Что такое случилось со мною? Говорю я с тобой одною, А слова мои почему-то Повторяются за стеною И звучат они в ту же минуту В ближних рощах и дальних пущах, В близлежащих людских жилищах И на всяческих пепелищах, И повсюду среди живущих. Знаешь, в сущности — это не плохо! Расстояние не помеха Ни для смеха и ни для вздоха. Удивительно мощное эхо. Очевидно, такая эпоха!

Возвращались солдаты с войны. По железным дорогам страны, По проселкам и по шоссе, По траве, по весенней росе И в горячие летние дни Возвращались обратно они, Повелители горных вершин, И владетели мирных долин, И водители сложных машин. — Возвращался народ-исполин. Возвращался? Нет! Шел он вперед, Шел вперед Победитель-народ!

Кто дал тебе совет, закончив счет                           побед, А также и потерь, Теперь, замкнувши дверь, угреться                       и забыться? Ты этому не верь! Так не случится! Не спишь? Не ты один. И ей всю ночь не спится. Она, полна машин, полна афиш, витрин И вновь полна мужчин, смеясь не без                          причин, Не спит Столица. Ничто не спит во мгле — Кипит асфальт в котле, кипит вино                        в бутылях, Не спят, летя на крыльях, не спят                     в автомобилях, Не спит огонь в золе. И зреет на земле Очередное чудо. Предугадать его Имеешь полномочья. Быть может, оттого Тебе не спится Ночью!

Зима. Снежинка на реснице, И человеку детство снится, Но уйма дел у человека, И календарь он покупает, И вдруг он видит: Наступает Вторая половина века. Наступит… Как она поступит? — Ну, здравствуй! — скажет. —            Праздник празднуй! И вместе с тем Она наступит На глотку Разной Мрази Грязной. Предвижу Это наступленье На всех отступников презренных! Об этом, Словно в исступленьи, Декабрьский вихрь ревет в антеннах, Звенит в зерне, шуршит в соломе, Ломает хворост в буреломе… …Двадцатый век на переломе!

Мороз был — сорок! Город был как ночью. Из недр метро, как будто из вулканов, Людских дыханий вырывались клочья И исчезали, ввысь бесследно канув. И все ж на стужу было не похоже: Никто ничто не проклинал сквозь зубы, Ни у кого озноб не шел по коже, Сквозь снежный блеск, бушуя, плыли шубы. Куда? Конечно, в звонкое от зноя, Давно уже родившееся где-то Пшеничное, ржаное и льняное, Как белый хлопок, взрывчатое лето. Казалось, это видят даже дети: С серпом, силком и рыболовной сетью То лето, величайшее на свете, В цветы одето посреди столетья! То лето — как великая победа, И суховеи отошли в преданья, И пьют росу из тракторного следа Какие-то крылатые созданья. И неохота ни большим, ни малым Пренебрегать цветами полевыми, И зной дневной скреплен закатом алым С теплейшими ночами грозовыми. Ведь нет сильнее этого желанья, Мечта такая — сколько красоты в ней, Что зимние студеные дыханья Вернутся в мир в обличьи чистых ливней! Вот что хотелось увидать воочью. И было надо настоять на этом. Мороз был сорок. Город был как ночью, Как ночью перед ветреным рассветом.

О годовщины, Годовщины, Былые дни! Былые дни, как исполины Встают они! Мы этих дней не позабыли, Горим огнем Тех дней, в которые мы жили Грядущим днем! И в час, Когда опять двенадцать На башне бьет, Когда дома уже теснятся, Чтоб дать проход Неведомым грядущим суткам, Почти мечтам, Вновь ставлю я своим рассудком Всё по местам. Да, Он назад не возвратится — Вчерашний день, Но и в ничто не превратится Вчерашний день, Чтоб никогда мы не забыли, Каким огнем Горели дни, когда мы жили Грядущим днем.

