«Еще недавно я был безумен… и свободен. От напрасных надежд, тоски, отчаяния… от всего!
И прекрасно себя чувствовал. Изумительно чувствовал! Волшебство темноты… ни переполненных горечью воспоминаний, ни страха перед будущим… Лишь окутанное черным бархатом Ничто. Навечно!
У-у, предок! Кто его просил?! Залез в мою шкуру? И сиди, не рыпайся! Нет, приперся, разбередил душу… Мать избили…»
Материнское лицо… с младенчества знакомый образ плывет, словно отраженный в струящейся воде. Сквозь текучий лик временами проглядывают черты оставшейся в Умбе Агафьи… Как она там? Спаслась ли?
«Хреново быть живым — бандиты, Весайнен…»
Заросшая густой шерстью харя непрошено возникает из небытия: шапка волос под черным с серебряной окантовкой шлемом, клочкастые брови, глубоко посаженные злобные глаза, мясистый угреватый нос, скребущая по доспеху борода…
«Ублюдок! И в смерти не забыть!»
Что мертв, Шабанов не сомневается — мягкая чернота просто не может принадлежать миру живых… Ничто кажется чудесным подарком богов… Казалось — пока не появился Тимша.
«Кто его пустил? Зачем? И здесь нет покоя!»
Сергей бросает себя в полет. Бьющий в лицо ветер понемногу выстуживает гнев…
«Ветер? Что ж, пусть будет…»
Ничто прилежно исполняет любые прихоти. Даже невысказанные. Разве что есть — пить не предлагает — зачем мертвецу еда? Или сон?
«Заказать что-ли верстовые столбы? Или звезды над головой?» Улыбка кривит губы. «Что ж, давай закажем…»
Его несет сквозь Ничто. Ветер немилосердно треплет отросшие волосы. Сергей терпеливо ждет, и звезда зажигается…
Одна. Прямо по курсу. Слух ловит высокий — на грани слышимости — вой. Звезда поет.
Как голодная волчица.
Ветер на миг стихает, затем становится попутным, и настойчиво подталкивает навстречу звезде.
«Что за напасть? Я этого не просил!»
Сергей пытается отменить заказ… свернуть в сторону… затормозить… Тщетно — звезда тянет к себе.
Звездный плач усиливается, проламывает стену ветра… Ослепительная точка обретает размер, растет… Вой превращается в ураганный рев…
«Мальстрем в Ничто?» Ироничный смешок умирает, не успев родиться. Понимание наполняет ужасом — впереди ждет то, от чего так старательно бежал…
Впереди ждет Реальность.
* * *
Боль возвращается, чтобы по-хозяйски обосноваться во вновь обретенном теле. Изголодавшись за прошедшие дни торопливо наверстывает упущенное. Игольчато-острые зубы впиваются в живот, крючковатые когти раздирают спину, адское пламя жжет руки…
Сергей не выдерживает и стонет. Рядом слышен шорох, тихо звучит встревоженный девичий голос, на раскаленный лоб ложится прохладная смоченная водой тряпица…
Пить хочется невыносимо, а драгоценные капли впустую стекают по вискам… Надо попросить… если получится разлепить намертво спекшиеся губы.
— Пи-ить!
И снова звучат голоса — девичий озабоченно спрашивает, по-стариковски надтреснутый коротко отвечает… Губ касается шершавый край глиняной посудины, тоненькой струйкой льется вода. Сергей глотает. Жадно, не обращая внимания на царапающий горло кадык.
«Еще! Еще!!! Убрали…»
Сергей обиженно всхлипывает и засыпает.
Боль отступила, очнулся разум. Настороженный, как почуявший охотников лис. Разум анализировал поступающие сигналы, но команду открыть глаза не давал: не хотел себя обнаруживать.
Темно, душно, горький дым щекочет горло… тело обернуто чем-то мягким и немного колючим… оленья шкура! С головой укрыли? Тогда понятно, отчего темно и душно.
Надо бы проверить… Сергей шевельнулся — опасливо, чуть заметно. Шевельнулся и замер…
Нет, лицо не укрыто. Значит, либо ночь — тогда откуда духота? — либо кто-то затащил… в нору.
Сергей вообразил стаю умыкнувших пленника мышей… хихикнуть сил не хватило.
«Стоп, — тут же одернул он себя. — Время безумия прошло, пора мыслить трезво.»
Глаза приоткрылись — чуть-чуть, крохотной щелочкой… Сумрак… в двух шагах, обложенный закопченными камнями, примитивный очаг, горка рдеющих углей внутри, над углями пляшут синеватые язычки… позади очага сонно клюет носом щуплый бородатый мужичок в серой домотканой рубахе с красным воротником-стойкой и красной же узорчатой полосой по груди… наверху, над очагом светлеет дымовое отверстие… значит, все-таки день… Вспомнились девичий голос, заботливые руки… неужели пригрезилось? Осмотреться бы.
На зорко бдящего стража мужичок не походил абсолютно… Сергей приподнял голову.
Низенькая — в три венца — бревенчатая стена, от нее вверх — пирамидальная крыша. Частокол тонких жердей покрыт дерниной, между жердями свисают тонкие корешки. В одну из граней пирамиды врезана кособокая дверь. Под дверью — широкая земляная ступенька… Лопарская вежа.
Жилище, по определению скудное, все же несло отпечаток заботливой руки — аккуратно застеленный свежим лапником земляной пол, множество шкур и подушек, на растянутых над головой бечевках сушится нехитрый скарб — шерстяные чулки и рубахи, пимы, сшитые заодно с носками меховые штаны — яры, напротив входа единственная роскошь — затейливо расписанный сундук… Значит была девушка, не почудилось…
Сергей хотел приподняться… в ладонь стегнуло жуткой огненной болью. Не сдержав стона, он рухнул на шкуры.
— Зачем вставал? Лежать натто! Руки лечить, спина лечить… — Мужичок проснулся и осуждающе смотрел на Серегу. Моя десять олень давал! Рука пропадет, обидно будет — зачем давал? Плохой работник купил, совсем пустой человек купил!
Лопарь подбросил в очаг сухих веток, подул на угли, над вспыхнувшим огнем привычно угнездился котелок. По веже поплыли запахи трав. Языки пламени осветили морщинистое стариковское лицо, обрамленное пегими сальными волосами. Водянисто — голубые глаза посверкивали из — под клочковатых бровей, шею прикрывала жидкая седая бороденка.
— Верефка сняли — руки совсем мертвый был, — доверительно сообщил лопарь.
— Я трава собирал, руки лечил. Хороший трава, отец ей лечил, дед…
Сергей впервые глянул на собственные руки. Кисти прятались под толстым слоем намотанных тряпок. Из-под тряпиц торчали стебли распаренной травы. «Обидно ему будет… Работничка прикупил… десять оленей отдал… Не переплатил? И с чего бы Пекка убийцу воина продал? Что-то здесь не то.»
— Зачем тебе работник? — угрюмо спросил Шабанов. — Со стадом управляться некому?
Лопарь молча сунул пальцы в котел — проверил температуру. Сергей ждал.
— Матул не стадчик, — хмыкнул дед. — Нет стада у Матул, половину олень за тебя оттал…
Отвар согрелся. Лопарь снял котел с огня, кряхтя подтащил к Сереге.
— Саттись, Матул руки лечить будет…
Лечить? Шабанов прислушался к организму… и хмыкнул боль на время уступила место физиологии.
— Мне бы отлить сперва… — сознался он. — Терпежу нет.
— Чето делать натто? — недоуменно поднял реденькие почти прозрачные брови лопарь.
Шабанов смутился, и это его разозлило.
— В сортир мне надо, понимаешь? Нет? Правильно, откуда тебе… Как объяснить-то? Воды много пил, теперь наружу просится! Понимаешь?!
— А-а-а! — дед закивал и указал рукой на покрывавшую бедра шкуру. — Телай, я тебе кису наттел.
— Чего?! — Сергей заглянул под шкуру — гениталии обхватывал кожаный мешок.
«Ну изобретатель, мать его!» Смешок отозвался болью по всему телу. Сергей закашлялся.
Лопарь вновь окунул пальцы в отвар, одобрительно прищелкнул языком.
— Будем рука лечить, — заметил он, принимаясь за перевязку.
Скрытое под тряпицами вызывало тошноту. Черная вздувшаяся кожа полопалась, в разрывы безобразными буграми выпирало мясо. Ногти слезли, из ран сочился гной…
Кошмарное предположение заставило похолодеть. Взгляд торопливо пробежал по запястьям, поднялся к локтям… Никакой гангренозной красноты. Крутая травка у деда.
— Хорошо, отнако, — подтвердил Матул. Заскорузлый палец потыкал в торчавшую из ран ало-коричневую мякоть. — Скоро совсем заживать будет.
Лопарь достал из котла свежую порцию травы, аккуратно примотал к кистям. Вверх по рукам потекло приятное, изгоняющее боль тепло. В губы ткнулась невесть откуда появившаяся глиняная плошка.
— Пей, отнако. Очень хороший трава, любой боль гонит. «Ладно, лопарю виднее… без него бы наверняка уже помер!» Шабанов стоически выхлебал содержимое плошки — настой горчил неимоверно. «Что за гадость?» — хотел спросить Сергей, но не спросил. Почему-то неодолимо потянуло в сон…
— Спи, отнако, — посоветовал лопарь. — Тепе спать мноко натто!
Сколько раз он просыпался, чтобы съесть кусочек вареной оленины и увидеть, как лопарь меняет повязки, Сергей не знал. Сопровождавшие процесс длинные стариковские монологи скользили мимо сознания. Память сохранила две беседы.
— Слушай, дед! — Сергей решительно отодвинул поднесенную ко рту плошку с отваром. — Хватит меня наркотой потчевать. Знаешь, что бывает, когда долго такие вещи жрешь?
— Знай, — согласился Матул. — Плоко бывает. Друкой не знай — как без трава тепя живым телать? Скажи?
Сергей насупился, но промолчал. Что тут скажешь?
