Темнота взревела пнутым под зад медведем, звякнуло железо. Приподнявшийся Шабанов на всякий случай, снова приник к земле. В следующий миг над головой словно пудовое ядро пронеслось. Волосы на затылке шевельнуло порывом ветра.

— Я те покажу «стибрил», засранец! — ярился невидимый сокамерник. — Ты у меня язык-то прогло… Гр-р-ры!

Окончание фразы утонуло в громогласной отрыжке. Темницу заволокло удушливым облаком самогонного перегара.

— Не стибрил, значит пропил-прогулял, — сменил версию Шабанов.

— Дурак ты, паря! — одышливо сказала темнота. Видно богатырский замах исчерпал остатки сил. — Лонись в Кандалакше царев кабак открыли, тяперя там зелье пьянствовать положено, а я по привычке к Варьке-бражнице… Она и налить может… и приветить… а с кабатчика что возьмешь?

Темнота обиженно хлюпнула носом. Скрипнули доски.

— Кто с тобой в полоне был? — чуть позже спросил незадачливый любитель женской ласки.

— Заборщиков Серафим, да Букин Федор, да братья Протасовы… — начал перечислять Сергей. Перед глазами, как наяву, возник яхт, донесся скрип весел, кафтиево «Пыстро!»… Шабанов передернулся. — Может кто и ушел: мы за борт прыгали, да меня выловили…

— Букин? Федька?! — перебил не дослушав вояка. — Так мы с ним намедни добро-о погуляли! Как ты сказал тебя? Шабанов? Ну точно! Федька сказывал, как ты его из болота за уши тащил! Мы еще за помин твоей души хор-роший штоф… — вояка ностальгически вздохнул и уверенно заявил, — тяперя сто лет жить будешь.

Снова заскрипели доски. Сергей завистливо вздохнул — от земли тянуло холодом, а уцелевшие лохмотья согревали плохо.

— Подь сюды! — чуть позже предложил вой. — Не боись, не трону! Отходчивый я… неча на земле спать-то. А тута нары.

«Нары, это хорошо… да что там — здорово! После ночевок в снегу рай просто». Шабанов собрал себя в кучу, тобурки заскребли по утоптанной поколениями сидельцев земле. «Доползти бы. А там хоть убивай — даже рыпаться не буду».

На одном лишь гоноре Сергей заставил себя подняться, шатаясь добрел до заветных нар. Дружинник шумно втянул воздух, отодвинулся.

«Неужто он еще что-то учуять может? — удивился Шабанов. — Или жизнь лопарская крепкий душок имеет?»

— Небось с лопарями жил? — подтвердил серегины опасения сокамерник. — Копотью да оленями за версту разит.

«Унюшливый больно! — сердито подумал Шабанов. — Дух ему лопарский, видите ли, не по нраву!»

Он уж приготовил ответную ядовитую фразу, но тут наверху зашуршало, в темницу ворвалась струя морозного воздуха.

— Егор! Слышь, Егор! — донесся громкий шепот. — Не спи! Я тебе тут пожрать спроворил! И это… для поправки!

Упомянутый Егор мгновенно оказался под открывшейся отдушиной.

— Принес, дык давай! — скомандовал он. — Здеся я!

Посылка с негромким бульканьем перекочевала в руки сидельца. Чпокнула выдернутая пробка, содержимое баклаги потекло в егоров желудок…

— Зелье у Варьки брал? — прочувствованно спросил вояка, сумев-таки оторваться от заветной посудины.

— А то! — самодовольно отозвался собеседник.

Пробка со скрипом вернулась на место, хрустнул соленый огурец.

— Чего нового в Кандалакше-то? — степенно поинтересовался Егор. Вместе со здоровьем начал возвращаться интерес к жизни.

«Главное в пьянке — собеседник! — ухмыльнулся Сергей. Иначе зачем и пить? Что в шестнадцатом, что в двадцать первом… ни фига народ не меняется»

— И верно! — спохватились наверху. — Ты ж самое главное не знаешь! Нынче воевода татя поймал, подсыла Юхиного!

Шабанов поперхнулся. Невидимый гость меж тем продолжал: — Ты это… ежели к тебе сунут, сразу не дави! Знаю я тебя — горазд головы скручивать! Пусть сначала кат попытает! Может, что про Юху вызнает! А уж потом…

— Я тебя, засранца, сам тебя удавлю! — не сдержал негодования Сергей. — Давильщик, дышло тебе в зад, нашелся!

Егор заржал так, что кони обзавидовались бы услышав. Настала очередь поперхнуться гостю.

— Эй, ты хто? — испуганно спросил егоров приятель. — Я стражу позову!

— И думать не моги! — тут же посерьезнел Егор. — Лучше Федьку Букина отыщи. Скажешь, Шабанов нашелси, в «холодной» сидит. Да прямо щас беги, не рассусоливай!

— Ага! Понял я! — зачастили наверху. — Ты не сумлевайся, Егорушка! Я мигом!

Отдушина захлопнулась, Сергей уловил быстро затихающий топоток.

— Разыщет? — тая ожившую надежду спросил Шабанов.

— Куды денется, — беспечно отозвался сокамерник. — Знает, стервец, от Егора Харламова и в Каяни не спрячешься!.. Ты на-ка лучше, гостинца отведай.

В руки Сергея ткнулись ломоть хлеба и кус еще теплой одуряюще пахнущей жареной трески. Снова чпокнула пробка. Егор от души приложился к посудине и лишь затем великодушно предложил:

— Оскоромишься, аль как? А то у меня и клюквенный сок есть.

По голосу чувствовалось, что Егор предпочел бы оставить выпивку для себя любимого, да совесть не велит. Сергей надменно вскинул голову… хотя и знал, что гордый жест пропадет втуне.

— Почему не выпить? — нахально заявил он. — Чай, кат завтрева не поднесет!

К чести Харламова, баклагу он передал недрогнувшей рукой. Сергей задержал дыхание, глотнул…

— У-у-х-х… — сумел выдавить он, утирая ручьем хлынувшие слезы.

— Хорошо Варька зелье делает, — согласился Егор. — Куды там царскому!

— Соку дай! — просипел Шабанов. В желудке зажглось сбежавшее с небосвода Солнце.

Егор с готовностью выволок из-под нар глиняный жбанчик. — Сам воевода принес! — похвастался он. — Отец родной!

«Видал я этого папашку, — подумал Сергей, заливая огонь невыносимой мощи кислятиной. — Конан в подметки не годится!»

Пламя слегка приугасло, зелье притупило преследовавшую от самой Весалы боль, по телу разлилась приятная истома…

— Егор! — отгоняя сонную одурь позвал Шабанов. — Ты с Букиным говорил… он сказал, кто еще спасся? Нас ведь шестеро… у Кафти в полоне…

Харламов помолчал, долгий печальный вздох всколыхнул застоявшийся воздух темницы… Шабанов ждал.

— Двое вернулись… Федька, да Серафим Заборщиков… Афоня Матрехин выплыть не смог, а братья Протасовы… постреляла их немчура… думали, что тебя тоже…

От истомы и следа не осталось. Царящий в темнице холод проник в тело, добрался до костей… заморозил душу.

— Скажи кату чтоб до сроку не будил, — угрюмо буркнул Сергей, проваливаясь в каменное, без сновидений, забытье…

Рука на плече. Тормошит. Не грубо — по-отечески. Сергей недовольно сопит, поглубже зарывается в рваную малицу…

— Проснись, отрок! Ибо пришло время каяться! — звучно восклицает хорошо поставленный баритон. — Тяжко грешникам, ибо путь их ведет в геенну, где плач и скрежет зубов! Проснись и покайся!

«Это что?» Мысли спросонок неповоротливые, как стельные коровы. «У Егора крыша съехала? Белочка пришла?»

Сергей повернулся к сбрендившему вояке, чтобы в крайне энергичных выражениях напомнить о желании выспаться… пламя полудюжины факелов режет отвыкшие от света глаза. Шабанов страдальчески морщится, рука непроизвольно вскидывается к лицу… чтобы мгновенно оказаться прижатой к доскам. Стиснувшую запястье Сергея ладонь покрывают ороговевшие мозоли.

— Не машись, када с тобой батюшка разговариват! — сердито буркнул утробный бас Осипа.

«Батюшка? Какой еще батюшка? Тимшин отец с промысла… А-а! Попа нелегкая принесла. Впрочем, оно и к лучшему».

Сергей прищурившись глянул на стоящего рядом батюшку — традиционно бородатый, невысокий и дородный. Из тех, кого легче перепрыгнуть чем обойти. Поверх черной рясы висит серебряный крест, Из-под надвинутой по самые брови скуфейки блестят горошины глазок, шишковатый в багровых прожилках нос свидетельствует, что батюшка человеческих радостей отнюдь не чурается…

— Покаяться? Отчего ж нет? — покладисто согласился Шабанов. — Грешки за мной водятся, а как же! Известно ведь, не согрешишь — не покаешься, не покаешься — прощен не будешь.

— Я жду, сыне! — напомнил поп. — Кайся! И душу облегчишь… и кату работы убавишь.

«Экая забота о палаче! Не поп, а профсоюзный босс. В чем каяться-то? Рассказать как по порносайтам лазил?»

— Многогрешен я, батюшка, — честно признался Сергей. Однако ж, нынче о другом беспокоюсь: Пекка Весайнен на Печенгский монастырь идет, а оттуда в Колу намеревается!

— Коснеет во лжи сей отрок! — со печальным вздохом возвестил поп. — В писании же сказано: «Всяко древо, еже не творит плода добраго, посекаемо бывает и в огнь вметаемо!»

Принявший сказанное за руководство к действию кат сгреб узника, поволок в пыточную.

— Не подсыл он, отче! — подал голос Харламов. — Видит Бог, не подсыл!

Поп грозно шагнул к Егорию, толстый в сосисочных перетяжках указательный палец обвиняюще ткнул в стрельца.

— Молчи, греховодник! Диавола тешишь питием да бесчинствами! Господь же рек: «Аще десница твоя соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя!»

— Как скажешь, батюшка! — ухмыльнулся ничуть не смущенный Харламов. — Тока от немчуры будешь сам отмахиваться!

Возмущенный до глубины души поп зашипел рассерженным котом, руки взметнулись к закопченному потолку, призывая на голову нечестивца громы небесные, просторные рукава захлопали вороньими крыльями…

Егорий хмыкнул и громко пустил ветры.

— Тьфу, отвратник! — поп отшатнулся, мясистые пальцы торопливо зажали нос.

Взметнулся подол рясы, и батюшка вымелся из «холодной». Грюкнула, тряхнув бревенчатые стены, дверь.

В тесной и душной пыточной присутствовали все те же посадник, воевода и писец. Разъяренный батюшка, взвихрив застоявшийся воздух, пронесся к выходу.

— Прокляну! — рявкнул он попавшемуся на дороге писцу. Мужичонка, бледнея, забился в угол.

— Твои стрельцы кого хошь до кондрашки доведут! — попенял воеводе посадник, когда от батюшки и след простыл.

Палач, не отвлекаясь на происходящее, сноровисто раздевал Шабанова. Вскоре одежда полетела в угол, тяжелое колено прижало Сергея к пыточной скамье.

— Дыбу-то этот мозгляк уже видывал, — прогудел палач, разглядывая полузажившие серегины запястья. — И лечил его человек знаткой: иначе быть бы парню без рук!

Очухавшийся писец лихо заскрипел пером — составлял протокол осмотра. Посадник — Нифонтов Петр Нилыч, вспомнил Сергей, — подошел ближе, нахмурился…

— Боль-то он почует? — спросил посадник с сомнением.

— Ему бы не дыбу, — профессионально заметил кат, — а гвоздики подноготные. Оно вернее.

«И ради чего возвращался? — невесело усмехнулся Шабанов. — Садюг местных потешить?»

Он дернулся, но катово колено держало крепко.

«Ох, паскудство! Ну почему все всегда через анус? Что за жизнь у меня такая?!»

Злость переполнила душу, хлынула через край…

— Ты, Петр Нилыч, на себе попробуй, каково на дыбе-то! — яростно и едко бросил Шабанов. — Авось, слаще чем на бабе покажется!

Стоявший поодаль воевода недовольно поморщился, посадник же насмешки ровно и не услышал.

— Шипишь, змей? — зловеще спросил он. — Ничо, повырываем зубы-то. От гвоздиков и не такие соловьями пели!

Браслеты кандалов притянули запястья к доскам скамьи, грудь обхватил широкий сыромятный ремень, холодное железо впилось в щиколотки.

— Гвоздики, эт-т щас! — уркнул палач. — Оне у меня завсегда под рукой.

Он подошел к столу. Перекочевывая на катов пояс, тихо звякнул кожаный мешочек, в мясистом кулаке утонул молоток на короткой ухватистой рукояти. Шабанов почувствовал, как по телу стекают ручейки пота.

— Посадник! — мгновенно охрипнув позвал он. — Слышь, посадник! Ты людей все ж таки в Колу пошли! И соври я, чай, устоит Кандалакша без двоих поморов!

Кат придвинул к скамье табурет, дерево жалобно скрипнуло под грузным обтянутым кожаными штанами задом.

— Ничо, милок, — равнодушно сообщил кат. — Щас ты у нас про друго запоешь.

Пальцы выудили из мешочка тонкий кованый гвоздик.

«Эх, предки—предки… — душу захлестнуло полынной горечью. — Боль? Что мне боль: натерпелся уже. Нырну в черноту кавраеву, и вся недолга. Вас же чухня резать будет!»

Мозолистая катова ладонь прижала к скамье руку. Щелкнул, фиксируя пальцы, зажим…

— Пошли весть, посадник! — выкрикнул напоследок Шабанов. Зубы до крови впечатались в нижнюю губу, веки зажмурились.

«Сейчас… Первый удар, он самый страшный…»

Дверь пыточной, получив могучий пинок, истерично визгнула. В помещение ворвался холодный вихрь, разбросал заготовленные дьячком пергаменты. Бедняга испуганно охнул, бросился собирать. Воевода по-рысьи гибко развернулся ко входу, вырываясь из ножен свистнул меч.

— Ловко ты, Нилыч, удумал, — насмешливо бросил вошедший. — Немчура каянская парня не добила, так ты ей помощником назвался.

Катова рука нерешительно дрогнула. Шабанов открыл глаза… У распахнутой двери, нахально подбоченясь, стоял Федор Букин. Из-за его спины в пыточную заглядывал еще кто-то. Лица не разобрать, но заполнившую дверной проем грузную фигуру Серафима Заборщикова Шабанов узнал бы среди тысяч других.

— Ты, воевода, железяку-то прибери! — угрюмо посоветовал Серафим. — Неровен час порежешься.

Могучая рука как бы невзначай огладила торчащий из-за пояса топор. Лицо воеводы налилось кровью, под стать алому кафтану.

— Кто таков? Где стрельцы, почему дверь не охраняют? — прорычал он.

— Тута оне. Притомились видать от службы царевой, отдохнуть прилегли… — миролюбиво ответил Заборщиков и, заметив движение воеводы, добавил, — да ты не колготись, я в полсилы бил… к полудню оклемаются.

Сжимавшая меч рука приподнялась, по хищно вздрогнувшему лезвию пробежали отблески пылавшего в катовом горне пламени.

— Поумерь лютости, воевода! — внезапно подал голос забытый всеми посадник. — Ты сюда поморов защищать ставлен, а не мечом на них размахивать!

Наступила тишина — злая, звенящая натянутым до предела нервом. Оттого совершенно неуместными казались шумное сопение ползавшего на четвереньках дьячка и мышиный шелест собираемых пергаментов.

Разъяренный воевода метал грозные взгляды то на подпиравшего косяк Заборщикова, то на безмятежно взиравшего в ответ Нифонтова. Меч замер на полувзмахе.

— Ох, Нилыч! Ну ты и вырядился!

Букин, одетый в добротный, но лишенный каких-либо изысков зипун, обошел вокруг оторопевшего воеводы, уперев руки в боки, встал перед Нифонтовым. Хитроватые глазки насмешливо пробежали по надетому посадником кожуху — от расшитого золотым кружевом ворота, по богатому жемчужному узорочью и до украшенного меховой опушкой подола.

— Перловиц-то сколь на себя понавешал! Лучше б девкам на буски раздарил!

— На бу-уски! — протяжно передразнил обиженный посадник. — Темный ты, Федька, человек. Нынче так в Московии одеваются. Иначе за лапотника примут, да в шею погонят!

Воевода тут же забыл о Заборщикове, всем телом повернулся к Нифонтову.

— Здесь тоже Московия. Не забыл ли, посадник? Я ведь и напомнить могу!

Выплюнутое через губу обращение «посадник» прозвучало в устах воеводы хуже ругательства. Нифонтов набычился, благодушное от сытой жизни лицо тотчас окаменело, налилось угрюмой силой. Куда и девались манеры зажиревшего купчика? Перед воеводой стоял не раз ходивший против датчан и шведов ушкуйник. Даже изукрашенный кожух сидел на нем, как взятая с бою добыча.

— А ты не грози, воевода! — в горле посадника по-волчьи клокотнула ярость. — Чай не лапотники перед тобой. Терский берег от Москвы далеко, зато от Колы до ада три версты. Слыхивал такое?

Воевода скривился, как от зубной боли, но кивнул.

— Меня на посад не царь — поморы ставили. Перед ними мне и ответ держать!.. Прибери железяку, тебе сказано!

Воевода помедлил, но подчинился. Меч неохотно скользнул в ножны. Некоторое время воин и посадник сверлили друг друга взглядами, потом взор Нифонтова помягчел. Чуть заметно мелькнула усмешка.

— О-хо-хо! — пожаловался Нифонтов. — Не пойму никак, и что на меня накатило? Старею наверное, ворчу, как старуха на завалинке… Звиняй, воевода, ежели обидел невзначай — сам знаешь, со старого да малого какой спрос?

Вовевода промолчал, да посадник и не ждал ответа.

— Значится, ручаться пришли за парнишку? — уже без ерничества обратился он к Заборщикову.

— Ну, — уркнул не спешивший расслабляться помор. — Какие грехи на парне и были, все искуплено. Кабы не Тимша, не утечь бы нам. Шабанов, нас спасаючи, на яхте драку затеял, оттого сам уйти не смог.

«Не так оно было! — Сергей мучительно покраснел. — Ну, сунул немчуре в зубы, так ведь попутно! А что внимание от побега отвлек — случайно вышло. И в полон попал через собственную глупость — не туда поплыл».

— Эвон ка-ак… — меж тем задумчиво протянул Нифонтов.

«Приятное дело — слушать, как из тебя героя делают. И вообще, гвозди под ногти или маленькое пятнышко на чести разве ж это выбор… для помора?»

— Не так оно было! — повторил Шабанов уже вслух. — Не думал я никого прикрывать, само вышло. Случайно.

«Таки сказал… видно, черт за язык дернул… А людей в Колу все равно пошлют — Заборщиков мужик тертый, и не поверит, а поедет. На всякий случай…»

Сергей виновато потупился, как по лицам поморов неудержимо расплываются улыбки. Громкий дружный смех заставил оторвать взгляд от пола. Хохотали все. Усмехался даже воевода, хоть и криво — одним уголком рта.

— Случайно, гришь? — утер выступившую слезу посадник. — Дурак ты, паря! А где видано, что б по-другому? Это уж потом баюны наплетут, как ты с горящим взором на ворога кидался. Нилыч выдержал многозначительную паузу и рявкнул, — в зубы каянцу совал?!

Сергей покаянно кивнул.

— Во! — назидательно поднял толстый палец посадник. — А что ты при том думал: как челюсть половчей вынести, али погоню отвлечь — рази важно?

— Верно сказано, — подал голос воевода. — Я бывало… он смешался и закончил совсем другим. — Ладно, с парнем ясно уж. Пойду, гляну, как там стрельцы…

Он порывисто шагнул к выходу, Заборщиков посторонился. Воевода замер, острый взгляд впился в лицо не уступавшего ни ростом ни статью помора. Серафим простодушно вылупился в ответ, борода раздвинулась, демонстрируя щербатую улыбку. Воевода неопределенно качнул головой и скрылся за дверью.

Стоило воеводе цареву покинуть общество, Нифонтов облегченно вздохнул, плюхнулся на лавку.

— Тяжела она, доля посадникова… — посетовал он, расстегивая кожух. Наружу выкатилось обтянутое вышитой рубахой пузцо.

— Эт-т верно, — «посочувствовал» Букин, — Такое беремя таскать… Я бы не смог.

— Трепло! — беззлобно отмахнулся посадник и, повернувшись к тупо застывшему кату, досадливо бросил, — Эй, Осип! Ослобони парня-то!

Кат разочарованно отложил молоток, принялся за кандалы. Тяжелый железный браслет с грохотом упал на пол. За ведущей в темницу дверью грубо выругались, скрипнула лежанка и, чуть погодя, донесся раскатистый храп.

— И Харламова из «холодной» гони! — вызверился Нифонтов. — Пора бы уж и проспаться!

Кат помог Сергею утвердиться на ногах, неспешно побрел собирать пыточный инструментарий. Печально согбенная фигура, пальцы, украдкой погладившие зловещего вида клещи, весь облик палача олицетворял недовольство лишенного любимой работы человека. Выждав с четверть минуты и убедившись, что посадник передумывать не собирается, кат поплелся за похмельным воином. Растоптанные боты уныло шаркали по земляному полу.

— Понаехали на мою голову, — продолжал ворчать посадник. — Не стрельцы — наказание божие!

— И погулять человеку нельзя! — лицемерно вздохнул Букин. — Сразу в холодную волокут.

— Молчи уж, заступничек, — отмахнулся посадник. — Думаешь, не знаю, с кем этот обалдуй варькино пойло жрал? Кто, волчью шкуру напялив, у девок под оконцами волкодлаком выл? Весь посад взбулгачили! Старухи по сю пору крестятся.

— Зато ныне любая деваха скажет, что Егорий волкодлаков как шавок приблудных расшвыривает, — довольно ухмыльнувшись сообщил Федор. — Как с таким не полюбезничать? Каку хошь выбирай!

— Эт-т, и-ик, точно! — поддержал возникший на пороге темницы Харламов. — Тяперя оне все меня любить будут!

Сергей впервые рассмотрел бывшего сокамерника: кучерявое золото волос, широченные плечи, узкая талия… прям таки картинка лубочная… кабы морда не подкачала.

Расчертивший правую щеку багрово—синюшный шрам красоты не добавлял… как и мятый потрепанный кафтан. В распахнутом вороте видна замызганная персидского шелку ферязь. В руке покачивается кувшин с памятным Шабанову клюквенным соком… В общем, наш человек.

— Ох и девки в Кандалухе-губе! — Харламов мечтательно зажмурился, губы сложились трубочкой…

— Я вот вам, любезникам! — вмиг остервенился посадник. — Обидете кого, обоим хвосты поганые оторву и на тресковую наживку приспособлю! Замест мойвы.

Вылезший из—под стола дьячок зашелся беззвучным смехом. Вздрогнувшая тощая ручонка едва не смахнула с таким трудом собранные пергаменты. Федор покосился на угрюмого неодобрительно взирающего Заборщикова и поежился.

— Дык мы чо? Так, пошутковать… — пробормотал он, цепляя Шабанова за локоть. — Пора нам, Нилыч. Не обессудь, делов невпроворот…

Букин с шатающимся от слабости Сергеем успели сделать не более трех шагов. За ними было потянулся Егор. Стоящий у косяка Серафим даже не шелохнулся.

— Куды? — рявкнул посадник. — Я не Пекка, от меня не утекешь! Колян кто по-вашему упреждать будет? Дядька Нифонтов?! Берите сани да езжайте! Ты, Серафим, за старшого пойдешь, а эти двое — Нилыч поочередно ткнул пальцем в Букина и Харламова, — при тебе будут.

— Дык воевода же! — попробовал возразить Егорий. — С немчурой задраться, оно дело святое, тока без дозволения воеводского не могу.

— С воеводой я договорюсь, — отрезал Нифонтов. — А нынче хочу, чтоб ввечеру от вас и след простыл! Тебе ж, парень, — повернулся он к Шабанову, — домой пора, нагулялся по свету вдосыть.

«Насчет домой, это он здорово сказанул, — мысленно усмехнулся Шабанов. — Ау, Каврай, божок лопарский! Слышал, что умные люди говорят? Отправляй давай!»

В избе потемнело. Бревенчатые стены качнулись, готовые раствориться «в глуши времен, во тьме веков»… на миг. В следующую секунду к ним вновь вернулась несокрушимая вещественность. «Издевается… Или эксперимент не закончил? А хоть так, хоть эдак, в Умбе отсиживаться все одно не с руки…»

— Я тоже в Колу, — буркнул Сергей. — Авось пригожусь.

Нифонтов пожевал губами, вяло махнул рукой:

— Хочешь ехать — едь. Я тебе не нянька.

Дверь захлопнулась, оставив позади кошмар пыточной. Шабанов осмотрелся. Судя по начавшему сереть небу, дело шло к полудню. Позади тюрьмы в обе стороны тянулась бревенчатая стена острога. Впереди теснились дворовые постройки, за ними виднелись церковные купола. Справа в стене чернел проем распахнутых ворот. У проема о чем-то болтали двое одетых в малиновые кафтаны стрельцов. Бердыши мирно подпирали воротные створки. За воротами начинался посад — рубленные из добротных бревен избы. Разные — от хором в два поверха, до избушек пяти шагов шириною, вросших в землю по низкие затянутые слюдяными пластинами оконца. Трубы не дымили — хозяйка с утра печь топит — еду готовит, избу согревает. А днем почто дрова жечь? «Пусто дело!»

— Сани-то у нас есть? — спросил Шабанов, ни к кому особенно не обращаясь.

— А то! — усмехнулся Букин. — Или ты думал, что мы с Серафимом пехом в Кандалуху приперлись? И сани, и олешки… выпивки нет. В кабак царев заглянуть бы…

Букин вопросительно повернулся к Заборщикову. Помор недовольно поджал губы, успевшая заиндеветь борода встопорщилась.

— Вам с Харламовым лишь бы в кабак, — буркнул он. — Мало вечор начудили?

— Уж и спросить нельзя! — с деланым безразличием пожал плечами Букин. — Нет и нет, не очень-то и хотелось!

— Ага… — поддержал Егорий и горестно вздохнул.

Северная изба из трех срубов делается. И все под одной крышей. Передний, «летник» — просторный, не натопишься, потому в нем летом живут, да праздники отмечают. За «летником» «середка» идет — в ней и хлев, и кладовки, и сеновал наверху, между срубами просторные сени или «мост», а уж последний в ряду — «зимник». Избушка малая, зато теплая, из неохватных бревен сложенная. И оконце в ней всего одно, ма-ахонькое.

У такого оконца Шабанов и сидел — горячие щи хлебая, да свежеиспеченным хлебом закусывая. На скорую руку над лоханью мытое тело грела чистая, хоть и латаная одежка с хозяйского плеча, рядом, на скамье лежала меховая лопать, у порога стояли добротные валенки.

«Неужто все позади? Плен, яма с ледяной жижей…. одинокий поход сквозь ночь… Даже не верится». Сергей ел и слушал собственную историю в изложении Букина. Напротив, завороженно внимая Федору, сидели хозяева.

Род Заборщиковых успел расселиться вдоль всего терского берега. Вот и в Кандалакше, как выяснилось, жила родня — замужняя сестра, да трое двоюродных братов с семьями. К одному из них — Петру, статью и угрюмостью мало отличимому от Серафима, они и завернули.

Без Егория — вояка побежал за оружием и амуницией.

— Надо бы это… за здоровье Шабанова! — Букин предвкушающе потер ладони…

Заборщиков насупился.

— Ну и… поморов, что в Каяни остались, помянуть… упавшим голосом добавил Федор.

— Помянуть? — Грозовой тучей рыкнул Заборщиков. Сергей явственно ощутил запах озона. — Мало давеча водки с Харламовым выжрал? А на Тимшу-то не коси, не коси! Неча мальца спаивать. И смотри у меня!..

Букин, как бы невзначай, прошелся по горнице… в результате между ним и Заборщиковым оказался массивный стол.

— Дык я че? — пробормотал он. — Я ничо…

— Что ж это на свете деется? — всплеснула руками Петрова супружница. — Парень в себя прийти не успел, а вы его в Колу тащить собрались! Не мужики — недоразуменье сплошно!

Хозяйка задиристо встала перед Серафимом, пухлый кулачок ткнул в широченную, как ворота сарая, грудь.

— Домой ему надо. Шабаниха, небось, с ума сходит!

Гроза миновала. Брови Серафима задумчиво сошлись к переносице, Букин облегченно вытер вспотевший лоб.

— Вот я ему баньку истоплю, да ночь поночует, а утром с Петькой в Умбу! — продолжала кипятиться хозяйка.

Сергей понял, его мнение здесь никого не интересует. «Это что? — давясь обидой, подумал он. — После драк, убитых финнов, схватки с волчьей стаей — снова в несмышленыши? Не выйдет!»

— Сядь, хозяйка. Не мельтеши! — нарочито сурово пробасил он. — Никто меня не тянет — сам вызвался. И баньки твоей ждать недосуг — Весайнен уж на подходе, а народ по зиме кто в кабаке, кто на печи. Вырежут сонных, и вся недолга. Спешить надо.

— Экий торопыга, — проворчал сидящий напротив Петр. Аль зазноба в Коле ждет?

«Если б в Коле…» Сергей вспомнил наивную большеглазую лопарку, в груди защемило. «Как она там? Матул верно говорил — стены у монастыря крепкие… а все ж тревожно на душе…»

— В Коле, не в Коле… Посадник сказал, чтоб ввечеру нашим духом здесь не пахло, значит неча и рассиживаться.

— Эт-т верно, — поддержал Букин. — Нилыч шибко сердит был. Лучше бы ему не перечить.

«Кто бы говорил! В пыточной едва не в драку с посадником лез, а нынче эвон какой послушный… — мысленно ухмыльнулся Шабанов. — Или боится, что давешнее озорство наружу выплывет, да кто-нито по шее накостыляет?»

В дверь постучали. Не дожидаясь приглашения в избу ввалился Егорий. От вчерашнего пьянчужки ничего не осталось — у порога высился облаченный в кольчужный доспех воин, пояс оттягивал тяжелый меч в кожаных видавших виды ножнах, из-под кольчуги выглядывала меховая поддевка, короткому плащу-налатнику Егор предпочел куда более теплый и длинный мятель.

— Мир дому сему! — перекрестился на образа Харламов и повернулся к Серафиму. — Не пора ли ехать, старшой?

Заборщиков подумал и кивнул.

— Засиделись мы, брат, — сказал он, повернувшись к Петру. — И впрямь ехать пора.

Молодуха повздыхала—попричитала, да принялась собирать припас на дорогу. Двое лопарских саней-нарт ждало на дворе, рядом с ними, неприязненно взирая на чуждый, пропахший дымом и железом посад, теснились олени.

«Ну да, естественно — куда там лошадям по северным снегам. Мука сплошная. И коням, и людям. Только на рогачах…»

Прощались недолго, хозяйка тишком — чтоб не заметили мужики, — всплакнула, Серегу жалеючи. Петр молча убрал жердь, заменявшую снятые на зиму ворота, обнялся с двоюродником. Федор с Егором поклонились хозяевам. Глядя на них, поклонился и Сергей.

— Рядом со мной садись! — скомандовал Серафим Шабанову. — Чтоб на глазах был.

С кем ехать, Сергея не волновало — лишь бы побыстрей с места сняться. Харламов, как и ожидалось, подсел к Букину.

— Вставай! — строго прикрикнул Заборщиков на улегшихся оленей.

— Анньт! — вторя Серафиму, по-лопарски крикнул Букин. «Снова поход сквозь полярную ночь, снова холодина и далекий волчий вой… даже соскучиться не успел! — сардонически усмехнулся Сергей. — Чего мне в избе не сиделось? А еще лучше — в собственной шкуре. Мог ведь дома остаться, мог…»

Несмотря на иронию, на душе было спокойно. Даже умиротворенно. Впервые, после смены тел, все шло правильно. Как надо.

— Слышь, Серафим! — позвал Шабанов. — Я подремлю чутка.

— А и дремли, — не оборачиваясь согласился Заборщиков. — Мне спокойнее.

«Обрадовал, называется, бирюк лешев!» Сергей мысленно показал Серафиму язык и зарылся в наваленный на сани ворох шкур.

К утру второго дня резко похолодало. «За тридцать, наверное, — думал Шабанов, — Рождество, как-никак… В Мурманске, на Пяти Углах елка стоит, скульпторы изо льда потешные фигуры делают… шампанское пробками хлопает…»

Воспоминания, как ни странно, эмоций почти не вызывают.

Мурманск, безудержно справляющий Новый Год, отсюда кажется почти нереальным. А здесь… Разве что Егорий сетовал на пропущенное веселье… недолго сетовал: Букин, воровато косясь на Заборщикова, достал прихваченный в дорогу штоф.

Скрипят по насту полозья, фыркают на бегу олени, время от времени зычно всхохатывает Егор — Букин мастак байки сочинять… Шабанов дремлет. В голове лениво бродят сонные мысли — о историях, что будущим детям расскажет…

«Что можно рассказать о походе сквозь полярную ночь? Да почитай и ничего — сопки да распадки, на озерах лед в сажень толщиной, промоины на перекатах бурных рек — черная вода парит… Что еще? Занесенный снегами тракт… черно-белый безлюдный мир. Ни встречных, ни попутных. Зимой не то что заезжим — помору знаткому тяжко. Пурга кого хошь под белое одеяло сунет — везучего на день—два, а неудаху — на всю оставшуюся жизнь. Короткую и печальную.»

Тимшина память спешит с подсказкой: зато, мол, к весне ближе многолюдно будет. Соберутся в покрут терские поморы зверя бить. На Груманте, что позже Шпицбергеном назовут, на Новой Земле — куда только русский человек зайти не отважится?

Следом за поморами и купеческие обозы со всей, вплоть до Зауралья, Руси в Колу потянутся. И даже из сказочно-далеких Бухары, Самарканда или Астрахани. А как иначе к англам или в Гишпанию попадать? По морю вокруг Африки? Далеко и опасно. По суху? Границ немеряно, и на каждой мыто плати! Без порток оставит немчура алчная! Вся надежа на Колу!

