Попутного солнечного ветра…

Алексей Леонов, дважды Герой Советского Союза, летчик-космонавт СССР

На наших глазах закладываются основы будущих лабораторий, фабрик и заводов в околоземном пространстве, которые станут поставлять нашей древней планете анергию, уникальные материалы, новые знания об окружающем нас мире и самой Земле. Работа в открытом космосе, выполненные там монтажно-сборочные операции — еще один шаг в это грядущее.

Каждый новый шаг в покорении космоса имеет свои истоки. Первым выйти в открытый космос посчастливилось мне. Но я был не один. Помогал мне Павел Беляев. И пусть вчерашнее и сегодняшнее сопоставимо лишь условно, это звенья одной цепи.

В день перед стартом «Восхода-2», казалось, не было ничего примечательного. Испытатели космодрома готовили корабль и ракету — еще раз проверялись все бортовые системы, каналы телеметрии и связи, другое оборудование. Оно-то и было необычным. Корабль имел шлюзовую камеру, и герметичность ее люков проверяли особенно тщательно. Техническое руководство предстоящим полетом осуществлял Сергей Павлович Королев. Его можно было видеть всюду: и в монтажном корпусе, где выполнялись заключительные операции, и на стыковке корабля с носителем, и на заседаниях Госкомиссии… Главный конструктор поднимался к «Восходу-2» и тогда, когда ракета уже стояла на стартовой площадке. Ему до всего было дело. И хотя подготовку к пуску осуществляли специалисты многих служб, академик сам старался проконтролировать главные этапы работ.

Вечером Сергей Павлович пришел в домик, где наш экипаж проводил предстартовую ночь. Зашел неторопливо, снял темно-синее пальто, в котором всегда ездил на космодром, повесил на вешалку шапку-ушанку (март в этих местах капризный, холодный) и тяжело присел на стул. Видно, что он очень устал. Да и как не устать, если с 8 утра до 12 ночи на ногах, в заботах, в действии. И только карие глаза его, как всегда, поблескивали.

— Ну, как настроение, орелики? — произнес он свою любимую фразу.

— Отличное, — четко отрапортовал Павел Беляев.

— А если просто, по-человечески, откровенно? — переспросил Главный конструктор. Ему, вероятно, не понравился слишком официальный тон ответа.

— Все нормально, Сергей Павлович, — поддержал я Павла Ивановича. — Вот карандаши цветные подготовил. Хочу порисовать. Есть художники маринисты, а я попробую стать косм инистом.

Сергей Павлович улыбнулся. Шутка внесла какую-то разрядку. Академик, чуть склонив голову, посмотрел на нас: вначале на меня, потом на Павла Беляева. Взгляд был цепким, вопрошающим. Мы поняли: предстоит не совсем обычный разговор.

Королев не торопился его начать. Перевел взгляд на темный проем окна. Была ночь. До полета оставалось несколько часов.

— Подготовка к старту проходит нормально, — сказал Сергей Павлович твердым голосом. — Были кое-какие неполадки. Они устранены…

Он не хотел, да и не любил скрывать от экипажа даже мелочи, которые случались в ходе подготовки.

— Полет и сам эксперимент по выходу — сложный. Впервые делаем такое. Потом будет легче. Но это потом. А сейчас от вас требуем четкого выполнения программы… Вам самим следует учитывать все обстоятельства и принимать разумные решения. Разумные. — Он повторил это слово. — Всего на земле предусмотреть невозможно. Надо действовать по обстоятельствам.

Так все начиналось той памятной весной.

Проблем было много. И чисто технических, и человеческих. Шлюзовая камера, скафандр… Королев верил в их надежность. Инженерная сторона дела не вызывала сомнений. А что произойдет с психикой космонавта, когда он шагнет из корабля в неведомую пустоту? Не повлияет ли на психику человека, на волю и разум непривычность бескрайнего пространства, отсутствие всякой опоры, страх глубины, ощущение потерянности? Ведь за бортом корабля ожидала полная неизвестность.

Были сомнения и иного рода. Для медиков и без того новое, не во всем ясное понятие «адаптация человека к условиям космоса» обретало совсем иную окраску и ставило множество трудных вопросов.

Не стану повторять, как искались на них ответы. Приближался день и час, когда не предположения, а реальная ситуация должна была сказать свое веское слово.

Наступило долгожданное утро 18 марта 1965 года. Мы на стартовой площадке, и лифт готов поднять нас на вершину ракеты.

Все инструкции выучены, все действия оговорены. Но никто с исчерпывающей достоверностью не может точно сказать, что ждет человека вне корабля. Никто, кроме… Циолковского. И до полета, и после, перечитывая его «Вне Земли», я поражался, насколько верную инструкцию по выходу в открытый космос оставил нам великий калужский мечтатель и провидец.

Королев у подножия ракеты перед посадкой в корабль сказал:

— Ты там особо не мудри. На этом этапе главное — выйти и войти.

Помолчал и добавил:

— Попутного тебе солнечного ветра!

Я улыбнулся в ответ.