— Не бойся! — успокоил Матул. — Трава убрать — пять ден весь тело боли, потом еще три ден живот боли, потом опять здоров. Так всекта пыло. Потерпишь.
Хорошо ему говорить — не сам отраву пьет, в него вливает. Ведомая лопарской рукой плошка снова сунулась в губы. Сергей выпил.
Второе событие вспоминалось с куда большим удовольствием: старый лопарь куда-то делся, а место у постели заняла… Вылле.
Сперва Шабанов не узнал спасенную от медведя девчонку — в памяти сохранилось нечто писклявое и курносое, сорвавшее побег. Девушка напомнила сама.
— Ты, наверное, очень сильный. Медведя поборол! Я думала, съест меня медведь!
Вылле кокетливо стрельнула глазками. В тонких пальчиках, нарезая вареную оленину, сноровисто мелькал узкий саамский нож. Вылле сидела, поджав ноги, пристроенная на укрытых подолом коленях миска стремительно наполнялась серегиным обедом. У Шабанова появилось время разглядеть девчушку получше — чуть волнистые темно-русые волосы до плеч, огромные глазищи в обрамлении пушистых ресниц, вздернутый носик, пухленькие с ямочками щечки, полные, яркие, словно в брусничном соку, губы…
«А ничего подруга. С такой и по Мурманску пройтись не стыдно!» — мелькнула игривая мысль.
Голосок девчушки звенел не переставая, вываливая на Серегу охапки разнообразных новостей… радовало то, что по-русски Вылле говорила куда лучше деда. Спросить же, где лопарка учила язык, Сергею не удавалось — девчушка трещала не переставая.
— Пекка совсем злой ходит, — сообщала она, не забывая пихать в серегин рот кусочки оленины. — Половину бороды от злости сгрыз! А как не злой — обоих сыновей похоронил!
Вспомнилось белое полотнище и посеченые тела на нем…
— Говорили ему, не ходи на Kantalahti… — не заметив набежавшую на лицо подопечного тень, продолжала делиться новостями Вылле. Название «Кандалакша» прозвучало по-фински протяжно. — Говорили, руссы обидятся, на Весала войной пойдут. Не слушал Пекка. «Меня король Юхан сам посылал!» — передразнила она Весайнена. — «Сказал, Кольский край совсем мертвый должен стать — ни людей, ни скота.»
— Зачем? — тоскливо спросил Шабанов. Вспомнилась сгоревшая Кемь… оставшаяся в разоренной Умбе Агафья…
Зачем шведскому королю поморов зорить? Земли мало? Не скажет Вылле — откуда знать лопарке о большой политике?
— Чтобы русский медведь в берлоге сидел, — Вылле нахмурила лобик, явно вспоминая чужие слова. — Чтоб сам в море не ходил, шведам дань платил.
— Щ-щас! — не выдержав, огрызнулся Шабанов. — А морда у вашего Юхана не треснет?
Вылле хихикнула — очевидно представила короля с треснувшей мордой, — и тут же посерьезнела.
— Много руссов пришло, самого Пекки злей! Всех резали! Мы с дедом за рекой в яме прятались.
В голоске звучала обида, мол, не она же погосты жгла! Сергей земляков не корил — кто ж в горячке боя разбирать будет, где враг, где случайный человек? Хотя, девку жаль — натерпелась поди…
— Зачем твой дед меня выкупил? — сменил он тему разговора. Вопрос, надо заметить, волновал Шабанова не на шутку. — Какую работу делать буду?
Вылле почему-то ахнула. Щечки запунцовели маковым цветом. Сергей понял, что ляпнул что-то не то, и попытался исправиться:
— Мне в принципе все равно… я отработаю…
Теперь Вылле светилась ярче огня в очаге.
— Лучше с дедом поговори! — пролепетала она и выскочила из вежы. Даже напоить сонным отваром забыла.
Шабанов растерянно посмотрел вслед.
Минутой позже скрипнула дверь, в вежу, вместе с вошедшим лопарем, заглянула промозглая осень. Сергей поежился.
— Сачем дефку обижал? — укорил Матул.
— Не хотел я! — честно признался Шабанов. — Всего и делов — спросил, зачем ты меня выкупил.
Лопарь зашелся мелким стариковским смехом.
— Все мы дурак! — сообщил он, утирая выступившие слезы. — Ты дурак — спросил, Вылле дурак — не так понимала, я польшой дурак — русса покупал, боль для голова себе покупал.
Сергей промолчал — ясно, что дед на сказанном не остановится. Так и вышло.
— Ты медведь на сепя брал, Вылле спасал — долг на мне, — пояснил лопарь. — Я так думал: русса забрать — два олень. Ты плохой, дохлый — один олень хватит. Пекка смеялся — вира плати, сказал, кровь на руссе. Матул тесять олень оттавал! Сепе за глупый слово в борода плюнул!
«Вот же старый хрен! В одного оленя оценил!»
— Ну и отказался бы, — буркнул Сергей.
— Нелься откасался! — сердито заявил Матул. — Весайнен по sisu живет. Слово назад забрал — не человек вовсе.
Что такое sisu Сергей не знал, однако догадаться труда не составляло. Самураи чухонские! Теперь ясно, что вынудило лопаря истратить половину стада на больного русса. Побоялся «лицо потерять». Да пошел он… пенек обгаженый!
— Сказал отработаю, значит отработаю.
Лопарь снова прыснул.
— Вылле не говори — девка думает, дед мужа купил.
«Мужа? Купил? — Шабанов таки сообразил, отчего сбежала девица. Лицо обожгло смущением. — А я отработать, значит, пообещал… М-да-а!
Сергей, словно прячась от конфуза, поглубже ввинтился в сшитый из оленьих шкур спальный мешок-рову.
— Пойло давай, — буркнул он уже оттуда.
Матул задумчиво почухал в затылке и отрицательно помотал головой.
— Не там. Мноко пил — через пять ден целый луна. Руки совсем живой… скоро олень отрапатывать будешь. Как Вылле обещал!
Лопарь еще раз хохотнул и вылез из вежи.
Шабанов плюнул вслед.
Ломка от лопарского пойла, в полном соответствии с пророчеством Матула, оказалась сущим адом. Единственное, что заставляло держаться — присутствие Вылле. Девчонка почти не выходила из вежи, готовая выполнить любую прихоть… Даже позорный кожаный мешок менять. Сергей не знал, куда деваться… и, уже на третий день девичьей опеки, решил, что пора выздоравливать.
— Где моя одежда? Хватит мне разлеживаться!
Лопарка растерянно всплеснула руками.
— Нет твой одежда! Пекка сжег! — от волнения акцент усилился, став похожим на дедовский. — Матул сказал, его одежда давать!
Вылле заметалась по веже. Рядом с ровой начала расти куча мехов и шерстяных тканей.
«Вроде приходилось уже лопарскую одежку носить — когда с Кавраем разговаривал… Да шаманская «мухоморовка» все из башки повышибла…»
— И как со всем этим справляться? — мрачно спросил Сергей, крутя в руках похожие на меховые колготки яры.
Вылле тихонько хихикнула, вновь порозовела. Нежный румянец и переливчатый смех в который раз превратили ее из лопарской замарашки в прелестнейшее создание. Сергей смутился. — Сначала юпа надевай… рубаха, значит… потом носки, порты, яры…
Вещи выпархивали из кучи, чтобы оказаться в серегиных руках. Сергей крутился в шкурах, стараясь не отсвечивать голой задницей… ну, что получалось, то получалось…
От возни бросило в пот, разболелась голова. Будь на месте Вылле старый лопарь, Сергей наверняка бросил бы затею, но… пришлось стиснуть зубы и одеваться.
— Теперь печок…
Печок оказался меховым полушубком. К нему прилагался пояс с висящим на ремешках ножом. Сверху на яры, для защиты от сырости, полагались тобурки — сапоги из тюленьей кожи.
— Ты меня как в зимний поход снаряжаешь! — проворчал Сергей.
— Так ведь зима и есть! — улыбнулась Вылле и помогла надеть боты — тобурки.
Зима? Последнее, что помнилось — полуоблетевший лес, жухлая, но еще зеленая трава… побег… ухмыляющийся Кафти затягивает петлю на скрещеных запястьях… затем провал… и долгие дни на лопарском пойле. Значит, зима… О-хо-хо…
Шабанов собрался с силами и шагнул из вежи.
Резкий студеный ветер едва не сбивает с ног, слезятся отвыкшие от яркого света глаза. Сергей щурится.
Пасмурно. Вершины заснеженных сопок сливаются с небом. Снега много — тропки пробиты едва не по пояс. Вон они — синеватыми строчками тянутся во всех направлениях. Где одиночные, где превращенные в дороги… по которым снуют шведы.
— Еще и это для полноты счастья… А идти надо… Чтоб им всем… — Сергей не договорил: руки напряглись, оттолкнули косяк… и он шагнул… Напрямик. По целине.
«Главное — не упасть. Вон, сосна в десятке шагов. Дойду и передохну…» Ноги дрожат, норовят подогнуться. Десять шагов, как десять верст, сосна почти не приближается. «Вперед, сукин сын. Не падать! — Сергей злится, злость придает сил. — Наверняка за тобой смотрят. Вылле, лопарь, шведы — всегда найдется кому позубоскалить. Не дай повода!»
Чешуйчатый ствол, как спасительная гавань. Прислониться, отдышаться…
— Э — э! Monker гулять пошел! От Пекка бегал, от дефка бегать стал? Старый Матул еще не убил?
Кафти? Ну почему хоть сегодня ему не оказаться где-нибудь подальше? Сергей обернулся, сосна услужливо подперла спину, ладонь машинально легла на рукоять ножа. Швед нервно дернул щекой… но тут же нагло ухмыльнулся.
— Сачем монах puukko взял? Монах бога проси: «Спасай!»
Едва ли не впервые Шабанов видел шведа без кольчуги и меча. В простой одежде, изгвазданный смолой, пропахший скипидаром Кафти ничем не напоминал жестокого воеводу — скорее уж подвыпишего плотника… Плотника? «Плохой мужик! Такой нелься долго жить!» И стремительный просверк меча…
«Чтоб тебе всю жизнь на пепелища возвращаться и гробы сколачивать!» — мысленно пожелал Шабанов, но вслух сказал:
— Нож зачем? На грибы охотиться пойду. Как без ножа?