Вот и везут сюда пшеницу и горох, мед и воск, пеньку и смолу, меха и кожи, шафран и сахар, шелка китайские и ткани персидские… и назад не даром — закупают у купцов заморских медь, свинец и олово, драгоценные камни, зеркала и ножи, вина, сабли, ружья… э-эх! Все перечислять — язык отвалится.

Кто-то скажет: «А как же Архангельск?» Строится Архангельск, это верно… так ему еще долго в силу входить. А войдет, так что? Англы весь торг захватят, цены сбивать начнут, снова торговый люд о Коле вспомнит. Пока Русь на Балтике не утвердится, быть Коле главным портом!

Сергей сонно усмехнулся: экие мысли державные в голове. И не понять, чьи: все спуталось — и свое, и Тимшино. Даже от рассказов Тимшиного батьки что-то… Лучше уж о Вылле мечтать — как встретятся, как девица на шею бросится…

Шабанов зевнул и провалился в долгожданный сон.

То ли судьба Шабанову благоволила, то ли боги лопарские, но за всю дорогу ничего, достойного упоминания, так и не произошло. Единожды сердце и вздрогнуло — когда в полдень четвертого дня увидел с перевала Кольский залив и, меж впадающими в него реками, деревянный с башенками по углам острог. Разум, уцепив знакомый с детства пейзаж, тщетно искал то фермы железнодорожных мостов, то цепочку фонарей вдоль уходящего к Мурманску шоссе…

— Какой еще Мурманск, дубина! — обругал себя Шабанов. Триста лет до него. Да сотня до родного двадцать первого…

— Чего бормочешь? — повернулся к нему Заборщиков. — Про каких мурманов вспомнил? Про норвегов что ли? На что тебе?

— Так, вспомнилось отчего-то, — соврал Шабанов. — И сам не пойму… может, снились?

Над сопкой, плавно танцуя в безветрии, поплыли снежные хлопья. Дальний берег залива утонул в дымке.

— Хочешь, к Аксинье-гадалке сведу? — предложил успевший поравняться с ними Букин. — Она про сны все-е знает!

— Я те сведу! — погрозил кулаком Серафим. — Я те устрою рождественские гадания! Знамо, про каки сны речь. Неча парня по гулящим бабам таскать.

Хорей чувствительно прошелся по оленьим спинам, упряжка рванула.

— Из-за оболтуса животине бессловесной досталось, — попенял сам себе Заборщиков. — Нехорошо…

Нахмуренное лицо повернулось к Шабанову — что, мол, у парня на уме? Сергей жадно рассматривал острог, глаза выхватывали все новые и новые подробности…

«В три—четыре человеческих роста прямоугольник, шесть башен — угловые, да по одной на приречной и выходящей на залив стенах. Бревна толстенные вкопаны, из башенных бойниц пушечные жерла торчат… хороша крепостца! Внутри две церкви, амбары, служилые дома… посады с двух сторон — с юга победнее, с севера, меж острогом и заливом — богатый…»

— Чего вылупился? Забыл, как Кола выглядит? — хмыкнул Заборщиков.

«И правда, — встрепенулся Сергей. — Тимша в Коле не раз бывал, отчего ж не помнится? Или предок целиком в мою шкуру переселился? И памяти не осталось?!»

По спине, несмотря на ворох шкур и теплую малицу, пробежала ознобная волна. «Это что, а? Я, выходит, отныне весь тут? Путь обратно заказан?»

Сергей, пытаясь разбудить тимшину память, лихорадочно принялся обшаривать взглядом окружающие острог дома, искать знакомый. «Знал же, где Суржин живет! И Федосеевы тоже!» Кулаки сжимались, ногти до крови впивались в ладони. «Вспоминай, вспоминай, скотина! Спрыгнуть с нарт, да башкой об валун постучать — вдруг поможет?» Сергей нервно хихикнул. Заборщиков повернулся и озабоченно покачал головой. «Права была невестка — не стоило мальца с собой тащить», — читалось на хмурой физиономии.

«Тот, у реки. Богатый терем, как раз по Суржину», — пытался угадать Сергей.

— Слышь, Серафим, ты Суржина дом знаешь?

Заборщиков кивнул, рука в меховой рукавице небрежно ткнула вперед:

— Эвон, изба в два поверха с петухом на крыше.

«Верно. Ф-фу! Аж камень с души… — Сергей чуть расслабился, но засевший внутри червячок не давал покоя. — Узнал или вычислил? По внешнему виду, по основательности… Вот же дрянь. Как быть-то?»

— Што лонись с промысла выгнали вспомнилось? — по-своему истолковал вопрос Сергея Заборщиков. — Забудь. Этим летом со мной пойдешь. Долю взрослую дам, не сумлевайся.

«И пойду! — разозлился Шабанов. — Каврай, зараза, на испуг взять хотел? Хрен ему! Найду Вылле, женюсь, детей заведем, в море ходить буду. Еще и лодью построю, и покрученников найму. А что? Какие мои годы? Все впереди!»

— Я и не сумлеваюсь, — в тон Заборщикову сказал он. — Все «сумления» в каянских болотах остались.

— Оно и верно, паря, — одобрительно хохотнул Серафим. Нас жизнь одной веревкой повязала. Теперь ты мне, если и не сын, то брат младшой!

Серафим? Хохотнул? Сергей изумленно разинул рот. На язык, воспользовавшись случаем, опустилась снежинка. И растаяла, оставив после себя чуть заметный привкус соленых морских ветров.

«Море… еще не Баренцево — Дышущее. Не замерзающее, то бишь… Что ж, на то мы и поморы, чтоб по морю. Ныне и присно…»

— Скорей бы весна! — вздохнул Шабанов.

Заборщиков обернулся и дружески хлопнул его по спине.

* * *

В съезжей избе свечей не жалели — царев воевода, Владимир Федорович Загрязской темноты не любил. Оттого замершей у тесаной бревенчатой стены мышке было страшно до колик в пустом животе. Глаза-бусинки внимательно следили за людьми: пятеро сидят за столом — с одной стороны двое вкусно пахнущих хлебом, луком и жареным мясом, с другой — трое, пропахшие дымом и лесом. Еще один присел на лавку у входа. Словно прячется. От него, кроме дыма, жутко тянет железом и смертью… И никто не ест!!! А так хочется, чтобы на пол упала хоть одна хлебная крошка! Мышь выждала еще немного, поняла, что крошек не будет и, печально вздохнув, скрылась в норке.

— С чего бы Юха к нам поперси? — староста Кузьмин, прозванный Вешнячком, за привычку первым уводить на Грумант свою раньшину, озабоченно почухал в затылке. — Ему, небось, монаси печенгские такой подарочек на Рождество Христово подсуропили, что по сю пору кровавы сопли по морде размазывает!

Он подмигнул Шабанову и добавил:

— Это ежели твой лопарь не соврал. Чтоб от женишка избавиться.

«Снова здорово! Один подсылом назвал, второй брехуном!» Шабанов скользнул взглядом по старосте — от окруженной венчиком седых волос розовой плеши, к добротного синего голландского сукна кафтану с кружевным воротом и дальше, к выглядывавшим из-под стола красной юфти щегольским сапогам. «И это окабаневшее чудо в море ходит?» — мелькнула брезгливая мысль.

— Ты, староста, — сердито отчеканил Шабанов, — не о чужой брехне думай, а о том, чтобы народ не сгубить.

Сидевший пообочь старосты воевода хищно прищурился. Если что его и отличало от кандалакшского коллеги, так это невеликий рост. Зато взглядами обоих можно гвозди заколачивать. Или вражину по уши в землю…

— Много понимаешь, сопляк! — рявкнул он. — Да учтивости ни на грош!

Сергей замялся — если в этом веке жить, так зачем самому себе гадить? А не жить, так еще хуже — Тимше свинью подкладывать. Но ведь так тоже нельзя — ты к ним со всей душой, а они… грязным сапогом…

— Извини, воевода! — Шабанов поднялся с лавки и поклонился. — И ты, староста, тоже! Не по злобе сказано — я живота не жалел, весть нес, а меня… как нашкодившего щена… Сергей с трудом проглотил застрявший в горле ком. — Обидно.

— Обидно… — староста задумчиво поцокал языком. — Эт-т да… Я бы тоже… кой-чего молвил. Ладно, будем считать, не слышали. А насчет Пекки… верь — не верь, а дознатчика в монастырь посылать надо…

Он хитро глянул на Сергея.

— Сам-то пойдешь?

Сергей вскинулся, прижал кулаки к груди.

— Скажи, когда!

— Не он один, все вместе пойдем, — негромко, но так, что задребезжала посуда на столе, прогудел Заборщиков. — И я, и Букин. Вместе горе в полоне мыкали, вместе и…

— Дык и мне без них никак! — встрял в разговор притулившийся в уголке Харламов. — Нифонтов меня с ними отрядил. И воевода тож…

Егорий смешался и замолчал, однако ж по упрямой расчерченной шрамом физиономии чувствовалось: запри его — подкоп пророет и догонять побежит.

— Вот и дознатчики, Володимер Федорович, — обратился к воеводе Кузьмин. — Своих с ними пошлешь, аль как?

— Аль как! — передразнил Вешнячка Загрязской. — Сколь у меня стрельцов сам знаешь. Неча им по лесам шастать! Ежели парень прав, и в остроге дела найдутся.

— Верно… — покивал староста. — Да и то сказать, лучше Серафима на это дело человека не сыщешь…

— Вам остановиться-то есть где? — обратился он к хмуро ждущим решения поморам. — А то у меня гостинные дворы пустуют — зима… Да и в стрелецкой слободе на постой возьмут…

— У родни будем, — отрезал Заборщиков. — Помыться надо, поесть, отоспаться ладом… в гостинном дворе нас, чай, обихаживать некому. А с утра пойдем.

— Быть по сему, — староста Кузьмин хлопнул ладонями о стол, грузное тело китом вплыло над янтарного блеска досками. — С утра и в церкви побываете: игумен Гедеон, Петропавловского монастыря настоятель за вас помолится.

— Благодарствуем, — степенно поклонился вставший следом за старостой Заборщиков. На долю секунды отстав от него, склонили голову остальные поморы.

В том числе и Шабанов.

* * *

Ночь… Темнота… Над головой кружит шмель.

Густой басовитый гул то приближается, заставляя резонировать кости черепа, то затихает вдали. «Откуда шмелю посреди зимы взяться?» — вяло удивляется Сергей. Гул настырно лезет в уши, мешает наслаждаться теплой и мягкой периной. «Ну я ж тебя, заразу!» Сергей недовольно открывает глаза…

Поморская изба. Сквозь матрас лениво струится тепло с вечера протопленной печи. Печь широкая — в полуметре от Шабанова, привольно раскинувшись, спит Заборщиков. Видно как мощно и ровно, кузнечными мехами, вздымается богатырская грудь. За печью, на резной деревянной кровати тихо и невнятно бормочет во сне Федор Букин. Харламова нет — ушел ночевать к приятелям в стрелецкую слободу. Бражничают, наверное… Что же шмель? Гул-то не перестает — лишь становится звонче и перемещается куда-то вовне… Странно — почему виден силуэт Заборщикова? В избе-то ни огонька!

Сергей привстает, опираясь на локоть, смотрит в маленькое оконце… по затянутому ледяным узором стеклу переливаются оранжевые сполохи. Гул наконец обретает имя — над острогом надсадным басом гудит набатный колокол.

— Вставай, Серафим! Пожар! — крик вырвался раньше, чем разум сумел осмыслить происходящее. — Хозяева! Федор!

Изба наполнилась скрипом дерева, тревожными возгласами. Шлепая босыми ногами в сени бросился хозяин.

— Верхний посад горит! — выкрикнул он, тотчас вернувшись. — Марья! Одевайся, ведра хватай — тушить надо!

Хозяйка, дебелая простоволосая баба в долгополой ночной сорочке вспугнутой квочкой заметалась по горнице. Дрожащие руки хватают то мужнин кафтан, то деревянную бадью. Сарафан забыто свисает с кроватной спинки.

— Тихо вы, оглашенные! — рявкнул Серафим, спрыгивая на пол. Одетый, только сапоги натянуть.

Хозяйка застыла. Пухлые губы кривились в плаксивой гримасе.

— Не пожар это — набег! — голос Заборщикова прозвучал сухо и жестко, как ружейный выстрел. — Весайнен пришел. Никола! Гони скотину в острог. Да мошну с собой возьми. А ты, сестра, детей собирай. Да не ходи растрепой, стыдобища!

«Набег!» Сердце оборвалось, ледяной глыбой рухнуло в низ живота. Перед глазами, как наяву — до кости протершее ладони весло, наполненная зловонной жижей яма…

«Снова в цепи? Лучше уж в залив головой! — Шабанов отогнал видения. Верхняя губа по-волчьи приподнялась демонстрируя злобный оскал. — А еще лучше не самому, а Пекку туда. С хорошим камнем на шее».

— Не о том говоришь, Серафим! — разум, что помнил о должной почтительности, предпочел в разговор не вмешиваться. — Вилы в этом доме найдутся, или мне колом немчуру гонять?

Никто не удивился, никто не прикрикнул: «Сопли подбери, вояка!». Выбитый из привычной колеи хозяин задумчиво нахмурился, но, уже в следующее мгновение, чело прояснилось.

— В хлеву оне, — ответил он. — Тока насчет одеться и тебя касаемо.

Шабанов недоуменно опустил взгляд — подол рубахи едва достигал колен, штаны отсутствовали.

«Етишкина жизнь! — Сергей чуть не застонал от конфуза. — Раскомандовался, вояка бесштанный!» Он юркнул за печь, где сохла одежда, торопливо принялся одеваться. Федор уже накидывал печок.

— Хозяину помочь надобно, — озабоченно предложил Букин. — Скотину в острог загнать, скарб унесть…

— Ты и поможешь, — огрызнулся Сергей. — У меня другие дела!

Конфузливость исчезла, в душе поселилась звериная лють. «Бойцов с Пеккой немного пришло — двоих на вилы поддеть, уже стрельцам помощь! А там и мужики подоспеют. Отобьемся!»

Хозяин пришел в себя. Уже одетый, не стесняясь гостей, он выгребал из тайников золотишко и речной жемчуг. Скопленное тяжким рыбацким трудом добро ссыпалось в кожаный кисет. Искоса брошенный на Сергея взгляд не выражал никаких чувств.

— Оделся? Добро, сейчас пойдем…

Хозяин выпрямился, кисет исчез под одеждой. На улице, перекрывая набатный гул, грянул пушечный выстрел. За ним еще один. Тихо заплакали дети, Марья прижала к себе младшеньких, наполненные ужасом глаза женщины неотрывно следили за мужем.

— Проснулись пушкари, — буркнул Серафим. — Я уж думал, до утра не растолкать будет.

«Куда пуляют? — мысленно фыркнул Шабанов. — Чего в ночи разглядишь? Порох даром переводят!»

— Не стой столбом! — уркнул на жену хозяин. — Детей собрала? Веди в Никольску церкву, там отсидитесь.

— Скорее, детки, скорее! — засуетилась Марья, хватая на руки малышню и подталкивая к выходу старших. — Слышали, что отец сказал? Надо в церковь бежать!»

Шабанов, следом за хозяином, пересек «мост» между избой и середкой. Из распахнутой двери хлева плеснуло густым запахом навоза.

— Вот оне, вилы-то! — в руки Сергея ткнулся отполированный ладонями хозяина черен. — Ты уж не обессудь, пищаль у меня одна, я ее с собой заберу.

«На хрен мне твоя пищаль! — раздраженно подумал Шабанов. — Раз бахнул, пять минут перезарядки… и то, если умеючи. Не-ет, вилы, они против кольчужников надежней!»

— Ворота открывай, — проворчал он вслух. — А то я ненароком в темноте глаз себе выткну.

Скрипнул засов, отчаянно визгнули замерзшие петли. В проеме заклубилось облако вырвавшегося на свободу пара. Сергей порывисто шагнул наружу.

Посадскую улицу наполняли недовольное мычание выгнанной на мороз скотины, надрывный детский плач, звенящие испугом женские голоса, отрывистая ругань поморов… Изредка грохали пушки. Над всем этим гомоном плыл неумолчный сотрясающий душу набат.

Сергей огляделся. На юге полыхало зарево пожара. Купола церквей и башни острога на его фоне казались вырезанными из ночного мрака. В распахнутые настежь северные ворота нескончаемым потоком вливался посадский люд. Рядом с воротами, готовые в любой момент захлопнуть тяжелые створки, дежурили угрюмые стрельцы. На суровых лицах явственно читалась обида — татей каянских гнать надо, а они тут с бабьем да коровами… Шабанов торопливо прошел мимо ворот.

Протоптанная в сугробах тропа ведет к стрелецкой слободе и дальше, в обход острожной стены, к верхнему посаду. Зарево пожара отражается от нависшей над Колой сопки, трепещущие золотистые отблески стелятся под ноги.

«Значит, все по-новой, да? Пожарища, слезы, полоняне? Пекка за сыновей убитых мстит? Не хрен к нам лезть было!»

В спину что-то кричат. Предостерегающе. Голоса тревожные, сорванные до хрипа. Сергей злобно скалится. «Ничо, пусть кричат, работа у них такая — глотки драть. Я вот тоже глотки драть собираюсь… каянские!»

Сотня с небольшим шагов, и стена кончается. Впереди пылает верхний посад — десятки поморских изб. В черном беззвездном небе кружат огненные хлопья, фонтанами брызжут искры. Истошный рев заживо сгорающей в хлевах скотины терзает слух. Среди огней мечутся застигнутые врасплох бабы. Мужчин поморов нет — вырезали первыми. Вон те, в кольчугах. Пеккина свора! Бой идет у ворот. Немчура рвется в острог, поморы навстречу. Ворота заперты, мужики прыгают с гребня стены — кто в глубокий снег, кто на острия каянских пик. Оглушительно рявкает пушка. Ядро летит над головами, врезается в горящий амбар. Обломки пылающих бревен оставляют в небе огненные росчерки.

«Нет, дуром бросаться нельзя. В капусту изрубят, поганцы…» Взгляд скользит среди пожарищ, цепляется за металлический отблеск. Кольчужник деловито обшаривает мертвые тела. Время от времени пихает в мешок найденное.

«Пограбить захотелось, гаденыш? Правильно, пусть другие головы под выстрелы подставляют. Опытная крыса знает, чем заниматься надо!»

Сергей метнулся за ближайшую избу, короткими перебежками заторопился к мародеру. «Не смылся бы, паскудник, не захотел погеройствовать!»

Финн геройствовать не захотел — слишком уж хороша оказалась добыча. «Если так живет кольская беднота, — наверняка думал он, засовывая в мешок очередной кошель, — то сколь золота найдем в нижнем посаде? Пекка дурень, зачем ему острог? Надо…» Закончить мысль не дали выросшие перед носом сапоги. Сбитый пинком шлем утонул в покрытом копотью снегу. Финн вскочил на ноги, меч выпрыгнул из ножен… почти выпрыгнул. Острые кованые вилы ударом снизу — словно цепляя навозную кучу, вошли в гортань, вынудили задрать подбородок. Длинный чуть изогнутый средний зубец пронзил мозг.

— Нравится? — издевательски спрашивает далекий голос. — Нет? Ну, не обессудь, как уж получилось!

Последовавший за словами толчок бросает мародера в горнило пылающей избы, но финн этого уже не чувствует.

— Кто на новенького? — Сергей обводит утонувший в огне посад лютым взглядом.

Стычку заметили. К Шабанову бегут сразу трое. Ртутно светятся обнаженные клинки. Один из нападавших на три десятка шагов опережает прочих. Лицо Шабанова вновь искажает волчий оскал.

— Давай, милок, поспешай! — нетерпение гонит навстречу, но Сергей лишь пригибается, поудобней перехватывает черен. Острия вил блестят неостывшей кровью…

Финн все ближе, уже можно рассмотреть багровый отсвет в глазах, влажно-красную щель рта в густой бороде, редкие желтые зубы… Удар! С шагом вперед, с яростным выдохом…

Скрежет подставленного железа служит ответом, досада выплескивается матерной бранью. Финн довольно скалится. Меч взметнувшимся над рекой лососем чертит серебристую дугу…

Шабанов отскакивает, уклоняясь от повторного удара. В руках косо срезанный огрызок черена. Противник не спешит наслаждается мигом власти над безоружным русским, ждет, когда юнец взмолится о пощаде…

За спиной с грохотом рушится прогоревшая крыша. В тучах искр летят обломки стропил. Двухметровая жердь падает к ногам Шабанова, вишневые угли шипят клубком растревоженных гадюк.

«Вот оно!» Осознание шанса, как вспышка молнии. Сергей, не выпуская из вида финна, нагибается. Ладонь обхватывает увесистую жердину, отрывает от земли. Багровый росчерк оставляет за собой полосу дыма…

Меч парирует отчаянный удар, вгрызается в дерево. Губы каянца кривятся насмешливой улыбкой, рука дергает рукоять… клинок дрожит, старается высвободиться… окаменевшая за бессчетные годы ель держит мертвой хваткой.

Ухмылка исчезает, каянец перехватывает жердь левой рукой, прислоняет к плечу…

Рукавицы прогорели, мерзко воняет паленой кожей. Боли нет, разум давно уступил место инстинктам. Сергей рывком упирает конец жерди в снег, вновь шипит уголье. Финн выпрямляется… Медленно. Слишком медленно!

Два шага по жерди, толчок… сапог врезается в ненавистную харю. Отвратителный хруст ломаемых костей… Финн падает, в зрачках светится неверие — так не честно! Ведь он уже победил! Русский должен стоять на коленях!

Жердь снова в руках Шабанова. Обгорелый конец, круша зубы, раздирает отверстый в предсмертном хрипе рот каянца.

— Приятного аппетита! — рычит Сергей.

Меч таки выпал из разруба. Яблоко рукояти скрежетнуло по залитой кровью кольчуге.

Сергей нагибается за оружием…

«Тяжел, зараза…»

Мышцы вздулись. Удержать меч кажется почти непосильной задачей… «Хорошо, на рукояти хватает места для второй ладони». Шабанов повел клинком, очертил широкую восьмерку. «Ничего, с вилами управился, а уж мечом… — мысленный пинок отшвырнул драной кошкой вякнувшую неуверенность. — Мечом кого хошь ухайдакать можно!..»

— Alla bakower! Thänna kvalp är minna! /Все назад! Этот щенок мой!(древнешведск.)/

Сергей вздрогнул, голос Кафти он узнал бы и через тысячу лет. Облаченный в длинную — ниже колен, — кольчугу с разрезами до середины бедер и островерхий шлем с прикрывавшей нос булатной стрелкой швед казался вышедшим из кошмаров призраком. При каждом повороте головы по одетым в кованые пластины плечам елозила вороненая бармица.

«Уважает, гад, русский доспех! — непрошено мелькнуло в голове. — Наверняка с убитого воина содрал!»

Меч, как учуявший добычу зверь, неоступно следит за Сергеем.

— Monker?! — Кафти осклабился. — Я тумал, тепя волк съел!

Швед придвинулся на шажок. Кончик меча дразняще звякнул о намертво зажатый Сергеем клинок.

— Ты не учился меч воевать, — укоризненно поцокал языком Кафти. — Клупый монкер. Я тепе коворил, тфой дело — молитфа. Сачем железо рука брал? Тфой брат в monkenfort не брал — с молитфа умирал. Я сам десять монк глотка резал!

«В монастыре?!»

Шабанов мысленно взвыл, ударил с размаху… швед отшагнул вбок, одновременно чиркнув клинком по незащищенным серегиным ребрам. Протестующе затрещал тулуп, в прореху дунуло холодным ветром.

«Даже тело не зацепил, — отстраненно подумал Шабанов. Удовольствие растягивает, скотина!»

Удар, еще один… Швед легко, с усмешкой парирует. Как же его достать?! Удар, удар… Меч тяжелеет с каждой секундой. Сергею кажется, что он поднимает трехпудовый молот.

— Сдохни, гад!

По ногам… Свист вспоротого воздуха, рукоять едва не выпрыгивает из рук. Сергей продляет движение до полного круга и, на этот раз, бьет сверху… полет меча, чуть подправленный шведом, заканчивается в снегу. Сергей теряет равновесие, колено ударяется о сбитый с мародера шлем. Кафти отступает, насмешливо салютуя поднятым вверх клинком.

— Какой пыстрый монкер! Я пыл готоф умирай!

Шабанов с удивлением замечает, что прорех на малице уже три — по одной на каждый его выпад. Прибежавший с Кафти воин ржет, запрокинув к ночному небу покрытую чирьями харю.

— Эй, монкер! — напоминает о себе швед. — У меня тепе ратость есть. Тфой дефка у Юха! Просай железо, иди с ней любовь делай. Я пробовал — хороший дефка, мяккий!

— Вылле?

Взор застлала кровавая пелена. Сергей вскочил. Ярость наполнила мышцы неведомой ранее силой. Меч кажется легеньким прутиком, продолжением руки…

— А-а-а-а-а!!!

Улыбка сбежала с лица Кафти. Рассеченная скула окрасилась кровью. Шутки кончились, теперь швед бьется всерьез… но не атакует — ждет, когда иссякнут силы взбешенного русского. Ушел в защиту — выверенную, отточенную многолетней практикой.

Меч в руках Шабанова, еще кажется невесомым, но дыхание понемногу вновь становится хриплым, по щекам градом катится пот, смешивается со слезами. Горе, ярость… и чувство неискупимой вины.

«Вылле… наивная глупышка Вылле, пухлощекая, с сияющими в глазах звездами… Она так хотела обвенчаться в монастыре… Чтоб все по-настоящему… вместо этого, распаленные, не отмывшие монашеской крови скоты! За что?!»

Снег тает от жара горящих изб, ручейками обтекает сапоги, под ногами блестит лед.

«Ведь это я послал ее в монастырь! Мог же взять с собой! И Матул хотел поближе к Варзуге! Я виноват! Я!!!»

Сергей оступается, меч с размаху втыкается в наледь.

Глаза Кафти вспыхивают злым торжеством…

«И пусть… — усталая мысль в гудящей колоколом голове. — И правильно… Зачем теперь жить?»

Выстрела главной пушки Никольской башни Сергей не слышал, как и свиста пролетевшего над головой десятифунтового ядра… Стена ближайшей избы словно взорвалась. Горящие обломки бревен начисто вымели улицу посада. Мимо Сергея вприпрыжку прокатилась голова сопровождавшего Кафти финна. Лицо навечно застыло в глумливой ухмылке.

«Проклятый Кафти! Что ж не бьет-то?! — сердится Шабанов. — Чего ждет?» Он поднимает затуманенный горем взгляд…

Швед стоит, покосившись, как подрубленное дерево. Меч бессильно опустился, ручей, беззаботно журча, обтекает острие клинка. Левая рука Кафти выгнулась под немыслимым углом, позади шведа валяется ударивший в спину саженный чурбан.

«Нет, умирать мы подождем!» Ярость вновь ударяет в голову. Шабанов поднимается. Медленно, шатаясь от неимоверной усталости. Стопудовый меч выворачивает кисти, мышцы трещат от невыносимой боли, на лбу Сергея змеятся вздувшиеся жилы…

Тихо скрежетнул доспех. Кафти, так же, по—улиточьи неторопливо, начал поднимать оружие. Бессмысленные глаза смотрят мимо Сергея — привычное к битве тело реагирует не дожидаясь команды мозга… слишком поздно.

— Г-гад! — со всхлипом выдохнул Сергей.

Меч обрушился на покрытый хлопьями сажи шлем, пронзительно вскрикнуло железо…

«Всего лишь вмятина… жалкая вмятина!» На глаза навернулись слезы. Злые, жгучие. «Что теперь?»

Кафти пошатнулся, борода окрасилась плеснувшей изо рта кровью.

— Monker… — в хрипе булькала неизбывная ненависть, — Monker!

Швед таки упал. С грохотом, как свергнутый с пьедестала монумент.

— Давно бы так… — попенял Шабанов, прежде чем обессиленно сесть рядом.

— Тимша! Как ты? — по-медвежьи урчит встревоженный голос Заборщикова. — Встать-то можешь?

— Могу… все я могу… — беззвучно отвечает Шабанов. — А Вылле уберечь не смог…

Рядом глухо застонали. Заборщиков шагнул к лежащему ничком раненому, перевернул на спину… послышался изумленный вздох.

— Глянь-ко, мужики, кого Тимша в полон взял!

— Это ж Кавпей! — ахнули чуть поодаль голосом Букина. Ну Тимша, ну орел! Самого Кавпея полонил!

Кто-то подхватил Шабанова под мышки, помог встать. Сергей натужно выпрямился. Рядом стояли поморы. Много, человек пятьдесят. На лицах радостные улыбки.

— Слышь, Тимша! — весело затараторил подскочивший Егор. — Отбились мы! Как есть отбились! Немчуры верно сотню положили! Говорил же староста — умоется Пекка кровавыми соплями! Вот и умылся!

— Вылле у них… — тихо сказал Сергей и, поняв, что его не расслышали, крикнул, — Вылле у них! Девушка моя!

 

Глава 8

Полуденные сумерки, совмещая рассвет и закат, катились по макушкам сопок, напрочь игнорируя утонувшие во тьме лощины и овражки. Сумерки торопились туда, где теплее. В три смены сияющие звезды тихо радовались получасовому перекуру. Черно-белый мир делила надвое тонкая ниточка лыжни. На дальнем ее конце под шапкой смога прятался Мурманск.

— На кой леший мы сюда потащились? — в голосе Леушина звучало неподдельное раздражение. — Новогоднюю баню я еще кое-как понимаю, но лыжную пробежку в полярной ночи?!

Венька ожесточенно потер варежкой обросший инеем пушок на верхней губе. Шабанов не ответил. Плечистая фигура, размеренно и мощно отталкиваясь палками, неумолимо уходила в сумрак полудня. Пришлось догонять.

— Стой, Шабанов! Или дальше один пойдешь! — не на шутку взъярился Леушин.

Фигура нехотя замедлила шаг, в последний раз скрипнули по насту лыжи, к Леушину повернулось жесткое лицо друга…

Друга? Леушин, с внезапно проникшим в сердце холодком, вгляделся в лицо спутника. Разве это Сергей? Тот, с которым вместе с детского сада? Чужой по-взрослому суровый взгляд, острые, обтянутые дубленой ветрами кожей скулы, упрямо выдвинутый подбородок… Будто не семнадцать с хвостиком парню, а к трем десяткам ближе.

— Эй, ты кто? — губы занемели, вопрос прозвучал тихо и невнятно… Шабанов услышал.

— Я это, — уголок рта дернулся в кривой усмешке, — Тимофей Шабанов. А ты решил, еще кого-то в серегину шкуру занесло?

Леушин обидчиво прикусил губу. Все бы насмешничал! Баран средневековый. «Пошли, по холодку прошвырнемся!» Согласием поинтересоваться и в голову не пришло. Думает, что Венька за ним собачонкой бегать станет? Хрен в сумку!

— Кого-то еще? Да по мне и этот обмен лишний.

Леушин свернул к поваленной непогодой сосне, сердитый удар кулака очистил от снега небольшой участок, Венька сел. Горящие обидой и злостью глаза уставились на Шабанова.

— У вас в шестнадцатом веке все такие придурки, или ты и там наособицу? Думаешь, не ясно, зачем в сопки поперлись? На людях говорить боишься! Все, отбегались. Давай, вываливай, что накопил.

Следом за Леушиным сошел с лыжни и Шабанов, прислонился к стоявшей неподалеку сосне. Рука в меховой рукавице сердито теребила ременную петлю лыжной палки.

— Выва-аливай… — передразнил он. — А если просто проветриться захотелось? Подальше от бардака вашего оказаться?

— Нашего? — вскинулся Венька, — Можно подумать, это я со скинами хачей гоняю!

— Вот и хреново, что не ты, — Скопившаяся в душе горечь, круша преграды, рвалась наружу. — Засрали север, а выгребать некому! Шлюхи, бандюки, бичи помойные! Куда ни шагни — обязательно вляпаешься!

— В твои времена, можно подумать, лучше было! — окрысился Венька.

— В мои времена старики говорили: «До бога высоко, до царя далеко, а от Колы до ада всего три версты!» Народ друг за друга держался — одному ни в море на промысел, ни от свеев отбиваться. Зато ни перед кем спины не гнули! А теперь что?

Шабанов задохнулся. Лишь яростный взгляд продолжал метать молнии.

Венька молча смотрел на взбешенного Шабанова. Мокрые от растаявшего снега щеки приятеля курились горячим паром.

— Остынь, — примирительно буркнул Венька. — На чайник похож…

— Вот-вот. Лишь бы обхихикать! — ни успокаиваться, ни отступать Тимша не собирался. — Я ему о поморском братстве, о родине, а он… Да что там о родине — в Бога и то напоказ веруете! Не потому что Бог — потому что положено. Модно, наконец. Такая вера хуже безверия! В церковь, на теннисный корт, на горные лыжи… не люди — стадо безмозглое!

— А ты, значит, решил нас уму-разуму поучить… в нужную сторону направить… — со вновь вспыхнувшей обидой съязвил Венька. — Каким интересно манером?

Настала очередь усмехаться Шабанову.

— Не знаешь, как скотину ведут? Батогом! А паршивых и вовсе под нож. Чтоб стадо не портили.

Леушин помолчал, потом, словно бы между делом, спросил: — И многих уже… отбраковал?

Яростный взгляд Шабанова смерил собеседника с головы до ног.

— Тебе зачем знать? Стучать побежишь?

Такого Венька стерпеть уже не мог.

— Это мы дерьмо?! — тонко, на грани срыва выкрикнул он. — На себя глянь! Бандюк! Скинхед вонючий! С тобой говорить самому в дерьме изваляться! О дружбе говоришь, а меня в стукачи…

Венька неловко размахнулся. Шабанов принял удар не шатнувшись. На щеке проступила багровая полоса.

— И дерешься-то как девка.

«Ну и ладно… — Венька всхлипнул. — Поговорили, называется…

Леушин подобрал палки, сосредоточенно набросил на запястья ременные петли.

— Живи, как хочешь, — бросил он и, не оборачивась, зашагал к городу.

Шабанов молча смотрел, как тает в начавшемся снегопаде знакомая сутуловатая фигура.

Ни слова лжи, ни одной криводушной мысли… Разве не за них бьется? Не за Веньку, не за Ольгу Скворцову, пирожочницу рыночную, не за прочих, о кого бандюки с басурманами ноги вытирают? Почему тогда все так бестолково, а?