И вот все те события ушли в историю. Что я ощутил? Что пережил? О многом уже рассказано. Не все, конечно, получилось по инструкции. Королев был прав, когда ориентировал нас «действовать по обстоятельствам». Методику некоторых операций пришлось менять на ходу. То, что не единожды получилось на Земле, в космосе складывалось иначе. Да и скафандр за пределами шлюзовой камеры стал «не тот»…

Очень хорошо помню, как в абсолютной тишине слышал биение своего сердца. И даже дыхание. Вспоминаю, как хлюпала вода в моих доспехах — пот залил, как говорится, до колен. После выхода температура тела за 20 минут поднялась почти на два градуса — на грань теплового удара. За тот полет потерял шесть килограммов веса. Еще бы: на дыхание и вентиляцию имелось всего 60 литров свежего воздуха. Да и для того, чтобы пальцы сжать, требовалась нагрузка в 25 килограммов…

Четыре раза отходил от корабля и снова возвращался к нему. Побывал! В шлюз смог войти только головой вперед, а не ногами, как предусматривала инструкция. Переворачивался уже внутри:

После нашего возвращения Сергей Павлович спросил: «Что я тебе сказал перед стартом?» Отвечаю: «Выйди и зайди». — «А еще что?» — «Вроде все». — «А ты вспомни получше». И я вспомнил его напутствие и пожелание попутного солнечного ветра. Главный конструктор засмеялся: «Вот теперь правильно». Я понял: он проверял меня, проверял состояние самоанализа космонавта после работы вне корабля.

В 1964 году газета «Сатердей ивнинг пост» писала: «Когда первый человек выйдет из корабля в космос, мы станем свидетелями самого волнующего события… И если этим человеком не будет американец, это огорчит нас всех. Однако если нам внушать, что он должен быть американцем и он вместо этого окажется русским, то просто страшно подумать, как все мы будем деморализованы…»

Не думаю, что нам угрожала «страшная деморализованность», окажись мы в открытом космосе не первыми. Мы решили свои задачи спокойно и продуманно, не ставя их в зависимость от какой-либо гонки. А главное — не делали секрета из нашего опыта. На Международном астронавтическом конгрессе в Афинах американские коллеги — пилоты «Джемени» Ч. Конрад и Г. Купер задавали мне и Павлу Беляеву много вопросов. Мы были откровенны.

Доктор Берри, руководитель медико-биологических исследований НАСА, после полета корабля «Восход-2» сказал: «Теперь проблему кратковременной работы в открытом космическом пространстве можно считать решенной. Русские парни нам здорово помогли. Они рассеяли наши сомнения».

Сегодня это обычная работа. О ней даже журналисты рассказывают без особых эмоций. А тогда, когда задумывался первый эксперимент, мы находились на грани фантастического. И слова Королева, сказанные еще до начала наших тренировок, воспринимались как что-то очень далекое и неопределенное. Он говорил: «Моряк в океане может и должен уметь плавать за бортом своего корабля. У космонавта тоже и корабль и океан — значит, надо и их учить этому».

Позднее он очень убежденно говорил, что, не решив эту проблему, космонавтика не сможет двигаться дальше. Главный конструктор не упрощал проблему. Он рассуждал. И из его рассуждений следовало, что выход в открытый космос нужен не сам по себе, а связан с целым рядом операций, которые могут потребоваться в дальнейшем при встрече кораблей в космосе. Выход из корабля упрощал проведение специальных наблюдений, установку научных приборов, выполнение других операций… Он расширял возможности космических исследований.

— Космонавт, вышедший в космос, — говорил Сергей Павлович Королев, — должен уметь выполнить все необходимые ремонтно-производственные работы — вплоть до сварки. Это не фантастика, это необходимость! Чем больше люди будут летать в космосе, тем больше эта необходимость будет ощущаться. Наконец, надо считаться с тем, что может сложиться ситуация, когда один корабль должен оказать помощь другому…

Проблемы, проблемы… Они продолжали возникать, и, наверное, их немало и впереди. Космос еще не исчерпал все сюрпризы, которые он намерен преподнести людям.

Что такое мои полтора десятка минут рядом с часами пребывания в космосе наших космонавтов. Сейчас вокруг меня целый отряд космонавтов, побывавших за порогом своего «звездного дома»…

Развивается космическая техника. Иными стали и скафандры. Новая конструкция — полужесткого типа. Это значит, что туловище и шлем скафандра выполнены как одно целое, в виде кирасы — металлического панциря. Рукава и оболочка ног — мягкие. И что примечательно: его не надевают, в него входят — через люк сзади кирасы. Добавлю: сейчас создатели скафандра плюс к водяному охлаждению (через рубашку-радиатор) «выделили» на брата по 360 литров кислорода… Да и одежда для «прогулок» за бортом не сковывает подвижность, податливая, гибкая.

Каждый выход в открытый космос — это шаг к будущему, к новым делам и свершениям на орбите.

Что будет потом?

Среди моих живописных работ есть картина на тему орбитальных станций будущего. Сюжет ее прост — на фоне голубого горизонта Земли плывет огромный кольцеобразный летательный аппарат, похожий на большой бублик, на внешней обшивке его видны работающие в скафандрах космонавты.

Подобные гигантские «бублики», по некоторым проектам конструктора, будут 'собираться по частям и, видимо, станут основой первых крупных научных и производственных поселений в космосе.

Фантастика? Убежден, что нет. Коль уж появилась новая профессия — космические монтажники, то и быть городам над планетой людей. Все дело за временем.

 

Тревожные сутки

Григорий Резниченко, журналист

18 марта 1965 года ровно в 10.00 по московскому времени ракета оторвалась от Земли.

Павел Беляев через иллюминатор над головой впервые так близко увидел космическое небо. Иссиня-черный огромный шатер был усеян яркими немигающими звездами.

— Как небо? — спросили с наземного командного пункта.

Павел узнал пo голосу: это был Юрий Гагарин.

Ответил коротко:

— Очень красивое, очень красивое.

А сам в это время склонил голову к правому иллюминатору и увидел ту же яркую звездную картину. Земля в эти часы почти вся была покрыта облачностью. В просветы космонавт видел коричневые горы, зеленоватые таежные массивы да покрытые снегом равнины. И показалось ему, что перед ним проплывает географическая карта. Павел склонил голову влево: Алексей Леонов тоже глядел на Землю.