Швед заржал, явив миру по — лошадиному крупные зубы.
— Ia! Умный monker! Пот снег грипоф мноко! И все кусайся! Нелься без puukko!
Все еще посмеиваясь, Кафти зашагал прочь — рассказывать приятелям о сбрендившем от пыток русском и даром отдавшем десяток оленей лопаре. Сергей смотрел ему вслед, пытаясь совладать с охватившей тело дрожью.
«Нервишки! — укорил он себя. — Нервишки и поганая слабость… Ничо, справлюсь… Запросто.»
Вежа приткнулась у вершины сопки, перед Сергеем развернулась панорама Весалы — заново отстроенный хутор, рассыпанные по склону дома весайненовской банды… Глаза бы не смотрели.
С трудом совладав с непослушными завязками яр, Сергей помочился. Несколько минут собирался с силами… наконец сумел отлепиться от дерева, побрел к веже. Злость на шведа помогала не упасть.
— Ничего… еще не вечер… Понял? Еще не вечер!
Впервые он увидел приютивший его кров снаружи — крохотный, нищенски убогий, особенно рядом с желтеющими свежим деревом финскими домами.
У входа стояла готовая броситься на помощь Вылле — глазищи смотрят встревоженно, нижняя губка закушена, грудь бурно вздымается… заметная такая грудь… даже сквозь меховую одежку заметная!
Сергей, стараясь не опускать взгляд ниже девичьей шеи, взялся за служившую дверной ручкой ременную петлю.
— Хреново живем, — проворчал он, ударившись лбом о низкую притолоку. — Завтра, в лес пойдем. Вместе. Елки на избу рубить буду.
Вылле расцвела — русс тупу хочет! Для них!
— Наш олешка сильные! Елка быстро—быстро таскать будет! — радостно затараторила она, забравшись в вежу следом за Серегой. — Хорошо будет!
Вылле неожиданно подалась к Сереге, ткнулась в щеку теплыми, пахнущими молоком губами. Сергей мягко и нежно коснулся выбившейся из — под круглой шапочки-самшира темно — русой прядки.
«Ох, Вылле! — мысленно вздохнул он. — Как мало тебе надо для счастья… может ее с собой взять? В Умбу! Агафье радость — невестка красивая, работящая…»
Новый поворот мысли удивил его самого — какую избу рубить топора ни разу толком не державши? Куда с собой брать? Какая Умба? Он же мурманчанин!
Однако, в голове образ за образом вспыхивали Тимшины воспоминания. И топор плотницкий вовсе не чужд, и Умба — вот она, руку протяни.
Шабанов тряхнул головой, отгоняя наваждение… но в груди, заставляя учащенно биться сердце, разлилась незнакомая горячая волна… «Да что он забыл в Мурманске? Шлюх дискотечных? Рекламу прокладок? Банды уличные? Пропади оно! Разве что мать… так у нее Тимша есть!»
Рука, как-то сама собой, перебралась с волос на девичью шею, пальцы скользнули за ворот… Вылле ахнула и отскочила.
— Нельзя! — погрозила она пальчиком. — Надо монастырь идти, попа спрашивать!
Девушка приоткрыла дверь, выглянула наружу — не идет ли кто? — затем достала из-за пазухи висящий на кожаном ремешке деревянный крестик.
— Я в Monkenfjord была! В монастырь! Поп вода на голову лил, крест давал! — она снизила голос до таинственного шепота. — Сам Трифон давал! Святой человек!
«Трифон? Это который печенгский монастырь основал? По жизни с историей нелады — то не выучил, то вляпался…»
— Ну, раз поп, тогда конечно… — скрыв разочарование, согласился он. — Попы, они такие…
Посчитав, что опасность миновала, девушка приблизилась. Крестик снова нырнул за пазуху… костяная пуговка почему-то осталась незастегнутой… Вылле потупилась и очередной раз лукаво стрельнула глазками.
«Вот же евино племя! — мысленно хмыкнул Сергей. — Во все века одно и тоже!»
Хмыкнуть-то хмыкнул, но взгляд лопарки нагрел кровь аж до кипения. Шабанов задушенно покрутил шеей, распустил шнуровку ворота. Аромат девичьего тела кружил голову сильнее матулова настоя…
Скрипнула открываясь дверь, над очагом взметнулась туча искр, унеслась в дымовое отверстие-реппень. Девица всполошенно отскочила от Шабанова. Через порожек кряхтя переступил дед Матул. На пол грузно шмякнулась шитая из тюленьей шкуры киса — большая, пузатая и перепачканная кровью.
— Дикий олень далеко ушел! — не считая нужным здороваться, пожаловался лопарь. — Пришлось зайца бить. Много бегай, однако. Мало-мало три догонял — старею.
Вылле, пряча пылавшее румянцем лицо, юркнула к брошенной лопарем кисе.
— Завтра русска елка рубить будет, тупа строить! — не утерпев, похвасталась она. — Я помогать буду!
— «Русска!» — раздраженно передразнил лопарь. — Имя забыл, а тупа строит! Глупый девка! Пойди воды принеси.
Вылле обиженно надулась, но перечить не посмела. Вскоре мужчины остались наедине.
— Зачем тупа строить? — особой радости в голосе лопаря не чувствовалось. — Вылле за себя брать хочешь?
— Мерзнуть не хочу, — покривил душой Сергей. — Холодная у тебя вежа.
Матул демонстративно стянул печок, повесил на веревку. — Хороший вежа! — упрямо возразил он. — У других лопарей хуже. Разве я стадчик — в тупе жить?
Матул замолк, сел у очага, озябшие пальцы окунулись в горячий воздух. Шабанов умостился напротив.
Прав лопарь — какая тупа, если скоро бежать придется? С Вылле, или без нее… хорошо бы напоследок Пекке «красного петуха» подпустить!
Прятать эмоций Сергей так и не научился. Лопарь заглянул в лицо, нахмурился.
— Мало на сосне висел? Еще хочешь? Русс рядом с Пеккой тупа строить будет? Х-ха! — Матул наклонился над очагом, не по-старчески крепкая ладонь вцепилась в плечо, встряхнула, словно пытаясь разбудить. — Что у финна в душа, когда о руссах говорят? Vanhanvihan — застарелая злоба. Финн со шведом ссорится, с норвегом воюет — нет vanhanvihan. Для руссов слово! Род Пекки на Колокол-река жил. Где отцы-деды Пекки? Нет его, руссы резали. Ушел Пекка с Колокол-река, сюда на Овлуй пришел. Хутор строил, род собрал — сто домов по реке. Где теперь сыны Пекки? Где род его? Нету. Снова русс приходил.
— Мало резали! — зло бросил Сергей. — Глядишь, некому терский берег зорить стало бы!
— У финнов vanhanvihan, у руссов тоже… — вздохнув, согласился лопарь. — Давно тянется, не тебе менять…
«Мы люди ма-аленькие! Да? Знай сверчок свой шесток? По одежке протягивай ножки? Слышал уже. Остохренело!»
— Дерьмо! — сердито бросил Шабанов.
Возражения — хлесткие, убедительные, чтоб даже до тупого лопаря дошли — уже просились на язык… Пронзительно-отчаянный девичий крик оборвал дискуссию.
«Вылле?» Болезненную слабость, минуту назад валившую с ног, выдуло студеным ноябрьским ветром. Шабанов, не помня себя, выметнулся из вежи. Руку увесисто оттягивал невесть когда подхваченный лопарский топорик. «Вылле!»
Крик повторился, чтобы оборваться на взлете. Тропа бросилась под ноги, понесла к прячущейся под обрывом реке…
На краю обрыва Сергей притормозил — осмотреться.
Река замерзла, лишь на стремнине остались узкие черные промоины. К одной из них тянулись цепочки следов. Взгляд скользнул вдоль тропы… в десятке метрах от него, у вмерзшего в лед валуна, пытался развязать штаны здоровенный швед. Прижатая к стылому камню девушка билась пойманной птицей, кулачки неистово колотили по обтянутым кожаной курткой плечам, рвали густые сальные космы насильника… Швед утробно хохотал…
Сергей прыгнул, распластался в воздухе…
Ветер скользнул вдоль земли, упруго толкнулся в грудь, чтобы хоть немного, но продлить мгновения полета. Почуявший опасность швед начал поворачиваться…
Поздно. Лезвие топора с хрустом проломило висок, застряло в черепе. В следующий миг плечо Сергея врезалось в конвульсивно вздрогнувшую тушу.
Шведа отбросило прочь. Разрубленная голова с деревянным стуком ударилась об лед.
— А вот и я! — пробормотал Сергей, пытаясь подняться на ноги.
— Олафа искать будут! — прошептала Вылле, с ужасом взирая на труп насильника. — Пекка тебя убьет! Нас с дедом тоже… До вечера не доживем!
Так далеко Сергей не загадывал — с десяток минут протянуть… Силы таяли вместе с уходящей яростью.
«Не отключиться бы, м-мать его!» — пронеслось в голове. — Не убьют, — прохрипел он, озираясь. — За что убивать? Выбитый из береговой осыпи булыжник подкатился к трупу.
За ним последовали еще два…
— Камень за пазухой? А три не хотите? — пробормотал Сергей, запихивая валуны под шитую с запасом — второй такой же кабан влезет! — одежду шведа.
«Та-ак… а теперь подпихнуть… до чего тяжел, сволота! Ничо, утопнешь, как миленький!» Тело с громким всплеском ушло под воду. Сергей задумчиво посмотрел на тянущийся от камня кровавый след, затем на расхристанную исцарапанную девушку… снял кушак.
— Держи!
Девушка недоуменно взялась за конец кушака, с надеждой воззрилась на Серегу. «Русс умный, сильный — знает, что делать надо!» — читалось на зареванной мордашке.
«Только бы послушалась!..»
— Лезь в воду! Быстро!
— Зачем? — пролепетала Вылле. Глаза испуганно округлились.