У ночи — мрак, У листьев — шум, У ветра — свист, У капли — дробность, А у людей пытливый ум И жить упорная способность. И мы живем, Но дело в том, Что хоть и властны над собою, Но в такте жизненном простом Бывают все же перебои. Не можешь распознать врага И правду отличить от лести, И спотыкается нога, Как будто и на ровном месте. Но лишь Оступишься вот так — И все на место станет разом: И шум листвы, и свет, и мрак. И вновь навеки ясен разум!

Жизнь моя все короче, короче, Смерть моя все ближе и ближе. Или стал я поэтому зорче, Или свет нынче солнечный ярче, Но теперь я отчетливо вижу, Различаю все четче и четче, Как глаза превращаются в очи, Как в уста превращаются губы, Как в дела превращаются речи. Я не видел все это когда-то, Я не знаю… Жизнь кратче и кратче, А на небе все тучи и тучи, Но все лучше мне, лучше и лучше, И богаче я все и богаче. …Говорят, я добился удачи.

Помню Двадцатые годы — Их телефонные ручки, Их телеграфные коды, Проволочные колючки. Помню Недвижные лифты В неотопляемых зданьях И бледноватые шрифты В огненно-пылких изданьях. Помню И эти газеты, Помню и эти плакаты, Помню и эти рассветы, Помню и эти закаты. Помню Китайскую стену И конструктивную сцену, Мутность прудов Патриарших, Мудрость товарищей старших. Помню Фанерные крылья И богатырские шлемы, Помню и фильмы, что были Немы и вовсе не немы. Помню я Лестниц скрипучесть И электричества тленье. Помню я буйную участь Нашего поколенья.

Будто Впрямь по чью-то душу Тучи издалека С моря движутся на сушу С запада, с востока. Над волнами Временами Ветер возникает, Но волнами, а не нами Грубо помыкает. Он грозится: — Я возвышу, А потом унижу! — Это я прекрасно слышу И прекрасно вижу. Возвышенье, Униженье, Ветра свист зловещий… Я смотрю без раздраженья На такие вещи. Ведь бывало и похуже, А потом в итоге Оставались только лужи На большой дороге. Но чего бы это ради Жарче керосина Воспылала в мокрой пади Старая осина? Я ей повода не подал. Зря зашелестела. Никому ведь я не продал Ни души, ни тела. Огненной листвы круженье, Ветра свист зловещий… Я смотрю без раздраженья На такие вещи.

В чем убедишь ты стареющих, Завтрашний день забывающих, Спины на солнышке греющих И о покое взывающих! Но не легко собеседовать С юными, кто не успел еще Все на земле унаследовать: Капища, игрища, зрелища, Истины обнаженные, Мысли, уже зарожденные, Кисти, уже погруженные В краски, уже разведенные. Да! Сговориться со старыми Так же не просто, как с малыми! Движутся старые с малыми Будто музейными залами, Глядя в безумной надменности, Как на окаменелости, На золотые от зрелости Ценности Современности.

Что-то Новое в мире. Человечеству хочется песен. Люди мыслят о лютне, о лире. Мир без песен Неинтересен. Ветер, Ветви, Весенняя сырость, И черны, как истлевший папирус, Прошлогодние травы. Человечеству хочется песен. Люди правы. И иду я По этому миру. Я хочу отыскать эту лиру, Или — как там зовется он ныне — Инструмент для прикосновенья Пальцев, трепетных от вдохновенья. Города и пустыни, Шум, подобный прибою морскому… Песен хочется роду людскому. Вот они, эти струны, Будто медны и будто чугунны, Проводов телефонных не тоньше И не толще, должно быть. Умоляют:      — О, тронь же! Но еще не успел я потрогать — Слышу гул отдаленный, Будто где-то в дали туманной За дрожащей мембраной Выпрямляется раб обнаженный; Исцеляется прокаженный; Воскресает невинно казненный, Что случилось, не может представить: — Это я! — говорит. — Это я ведь! На деревьях рождаются листья, Из щетины рождаются кисти, Холст растрескивается с хрустом, И смывается всякая плесень… Дело пахнет искусством. Человечеству хочется песен.