— Машина работает отлично, — вдруг раздался снова голос Юрия Алексеевича. — Координаты расчетные.

«Это хорошо, — подумал Павел. — Все остальное теперь зависит от нас с Алексеем…»

И снова в кабине корабля раздался голос с Земли — на сей раз Сергея Павловича Королева.

— Я — Двадцатый! Я — Двадцатый! — говорил Главный конструктор. — Счастливого пути!

— Спасибо! — ответил командир и тут же вспомнил, как в последний раз перед стартом напутствовал их Королев.

«Дорогие мои, — говорил он. — Никаких рекордов! Пауке нужен серьезный эксперимент. Если вдруг произойдут серьезные неожиданности, не стремитесь тотчас превзойти себя, а принимайте трезвые, правильные решения».

Павел был спокоен. Он думал о выполнении предстоящего задания. Очень многое будет зависеть и от него лично, хотя главная нагрузка ляжет на Алексея.

Корабль, на котором летели в космической бездне два космонавта, был похож и не похож на предыдущий — «Восход». На «Восходе-2» установили шлюзовую камеру — приспособление, которое позволит Леонову покинуть корабль. За месяцы подготовки к полету космонавты привыкли называть это устройство коротко — ШК. Появление на «Восходе-2» ШК внесло некоторые изменения в оборудование корабля. Исчезло третье кресло в кабине. Но это было далеко не самым главным.

Над головой Владимира Комарова, командира «Восхода», был один щит — пульт управления кораблем. Над головой Беляева появился второй: пульт управления шлюзовой камерон. Его разместили так, чтобы оба члена экипажа могли дотянуться до кнопок и рычагов.

250 операций — столько их необходимо будет проделать двум отважным космонавтам, чтобы один из них вышел в открытое космическое пространство и выяснил возможности работы человека в космосе, вне кабины корабля.

Павел провел взглядом по отчетливым надписям на пульте: «Люк ШК», «Клапан ШК», «ШК». Мысленно представил, как нажимает он один из тумблеров, как медленно распахивается входной люк ШК — примерно в метр диаметром, с внутренним матовым светом, а дальше, в глубине, «дверь», которую предстоит открыть, чтобы Алексей смог шагнуть за борт.

Взгляд Беляева остановился на резко выделяющейся черной ручке второго пульта. Владимир Комаров несколько раз брался за нее, чтобы ориентировать корабль в такие позиции, при которых Константину Феоктистову удобно было вести киносъемку, а Борису Егорову — опыты. Беляеву этой ручкой придется пользоваться значительно чаще. Одна из задач командира — находить такое солнечное освещение, чтобы телекамера, установленная снаружи, и телекамера на срезе шлюза смогли зафиксировать все движения Леонова за бортом и одновременно показать их Земле.

Внутри корабля на космонавтов «смотрят» еще две телекамеры и кинокамеры. И Земля видит все, что происходит на корабле: как ведут себя космонавты, что делают. В любую минуту КП Земли может дать необходимые советы.

— Как привыкаете к невесомости? — раздался теперь уже голос Германа Титова, находившегося на одном из наблюдательных пунктов.

— Привыкаем, — коротко ответил Беляев и сразу понял значение заданного вопроса.

После полета Юрия Гагарина всем последующим космонавтам на «привыкание» к невесомости отводилось почти по одному витку вокруг Земли. У Беляева с Леоновым программа была построена иначе. Выход в космос Алексей должен был осуществить в начале полета — на стыке первого и второго витков. Значит, надо готовиться.

Павел Беляев освободился от привязных ремней. Чуть придвинулся к приборной доске, не затратив практически никаких усилий. Внимательно посмотрел на показания: давление, состав дыхательной смеси, температура, влажность — все в пределах нормы. Затем записал их в бортовой журнал, увидел, как и Алексей отстегнул ремни, поднялся над креслом, тихонько оттолкнулся и медленно поплыл в сторону шлюзовой камеры, так же медленно и легко вернулся назад и «вплыл» в кресло. Корабль уже находился над Камчаткой. Алексей Леонов улыбнулся:

— Все в порядке, командир!

В кабине тишина. Слышен лишь легкий шум работающих вентиляторов да монотонное, упрямое тиканье часов. В корабле все хорошо знакомо, знакомо до малейших деталей. Все многократно опробовано и проверено собственными руками, памятью затвержены в четкой последовательности все до единой операции.

«Восход-2», блеснув в последних лучах Солнца, вошел в густую тень Земли. Павел включил освещение и, когда стало светло, тепло и даже по-своему уютно в этом космическом доме для двух землян, переглянулся с Алексеем.

— Ну что же, Леша, начнем?

— Начнем, — ответил ему Леонов с готовностью.

Алексей «выплыл» из кресла. Павел помог другу

надеть ранец системы жизнеобеспечения. Затем проверил подачу дыхательной смеси, «работу» скафандра, шлюз и системы контроля за состоянием космонавта вне пределов корабля. Мысль работала безукоризненно четко. Следующая операция — проверка системы ориентации корабля — заняла считанные секунды. Руки сами нашли нужные тумблеры, рукоятки, кнопки, ручки…

— Все в порядке!

По расчетам, корабль должен был уже приблизиться к южному побережью Африки. Павел внимательно посмотрел в иллюминатор. Увидел темно-голубой океан, желтый песок и не очень яркую зелень джунглей. Опустил забрало гермошлема, надел перчатки, загерметизировался. Те же операции проделал и Алексей. Командир присоединил к его скафандру трос, так называемый фал, который будет удерживать космонавта у корабля. Без него выходить опасно. Герой повести К. Э. Циолковского «Вне земли» так рассказывает о космонавте, который бы решился оказаться за бортом без «привязи»:

«Вы, конечно, знаете, что, вылетев из ракеты, помчитесь в ту сторону, куда оттолкнетесь при вылете. Сами остановиться вы будете не в состоянии. Вы сможете пропутешествовать несколько лет, прежде чем встретите опять ракету. За это время и даже гораздо раньше вы умрете с голоду или даже еще раньше задохнетесь от недостатка кислорода».