— Затем, что ты поскользнулась, закричала, а я услышал и спас! — торопливо пояснил Сергей.
— Боюсь! — жалобно всхлипнула девушка.
— Давай быстрей, — подтолкнул ее к промоине Шабанов. — Пока шведы не набежали!
Вылле всхлипнула еще раз, легла на живот и неуклюже сползла в реку. Ледяная вода обожгла тело. Дыхание сбилось, руки изо всех сил вцепились в спасительный кушак.
— Теперь вылезай! — прохрипел Сергей. — Без суеты!
«Злой русс! — мелькнула полная обиды мысль. — Она сейчас утонет, а он кричит, как муж на нерадивую жену… Жену?»
Сравнение пришлось как нельзя более кстати — когда тебя ждет постройка новой тупы и красивый сильный жених, тонуть не хочется ни чуточки! Вылле осторожно легла грудью на лед и позволила Шабанову себя спасти… великодушно простив исцарапанные о лед щечку и ладошки! И даже то, что этот бессовестный русс протащил ее прямо по крови убитого шведа!..
— Ha! Een monker thwar een fnask! /Ха! Монах девку купает! (древнешведск.)/
— Thu veet thet tha — samer löghar aldrigh! Hälder ryza bestaar äkke don! /Ты же знаешь — саамы никогда не моются! Даже русс вони не выдержал! (древнешведск.)/
Наглые сытые голоса прозвучали в тот момент, когда Сергей помогал девушке встать на ноги. Немного позже, чем задумывалось, но гораздо раньше, чем хотелось — лучше бы шведы увидели спасение… или не появлялись вовсе.
Двое громил остановилось на кромке обрыва, наслаждаясь нежданным представлением. Плечистые, бородатые, в кожаных истертых ныне снятыми кольчугами кафтанах, толстых шерстяных штанах и крючконосых сапогах-пьексах — отборная весайненовская гвардия. Всей и разницы — у одного борода веником, а у второго лопатой.
«Два брата — Веник да Лопата… — зло хмыкнул Сергей. Что дальше-то? Трупа нет, причина крика ясна — может уйдут?»
Что было на уме у шведов выяснить не удалось — понявшая сказанное Вылле решила постоять за себя:
— Sellaiset tomput quin te eivetpe pese pudhaks saunasken! — крикнула обиженная девица. /Таким козлам, как вы, и в сауне не отмыться!(финск.)/
В ответ с откоса донесся злобный рев.
Не утруждаясь поиском тропы, шведы спрыгнули с обрыва, по-медвежьи неуклюже выдрались из наметенного внизу сугроба. Разбойничьи хари кривились глумливыми ухмылками.
«Зря топор вместе с трупом утопил!» — пронеслось запоздалое сожаление.
Мокрый кушак оттягивал руки. Сергей машинально подпоясался… по бедру тяжело шлепнул втиснутый в кожаные ножны лопарский клинок.
«Нож! Как забыл?» Ладонь сомкнулась на резной костяной рукояти. Клинок охотно, словно ждал случая, выскользнул из ножен…
Лопата осклабился, в руке привычно, с наглой ленцой скрежетнув металлом, возник полуметровый широкий тесак.
«Хреновый бой получится — вояки тертые, сразу в стороны разошлись… Хоть бы одного завалить!» Сергей, утаптывая площадку, переступил с ноги на ногу. «Опять умирать… надоело уже…»
— Беги отсюда! — бросил он через плечо. — Им сейчас не до тебя станет… ненадолго.
Вылле замешкалась, Сергей нетерпеливо двинул локтем… девушка болезненно охнула — видимо попал в живот. Время таяло с катастрофической быстротой.
— Быстро, дурища! — рявкнул он.
За спиной всхлипнули, донесся топот убегающих ножек… периферийное зрение уловило тонкий смазанный силуэт. Девушка огибала шведов по широкой дуге. «Это правильно — нечего козлам на девку отвлекаться. Теперь дать ей время убраться подальше… Побольше времени!» Шабанов, сбрасывая напряжение, повел плечами. Глаза полыхнули отчаянно — яростным блеском.
— Ну, с кого начинать? — в голосе бурлило шальное веселье.
Русского шведы не знали, но клинок достаточно красноречиво указал сначала на одного, затем на другого. Указал и, переброшенный в обратный хват, спрятался за предплечьем.
— Чего замялись-то? На тот свет неохота? Фигня, я пробовал — сперва больно, а потом привыкаешь.
Прищуренные глаза цепко следили за противниками — шведы еще далеко, навстречу рвануть — под удар подставиться…
Он ждал, перенося центр тяжести с одной ноги на другую, готовый в любой момент взорваться смертоносной вспышкой. Последней, финальной.
Шведы остановились, переглянулись…
— Myölksugh riukar äkke at är fyrmer döder! — в голосе Веника смешались бравада и страх. — Man bör forklara, han fallar sik siälfer tha! /Сопляк не чует, что он уже мертвец! Надо объяснить, тогда сам упадет! (древнешведск.)/
Лоб Лопаты собрало в гармошку тягучим мыслительным процессом… тело продолжало двигаться и без участия атрофированного за ненадобностью мозга.
— Kafti slogh äkke kvalpin, Pekka hälder äkke… hälder vräkte äkke for Ivar — tok vereldi! — нерешительно заметил он. — Om vi umgörom, huath sigher Pekka? /Кафти щенка не убил, Пекка не убил… даже за Ивара мстить не стал — виру взял! Мы убьем, что Пекка скажет? (древнешведск.)/
Оба еще больше замедлили шаг — последнее дело сердить вожака. Не любит Весайнен, когда его сердят. Ох, не любит!
Сергей почуял возникшую неуверенность. «Веник на шажок ближе… Вот он, шанс. Сейчас или никогда!»
И все-таки Шабанов не сдвинулся с места — неподвижный, но живой он прикупал для Вылле куда больше времени, чем остывающий на льду труп.
«Если у Матула хватит ума, он сейчас же свалит вместе с внучкой подальше от весайненовского хутора. Быстрей оленя.»
— Pekka skal äkke väria ryz! — наконец решил Лопата. — Num tagher litin vereldi. /Не станет Пекка за русса заступаться! Разве что малую виру возьмет.(древнешведск.)/
Шведы возобновили движение, охватывая Сергея с флангов. Шанс достать врага, и без того призрачный, замигал и погас.
«Все… и на кой божку лопарскому эта бодяга с переселением сдалась? Развлечься? И сам он дурак, и шуточки…»
О смерти не думалось. Затерявшийся во тьме веков Мурманск и вовсе не вспоминался. Осталось настоящее — нож в руке, истоптанный с пятнами крови снег и ненавистные бородатые рожи шведов.
Сергей попятился — до валуна.
«Теперь хоть со спины никто не зайдет… а бить надо Веника — похлипче и чутка прихрамывает…»
С этого момента Шабанов сосредоточил внимание на Лопате, на Веника даже не косился — чтобы не вспугнуть. «Промеж ног ему — не ударить, обозначить. Опустит руки, куда денется. Тут-то по глотке и полоснуть… Еше пара шагов, и можно прыгать… ну…»
Веник неожиданно выгнулся, словно получив камнем в спину. С губ сорвался полустон-полурык. Рука метнулась за плечо.
— Huath hafuer thu, Erik?! /Ты чего, Эрик?! (древнешведск.)/
Лопата, забыв о Шабанове, повернулся к приятелю…
Сергей оттолкнулся ногой от валуна и прыгнул — «рыбкой», на лету отбивая вскинутую шведом руку. Зажатый обратным хватом нож нырнул в спутанную сальную бороду, легко и небрежно чиркнул по горлу…
Шабанов упал. Плашмя. Подставив спину, под неизбежный удар тесака… «Узнать бы напоследок, — сердито подумал Сергей, — убил или поцарапал?» Умирать даром обидно…
На затылок плеснуло горячим. Шабанов не выдержал неведения, привстал…
Швед хрипел. Узловатые пальцы, выронив тесак, сжимали рассеченное горло. Грудь заливал широкий алый поток. Кряжистое тело упорно держалось на ногах — не хотело верить, что уже мертво.
Пресловутая ирония судьбы.
Веник лежал в двух шагах от Сергея. Из спины шведа торчала длинная лопарская стрела… Налетел ветер, оперенье загудело рассерженным шмелем…
— Вставай, русс. Уходить пора! — негромко окликнули с обрыва.
— Матул? — Шабанов сел. В ушах грохотала накачанная адреналином кровь. — Я думал, ты уже далеко…
— Я хотел, — хмыкнул лопарь. — Вылле без тебя не едет.
— Ну и дура! — в сердцах выругался Шабанов.
— Я говорил! — покивал лопарь. — Не помогает. Совсем глупый девка. Зачем отбивался? Олаф сильный был, хорошего бы сына родила…
Лопарь сплюнул.
— Девка глупый, ты больше глупый — она в вежа сидит, ты на снег. Ей теплее. Будем ходить или Пекка ждать? Пекка разбираться не будет, кто из вас Олафа убил. И этих тоже… Втроем на сосне хорошо. Не скучно.
Швед наконец рухнул, расплескав залитый алым снег. Губы Сергея оросило солоноватой влагой.
«Вкус вражеской крови… Услада Воина… Брага, мать ее, Битвы… Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо!»
Сергей поднялся.
— На сосне я уже висел, — заявил он. — Паршивое место.
— Значит, идем, — подытожил Матул. — Олень ждет, Вылле ждет. Поспешай надо.
Лопари народ кочевой. Олешек в нарты поставил, рухлядь меховую увязал, сам сверху сел — все, можно ехать. А тут еще и повезло чуть-чуть: к темноте подморозило, ветер задул, поземку понес. Даже если хватятся — ищи лопаря в тундре!
* * *
Впервые Сергей почувствовал вкус настоящей свободы. Песен, правду сказать, не пел, но хореем над оленьими спинами размахивал с удовольствием. Другое дело, что олени на хорей внимания не обращали — трусили себе потихоньку за едущим в кереже лопарем да рогами потряхивали.