Снег падал все гуще и гуще, лыжню занесло начисто. К часу дня окончательно стемнело. В десяти километрах от Мурманска на сосну, неряшливо хлопая крыльями, опустилась ворона. Здесь был ее дом, ее территория, и уступать чужакам без боя она не собиралась.

Злое хриплое карканье заставило Тимшу вздрогнуть.

— Не ори, ухожу уже, — буркнул он.

На западе, пробиваясь сквозь снегопад, немеркнущим заревом полыхали бордельные огни цивилизации.

* * *

«Друг, называется… какого ж рожна, коли друг, в дознатчики полез?»

Тот же день, семь часов вечера. Лыжи приткнулись в углу прихожей, спортивный костюм сохнет на батарее, в кухонной мойке ждет своего часа грязная посуда… Ничего, подождет. Тимши дома нет — переодевшийся и наскоро пообедавший Шабанов размашистыми шагами меряет проспект Ленина.

На сердце, немилосердно орудуя когтистыми лапами, бушует кошачья стая. Угрюмые сталинской постройки дома нависают над головой, узкие бойницы двухметровой высоты окон холодно и равнодушно следят за непрошено вырванным из шестнадцатого века юнцом…

Женский визг и звон битых стекол Тимша услышал не дойдя полсотни метров до перекрестка с Комсомольской. Вылетевшую из-за угла вишневую «девятку» понесло «юзом», развернуло капотом к тротуару. Правая фара отсутствовала, натриевый свет уличного фонаря отбрасывал на мятое крыло причудливые тени.

— Доездились! — злорадно усмехнулся Шабанов… обитатели авто считали по-другому.

Мотор «девятки» взвыл придавленным котом, из-под шипованых колес широкими струями хлестнула ледяная крошка. Машина, едва не сорвав глушитель, взлетела над поребриком. Неистово крутящиеся колеса приземлились уже на тротуаре. От днища отвалился большой кусок грязного льда, вертясь промчался меж ногами прохожих, чтобы затормозить рядом с Шабановым.

«Очумели совсем, засранцы!» Тимша оторопело замер, не желая верить в происходящее.

Истошный вой перегазовки, скрежет неумело воткнутой передачи… и снова визг шлифующих лед покрышек. Автомобиль, виляя от стены к утонувшему под сугробами газону, несется навстречу Шабанову. Подвывая электромотором опускается стекло дверцы, в ярко освещенную витрину летит пустая бутылка…

Промороженное стекло разлетается длинными кинжально-острыми осколками. Из салона авто несется пьяный хохот. Автомобиль едет на первой передаче, цепляя то стену, то высокие сугробы, запредельно раскрученный мотор визжит, как боров под ножом.

«Что делают?! Люди же кругом!» Многочисленные пешеходы спасаются кто как может — прыгают через снежные валы, ныряют в магазины… В дверях мгновенно возникает давка.

В двух десятках метров от Шабанова растерявший напускную вальяжность господин в дорогом пальто с бобровым воротником и сбитой набекрень бобровой же шапке отшвырнул прочь щуплого мальчишку лет двенадцати.

— Отвали, щенок! — прорычал он, запихиваясь в прогретый тепловой пушкой тамбур. Малец вскрикнул, откатился к стене, испуганно вжался в стылый камень. «Девятка» вильнула к нему, колесо взрыло снег в считанных сантиметрах от лица… резко выкрученный руль бросил машину прочь, капот небрежно подцепил увязшую в сугробе девичью фигурку, перекинул к росшим вдоль дороги рябинам. Девушка сломанной куклой рухнула в серый пропахший бензиновой гарью снег…

— Гады! — взревел Тимша. Рука сама нашла валявшуюся под ногами ледяную глыбу.

Короткий росчерк полета завершился в лобовом стекле. Триплекс покрылся густой сетью трещин. Матерно визгнули тормоза, хлопнула водительская дверь, за ней передняя правая. В салоне, заглушая стихающий вой мотора, пьяно верещат девицы. Тимша оценивающе посмотрел на вышедших.

Лет на пять старше его самого… навороченные, в хорошо пошитых костюмчиках, с бриллиантово сверкающими запонками в манжетах цветастых рубашек. «Золотая молодежь»

— Вы, милейший, не отдаете себе отчета, в чью машину изволили метнуть снаряд… — с томной улыбкой заметил анемичного вида юнец-пассажир. По тонко вылепленному аристократичному лицу скользнула легкая тень раздражения. Казалось, юнец ждал немедленных извинений. Нижайших, вплоть до стояния на коленях.

— Ты, лох вонючий, типа безбашенный? Не догоняешь на кого хрен задрал? — громогласно «перевел» водитель — щекастый прожигатель жизни и отцовских денег. — Да у тебя по жизни бабок откупиться не хватит!

Вопли в салоне прекратились. Наружу выглянула намакияженная мордашка с раздутыми силиконом губками. По-коровьи влажные глаза жадно впитывали новые впечатления.

— Ну почему же, Рома? — нарочито не обращая внимания на зрительницу, протянул «аристократ», — если продаст почку или глаз — денег хватит… да и я буду… удовлетворен.

— Ах, Вадик! — постельным голосом проворковала девица. — Ты такой мажорный!

Или упомянутый Рома лишь недавно попал в элитную тусовку, или перформансам и закрытым пати предпочитал куда более брутальные развлечения, но блеснувший серебряными накладками нож-бабочка влип в пухлый кулак с ухарской показушностью.

— Не волнуйся, Вадик. Я ему прямо щас операцию проведу! — плотоядно облизнувшись пообещал Рома. — Без наркоза.

«Операцию значит? Козлы гребаные!» Тимша приглашающее улыбнулся, шагнул навстречу. Рома картинно взмахнул рукой… «Придурок!» — усмехнулся Шабанов. Привычная к топору и веслу ладонь поймала жирное запястье, загрубевшие пальцы, как в тесто, вмялись в поросячьи нежную кожу. «Операцию он затеял!» Ярость туманила разум. Тимша оскалился, на висках засинели вздувшиеся жилы, в кулаке негромко хрустнуло…

Рома взвыл, пальцы-сардельки разжались, нож упал под ноги.

— П-пусти, сволочь! Больно же! — заверещал вмиг утерявший кураж подсвинок.

Тимша не услышал. Рома умирающе заскулил, упал на колени.

— Отпусти его, подонок! — холодно приказал забытый Тимшей Вадик.

Шабанов перевел взгляд — лицо хлыща выражало надменную гадливость, в поднятой до уровня груди руке блестел никелем изящный револьвер.

— Отпустить? — Тимша удивленно вскинул брови. — Он же костюмчик испачкает. Прическу помнет!

Шабанов перехватил под мышки готового сомлеть Рому, рывком вздернул на ноги. Кабанчик мертвенно побледнел, вместо слов изо рта вылетала мелкая частая икота, сломанная в запястье рука висела снулой рыбиной.

— Держи! — рявкнул Шабанов, толкая кабана к машине.

Рома, подвывая голодным упырем, сделал неверный шаг… У Вадика сдали нервы. Из дула револьвера с грохотом вылетел полуметровый язык пламени. Рому всколыхнуло, как потревоженный студень. Снова завизжали девицы.

«Почку тебе?» Второй раз выстрелить хлыщу не удалось тяжелый кулак Шабанова смахнул с аристократической рожи надменность… и другие возможные мины — сложно пользоваться мимикой с выбитыми зубами, свороченной челюстью и стремительно заплывающим глазом.

— Эк у меня здорово получилось! — неподдельно удивился Тимша. — А если еще разок?

Удар в подвздошье бросил хлыща на капот, револьвер укатился под машину. Тимша сгреб в кулак ворот модной рубахи, заставил «хозяина жизни» сесть.

— Это я за себя рассчитался, — пояснил Шабанов. — А за пацана под колесами, за девушку сбитую разве платить не надо?

Следующий удар вонзил мажорного Вадика в покрытое трещинами лобовое стекло. Триплекс не выдержал, сложился бумажной салфеткой, тело по пояс нырнуло в салон. Красотка с коровьими глазами, зажимая рот, выметнулась из машины. Платье от всемирно признанного кутюрье порвалось, а через секунду и вовсе превратилось в заблеванную тряпку. Улицу затопил невообразимый коктейль из запахов рвоты, шикарного парфюма и выпивки. Визг в салоне звенел циркулярной пилой — желудок второй оказался крепче разума.

Тимша оглянулся — шагах в десяти собралась толпа, однако мешать ему никто не собирался. Более того, из толпы издевательски крикнули девицам:

— Не нравится? Ничо, вам, стервям, полезно!

«Ну, вроде навел порядок… — злость неохотно уступала место гордости за качественно выполненную работу. — Надо бы пострадавшим помочь».

— Чего вылупились? — окрысился Тимша на зевак. — Эвон, пацан встать не может, а вы тут варежки поразевали!

К лежащему у стены мальчишке бросились сразу трое. Шабанов перемахнул сугроб, по колено увязая в свежевыпавшем снегу, пробился к отброшенной ударом капота девушке.

Рябины вдоль дороги стояли высокие и кустистые — с одного корня полудюжина стволов. Густые и резкие, как пролитые чернила, тени скрывали лицо пострадавшей. До неузнаваемости перепачканное текущей из разбитого носа кровью лицо.

Девушка не шевелится, ноги в латаных сапожках непристойно раскинулись, юбка задралась, обнажив длинные трикотажные панталоны, куртка — дешевый китайский пуховик, — съехала к горлу, рот приоткрыт, с губ срываются призрачно-слабенькие облачка выдыхаемого пара…

«Как быть-то? — растерялся Тимша, от греха подальше, прикрыв подолом юбки девичьи колени. — Вдруг у нее сломано чего? Тогда шевелить нельзя!» Облачка пара над губами становились все прозрачней и прозрачней… «Искусственное дыхание надо, вот что. Иначе каюк девке!»

Тимша оперся на локоть, прижался к холодным губам, воздух потек в девичьи легкие. «Теперь назад выжимать…» Чувствуя что неудержимо краснеет, Тимша положил руки на девичью грудь, надавил. Под ладонями мягко спружинило. Уши вспыхнули таежным пожаром. «И так, пока не очнется?!» — смятенно подумал Шабанов.

После третьего цикла девушка прерывисто вздохнула, чуть заметно блеснули приоткрывшиеся глаза… Тимша, для профилактики и закрепления успеха, еще раз прижался к ее губам… Когда же он приподнялся, девушка слабо улыбнулась, прошептала:

— Я знала, что ты в меня влюбишься! Еще на рынке знала!

«Ольга?!» Тимша ощутил, как неистово заколотилось сердце, по телу прокатилась горячая волна… «Чего взвился? тут же одернул себя Шабанов. — Тоже мне, знакомая. Всего и знакомства — часок с небольшим. Вспоминать не о чем. И сама она рядом с Ларой — мыша серая!..»

Девичьи груди, будто нарочно, ощутимо толкнулись в ладони, моментально став пышнее и… жарче. Тело Шабанова пронзил электрический разряд. «Поди ж ты, как зацепило…» непроизвольно отдернувшись подумал он.

— Ты, это… не шебуршись, — в голосе прорезалась несвойственная Тимше хрипотца. — Вот-вот «скорая» приедет…

— Я… не шебуршусь… — слабо улыбнувшись прошептала Оля. — Это ты прыгаешь…

Тимша поперхнулся, закашлялся.

Неизвестно, чем бы закончился диалог, если бы с тротуара Шабанова не окликнул пьяноватый голос:

— Эй, малый! Вали отсюда — менты бегут!

«Что мне менты?» — взбрыкнул было занятый мыслями о девушке Тимша, но чувство самосохранения поступило по-своему, отбросив его в толпу собравшихся вокруг «девятки» зевак.

Крикнувший «менты бегут!» малость ошибся — вышедшая из подъехавшего «уазика» пятерка надвигалась неспешно и уверенно. Как немецкие «тигры» на расстрелявшую боезапас артбатарею. Квадратноплечие детины в камуфляже, с несмываемой печатью всесилия на кирпичных физиономиях. Тяжелые взгляды давили зевак асфальтовыми катками. Народ невольно попятился.

Заметив состоящий из трех шестерок номер автомобиля сержант что-то негромко пробормотал. На лице старшего группы, чьи плечи украшали «полевые» мягкие погоны с парой лейтенантских звездочек, отразилась смертельная тоска.

— Сообщи в отдел, — тихо посоветовал он сержанту. — Папашка весь город на уши поставит.

— И что у нас тут? — не предвещавшим ничего хорошего голосом поинтересовался лейтенант у собравшихся. — ДТП и стихийный митинг?

Отвечать никто не спешил.

Лейтенант насупился, грозно шагнул к жмущимся у разбитой «девятки» красоткам полусвета.

— Я слушаю! — люто рявкнул он.

Девиц била дрожь — от холода, страха и злорадных взглядов толпы. Привыкшие к раболепию обслуги, смайлам поклонников и гламурным «великосветским» ужимкам кокотки начисто утратили остатки и без того скудного умишка.

— Я буду говорить лишь в присутствии адвоката! — вякнула долговязая коротко стриженая брюнетка в джинсе с вызывающими прорехами на подтянутом фитнесом задике — та, что визжала циркулярной пилой. — Я… У меня есть права!

Лейтенант хмыкнул, повернулся к ее подруге.

— Это все он! — истерично взвизгнула коровоглазая с потеками рвоты на изорванном платье. Радужный ноготок обвиняюще ткнул в Шабанова. — Это он!

Лейтенант цепко глянул в толпу. Тимша округлил глаза и жадно заозирался в поисках виновника переполоха. Как и все остальные.

— Поточнее! — вновь поворотился к девице лейтенант.

За спиной Тимши образовалось пустое пространство. Кто-то дернул за куртку, вынуждая отступить. Перед Шабановым, заслоняя от милиции, выросли чьи-то спины.

— Те че сказали?! — тихо прошипел голос предупредившего о милиции доброхота. — Мотай отсюда! В арку и дворами! Да не маячь — вприсядку, вприсядку!

Тимша послушно начал пятиться к упомянутой арке. Толпа раздавалась, чтобы вновь сомкнуться перед надвинувшимися на нее милиционерами.

— Брешет она, — авторитетно заявили в первых рядах. — Никто к ним не лез. Спьяну передрались. Баб делили, кобели!

— Ага! — поддержали говорившего. — Дохлый жирного и застрелил. Вона, пушка его — под тачкой валяется!

Лейтенант нагнулся, задумчиво поцокал языком. В руке, как по-волшебству, возник прозрачный пакет, принял в себя «вещдок».

— Чья «волына»? — вкрадчиво спросил лейтенант у замерших девиц. — Не ваша ли?

— Наша что? — непонимающе выпучилась джинсовая брюнетка. Под арктически холодным взглядом лейтенанта голливудские штампы об адвокатах показались надуманными и пустыми, как вся прожитая доселе жизнь. Девица всхлипнула. Перепачканная растекшейся косметикой мордашка скривилась в испуганной гримасе. Слова хлынули, как лемминги с обрыва, подталкивая друг друга. — Это Вадика! Я и не знала, что он с оружием… А оно ка-ак бахнет! А Ромик сразу упал! Вот и Раиса подтвердит! И вообще…

— Заткнись, чмо! — рявкнула на нее подруженька. — Ничего я не видела! И пушку не видела, и кто стрелял не видела! Я тебя-то второй раз в жизни вижу!

Дальнейшее Тимша уже не слышал — за спиной остались и арка, и даже половина двора. Где-то неподалеку завывали милицейские сирены — высокое начальство решило на всякий случай перекрыть весь район. Шабанов прибавил ходу.

* * *

Частник вильнул к обочине стоило проголосовать. Тимша склонился к вопросительно приоткрытому окну.

— На гору Дураков, полтаха!

Горой Дураков называли выросший на скалах к северо-востоку от центра микрорайон. Кто придумал и почему, уже не помнили, однако название прижилось, стало почти официальным. Как Мордобойка для перекрестка Баумана и Кольского проспекта или Петушинка для припортовых трущоб.

— Нэ понял, — честно сознался водитель, открывая дверь, — но ты садись, за пятдэсят рублей я и в Колу довэзу!

«И здесь басурманин…» Тимша помедлил, затем с недовольным вздохом полез в салон. «Вообще-то в Колу отсюда полтораста берут… Ничо, пусть попробует гнусняк предложить. Шкуру сдеру и сапоги стачаю!» — На Скальную, — пояснил он вслух.

— На Скальную знаю, — обрадовался водитель. — Ты окно закрывай, горло простудишь — скажешь, Нияз виноват!

Водитель попался разговорчивый, Тимше и рот открывать не пришлось, разве что «ага» приговаривать, когда согласие требовалось.

— Я в «Холодфлоте» ходил, — рассказывал говорливый Нияз, — потом в «Мурмансельди». Рыба много — хороший деньги получал…

— Чего ж на берег списался? — спросил Тимша. На душе стало поспокойней — рыбак, это вам не барыга заезжий.

— Э-э-э… — помрачнев махнул рукой Нияз. — Где те флота? Теперь все по квотам — разок трал метнешь, и кончилась квота. Год «на биче» по берегу шастай… — губы Нияза скривила горькая усмешка. — А в море как ходить? Судно в залив, таможня навстречу: «Рыба в Россию привез? Сбор плати!»

Нияз в сердцах стукнул кулаком по рулю, клаксон обиженно тявкнул.

— Мы себе рыбу везли? Зачем сбор, э? Померли флота. И заводы коптильные тоже помер. Люди рыбу в Норвегии сдают норвеги сбора не берут. Одни торгаши в Мурманск ходят. Был Мурман рыбный, стал торговый. Я тралмейстер, что мне на торгаше делать? Теперь баранку кручу, тебя на гору Дураков везу, пятьдесят рублей зарабатываю. За хороший день хорошие дэньги взять можно.

Тимша обалдело посмотрел на собеседника.

— Как, сбор? — переспросил неверяще. — За выловленную рыбу, как за товар заморский?

— Не за рыбу — за все! — хмыкнул Нияз. — Лед у норгов берешь — свежую рыбу пересыпать. Он у них на пирсе в ящиках — бэри, сколько нада. Таможня сказала — за ввоз льда плати, за соляру недорасходованную плати — в Россию везешь… Теперь до наших вод доходим, горячей водой лед размываем, соляру за борт откачиваем…

Нияз укоризненно поцокал языком.

— Нэ панымаю… а тэпер и панымать нэ хочу — сваих бед хватает.

В подтверждение сказанного, из левого ряда, наскоро мигнув поворотником, «пятерку» Нияза подрезал сияющий лакированным «металликом» джип. Нияз ударил по тормозам, резко вывернул руль. Джип остановился, преградив путь. Мягко хлопнули, выпуская троих «качков», двери. Гориллоподобные туши двинулись к «пятерке».

— Э-э… — Нияз явственно скрипнул зубами. — Накаркал.

«Наезд?!» Тимша не поверил глазам. «Вот так, внаглую, на виду у всех?!»

— Кто такие? — на всякий случай переспросил он.

— Кто? — Нияз дернул щекой. — Бэспрэдэльщики. Частников грабят, никакая «крыша» нэ указ… Я дэнэг нэ давал, сказали, убивать будут. Пугали, э?

На обращенном к Тимше лице Нияза возникла и вновь увяла неуверенная улыбка. Похоже, легко отделаться он не рассчитывал.

«Неужто никто не видит?» Шабанов повертел головой. Поток автомобилей обтекал раскорячившийся посреди полосы джип, не снижая скорости. Водители дружно демонстрировали затылки, словно на противоположном тротуаре путаны устроили бесплатный стриптиз. Маячивший у автобусной остановки милицейский наряд бесплотными тенями исчез в темноте, пешеходов как ветром сдуло. Никому не хотелось встревать в бандитские «разборки», все берегли нервы и здоровье…

— Ты здесь посиди, я сейчас! — торопливо пробормотал Нияз, доставая из кармана пригоршню смятых десяток. — Дэнэг дам, и дальше поедем.

— Сам посиди! — оборвал его Тимша. — Монтировка в салоне есть?

— Как нэт? Есть канэчна… — недоуменно ответил Нияз. Пад сидэньем валяется…

Экс-рыбак вздохнул, темная от въевшегося в кожу масла ладонь легла на тимшино плечо.

— Зачэм она? Бандитов монтировкой нэ напугаешь.

«Да что ж с людьми-то сталось? Им плюй в глаза — они: «Божья роса!» Тимшу перекосило, словно недозрелого яблока куснул.

— Не напугаю, так согреюсь, — буркнул он. — Ты пока не дергайся, я с ними, как русский с русскими потолкую…

Кованая железяка уже привычно нырнула в рукав. Взгляд зацепился за встроенные в зеркало часы. «Шестнадцать двадцать одна…» — зачем-то мысленно повторил Тимша.

Бандюки тупо уставились на вылезшего из машины Шабанова — привычная логика требовала, чтобы их встречал раболепствующий водитель, а не мрачновато уставившийся пассажир. Упрощенная до амебного уровня программа такого не предусматривала. Громилы с механической синхронностью пошли в обход нежданно выросшего препятствия.

«Один в одного — свинячьи рожи, куртки «аляски», бесформенные штаны, нелепые по зиме кроссовки… Им бы серийные номера на грудь… — Шабанов мысленно сплюнул, — Киборги штампованные. Первый, Второй и Третий.»

— Мужики, дайте проехать — спешу я, — миролюбиво предложил Тимша. В действенность слов не верилось, но чем черт не шутит?

На сей раз троица остановилась. Скрип заржавевших шестерен под низкими скошенными лбами слышался за версту.

— Ты че лезешь, пацан? — наконец спросил Первый. — Сиди в машине, там тепло…

Второй и Третий, уважительно посмотрев на сказавшего умное главаря, снова попытались заняться привычным делом.

— Оставьте водилу в покое, — угрюмо посоветовал Тимша, вновь заступая дорогу. — И вообще, паршивый это бизнес, извозчиков трясти. Неужто кого побогаче не нашлось? Или хозяев жизни подстричь кишка тонка?

Исполнители тупо остановились, вновь покосились на вожака. Первый нахмурился, метнул исподлобья по-милицейски тяжелый взгляд.

— Сгинь, пацан! — буркнул он, раздуваясь от злости. — Дрисни, пока из тебя камбалу не сделали!

Разговора не получится, понял Шабанов. Как и предполагалось. Ну, по крайней мере, попробовал… Пора татей по-другому привечать. Как у поморов заведено.

О том, что бандиты наверняка вооружены, да и весит любой из них вдвое больше его самого, Тимша не думал.

— В общем так… — скучно заметил он. — Здесь вам ничего не обломится. Валите на хрен по-хорошему, а то и рассердиться могу.

В заплывших жиром глазках исполнителей вспыхнула радость понимания. Императив «Гони бабки!» сменился не менее знакомым «Нас посылают!» Третий, переходя в боевой режим, полез за пазуху… Тимша его опередил.

Рука хлестнула наотмашь, выпрыгнувшая из рукава монтировка с хрустом раздробила челюсть. Громила с воем рухнул на дорогу,

«Не убил? Жаль. Все равно назад ходу нет… главное не останавливаться.» Костяшки пальцев разбили кадык оторопевшего Второго, бандит захрипел, схватился за горло. Державшийся за спинами подручных Первый, взревел, зажатый в кулаке нож пробил куртку, скрежетнул по ребрам. Обросшая короткой черной щетиной харя надвинулась, заслонив город. Гнилозубое дыхание плеснуло в лицо.

— Не умеешь! — по-звериному оскалился Шабанов. Монтировка крутанулась вокруг руки. — Смотри, как надо.

Кованый прут отработанно хлестнул по запястью, выбил нож. Кожа лопнула, обнажив белеющие осколки костей. Шабанов размахнулся еще раз…

Сухим хворостом затрещали перебитые ребра. Бандит заверещал. Истошно, по-заячьи.

«Этот уже на большак никогда не выйдет». Тимша по-звериному крутнулся — может, кто бандюкам помочь хочет? Желающих не нашлось.

В разрезанную куртку задувал морозный ветер, по коже струилось липкое. Взгляд неспешно и внимательно переползал с одного тела на другое.

— Шалишь, — пожурил Шабанов решившего прикинутся мертвым Второго. — Ты еще живой!

Второй шевельнулся, крысиные глазенки забегали в поисках спасения.

— Братан, не убивай! — прохрипел он. — Чего хочешь дам, не убивай! У меня бабки есть! Много!

— Привыкли жизнь бабками мерить, — презрительно бросил Шабанов. — Честь за бабки не купишь!

У Второго отвисла челюсть.

— Так ты из РНЕ, да? — прошептал он. — Почему ж тогда за черножопого…

— Потому что он человек, а ты гниль! — отрезал Тимша. Окровавленная монтировка вспорола воздух. Коленные чашечки Второго разлетелись вдребезги. Бандит захлебнулся воплем, потерял сознание.

«Теперь и впрямь все…» Тимша устало выпрямился. В бок стегнуло острой болью, закружилась голова. «Надо бы зашить. И куртку… и шкуру…» Шабанов представил, как пришивает одно к второму. На губах появилась слабая улыбка. «Потом, на досуге…» Он обошел вокруг «пятерки», подергал ручку. Дверь не открылась, зато чуть опустилось стекло.

— Зачэм так делал, э? — побелевшее от ужаса лицо Нияза творожно светилось в полутьме салона. — Завтра их друзья савсэм мэня убивать будут, да? Уходи! Я тебя нэ знаю!

Тимша недоуменно уставился на Нияза. Монтировка забыто покачивалась в руке. Откуда-то со стороны донесся пронзительный женский визг. Его подхватили другие голоса. Рана болела все сильнее и сильнее.

— Тебя-то за что? — тускло буркнул Шабанов. — Видели, кто увечил… Хочешь, джип задарю?

Он кивком указал на осиротевший автомобиль.

— Дур-рак ты! — с чувством резюмировал Нияз. — Как и все русские!

Стекло опустилось ниже, показалась кисть с зажатым в ней полиэтиленовым пакетом.

— Суй железяку — салон пэрэпачкаешь, что жены скажут?

Монтировка исчезла в пакете. Нияз тяжело вздохнул, щелкнул фиксатор замка.

— Садис, — сварливо бросил водитель. — Пятдэсят рублэй зарабатывать буду…

«И снова часы — шестнадцать двадцать пять. Всего четыре минуты между двумя хлопками дверцы. Четыре минуты, трое калек, два авто, один убивец… Пора командовать запуск.»

— Поехали, — напомнил Тимша. — Пока бдительные граждане твой номер не записали.

Жигуль рванул, по крутой дуге обходя бесчувственные тела, заскочил в проулок, пересек один двор, затем другой…

— Тэпэрь пускай ищут, — хмыкнул на глазах оживающий Нияз. — Номэра давно снэгом залэпило.

Голос доносился почему-то сквозь три ватных одеяла. Тимша тряхнул головой, сунул руку в прорез на куртке. Пальцы наткнулись на длинную с вывернутым наружу мясом рану.

— У тебя аптечка далеко? — спросил он. — Вата нужна. И бинт…

Очнулся Тимша в комнате. Теплой и — он приоткрыл один глаз, — по-восточному уютной. То есть, с коврами на полу и стенах, широченной, заваленной подушками и валиками, оттоманкой, портретом незнакомого горбоносого старца в золоченого багета раме и живописно раскиданными повсюду пуфиками. Даже корпус стоящего в углу телевизора украшал яркий восточный орнамент.

Шабанов наскоро перебрал в памяти предшествующие события — драка, затем побег… поездка… и снова драка. Изувеченные отморозки. Насыщенный выдался денек. Знать бы еще, куда попал… И как?

Он шевельнулся… левый бок полыхнул болью — словно крысиная стая пирует. С губ сорвалось неизбежное упоминание падших женщин, орального секса и еще с десяток свойственных могучему русскому языку выражений.

За стеной встревоженно зашебуршали. Тимша мгновенно осекся — за такое поморы по губам били, а уж басурмане…

Тысячью сладкозвучных колокольчиков зазвенел стеклярусный занавес, в комнате появился круглый серебряный поднос, над коим возвышался серебряный же узкогорлый пузатый чайник Над длинным по-лебединому изогнутым носиком вился парок. Бока чайника покрывала густая арабская вязь, а венчала сияющая полированным шариком крышка.

Рядом с надменным чайником робко пристроилась готовая принять вулканически парующее содержимое изящная фарфоровая пиала. Сопровождал высокородную пару, как и положено, нагруженный товарами слуга — то бишь, блюдо с лепешками.

К сожалению серебряно-фарфорового великолепия, ему было суждено остаться незамеченным — куда более Тимшу заинтересовали обнаженные смуглые ручки в коих оно покоилось.

Следом за подносом в комнате возникла обладательница упомянутых ручек… Шабанов забыл о терзающей ребра боли, в горле пересохло.

«Во влип! — смятенно подумал он. — Это ж гурия!»

Взгляд жадно и торопливо обласкал вошедшее чудо — от маленьких босых ступней, от тонких щиколоток, стянутых манжетами атласных шаровар, к полупрозрачной кружевной блузке (кружево почти исчезало на осиной талии, но, к искреннему тимшиному разочарованию, уплотнялось до непрозрачности на груди). По точеным плечикам стекал водопад иссиня-черных волос. Личико—сердечком, с узким подбородком, ямочками на щечках и насурьмлеными дугами бровей над огромными лучистыми глазами светилось чистотой и нежностью…

Последовательность выпавших из памяти событий выстроилась с пугающей ясностью. «Помер я рядом с басурманином, — потрясенно сообразил Тимша. — наверху и перепутали, в басурманский рай определили. Где-то в книжках серегиных такое попадалось. Думал — брехня, а поди ж ты…»

Небесная дева опустилась на колени рядом с Тимшей, покрытая чуть заметным абрикосовым пушком ручка грациозно приподняла чайник, в пиалу, лишая девственной белизны, хлынула струя горячего кофе… Гурия лукаво стрельнула глазами…

«Намякивает. Честное слово, намякивает! — взволнованно подумал Тимша, ощущая в чреслах готовый выплеснуться жар. — Соблазнить хочет!»

— Я это… православный! — твердо сказал он и, последним усилием воли, отодвинулся. На целый сантиметр.

Гурия совсем по-девчоночьи хихикнула.

— Разве православные кофе не пьют? — хрустально прозвенел чарующий голосок…

Тимша зажмурил глаза, ладони зажали уши, в голове, спотыкаясь через слово, зазвучал «Отче наш»… Тут же непрошено обострилось обоняние — от девы исходил головокружительный аромат благовоний и зовущего женского тела. Шабанов страдальчески замычал…

— Так плохо, да? — встревоженно спросила гурия. — Я сейчас папу позову!

Звякнул небрежно поставленный чайник, по ковру мягко пробежали босые ножки, заполошно продребезжал стеклярус, и все стихло. Аромат кофе старательно боролся с запахом девичьих духов.

«Папа? Какой еще папа?!» Тимша представил себе папу мусульманской небесной девы — получилось нечто среднее между Аллахом… и разъяренным Заборщиковым. Именно разъяренным — наверняка же папа узнает, что дочь наедине с неверным была!

— Вот уж фиг я без боя сдамся! — пробормотал Тимша, отползая в угол. — Сами виноваты, хватают кого ни попадя…

Где-то за стеной тяжко забухали папашины шаги. Завибрировал пол. Тимша собрал остатки сил, вздел себя на ноги. Колени дрожали, подгибались…

— Зачэм вставал, э? Тэбэ лэжать нада!

Вбежавший в комнату Нияз выглядел не на шутку встревоженным. Гортанный южный акцент усилился до гротеска. Сейчас, в зеленом парчовом халате и кожаных чувяках с острыми загнутыми носами, Нияз совсем не походил ни на зарабатывающего извозом горемыку, ни тем более на привыкшего к суровым морским будням тралмейстера. Скорее уж на узревшего непотребное муллу.

— Ты что, тоже умер?! — ошалело спросил Тимша. Его шатнуло, рука вцепилась в подставленное Ниязом плечо. — Тогда понятно, как я в мусульманском раю оказался — с тобой заодно приволокли.

Нияз осторожно подвел Тимшу к оттоманке, помог сесть и лишь после этого с укором заметил:

— Зачэм так гаваришь? Зачэм умер? Ты живой, я живой. Нэ нада памирай! Я тэбя домой привез, рану зашивал! Вай, хорошо зашивал! Мне в Карабахе хуже зашивали!

В доказательство Нияз стянул халат с плеча. Грудь уродовал старый бугристый шрам.

— Живые? — с сомнением переспросил Тимша, взгляд невольно скользнул к двери. — А это кто был? Разве не гурия?

— Вай! — обрадовался Нияз. Тревога быстро таяла и, вместе с ней, исчезал акцент. — Это дочь, Диляра! Услышала, что ты очнулся — напросилась кофе принести. Хотела видеть, кто отцу жизнь спасал. Гурия? Я ей передам — дэвушке нада хороший слова гаварить, еще красивей будэт!

Девица молоденькая, оказывается, а он… матом, как пьяный докер! Стыдоба! Тимша смутился, по старинной русской традиции — задним числом, — оглядел себя: вдруг ширинка расстегнута или… как там Никитин про рукав?

Ширинка и рукав отсутствовали. Начисто. Вместе с рубахой и штанами. Бедра прикрывало банное полотенце, торс плотно обматывала широкая льняная полоса. «Простыню на бинты извел, — с неловкостью подумал Тимша. — Дал я называется мужику заработать…»

— Мне бы… — промямлил Шабанов, — одежонку почистить. Ждут меня, идти надо…

— Зачэм «идти»? — неподдельно удивился Нияз. — Куда идти? Тэбе отдыхать нада, потом ехать. Машина во дворе стоит, куда хочешь доедет! Одежду Диляра уже почистила и зашила. На куртке, нэмного заметно… зато рубаха как новый!

Последнее заявление ввергло Тимшу в полное расстройство — разве дело незнакомой девчонке с мужским исподним возиться? Тем паче такой красивой…

— Я бы и сам… — буркнул он, но Нияз уже не слушал.

— Эй, дочь! — повелительно рявкнул он. — Неси одежду мужчине!

Диляра появилась буквально через пару секунд. Стопку отстиранной, высушенной и заштопанной одежды она подала на вытянутых руках, склонившись и пряча глаза.