Прав был ученый, герой космической повести гениального провидца. Это же грозило бы и Алексею Леонову, рискни он выйти без фала. Фал служил одновременно и каналом связи между ним и командиром, а через командира — и с Землей: в фал был вплетен шнур радиотелефонной связи. В нем имелись и радиоканалы, по которым в кабину корабля поступали данные о состоянии организма космонавта: частота пульса, дыхания, температура внутри скафандра.

— Пошел, Леша. — Беляев легонько подтолкнул друга в направлении шлюзовой камеры.

Алексей помахал рукой и плавно отделился от кресла…

Сообщение ТАСС о полете «Восхода-2» было лаконичным:

«…В Советском Союзе на орбиту спутника Земли мощной ракетой-носителем выведен космический корабль-спутник «Восход-2», пилотируемый экипажем в составе командира корабля — летчика-космонавта полковника Беляева Павла Ивановича, второго пилота — летчика-космонавта подполковника Леонова Алексея Архиповича».

В самом конце подготовки разразился грипп. И экипажи на три месяца изолировали от семей, поселив их в профилактории-изоляторе. Оттуда и взяли они курс на космодром.

Татьяна Филипповна, жена Беляева, знала лишь, что Павел уехал на Байконур, что уехал туда и дублирующий экипаж. А когда старт? Много дней тревожилась женская душа, много бессонных ночей провела в одиночестве Татьяна Филипповна. Сообщение ТАСС, особенно известие о выходе Алексея Леонова в космос, было для нее таким же неожиданным, как и для миллионов людей Земли.

— Подсознательно я что-то чувствовала, — вспоминает Татьяна Филипповна. — Ночь, предшествовавшая старту, прошла без сна. Я подходила то к одной кровати, то к другой, где спали девочки, укрывала их, уходила в свою спальню, ворочалась, снова поднималась…

В 11.30 экипаж «Восхода-2» приступил к выполнению основного эксперимента.

Первый виток орбитального полета заканчивался. Корабль проносился над Северной Африкой.

— Начать шлюзование! — подал команду Павел Беляев.

Алексей Леонов «выплыл» в шлюз. Командир закрыл люк кабины корабля.

Почти целый виток провел Леонов в шлюзовой камере, создав вначале необходимое давление в скафандре и проверив его герметичность.

— Леша, не торопись, спокойнее, — повторял время от времени Беляев.

— Я не тороплюсь, — отвечал Леонов, тщательно проверяя гермошлем, светофильтр, радиосвязь с командиром, подачу кислорода из ранцевых баллонов.

— Как там у тебя?

— Все нормально. Готов к выходу, — доложил Леонов.

— Рановато, Леша, — сдержал друга Павел Беляев. — Погоди… Еще не время. Выйдешь, как положено, над Черным морем.

Когда уже после окончания эксперимента они анализировали каждое действие в эти ответственные минуты, Павел сказал Алексею, почему он его останавливал: тот делал все очень четко, но быстрее, чем предусматривалось программой, а отработанный ранее график надо было соблюдать с максимальной точностью.

Командир еще раз осмотрел все приборы, окончательно убедился в функционировании системы автономного жизнеобеспечения в соответствии с требуемыми параметрами и лишь тогда отдал команду:

— Приготовиться к выходу!

Беляев полностью открыл выходной люк. Яркий свет Солнца ворвался в шлюзовую камеру.

— Можно выходить? — нетерпеливо спросил Алексей.

— Не торопись! Все будем делать по плану.

Прошло еще несколько минут, пока командир подал команду:

— Пора. Но не торопись. Пошел! Все, что увидишь, рассказывай мне.

Алексей не спеша выбрался из шлюза.

— Леша, доклад. Как у тебя дела?

— Дела отличные. Я уже на обрезе.

Чуток и эмоционален человеческий организм, попадающий в необычные, экстремальные условия. Датчиком переживаний и волнений его, зеркалом происходящих в организме процессов является сердце. В предстартовый период частота пульса у Беляева достигала 80 ударов в минуту, у Леонова — 86. На участке выведения корабля на орбиту пульс был соответственно 86 и 90, а в орбитальном полете на первом витке — 92 и 95. Самое высокое нервно-эмоциональное напряжение испытал Алексей Леонов, когда сообщил командиру, что находится на обрезе люка, практически в открытом космосе. Частота пульса у него быстро нарастала и была равна 150 ударам в минуту. Приборы, находившиеся перед глазами Беляева, показывали частоту дыхания Леонова, работу сердца. На экране телевизора он наблюдал за действиями Алексея.

Земля, командно-измерительные пункты, люди, отправившие двух смельчаков в космос с необычным заданием, затаив дыхание слушали переговоры Беляева и Леонова в космосе:

Беляев. «Алмаз-2» начал выход. Кинокамера включена?

Леонов. Понял. Я — «Алмаз-2». Снимаю крышку. Выбрасываю. Кавказ! Кавказ! Кавказ вижу под собой! Начал выход!

И тогда прозвучало над миром:

— Человек вышел в космическое пространство!

Командир космического корабля Павел Беляев сообщил человечеству, землякам о том, что сын Земли вступил в неизведанное, чтобы утвердить себя в нем…

— Че-ло-век вы-шел в кос-ми-чес-кое про-стран-ство!