От нечего делать Сергей и оленей посчитал — два десятка с половиной. По трое в двух санях, один в кережу запряжен, остальные на привязи бегут. Хоть и соврал Матул насчет отданной за Серегу половины, однако ж не намного. Что и говорить, невелико стадо — так, жалкий лоскут…
Темнеет по-северному рано. Когда б не полная луна, на ночевку пришлось бы вставать, не отъехав от Весалы и двадцати верст. На радость наверняка озверевшему Весайнену…
Сергей оглядывается — не видать ли погони? — нет, никого… Белая промерзшая болотина с пятнышками заросших криволесьем островков, примыкающий к хутору лес канул в темноту. Короткий санный поезд или, как его назвал Матул, райд не торопится. Из оленьих ноздрей ритмично пыхают облачка пара.
Сергей поерзал, устраивая поудобней затекшее тело. Пробежаться для разминки на широких подбитых камусом лыжах, что лежат рядом, и в голову не приходит — не то здоровье.
Болото позади, болото впереди… Летом и троп не сыскать — топи. Между болотами низенькие покрытые чахлым ельником сопки… Снег девственно чистый. Ветер и поземка стирают следы. Безжизненная глухомань. Пауза в опостылевшей череде затянувшихся приключений…
«Приключений? — Шабанов саркастически скривился. — Приключения — когда с таитяночкой под пальмами… Или на джипе с кондиционером по саванне… в крайнем случае — в каком-нито «последнем герое» поучаствовать. Опасности строго дозированы, «хэппи—энд» неизбежен, как триппер у шлюхи. И болевых ощущений с гулькин… нос!»
С губ срывается желчный смешок. Тает в ночи.
«Глупости в голову лезут. Таитяночки… Жизнь куда более приземленная штука. Скотская. Брутальная, если учено выражаться. Что здесь, что там.»
«Который мир твой?» — звучит в памяти голос лопарского бога.
«Не знаю, Каврай. Уже не знаю…»
* * *
Райд втянулся в извилистый распадок. Под копытами оленей хрустит лед замерзшей протоки — впереди ждет очередное болото.
Зажатый склонами ветер хищно засвистел в ветвях осинника, хлестнул по лицу снежной крупкой. Шабанов зябко поежился.
— Холодина…
Соглашаясь с ним, недовольно фыркнул бегущий за санями олень. Лопарь даже не обернулся.
Монотонность убаюкивала. Даже в погоню верилось все меньше — только и дел у Весайнена, что беглецов разыскивать. Может, он вообще не знает, что с дружинниками стало — трупы-то, небось, снегом замело. До весны не отыщутся. Про кровавые следы и говорить нечего… Какая там погоня?
— Эй, Матул! — не выдержав безмолвия крикнул Шабанов. Ночевать не пора?
— Мало-мало ехать, — донеслось в ответ. — Кинтище доедем, куваксу ставить будем! Хороший кинтище, теплый!
«Ну, кувакса — чум лопарский, для нее на выллиных санях жерди лежат… теперь еще и кинтище. Так и впрямь скоро лопарем станешь».
Кинтищем оказалась поляна на западном склоне сопки. Высокие разлапистые ели ограждали ее от ветров, раскинувшееся у подножия сопки озеро снабжало рыбой некогда живших здесь лопарей. Посреди поляны торчал косо вкопанный еловый ствол.
Поезд остановился. Вылле соскочила с саней, дробно и мелко затопала тобурками: утаптывать снег — занятие женское. Матул неторопливо распряг оленей, принялся ставить куваксу. Сергей… тоже помогал. Вроде бы. Ну, по крайней мере, старался не путаться под ногами.
— Чужой человек, тайа, — буркнул лопарь, обращаясь к дочери. Кивок на Сергея показал, о ком идет речь. — Зачем такой муж? Как жить будешь?
Шабанов сердито поджал губы. Можно подумать, без куваксы поганой и жить нельзя. И вообще, он в лопари записываться не собирался! Затем мысли приняли несколько иное направление — что там насчет мужа? Вроде он еще никому предложения не делал. А всяко—разные думки о совместной жизни в Умбе… Мало ли о чем подумать можно? Сразу: муж, муж…
Сергей покосился на лопарку. Вылле почувствовала взгляд, на миг повернулась к Шабанову. Лукавая улыбка озарила личико… Девушка наклонилась чтобы подобрать шест. Изящно и гибко. Шабанов сглотнул слюну.
«Как ей удается и в малице оставаться такой… э-э… Ну как это? И слова-то не найти… Грациозной?» Сергей попробовал взглянуть на себя со стороны — неуклюжий, полузажившие раны заставляют кривить без того не слишком привлекательную морду… Ерунду лопарь городит — кто ж в такого влюбится? Нечего и мечтать…
Сергей печально вздохнул и потащил с саней тяжелый шитый из оленьих шкур полог—салвас.
После бегства по зимней тундре тесная кувакса с пылаюшим в центре огнем кому хочешь родным домом покажется. Особенно, когда ноги запасной малицей укутаны, а в руках ржаная лепешка—риске и кусок оленины горячим соком брызжет!
— Ну, Матул, — оттаяв душой промолвил Сергей, — должник я твой. Никак не думал, что из-за меня с Пеккой рассоришься.
Лопарь безразлично пожал плечами.
— Зачем ссорился? Пекка знал, что я уходил. Лиса продал, песец тоже… зачем сидеть? Пекка сам сказал: «Уходи!»
— А шведы убитые? — растерянно спросил Шабанов.
Матул усмехнулся.
— Я убивал? Кто видел? Нет такой человек. Русс приходил? Приходил. Люди резал? Резал. Теперь кругом равк ходи. Голодный равк. Злой. Зачем лопаря искать? Равк людей убивал, тебя уносил… — лопарь хитро прищурился, — мясо!
«Равки?» — Сергей не успел переспросить, как доставшаяся от Тимши память охотно пояснила: «Упыри. Мертвяки неупокоенные».
— А говорил — втроем на сосне висеть будем…
— Говорил, — согласился лопарь. — Мало ли что девке моей в голова придет? Увидит тебя на сосне — кричать будет. Пекка услышит, меня рядом вешать будет.
Что ж получается? Даром спешили? Ни погони, ни тревоги. А он-то! Полдороги оглядывался, со страху трясся! Оказывается все просто — лопарь меха на торг привез… не первый раз — вежа-то старая. Юхе, конечно, не до покупок… ну, наш лопарь явно не промах — что-нито да урвал! И спешил-то, чтоб шведы спьяну денег не отобрали.
— Чего ж мы тогда на ночь глядя? — саркастично поинтересовался Шабанов. — Надо было поутру, без суеты…
— Поутру хорошо, — лопарь покивал и шумно обсосал заляпанные оленьим жиром пальцы. — Сем ден назад Пекка тинг собирал. Кровный месть — Verikosto, — называл. Деды говорили, для правильный verikosto жертва надо. Люди у Пекка мало. Кого резать? Матул резать, русса резать. Матул умный — уходил…
«Ага… знаю, кого в жертву прочили. Если б не Вылле… Сам же признался, козел драный, что уговаривал девку без меня свалить!» — Сергей признательно глянул на лопарку. — «С такой женой не пропадешь!..»
Вылле аккуратно — чтобы не испачкать малицу, — ела мясо. Все в ней говорило, что до мужского разговора девушке нет никакого дела. И, скорее всего, до самого Шабанова тоже. Сергей почувствовал, как к щекам подкатила жаркая волна.
«Тпру-у! Стой! Какая жена?! Тоже мне… жених выискался… Да она еще и не пойдет!»
— И кому Пекка мстить собрался? — спросил Шабанов, отгоняя скоромные мысли.
Лопарь замялся. Сергей ждал, не сводя глаз. Матул насупился, полез в рову.
— Спать надо, — буркнул он. — Мало-мало ночь остался.
«Спать ему захотелось! Даже мясо не доел. Темнит лопарь, темнит.» Доверие, и того мизерное, испарилось без следа. Шабанов напрягся, словно перед боем.
— Успеем выспаться, Матул. Говори давай! Кому Весайнен verikosto объявил? Куда мы бежим?
Матул завозился, прищуренные глазенки воровато зыркнули на сваленное у выхода оружие. Сергей неприятно усмехнулся. Ладонь, словно невзначай, легла на рукоять puukko.
— Ты говори, говори! Я слушаю!
— На Паз-реке русски монах живет, знаешь? — нехотя выдавил Матул. — Мноко живет…
— Монах? — переспросил Шабанов, но тут же сообразил. Постой, ты что, про монастырь толкуешь?
— Так есть, да! — закивал Матул. — Монастыр. Хороший, богатый. Туда Пекка идет.
«Печенгский монастырь! Какой помор его не знает? — привычно толкнулась Тимшина память, — И что богатый тоже правда — верфи, земли, на торг со всего света купцы съезжаются! Франки, гишпанцы, кого там не бывало! Англы, так и вовсе как к себе домой шастают — давно хотят весь торг к рукам прибрать!»
— Пекке монастыри зорить не впервой. Вон, по весне Кандалакшский начисто спалил… — мрачно вымолвил Сергей. — Да verikosto здесь причем? Какая тут кровная месть?
Матул хмыкнул и снова выбрался из спального мешка. На puukko в серегиных руках старательно не обращал внимания.
— Совсем ты молодой русс! — заметил он снисходительно. — Ничего не знай. Главный поп Трифон не всегда поп был. Мноко зима прошел, а старики помнят, как он дружина по Каянь водил. Весайнена праудедка резал! Теперь чей люди Весала жег? Корелы жег, да… и Трифона люди тоже был. Мно-ого был!
«Люди оружные испокон при монастырях живут. А будь их побольше, не сгорела бы Кандалакша! — снова пронеслось в голове, — И что монастырские на Весалу ходили — как иначе? Гнездо змеиное выжечь не грех, а благо!»
— Весайнен на Паз ходи, мы в другой сторона, — меж тем продолжил Матул. — Чалмны-Варрэ пойдем. Буду песец бить, помор продавать — Умба совсем рядом. Хорошо, да?