«Еще бы на колени встала!» Чувство неловкости превысило все возможные пределы.

— Ты это… выйди, — прикрывая грубостью смущение буркнул Тимша. — Я одеваться буду.

Девушка запунцовела, краска сползла на точеную шейку, затем на розовеющие сквозь ажурную ткань плечи…

— Иди, иди! — поддержал Тимшу Нияз. — Не до тебя парню.

Девушка исчезла так же бесшумно, как и возникла.

«Не до тебя… Скажет тоже!» Глаза, независимо от разума, провожали небесное видение. Даже сквозь занавес посмотреть пробовали… «Все… ушла…»

Тимша недоуменно посмотрел на забытую одежду.

«Ах да… мое барахло…»

Под обвивавшим чресла полотенцем, к несказанному тимшиному облегчению, отыскались трусы. «Ну, хоть голым задом не сверкал», — хмыкнул Шабанов, одеваясь.

Нияз, тем временем, подошел к забытому кофейнику, поднес к губам чашку.

— Савсэм кофе остыл, — сообщил он. — Скажу Диляре, другой заваривать нада.

«Еще и кофе!» Шабанов представил, как усядется рядом с Дилярой… кровь моментально взбурлила.

«Да что это со мной? — расстроенно подумал он. — Словно девки живой никогда не видывал». Перед внутренним взором стремительно пронеслись образы умбских девиц, жестковато-холодная улыбка Лары, наивно распахнутые глаза Оли… «Таких не видывал… — честно признал Тимша. — О таких песни поют, из-за них царства рушат! Й-эх! Лучше бы и не встречал — не по Сеньке шапка… и неча душу травить!»

— Не хочу я кофе, — ответил он готовому позвать дочь Ниязу. — Ждут меня, опаздываю уж.

— Нет, так нет, — согласился Нияз. — Другой раз пить будем. С коньяком. Знаешь, какой у меня коньяк есть? Настоящий «Юбилейный»! Брат в гости приезжал — бочонок привез.

«Это что, шутка?» Тимша подозрительно глянул на Нияза — смуглая физиономия светилась неподдельным энтузиазмом.

— Видно будет… — неопределенно пробормотал Шабанов. Ты вроде подвезти обещал? Я ведь и на автобусе могу…

— Э-э, автобус-мавтобус! — Нияз похоже обиделся. — Какой-такой автобус? Хочешь ехать? Поехали!

Город за стеклами салона жил, будто ничего не произошло — деловито сновали прохожие, гудели моторами лезущие в крутой подъем троллейбусы… кучковались в подворотнях наркоманы, лихо «зажигали» детишки нуворишей, бесчинствовали отморозки.

— Слушай, Нияз, — решился задать Шабанов давно мучавший его вопрос. — Ты не обижайся, я не обидеть, понять хочу: почему ты меня домой повез? Я ж тебе не брат, не сват, не земляк. Другой на твоем месте и ждать не стал: рванул бы, только и видели!

Южанин с ответом не спешил. Лишь пальцы вминались в кожаную оплетку руля, да сощурились, как от встречного ветра, глаза.

— Я по-твоему савсэм нэ мужчина, да? — сквозь зубы прошипел Нияз наконец. — Ты мне как тогда сказал? «Ты здесь сиди, русский с русскими говорить будет». Я сидел, разговор ждал, а ты за мэня убивать стал. Хорошо убивал — быстро, я выйти нэ успел, все кончилось.

Нияз замолк, снова переживая недавние события. Стрелка спидометра медленно ползла к восьмидесяти.

— Уехать?.. Как уехать? — продолжил Нияз горячась. — Уехал, и не человек я тогда — шакал! Как женам в глаза смотреть? Дочери?

Взвыл мотор, «жигуленок» втиснулся в левый ряд. Серебристый «мерседес» испуганно шарахнулся в сторону, сидевшая за рулем дама что-то неслышно прокричала. Холеное лицо исказила злобная гримаса. Вслед Ниязу возмущенно мигнули фары.

— Ты за меня кровь лил, побратимом стал… — сказал Нияз тихо. — Отныне и до смерти.

«Эвон как…» Тимша вспомнил, куда они едут, почувствовал себя неуютно. Словно ему душу открыли, а он… грязными сапогами…

— Я ведь к скинхедам еду, — буркнул он. — Мы твоих земляков гоняем.

Нияз безразлично пожал плечами.

— Я испугаться должен? — желчно спросил он. — Правильно гоняете. Разве, в Россию одни честные ехали? Половина — жулье и воры. Их в Азербайджане гоняли — они здесь спрятались. А что и честным достается — сами виноваты, зачэм дерьмо рядом с собой терпим?

Шабанов оторопело воззрился на собеседника — всерьез говорит, или побратима новоявленного обидеть не хочет? Нияз не отрывал взгляда от дороги, на лице ни единой эмоции.

«А Игорю все равно — сутенерчик Ашот или тралмейстер Нияз. Нерусь? Мочить! … И Лариса такая же…» Последняя мысль царапнула, словно ржавым напильником по стеклу. Тимша поежился.

— Замерз, э? — тут же встрепенулся Нияз. — Сейчас, оборотов печке добавлю, согреешся.

Рука двинула рычажок на панели.

— Много крови вытекло, патаму мерзнешь, — пояснил Нияз. — Так всэгда бывает.

Шабанов непроизвольно пощупал распоротый бандитским ножом бок. Рану противно дергало, словно под кожей завелись черви и теперь дружно буравили норки.

— Я тебэ анэстэтик вколол, — невозмутимо бросил Нияз. — Сильно болеть не будэт.

Позади остался кинотеатр «Мурманск», автомобиль свернул налево, углубился в лабиринт девятиэтажек. Тимша автоматически подсказывал, куда сворачивать, мысли же занимало другое:

«Тех ли вообще лупцуем? Не басурмане по тротуару за людьми гонялись, и не они водителей на дороге «стригут»… хотя нерусей в криминале тоже более чем… Надо бы по-другому агнцев от козлищ отделять…»

— Здесь останови, дальше я пешком, — опомнился он, когда машина едва не проехала мимо знакомого дома.

Нияз подрулил к обочине, заглушил мотор. Молча. Шабанов тоже не знал, что нужно сказать — предлагать деньги казалось глупым, поблагодарить и уйти? Как же тогда побратимство? Вот же незадача… С другой стороны, а оно ему надо? Нияз-то вдвое старше, какой из него брат? И вообще, что это такое южное побратимство?

— Диляра через две недели замуж выходит, — неожиданно улыбнувшись сказал Нияз. — Без побратима какая свадьба? Обязательно тебя ждать буду. Самый почетный гость! Восемнадцатого числа в три часа дня роспись. Не придешь — свадьбу отменю, так и знай! Ты же не хочешь, чтобы Диляра плакала?

Успевшая намерзнуть в душе льдина мгновенно растаяла.

— Не хочу, — искренне ответил Шабанов. — Гурии плакать не должны. Никогда!

Ниязи протянул руку, широкая мозолистая ладонь еще помнила басовое гудение натянутых траловых тросов.

— И не только на свадьбу, — добавил он. — Заходи, когда хочешь: мой дом — твой дом!

Тимша внимательно посмотрел на открыто улыбающегося Нияза — сияет давешним кофейником. В следующий миг Тимша почувствовал, как неудержимо раздвигаются в улыбке его собственные губы. Словно и впрямь нашелся давно потерянный брат.

— Я приду. Обязательно приду! — пообещал он.

Давно захлопнулась автомобильная дверца, габаритные огни «пятерки» затерялись в сонме собратьев, а Тимша все стоял у обочины, поражаясь странности жизненных поворотов.

Ветер, как дворовый щен тряпку, приволок снежный заряд. Противоположный тротуар скрылся за густой мутной пеленой. Свет автомобильных фар бесследно растворялся в непроглядной мгле. Машины буксовали, надрывно ревели моторы, издалека донесся грубый хлопок столкновения… Тьма и сумятица…

«Точь в точь, как в моей башке… — иронично усмехнулся Тимша. Холодная четкость решений осталась у колес бандитского джипа. — Казалось, все беды от чужаков. Уйдут басурмане благодать настанет. Теперь думаешь, настанет ли?»

Череда автомобильных огней на миг иссякла. Тимша метнулся через дорогу. В спину скандально рявкнул клаксон. Шабанов не услышал.

«Кого теперь виноватить? Из кого душу вынимать?»

Узкий полузанесенный снегом проход меж домами, с трудом угадываемая тропинка… Знакомый подъезд неохотно проявился в снежной круговерти. Словно одолжение сделал. Притянутая тугой пружиной дверь сердито грюкнула за спиной, отрезав разбушевавшуюся природу. Батареи старательно гнали тепло, тусклая сороковаттная лампочка освещала пошарпанные стены, неистребимо воняло мочой и протухшими отбросами.

Тимша обстучал налипший на ботинки снег, неуверенно посмотрел на дверь лифта — куда спешить? Обдумать надо, что Игорю сказать, как убедить… Он развернулся к лестнице, под ноги с готовностью сунулись щербатые ступени.

«Не в басурманах дело… и даже не в ухарях обнаглевших. Ухари во все времена были, да с ними справлялись — кого в «холодную» иль под батоги — ума вложить. Самых буйных — на дальние рубежи, пусть татям удаль выказывают!»

Шабанов остановился на площадке между вторым и третьим этажами, оперся на узкий новостроечный подоконник. Нестерпимо потянуло закурить — серегино наследство…

Неожиданно вспомнилась обосновавшаяся в Кузомени семья Верманнов — глава откуда-то из неметчины, жена его наполовину русская, наполовину татарка, а сын, с которым на пару в зуйках ходил, со звериной лютью в драку бросался, если за волосы черные да глаза раскосые басурманином звали. Опять же карелы — те в русские не стремились, а каянь да шведов били наравне с поморами. Если не круче. Веками с русскими бок о бок! В Кеми и вовсе: не сразу и поймешь, к кому в гости попал — одинаково, как своего, приветят. Про лопарей и речи нет — сплошная родня!

«Не в нации дело… не в цвете глаз да форме носа…» Шабанов отолкнулся от подоконника, побрел дальше.

«С Игорем потолковать… Должен понять, что не так и не с теми воюем. Враг тот, кто под себя гребет, а об людей ноги вытереть норовит. Какого бы роду ни был — да хоть самый что ни есть русопятый!»

Запала хватило на пару этажей. Тимша скривился, как от зубной боли. В голове ехидно звучал возможный ответ скинхеда: «Как одних от других отделять будешь? Черепушки вскрывать и внутрь заглядывать? Или по-ментовски дела заводить? Проверки устраивать?»

Шабанов остановился. «Куда лезу? — кольнула болезненная мысль. — Умней меня люди голову ломали, как Русь обустроить. И что? Ни хрена! А я походя разобраться решил?»

Этажом выше хлопнула дверь, на площадку вышел лысоватый дородный мужик, колючий взгляд уперся в застывшего у перил Тимшу.

— Ищешь кого? — с деланой ленцой спросил детина.

Мощная, как у молотобойца, рука тряхнула спрятавшуюся в чугунном кулаке пачку сигарет, со щелчком вспыхнул огонек. Мужик окутался облаком табачного дыма.

«Умную мысль ищу!» — подумал Тимша, вслух же сказал иное:

— Закурить бы…

Мужик хмыкнул, выбил из пачки еще одну сигарету, в тимшину ладонь ткнулась простенькая одноразовая зажигалка.

Тимша прикурил, вернув зажигалку пошел дальше. Мужик смотрел вслед. Интерес во взгляде быстро затухал — на бомжа или вора парень не походил, а остальное жильца не волновало. Хочется человеку пешком идти — его дело.

До квартиры Игоря осталось три пролета. Шабанов снова остановился, с губ сорвалось тихое ругательство.

«Дернул же черт Нияза на пути встретиться! Вся душа из-за него наперекосяк!»

Тимша недоуменно уставился на зажатую меж пальцев сигарету, затянулся. Горло перехватило спазмом, Шабанов зашелся сухим лающим кашлем. «И чего Сергей в табаке нашел?»

Окурок, разбрасывая искры, полетел в угол.

«Как отличать своих от чужих? По какому признаку? Что в русских русского? В чем она, русскость?»

Так и не найдя ответа, он преодолел оставшиеся ступени, за сейфово-тяжелой металлической дверью раскатилась пронзительная трель звонка.

— Не знаешь, где правда? — усмехнулся Игорь. — А еще помором себя зовешь!

Предводитель, или — на сленге скинов — «старшак», вольно раскинулся в глубоком кресле-ракушке. Куртка «бомбер» казалась навечно приросла к широкоплечему торсу.

— Все просто — есть земля, нам от предков доставшаяся, и есть мы, которые на ней живем, — Игорь выпрямился, изначально жесткий голос зазвенел оружейной сталью, яростный удар кулака заставил вздрогнуть стол. — Всех прочих — за рубеж или на фонарь! Ну, разве что чернорабочих пускать: нужники чистить, землю копать… да стерилизовать, чтоб не плодились, и в гетто, под строгий надзор. Остальных… — Игорь приподнялся, пылающий фанатизмом взор ожег Тимшу. — Остальных к едрене фене!

Воцарилась тишина — неловкая, из тех, про кои говорят: «мент родился». Тимша переступил с ноги на ногу, словно провинившийся школяр перед строгим учителем. Настроение, и без того не радужное, испортилось окончательно.

«Хоть бы Лариса вышла… — тоскливо подумал он, прислушиваясь к негромкому звяканью посуды на кухне. — А то мы с Игорем словно на разных языках говорим…»

Тимша набычился, сердито зыркнул на старшака.

«Ну давай, добивай помора неумытого. Растолкуй, в чем она, правда нынешняя!»

— Мне тут книженция попалась, — непрошено подал голос длинный и худой до невозможности скин с намертво приклеенной кличкой Дохлый. — Про трех крутых из леса. Так там один колдун говорит, мол, у всех наций названия существительные, тока у русских прилагательное. Облажали нас чурки с жидами, пасти им рвать надо!

— Оно конечно… — задумчиво отозвался Тимша, — бывает, ты гостя чин-чином встретишь, а он — в скатерть высморкаться норовит, да хозяйке под юбку залезть… так не все ж такие!

Он хотел, слегка осовременив, пересказать историю Верманнов, однако Игорь его перебил.

— Прикажешь у чурок в мозгах ковыряться: где наш, где нет определять? — почти слово в слово повторил тимшины мысли старшак. — Пусть все вместе убираются. А которые вроде бы за нас… будут «пятой колонной» во временно отделившихся землях. С паршивой овцы хоть шерсти клок!

«Как думал, так и вышло. Ни хрена понимать не хотят. Все свое талдычат!»

— Не тот враг, — упрямо заявил Тимша, — кто на нас обликом непохож, а тот, что со своим уставом в наш монастырь лезет. По-другому судить надо. Наркоту толкает? В глотку ему товар запихать — пусть давится. К малолеткам пристает? Болт с корнем выдрать. Никакой жалости! А если работает, пусть даже овощами—фруктами по божеской цене торгует — защищать, как своего!»

— Ага, — ехидно заметил все тот же Дохлый, — ты их защищать будешь, а они синагоги с мечетями строить, да русских в кабалу загонять. Кто у нас олигархи? Чурбаны да жидовня пархатая! Работать они тебе станут… Как же, держи карман шире! Не успеешь опомниться, как русским на русской земле места не найдется! Все поганые скупят, да ублюдками своими заселят! Не-е-ет! Бить, пока на карачках к чертям собачьим не уползут!

На пороге кухни появилась Лариса. Тимша удивленно отметил непривычные для амазонки шлепанцы на босу ногу, потрепанные джинсы, припудренный мукой фартук и простенькую рубашку с закатанными выше локтей рукавами. Из-за спины девушки в комнату хлынул запах пирогов. Насмешливый взор скользнул по разгоряченным парням.

— Чего разорались? — по-хозяйски прикрикнула девица. Ну-ка, трое за мной, самовар тащить. И пироги!

Спор моментально забылся, желающих помочь нашлось куда больше, чем требовалось, Тимша не успел и с места подняться. За столом остались он да Игорь. Старшак остро поглядывал на Шабанова.

— Может, ты не в ту команду попал? — небрежно поинтересовался он. — Может, тебе к редскинам прибиться?

Спрятанный в вопросе подвох чувствовался за версту, однако Тимша не испугался.

— Не знаю, — пожал плечами он. — А редскины, это кто?

Игорь нехорошо усмехнулся.

— Тоже, вроде тебя… любители чернозадых. Коммунисты, мать их за ногу!

Тимша набычился, лежащая на столе ладонь сжалась в кулак, в горле чуть слышно клокотнул сдавленный рык.

— Ты матерей не поминай. Чьи бы не были.

— Да? — не менее яростно переспросил Игорь. — Пускай они всякую погань рожают? Хочешь новость? Сегодня троих наших братьев из РНЕ чурбан-таксист едва не насмерть забил! Монтировкой! Твой, между прочим, подзащитный — как же, настоящий пролетарий! «Куда изволите?» С ним тоже цацкаться? Да мы завтра всю ихнюю шарашку разнесем! До последней задрипанной тачки! Пешком, суки, в Чуркестан побегут! Если выживут!

— Постой, постой! — прервал его Тимша, холодея от предчувствия беды. — Где, говоришь, было?

— Здесь недалеко… — раздраженно отмахнулся Игорь. — Неважно это, сам факт важен.

В груди что-то оборвалось, хлестнув острой болью. Тимша прикусил губу, чтобы не застонать. «Прав Нияз, не зря говорил — за мои грехи убивать его будут. — тоскливо подумал он. — Что ж делать-то? Что делать?»

В комнату, держа за ручки двухведерный электрический самовар, протиснулась пара скинов, еще трое несли подносы с пирогами, замыкала процессию сурово бдящая за рабами-носильщиками царица кухни. Запах пирогов наполнил комнату. Кто-то громко сглотнул слюну. Игорь кулинарное чудо попросту не заметил, взгляд скина безотрывно следил за Шабановым.

— Пошли в прихожую, — обреченно предложил Тимша, — неча людям аппетит портить…

По лицу Игоря скользнула тень недоумения, но, уже в следующую секунду, он кивнул, двинулся следом за Тимшей.

— Давай, выкладывай, — нетерпеливо бросил он, едва закрывшаяся дверь отрезала оживленный шум набросившихся на пироги скинов. — Что за новость, которую при всех сказать нельзя? Чурка этот у тебя в дружках ходит?

Последнюю фразу Игорь произнес с усмешкой, не ведая, что случайно попал в цель. Тимша побледнел, в голове заезженным винилом крутилось: «Вот и все, вот и все…»

Он едва не замычал от натуги, разрывая заколдованный круг. Наконец мысли вырвались из наезженной колеи… чтобы принести смятение.

«Соврать — шкуру спасти… а зачем потом такая шкура? Жить и знать, что по твоей милости невинного убили? Правду сказать? Небось, и ноги унести не дадут. Куда ни кинь — всюду клин…»

Пауза растянулась на полминуты. Усмешка на лице Игоря понемногу начала сменяться хищным оскалом.

— Неужто угадал? — жарко выдохнул он. — Знаешь поганца? И адрес тоже? Так говори, мы его прямо сейчас навестим. Тепленького возьмем!

«Теперь уж точно все!» — подумал Шабанов, но, как ни странно, мысль принесла спокойствие. Словно перед последним в жизни боем.

— Знаю, — обыденно сообщил Тимша. — И адрес знаю, и как зовут его… да тебе-то зачем? Не он твоих братьев уму-разуму учил… или не братьев — «братков»? Ты уж разберись, кто нужнее — басурманин или убивец?

На Игоря было страшно смотреть, казалось еще мгновение, и он лопнет от бурлящего в жилах бешенства.

— Ты мне, дружок, загадки не загадывай, — прошипел он. — У меня нынче настроение не то! Говори, что знаешь, пока я ребятам не приказал из тебя дерьмо повытрясти!

Угроза подействовала… но вовсе не так, как рассчитывал скинхед.

«На испуг взять хочет… — мрачно усмехнулся Тимша. Зря…»

Сомнения исчезли, вернулось спокойствие.

— За чужие спины прячешься? Самому что, слабо?

Старшак жутко, как восставший из гроба мертвец, заскрипел зубами, на висках бугристо вздулись синюшные вены.

— Еще чего ляпнешь… я тебя голыми руками на тряпочки порву! — прохрипел Игорь.

В глазах старшака полыхнула молния, Тимша мельком удивился, что по—прежнему жив и даже не обгорел. Поверх спокойствия плеснуло боевой удалью.

— Не водила твоих братков калечил, — сообщил Тимша. — Он в машине тише воды, ниже травы сидел. Так уж вышло, что пассажир ему попался торопыга, не стерпел задержки…

Тимша нарочито умолк, предводитель скинов рванул душивший ворот рубахи, брызнули пуговицы.

— Не тяни кота за… хвост! — прохрипел Игорь.

— Да я их ухайдокал, я! — с жесткой усмешкой закончил Тимша. — Уж больно к Ларисе спешил.

Повисла тяжелая, как топор палача, пауза. Игорь задыхался, широко раскрытый рот жадно хватал воздух.

— Врешь! — наконец прохрипел скинхед. — Чурбана покрываешь! Все равно я до правды дороюсь!

Скрюченные бешеной судорогой пальцы царапнули по тимшиному горлу и сорвались, не в силах ухватиться. Шабанов отстранился.

— Зачем я врать буду? — почти обиженно спросил он. Сам глянь, как твой братан мне бочину полоснул.

Выпростанная из брюк рубаха задралась к горлу, показалось пропитанное кровью полотно.

Игорь ошеломленно попятился, но тут же пришел в себя.

На лицо легла холодная отлитая из прозрачного металла маска.

— Уходи, — жестяным голосом приказал он. — Одевайся и уходи. У тебя сутки форы. Ментам я тебя не сдам, но советую отыскать нору поглубже — дольше проживешь.

Нежданная отсрочка приговора, как удар в открытую дверь — Тимше показалось, что он ослышался.

— Ты меня отпускаешь? — удивленно переспросил он. — Почему?

Маска дрогнула в презрительной усмешке.

— Не хочу пачкать кровью прихожую — сестре не понравится.

Словно услышав, в дверь просунулась Лариса. На дерзком лице мелькали не успевшие погаснуть искорки веселья.

— Что за секреты? — шутливо поинтересовалась она. — Пироги стынут!

— Сергей уходит, — невозмутимо сообщил Игорь. — Ему сегодня не до пирогов.

Почувствовав неладное, Лариса оттеснила вяло сопротивлявшегося брата, вошла в прихожую.

— Какие дела могут быть важней пирогов с палтусом? — все еще игриво спросила она. — Ничего, сейчас он передумает!

Тонкие руки обвили тимшину шею, в губы впечатался сочный до головокружения поцелуй… Сердце зашлось щемящей болью расставания. Шабанову стоило немалых усилий прервать горькое блаженство.

— Извини, мне и вправду пора, — тихо сказал он. Рука нежно и невесомо коснулась ларисиных волос, словно запоминая их шелковистую гладкость, затем скользнула на плечо. Мягкий до неощутимости толчок заставил девушку отшагнуть.

Лариса вскинула голову, глаза заблестели подступившей влагой.

— Даже так… — прошептала она.

Тимша виновато отвел взгляд. Губы Ларисы дрогнули, но девушка тут же справилась с собой.

— Что ж, тебе виднее, — холодно согласилась она. — Смотри, как бы потом не пожалеть…

— Я уже жалею, — признался Тимша, натягивая мокрую от растаявшего снега куртку.

Он таки не выдержал. Рука потянулась к девушке — то ли увлечь за собой, то ли коснуться в последний раз… Лариса отшатнулась и, надменно вскинув голову, вышла из прихожей.

Клацнула магнитная защелка.

— Так даже лучше, — со вздохом сказал Тимша.

Скинхед пристально взглянул ему в глаза… и кивнул.

Тучи унесло за горизонт, по небу, затмевая жалкие огни фонарей, переливалось северное сияние. Цвета причудливых завитков сменяли друг друга с калейдоскопической быстротой от бледно—зеленого до сочно-пурпурного, лениво текли сиреневые волны, выстреливали копья холодного синего пламени…

«К морозу…» — вспомнилась старинная примета. Вспомнилась и тут же забылась. Холодная красота небес не смогла завладеть вниманием — душа покрылась ледяной коркой. Прочной, как аносовский булат, и блестящей, словно полированный хрусталь.

«Вот и вжился в новый мир… ни работы, ни друзей, ни девушки… Хотел-то как лучше. Хотел грязь с земли Кольской вымести… Чтобы вспомнил народ гордость да честь поморскую. А что вышло? Бандитов калечил — враги, басурмане рыночные — враги, скинхеды с националистами скоро охоту откроют… о милиции говорить не стоит — попадись, и пожизненная каторга обеспечена. Ради чего? Кому помог? Кому добро сделал? Дурость одна… Нравится людишкам каждой скотине в ноги кланяться? И пусть бы их. Из раба человека не сделаешь. Нет, взялся ума вкладывать! Кто бы самому вложил… хотя, скоро вложат. Если сбежать не получится.»

— Чаво встал, коли семечек не берешь? Отойди, свет не засти! — скрипучий, как битое стекло, голос раздался откуда-то сбоку и снизу. Шабанов очнулся, недоуменно огляделся…

Рядом, на застеленном старой газетой ящике пузато развалился холщовый мешок с жареными семечками. Позади ящика, на складном рыбацком стульчике сидит насупленная бабка.

Подшитые кожей валенки сердито притопывают, потертая шубейка наглухо застегнута, из-под толстенного заиндевевшего платка настороженно поблескивают колючие глазки, на кончике крючковатого носа замерзла мутная капля… не бабка — Яга на зимовке.

За спиной Яги, портя сказочный антураж, сияли витрины круглосуточного магазина.

«Глянь, уже «Восход». Когда дойти успел?»

Из магазина вывалилась шумная компания — полдюжины разнокалиберных бичеватых типов семенили вслед за парой красномордых детин. Лихо сбитые на затылок шапки, хорошего кроя куртки нараспашку и видневшиеся из-под расстегнутых рубах тельняшки выдавали в детинах «тружеников морей»… а прижатые к необъятным животам ящики с водкой — недавний расчет.

«Ведомо дело: на берег сошел, долю получил — обмыть надо… и сцепиться с кем, удаль выказать — что за пьянка без драки?»

Драться попусту не хотелось. И не попусту тоже — надрался уж вдосыть. Всего и толку, что немеряно врагов нажил.

Шабанов отвернулся.

— Чего нос воротишь? — с усмешкой прогудел один из мордоворотов. — Люди с рейса пришли. Три месяца в морях, имеем право! Или мы не тралфлотовские?

«Угадал, — отрешенно подумал Тимша. — Гуляют рыбаки. И пусть себе гуляют. А я дальше пойду. Нечего людям праздник кислой рожей портить…»

Тимша пожал плечами, подался в сторону. Рыбак поставил ящик на снег, озабоченно нахмурился.

— Че он понимает! — тут же угодливо заметил один из прихлебателей. — Салага еще!

— Цыть! — обрезал его рыбак. — Не твово ума дело.

— Погодь, парень, у тебя не случилось ли чего? — обратился он уже к Тимше. — Видал я такие выражения на мордах… дерьмовые выражения. Может, помочь надо?

— Все нормально, мужики, — отозвался Тимша. Пришлось вновь остановиться, попробовать улыбнуться. — Мелочи жизни замучили, неча вам головы забивать. И вообще, — он кивнул на ящик с водкой, — у вас без того дел невпроворот.

— Ты, парень, не смотри, что Санька выпивши, — вступился за друга второй моряк. — Саньку полгорода знает, лучшего моториста ни на одном флоте нет! Ты о деле говори. Или пошли с нами — пропустишь стакашку, язык-то и развяжется… Тебе лет-то сколь? Имеешь право родимую потреблять?

«А что? Надоело все. Нажраться до поросячьего визга авось на душе полегче станет.» Тимша, которому до восемнадцати не хватало полутора месяцев, нахально кивнул.

— Добро, — удовлетворенно кивнул названный Александром, вновь подхватывая на миг оставленную без присмотру водку. Вон, тачки у остановки стоят, щас поеде…

Моряк оборвал себя на полуслове, багровея уставился за спину Тимши.

«Ну что там еще?» — тоскливо подумал Шабанов. Поворачиваться не хотелось, ибо повернуться — наверняка встрять в очередную неприятность.

— Ну-ка, ты, подержи выпивку! — рыкнул Александр. Ящик перекочевал в руки одного из прихлебателей. — У меня тут дельце одно появилось!

Тимша обреченно вздохнул, повернулся…

Вдоль витрин, занимая весь тротуар от бровки до бровки, перла разудалая компания молодежи. Предводитель немузыкально, хотя и от души, орал нечто плохо рифмованное. Старушенция, подхватив ящик и мешок с семечками, проворно шмыгнула в тень павильона автобусной остановки.

Александр шумно засопел, могучая рука приподняла куртку, со змеиным шипом вылетел из брючных шлевок ремень.

Предводитель компании увидел шагнувшего навстречу моряка… Песня оборвалась. Из горла юнца вырвался сдавленный цыплячий писк.

— Саня?.. — робко, надеясь ошибиться, окликнул он.

— Ты что, засранец, вытворяешь? — грозно вопросил надвигающийся на певуна моряк. Рука с зажатым в кулаке ремнем взметнулась на уровень плеча. — Сессия у тебя? Я тебе, коту помойному, покажу сессию!

— Ей богу, сессия! — «кот помойный» истово перекрестился. — Я сегодня теормех на «пять» сдал! Хочешь матрикул покажу?

Рука с ремнем замерла на полувзмахе.

— Празднуете, значит?.. — с некоторой долей задумчивости, констатировал Александр… миг задумчивости прошел, ремень с громким хлопком обвился вокруг тощих ягодиц студента. «Кот помойный» отпрыгнул с истошным мявом.

— У тебя следующий экзамен когда? — сурово поинтересовался готовый шагнуть следом Александр. — Послезавтра? Чтоб через полчаса дома был! Отсыпаться и за учебники!

Студент, опасливо косясь на ремень, закивал. Присмиревшие сокурсники по стеночке, по стеночке, один за одним проскальзывали мимо грозного покорителя морей. Многие на ходу бормотали:

— Здрасте, дядя Саня — до свидания, дядя Саня!

Тяжелый взгляд моряка вдавливал в снег по самый щиколотки. Студиозусы семенили на полусогнутых.

— Так я пойду? — робко поинтересовался «потерпевший».

— Ты еще здесь?! — рявкнул в ответ Александр.

Студент развернулся, метнулся к готовому переключиться на красный светофору. От скорости силуэт юнца казался слегка смазанным.

— Р-разгильдяй! — рыкнул вслед Александр и, поддернув сползшие штаны, горько пожаловался, — Послал же бог младшего братика.

— А чем плох? — возразил второй рыбак. — У парня всей родни — один брат, и тот в морях. Он же не по курвам шарится — учебу грызет! Этот… как его… термех сдал!

— Вот и пусть учится, а не песни дурацкие горланит, — остывая проворчал Александр.

— Ничо, выучится, — куда веселей продолжил его напарник. — Еще тобой командовать будет. А уж если в «деды» выйдет…

— Этот накомандует, — усмехнулся Александр, подпоясываясь. — Хотя… сдал все ж таки на «пять»…

В голосе, несмотря ни на что, слышалась гордость за брата. Бросивший училище Шабанов невольно позавидовал.

Бичи, сообразив, что непредвиденная задержка кончилась, умоляюще взирали на моряка.

— Ехать пора, Александр Иванович! Водка киснет!

Стоящие у остановки «извозчики» услужливо распахнули дверцы. Александр внимательно посмотрел на Тимшу.

— Так ты едешь?

«Люди в моря ходят, братьев младших на ноги ставят… а я? Неужто на водочку налегать примусь?» — внезапно подумал Шабанов. Голова мотнулась в жесте отрицания.

— Спасибо, мужики. Как-нибудь в другой раз.

Александр задумчиво пожевал губами, из кармана появился замусоленный блокнот. Дохнув на кончик дешевенькой шариковой ручки, моряк черкнул несколько цифр. Листок ткнулся в тимшину ладонь.

— На-ко телефон мой, я еще месяц на берегу буду. Захочешь в моря пойти — звякни. С «дедом» поговорю, найдем место в судовой роли.

«Так запросто? Незнакомцу? Он что, не видит, какой мир вокруг?» В груди слабым огоньком затеплился боязливый призрак надежды.

— Ты ж имени моего даже не знаешь, — пролепетал Тимша. — И чего умею не спросил!

— Мне знать не надо — я человека и так вижу, — проворчал рыбак. — А познакомиться и сейчас не поздно. Меня, ты уж слышал, Санькой зовут, его, — палец ткнулся в приятеля, Володькой… Я дизелист, Володька — реф…

Рыбак выжидательно примолк.

— Шабанов я, Сергей… — начал было Тимша, но названное имя вдруг показалось чужим, краденым, и он добавил, — лучше Тимофеем зови, мне так больше нравится. А по специальности я автомеханик… правда недоучившийся…

— Тимофей, так Тимофей, — покладисто согласился рыбак. — А что механик, так это здорово — меньше переучивать. Так ты звони. Экипаж у нас дружный — за своего кому хошь башку оторвем!

«Море! О чем еще мечтать-то? Прям хоть сейчас соглашайся!.. — Тимша покосился на успевшую перекочевать в багажник такси водку. — Нет, лучше завтра — вдруг передумает на трезвую-то голову? А я уж и губу раскатал!»

Способным передумать моряк не выглядел. И сильно выпившим тоже — разве что успел с Владимиром на пару бутылочку раздавить, пока бичи на хвост не сели. А такому детинушке и литровка, что другому сто грамм.

Да, способным передумать моряк не выглядел. А выглядел он прочным и надежным, словно кольский гранит.

— Я подумаю, — Тимша все-таки побоялся спугнуть нежданно замаячившее на горизонте счастье.

— У тебя на морде написано, что надумаешь, — усмехнулся Александр и, хлопнув Тимшу по плечу, полез в машину.

— С «дедом» я завтра поговорю. Обязательно! — крикнул он уже изнутри.