Человек находился в чуждой всему живому среде.

Как тут не вспомнить слова К. Э. Циолковского: «Страшно в этой бездне, ничем не ограниченной и без родных предметов кругом. Нет под ногами земли, нет и земного неба…»

Но человек не испытывал страха — ему нельзя было отвлекаться от дела, ради которого послала его в эту бездну Земля.

Магнитофоны в Центре управления полетом записывали каждое слово, каждое сообщение командира и второго пилота.

Беляев. Не торопись, Леша, делай как учили.

Леонов. Подхожу к шлюзу!

Беляев. Хорошо, хорошо! Вижу тебя хорошо!

Леонов. Снова начинаю отход. По-моему, положение человека влияет на корабль.

Беляев. Я — «Алмаз». Отход космонавта от корабля влияет на корабль в целом… Хорошо отошел. Как дела, Леша?

Леонов. Отлично! Отлично!

Беляев. Две минуты осталось!

Леонов. Да-да! Сейчас! Никак не могу кинокамеру оторвать.

Беляев. Подготовиться ко входу.

Леонов. Понял! Понял! Снял кинокамеру, снял!

Беляев. «Алмаз-2» чувствует себя хорошо. Входит в шлюз. Снял кинокамеру. Леша, отдохни! Ничего не говори! В шлюз вошел?

Леонов. Вошел! Вошел!

Беляев. По готовности доложи закрытие люка.

Леонов. Можно закрывать крышку.

Беляев. Закрываю крышку люка ШК. Крышку люка ШК закрываю!

Леонов. Закрывается. Крышка люка закрывается.

Беляев. «Весна», «Заря»! Я — «Алмаз», «Алмаз-2» находится в шлюзовой камере. Крышка люка ШК закрыта. Все в порядке. Я — «Алмаз». Прием.

Сообщение ТАСС принесло новое радостное известие. Человечество узнало, что Алексей Леонов находился в условиях открытого космического пространства около 20 минут, причем 12 минут — в свободном плавании близ корабля. За это время космонавт обследовал наружную поверхность «Восхода-2», включил кинокамеру, провел визуальные наблюдения Земли и космического пространства.

За двенадцать минут он пролетел над Землей от Черного моря почти до Сахалина. И она оказалась не такой уж большой — Земля людей, Дом человечества, который нужно беречь.

Выполнив эксперимент по выходу человека в космос, экипаж занялся отработкой систем космического корабля, медико-биологическими и другими исследованиями.

А на Байконуре, зная точное время возвращения героев космоса на Землю, готовились к их встрече. Группы поиска, эвакуации корабля, медики, спортивные комиссары занимали места в самолете Ан-10, бравшем курс на Кустанай. На подходе к аэродрому в самолете узнали о неполадках в системе автоматики «Восхода-2». Но распоряжений на изменение курса пока не было, и Ан-10 приземлился в Кустанае. Через некоторое время, после уяснения обстановки, он снова поднялся в воздух и полетел обратно.

По программе полета корабль должен был осуществить посадку на семнадцатом витке по автоматическому циклу спуска с использованием автоматической системы ориентации. Экипаж был готов к выполнению этой операции. Постепенно убирали аппаратуру, занимали свои места, готовились к посадке. В этот момент Беляев заметил некоторые ненормальности в работе солнечной системы ориентации. Однако отказ автоматики не испугал экипаж: анализ физиологической деятельности на этом участке показал, что сердце у командира не стало биться чаще, все те же 80 ударов в минуту — его полетная норма.

На Землю пошел доклад, за которым сразу же последовал запрос:

— Разрешите экипажу произвести посадку с использованием ручной системы?

Голос Беляева звучал спокойно. В практике полетов пилотируемых космических летательных аппаратов предстояло впервые использовать ручное управление.

Сергей Павлович Королев находился на главном командном пункте, неподалеку от операторов, и следил за приборами.

— Команда на спуск не прошла, — услышал он напряженный голос оператора.

Это означало, что не сработала автоматическая система включения тормозной двигательной установки. Наступили весьма тревожные минуты. Академик Королев, с виду спокойный, заволновался, но сразу принял решение: разрешить экипажу ручную посадку на восемнадцатом витке.

Оставшись один, Королев медленно вышагивал по ковру, раздумывал: «Все будет хорошо. Я верю в этих великолепных парней. Беляев человек серьезный, подготовленный…»

В космическом полете правильно и точно сориентировать корабль и в нужный срок включить двигатель торможения на строго определенное время — операция чрезвычайно ответственная, сложная.

И все же командир волновался. Частота пульса в этот момент поднялась у него до 110–115 ударов в минуту, появились высокие частоты и в спектрограммах его речи. Груз ответственности давал о себе знать. Алексей Леонов был более спокоен. Частота пульса в эти минуты составила у него 70–72 удара в минуту. Он верил технике, он верил в умение своего командира.

Спустя некоторое время на связь с кораблем вышел Юрий Гагарин. Он несколько раз повторил в микрофон решение Главного конструктора:

— Вам разрешена ручная посадка на восемнадцатом витке…

В нужное время Павел Беляев сориентировал корабль, включив с пульта управления систему ручной ориентации. Затем нажал кнопку тормозной двигательной установки…

19 марта 1985 года в 12 часов 02 минуты спускаемый аппарат с космонавтами на борту приземлился северо-восточнее города Перми.