— Плохо! — неожиданно вмешалась в разговор доселе молчавшая Вылле. Девушка волновалась, отчего резко усилился лопарский акцент. — Трифон на твой голова вода лил, имя давал! Отец он тебе! Надо монастырь ходи, предупреждай!
— Э-э-э… — Матул смешался и почухал в затылке. — Зачем предупреждай? Монастыр стена крепкий, Пекка зубы ломай. Тебя слушай, Кола ходи надо. Из монастыр Пекка туда пойдет!
«Час от часу не легче! Кольский острог и впрямь на ахти как крепок. И стрельцов там хорошо коли десятка четыре, а то и того мене…» — Шабанов уже не вникал, чья память будоражит разум — какая в сущности разница?
— Про Чалмны-Варрэ забудь. В монастырь пойдешь, стены стенами, а монахов предупредить надо, — решительно заявил Шабанов. — А я в Колу, за подмогой.
Лопарь возражать не спешил. Лоб Матула задумчиво наморшился, пальцы машинально теребили попавший под руку ремешок.
— Можно и в монастыр, однако… соль покупай, железо…
Пекка медленно ходи — лопарь быстро. Монах «Спаси Бог» скажет, товар дешево отдаст… или нет? Скажет: зима, нет купец — нет товар… зачем тогда ехал?
Вылле растерянно переводила взгляд с деда на Сергея и обратно. Она и в страшном сне не могла предвидеть, что придется расстаться с одним из близких ей людей. Да-да! И с руссом тоже! Еще не муж? Будет муж! Поп Трифон покамлает и будет! Надо только попа о набеге предупредить!
— Я, однако, в монастырь еду! — заявила лопарка, сверкнув глазищами. — Утром кережу беру и еду! Вы как хотите.
Матул отчаянно взвыл и вцепился в бороду. Вырванный клок унесло в дымовое отверстие.
— Беда от тепя, русс! Зачем шведа резал? Зачем к Вылле бегал? Медведь тогда сам уходил! Мноко беда от тепя!
Шабанов молчал. Отсутствующий взгляд уперся куда-то выше матуловой головы, нож забыто оттягивал повисшую кисть, в груди стянулся болезненный узел.
«Отженихался. Не успел девке и слова сказать… Дурак, он в любом веке дурак. В монастырь с ними ехать — на шее камнем висеть. Может и правда послушать лопаря, мотануть в Умбу? В Печенге не одни старцы собрались, а уж в Коле и подавно. Отобьются, чай…»
Сергей открыл было рот, но рука Матула уже легла на плечо девушки, хрипловатый голос увещевающе произнес:
— Зачем на Паз? У руссов много поп. В Умба тоже есть.
Вылле задумалась, вопросительно глянула на Сергея.
«В Умбу!» Стиснувший сердце кулак разжался. «Агафья-то рада будет! И соседи!» Он помнил всех. Имена, прозвища, привычки, любимые присловья… помнил даже корноухого пса Грыза, любимца Серафима Заборщикова!
«Да… Заборщиков… Спаслись мужики или так и остались в холодной финской реке? Кто знает? Проклятый Весайнен!»
Перед глазами вновь непрошено замаячила ненавистная бородатая харя. Желтые лошадиные зубы щерятся в довольной ухмылке: мол, беги, щенок, беги! Дойдет и до тебя очередь!
Мысли о возвращении разлетелись осколками битого льда. «В Колу? Здоровья-то кот начихал. Да еще и пешком. В полярную ночь. Через весь Кольский полуостров… Это даже не экстрим — самоубийство!» Шабанов содрогнулся. «Нет, не дойти… И Вылле… Поедет в монастырь, осаду пережидать? Пекка монастыри жечь умеет — в Кандалакше доказал. Нельзя ей в монастырь. Значит, все-таки в Умбу?»
Сергей мельком глянул на девушку. Лопарка ждала его решения. Сергей представил, как санный поезд въезжает в погост, как навстречу выбегает радостная Агафья… как поморы… узнав о набеге… неловко прячут глаза.
«Да, слова худого никто не скажет — нет здоровья, что требовать? Сказать не скажут… что подумают? У Порьей губы набег проспал, а теперь, в лихую годину, и вовсе под мамкину юбку прятаться прибег… хороший помор вырос… Правду подумают. Такую, что лучше уж в тундре сгинуть… А Вылле? Вылле в монастыре отсидится. Народ в Печенге крепкий — найдется, кому да чем Весайнена приветить.»
— Решили. — Сказал, как отрезал, Шабанов. — Вам в Печенгу, мне — в Колу. Доберусь, потом за вами на шняке пойду. Ждите.
Матул горестно вздохнул. Вылле, по-своему поняв серегины переживания, заулыбалась.
— Не надо бояться! Наш олешка быстрый! Все хорошо будет!
Сергей побурел. «Ну и скотина же ты, Шабанов! О своих бедах подумал, а каково девушке придется забыл?»
— Я молодой был, быстрее волка на калгах бегал! — похвастал Матул. — Дефка не хуже умеет.
Переспрашивать Шабанов не стал — калгами и поморы лыжи называли, от лопарей набравшись.
— Мне тоже калги дашь, — буркнул он.
— Калги дам! Кережа дам! — зачастил Матул.
Известие о том, что приносящий беду гость собрался уходить, сделало прижимистого лопаря неслыханно щедрым.
— Олень дам! — Матул покосился на внучку и поправился, — два олень! И еда!
Судя по нескрываемой радости, лопарь готов снарядить в дорогу прямо сейчас — лишь бы побыстрей забыть о существовании русса!
«А ведь запросто Весайнена обгонят. Отряд в бронях пойдет, не разбегаешься. Поцелуют дверной пробой, да и попрутся домой! Матул с Вылле в монастыре поживут, пока я за ними не приеду… а там и в Умбу…»
С души ровно камень свалился. С грохотом. Сергей даже на лопаря глянул — не удивился ли услышав? Матул привстал с ровы, сверлил Сергея полным надежды взглядом — может, пора олешка для русса запрягать?
«Ночь-заполночь, а мне в тундру? Из успевшей прогреться куваксы? Фигушки!»
— Ты вроде поспать предлагал? — со сладенькой улыбочкой напомнил Шабанов. — Так я не против. Самое время.
Лопарь явственно скрипнул зубами.
Ночь пронеслась незаметно, остался позади скудный завтрак, и очаг давно остыл. Ветер шнырял по куваксе, раздувал пепел. Невесомые сизые хлопья кружили в воздухе, оседая на лицах, на одежде, на оленьих шкурах…
— Вот и расстаемся… — пробормотал Сергей. — А я так и не сказал…
— Что? — чуть слышно выдохнула девушка.
Он и сам не знал. Что никогда не встречал таких? Что не сможет жить без ее улыбки? Что…
— Ты дождись меня, ладно? Я приеду, ты только дождись!
В глазах девушки аметистами блеснули слезинки. Губки дрогнули — по-детски, нежно и беззащитно.
— Я буду ждать! Месяц, год, десять! Сколько хочешь! Ты помни меня, слышишь?! Помни!
Почему-то в голосе совсем не слышалось акцента. Может быть голоса влюбленных во всем мире звучат одинаково?
Они шагнули навстречу друг другу. Одновременно… Грохот сердец наполнял Вселенную…
А поцелуй длился, длился и длился…
* * *
«Что такое «кережа»? Представьте метровой длины лодочку с широким скошенным транцем. Вместо киля — лыжа, над головой — сшитый из оленьей шкуры полог. Представили? Она родная и есть. Кережа. Одиночные лопарские санки.»
Шабанов мысленно раскланивается перед воображаемой публикой и, когда стихают аплодисменты, скромно добавляет: «В кереже я прошел от Ботнического залива до Кольского. Без компаса и, можно сказать, без карты. Подвиг? Вам судить…»
Тут надо бы скромненько поклониться и аплодисменты, как и положено, переходят в овацию.
Если быть справедливым, до Колы еще «лапоть по карте». Той самой, вскользь упомянутой. Начерченной углем на изнанке оленьей шкуры сообразно путаным и невнятным описаниям Матула. Хорошо еще, что Кандалакша на пути — свои люди, русские! — приветят, сани приличные дадут, дружину какую-нито отрядят…
Кережа подпрыгнула на снежном заструге, едва не перевернулась. Сергей ошалело вскинулся, служившее хореем копьецо небольно шмякнуло по оленьей заднице. Тащившая кережу важенка не обратила внимания. Даже головой не мотнула.
«Ну и как такой управлять, если всей упряжи — лямка на шее, да ремень под оленьим брюхом пропущенный? Вожжи конструкцией не предусмотрены — хорей вместо них. На который важенке плевать.» Сергей поморгал, изгоняя из взора дремотную муть.
Над кережей сияли холодные северные звезды. Толковый помор по склонению созвездий и время, и путь определит… Сергей особо толковым себя не считал. И не особо тоже.
А Кандалакша не за поворотом — верст четыреста… Шабанов сверился с матулловой картой — сначала по Колокол-реке, до того места, где она на север поворачивает, а уж потом на полуношник, либо, если на англицкий манер, на норд-ост… Главное — Полярную звезду на левом глазу держать… она ведь и в шестнадцатом веке север указывает. Даже если по-другому зовется.
Сергей отыскал взглядом Большую Медведицу — единственное знакомое созвездие, затем Полярную звезду… и подмигнул ей, как старой подруге.
Отступившая на время дремота предприняла новую атаку. Сергей зевнул — а чего волноваться? Олени бегут по реке, свернут в тундру — сразу разбудят. На первой же кочке. Темень вокруг? Так скоро и вовсе светать перестанет. Полярная ночь называется. Скамм, если по-лопарски.
Единственный временной ориентир — оленья усталость. Легла важенка и вставать не хочет — значит, пора на берег сворачивать, к сопочке ближайшей — ягель сухое открытое место любит, ближе к вершинке. На сопку взобрался, оленей стреножил, в рову залез — до утра свободен. Утречком олешек запряг и снова в путь. А еда? Поесть и в кереже можно. Строганины с ржаными лепешками-риске — не пожадничал Матул, заводного оленя от души нагрузил. Зря на него бычился.