«Странный выдался день… — думал Тимша, возвращаясь домой. — рыбак подвез, рыбаки к жизни вернули… Может в том и дело, что рыбаки, а не эти… пафосно-мажорные. Море, оно во все времена — море! Не-е-ет! Хватит уж по берегу шляться. Хоть зуйком, а на палубу! Родину любить и нерусей лупцевать вещи разные…»

* * *

Китайский будильник щелкнул, но гнусное питюканье не зазвучало — подсела батарейка. Впрочем, Шабанову хватило и щелчка — спросонок почудилось, что рядом передернули затвор.

Тимша вскочил, готовый биться до последнего… и непонимающе заморгал — в квартире никого не было.

— Ма-ам! — позвал он.

Никто не откликнулся.

«Ну да, — зевнув подумал Тимша, — эту неделю она в первую…» Мимоходом включив телевизор, он прошлепал на кухню. Над конфоркой с тихом хлопком вспыхнул синеватый венчик пламени, звякнул, вставая на решетку, чайник…

«Пусть закипает, как раз умыться успею…» Тимша зябко передернул плечами — приснившийся кошмар еще стоял перед глазами. Всю ночь за ним гонялись бандиты, милиция и скины. То вместе, то по-очереди. Под конец одетый в спецназовский камуфляж Игорь загнал его в бетонный тупик, мертвым голосом зачитал приговор: «За предательство русской нации и потворство чужеземным захватчикам…» Тимша еще пытался объяснить, растолковать наконец-то открывшуюся Истину, которая все изменит, спасет от гибели изнасилованную басурманами и доморощенными русофобами Родину… когда рядом с Игорем появлялся капитан Потапов в дорогом бандитском костюме и с автоматом в руках…

— Хватит. Так и рехнуться недолго, — пробормотал Тимша. — Уйду в море, если Александр похлопотать не раздумал.

Процесс умывания много времени не занял. Когда Тимша вновь оказался на кухне, чайник даже зашуметь не успел.

— З-зараза! — с чувством обозвал его Шабанов, вернулся в комнату.

На экране, сменив гламурных московских ведущих, возникла заставка областного телевещания. Блекло одетая девица, заученно улыбаясь, поприветствовала зрителей и принялась зачитывать сводку местных новостей. Чуть заметные тени под умело подретушированными глазами выдавали бурно проведенную ночь.

Тимша зевнул, рука потянулась к выключателю… но замерла на полдороге.

— …вчера, неподалеку от центра Мурманска, произошло чудовищное по дерзости преступление, — трагическим голосом начала девица блок криминальных новостей. — Прямо у собственной машины были зверски избиты двое сотрудников охранного агенства «Цербер» и сопровождавший их офицер милиции…

Пошел ролик с места событий — брошенный у обочины джип, присыпанные снегом кровавые пятна на дороге, сосредоточенно работающие следователи, толпа зевак в отдалении…

Тимша не отрываясь от экрана, уцепил кресло, подтащил поближе. Вдоль позвоночника пробежала холодная волна — и джип, и городской пейзаж позади него были знакомы… как и отметины на снегу, где лежали «жертвы преступления»…

Захлебываясь скороговоркой, что—то бубнил корреспондент — Тимша не слушал. В душу холодной змеей вползал страх перед возможными последствиями. «О чем думал? Найдут ведь… или кто-нибудь из скинов сдаст… и в морях не спасешься».

Ролик кончился, экран вновь заняла намакияженная мордашка ведущей.

— Получасом ранее этого события, — продолжила она, — на проспекте Ленина произошло нападение на сына известного предпринимателя. После оказания первой помощи, юноша, на зафрахтованном отцом самолете, отправлен в одну из клиник Германии. Его друг, получивший в результате столкновения с бандитами огнестрельное ранение, скончался на месте. По словам очевидцев составлен фоторобот преступника…

«Влип…» Тимша заледенел…

На сером фоне экрана возник листок бумаги с карандашным наброском свински тупой уголовной рожи. Шабанов неверяще уставился на изображение.

«Это я? — холод в душе не то чтобы исчез, но изрядно поуменьшился. — Здорово! До Страшного Суда не найдут!»

Ведущая еще что-то говорила, под рисунком появился номер телефона «доверия»…

В прихожей громко взвыл звонок.

Тимша вздрогнул, торопливо, словно его могли в чем-то уличить, выключил телевизор.

«Кого принесло? Игорь сутки форы давал…»

Ноги сами, без участия разума, вынесли в прихожую. Невесомо — даже пол не скрипнул.

Тимша приник к глазку… На площадке каменной глыбой застыл массивный силуэт капитана Потапова.

«Ни хрена себе гостенек с утречка…» Тимша обреченно потянулся к замку…

В распахнутую дверь плеснула волна холодного воздуха. Голые ноги тут же покрылись «гусиной кожей».

«Штаны забыл, позорник!» — заполошно пронеслось в голове. Пискнув: «Проходите, я сейчас!», Тимша юркнул в ванную — за вывешенными на просушку «трениками».

— Улики в сортире топишь? — басовито уркнул Потапов.

— Не без того… — согласился Шабанов.

Грозный облик следователя почему—то на Тимшу не подействовал. Даже наоборот, заставил проснуться нахальство.

— Чаек будете, Михал Викторыч? Как раз вскипел.

Потапов глянул испытующе, отрицательно мотнул головой. — Не до чаю, дел много. У меня к тебе пара вопросов появилась…

Снова испытующий взгляд — не дрогнет ли, не забегают ли воровато испуганные глазенки… Шабанов независимо подсмыкнул сползшие на бедра «треники», приглашающе указал рукой на ближайшее кресло.

— Тогда спрашивайте, Михал Викторыч! Чего время тянуть?

Капитан подозрительно, словно ожидая кнопки на сидении или втихаря подпиленной ножки, покосился на кресло. Даже пошатал, крепко опершись на спинку широкой ладонью. Видавшее виды кресло недовольно скрипнуло, но выдержало, кнопки не обнаружилось.

— Докладывай, — буркнул Потапов, осторожно усаживаясь, — где вчера был? С кем? Кто подтвердить может?

«Ага, — с каким-то ухарским весельем мысленно усмехнулся Тимша. — Начинается!»

Он сел напротив капитана, закинул ногу на ногу.

— В сопках. Новогодний кросс на пару с Леушиным затеяли. Весь день и прошарашились. Вон, лыжи в коридоре… не обсохли еще. Принести?

— Не надо, — буркнул Потапов. — Видел… Значит, весь день в сопках, а потом, конечно, отсыпаться лег?

— С чего мне снова алиби понадобилось? — перешел в наступление Шабанов. — Еще одна дохлая кошка нашлась, которую на меня повесить можно?

— Именно, что дохлая, — согласился капитан. — И даже не одна… — Он полез во внутренний карман, на свет появился сложенный вчетверо лист бумаги. — На-ко, полюбопытствуй…

На листке красовалась вполне узнаваемая тимшина физиономия. Шабанов покрутил листок в руках, почесал в затылке.

— Это кто? — спросил он, — вроде на меня похож… если, конечно, с большого похмелья… Чье художество-то?

Потапов хмыкнул, забрал листок.

— Художник наш, — сообщил он, убирая фоторобот обратно в карман. — Со слов двух девиц рисовал. Им понравилось, сказали, что похоже.

— Эва! — Тимша озадаченно покачал головой. — С чего бы девкам мой портрет заказывать? Влюбились что ли?

— Ты мне ваньку не валяй! Не в пивбаре с дружком базаришь! — Потапов рассвирепел, порывисто наклонился к Шабанову. Прищуренные глаза впились в Тимшу сверлящим взглядом. Что вчера в четыре часа пополудни на проспекте Ленина делал? Почему стрельба началась? Кто троих мужиков на Скальной до полусмерти измордовал?

«Ни хрена он не знает, — ничуть не испугавшись подумал Тимша. — Иначе давно бы в бараний рог скрутил».

— На проспекте не был, никаких девок не знаю, про разборки ваши впервые слышу, — отчеканил Тимша. — Еще вопросы, Михал Викторыч?

Потапов шлепнул ладонью по подлокотнику, резко поднялся. Кресло, протестующе скрежетнув, отъехало к стене.

— Что-то много в последнее время жмуриков да искалеченных появилось… и со всеми, Шабанов, тебя без особого труда связать можно, — угрожающе пророкотал капитан. — Думаешь, в милиции одни дубы собрались? Стоит мне захотеть — алиби твое сопливое в пять минут развалится!

Следом за капитаном встал и Тимша.

— Вы, уважаемый, ерунды-то не порите. Я ведь телевизор смотрю! — задиристо огрызнулся он. — Не знаю, зачем этот рисуночек мне подсовывать — по телику совсем другую морду показывали. А если кто-то троих уложил, так причем здесь пацан семнадцатилетний? Как это у меня получилось? Или я в шкафу автомат прячу? Можете поискать — даже ордера не потребую.

Шабанов уже и сам верил в свою невиновность. Горло сдавила обида на царящую в мире несправедливость. Два быстрых шага, и Тимша оказался рядом со шкафом. Блеснув зеркалом, распахнулась полированная дверца.

— Пожалуйста. Ищите!

Потапов не двинулся с места. Свирепая мина на его лице понемногу сменялась досадой.

— Значит так, парень, — утробно пророкотал он. — Отныне будешь под моим неусыпным контролем. Не то что пойти куда не надо — громко пукнуть не посмеешь. Малейший намек на причастность к происходящему — загремишь по полной!

Тимша озадаченно уставился на капитана.

— Это что, за мной хвост ходить будет? Как в шпионском кине? Во Леушин-то обзавидуется!

— Как следить буду — не твое дело, — ответно усмехнулся Потапов, — но поверь, о каждом шаге доложат и фотографиями проиллюстрируют. А я, тем временем, расследованием займусь.

— Как скажете, мой капитан! — насмешливо заявил Тимша и приложил руку к виску. — Один вопрос…

Потапов насторожился.

— Я тут в моря собираюсь… конечно, пока еще вилами по воде писано, возьмут ли… но хотелось бы знать… что скажет милиция?

Потапов задумчиво сдвинул брови — словно две горы сошлись.

— На торгаше? — подозрительно спросил он.

— Не-е, — отмахнулся Тимша. — Рыбку в Баренцухе ловить!

— Рыбу ловить можно, — дал «добро» Потапов. — Хоть при деле будешь, не по городу болтаться, нервы мне портить…

Милиционер, не прощаясь, зашагал к выходу. Тимша, как воспитанный хозяин, двинулся следом.

По дороге капитан, как бы случайно, толкнул дверь ванной, посмотрел на сохнущий спортивный костюм, отметил разлегшиеся на змеевике сушилки лыжные ботинки… затем перевел взгляд на стоящие у двери лыжи…

— Ладно, — прогудел он. — Так и быть, к Леушину не пойду. Иначе папаша его опять ползарплаты на валидол изведет.

Тимша нацепил на лицо счастливую улыбку. Капитан еще раз изучающе посмотрел на него… и вышел. Шабанов подождал, когда внизу хлопнет подъездная дверь… перевел дыхание.

— Да-а, как по лезвию ножа прогулялся, — тихо пробормотал он и пошел на кухню — по—новой разогревать успевший остыть чайник.

Весь день он безвылазно просидел дома, предположив, что побещавший работу моряк еще не вышел из загула, а жаждущий его крови Игорь мог передумать насчет заявленной отсрочки. Пришедшая с работы Светлана Борисовна была удивлена.

— Ты не заболел ли? — озабоченно поинтересовалась она, доставая из шкатулки медицинский термометр. Возражения Тимши были отметены, как несостоятельные.

— Не шприц ведь в задницу — градусник под мышку, — укоряюще заметила Светлана Борисовна. — Для моего спокойствия.

Тимша смирился. Мысли крутились вокруг недавнего визита, нажитых врагов и туманного будущего.

«Н-да-а… милиция, конечно, рыть будет… и ничего не нароет — достаточно увидеть показанный по телевизору портрет, чтобы это понять… отморозки, что в больнице лежат, не скоро очухаются, да и когда очнутся, неизвестно что вспомнят… у бандитов тоже никаких наводок — кто обо мне знал, уже в гробу… Спасибо Игорю. Жаль, разошлись наши дороги…

И что осталось? Кому еще моей крови хоцца? РНЕ да скинам… Тоже, конечно, не подарок, но все же не со всех сторон плюхи ждать!»

Настроение чуть улучшилось.

Убедившись, что сын здоров, Светлана Борисовна накрыла стол в комнате, включила непременного спутника застолий все тот же «Горизонт».

Вечер наступил незаметно — зимний север привычно сплетающий часы и дни в долгую полярную ночь. Негромко бубнил в гостиной телевизор, в кресле перед ним сонно поклевывала носом Светлана Борисовна. Тимша вымыл посуду, потуже затянул подкапывающий кран. «Надо бы прокладку поменять», — проплыла ленивая мысль. Он прикрыл дверь, выключив свет, подошел к окну.

Облака поднялись, в разрывах мерцали звезды. На рейде в ожидании погрузки дремали собравшиеся со всего мира суда. От непритязательных норвежских каботажников до штатовских танкеров с надменно выставленными подбородками-бульбами. Стояночные огни протыкали небо острыми копьями света. По воде густой пеленой стлался туман — море дышало.

«Дышущее море… так его и называли когда-то… Лучшая, надежнейшая дорога из Московии в Европу. Незамерзающая. Недаром уже тысячу лет ее у нас отнять пытаются. Даны, шведы, англы, германцы — кто только не пробовал! Ан нет — не вышло!

Вот она, судьба поморская. В мирное время — страну рыбой кормить, в лихую годину — грудью закрывать. На студеных северных ветрах, в трех верстах от ада…»

Тимша сглотнул нежданно возникший в горле комок, пальцы вцепились в подоконник, как в ограждающий палубу релинг.

«Чего я на берегу забыл? — кольнуло в груди. — Возню мышиную устроил… наркоманы, отморозки, тусняки гламурные, содомиты с демократами… на то милиция есть — не все прогнили, таких, как Потапов, тоже немало. В море мое место… в море! Лишь бы Александр не передумал».

Тимша, забыв о намерении выждать сутки, ринулся к телефону. Дрожащие от нетерпения пальцы выудили из кармана куртки смятый листок с заветным номером.

Трубка вжимается в ухо, издевательски неспешно потрескивает старинный наборный диск… Ну скорей же ты, скорей! И пусть Александр будет дома!

Трубку сняли с третьего гудка. Простуженный бас неприветливо хрипнул:

— Н-ну?

— Александр, ты? — с замиранием сердца спросил Шабанов. — Это Тимофей звонит. Ну помнишь, вчера вечером познакомились? Ты еще с «дедом» поговорить обещал, чтоб меня на судно взяли.

Долгое—долгое мгновение тишины. Невыносимое. Рвущее жилы… Грянувший в трубке голос заставил телефон испуганно вздрогнуть. Заполошно тренькнул упрятанный под пластиком звонок.

— Тимша? Ты где пропал? Я уж думал, зря «деда» взбулгачил! Значит так, с утречка, часиков в семь подъезжаешь к восьмой проходной рыбного порта… знаешь, где она?

Тимша открыл рот, но голос куда—то пропал. Удалось лишь кивнуть.

— Чего молчишь? — требовательно спросили в трубке.

— Знаю — от Книповича вниз, — таки выдавил Тимша.

— Во-во! — успокоенно продолжил моряк. — Там и встретимся — дед на тебя лично посмотреть хочет, прежде чем с капитаном разговаривать.

По телу пробежала морозная волна — а ну как стармеху не по нраву придется семнадцатилетний пацан?

Словно ощутив Тимшины переживания, Александр ободряюще гаркнул:

— Не боись — дед у нас мировой. Все путем будет. Главное — не опаздывай!

— Да я не к семи — к шести придти могу! Мне недалеко! — счастливо проорал в ответ Тимша.

— К шести не надо — замерзнешь ждамши, — хохотнул Александр. — Ничо, парень, с завтрашнего дня начнется у тебя новая жизнь. Морская!

Они вроде говорили еще о чем-то, обменялись шутками. Кажется, Александр, на всякий случай, записал номер шабановского телефона — все прошло мимо тимшиного сознания. В голове, вытеснив остальные мысли, звенело: «В море! Как отец, как деды—прадеды. Поморы мы, судьба наша такая. Море!»

Он оглянулся, готовый поделиться радостью… кресле у телевизора опустело — Светлана Борисовна ушла в спальню. «Ничего, — улыбнулся Тимша, — так даже лучше, сначала надо со стармехом поговорить».

Он вернулся на кухню, снова замер у окна. Океанские левиафаны по-прежнему дремали на рейде. Меж ними, деловито шныряли портовые катера и буксирчики — возвращали на борт сходивших на берег моряков, везли продовольствие, баржи—заправщики качали топливо и пресную воду. Левиафаны дремали, а порт не спал никогда…

Под окнами что-то тяжело упало, донеслась приглушенная ругань. Тимша прильнул к стеклу — перед подъездом раскорячился мебельный фургон, двое грузчиков споро таскали вещи.

«Переезжают люди, — Шабанов зевнул. — Квартирку побогаче прикупили… или вовсе на юга… Флаг в руки!»

Негромко хлопнула дверь, та же пара с осторожностью вынесла большой старинный комод — темного дерева, с инкрустациями и резьбой.

«Таких уж лет двести не делают… — Тимша встрепенулся — А ведь это бабки Ашхен комод. Куда ей переезжать-то? Как там Сергей говорил — «душа к северу прикипела…» Нет, бабка Ашхен переезжать не будет!»

Наполнявшая сердце радость истаяла. Предчувствие недоброго всколыхнуло душу.

«Ладно, посмотрим, кто это бабке переезд устроил…» Скрежетнул отъезжая от стены холодильник, в руку прыгнул пахнущий гарью пистолет.

«Куда? Опять?! — истерично заголосило благоразумие. — Причем здесь какая-то бабка? Она свое отжила, а у тебя все впереди! Безопасность! Море твое любимое! Заработок приличный…»

Шабанов не дослушал.

«Скорее… скорее!» Тимша мчался, одним прыжком перемахивая по десятку ступенек.

Дверь в квартиру старой армянки оказалась приоткрыта. Тимша беззвучно скользнул внутрь, заглянул в единственную комнату… Женщина лежала на полу, растрепанные седые волосы тонули в кровавой луже. Тимша подошел, опустился рядом на колени, пальцы коснулись синеватой жилки на шее… и отдернулись, не ощутив биения сердца.

«Вот, значит, какие у нас переезды…»

Холод, смертный холод поселился в душе. Кровь отхлынула от лица, губы сжались, окаменели, будто скованные лютым морозом…

Клацнул, становясь на боевой взвод, затвор.

«Море, говоришь? Ничо, подождет море…»

На лестнице послышались шаги. Тимша, по-прежнему бесшумно, вернулся к двери, прижался к стене, рука с пистолетом застыла у плеча.

— Диван берем? — мрачно поинтересовались в прихожей. — Че, блин, за старуха — жизнь прожила, добра не нажила? Даром убил. Хорошо, хоть дарственную на квартиру подписать успела…

Фраза осталась незаконченной — едва убийца показался в комнате, ствол пистолета уткнулся в обтянутый кургузой вязаной шапкой череп. Палец бестрепетно нажал на курок.

Оглушительно, до звона в ушах, грянул выстрел. Стену заляпало кровавыми ошметками. Тело с грохотом рухнуло, забилось в конвульсиях. Тимша молча шагнул в прихожую.

— Ой, бля-я-я… — заорал бородатый сизоносый подельник убийцы, трусливо шарахнувшись к выходу.

Выстрел ударил вслед. Грабитель выгнулся, словно в спину вонзилось копье, с грохотом покатился по ступеням…

«В машине наверняка водитель ждет…» — проплыла холодная мысль.

Похоже, грабителей все-таки было двое — в кабине грузовика никого не оказалось. Сковавшая сердце лють слегка ослабла. Тимша еще раз прошелся вокруг фургона, ощутил, как подобравшийся к тридцатиградусной отметке мороз щиплет ноги, опустил взгляд. На обледеневшем тротуаре неуместно синели босые ступни — его собственные ступни.

«Эва! — вяло удивился он, — третий круг нарезаю, а лишь сейчас почуял. Возвращаться надо, пока не отморозил…»

Пистолет оттягивал руку — надежный, еще советский, дождавшийся своего часа. Выкидывать оружие не хотелось… да и без толку…

«Теперь не открутишься… Укатает Потапов, куда Макар телят не гонял… а-а, чего уж там — все к тому шло…»

Ни сожалений, ни страха, лишь сознание выполненного долга.

Он побрел к подъезду, сознание краем отметило появившуюся из—за угла дома тонкую завернутую в длинное приталенное пальто фигурку. Девица шла чуть согнувшись, поднятый воротник прикрывал лицо от пронизывающего ветра. На стоящую у подъезда машину девица на обратила внимания.

«Со свиданки домой торопится… — улыбка чуть тронула тимшины губы. — Или, наоборот, к милому спешит…»

Он отвернулся, прикрывая телом оружие, ладонь потянулась к стылой дверной ручке…

— Сергей? — неуверенно произнес за спиной девичий голос.

«Лариса?»

Девушка остановилась в полушаге.

— Лариса? — Тимша не знал, что сказать.

Молчание затягивалось.

— Ты снят с крючка… — наконец произнесла Лариса, рука резким жестом смахнула непрошенную слезу. — Я тебя выкупила.

«Выкупила? Спасла что ли? Зачем?»

— Зачем? — растерянно спросил он вслух.

В глазах Ларисы сверкнула молния. Он ждал пощечины, но девичья рука ударила под сердце…

Толчок показался слабым, почти безболезненным… Тимша недоуменно покосился на узкое синеватое лезвие в девичьем кулачке, потом на расплывающееся по рубашке кровавое пятно… ноги подогнулись, из ослабевшей руки выпал ненужный более пистолет.

— Зачем? — повторил Тимша и, неловко повернушись, упал в снег.

Где-то высоко над головой с надрывом прокричали:

— Зачем? Ты не мог уйти! Не имел права! Ты мой. Мой! Или ничей.

Голос становился все тише и тише. Чтобы услышать последние слова, Тимше пришлось напрячься. До предела, до темноты в глазах…

— А пушку я заберу, — произнесла девица уже спокойно. Пригодится…

Тимша вздохнул, ослабло державшее его напряжение… ни слух, ни зрение не вернулись. Мир отдалялся, становился зыбким, нереальным…

«Жаль, с Венькой помириться не успел… Виноват я перед ним…»

Мысль замерла. В небе одна за другой гасли звезды…

Пока не наступила тьма.

 

Глава 9

На лысых макушках сопок лютует пурга, белесые космы хлещут по обледенелым валунам, доносится по-волчьи голодный вой… а в безветрии заросшего сосняком распадка, снег падает неторопливо, как перья из вспоротой подушки. Наверху вой, здесь — надсадный треск перегруженных сугробами ветвей. Снег и полярная ночь. В полушаге ничего не разглядеть.

Подбитые камусом лыжи скользят без отдачи, поземка засыпает неглубокую лыжню. Короткий невидимый в ночи штрих.

«Весайнен наверное лагерем встал — чего ему сквозь пургу ломиться? Добычи с монастыря взято много, ее донести надо, не по тундре раскидать — иначе разбежится пеккино войско… Дома лишился, сыновей потерял, Колу спалить грозился половину ватаги у стен острога оставил… если еще и добычу потерять — совсем конец Пекке: кто за неудачником пойдет?..»

Губы Шабанова кривит жесткая усмешка.

«Ничего, освободим Вылле, посмотрим, как Пекку поживы лишить… в должниках он у меня. И не только за лопарку — за набег давешний, за болото, в коем тонули, за весло моими ладонями шлифованное, за яму гнусную, за дыбу… многовато Пекка долгов накопил!»

Ремешок, тянущийся к идущему впереди Букину, ослаб — Федор в который раз опустился на колени, не столько высматривая, сколько вынюхивая оставленный весайненовской бандой след. Сергей затормозил, в поясницу ткнулся притороченный к заплечной котомке самострел. Сзади, едва не сбив с ног, подкатилась кережа с припасами.

— Ну? — нетерпеливо бросил Шабанов в темноту.

Темнота откашлялась и сплюнула.

— Не нукай, не запряг, — донесся голос Букина. — И не ори — чай не в кабаке целовальника кличешь.

— Ты, Федька, дело говори, — прогудел вставший рядом с Сергеем Харламов. — След не потерял ли?

— Потеряешь его, как же! — зло фыркнула темнота. — Экой оравой ломят — снег чуть не до земли выбили! Тут другое…

Букин поднялся, приблизился, в грудь Шабанова толкнулся кулак.

— Чуешь, что нашлось-то?

Разглядеть находку Сергей и не пробовал — все одно темень не позволит. Сквозь меховую наглухо пришитую к малице рукавицу пальцы нащупали нечто похожее на разлапистый древесный корень.

— Что это? — сердито спросил Шабанов, не сумев опознать находку.

— Рука, — терпеливо объяснил Букин. — Отрубленная.

Сергей отшатнулся, к горлу подкатил желчно-горький ком. — Тьфу! Еще в нос бы сунул! На кой леший подбирал?

— Ну-ка, дай сюда! — с внезапно проснувшимся интересом подал голос Егорий. — Разберусь, почто рублено.

Букин передвинулся к дружиннику. Послышалось громкое сопение. Сергей брезгливо поморщился.

— Не каянин, — наконец вынес вердикт Егорий. — Ладаном за версту несет. Монах это. Кому-то награбленное нести надо — монахов в полон и взяли…

— А зачем кисть рубить? — спросил Шабанов.

Чуть слышно прошуршала малица — Харламов пожал плечами.

— Может провинился — кусок хлеба без спросу взял, или еще чего… а может отмерзла рука—то… и отрубили, чтоб не мешалась… я-то думал, каянин замерз, обрадовался — одним бойцом у Пекки меньше.

— Плевать мне, сколько у него бойцов, — буркнул Федор. — Нам с ними не воевать — лопарку бы втихаря вытащить…

— Не воевать? — перебил Шабанов. Голос звякнул стылым железом. — Отчего ж не повоевать? В темноте да пурге… очень даже можно.

Ремешок, связывающий с Букиным, вздрогнул, натянулся, словно брошенное Шабановым слово ударило Федора, заставило отпрянуть.

— Ты в своем ли уме? — забормотал лопарь. — Втроем на сотню? Девку бы украсть, да ноги унесть, и то дело небывалое! Небось, о таком озорстве поморы не один год вспоминать будут! С Пеккой воевать… И не думай!

— Не тарахти, Федька, — буркнул Егорий. — Кровь у парня бурлит, вот и несет, сам не знай чего…

«Или впрямь ерунду горожу? — невольно подумал Шабанов. — Крышу снесло и мыши летучие в колокольне завелись?»

Сергей поежился — сумасшествие не ко времени… или, наоборот, как нельзя более кстати?

Резкий порыв ветра, соскользнув с покатой скальной вершины, бросил в лицо пригоршню липкого снега, залепил глаза. Шабанов утерся, невольно зацепив струп на потрескавшейся от мороза губе. Во рту появился солоновато-железистый привкус.

До отвращения знакомый привкус.

«Вылле спасти надо, о том разговору нет. Сам девчонку в монастырь послал, самому из пеккиных лап и выдергивать. Букину с Харламовым за то что в ночь да на верную смерть пошли — поклон земной, но почему ж поганец каянский безнаказанно уйти должен? Неблагоразумно втроем на сотню? Чихать. Могу вовсе в одиночку пойти. Благоразумные, небось, до сих пор по избам сидят, да воеводу за отбитый приступ славят.»

Славят… в памяти тут же всплыла недавняя гульба…

* * *

В съезжей — воеводской — избе успели истопить печь. Даже стоя у дверей Сергей ощущал волны гуляющего по избе жара.

— Значится Шабаненок Кавпейку одолеть сумел? — недоверчиво покачал головой староста Кузьмин. — Чудны дела твои, Господи…

Узловатые пальцы поскребли клочковатую бороденку, хитро прищуренные глаза стрельнули в сторону угрюмо сидящего за столом воеводы. Загрязской потянулся к штофу, казенное вино щедро плеснуло в мутно-зеленого стекла стакан.

— Будем здравы!

Загрязской выпил, закусил щепотью квашеной капусты. Белесая капустная ниточка запуталась в бороде.

— Повезло сопляку — жив остался, — проворчал он, промокнув губы тыльной стороной ладони. — Кавпей его нашинковать мог не хуже, чем твоя жена эту капусту… — в рот воеводы, выразительно поболтавшись перед носом Кузьмина, отправилась еще одна щепоть.

— Ага-ага, — с усмешкой покивал староста. — Тока вышло иначе: не дадено было Кавпею верх взять. Бог-от правду любит… да нам того ж заповедует. Стрельцов ты, чай, милостями не обошел — чем парня одаришь?

Воевода поперхнулся, лохматые брови недоуменно поползли вверх.

— С чего я-то его одаривать должон? Мое ли дело — поморским недорослям кошели набивать?

— С того, что сам за свея немалый барыш поимеешь, — отрезал староста. — Царю-то в радость, что воеводы его ворогов в полон берут.

И без того угрюмый воевода потемнел грозовой тучей.

Объект беседы впервые позволил себе открыть рот:

— Спасибо на добром слове, — поклонился он старосте, — не заради денег старался…

Молния воеводского гнева, вместо того, чтобы обрушиться на старосту, нашла иную цель:

— Молод еще, в разговоры старших встревать! — рявкнул Загрязской. — Радоваться должон, что в теплой избе нашего решения ждешь.

«Дерьмо! — мысленно выругался Шабанов. — Дернула нелегкая пасть раззявить! Хорошие манеры проявить захотел. Выкручивайся теперь…»

— Так я и радуюсь! — расплылся он верноподданической улыбкой. Вытаращенные от усердия глаза поедом ели начальство. — Потому и сказать осмелился, что радый! Я ведь и впрямь на Кавпея сдуру напоролся! Кабы не стрельцы — забил бы меня свей!

Тяжелый воеводский взгляд уперся в Шабанова — не изгаляется ли сопляк? Сергей подлил в улыбку изрядную толику идиотизма. Разве что слюну не пустил. Загрязской чуть помягчел, собравшаяся над Шабановым гроза явно прошла мимо.

— Дурак ты, паря, — удовлетворенно констатировал воевода. — Другой на твоем месте, кричи на него — не кричи, все одно гоголем ходил бы.

Горлышко штофа вновь звякнуло о край стакана, по избе поплыл густой сивушный аромат.

— Прими-ка от щедрот моих!

Староста ехидно хмыкнул.

— Щедр у нас Владимир Владимирович, неча сказать… пробормотал он. Услышавший бормотание Загрязской раздраженно дернул щекой, подвинул к Сереге капусту.

— На, закуси…

Шабанов уцепил чуть не горсть — во рту после царевой водки словно полгода кошки гадили. На глаза навернулась неподдельная слеза.

— То-то… — непонятно заметил воевода и вдруг рыкнул: — Ну? Проси, чего надо, пока я добрый!

«Просить? Чего просить-то? Корову? Шняку? Или сразу лодью? Ведь даст. Или оплатит. По-княжески заживу… правда, без Вылле…»

Мелькнувшая перед внутренним взором лодья хлопнула белоснежным парусом и скрылась за горизонтом.

Туповато-преданная мина исчезла с лица. Сергей выпрямился, взгляд бестрепетно вперился в ожидающе молчащего воеводу.

— Мне бы… самострел хороший, — бухнул Шабанов, как в ледяную воду с разбега сиганул. — Я из лука плохо стреляю… да стрел железных — у каян пеккиных кольчуги добрые, русской ковки, абы чем не пробьешь.

Староста досадливо крякнул, воевода же икнул и оторопело разинул рот.

— Никак, за Юхой вдогон собрался? — недоверчиво поинтересовался Загрязской, едва к нему вернулся дар речи. — Или водка царева в голову шибанула?

— Девицу Юха полонил, — нехотя вымолвил Шабанов. — Лопарку. Она меня после дыбы выходила, а я ее в монастырь с вестью о Юхином походе послал… на горе да поругание…

Воевода откинулся к стене, упер руки в боки. На суровом лице мелькнуло странное несвойственное очерствевшему до каменности воину тоскливое выражение. Мелькнуло и исчезло.

— Девку, значит, у Весайнена отбивать собрался… — задумчиво протянул он. — Оре-ел! О матери подумай. Что с ней весть о твоей смерти сделает? Что она мне скажет, узнав, кто сыночка на погибель дареным самострелом благословил?

Воевода привстал, как—то сразу увеличившись в размерах, гранитной скалой навис над Шабановым. Сергей понял, что чувствуют враги Загрязского в последние минуты жизни… но взгляда не отвел.

— Одному-то смерть верная, тут разговору нет… — осторожно подал голос староста. — А вдвоем—втроем, может и выйдет девку скрасть — которы сутки темень беззвездная…

Воевода по—медвежьи тяжело повернулся к выжидающе примолкшему старосте.

— Ты, Кузьмин, видать на старости лет разума лишился! Какой полудурок за сопляком в ночь пойдет?

— Ну, не знаю, не знаю… — протянул староста, незаметно для воеводы подмигнув Шабанову. — А парню все ж слово дадено… надо сполнять обещанное, иначе срамно выйдет…

Лицо воеводы налилось дурной кровью, попиравшая столешницу длань собралась в могучий кулак…

— Будь по-вашему, — выдавил сквозь зубы Загрязской, буровя взглядом старосту. — Найдет парень двоих сотоварищей не токмо самострелы, всю справу воинскую получат… а коли не найдет… — воевода люто зыркнул на Шабанова, злорадно усмехнулся, — вместо награды такого пинка дам — до самой Умбы вороной драной домчится!

Сергей облегченно вздохнул — не остывший после боя с каянью воевода мог и не такое измыслить.

— Так я пойду? — спросил он, подавшись к сколоченным из тяжелых плах дверям.

— Иди… — прорычал воевода — гулко, грозно, словно готовая сорваться с гор лавина. — Да помни: времени у тебя до вечера.

— Ага, ага… — покивал староста. — Иначе Пекку нипочем не догнать будет.

Обширный двор кольского острога, посреди коего стояла съезжая изба, освещали многочисленные костры. Сизые дымы поднимались над стенами, хлопья сажи кружили над Верхним посадом… дотлевавшим посадом.

Вкруг острога тянулись группки погорельцев. Заунывно голосили овдовевшие бабы. Угрюмые мужики несли спасенный из пожаров скарб, гнали чудом уцелевшую скотину. Перемазанные сажей молчаливые дети сжимали заполошно трепыхавшихся гусей и кур.