Известие об этом на Байконур пришло с некоторой задержкой. В информации поисковой группы сообщалось: «Корабль обнаружен по радиосигналам в северо-восточном направлении, в 180 километрах от Перми. Эвакуация пока невозможна. Принимаем меры…»

Главный напряженно сидел за письменным столом, привалившись к спинке кресла, он упрямо глядел в одну точку. Его преследовала навязчивая, неприятная мысль: «В космосе все обошлось. Но тайга… Тайга — не космос». Королев резко повернулся к телефонам. Поднял одну из множества трубок…

— Соедините меня по оперативной с начальником группы поиска!

А в городке отмечали очередную победу в космосе. У Владимира Беляева собрались друзья, и все только еще начиналось. Жена не успела стол накрыть, как в дверь постучали. На пороге стоял оперативный дежурный: «Королев срочно просит к себе».

Владимиру Сергеевичу к Главному попасть не удалось: шло заседание комиссии. Задание он получил от его заместителя Шабанова:

— СП просил срочно, очень просил и очень срочно, отбыть в район приземления «Восхода-2». Все необходимое для экспедиции уже приготовлено, я распорядился. Отправитесь на поиск своего однофамильца. Возьмите с собой еще человека четыре. СП назначил вас старшим. Летчики команду получили. Они готовят самолет.

Как никогда, Владимиру Сергеевичу все показалось понятным и ясным — прилететь на место приземления и доложить, что там происходит. Беляев не задал ни одного вопроса.

В самолете, который вылетел из Байконура в двенадцатом часу ночи, немного придя в себя, Беляев серьезно задумался над заданием. «СП очень просил», — пронеслось в голове. Просил, просил… Не было еще, сколько помнит Беляев, чтобы кто-то не выполнил просьбы Главного. Вместе с Беляевым летели Артемов, Волков, Шаповалов, Лыгин.

На полпути, примерно между Байконуром и Пермью, Владимиру Беляеву в полусне явился даже сам Королев. Строгое, без тени улыбки, но не сердитое лицо его выражало неимоверную озабоченность. Беляеву почудилось, что он слышит слова Главного:

— Их надо спасти во что бы то ни стало… Любыми средствами. Вы должны это сделать.

…Зима шестьдесят пятого на Севере была снежной и холодной. В марте еще стояли пятнадцатиградусные морозы. Густой высокий лес сомкнул кроны над обгорелым аппаратом.

Двойной купол парашюта с широкими ярко-оранжевыми полосами накрыл с десяток сосен и елей, а белоснежные стропы, словно паутина, связали их между собой. Картина получилась — загляденье! Подобного тайга никогда не видела.

Корабль мягко опустился в почти полутораметровый снег и оказался зажатым между сосной и березой. Сначала под его тяжестью треснула береза, затем и сосна повалилась набок. Люк, через который можно было выйти, оказался у самого ствола березы, и открыть его полностью поначалу не удавалось.

Раскачивали, раскачивали космонавты крышку люка, пока наконец не сдвинули ее с опорных болтов и она бесшумно не нырнула в глубокий снег. Второй, запасной люк накрепко зажала надломленная сосна.

На край обреза выбрался сначала Павел. Поток яркого света и стерильная снежная белизна ослепительно ударили в глаза космонавту. Вокруг стеной стоял вековой лес: высоченные ветвистые ели, стройные сосны и почти невидимые в этот миг белоствольные березы. Человек спрыгнул вниз и вслед за люком утонул в снегу. Кругом лес: ни конца ни края, непроходимая тайга. «Был ли кто-нибудь в этих местах?» — подумал Беляев и огляделся. Тишина. Лишь поскрипывают от легкого ветра сухие ветви, да «Комар» (приводная радиостанция) попискивает, передавая сигналы в эфир.

Алексей почему-то застрял в корабле, и Беляев, барахтаясь в сугробе в жестком, неудобном для таких «прогулок» скафандре, позвал:

— Давай, Леша, вылезай. НАЗ (носимый аварийный запас) тащи с тобой.

— Помоги, Паша, не смогу один. Ногу креслом зажало.

Павел, чуть перегнувшись через обрез люка, начал дергать Алексея за ногу. Леонову же в корабле без всякой теперь невесомости мешал ранец автономной системы жизнеобеспечения. Возились, возились они, пока нога не выскочила вдруг из ловушки, после чего Леонов завалился между креслом и стенкой корабля. Попробовал подняться — ни в какую. Снова позвал Беляева.

— Помоги, Пашенька, сил нет, — простонал жалобно, в шутку, конечно, хотя силы действительно убывали.

Павел, решивший было поубавить руками немного снега у корабля, притоптать его, повернулся к Леонову, взял снова его за ногу и начал:

— Раз, два — взяли, еще раз — взяли, потащили… Еще раз…

Алексей достал секстант, чтобы замерить местонахождение.

— Где-то между Обью и Енисеем, наверное, мы, — высказал он догадку, а потом поддразнил товарища: — Крепись, Паша! Месяца через два приедут за нами на собаках. Во экзамен! На выживаемость.

Павел невозмутимо перебил:

— Да ведь где приземлились? По ожидаемому расчету, судя по всему, в предгорьях Урала.

Окончательно координаты свои космонавты определили минут через двадцать. Им потребовался для этого второй замер по солнцу. А вскоре заиграла поземка, началась пурга и загнала людей обратно в корабль. Павел открыл НАЗ, пососали из тюбиков холодного борща, по котлетке съели да по кусочку черного хлеба. Теплее стало, как-то даже уютнее в их круглом, обгоревшем со всех сторон «домике».

В пятом часу пополудни над лесом зарокотал самолет. Погудел, погудел, походил кругами над местом приземления и улетел, оставив людям добрую надежду.

— Ил-14, — определил Беляев.

— Угу, он.

Совсем стемнело, когда над головой послышался на этот раз глухой, протяжный, даже заунывный гул. Он то удалялся от космонавтов, то снова приближался к ним.