Одежда теплая, еда сытная, олени послушные… турпоход! Устала судьба сюрпризы подкидывать, отступилась… или тоже дремлет — должна же она когда-то от пакостей отдыхать?
Скрипит по снегу деревянная кережа, фыркают на бегу олени. Облачка пара из мохнатых ноздрей, как у мультяшных драконов… Огнедышащие олешки.
Шабанов улыбается сквозь дремоту. Бегут огнедышащие… Прочь от побоев, пыток, лая каянского… на Русь бегут!
Растянувшаяся на двое суток иддилия прервалась, стоило Сереге окончательно увериться в скором и благополучном конце сверх меры затянувшейся эпопеи. Увериться и пренебречь советом Матула пересиживать коротенький, как воробьиный чих, световой день в безопасном месте.
Собственно, и оклик на финском он принял сначала за отголоски ушедших в прошлое кошмаров… повторный крик и пронзительный свист развеяли сомнения. Сергей настороженно высунулся из-под мехового полога — от правого берега наперерез бежали двое финнов. Бежали, побросав у широкой проруби норила, пешни, сети — нехитрое снаряжение для подледного лова. Подбитые неизменным камусом лыжи оставляли на снегу наполненные прозрачно-бирюзовой тенью следы.
«Бонды. Не воины, обычные крестьяне…»
Бородатым увальням не терпелось вызнать у проезжего лопаря последние новости о творящемся в мире — недаром же лопарь от Vesala едет, должен что-то знать! Никаких агрессивных намерений… пока.
«Удирать смысла нет — наверняка погоню вышлют. И разговора не получится — как там лопарь говорил? — vanhanvihan, застарелая злоба… Драться надо.»
Пристальный взгляд обшарил бегущих — из всего оружия у финнов — неизменные puukko на поясах. Да и зачем оно вышедшим половить рыбки бондам?..
«Ладно, хоть так…»
Бежавший впереди ухитрился подпрыгнуть, радостно махнуть рукой.
«Щ-щенок!» Шабанов досадливо сплюнул.
Важенка остановилась не дожидаясь команды. Сергей вылез из кережи. Заныли онемевшие от долгого сидения мышцы.
«А и правда…» Шабанов согнулся, болезненно застонал. «Может, побоятся с больным общаться?»
Надежда вспыхнула и угасла — финны даже не сбавили темпа. Один из них что-то крикнул на бегу. Встревожено-участливое. «Небось, помощь предлагает!» — сообразил Шабанов и расчетливо нетвердой походкой двинулся навстречу. Выданное Матулом копьецо жгло пальцы, нож лег вдоль предплечья, прячась от глаз финна.
Крепкая рука бонда подхватила готового упасть лопаря. Финн еще успел что-то спросить… перед тем, как нож превратил слова в бессмысленный клокочущий хрип.
Второй затормозил. Из-под лыж в лицо Сергею веером брызнул снег. Рука взметнулась к глазам…
— Мать твою! — успел выругаться Шабанов.
Сопровождаемый яростным ревом удар сбил с ног. Копьецо отлетело, нож затерялся в снегу.
— Percele venelein' ! /Проклятый русс!(финнск.)/
Острый носок обшитого жесткой тюленьей кожей сапога-пьекса врезался в печень. Неистовая боль огненной волной прокатилась по телу. Сергея отбросило. Он перекатился на живот, пробовал встать… От второго удара затрещали ребра. Громко — чудилось, будто эхо отразилось от дальнего берега, вернулось… чтобы слиться с очередным пинком.
Хрип тонет в кровавой рвоте. Над головой злорадно скалится чухонец. «Хоть бы в харю напоследок плюнуть…»
Шабанов тщится сфокусировать зрение…
— Katzos? Mix katzos?! /Смотришь? Зачем смотришь?! (финнск.)/
Бонд наклонился. Грязные с обломанными ногтями пальцы тянутся к серегиным глазам — вырвать, выдавить!
Забыто висящий на поясе финна puukko качнулся вперед, мазнул рукоятью по серегиной кисти…
Клинок мягко покинул ножны — узкий, чуть длиннее ладони — любовно отточенная смерть.
Раскоряченные пальцы замерли в десятке сантиметров от серегиных глаз. Бонд икнул, словно подавился брагой… смертный хмель подкосил ноги, заставил опуститься на колени рядом с обессиленно лежащим Шабановым. Искаженное болью лицо финна запрокинулось к небу, шапка свалилась с головы, обнажились тронутые сединой волосы… Сергей дернул puukko, клинок брызнул кровавыми сгустками. Бонд упал. Навзничь.
Несколько минут Шабанов копил силы, затем пополз к кереже. Левая рука не слушалась, при каждом движении в боку что-то хрустело, по ребрам стегало раскаленным прутом.
— Ничо… в кереже отлежусь… олешки вывезут… Копьецо бы найти — какой-никакой, а хорей. Как без него оленями управлять?
Чтобы отыскать копье пришлось ползти мимо подбежавшего первым. Молодой воин еще жил, еще смотрел на убийцу…
«За что?» — читалось в тускнеющем взгляде.
— А как иначе? — прохрипел Шабанов.
При первых же звуках русской речи немой вопрос в глазах финна сменился лютой ненавистью. «Vanhanvihan…»
Финн вздрогнул и застыл. Над посиневшими губами рассеялось облачко тумана…
«Надо бы трупы в прорубь перетаскать…» — мысль колыхнулась дохлой медузой, тусклая, отстраненно-чужая. «Надо бы… да как? Сам рядом помру…»
Шабанов прополз мимо. Холодный взгляд стекленеющих глаз царапал спину.
«Чего зацепило-то? Не первый мною убитый. Пора бы и привыкнуть…» — несмотря на застывшую в глазах бонда ненависть, парня было жалко. Вспомнился по-щенячьи восторженный прыжок, улыбка на пухлых, как у ребенка, губах…
«Не в бою, не сгоряча — холодно и расчетливо… Не было выбора-то, не было».
Копье лежало в двух шагах от трупа. Шабанов воткнул острие в снег, тяжко поднялся, навалившись на древко, как на посох. Мир крутанулся перед глазами… остановился.
— То-то! — строго заметил ему Шабанов.
По-стариковски медленно, он заковылял к пугливо застывшим оленям. Слабость мотала из стороны в сторону.
«До вечера рыбаков не хватятся, — пришла мысль, — а потом будут завтрашнего света ждать… сутки пройдут, все следы заметет…»
Сергей неловко, со стоном втиснулся в кережу. Копье шлепнуло по оленьей спине. Важенка вскинулась и, далеко обходя убитых, понеслась на восток.
* * *
Небо очистилось. Холодные полотнища северного сияния заливали тундру мертвенным светом. Шабанов кутался в оленьи шкуры, мороз доставал и там.
Слабость не отпускала. Слишком много испытаний для неполных восемнадцати лет. Слишком много боли.
Сергей едва не пропустил поворот, но ворвавшийся под меховой полог северный ветер сумел ненадолго вернуть к жизни.
«Полярная — на левом глазу… — просипел Шабанов. — На левом! Глазу!» Хорей коснулся оленьего бока, заставляя важенку свернуть с речной глади. Вечер давно перетек в ночь. Надо бы дать оленям передышку, но страх перед возможной погоней гнал все дальше и дальше. Шабанов перепряг тяжело дышащую важенку. Падая и подолгу отлеживаясь в снегу.
Заводного быка-гирваса хватило ненадолго. Кончилось тем, что олени легли, наотрез отказавшись идти дальше. Не помогли ни удары хореем, ни русский мат, ни с трудом припомненное лопарское: «Анньт!» Пришлось смириться.
Ночью Шабанов впервые услышал далекий волчий вой.
И не он один. Удрать олени не удрали, но поутру выглядели так, будто бежали всю ночь без роздыху. Олени дрожали, шкуры лоснились от выступившего пота, широко распахнутые глаза светились запредельным ужасом.
— Спокойно, ребята, спокойно… — увещевающе бормотал Шабанов. — Ну воют тут всякие… работа у них такая… А мы потихонечку-полегонечку да мотанем отсюда, и пусть себе воют на кого хотят…
Дрожать олени перестали, но, судя по взглядам, верить в счастливое будущее не торопились.
— На полуношник до узкого и длинного зажатого меж скал озера, — разбирал Шабанов собственноручно изготовленную карту. — Озеро на восток тянется, проехать до конца и снова на полуношник… До самой Кандалакши.
Матул сказал, Панаярви ни с чем не спутаешь — будто мечом в скале просечено. Не озеро — затопленное ущелье… А за озером Русь начинается… РУСЬ!
Шабанов очередной раз высунулся из полога — проверить не сбился ли с курса. Дело шло к полудню — небо утратило ночную черноту, посерело, звезды потускнели — Полярная не столько видна, сколько угадывается… скорее бы темнота — с нею как-то спокойнее…
Ему полегчало, хотя любое мало-мальски резкое движение грозило потерей сознания. Дремал, что называется «вполглаза», изредка покрикивал на оленей. Впрочем особо подгонять нужды не было — и без того впряженный в кережу бык тянул что есть мочи, время от времени срываясь на галоп.
Сергей далеко не сразу уяснил причину оленьей резвости, а уяснив крепко выругался — за деревьями мелькали серые тени. И нетрудно было догадаться, кому они принадлежат.
— Пещерку бы какую найти, — пробормотал он. — Или теснину… чтоб с одной стороны лезли. Тогда отобьюсь…
Хорей прошелся по оленьей спине, хотя бык в понукании не нуждался. Кережа неслась, подобно торпедному катеру, скрежеща днищем по вспоротому насту и подлетая на застругах. Как назло, сопки отступили к горизонту, под снежным одеялом легко угадывалось замерзшее болото.
Последний чахлый лесок остался позади, волчья стая, уже не скрываясь, бросилась к кереже. Полтора десятка толстошеих рычащих тварей.
Олени обезумели. Бык завизжал, рванулся прочь. Кережа опрокинулась. Сергея выбросило далеко в сторону, копье воткнулось в снег, едва не вывернув руку. Бежавшая на привязи важенка запуталась в ремнях, прокатилась по кереже, разнося в щепки мерзлое дерево. Упряжная лямка лопнула, бык, высоко вскидывая рогатую голову, умчался вдаль. Волки его не преследовали — хватало оставшейся добычи.