Живущие в Нижнем посаде и стрелецкой слободе коляне спешили навстречу, помогали, даже спорили меж собой:

— Прокопий! Куда людей ведешь? Ты уж две семьи на постой взял! Или думаешь, окромя твого двора в Коле жилья не осталось?

Сергей, чтоб не мешаться, отступил с тропы, по колено утонул в сером от копоти снегу, еще раз осмотрелся — погорельцев разводили по избам. Русский ли, лопарь, или вовсе какая чудь — никто не спрашивал.

В избе Заборщиковых тесно. Вкруг стола угрюмо сидят поморы, на лавке у входа притулилась незнакомая Шабанову женщина. Некогда нарядный, изукрашенный бисером кожушок порван, заляпан сажей.

За кухонной занавеской позвякивает посудой хозяйка. На печи, где еще недавно спал Шабанов, время от времени слышится возня.

— Вася! Вась! — звенит оттуда по—комариному писклявый девчоночий голосок. — Поглянь, все ли ладно? Ва-ась, не спи!

Возня усиливается, доносится недовольное сонное мычание, из темноты взблескивают детские глазенки.

— Говорил я тебе, дурища, здеся все! — громким сердитым шепотом возвестил разбуженный сестрой малец. — и Заборщиковы, и Букин, и мамка. Спи давай.

— А тот дядька, что свейского воеводу имал, здеся? — не сдается девчушка.

— Угу-м-м… — соглашается успевший задремать братик.

«Мелочь, а приятно… — думает с улыбкой Шабанов. — А то кого ни послушай — все Загрязской да Загрязской. Ровно кроме воеводы да стрельцов никто с Весайненом не сражался».

Женщина в изгвазданном сажей кожушке привстает, шикает.

На печи воцаряется тишина.

Напрасные хлопоты — поморам не до малышни.

— Истинно воевода рек, — наставительно произнес Заборщиков. Согнутый палец стукнул костяшкой по серегиному лбу, — нет ума, своего не вложишь.

От второго — закрепляющего сказанное — удара Шабанов уклонился.

— Больно ведь, дядька Серафим, — обиженно сообщил он. — Чай не по стене лупишь!

— Да ну? — сделал вид, что удивился, Заборщиков. — Велика ли разница? Стена-то умнее небось — она за Пеккой бежать не собирается.

Сергей набычился. В глазах вспыхнул упрямый огонек.

— Ладно, пусть я деревяхи дурее. А все ж девушку Пекке оставлять не собираюсь! И вообще, дядька Серафим, кабы твою невесту тати схватили, неужто на печи усидел бы?

— Ха! — таки встрял в разговор из последних сил молчавший Букин. — Да чтоб ты знал, Серафим-то за своей Маланьей в Ладогу езживал, братовьям ее четверым морды набок посворачивал — все за то, что девку ладожскому купчишке просватали. Из-под самого венца увел!

Серафим засопел. На дубленом студеными ветрами лице явственно проступила краска смущения. Шабанов от удивления аж рот разинул.

— Эко вспомнили… — низким басом недовольно проурчал Серафим. — Ну было дело… Одному что ль Тимше из-за девок с ума сходить? Было-то было… да быльем давно поросло.

Колыхнулась пестрая ситцевая занавеска. В горницу вошла хозяйка. Руки оттягивал большой глиняный горшок. Над горшком вился пар. По избе поплыл аромат отварной с брусничной подливой трески.

— Хватит вам, мужикам, о пустом спорить, — певуче заметила хозяйка. — Воевода наш батюшка супостата отбил, каяне уж за три—десять сопок убежали, и след пургой замело. Какие догонялки в ночи-те?

Следом за горшком на столе появились миски, ржаной каравай, братина с вареным медом… обычный завтрак.

Сергей наконец осознал, что наполненная ревом пожара, звоном стали, надсадными криками ночь осталась позади.

— Устинья! — хозяйка повернулась к сидящей у печи женщине, — долго ли будешь в сторонке жаться? Садись-ко к столу — поспела рыба-то.

Женщина несмело улыбнулась, взгляд потянулся к спящим на печи детям.

— Да не печалься о детишках, — улыбнулась хозяйка. Пусть выспятся, ночь им тяжелая выпала. Достанет еды-то! Понадобится — еще наготовим. Али мы не женки поморские?

Снова несмелая улыбка. Женщина подходит к столу, нерешительно останавливается… Букин сдвигается, приглашающе похлопав по нагретому месту.

— Что ж ты, Устиньюшка, словно чужая? — сладенько мурлыкнул он, пряча в бороденке усмешку. — Садись-ко поближе!.. В кои веки Семена с тобой рядом нет, никто меня веслом гонять не вздумает!

Вместо ответной улыбки на глаза женщины навернулись слезы. Заборщиков подался к Букину, неуловимо быстрым движением отвесил затрещину.

— Балаболом родился, им и помрешь, — сердито уркнул он. — А ты, Устька, брось реветь. Семен — он мужик крепкий, да не сильно его и порезали. Монахи-то наши по ранам знаткие увидишь, к вечеру мужик твой сюда припрется — Федьку гонять.

На щеки женщины впервые порхнул румянец, благодарно глянув на Заборщикова, она придвинула к себе наполненную хозяйкой миску. Букин же задумчиво почесал затылок.

— И впрямь припрется, дуболом Устькин, — пробормотал он. — Небось злющий будет… хужее, чем в прошлый раз…

Букин обвел взглядом сидящих, чуть задержавшись на по—прежнему хмуром Шабанове…

— Знаешь что, Тимша, — неожиданно выпалил он. — Пойду-ка я с тобой. Небось лопарь в тундре лишним не будет!

Полная тишина. Даже мыши перестали скрестись. Кусок рыбы замер на полпути ко рту Заборщикова. Капля брусничной подливки звучно шлепнулась на столешницу.

— Ты, эт-та… Федька, головой-то думал? — неверяще переспросил доселе молчавший хозяин.

— А то, — беспечно пожал плечами Букин и усмехнулся. — Чай, Пекка не страшнее устиного мужика!

Устинья не выдержала и прыснула. Следом гулко хохотнул Серафим, стаканы с медом тонко задребезжали. Заборщиков тут же смолк, испуганно покосившись на печь, где спали дети.

— Тимша-то все равно за Пеккой утекет, — независимо продолжил Федор. — тут и к нойду ходить не надо, Что ж его одного отпускать? Я Егоршу уговорю — втроем и пойдем.

Как ни странно, их почти не отговаривали. Хозяин, порывшись в охотничьем снаряжении, выдал Тимше новенькие лыжи-калги, Серафим небрежно помял серегин печок, бросил ему свою малицу.

— Эта получше… — проворчал он. — И валенки мои надень — как раз на яры впору будут… а печок с собой возьми: малицу потом девке отдашь… Юха пленных не жалеет, чай, одне лохмотья на ней… — Серафим пожевал губами, виновато отводя глаза, добавил, — ты не думай, я бы и сам пошел, да свей, поганец, ногу нарушил…

Шабанов опустил взгляд — в длинной прорехе на колене серафимовых штанов виднелась заскорузлая от крови тряпица.

— Что ты, дядька Серафим! — Шабанов сглотнул подступивший к горлу комок. — Разве ж я не понимаю? Да ты не переживай, мы справимся, честное слово, справимся!

Заборщиков неловко шагнул вперед, порывисто обнял Шабанова.

— Я знаю, — просто сказал он.

* * *

Весайнен спешил. Как вспугнутая зарей нечисть, как напаскудивший в курятнике хорек. Забыв прямой путь к собственному хутору. На запад, вкруг отделявшего Каянь от Швеции залива — подальше от проклятых русских! Ничего, что в Весала морем возвращаться — зато кольские поморы не догонят!

Не раз и не два он останавливался, пропуская отряд, напряженно ловил в завываниях ветра звуки погони… Нет, ничего… снова ни звука. Пекка злобно скалился — звуки ерунда, битый волк погоню шкурой чувствует! Должна быть погоня… Или нет? Или руссы снова опередили и сейчас жгут месяц назад отстроенный хутор, с пьяным гоготом вытаскивают из могил кости сыновей…

Пекка ожесточенно затряс головой, отгоняя некстати возникшую в памяти картину — его воины, с радостным ревом громят монастырские погосты, выкидывают из склепов гробы, режут монахов…

Нет. Нельзя сравнивать — это была verikosto, кровная месть! Он имел право на жестокость!

Весайнен догнал ушедший вперед отряд, злобный удар тяжелого кулака сбил с ног еле плетущегося монаха — зачем шатается? Не велик и груз на плечах — всего—то мешок с церковной утварью!

Двое пленников склонились над упавшим, помогли встать. Чернец сделал пару неверных шагов и рухнул, чтобы больше не подняться.

— Оставить падаль! — прорычал Весайнен, хватаясь за меч. — Тащить мешок, пыстро!

Чернецы, тихо бормоча молитвы, освободили тело от груза, один из них нагнулся, в довесок к своему, принял на плечи мешок упавшего.

Пекка злобно прищурился — ни выбеленная сединой борода, ни монашеская ряса не могли скрыть широкие плечи и грозную стать бывшего ратника.

«Именно такие жгли Весала. Именно такие убивали сыновей!» — горячечно билось в голове. Меч с тихим скрежетом пополз из ножен… но Весайнен справился с собой. — «Еще рано. Пусть работает. Можно, тем временем, придумать бывшему воину казнь. Такую, чтоб сыновья радовались, глядя вниз из христианского рая!»

Весайнен еще раз оглянулся — посланные в арьегардный дозор ватажники почему—то не спешили вернуться… До сих пор сидят в засаде? Впустую? Не-ет. Воспитанное десятком набегов чутье не могло подвести — кто-то наверняка идет по следу.

— Пыстро, русска свиньи! Пыстро! — рявкнул Весайнен.

Меч по-прежнему оставался в ножнах — двуногую скотину надо беречь… до подходящего времени.

Оставленные в арьегарде шведы прекрасно знали, что от них требуется — оба давно разменяли четвертый десяток, оба давно перестали вести счет убитым русским… Зато они умели ждать — могли прикинуться сугробом или валуном, могли терпеть холод и неподвижность, лишь бы снова остаться в живых и выпить у жаркого камина за погибель проклятых руссов.

* * *

Пурга, сопки тонут в снегу… Полярная ночь… Третьи сутки погони…

Тянушийся от Букина ремешок перед тем как провиснуть, дважды дернулся. Сергей замер, едва не забыв продублировать сигнал для идущего позади Харламова. Два рывка — враги.

Висящий за спиной самострел медленно перекочевал в руки. Рычаг лег в гнездо, готовый вздернуть стальную тетиву на дыбу курка. Сердце резко ускорило темп, насыщая тело адреналином. Сейчас, сейчас…

Возникший из тьмы силуэт заставил напрячься мышцы… в следующий миг Шабанов прикусил губу, чтобы сдержать ругательство — Букин! Чертов лопарь двигался с беззвучностью полярной совы.

По правую руку возникла громада Харламова. Стрелец пригнулся, чтобы не упустить ни слова, из сообщения лопаря.

— Двое их, — едва шевеля губами прошептал Федор. — Хорошо, гады, прячутся. Если б не ветер, вляпались бы, как воробей в коровье дерьмо. Осталось бы сидеть и не чирикать!

— Не балаболь, дело говори, — дохнул в ответ Егорий.

— Я и говорю — ветер-то западный, а каянцы небось месяц бани не видели! Разит, как от выгребной ямы. Тут уж прячься, не прячься, а вонь-то выдаст.

— Всего-то два засранца? — шепот Харламова задышал охотничьим азартом. — Да я их один от вони вылечу — мертвые не потеют.

Егорий вернулся к оставленной позади кереже, из поклажи вынырнул белый плащ-мятель. Сергей хотел последовать примеру… остановила легшая на плечо рука Букина.

— Не надо, — прошептал Федор. — Мы Егорке тока мешаться будем…

Шабанов сердито отшатнулся, и Букин тут де сменил точку зрения:

— Однако, можешь за мной идти — коли Егорий не справится, твой самострел в самый раз придется.

Сергей бы поверил, если б не видел, как Букин натягивает тетиву на метровый лопарский лук.

«Нужен я им, как зайцу лосиные рога… — с горечью подумал Сергей. — С лопарем в стрельбе состязаться — лишний раз краснеть».

Завывавший вторые сутки напролет ветер как назло стих. Лишь снег по—прежнему сыпал, старательно пряча скользнувшую мимо Сергея белую тень.

Чуть выждав следом двинулся Букин. Сбросивший постромки Шабанов не отставал ни на шаг.

Как умер первый каянец, Сергей понял, увидев мелькнувшего перед ним Егория. Стрелец выразительно потряс окровавленным ножом и снова исчез в снегопаде.

«Федор сказал, двое каянцев-то…» — настороженно подумал Шабанов. — Значит, где-то еще один прячется…

Подкрасться ко второму Егору не удалось — попавшаяся на пути сосна встряхнулась, как вылезший из воды пес, освобожденно взмахнула ветвями…

Возникший двадцатиметровый снежный падун на миг застыл. Вокруг сосны возник причудливый ореол, до странности напоминая скособоченный человеческий силуэт… затем из снежного облака с яростным криком вырвался Харламов.

Скрываться долее было незачем, Сергей яростно рванул рычаг самострела. Стальной оперенный болт прыгнул в ждущую его ложбинку, как любовник в призывно распахнутую постель…

Видимо, снежная лавина показалась великаном не одному Шабанову, а вылетевшее из облака рычащее чудовище окончательно свела с ума притаившегося неподалеку каянца.

Пронзительно заверещав: «Hijsi!!! Hijsi!!!», он выскочил из скрытой заметенной снегом ложбинки, сломя голову понесся к ушедшему вперед отряду… Звонко тренькнула тетива лопарского лука, следом гулко хлестнул самострел. Крик захлебнулся, каянец рухнул ничком.

Харламов подскочил к упавшему, настороженно склонился над телом… и выпрямился, пряча в голенище не пригодившийся засапожник.

Букин, потрогал торчавший из расколотого стального шлема самострельный болт, уважительно поцокал языком.

— Хорошо, однако, стрельнул, — похвалил он Шабанова и, с горестным вздохом, добавил, — жаль тока, шапку испортил со стрельцов за такую ведро водки стребовать можно…

«Зато наповал!» — подумал Шабанов, но сказать не успел: Букин перекатил труп набок, аккуратно извлек из груди мертвеца обломок стрелы с узким трехгранным наконечником.

— А кольчуга почти цела: два кольца-то и порвало, — закончил оценку трофеев лопарь и расстроено махнул рукой, — да оглоеды кольские все одно скажут, мол, рвань принес!

— Стрелки-и! — насмешливо встрял Егорий, — у того, что я зарезал, и шелом, и кольчуга целые. На обратном пути обязательно заберу.

Шабанов даже не улыбнулся.

На памяти возникла первая зарубка: «Минус два…»

* * *

Далекий полный ужаса вопль раненой птицей заметался меж сопок, истаял, растеряв силы. Весайнен ждал второго… не дождался. Что ж, он предвидел погоню… Пусть гонятся — вокруг родные земли. Здесь никто не подаст руссу куска хлеба, никто не пустит обогреться у очага. Ха! Скоро руссам придется сосновые шишки снегом заедать!

Да, все так. Именно так! Но почему ж тогда тревога и страх голодными песцами грызут внутренности?

Весайнен повернулся к остаткам некогда грозной ватаги и приказал ускорить шаг.

* * *

Бой оказался слишком короток. Неистраченный адреналин бушевал в крови, требовал выхода. Сергей отбросил за спину капюшон малицы, позволив вновь проснувшемуся ветру охладить пылающий лоб. Снежинки таяли, не успев коснуться раскаленной кожи, горячая влага стекала за ворот. Хотелось бросить кережу и бежать за проклятым Весайненом…

Снова дважды — подавая сигнал к остановке — дернулся ремешок. Шабанов подкатил к Букину.

— Ну что? — жарко шепнул он. — Где каянцы?

Букин, не отрывая глаз от видимого ему одному препятствия, предостерегающе вскинул руку.

— Не ватажники это… — наконец прошептал он. — Другое что-то… может, что из добычи потеряли?

Букин ошибся — перед ними лежал человек в долгополой монашеской рясе. Худой, как обтянутый кожей скелет. Седые волосы монаха терялись на сером в предутреннем свете снегу, восковая бледность заливала суровое аскетичное лицо.

— Отмучился божий человек… — пробормотал Харламов. Царствие ему…

Монах чуть заметно вздрогнул, послышался тихий хрип. Егорий прервался на полуслове, бросился к монаху… Левая рука воина нырнула под затылок монаха, правая лихорадочно срывала с пояса баклагу с водкой.

— Ты, это… не умирай! — взмолился Харламов, — Дольше терпел, еще немного осталось: мы тебя оденем, домик снежный построим… Букин, лопарь наш, домики из снега лепит — лучше избы получается.

Федор, успевший порыться в кереже, достал запасную малицу, сунул в руки Шабанову.

— Монаха одевай! — растеряв привычную веселость, сказал он. — Да сначала разотри мал-мала — небось, поморозился. Я пойду ледяную вежу делать.

Сергей молча кивнул. Букин огляделся, выискивая подходящее место, метнулся к занесенной снегом ложбинке. В руках лопаря как по-волшебству оказалась деревянная лопата.

— Братие там… — явственно произнес монах, не открывая глаз. — Все, кто жив остался…

— Девушка! — Сергей упал на колени рядом с монахом, борясь с желанием вцепиться, встряхнуть, осторожно коснулся худого плеча. — Девушка, лопарка, Вылле зовут…

Сергей задохнулся от волнения, но монах понял.

— У них, проклятых… — хрипло прошептал он. — К нам шла… предупредить… не успела…

— Ты помолчи, помолчи, — Харламов решительно оттеснил плечом Сергея. — Не трать силы-то! Потом расскажешь — когда оклемаешься.

Баклага еще раз коснулась сухих монашеских губ, тонкая струйка пробежала по смерзшейся бороде. Пахнуло водкой, под свалявшейся бородой прыгнул острый кадык, слабая улыбка углубила без того резкие морщины у рта.

— Доброе вино у тебя… тако в Кандалакше дева одна делала… Варькой звали…

— Ну знаткой! — восхищенно воскликнул Харламов. — Ее вино-то и есть. Самолично покупал! Видно ты, отче, до пострига лихой мужик был!

Монах шевельнул рукой, страдальчески поморщился.

— Помоги мне, воин — ресницы смерзлись, не вижу света божьего.

Харламов с готовностью наклонился, дыханием отогрел веки. Из-под кустистых бровей глянули серые полные боли глаза.

— Двое… — разочарованно пробормотал монах. — Всего двое… Где дружина воеводская, стрельцы где? Почто никто людей спасать не пошел?

Харламов окаменел… «Что сказать-то?» — читалось во взгляде. В следующую секунду он уже тащил монаха к зародышу будущей «ледяной вежи».

— Потом, отче, потом… — бормотал Егорий. — Вот оклемаешься, и поговорим…

Букин сосредоточенно вырубал снежные пласты, укладывал в кольцевую стенку.

Продираясь из-под слежавшихся до каменности завалов, в памяти Сергея всплыло: «дом-«иглу» строит, как эскимосы…» Всплыло, чтобы сразу забыться — ненужное, принадлежащее кому-то другому, еще не рожденному. Тому, до чьего первого крика еще четыре с лишним столетия…

— Мне идти надо… — хмуро бросил Сергей хлопочущему над монахом Егорию.

Харламов одними глазами указал на впавшего в забытье монаха, Сергей кивнул.

— И я об этом. Ты останешься — потом догонишь… а нет, так хоть монаха спасешь. Федор вежу доделает, со мной пойдет — если втихую, мы и вдвоем…

— Выйдет ли втихую? — одними губами спросил Егорий.

— Не выйдет, так и твоя сила без надобности, — отрезал Шабанов.

Харламов потерянно отвернулся.

— Идите уж, — донеслось до Сергея. — Вежу я и сам…

Букин решению не удивился, но враз потемневшее лицо выдало обуревавшее его беспокойство.

Шабанов лопаря понял по-своему.

— Ты ведь не обязан… — неловко пряча взгляд пробормотал он. — Помирать никто не подряжался…

— Ты, Тимша, за бога не решай! — моментально вскинулся Букин. — Бог, однако, знает, когда лопарю помирать. Пусть Пекка смерти боится — чай, убийцу монахов не ангелы на том свете ждут.

Уходили не оборачиваясь.

Короткие — едва в полчаса длиной, — сумерки незаметно сменились привычной темнотой. Небо очистилось, среди россыпи звезд неприкаянно переливалось северное сияние. Над горизонтом стеснительно и робко всплыл узенький серпик новорожденного месяца.

Скудное освещение, но и его хватило, чтобы Егорий, холодея от мистического ужаса, увидел, как лежащий в забытьи монах поднял руку и благословил уходящих.

Впрочем, возможно Харламову и почудилось…

* * *

Шаг за шагом… Наст скрипит под лыжами так, что кажется, и глухой за версту услышит. Связывавший Шабанова с Букиным ремешок убран в заплечную котомку-кису — без нужды при ясном небе-то, одна помеха. Особенно, если снова пеккин дозор встретится… да и нет Букина рядом — убежал дорогу разведывать.

Шаг за шагом… Сергей пытается вспомнить огни новогоднего Мурманска… в голове почему—то плывущий над рублеными церквами благовест, разговение, румяные девицы в пушистых шубках, перестук каблучков по дощатым мостовым… Где ж Мурманск? Затерялся…

Воспоминания похожи на обрывки странных снов — сказочно-красивые ледовые скульптуры рядом с модернистской железной елкой на Пяти Углах, пьяненькие скоморохи на улицах, в усталом телевизоре корчатся поп-идолы с улыбками дебилов, постнорожие комики отпускают низкопробные шутки… Все натужное, ненатуральное, даже сквозь стекло экрана пахнущее не весельем, а подсчетом гонораров.

Что-то еще упустил? Забылось…

Скрипит под лыжами снег…

Подскочил Букин, учуяв навалившуюся хандру, ободряюще шлепнул по плечу.

— Ничо, Тимша. Скоро твою свадьбу гулять будем. Ох, и напьюсь же… как последний лопарь!

Сказал и вновь умчался… с усмешечкой. Словно и не догадывается, что почти на верную смерть идут. Понимает… и Харламов тоже. Знамо — вдогон бросится, едва монах оклемается и о себе позаботиться сможет.

Спроси: «Зачем?» — удивится. «А как иначе? — скажет, — «Друзей бросать? Не по-людски это».

Что ж получается? В шестнадцатом веке — Люди… а в двадцать первом? Население?

Сергей напрягся. Оживляя книжные штампы скрежетнули зубы, вздулись желваки на скулах, зазмеились на висках жилы… Кажется, вот-вот и вспомнится — ведь не все испохабили, не все на бигмаки да гондоны с клубничным вкусом променяли…

На плечо легла жесткая ладонь, вторая запечатала рот. В ухо зло зашипели:

— Замри, Тимша. Прешь, как лось во время гона — ничего перед собой не видишь!

«Хренов лопарь! Чуть до кондрашки не довел. Сердце по сю пору у горла колотится». Шабанов люто зыркнул на Федора. Букин испуганно отшатнулся.

— Сдурел? — так же, шепотом, огрызнулся он. — Вперед глянь: небо кострами подсвечено. Пекка становище на ночь ставит. Сопку перевалить — прямо на него выйдем.

«Наконец-то!» Неуместные размышления выдуло холодным ветром реальности. По телу пробежал знобкий холодок. Шабанов нетерпеливо шагнул к Букину.

— С юго-запада… с шелоника то бишь подходить надо, — прошептал Сергей, — Там Пеккин дом, оттуда они подляны не ждут. Наверняка и не сторожат с той стороны-то.

— Эт-т верно, — ехидно заметил Федор. — Сторожить-то не сторожат… зато смотрят туда неотрывно: баб своих вспоминают, выпивку домашнюю, баню-сауну… а тут мы — здрасте вам. Вот Пекке радости!

Шабанов поморщился, но спорить не стал.

— Раз такой умный, сам и предлагай, как идти… — буркнул он угрюмо.

— И предложу, — Букин махнул рукой на северо-запад. — С побережника заходить надо. Оттуда Пекка никого не ждет.

«С шелоника — с побережника…» Нетерпение заставляло бурлить кровь. «Да хоть откуда, но побыстрее — каждая минута дорога!»

Вспомнился найденный монах — что ни говори, а чернец к лишениям приучен — прежней мирской жизнью, монашеской схимой. Приучен, а не выдержал, упал. Что о девушке говорить?

— Кережи прятать надо, — предложил Сергей. — Налегке пойдем: и быстрее, и незаметнее.

Букин покрутил головой. Призрачный звездный свет окрасил лес тысячью оттенков фиолета — от нежно-лилового мерцания полян до размашистых мазков густого индиго в распадках.

— Туда, — уверенно ткнул рукой лопарь. — Под скалой схороним. Поземка следы заметет — сам Хийси кережи не сыщет.

Подножие десятиметровой отвесной громады заливала непроницаемая чернота. В такой и днем-то не много увидишь… Словно отозвавшись на просьбу Федора, вокруг ног взвились снежные вихрики, набрали силу… лихо свистнул ветер, сорвал не успевший схватиться корочкой наста снег и понес, понес! Ноги выше колен скрылись в непроницаемой белой пелене.

— Хорошо дует, однако! — в голос, почти не таясь, заметил Букин. — День-другой не утихнет.

Сколь ветер продержится, лопарю виднее. Сергей промолчал — все сказано, теперь делать надо. Туда, говоришь? Шаг, еще шаг… Ремень натянулся, лямка привычно впилась в натруженное плечо. Кережа вздрогнула, нехотя поползла следом.

Макушку сопки ветра до блеска вылизали. Сквозь мутную корку льда виднеется черный с молочными прожилками кварца гранит. Отсюда лагерь Весайнена — как на ладони. Полдюжины кувакс по кругу и одна в центре. Отверстия-реппени курятся сизыми дымками. Из-под пологов кувакс бахромой торчат ноги в каянских валенках-пьексах… Сколько пар? Тридцать? Сорок?

«Иди позади воевода с дружиной, тогда бы и счет к месту… а так — какая разница? — Он мысленно сплюнул и бросил пустое занятие. — Хоть сорок, хоть сто сорок — в открытый бой не попрешься.»

Рядом с куваксами пустые сани, чуть поодаль — с неразгруженной поклажей.

— В пустых-то Пекка верно раненых везет, — высказал догадку Букин. — Потому у самых кувакс поставлено — чтоб далеко таскать не пришлось.

Букинские размышления Сергея интересовали мало — внимание приковал огороженный четверкой костров квадрат. В центре освещенной площадки плотно сгрудились одетые в лохмотья люди. Малейшая попытка приблизиться к кострам пресекалась резким лающим окриком стражи.

— Монахи! — прошептал Букин, подтверждая очевидное. Мало их осталось, двух десятков нет…

— Где Вылле? — нервно спросил Шабанов. — Почему девушку не вижу?

Букин притих, взгляд лопаря медленно скользил по лицам, по фигурам пленных…

— Нету там девки, — наконец ответил он. — Монахи одне.

Сердце Шабанова облило горячей волной — если не с пленными, то…

— Врешь, Федор, — зло прошипел он. — Не разглядеть отсюда ни хрена! Ближе подбираться надо.

Лопарь пожал плечами.

— Как скажешь…

Федор приглашающе махнул рукой и пополз к выводящему на поляну распадку. Накинутый поверх печка белый мятель уже в трех шагах делал Букина совершенно незаметным. Если бы не пробитый лопарем ровик, Сергей вмиг потерял бы его из вида.

— И хорошо… — шептал Сергей, — я не вижу, а уж Пекке и подавно не разглядеть.

Стоило сползти в распадок, как поземка накрыла с головой. Сергей мгновенно потерял направление, заволновался… рука вернувшегося Букина вдавила в колючий наст.

— Тихо! — почти беззвучно прошипел Федор.

Шабанов оцепенел… Где-то рядом скрипнул под калгами снег. Послышалось сиплое дыхание, затем надсадный кашель…

Ветер завывал средь каргалистых северных березок, поземка шуршала по мятелю, быстро наметая сугроб. Холод проникал под малицу, превращал тело в стылый камень.

«Еще шаг сделает — точно на меня наткнется!» Круто замешанная на злости и страхе мысль заставила потянуться к ножу… медленно, плавно… Пальцы нащупали костяную рукоять, стиснули…

«Чего он здесь забыл? Нас учуял?»

Лыжник переступил с ноги на ногу, трубно сморкнулся, чуть не попав в Сергея.

«Скотина! — Шабанов почувствовал, как в груди зарождается нервный смех. — Встать бы сейчас и спросить: какого, мол, хрена соплями в людей кидаешься? Интересно, хватит дозорного кондрашка или нет?» Сергей представил картину и до боли прикусил губу, чтобы действительно не расхохотаться взахлеб, до истеричных слез.

Дозорный потоптался еще немного. Послышалось неизменное: «satana perkele!», под пришедшими в движение лыжами заскрипел наст. Все дальше… все тише… пока не стих окончательно.

Соседний бугорок шевельнулся, обернувшись лопарем. Букин подполз вплотную — капюшоны касались друг друга. Ветер завывал как стая голодных равков, заглушал прочие звуки хоть во весь голос разговаривай… Они шептались, едва шевеля губами.

— Нашел место сморкаться, поганец! — с чувством буркнул Сергей. — Чуть не убил гада: аж рука на ноже занемела.

— Велика беда — сморкнулся, — гнусно хихикнул Федор. Вот кабы он тебя желтой водичкой окропил…

— Тьфу, балабол! — в сердцах выругался Шабанов. — Седина уж в бороде, а тебе все хиханьки.

Букин просунул руку в капюшон, почухался.

— Ага… седина… — согласился он, — Ну ничо, вернемся — скажу женке, пусть выщипнет.

«Вернемся ли? — виновато подумал Сергей. — И чего я на Букина окрысился? Сдают нервишки, ох сдают…»

— Хочешь, я повыщиплю? — ласково предложил он. — Всю бороду. Только попроси!

Букин задумался.

— Не-а, — выдал он результат размышлений. — Пусть лучше седая будет.

Обмен немудрящими шутками немного снял напряжение. Букин на миг приподнял голову над снежной пеленой, чтобы тут же снова уткнуть лицо в снег.

— Тут он, — одними губами прошептал лопарь. — Шагах в пяти стоит.

Сергей зло ощерился, поднес к лицу Букина зажатый в кулаке нож. Лопарь отрицательно мотнул головой.

— Рано себя выдавать, — шепнул он. — Пекка насторожится, к девке совсем не подойти будет.

Шабанов зажмурился, давя готовую выплеснуться злость, и кивнул.

«Подождем… Хоть и невтерпеж. Сейчас бы вскочить, резануть по глотке сопливого каянца, рвануть туда — к лагерю!» Картины боя пронеслись перед внутренним взором: алые дымящиеся лужи на снегу, гудение стальной тетивы, толстые самострельные болты рвут кольчуги, как бересту… меч вгрызается в каянские шеи… Что? Нет меча? Будет. Вон их сколько на вражеских поясах!

Что? Кто сказал — вдвоем? А монахи? Сплошняком бывшие воины! Неужто в стороне останутся? Режь, братие, каянь поганую!

Спрятанный под мятелем самострел призывно дрогнул — ну же, хозяин, хватит разлеживаться!

Снова скрипит наст — дозорный топает обратно, не задерживаясь проходит мимо…

Шабанов вскочил, забыв о предупреждении Букина. Совсем рядом, в паре шагов маячила обтянутая овчинным кожухом спина. Два шага или один длинный прыжок.

Почуявший неладное воин успел повернуться, меч с тихим шорохом вынырнул из обильно смазанных ножен… Поздно! Коротка оказалась дистанция для меча — разве что оголовком в висок ударить…

Наверное так бы и случилось, но возникший из ниоткуда русс успел первым. Нож тускло блеснул в свете звезд и вошел ниже подбородка. Снизу-вверх. Проткнув и приколотив к небу язык — ни крикнуть, ни на помощь позвать…

— Совсем сдурел, да? — шипел Букин, помогая волочить в темноту грузное воняющее потом и кровью тело. — Пекка теперь половину ватаги в дозор отправит. Как девку красть? О чем думал?

— Не бухти, — огрызнулся Шабанов. — Про тех двоих, что на дороге встретились, забыл? И без того Пекка знает, что за ним идут. Одним говнюком на свете меньше стало — плохо ли?

Федор что-то буркнул под нос — Сергей не расслышал. В висках набатом грохотала кровь, зубы выбивали мелкую дробь.

«Не первый каянец на счету. Откуда мандраж? — сердито думал он. — Видно на снегу залежался, оттого и трясет…»

Безумно завывал ветер, лохмотья мха болтались на голых скрюченных сучьях, как обрывки сгнившей плоти на костях неупокоенных мертвецов. Поземка рьяно заметала следы… Духи знали — останься странная пара в живых и будут новые жертвы, будет новая кровь… Много крови.

— Экий ты… лютый! — слова пробивались к сознанию через толстый слой снега — невнятные, мятые, рваные. — Оно конечно и раньше видно было: когда ты в яхте Кавпейкином драку учинил… однако ж так, одним ударом ватажника к праудедкам послать… видно сильно тебе матулова девка в душу запала… приворожила что ли? Матул-то на эти дела знаткой лопарь. Говорили, не простой он человек — кебун. Колдун, ежели по-русски… может, и дочь в него пошла?

Глухота понемногу слабела. Теперь слова гудели жирными зелеными мухами, назойливо лезли в уши, мешали думать. Вот бы их мухобойкой!

— Иди к лешему, — сердито прошипел Сергей, уловив таки смысл букинской тирады. — А то я сам наворожу — век икаться будет.

Букин отпрянул, но тут же снова подполз к Сергею.

— Так я че? — виновато пробормотал он. — Так, рассуждаю про себя…

— Про себя болтай сколько влезет, — усмехнулся Шабанов. — Про меня тоже можешь… но Вылле не трожь, понял?

— Ага, ага, — истово закивал Букин. — Я понятливый!.. А все ж зря ты ватажника зарезал — теперь Пекка, небось, в дозоры парами посылать будет: как девку скрасть?