— А это Ту, — ежась в скафандре от холода, сказал Леонов.

Беляев зашевелился, достал пистолет.

— Леша, надо пальнуть, может, услышат?

— Давай.

Павел вытянул правую руку в люк и дважды бабахнул поверх сосен…

Кресло Павла — у открытого люка, следующее — Леонова. Беляев вскоре уснул. Забылся и Алексей. Крепко, видно, забылся, потому что не чувствовал, как начали застывать руки. Проснулся ночью, когда все тело проняло холодом.

— Паша, Паш, — толкнул локтем Беляева.

— Ну чего тебе? — сонно отозвался тот.

— Замерз я, руки окоченели.

— Подуй хорошо на них, подыши, — сказал Павел.

— Так я дышу одним холодом. — В голосе Леонова появилась обнадеживающая, ироническая нотка.

— Надо спать, скорее время пройдет, — посоветовал друг. — Непоседа ты…

А Алексей снова за свое:

— Паша, холодно ведь, может, утеплимся, а?

— Чем ты утеплишься? Что ты в этой тайге найдешь?

— А корабль теперь для чего? — не унимался Леонов.

Беляев поднялся. Сон слетел. Часы показывали четверть первого ночи.

— Давай, Леша, давай попробуем. Ты молодец! Мне тоже, честно говоря, холодно. У-ух! — Павел вывалился из люка, за ним — Леонов.

В скафандрах тепло в тепле, а тут мороз, аж сосны скрипят. Космонавты содрали в корабле дедерон, нарезали лент из парашютных строп, а затем, помогая друг другу, сняли до пояса скафандры. Отжав космическое белье, они обернулись дедероном, а затем привязали ткань лентами и снова натянули все на себя.

С трудом залезли в корабль. Опять в том же порядке легли в кресла: у обреза люка Беляев, за ним — Леонов. Павел уснул быстро — то ли нервная система у него была покрепче, то ли усталость одолела его больше. Алексей подремывал, глубокий сон не шел. Мороз все крепчал, хотя заметно поутих ветер, и пурга словно бы медленно оседала на хвою.

У Леонова руки совсем окоченели. Он уже не мог шевельнуть пальцами и почти не чувствовал их. Где-то в снегу валялись его перчатки, забытые во время «переодевания». Он начал толкать Павла в бок:

— Паша! А, Паша!

— Ну?

— Я замерз. Руки окоченели, пусти меня, я перчатки поищу.

— Только заснул, а ты тут… — Он нехотя поднялся с ложемента, и Леонов быстро выпрыгнул из шара. Перчатки лежали на припорошенном снегом гермошлеме.

Надев холоднющие, задубевшие на морозе, но все же спасительные космические краги, Алексей задрал вверх голову и долго смотрел на купол парашюта, хлопая перчатками по бедрам, чтобы скорее согрелись руки. Идея пришла ему в голову блестящая. Он протаранил грудью несколько метров глубокого снега и ухватился за парашютную стропу. Повисая на ней, начал стягивать потихоньку шелковистую скользкую ткань.

Алексей хорошо разогрелся, а у его ног собралась целая копна строп. Наконец, подпрыгнув в сотый, быть может, раз, он завалился на них и затих. Разбудил его гул самолета. Павел тоже проснулся. Над ними снова крутил «Туполев». Часы в корабле показывали пять.

— Все летают, — недовольно проворчал спросонья Беляев. — Летают, хотя лучше бы поесть чего-нибудь скинули. Леша, Алексей, — громко позвал он Леонова.

— Я здесь, в стропах, ночую, — откликнулся тот и начал выпутываться из шелкового клубка…

Королёвская бригада «разведки», так они себя потом поименуют, в пять утра пересаживалась в аэропорту Перми из большого самолета в обыкновенный вертолет. Владимир ничего не стал записывать на космодроме. Он все запомнил. Сначала Пермь — аэропорт. Затем Мертвая деревня — 160 километров. Еще несколько километров — место без названия, просто координаты: долгота, широта.

После того как обугленный шар с двумя космонавтами коснулся искристо-белого снега, десятки, может быть, сотни людей, коим сие положено было, узнали об этих координатах. И для многих они оказались неожиданными. Как можно было подготовить оперативную эвакуацию космонавтов за те два с небольшим часа до приземления, когда Двадцатому стало известно об отказе автоматической системы посадки корабля? Где Кустанай, а где — Пермь?

Группа поиска, люди других служб, самолет с журналистами, кино- и телеоператорами в это время стремились в сторону Кустаная, а корабль мчался к… Перми.

Потом все прояснилось: космонавты приземлились в совершенно непредусмотренном, труднодоступном и труднопроходимом лесном районе.

Журналисты из Кустаная в Пермь не полетели: от Москвы туда гораздо ближе, и для освещения события сколотили новую группу.

На небольшом аэродроме в Мертвой деревне Владимир Беляев увидел знакомых. В давно покинутое людьми место прибыли вертолетчики, приехали специалисты на вездеходах, оказались здесь полярники, работники Гражданского воздушного флота. Лыжи, пилы, топоры, бухты каната, сложенные прямо па снегу, говорили сами за себя — вот-вот, еле забрезжит рассвет, спасатели ринутся в путь, несмотря ни на какие трудности… «Но сколько же нам понадобится времени? — подумал Беляев. — До ребят ни много ни мало восемнадцать километров. Надо действовать, действовать немедленно! Королев просил», — вспомнил он слова его заместителя Шабанова.

Специалисты объяснили: можем опускать людей с вертолета, если лес не выше двадцати метров, да ведь там же все сорок. Пришлось дать отбой. По рации с самолета как раз сообщили, что космонавты в лесу уже костер развели.