Сразу трое зверей вонзили клыки в не успевшую подняться важенку — двое рвали живот и загривок, один вцепился в глотку. Олениха кричала, как ребенок, надрывно, не переставая.
Шабанов вскочил… и встретился взглядом с замершим напротив зверем. Копье торчало из снега в полудюжине шагов. Достать нечего и пытаться.
— Ну иди сюда, тварь! — оскал Сергея ни в чем не уступал волчьему. Нож подрагивал в слегка отставленной руке. Иди, гаденыш…
Волк зарычал, но с места не сдвинулся. Сергей почуствовал неладное, даже попробовал развернуться… тяжелый удар в спину бросил на колени. Вершковые клыки рванули плечо. В ту же секунду прыгнул стоявший перед Шабановым зверь.
Сергей покатился по снегу, беспорядочно нанося удары. Сжавшие плечо тиски ослабли, над болотом разнесся предсмертный визг. Следующим перекатом Шабанов подмял второго. Волчьи челюсти клацнули рядом со щекой, из пасти дохнуло невыносимым смрадом.
— Зубы надо чистить, урод! — прохрипел Сергей. Нож легко вспорол мягкое брюхо, прошелся от паха до грудины.
Подняться Шабанову не дали — место убитых тотчас заняла вторая пара.
Толстая малица спасала от ран, но зверье быстро превращало ее в лохмотья. Казалось, еще немного, и волки смогут торжествовать… Казалось.
По снегу, пятная белизну кровью, бьющимися в агонии телами, клочьями шкур и дымящимися на морозе внутренностями, катился рычащий и визжащий клубок. Никогда еще стае не приходилось сталкиваться с таким врагом. Отступать стая не любила и не умела. Даже медведи уступали дорогу хозяевам тундры… на сей раз стае не повезло.
Первым это понял вожак.
Клубок распался. Волки отступили к оленьей туше, готовые до последнего защищать добычу. Враг поднялся на ноги. Назвать его человеком сейчас не решился и соплеменник — не бывает у людей такого оскала, такой жажды убивать в налитых кровью глазах!
Сергей хрипло усмехнулся, вызывающе махнул ножом. Волки попятились.
— Пшли вон! — надменно посоветовал Шабанов и неторопливо двинулся к оленю.
Стая оглянулась на вожака — ему решать, стоит ли связываться с жутким чудовищем. Вожак был умен и предпочел сохранить поредевшую стаю. Лишь самый молодой, перед тем как отбежать, торопливо полоснул клыками еще теплую оленью тушу. Глотать вырванный кус ему пришлось на бегу.
От кережи мало что осталось, зато лыжи каким-то чудом уцелели. И киса с припасами тоже — зачем волкам строганина, когда рядом свежак?
Сергей выплюнул застрявший в зубах клок волчьей шерсти. Неужели тоже кусался? Может быть… Взгляд упал на сидящую в отдалении стаю. Шабанов погрозил кулаком. Волки демонстративно отвернулись.
— Гады! Ну, гады! — цедил сквозь зубы Сергей. — Нашли на кого охотиться! Куда я теперь без оленей?
То, что бык спасся, ситуацию не меняло — где его теперь искать? Шабанов сожалеюще посмотрел на убитую важенку — мясо даром пропадает! Была бы цела кережа…
Кусок еще дымящего на морозе окорока занял свое место в кисе, ремни лыж плотно обхватили тобурки. Несколько пробных шагов — до копья… хорошие лыжи, скользят прекрасно, отдачи никакой… умеют делать предки… Ладонь сомкнулась на копейном древке. Волки насторожились.
«Живите, поганцы, делать мне больше нечего, как за вами гоняться!» Сергей отыскал взглядом Полярную звезду, вздохнул и широким скользящим шагом двинулся на северо-восток.
Волки не подходили к добыче, пока страшный человек не скрылся за горизонтом.
* * *
Шаг — метр, еще шаг — еще метр. Тысяча шагов — верста. До Кандалакши три с половиной сотни верст, как ворона летит. Начать считать? Нереально — удержать бы верный курс…
Лохмотья малицы полощутся на ветру, холод забирается в прорехи, сковывает усталое тело… Боль от укусов наслаивается на боль ноющих от холода полузаживших ран, руки онемели — как тогда, на сосне…
Сергей не помнит, что такое ночевка: забытье — короткое, чтобы не застыло разогретое движением тело, и снова в путь. Иногда мозг отключается, тогда Шабанов спит на ходу.
Еда? Кажется он ел. По крайней мере киса становилась все тоньше и тоньше. И все тяжелее и тяжелее. Хотелось бросить и кису, и намозолившее руки копье. Не бросал — скорее всего, просто забыл, как это делается.
За спиной осталось узкое длинное ущелье. Было ли на его дне озеро, Шабанов не знал. Под снегом могло прятаться что угодно — озеро, болото, каменная россыпь…
Бесконечные болота Каяни сменились угрюмым хвойным лесом. Где-то далеко, на пределе слышимости, выли волки. Всегда на пределе, никогда рядом, словно на две трети вырезанная стая сумела поведать собратьям о пережитом ужасе.
Шаг — метр, еще шаг — еще метр. Тысяча шагов — верста.
* * *
Двое лопарей — охотников на диких оленей, — заметили бредущего навстречу чужака задолго до того, как он приблизился на расстояние полета стрелы. Чужак хромал, был черен ликом и ужасно худ. Из-под капюшона драной малицы лихорадочным блеском сверкали безумные глаза, бугристые от вздувшихся шрамов руки сжимали покрытое засохшей кровью копье. Чужак мог быть кем угодно, только не человеком — таких людей просто не бывает! Да и откуда взяться одинокому человеку в тянущейся до самой Каяни тайге? Во время скамм — полярной ночи, когда солнце покидает мир людей, чтобы светить умершим предкам? Не человек — равк, мертвец неупокоенный!
Сначала он принял стоящих на пути людей за высокие обросшие мхом пеньки, затем, когда пни сдвинулись в сторону за морок. Испуганный возглас «Равк!» прошел мимо сознания. Лишь когда один из встреченных наложил на тетиву лука стрелу, Сергей ненадолго очнулся.
— Уйди! — предупредил он и угрожающе наклонил копье. Не хочу убивать. Надоело!
Что заставило стрелу, легонько чиркнув Сергея по щеке, пролететь мимо — дрогнувшая от испуга рука лопаря? Внезапный порыв ветра? Милосердие христианского бога или прихоть лопарского Каврая, решившего продлить эксперимент? Никто не даст ответа.
— Смотри, брат! — толкнул стрелка стоящий рядом лопарь. — У него кровь на щеке! Откуда у равка кровь? Не равк это!
Лук неуверенно опустился.
— Кто если не равк? Я с десяти шагов стрелял, не мог промахнуться!
Шабанов, поняв что драки не будет, двинулся дальше. Лопари его не интересовали. Он шел в Кандалакшу. В голове молотом била единственная мысль: «Полярная… слева… Полярная… слева…»
— Смотри, как идет! — брат стрелка понизил голос до шепота, — Так не человек — росомаха ходит! Не бежит, а оленя догоняет! Я знаю — чужак Хийси встречал, в глаза духу леса глядел! Хийси сердился, чужака зверем делал!
Стрелок зябко поежился.
— Я Хийси всегда подарок ношу! — прошептал он в ответ. — Может, он не будет сердиться, что я его человека стрелил?
— Надо человеку-росомахе тоже подарки делать! — возбужденно поделился идеей брат стрелка. — Тогда Хийси точно не рассердится!
Отныне Сергею регулярно попадались то лежащая на пне лопарская лепешка-риске, то зажареная на костре куропатка, то уже привычный кусок мороженой оленины. Шабанов не удивлялся, не задавался вопросом, откуда берется еда — просто ел. Охотники радовались — лесной демон Хийси не будет сердиться на влезжих не в свое дело лопарей. В правоте же своей они убедились подольше понаблюдав за чужаком.
Лопарь хорошо знает привычки росомахи — она никогда не пытается догнать оленя. Росомаха просто идет по следу. Неторопливо и размеренно.
Олень бежит изо всех сил, задыхается, ему надо остановиться, отдохнуть… но росомаха уже близко, и он вновь пускается наутек. С каждым разом олень сил у оленя все меньше, отделяющее от хищника расстояние все короче… Росомаха же может идти несколько суток. Без отдыха и сна. Этот зверь никогда не устает, не сворачивает с пути… Неторопливо и размеренно… У оленя нет шансов.
Чужак очень походил на росомаху. Он не пытался бежать — просто шел к одному ему известной цели. Сутки за сутками.
Когда впереди появились русские всадники, братья вздохнули с облегчением — теперь судьба чужака зависела от других. Если Хийси будет сердиться, то на руссов. А у них свой бог. Сильный! Пусть воюет с лесным демоном!
* * *
Конный разъезд заступил дорогу. Мощные лохматые жеребцы по брюхо вязли в снегу, под плащами всадников неярко блестели кольчуги, из-под отороченных мехом шапок недобро посверкивали настороженные взгляды.
— Кто таков? — медведем рыкнул воевода. Наконечник копья опустился, готовый вонзиться в серегину грудь.
Сергей остановился, поднял изможденное почерневшее лицо. В остекленевших глазах мелькнул проблеск узнавания.
— Шабанов я… Умбский помор… От Весайнена утек… В горле натужно заклокотало. Сергей закашлялся, опустился на снег. — Немчура каянская на Печенгу идет, монастырь грабить… и на Колу… Народ поднимать надо… на помощь…
Дошел… все-таки дошел! Шабанов хотел улыбнуться, но губы отказались повиноваться. И тело… тело почему-то стало ватным, непослушным…
— Народ… поднимать…
Шабанову казалось, что он кричит, но одному из дозорных пришлось спрыгнуть с коня и, напрягая слух, склониться над полуживым оборванцем.
— Народ… поднимать…