— Молча, — огрызнулся Шабанов. — Кто из нас чистокровный лопарь? Ты или я? Тебе тундра — дом родной… Думай.

Букин замолк. Надолго — видимо и впрямь задумался. Сергей заново прокрутил в памяти картину лагеря…

«Среди монахов ее нет… на санях тоже… в куваксе держит? С ватажниками?» Сергей тихо зарычал, чтобы не застонать, вцепился зубами в рукав малицы. «Полсотни громил и невинная наивная девчушка! Сволочи!»

На глазах вскипели злые жгучие слезы.

«Нет. Разве Пекка уступит озверелой своре лакомый кусок? Наверняка при себе держит. А самому не до девиц — получил от поморов по соплям, теперь все мысли — как бы ноги унесть! И хватит психовать».

Сергей закрыл глаза, сосредоточился на дыхании: три счета вдох, пауза, четыре выдох, снова пауза. Бешеный перестук сердца чуть замедлился, но тревога осталась. Потому неожиданный толчок в ребра заставил схватиться за нож.

— Придумал. Слышь, Шабанов! Придумал я! — лицо Букина расплылось в довольной улыбке.

Сергей ощутил, как в душе просыпается надежда.

— Давно за Пеккой идем, — возбужденно заговорил Букин. — Я теперь про него все знаю: сколько за день пройдет, где становище поставит, как да куда дозоры вышлет. Ты сам говорил — для меня тундра дом, для Пекки — чужа земля. Мы с тобой вот что делать будем…»

Шабанов слушал придуманный Букиным план и думал, что безумие заразительно — такое безрассудство в горячечном кошмаре не привидится… но шанс таки есть… Есть!

Отличить ночь от утра можно по звездам, но тучи расходиться не спешат, хотя ветер старается изо всех сил. Снежные заряды следуют один за другим, в промежутках между ними бушует поземка. От пронизывающей стужи не спасает и теплая малица — чтобы согреться надо двигаться, а этого Сергей позволить себе не мог.

Стоило Весайнену обнаружить пропажу ватажника, как дозоры действительно были удвоены. Сергей приготовился к стычке, но искать пропавшего никто не собирался. Усиленые дозоры предпочитали, то и дело поглаживая скрытые под одеждой амулеты, топтаться на границе света, да опасливо вглядываться в темноту. Иногда ветер доносил обрывки слов, чаще всего ватажники поминали Хийси.

К сожалению мистический ужас не мешал каянцам держать арбалеты наготове и стрелять при малейшем шорохе.

Стреляли метко — в десятке шагов от Сергея грузно рухнул сбитый с ветки глухарь. Проверить результаты стрельбы никто не попытался.

— Ничо, — бормотал неунывающий Букин. — Пущай пуляют нам меньше достанется. Жаль, стрелы деревянные тратят, берегут, засранцы, болты-то.

— Нам без разницы, — буркнул Шабанов. — Печок — не доспех, его и деревянная пробьет…

— Не-а, — жизнерадостно возразил Букин. — Когда нас заметят, мы уж как мороженая треска будем. Хрен пробьешь. Никакого доспеха не понадобится!

— О-хо-хо… — вздохнул Шабанов.

Лагерь таки проснулся. Проснулся, когда состояние хорошо промороженой трески уже не казалось лопарской гиперболой.

Послышались лающие команды выживших под Колой десятников, ярко вспыхнул подброшенный в угасавшие костры хворост, над огнем зашкворчали жиром насаженные на острия мечей куски оленины, ветер донес запах жареного мяса… Шабанов проглотил наполнившую рот слюну.

«Не ко времени жрать захотелось. Ох, не ко времени!» Он тихонько сунул руку в лежащую рядом кису, пальцы нащупали жесткий, как старая подметка, кусок вяленой трески, сунули в рот. Глаза не отрывались от оживающего лагеря.

Набившие брюхо ватажники с гоготом бросали обглоданные кости по-прежнему теснившимся в центре площадки монахам. У ног пленников лежали три полузанесенных снегом тела. Ветер трепал подолы черных ряс.

«Царствие Небесное вам, братие! — мысленно произнес Шабанов. — Бог не оставит невинноубиенных слуг своих…» Откуда взялись эти слова в насквозь пропитанной атеизмом голове, Сергей не задумался — просто чувствовал, это стоило сказать.

Куваксы собирали в последнюю очередь, но споро и слаженно — чувствовалась многолетняя привычка. Сергей напрягся — именно этого момента он ждал всю ночь.

Наконец откинулся полог центральной куваксы, в свете костров появился до яростной дрожи знакомый силуэт Весайнена. Сергей едва не сорвался с места — руки вожака стискивали худенькое, сжавшееся в комочек тело. Пекка шагнул к ближайшим саням, небрежно швырнул ношу на едва прикрытый соломой каркас. Послышался тонкий жалобный вскрик.

«Вылле! Что он с ней сделал, паскуда?»

— Тихо, Шабанов, тихо… — прошептал лежащий рядом Букин. — Знал ведь, что увидим. Терпи, не пришло еще время…

— Я терплю, — прошипел в ответ Сергей. — Да терпелка кончается!

Не прошло и получаса, как остатки банды снялись с места. Полярная темень тотчас поглотила каянцев, но Букин выждал, пока не стихнут последние звуки, и лишь потом поднялся.

— Вставай, Тимша. Ушли оне. Теперя наш черед бегать!

Шабанов стиснул зубы, чтобы не взвыть от терзавшей промерзшее тело боли. В суставах скрежетали ледяные кристаллы, тысячи острых игл пронзали мышцы. Букин, успевший приволочь оставленные за деревьями лыжи, нетерпеливо переминался. Челюсть лопаря мерно ходила, перемалывая все ту же вяленую треску. На заедку лопарь бросил в рот пригоршню выкопанной из-под снега брусники.

Сергей рискнул отлепиться от надежной уютной сосны, вбил валенки в ременные петли калг.

— Поешь? — спросил Букин, достав из-за пазухи согретый теплом тела кусок лепешки. — От самой Колы берег, знал что пригодится…

Сергей отрицательно помотал головой.

— Вылле отдашь, — прохрипел он. — Ей нужнее будет…

Они задержались у тел замерзших монахов. Ненадолго Сергей поклонился и неумело осенил себя крестом.

* * *

Холод сдался на шестом часу бега. На смену ему в тело вошла запредельная усталость. Хриплое дыхание разрывало легкие, перед глазами, загораживая и без того скрытый во тьме лес, плыли разноцветные пятна. Приклад самострела неустанно колотил в поясницу, норовя, если уж поблизости нет врага, самолично убить хозяина. Сергей не выдержал, перевесил на грудь — так хоть локтем прижать можно.

Верста за верстой… Мысль о идущем удобными распадками Весайнене, вызывала изжогу. Каянцу не приходится, продираться сквозь густые осинники, не приходится штурмовать крутые подъемы и тем более, рискуя переломать кости, скатываться с вершин… Много чего не приходится.

— Пекка дурак, — успевал поделиться соображениями отвратительно бодрый лопарь. — Засаду оставил — догоняльщиков стрелять. Пускай — зачем нам лишние каянцы, а?

И откуда в худосочном лопаре столько сил? Двужильный он что ли? Сергей не отвечал — берег дыхание, но Букину хватало и молчаливой поддержки.

— Я здесь каждый камень знаю — ране наша земля-то была, праудедки мои здесь олешек водили. Я малой был, с дедом ходил, однако все помню. Есть впереди одно старое кинтище негде боле Пекке становиться-то. Там и ждать будем.

— Твоими бы устами, да медок наворачивать, — не выдержав буркнул Сергей.

Федор то ли не расслышал, то ли не понял, но продолжал толковать о своем:

— Ты не думай, в снегу мерзнуть не придется: как договорено, на сосне сидеть будешь. Главно дело — лезть осторожно, чтоб снег не осыпать. Больше как под той сосной негде куваксы ставить — везде покато. Так ты сиди и жди, пока я Пекку за собой не уведу.

«Уведет он… или совсем не понимает, что взбешенные ватажники душу дьяволу продадут, лишь бы его убить. Забубенная головушка, наш Букин! И откуда такие берутся?»

Впереди под тонкой коркой льда показался крутой бок валуна. Сергей бросил тело вправо, протиснувшись меж камнем и сосновым стволом. По левую сторону валуна мелькнул обрыв с голодными зубами скальных обломков у подножия.

«Если когда-нибудь в Мурманск вернусь — всех экстремалов умою. Им, ковырялкам городским, такие трассы в страшном сне не снились… а не вернусь, все равно хвастаться буду Вылле ахать станет и ладошки к щекам прижимать…»

Безумная гонка закончилась вблизи тихой, укрытой от лютых ветров поляны. Редкие снежные вихрики перелетали каменистый склон, старательно заметали следы. Чуть ниже, за высокой россыпью камней, отколотых временем от материнской скалы, пряталась неширокая речушка.

«Сюда бы летом, — машинально подумал Сергей. — Форельку подергать, хариуса…»

Окрик Букина вернул к реальности:

— Не лезь на кинтище. Следы оставишь — конец нам!

Сергей замер и выругался — еще чуть, и вылетел бы прямо к центру поляны, где косо торчал вкопанный корнями вверх тесаный еловый ствол.

— Кинемур это, котлово дерево, — пояснил Букин. — Праудедки котел вешали, огонь под ним разводили, мясо варили. Ба-альшой котел был — всем мяса хватало, оставалось даже!

Федор улыбнулся детским воспоминаниям, облизнулся… но тут же посерьезнел. Глаза яростно сузились.

— Ушли праудедки — равки завелись. Пекка свой котел вешать хочет. Пусть Хийси его самого на кинемур повесит!

Им еще достало времени спокойно поесть, затем Федор подвел Сергея к старой сосне, раскинувшей над поляной густые ветви.

— Вставай, однако, — сказал Букин подставляя ладони. — Поднимать тебя буду!

Сергей недоверчиво покосился на щуплые плечи лопаря, затем прикинул расстояние до нижней ветви… и кивнул.

Вскарабкаться оказалось нетрудно — толстые ветви создали естественную лестницу, а снег на них успел слежаться хоть танцы затевай.

Шабанов было усмехнулся дурацкой идее… но мелькнувшие вдалеке огоньки вмиг расправились с призраком веселья.

На всякий случай Сергей потер глаза — мало ли что привидится после целого дня изматывающего бега, — огоньки не исчезли.

— Федор, уходи! Я их вижу! — вполголоса крикнул Сергей. Букин кивнул и пошел к опушке, заметая следы срубленной еловой лапой. Услужливая поземка бежала за ним по пятам, неутомимо выравнивая малейшие огрехи.

Лопарь не ошибся. Отряд втянулся на поляну. Медленно, из последних сил, как смертельно раненый зверь. Ватажники шли сгорбившись, некоторые опирались на борта саней, упряжные олени походили на обросшие клочковатой шерстью скелеты.

Лишь один человек не выказывал ни малейших признаков усталости, широкий упругий шаг то выносил его в голову отряда, чтобы указать путь, то уводил назад — туда, где свирепствовали подгонявшие монахов надсмотрщики.

Голос по-прежнему звенел яростной сталью, а мышцы бугрились нерастраченной мощью. Для него не существовало ничего, кроме неутолимой жажды мести. Кровная месть—verikosto согревала и кормила, изгоняла из тела усталость, заменяла сон.

Пекка Юхо Весайнен возвращался из набега.

«Выпендриваешься? Давай, давай… пока время есть.»

Словно услышав полную ненависти мысль, Весайнен резко повернулся. Зло прищуренные глаза вперлись в укрывшую Сергея сосну, висевший за спиной финна арбалет прыгнул в руку…

Сергей зажмурился, прижался к стволу.

«Нет здесь никого, слышишь? Снег, сосны и камни… даже лемминги разбежались…»

Шабанов уже сам себе казался наплывом на сосновой коре. Наконец взгляд каянца потерял сосредоточенность, арбалет вернулся на место.

«Ф-фу. Ну и чутье у гада! Да и я хорош — о Вылле думать надо, не о Весайнене…»

Лагерь ватажники ставили отработанно — вытаптывается снег, втыкаются привезенные с собой шесты, обтягиваются сшитыми оленьими шкурами. Даже не отработанно — с пеленок приучено, с молоком материнским всосано: завяжи глаза, лиши разума — ничего не изменится.

И опять лопарь оказался прав — куваксы вырастали рядом с приютившей Шабанова сосной, внутри кольца будущего оцепления. Что Пекка удвоенные посты выставит, в том Шабанов ничуть не сомневался — слишком дорого Весайнену дался поход. Не добычу в монастыре взятую Пекка на кон поставил — славу победителя «русского медведя».

Что добыча? Половина ватаги пеккиной в русских землях на корм воронам осталась, лучшие бойцы, отборные. Не будет их, не будет и Пекки.

Получаса не прошло, как из реппеней закурились дымки. Лежавшие на санях раненые — кто сам, кто с помощью приятелей, — перебирались в согретые куваксы.

Когда все раненые оказались в тепле, к стоящим наособицу саням подошел доселе державшийся в стороне Весайнен.

Ворох задубевших на морозе шкур отлетел в сторону, открыв взгляду Шабанову скорченную полуодетую фигурку… «Вылле!» Сергей неимоверным усилием заставил себя остаться на месте, не спрыгнуть вниз, не сцепиться с небрежно подхватившим девушку насильником… Пекка что-то буркнул слов не разобрать, однако в интонации звучало неприкрытое злорадство.

«Почему не сбежала, спрашивает, — догадался Шабанов. Сам же теплую одежду отнял, под шкурами прятаться вынудил!»

Полог куваксы пропустил пленницу, следом протиснулся Весайнен. До слуха Сергея донесся жалобный девичий вскрик…

«Не слушать… не слышать… ждать…» Из прокушенной щеки сочилась кровь, наполняла рот… Шабанов не замечал. «Ждать… ждать…»

Дымки очагов запахли жареной олениной. Оставленным сторожить полон мясо носили прямо на пост, монахов кормить не стали.

«Рано… рано еще… Пусть стража уснет… Уснут ли? Должны… После такого марша да на пост? Как иначе?»

Время застыло. Шабанов заставил себя расслабиться, мысленно перенесся на неделю вперед…

«…сначала придем в Колу… Заборщиков баньку истопит, Федор, хитро прищурившись, достанет припрятанную баклажку знаменитого «варькиного» пойла… Воевода Загрязской начнет выспрашивать подробности, изумленно и недоверчиво качать головой… а Заборщиков стукнет кулаком по столу и гаркнет, мол, если Шабанов говорит, значит так оно и было. День-два в Коле, и — на тройке с бубенцами! — домой, в Умбу…»

В плавное течение мыслей начали вплетаться образы: бегущие по тундре олени, смеющаяся Вылле, вот-вот из-за поворота покажутся знакомые с детства места… родной дом… настоящий, рубленый из вековых елей, в полтора десятка венцов высотой. Дом. Не какая-то пятиэтажка с ревматическим лифтом. Да и была ли она — пятиэтажка? Может просто мара? Глупый сон? Как и растянувшийся вдоль залива освещенный неоном и пропитанный бензиновой вонью город? Реальность здесь — настоящая, неподдельная…

Именно эта неподдельная реальность вырвала из дремы. Яростными криками ищущих врага каянцев, предсмертными воплями, мельканием факелов, бестолковой, панической суетой — Букин решил, что пришло время боя.

* * *

«Все… неча боле ждать-то… кто уснул, тот уснул, кто нет — тому первая стрела! — кривая усмешка скользнула по замерзшим губам Федора. — Вот она, Смерть, за спиной стоит, в затылок мертвечиной дышит… думает, забирать лопаря, или погодить малехо… ничо, подождет — недосуг помирать. Шибко дел много…»

Букин вскочил на ноги, одним движением набросил на лук тетиву. Два удара сердца, и стрела с жужжанием понеслась к обернувшемуся ватажнику, граненый наконечник нащупал просвет в плотных чешуйчатых латах. Ватажник, царапая грудь костенеющими пальцами, упал на колени. Второй, рванувшийся к Букину, споткнулся об упавшего, прокатился по утоптанному снегу. Кольчужная бармица зацепилась за куст, сорвала с головы шлем. Блеклые, как пересохшая солома, волосы рассыпались по плечам. Подняться ватажник не успел, зато успел разглядеть летящую смерть — пущенная Букиным стрела вонзилась в круглый от ужаса глаз.

* * *

«Беги же! Беги!» — хотелось закричать Шабанову. Он даже открыл рот… но сдержался — единственный крик, и неминуемая гибель отчаюги—лопаря окажется напрасной.

Букин, словно нарочно, подошел еще ближе к границе освещенной кострами поляны. Еще выстрел — каянец схватился за пах, заверещал по-заячьи. Кровь хлестала из разорванных артерий, пятнала снег…

Теперь лопаря заметили все. Лагерь пришел в движение. Тщетно выскочивший из куваксы Весайнен пытался навести порядок — не забывшие разгрома под Колой, потерявшие десяток соратников при отступлении бойцы хотели расквитаться с преследователем. Любой ценой.

Букин выстрелил в последний раз — о попадании свидетельствовал предсмертный вопль. Лопарь развернулся и помчался под гору, лихо виляя меж деревьями.

— Ну, теперь мой черед, — Сергей выдохнул, оттолкнувшись от ветви, обрушился вниз.

Краткий миг полета…

Шабанов не успел выпрямиться, как из-за куваксы вылетел ошалело размахивающий мечом каянец.

«Тебя не хватало!» Сергей поднырнул под клинок, ударил… Нож легко прорезал подбитую мехом куртку, вошел в подвздошье. Из горла каянца вырвался булькающий хрип, меч, звякнув о кольчугу, упал под ноги… Каянец опрокинулся на спину, забился в агонии… Сергей брезгиво перешагнул через умирающего, откинув полог, заглянул в куваксу.

Внутри оказалось дымно, душно и темно.

— Вылле! — позвал Шабанов, щурясь от едкого дыма. — Не бойся, это я, Тимша!

У дальней стены раздался сдавленный стон, кто-то забился, словно пытаясь избавиться от пут. Сергей подался вперед… и ошарашенно замер.

«Кто это?» Он растерянно смотрел на всклокоченное существо с одутловатым покрытым синяками лицом. — «Где Вылле?»

Рот существа раздирал грязный тряпичный ком, из-под которого доносилось услышанное Сергеем мычание. Шабанов осторожно вынул кляп… Пронзительный крик заставил вздрогнуть.

— Не надо! — крик резанул бритвенно отточенным кинжалом — по нервам, по живому, достал до сердца. — Не трогай меня! Ну пожалуйста! Не трогай!

— Вылле? — неверяще переспросил Сергей и потянулся к девушке — погладить, успокоить…

— Вылле, это же я! Тимша!

Лопарка захрипела, забилась в судорогах, глаза закатились, в свете тлеющих головешек жутко сверкнули белки. «Уносить надо, — понял Шабанов. — Сама она шагу сделать не сможет… а как нести, если ее падучая бьет?»

И все же рассуждать некогда — в любую секунду могли заскочить привлеченные криками ватажники.

— Прости, — пробормотал Сергей…

Кулак тяжело обрушился на девичий затылок.

Голова девушки безвольно мотнулась, тело обмякло. «Уходим…» Шабанов взвалил на плечо бесчувственную лопарку. «Уходим, Вылле. Уходим!» Слепо ткнувшись плечом в полог, он вывалился из куваксы.

«К речке… и вниз по течению, до падуна… а там Федор, он поможет…» Сергей было метнулся в спасительную темноту, но вид скованных монахов заставил остановиться.

«Как же… Кто их-то спасет? Нельзя бросать — потом хоть в петлю лезь, все равно вина сгложет!»

Навстречу, откуда ни возьмись, вывернулся не погнавшийся за Букиным ватажник. Сергей почти машинально всадил в него самострельный болт, шагнул к монахам.

«Хоть путы посрезать — разбегутся, глядишь, и выживет кто…» Разряженное оружие вернулось за спину, Сергей потянулся за ножом… Из толпы полонян — насколько позволил ремень, — вышел нестарый еще чернец. Перед Шабановым останавливающе взметнулась рука.

— Беги воин, неладное ты затеял, — повелительно вымолвил инок. — Нас не освободишь, и сам ни за грош сгинешь!

Сергей, не останавливаясь, упрямо мотнул головой.

На лице инока сверкнул далекий от смирения волчий оскал. Увещевающие нотки напрочь исчезли из голоса.

— Поди отсель, тебе сказано! Иначе так приласкаю — по всему кинтищу зубы разлетятся! — В доказательство инок показал костлявый, но все еще увесистый кулак. — Бог меня простит: благое дело сделаю!

Шабанов нерешительно замер. К вставшему на пути чернецу присоединился седой как лунь монах. В светлых старческих глазах блестели слезы.

— Поди с Богом, сын мой, — мягко произнес он. — Спасай девушку, а нам оставь искупать грехи наши… Вершится воля Божия, о коей предрекал преподобный отец наш Трифон, и нельзя тому противиться. Ибо нет христианину награды выше, чем венец мученика за Христа!

Девушка на плече чуть заметно вздрогнула — с минуты на минуту она могла прийти в себя. Время дотлевало, исходя горьким дымом.

— Простите меня, отцы, — неуклюже поклонился Сергей, перед тем, как снова повернуть к реке.

Он не видел, как на поляну выскочил успевший вернуться ватажник, не видел взметнувшегося к плечу арбалета… широкоплечий инок, грозивший вынести Шабанову зубы, встал на пути стрелы.

Удар бросил монаха на колени, наконечник стрелы пробил тело, забрызгал снег алыми бусинами… Ни единого стона не вырвалось из груди инока, словно не его сердце разорвало в клочья стылым железом… Затем произошло невозможное — инок поднялся.

Этого не могло быть, но это было. Ватажник не понимал, что происходит — опыт многих убийств говорил, с такими ранами умирают мгновенно!

Стоящему во тьме каянцу было недоступно то, что зрел оказавшийся рядом с иноком старец: из волос инока разом пропала седина, возвращая лицу юношескую свежесть, разгладились жесткие морщины, устремленный вслед Шабанову взгляд обрел странную, недоступную смертным просветленность… Инок дождался, когда молодой воин со спасенной девушкой на плече скроется за каменной осыпью, и улыбнулся.

— Дай им счастья, Господи! — прошептали холодеющие губы.

* * *

В пещере жарко пылал огонь, Узкий вертикальный клин гранитных стен давно просох, но в дальнем засыпанном щебнем углу по-прежнему белел снег. Даже не пещера — просто глубокая щель в расколотой временем и морозами скале. Временный дом для трех почерневших от усталости поморов и одной понемногу оживающей лопарки.

Дым уходил вверх, плутал в лабиринтах трещин, отдавая тепло промороженному камню. Даже стой чужак прямо над пещеркой, вряд ли бы почуял присутствие людей под ногами. Оленьи шкуры надежно скрывали вход, прятали огонь от чужих глаз. Сидящие у костра могли чувствовать себя в безопасности.

— Ты ешь, девонька… не стесняйся, — Букин кряхтя потянулся к лопарке, вложил в руки закутанной в серафимову малицу девушке кусок распаренной над котелком лепешки с положенной на него куропачьей ножкой. Говорил Федор короткими периодами, с длительными, наполненными хрипом паузами меж словами. — Я тебе сейчас… еше брусничного листа… заварю… брусника… любую немочь… гонит.

— В отвар лист кидай, — посоветовал Шабанов. На словно наждаком ободраной щеке треснул струп, выступила сукровица.

— Куда надо… туда и брошу, — пересиливая боль, хмыкнул Букин. — Или думаешь… совсем Федор обрусел… забыл как лопарем быть?

— Отец тоже лист с мясом варил… — тихо сказала Вылле. — больше не сварит: убил его Пекка…

Голос лопарки дрогнул, девушка тихо всхлипнула. Лепешка забыто выпала из рук.

— Не надо плакать, Вылле, — мягко сказал Сергей, привлекая девушку к себе. Огрубелая ладонь удивительно робко и нежно коснулась спутанных девичьих волос. — Твой отец сейчас на небе… может — в райских кущах, может — по верхней тундре с оленями кочует… боги знают, где ему лучше.

Вылле прерывисто вздохнула и спрятала лицо на груди Шабанова.

— Не бойся! — шепнул он девушке, пряча ее в объятиях. Теперь мы вместе. Больше с тобой ничего не случится.

Вылле подняла измученное, покрытое синяками личико и слабо улыбнулась…

Всего лишь простая беззащитная улыбка… но Сергей замер, боясь вспугнуть возникшее чувство. Словно что-то сдвинулось в юношеской душе, словно добавилась к ней недостающая часть, без которой стало немыслимым существование. Семнадцать прожитых лет оказались короткой прелюдией для этого бесконечного момента…

Почти священную тишину ржавой пилой вспорол молодецкий храп. Романтическое очарование будто сквозняком из пещеры выдуло. Шабанов выругался — лежавший по ту сторону костра Харламов сонно повернулся на бок.

Харламов… Память невольно прыгнула на десяток часов назад…

«Умер монах, — понял Шабанов, увидев бегущего навстречу Егория. — Не бросил бы его Харламов… еще одна жизнь, Весайненом отнятая… Надо было мне самому в монастырь идти! Дошел бы, не дошел — дело десятое! Виноватым бы себя не чувствовал! На мне эти смерти — не предупредил…»

— Ты как? — встревоженно спросил Егорий, принимая из рук Сергея бесчувственную девушку. — Ранен? Что с лицом?!

— С лицом? — вяло удивился Шабанов. Рука мазнула по щеке — пальцы окрасились кровью. — А-а, это… на калгах не устоял. Вылле-то уберег, а свою морду не сумел — полсклона на щеке проехал.

— Бывает, — успокоил Харламов. — Я тоже…

Что он тоже, не дал сказать возникший рядом Букин.

— Другого места рассусоливать не нашлось? — сердито поинтересовался он. — Неча тут стоять, по моим следам идите, в пещере уж костер горит, вас ждет. Егорий уж там бывал, знает…

— А ты? — перебил Шабанов, даже не пытаясь вникнуть, что за пещера, и откуда там горящий костер.

— Я? — лопарь ухмыльнулся. — Хочу догоняльщиков малехо по тундре поводить… пущай в другом месте ищут… и давайте, давайте отсель — время дорого.

В руки Сергея ткнулась еловая лапа. «Следы заметай, — пояснил Букин. — Хорошо мети, чтоб каянцы к пещере не бегали. Как я на кинтище, помнишь?» Сергей кивнул, но лопарь уже шел прочь, старательно пробивая лыжню.

— Толково след кладет, — уважительно заметил Харламов. — Будто и впрямь раненый с поклажей!

Сергей посмотрел на лыжню — кривая, неверная, с грубо взломанным настом.

— Точь-в-точь, как ты, — сообщил перехвативший взгляд стрелец и утешающе добавил, — ничо, другой кто и вовсе бы упал, а ты шел и деваху нес!.. ну, да хватит болтать, правду Федька сказал — время дорого.

Потом была укрытая в снежных заносах пещера, костер за старым шитым из оленьих шкур пологом… и пришедшая в сознание Вылле.

Девушка перепуганным зверьком выкрутилась из рук Шабанова, откатилась в дальний угол пещерки. Бессвязная поначалу речь, понемногу складывалась в знакомые Сергею слова:

— Не надо трогай! Ну пожалуйста! Не надо!

Она шептала, но по всему чувствовалось, в любой момент могла сорваться на крик, и тогда ухищрения с заметанием следов коту под хвост. Закричи она, и останется подороже продать жизни…

— Вылле! Это я, — тихо и мягко напомнил Шабанов, глазами приказав Егорию не двигаться. — Я, Тимша!

Девушку била крупная дрожь, в зрачках плескалось безумие.

«Весайнен!!!» Все проклятия мира вместились в один мысленный крик. Шабанов торопливо скинул печок, закатал рукава рубахи — обнажились полузажившие багрово-синюшные рубцы вокруг запястий.

— Видишь? — спросил Шабанов. — Это же ты лечила. Если б не ты — ходить мне безруким! Помнишь?

Тонкий пальчик осторожно коснулся рубца, бровки девушки озабоченно сошлись на переносице.

— Зачем много работай? — строго спросила она. — Хочешь здоровый рука? Беречь надо, тепло держать… нельзя работай!

Ладошка слепо скользнула вверх по предплечью, зачем-то потеребила скрученный валик рукава… пробежала до шеи… коснулась заросшей юношеским пухом щеки…

— Тимша… правда Тимша… — она счастливо вздохнула… и неожиданно отпрянула, словно боясь, что Шабанов ее ударит.

— Зачем меня от Пекки уводил? — горько спросила она. — Меня Пекка брал. Много раз брал! Кто такую замуж возьмет? Еще мало-мало — убил бы меня Пекка. Хорошо бы было! Зачем ты пришел?

— Затем! — хрипло каркнули снаружи.

Шабанов схватился за самострел, Харламов обнажил меч, лица обоих закаменели… полог откинулся, в пещеру, прижимая руки к груди, неловко протиснулся Букин.

— Дура ты, девка, — прохрипел он. — Брали тебя? На Пекке грязь… не на тебе! Зачем парня… отталкиваешь? Тимша знал… а за тебя глотки резал… я видел… отними нож — зубами рвать стал бы! Ему… на смерть идешь… не слушал… «Вылле спасать надо!» — говорил… Глупый девка…

Федор закашлялся, начал сползать по стене, на губах запузырилась кровь. Харламов метнулся к другу, подхватил.

— Ты что, Федюнька? — вскрикнул он, опуская друга на ворох оленьих шкур. — Ты не умирай! Я тебе сейчас отвару мясного… Совсем забыл — в кисе-то у меня куропачи лежат!

Вылле сердито засопела, выбралась из угла, тонкая рука решительно отпихнула Харламова.

— Отойди, да? Ты не нойда, не лекарь — что понимаешь? Дай смотреть буду, помогай буду!

Букина раздели. Сергей прикусил щеку, чтобы не ахнуть в правом боку чернели запекшейся кровью звездчатые раны. Входная и выходная.

— Арбалет каянский… — пробормотал Егорий, — навылет.

Лопарка задумалась, потом решительно сунула руку в один из множества нашитых на пояс кармашков.

— Отец говорил: «Каждый трава свой сила имей!», — сочла нужным пояснить она. — Пекка совсем дурак — трава не забрал. Много пеккин человеки без трава совсем умирал. Хорошо, да?

«Может и хорошо… — хмуро подумал Шабанов. — Да разве девке смертям радоваться? До чего довели, гады!»

Растертая в порошок трава густо покрыла раны, широкий кожаный ремень плотно прижал к телу подушки, туго свернутые из порваной на лоскутья рубахи.

— Так хорошо будет, — довольно сообщила Вылле. — Дышать хорошо, заживать хорошо!

Она строго осмотрела пещерку, бровки снова нахмурились.

— Все хорошо, каменный тупа плохо. Деревянный дом нести надо! Там тепло, сухо!

— Это да, — торопливо согласился Харламов. — Завтрева с утра в Колу и побежим. Тебя да Федьку в кережи, мы с Тимшей замест оленей — в один день домчим… — Егорий, морща лоб, прикинул расстояние и поправился, — или в два…

«Хорошо бы в четыре, — подумал Шабанов. — Сюда неделю перлись…»

Неделя холода, мерзлой еды, неделя отупляющей усталости. Единственная мысль в голове, единственное слово, единственное имя: «Вылле». Ежечасно, ежеминутно: «Вылле»!

Горечь, чувство вины, обида на судьбу… а ведь казалось, вырви девушку из пеккиных лап, и все исправится, все придет в норму. Можно будет праздновать, хвастать захваченным в плен Кафти. Казалось. До угнанных в полон монахов, до отрубленных рук, до брошенных замерзать ослабевших старцев…

Весайнен!!!

Сейчас он уйдет в родную Весалу, отожрется за зиму, наберет новую дружину — как не набрать, когда вся монастырская казна у него. И что? По весне снова набег?! Снова будут гореть русские погосты? Снова осиротевшие дети и рыдающие на пепелищах вдовы?

— Не-е-ет! — Шабанов даже не заметил, что прорычал это вслух.

Егорий и Вылле обменялись встревоженными взглядами.

— Вот что, Харламов… ты у нас мужик крепкий… две кережи утащишь запросто. У меня тут еще одно дело сыскалось — должок Пекке вернуть… Уйдет, когда еще сквитаюсь?

Голос звучал сухо, обыденно, словно и впрямь задолжал кабатчику полугрош за выпитый намедни штоф царевой сивухи.

Его почти не отговаривали — Егорий выразительно постучал пальцем по лбу: лемминги, мол, в башке завелись, один в бой собрался!.. Постучать-то постучал… но молча. То ли девушку пугать не хотел, то ли раздумывал, как бы самому поучаствовать… затем взгляд Харламова остановился на раненом Федоре…

— Уж прости, Тимша, — виновато сказал Егорий. — Здесь я тебе не помощник: мне бы Федьку с девахой вытащить…

Вылле с плачем бросилась на шею Шабанову.

— Зачем спасал, а? — причитала она. — Меня спасал — сам умирать идешь? Ты «вместе будем» сказал? Сказал. С собой бери! Не пойду в Кола, пойду с тобой умирать!

— Покаркай, дурища! — подал голос очнувшийся Букин. — Очаг языком лизать будешь!

Вылле ахнула, ладошка с размаху шлепнула по губам.

— Как есть дурища! — пролепетала лопарка. — Такую с собой брать? Совсем нельзя — плохо будет!

— Так и решим, — внешне спокойно подытожил Сергей. — Егорий у нас с Кандалакши, Федор и вовсе с Порьей губы — до Умбы всяко довезут. Жить будешь у моей… мамы. — назвать Агафью матерью Сергей сумел без особого напряжения — никуда ее кровь из шабановских жил за четыре столетия не делась… разве что пожиже стала немного… или не стала?

Сергей хитро подмигнул:

— Расскажешь, какой у ней сын молодец: мне-то не поверит, скажет, хвастаюсь.

Вылле шмыгнула носом и несмело улыбнулась.

— Скажу… мой жених — самый сильный, самый смелый… и самый красивый!

Сергей машинально потрогал до мяса стесанную щеку и согласился:

— Ага. И еще я самый хитрый и живучий.

— Тьфу, балаболы, — слабым голосом выругался Букин. — Верно говорят, два сапога — пара.

— Чья бы корова мычала, — не выдержав съехидничал Егорий. — Небось сам бы с Тимшей побежал, кабы не дыра в боку.

Федор посмотрел на Шабанова… и завистливо вздохнул.

* * *

Посреди лагеря пылали нагруженные провиантом сани.

Уцелевшие олени сбились в кучу, косили на огонь круглыми безумными глазами. Если б не надежная привязь — ищи их по тундре.

Вокруг саней бестолково суетились ватажники, закидывали огонь снегом… дурачье! Ясно же — пропала еда, уголье осталось. Ничего… недалеко хутор должен быть, там и еда, и сани и олени… и бабы! Должна быть у бонда жена. Еще и дочка найдется! Кинуть бонду побрякушку из тех, что в монастыре взяли — он и свечку подержит!

Ветер поменялся, в спину дохнуло густым смрадом сгоревшего мяса. Весайнен скривился, отошел — в темноту, к опушке леса, подальше от свидетельства собственного бессилия.

Утонувшие под лохматыми бровями глаза сторожко следили за лесом. Бессилие перед невидимым врагом рвало грудь. Воины роптали — от вожака отвернулась удача. Где видано — два русса из лагеря девку уволокли! Да не просто из лагеря — из куваксы самого…

Да. Это позор. Позор, от какого не отмыться. Лишь sisu — кодекс воинской чести не давал ему выхватить меч и упасть на острие. Умереть — значит сдаться, уступить.

А как хорошо начиналось! Добычливые походы, награда из рук Юхана Третьего, прозвище «победитель русского медведя»… где оно? Сыновья в земле, Весала — гнездо родовое! — дочиста выжжено, дружинники — лучшие, опытные, почти братья! — под Колой лежат. Оставшихся ночами режут, как зверье отстреливают. Полторы сотни лучших воинов было — сейчас едва четыре десятка набирается. И те лесного духа-Хийси поминают, детские сказки про людей-росомах вспомнили, от кустов шарахаются.

Весайнен тихо, чтоб не услышали в лагере, зарычал. Кулак врезался в корявый сосновый ствол. Брызнули щепки, с ветвей на плечи рухнула снежная лавина. Снег забился под рубаху, по спине потекли холодные отрезвляющие ручейки… но владевший отрядом страх успел тронуть струнку в душе вожака.

Что если не зря бормочут? Разозлили духа, и послал он за Пеккой росомаху двуногую… гонит, как оленей — пока из сил не выбьются. Все повадки схожи — в открытый бой не идет — из засад нападает, добычу, что съесть не может обязательно испортит… — Весайнен угрюмо покосился на догорающие сани и явственно скрипнул зубами. — упорный зверь, как его лохматая родня — те тоже за жертвой днями идти могут, знают: никуда не денется, упадет в изнеможении…

В изнеможении? Он — Пекка Весайнен! — в изнеможении?! Бешенство таки отыскало лазейку — Пекка еще раз ударил по сосне — боль отрезвляла.

Ничего, не одни росомахи упорством известны — это и в sisu одна из заповедей, посмотрим, кто упорнее.

Весайнен решительно зашагал обратно — ночевки в лесу не будет. Отряд идет к хутору. Сейчас. Немедленно! Пусть росомаха вокруг забора бегает, запахи горячей еды нюхает, от голода воет! Пусть, потеряв разум, лезет внутрь — арбалетный болт проучит надоеду!

— Потнимайся, сфиньи! — бросил он замешкавшимся монахам. — пыстро-пыстро хотить — живой пыть!

* * *

Сергей прищурясь смотрел, как уходит в ночь поредевший пеккин отряд. Факела становятся все меньше и тусклее. Скоро их скроет лес, и тогда можно будет вставать.

Шабанов ждал. Душу раздирали противоречивые чувства. Радоваться бы: получилось-таки сани поджечь — две ночи смотрел, как дозоры ходят, примеривался как головню половчее в сани пристроить, — высмотрел, улучил момент. Пусть оленей ездовых жрут, а сами впрягаются. Хорошо? Хорошо. Плохо другое: Весайнен, словно нутром своим звериным чувствует на кого охота — ни разу под самострел не подставился. И сейчас в кои веки один в лес отошел, так в другом конце поляны.

Факела растаяли в ночи, на поляне остались россыпь рдеющих углей да раскиданное по снегу обгорелое тряпье. Сергей медленно и беззвучно выбрался из оборудованной на открытом склоне лежки, тенью шмыгнул за деревья.

«Придурки каянские! Любо-дорого смотреть, как они кусты стрелами осыпают, под каждый выворотень копьями тычут. Хрен вам в сумку, уроды! Шабанова так легко не взять. Я вам еще крови попорчу».

Он споро вскарабкался на сопку, осмотрелся — вон они, факела. Вроде только что с поляны убрались, а уж еле видно.

«Горят пятки-то? Ничо, как не спешите, а я все равно вперед буду!»

Сергей даже не улыбнулся — после истерзанной Вылле, после замученных монахов он забыл, как это делается. Лишь глаза еще жили на обмороженном, покрытом струпьями, неспособном на мимику лице…

Если бы Весайнен увидел пылаюший в них огонь — не остановился бы до самой Весалы.

Первый капкан Сергей нашел в пяти верстах от хутора большой, к сосне цепью привязанный — не иначе медвежий… Дальше он шел куда осторожней, неустанно высматривая малейшие признаки недавнего человеческого присутствия…

В макушках елей гудел ветер, неумолчной гул начисто скрадывал прочие звуки.

Зверолов — коренастый финский увалень, — беды не ждал. Даже когда Сергей приблизился вплотную, он продолжал неторопливо возиться с непослушным железом.

«Зря ты мне попался…» — угрюмо подумал Шабанов. Самострел привычно лег в руку…

Звон тетивы и глухой удар. Кованый лист наконечника вонзился под лопатку. Зверолова развернуло, бросило навзничь. Тело конвульсивно изогнулось. Несколько мгновений финн касался снега лишь затылком и пятками… затем мышцы обмякли. Светлые, как северное небо, глаза недвижно уставились на Сергея.

Шабанов с минуту постоял над убитым — никаких чувств. Ни сожаления, ни вины… Душа оледенела.

— Зря ты мне попался… — повторил Сергей уже вслух.

Холодные колючие звезды бесстрастно взирали на мир. За плечом уходящего Шабанова позвякивали ненужные мертвецу капканы — четыре острозубые железные смерти.

Что хозяин хутора гостей не ждал стало понятно по наглухо запертым воротам. Впрочем, Шабанов и на рассчитывал на гостеприимство.

Метко пущеная стрела оборвала жизнь горластой лайки. Над забором бесшумно мелькнула тень…

«Богато живут… ишь, сколь амбаров понастроили!»

Шабанов откатился за бревенчатый сарай, чуть слышно скрипнула тетива взводимого самострела.

Мерзнуть пришлось недолго — обиженным котом мявкает дверь, на пороге усадьбы появляется заспанный детина в рубахе до колен и наскоро заправленных в сапоги пестрядных штанах. Широкий мясницкий тесак кажется продолжением руки. Лезвие, словно принюхиваясь, чертит восьмерки. Судя по ухваткам, сражаться парню не впервой.

«Сам напросился…» Сергей прицелился. Тщательно — глаза слезились от усталости.

Стрела ударила в лоб. Тесак вырвался из рук финна, вонзился в косяк. Детина нелепо взмахнул руками, повалился на стоящих за спиной. Раздался истошный бабий вопль, дверь захлопнулась. Грохотнул, вдвигаясь в пазы, тяжелый засов.

«Собаку жалко… — вздохнул Шабанов. — Она ж не виновата, что каянцам служит… служила.»

Сергей, почти не скрываясь, прошелся по двору, открыл ворота сеновала.

— Что-то я не согрелся у саней-то пеккиных… — проворчал он, сваливая сено под стеной усадьбы. — Видать далеко лежал… Может, хоть здесь отогреюсь?

Высекать искру из подаренного Букиным огнива было сущим мучением. Особенно под неумолчные бабьи вопли. Сергей с тоской вспомнил китайские разовые зажигалки. До зажигалок оставалось четыре с лишним века… а до прихода Весайнена — не больше получаса.

— Чего орать-то? — проворчал Сергей, не рассчитывая впрочем, что его услышат. — Я ж дверь-то не подпер… Это Пекка такое любит, это ваши в Кеми детишек жгли!

Сено таки схватилось, огонь жадно лизнул стены, втиснулся под придавивший соломенную кровлю снег.

— Добро пожаловать, Пекка! — недобро пригласил Шабанов, поджигая хлева и конюшню.

Учуявшие дым хозяева выскочили на двор — хутор полыхал десятком огромных костров. Жалобно мычали коровы, человеческими голосами плакали овцы, бешено визжали кони… И никаких шансов на спасение.

Старый финн прошаркал на середину двора, босые ноги остановились посреди успевшей образоваться лужи. Накопленное тяжким трудом добро улетало к небу веселыми яркими искрами. Финн ненавидяще уставился на восток — туда, где лежали земли проклятых московитов. Иссохший старческий кулачок бессильно прогрозил невидимому врагу.

Рядом с патриархом, испуганно озираясь, вырос щуплый парнишка лет тринадцати. В худенькой ручонке мелко дрожал puukko. Разгоревшийся пожар отражался в полированном лезвии, на снегу нервно плясали оранжевые блики.

За спинами последних защитников подвывая топтались женщины — простоволосые, в накинутых на ночные рубахи кожушках, за подолы рубах цеплялась соломенноголовая ребятня…

Притаившийся у дальнего амбара Шабанов сплюнул и опустил самострел.

— Живите уж… — буркнул он.

* * *

Зарево пожара Весайнен не спутал бы ни с чем другим точно так же пылало там, где проходил его отряд. И не надо объяснять, что горит, и кто поджигатель.

Позади, на единственных оставшихся в отряде санях, подвывал дружинник с раздробленной медвежьим капканом ступней.

«Росомаха… — мысленно прорычал Весайнен. — Проклятая росомаха!»

Негромко скрипнул наст. Сбоку надвинулась грузная фигура десятника Яри Хакконена.

— Huath skulum vi göra, Juho?  — угрюмо спросил он, не хуже Весайнена понимая, что означают оранжевые сполохи на низких утюжащих вершины сопок тучах. — Folk sigher at æpter at vi brände klosterin, sälin hafuer forlatidh os…man bör lata monkerar gaa, Juho! Kanske järvin skulde lata os i roin tha? /Что будем делать, Юхо? Люди говорят, с тех пор, как мы сожгли монастырь, удача отвернулась от нас… надо отпустить монахов, Юхо! Может тогда росомаха оставит нас в покое? (древнешвед.)/

Бешенство хлынуло проторенной дорогой — кулак Весайнена с размаху врезался в челюсть Хакконнена, хрустнула кость. Детину подбросило в воздух, отнесло на пару метров.

— Thu giordhe thet i brok, Jari?  — зловеще спросил Весайнен. — Sett een rafk i skog? /В штаны наложил, Яри? Равка в лесу увидел? (древнешв.)/

Десятник пошевелил челюстью, на снег полетели выбитые зубы. Весайнен презрительно плюнул в окровавленное лицо.

— Dare!  — яростно бросил Весайнен. — Rafkar sätter äkke gardherar i lughi — är rädhas pa elder! Thet är een madher! Lwr oc ilzkafalder som een järv, men een madher! Oc een madher kan blifua umgiort… Ia! Umgiort!!! /Дурак! Равки хуторов не поджигают — огня боятся! Это человек! Хитрый и злобный, как росомаха, но человек! А человека можно убить… Да! Убить!!!(древнешвед.)/

Пекка, забыв о десятнике, уставился вдаль. Бороду встопорщила хищная усмешка, блеснули зубы — в сполохах далекого зарева они казались оранжево—красными… отведавшими хлещущей из вражеской глотки крови.

Хакконен завозился, поднимаясь на ноги. Его шатало, глаза норовили съехаться к переносице. Пекка ощерился, потянул из ножен меч. Напуганный десятник отшатнулся, запутался в лыжах… Весайнен его попросту не заметил.

— Forlatidh sälin? Lösa monkerar? Iak skal lösa them väl! Alla skulu vita hwo är sälsherra här!!! /Удача пропала? Монахов освободить? Я их освобожу! Все узнают, кто здесь хозяин удачи!!!(древнешвед.)/

В несколько прыжков обезумевший каянец подскочил к оставимся в живых пленникам, из широко разверстого рта вырвался звериный вопль, меч со змеиным шипом рассекал воздух.

— Хей, monker, хочешь сфопота? — выкрикнул Пекка на ломаном русском, обрушив сверкающее железо на плечо вставшего перед ним инока.

Плоть расступилась, в разрубе сахарно белели кости… Инок хотел перекреститься… брызжущий кровью обрубок руки нелепо дернулся… инок покачнулся и упал ничком.

— Ратуйтесь, секотня всем сфопота! — проорал Весайнен.

С головы до ног облитый дымящейся на морозе кровью каянец походил на вырвавшегося из адского пламени демона…

* * *

И возвысился тогда голос монаха, средь выживших по постригу старшего: «Молитесь, братие, готовьтесь принять венец мученический!» И приняли монахи смерть безропотно, до конца обет послушания и смирения пред волей Божией исполнив…

* * *

— Iasso, hwar är gudhstraff?! /Ну, где кара Господня?! (древнешвед.)/

Искаженное безумным оскалом лицо Весайнена запрокинулось, меч призывно взметнулся над головой… Пекка захохотал. Окровавленный клинок пылал в ночи багровым адским огнем.

Не прошло и минуты, как смех резко оборвался. Весайнен сгорбился, разъяренным зверем шагнул к испуганно сгрудившимся у саней ватажникам.

— Reddhara!!!  — проревел он. — Järvin gaar æpter os, ju?! I morghon skulu ir sea thäns hovodh pa miin bälte! Löp till Vesala, rottar! Iak komer! /Трусы!!! Росомаха за нами идет, да?! Завтра вы увидите ее голову на моем поясе! Бегите к Весала, крысы! Я догоню! (древнешвед.)/

* * *

Сергей не мог поверить глазам — после стольких дней тщетной охоты, после утраты последней надежды, когда казалось, проклятый Весайнен так и уйдет безнаказанным… увидеть его посреди леса? Одного, без десятка непременных охранников?! Может, снова мерещится — как третьего дня, когда под обледенелой скалой вход в кабак увидел. И кабатчика с миской пельменей в руках… Ведь знал же, что в царевых кабаках закуси не подают, а как ломанулся! Едва лоб о принятый за кабатчика разлапистый пень не расшиб.

Шабанов потряс головой, потер воспаленные от долгой бессонницы глаза… «Ни хрена… топает, мечом размахивает, орет что-то… нет, не разобрать… или все-таки морок? Как бы еще проверить?»

Сергей обнажил запястье, от души прикусил кожу…

«Ух, мать-перемать! Больно же! — вопль едва не вырвался из груди. — Не сплю… выходит… и впрямь Пекка!»

Застилавший разум туман усталости моментально рассеялся. Мир стал кристально ясным, полярная ночь — прозрачными осенними сумерками. Мысли неслись холодные и острые, как самострельные болты.

«Почему он один? Почему ломит по лесу одуревшим кабаном? Сошел с ума? Ищет смерти?»

Сергей поднял самострел, прицелился…

«Самострел добрый — низкий поклон воеводе Загрязскому. На сто шагов болтом любую кольчугу, как бумагу… Ну давай, давай, подходи…»

Весайнен метался от дерева к дереву, колотил мечом по стволам — аж щепки летели, — брызгал слюной, орал угрозы на шепелявом русском…

«…тронулся умом человек — тренькнуло что—то в голове, и пошел с елками воевать… странно однако, что выцелить не получается — то за дерево нырнет, то за камнем спрячется… Так и хочется выйти, да треснуть по башке, чтоб не крутился. Или вовсе живьем взять… Выйти?.. ВЫЙТИ?!»

Сергей тихо выдохнул, опустил самострел.

«Вот что каянец удумал. Бери Пекку тепленького — чтоб в цепях, как зверюгу. Себе на славу, народу на потеху. Как не выйти, не огреть дурня поленом по темечку?»

Медленно и плавно, чтоб не выдать себя неосторожным движением, Шабанов отполз за полузанесенный снегом валун и перевел дух.

«Ведь едва не купился. Боец из меня против Пекки считай никакой, сожрал бы меня каянец, как щука гольяна. Ну ничего, теперь мы еще посмотрим, кто кого слопает!»

Шабанов лег щекой на снег, по ложбине прокатилось глумливое улюлюканье, хохочуще отразилось от дальних скал. Минуту спустя он рискнул выглянуть из-за камня — Весайнен, с тем же безумным ором, бежал в конец ложбины. Грамотно бежал — от укрытия к укрытию, не подставляясь, но выманивая.

«Побегай, побегай… — хмыкнул Сергей, а я пока на сопочку заберусь… спокойненько, не торопясь…»

Весайнен добежал до конца долгого, в пяток верст, распадка, заозирался. Проклятая русская росомаха снова исчезла. Как утром, как вчера, как позавчера… Издевается… Заманивает… Его, Пекку, перехитрить хочет…

Весайнен привычно выхватил меч — без малого сажень доброго железа, прокрутил разогревая мышцы.

— Кте ты, Росомаха? — выкрикнул он. Слова перемежались гулким хохотом. — Тафай сюта, я путу тепя рупить! Ты — мясо!

На ответ он не надеялся — надеялся увидеть взбешенного оскорблениями русского… или двух… да хоть трех! Не родился еще русс, способный драться с ним на равных! Ну?!

Скатившийся с крутого склона сопки чуть надтреснутый юношеский голос прозвучал оглушительной пощечиной:

— Сено к лошади не ходит, Пекка. Я тебя здесь подожду!

Что голос знаком, Весайнен сообразил, преодолев большую часть подъема. Впрочем, мысль тут же вылетела из головы знаком, не знаком… какая разница? Проклятая Росомаха, решив, что добыча вконец ослабла, выпрыгнула из засады!

Склон постепенно становился положе, превращался в безлесное гладкое, как стол, плоскогорье с разбросанными тут и там валунами…

Весайнен сбавил шаг, дыхание клокотало, словно в легких бродило пивное сусло. Забрызганная слюной борода смерзлась, скрежетала о кольчугу. В ушах звенели колокола недавно выстроенного в Оулу собора…

Росомаха ждала. Темный горбатый силуэт на фоне искрящегося в лунном свете снега. Ждала, держа в руках короткий, совсем не страшный меч… ждала молча, не двигаясь с места.

Весайнен настороженно остановился. Глаза сузились, пытаясь высмотреть припрятанный самострел… «Почему он стоит? Почему не бежит навстречу? Может, оружие спрятано у ног? Недаром же там лежит срубленная еловая лапа? Еще одна засада. Надо выманить зверя на открытое место. Сюда, где снег не истоптан, не тронут…»

— Эй, Росомаха! — крикнул Весайнен. — Сачем стоять? Ити и фосьми меня!

Силуэт выпрямился… сделал пару шагов… неуверенных, словно противник совершенно обессилел… Еще одна ловушка? Или враг потому и показался, что лишился сил? Может быть его ранили хуторяне? Весайнен знал местных бондов: старший из братьев настоящий воин. Наверняка так и есть. И теперь издыхающий зверь хочет погибнуть в бою? Хорошо!

— Росомаха не мошет хотить? — издевательски спросил он.

— Могу… я все могу, — хрипло отозвался русский, упрямо тряхнув головой.

Капюшон печка свалился за спину, по плечам разметались русые волосы, свет молодой луны лег на изможденное лицо…

— Berserk?!  — Весайнен неверяще ахнул. — Thu?! /Берсерк?! Ты?! (древнешведск.)/

— Я, Пекка, я… — отозвался Шабанов. Меч в руке поднялся в боевую позицию, но кончик его предательски дрожал, выдавая слабость юноши.

— Теперь я понимаю, кто дефка крал… — пробормотал Весайнен. Главная нелепость недавнего нападения разъяснилась.

Нет у щенка никакого арбалета. Если и был — ему сейчас тетивы не натянуть! И это Росомаха? Та самая, которой он так страшился? От призрака которой шарахались ватажники?

Весайнен зло оскалился и безбоязненно зашагал навстречу Шабанову. Меч крутился, высвистывая зловещую песнь смерти.

— Почему ты не умер сразу, монкер? Там, в яма? — Пекка ощерился. — Теперь я путу рупить тепя метленно — по маленький-маленький кусочка!

Шабанов упрямо шагнул навстречу, клинок взметнулся… и, выпав из ослабевших пальцев, вонзился в снег.

Весайнен остановился в пяти шагах от жертвы.

— Хочешь умереть пыстро? — злорадно спросил Весайнен. — нелься пыстро, нато метленно!

Юнец кивнул, побрел к торчащему из снега мечу. Потрескавшиеся от мороза губы кривились то ли в плаксивой гримасе, то ли в последней улыбке… Весайнен ждал, наслаждаясь грядущей местью — за свой недавний страх, за подло, изподтишка убитых соратников, за все, что пришлось пережить после набега на Колу. О! Это будет сладкая месть!

Непослушные пальцы снова подвели юнца — сорвались с рукояти. Щенок упал, руки по локоть погрузились в снег… Погрузились? Но под ногами жесткий, как бычья шкура, наст!

Растерявший напускную медлительность Шабанов стремительно распрямился. Из снега вынырнул взведенный и заряженный тяжелый русский самострел.

Весайнен резко со всхлипом вдохнул… и это был последний вдох.

Толстый железный болт вошел в межключичную ямку, походя разорвал гортань, перебил шейные позвонки и, пролетев еще с десяток шагов, звонко ударил в торчащий из снега валун.

— Дурная это привычка, Пекка, долгие разговоры разговаривать — наставительно заметил Сергей, встав над тем, что еще минуту назад звалось Весайненом. Обутая в добротный валенок нога шевельнула остывающий труп.

— Хороший выстрел… — похвалил себя Шабанов, губы юноши тронул намек на улыбку. — И шлем цел, и кольчуга… Букину бы точно понравилось…

Шабанов отошел к валуну, о который звякнул болт — не для того, чтобы найти дорогое железо, просто ноги отказались держать… и спина ослабла… словно из тела выдернули стержень, на котором оно держалось последнюю неделю.

«Вот и все…»

Сергей устало опустился на камень, отставленная за спину рука приняла на себя вес тела, лицо запрокинулось.

«Вот и все…»

Звезды дрогнули и поплыли по небосводу… или просто закружилась голова?

— Эх, закурить бы… — мечтательно протянул Сергей.

Ветер незаметно стих… улеглась поземка… потеплело… Шабанов умиротворенно закрыл глаза.

 

Эпилог

Чернота. Ни зги не видать, а чуется — бездонная, бесконечная… Испугаться вроде бы полагается… а нет страху-то. Да и как иначе? Уж не десятый ли раз сюда попадает? Немудрено привыкнуть…

Тимша оглянулся — позади, в широком окне ярко светили лампы дневного света, однако ни один лучик не сумел вырваться за пределы четко очерченного прямоугольника, не осмелился нарушить окружающую Тимшу черноту.

Там, под светильниками, на казенной железной кровати лежал опутанный проводами и трубками капельниц человек. Рядом с кроватью мерно попискивал прибор контроля…

Реанимация.

Лицо пациента Тимша узнал не сразу, хотя и уловил в нем нечто знакомое. Лишь через пару минут он понял, что смотрит на самого себя.

— Больница? — недоверчиво качнул головой Тимша.

Последнее, что помнилось — заснеженный двор, бандиты… и Лариса… с окровавленным ножом в дрожащей руке.

«Глупо-то как. От бандюков смерти ждал, мести скинхедов страшился… а умирать приходится из-за невесть что возомнившей девицы!»

Тимша невесело хмыкнул и уж собрался отвернуться от ведущего в недожитое окна… В палате с легким скрипом отворилась дверь, и к постели, воровато покосившись на задремавшую сестру, проскользнула… Ольга Скворцова.

В домашнем ситцевом халатике и стоптанных шлепанцах девчушка выглядела беззащитно и трогательно, как выпавший из гнезда птенец.

«В одну больницу привезли, — понял Тимша. — ее с проспекта, меня — от дома…»

— Здравствуй, Сережа, — шепотом произнесла Оля, невесомо опускаясь на стоящий у кровати стул. — Видишь, как получилось: куда я, туда и ты… судьба значит у нас такая!

«Ох, девка! — чуть не вслух хохотнул подслушивавший из темноты Шабанов. — Перед тобой почитай мертвяк лежит, а ты про общую судьбу толкуешь!»

Ольга вздрогнула, словно услышав. Взгляд испуганно метнулся к потолку… «Уже чудится всяко начинает», — пробормотала она секундой позже и снова повернулась к лежащему на кровати.

— Ты не бойся, — шепнула девушка. — У тебя все хорошо. Я у хирурга спрашивала — Он на лестнице курил, а я насмелилась и спросила… знаешь, какой строгий дядька! Ка-ак глянул на меня — думала, сейчас подзатыльник отвесит! А он сигарету о пепельницу смял и ка-ак рыкнет: «Я, больная, хреново работать не умею! У меня так просто не помрешь!» Я с перепугу спасибо не сказав убежала. У себя в кровати под одеялом опомнилась… Ох память девичья! Пока о ней не заговоришь, и не проснется. Глянь, что я тебе принесла!

Оля полезла в карман домашнего фланелевого халата, на свет появилось большое румяное яблоко, аккуратно легло на прикроватную тумбочку.

— Ко мне Аслан приходил… хозяин закусочной, от которой я пирожки продаю — передачку принес, сказал, на мое место никого брать не будет, пока не выздоровею… а еще сказал, кто людей от придурка за рулем спас, обидчика изуродовал — настоящий мужчина. А я не стала говорить, что тебя знаю, потому что ты со скинхедами…

«Ну, похоже телу моему скучать не придется, — ухмыльнулся Тимша. — Как бы оно из больницы не сбежало: покоя искать!»

Все еще похохатывая, он топнул — чернота под ногой упруго спружинила.

«Полеты, значит, отменяются… — разочарованно вздохнул Тимша. — Ладно, пешочком прогуляемся…»

Направления он не выбирал — просто шел, куда ноги несут. Тимшу не покидала уверенность, что занесло его сюда неспроста. Была причина.

«И, — усмехнулся он, — эту причину наверняка зовут Сергеем…»

Тимша не знал, сколько времени занял путь — здесь не было голода, не было жажды, мышцы не знали усталости, а разум — нетерпения. Поэтому, когда впереди показался сидящий на камне человек, Тимша не удивился — затем и шел.

— Привет, Сергей! — бросил он, присаживаясь рядом с потомком… или уже предком? Тимша озадаченно мотнул головой.

Сергей чуть заметно кивнул и снова уставился в никуда. «Видно потрепала парня жизнь…» — сочувственно подумал Тимша, искоса рассматривая исхудавшее и почерневшее ои запредельной усталости второе «я». — «Спросить бы у него, что да как?..»

Тимша было открыл рот, но таки промолчал — куда спешить? Видно же, что парню сейчас не до разговоров. Тимша поерзал, изготавливаясь к долгому ожиданию.

Сиденье оказалось жестким и неудобным. Вдобавок от камня жутко тянуло холодом… чуждым для не знающего температуры Ничто.

«С собой он что ли эту каменюку притащил? — удивленно подумал Тимша. — И на кой ляд?»

— Как там… Мурманск? — неожиданно спросил Сергей.

Голос был тихий и хрипловатый, словно отвыкший звучать.

Тимша подумал, что в последнее время Сергей не часто открывал рот.

— А что Мурманск? — Тимша пожал плечами. — Стоит, куда денется… хужей всяко не стал — я поганцев чутка поубавил, смотришь, еще кто сподобится…

Сергей задумчиво кивнул.

— Это уж наверняка… — согласился он. — Сколь терпеть-то можно? Когда-нито, а терпелка у народа кончится должна…

Он снова замолчал. Долгие, как осенний дождь, паузы не смущали ни того, ни другого. Время потеряло над ними власть.

— Я тут тоже… кое-кого… — ответил Сергей на невысказанный вопрос. — Жаль опоздал немного — успели горя людям принести…

— Не переживай, — утешил Тимша. — Зато боле никто из-за них плакать не будет.

Снова повисла пауза. Тимша не утерпел — сполз с промороженного камня, уселся на пружинистую черноту.

— Почто задницу студишь? — недоуменно спросил он.

— Разве это холод? — хмыкнул Сергей. — Я уж привык…

Он таки встал, застывшие суставы явственно хрустнули. Камень закурился холодным синим дымом и бесследно истаял. Сергей опустился рядом с Тимшей.

Шабановы сидели плечом к плечу, и любой, увидевший их, принял бы юношей за близнецов…

— Значит, не схарчили еще нас бандюки с доброхотами западными? — на всякий случай уточнил Сергей.

Тимша даже немного обиделся.

— Хрен че выйдет, — резко ответил он. — Подавятся. Не первый раз пробуют.

— Это уж точно… — с непонятной Тимше ухмылкой согласился Сергей. — Весайнен тоже пробовал…

— Пекка? — спокойствие разом слетело с Тимши. — Неужто убили изверга? Кто? Небось, богатырь какой?!

— Ага, — все так же непонятно хохотнул Сергей. — Здоровенный такой богатырище…

— Познакомиться бы… — завистливо вздохнул Тимша.

Сергей помолчал, потом спросил:

— Ту падлу, что отморозков к матери послал…

— Кладбищенских червей кормит…

Вспомнился прут в руках, хруст костей Казана… и сухой треск контрольных выстрелов.

— Это хорошо…

В голосе Сергея слышалась некая отстраненность. Тимша повернулся к родичу, ошеломленно разинул рот: за плечом Сергея распахнулось окно в ночную заснеженную тундру, и там, за окном… Тимша подался вперед…

По распадку меж крутобоких сопок шел отряд. Пламя сотен факелов отражалось в начищенных шеломах, зайчиками прыгало по чешуйчатым доспехам…

«Наши, — понял Тимша. — Не одни стрельцы, и поморов оружных тоже немало. Видно здорово припекло, раз по избам не усидели!»

Затем внимание привлек устроившийся в середине отряда возок. На возке, укутанная в медвежью доху, сидела… девчушка! И не просто сидела, а, оживленно жестикулируя, что-то доказывала едущему рядом всаднику.

Тимша напрягся, стараясь уловить слова…

— Ты, воевода, совсем неправильно говоришь! Почему Тимша мальчишка? Разве мальчишка Пеккина люди может убивать? Тимша большой и сильный, да! Я его жена буду, дети от него совсем богатыри будут! Ничего ты, воевода, не понимаешь!

Голосок звенел столь знакомо… Тимша впился взглядом в лицо девицы… и ахнул в голос:

— Оля?

В тот же миг и с тем же восторженым неверием рядом раздалось:

— Вылле?!

Тимша обернулся — за спиной сиял больничный коридор. Посреди коридора, сердито подбоченясь, стояла… Ольга? Он перевел растерянный взгляд на возок в противоположном окне, затем снова повернулся к больнице, прислушался…

— Вы, дядечка, уж простите меня, ерунду придумали! Подонки женщину убили, Сережу порезали, а вы тут с допросами! Идите лучше бандитов ловить!

Белый медицинский халатик тщетно силился прикрыть широченные плечи стояшего перед девушкой мужчины. И лишь слепой не увидел бы под халатом синий мундир с золотыми пуговицами.

Впрочем, сей факт девушку нисколько не смущал.

— И нечего с ноги на ногу мяться! — усиливая натиск, бушевала она. — Сережу волновать нельзя! Слышите? Нельзя!

Милиционер безнадежно махнул рукой и сдался.

— Ладно, ладно, успокойтесь! Не пойду я к нему, не пойду! И вообще, никто его ни в чем обвинять не собирается. Пистолет, из которого стреляли, не в первой разборке участвует. Шабанов — свидетель. Потому и в больницу попал! Вы ему просто скажите, что Потапов навестить заходил — пусть позвонит, когда сможет… Да! Там, у входа Венька Леушин с торбой подарков охрану больничную до инфаркта доводит. Я распорядился, чтобы пропустили…

Ответа Скворцовой Тимша не услышал — звук истаял, окна в Реальность потемнели. Оба разом. Над головами Шабановых, взъерошив волосы пронесся бесшумный вихрь.

Сергей и Тимша встали. Не сговариваясь. Плечо к плечу. Глаза обоих жестко сощурились. Теперь различить, кто из них родился в шестнадцатом веке, кто в двадцатом, не смогли бы ни Агафья, ни Светлана Борисовна.

В десятке метров от Шабановых чернота сгустилась в клубящееся облако… напряжение достигло точки взрыва…

— Смертный! Ты решил кто ты, где тело твое? — тишину не нарушил ни один звук — голос Каврая звучал в мозгу Сергея.

— Смертный! Ты решил кто ты, где время твое? — тишина по—прежнему ничем не нарушалась, голос лопарского бога звучал в голове Тимши.

Они шагнули вперед. Гордо вскинув головы. Насмешливые улыбки одновременно осветили лица юношей.

— Поморы мы, — ответили они в унисон. — Ныне и присно.

Раскат божественного хохота сотряс Вселенную.

— Да будет так! — прогремел Каврай.

Неслышимая вибрация прокатилась сквозь окружающее поморов Ничто. Темнота сгустилась, окружив их стеной стремительно сжимающегося в тонкий жгут ревущего вихря. Их бросило навстречу друг друг другу, закружило…

Поморы успели почувствовать, как бешеная стихия размывает их оказавшиеся призрачно-бесплотными сущности. Размывает и перемешивает, создавая нечто новое… Разумы померкли, рев стихии возвысился, сотрясая Вселенную… и оборвался. Внезапно, словно его и не было.

Тимша и Сергей оказались на прежних местах. Те же… и все-таки изменившиеся. Наконец-то в полной мере ощутившие неразрывную связь времен и поколений. Ставшие этой связью.

Окна реального снова обрели яркость. Двухмерные полотнища развернулись, наполнились голосами, запахами, обрели глубину… Ни Тимша, ни Сергей не дрогнули, когда возникшие порталы неудержимо ринулись навстречу друг другу. Ринулись, чтобы вобрать Шабановых, вернуть целостность потревоженной лопарским богом ткани Мироздания.

Юноши еще успели перекинуться взглядами, коснуться друг друга… а потом окна сошлись…

Спросите Сергея: в своем ли он времени?

Спросите Тимшу.

И они ответят.