— Лыжный отряд выступает минут через двадцать, — сказал он. — Три-четыре часа — и будет у цели. Медики пойдут первыми.

Беляев ни на чем не настаивал. Он прекрасно ориентировался в обстановке и понимал все с полуслова. Многие его знали, знали и то, что Двадцатый волнуется: несколько раз от него запрашивали обстановку. А Владимир, в свою очередь, видел, что меры принимаются самые энергичные. Беляеву сказали, что руководство по спасению космонавтов наряду с группой поиска взял на себя и Пермский обком партии, поэтому один из его секретарей со вчерашнего дня находится в Мертвой деревне.

Ми-1 полярной авиации стоял в сторонке. Беляев увидел его, когда совсем рассвело, и направился к пилоту. Подойдя к тому вплотную, спросил:

— Бросишь к ребятам? Хоть до полпути, а?

— Не имею права, — резко сказал вертолетчик.

— Да поблизости же нет высокого леса! — Не обращая внимания на тон, уточнил Владимир.

— Есть. Я летал туда вчера. — Парень был одного почти с Беляевым возраста. — Березы там и ели. Правда, можно попытаться выброситься…

— Ну так чего ты? — не унимался Владимир. — Мерзнут парни, понимаешь?

— Я-то понимаю, а начальство? Оно по головке не погладит.

— Кто твое начальство?

— Если ты от Анохина или… — Он не успел договорить.

— От Анохина, — не моргнув глазом солгал Беляев.

— А как его имя?

— Сергей Николаевич.

— Тогда летим, — решился парень и полез на сиденье.

— Лыгин, Волков, сюда давай, сюда, — чуть отбежав от вертолета, позвал своих помощников Беляев.

Отбрасывая по сторонам закипающие вихри снега, Ми-1 поднялся в серое туманное небо.

Высадка началась минут через двадцать. Вниз полетела веревочная лестница. Сначала Беляев сбросил лыжи, пищу, топор, а затем спрыгнул сам. Пелена снега, словно волна, накрыла его. За ним последовали Волков, Артемов и Лыгин.

Вертолет улетел. Беляев сориентировался по компасу и подал команду:

— На лыжи! Быстрее, хлопцы, быстрее!..

Но быстрее не получилось…

Алексей Леонов, притерпевшись к холоду, мороза почти не чувствовал. Откликнувшись грудным голосом на зов Беляева, он подошел к люку корабля, еще раз повторил:

— Я здесь, Паша. Чего звал?

— У нас там кофе, кажется, остался. Не выпить ли?

Леонов полез за НАЗ и вытащил большую тубу кофе.

— Последняя, — сообщил он. — Холодный будем пить?

Беляев высунул голову, поежился: разогреть бы…

— Попробую, Пашенька. Я для тебя на все готов. — И Леонов повернулся к Беляеву «вспухшей» от дедерона спиной. У березы, поваленной кораблем, Алексей нагреб мелких тонких хворостинок, березовой коры надрал — для распала. А потом начал, чуть подпрыгивая, обламывать сухие ветки. Маленький, жиденький, но костерок он все же развел. Таявший снег никак не давал разойтись огню. Потом, когда белая толща протаяла до мха, дело пошло живей. В багряный цвет окрасился снег, густые тени деревьев обступили костер. Леонов нашел ветку потолще, уложил ее поближе к огню, приставил к ней тубу. И сам подсел, погрелся, а потом начал звать Беляева:

— Паша, иди сюда, здесь тепло!

— Когда кофе согреется, тогда и приду, — ответил командир корабля.

— А может, зарядочку перед кофеечком? — не унимался Алексей. — Давай, Паша, давай попрыгаем. — Ом поднялся от костра и пошел тропкой, протоптанной к кораблю. За спиной у него что-то зашипело. Разогревшись и дав трещину внизу, туба, словно ракета, летела к вершинам сосен, разбрызгивая вокруг остатки кофе.

— Ну как, — проследив за ней взглядом, спросил с усмешкой Леонов, — горячий кофе будем пить или холодный?

— Я люблю горячий, — невозмутимо ответил Беляев и рассмеялся. Они потом до самой своей эвакуации уточняли: «Так какой кофе ты любишь больше: холодный или горячий?»

Владимир Беляев шел первым. За ним Владислав Волков, Юрий Лыгин, потом Сергей Артемов. Первые шаги, первые провалы у молоденьких елок, которые оказались главным препятствием. На всем пути елочки создали сотни почти невидимых ниш. Лыжники через метр-другой влетали в них и, падая, захлебывались в снегу. Видел бы кто сверху, что творилось с людьми. Этот «тайный» наблюдатель вряд ли поверил бы, что трое из них — перворазрядники по лыжному спорту. Вставал на лыжи один, падал другой, поднимался Волков, нырял в снег Артемов. За полчаса группа не преодолела и двухсот метров. Владислав, поднимаясь в который раз и надевая лыжи на свои унты, на которых они держались хуже, чем на сапогах, предостерег друзей:

— В этих местах водятся рыси. Их здесь много.

— Ну и что? — усмехнулся Артемов.

— А то, что они прыгают человеку на спину, грызут шею, так что подними воротник, Серега, — посоветовал Волков.

Артемов послушался. А Беляев махнул рукой. Он понял, что втроем им не дойти: успел моргнуть Артемову, заметив, как Владислав, да и Сергей, — они оба были в унтах, меховых брюках и меховых куртках — вымокли с ног до головы.

— Заблудились! Стоп! — громко сказал Беляев, дожидаясь, пока Владислав выберется из ловушки-ниши и встанет на лыжи. — Поставь компас, Сережа, — посоветовал Артемову и шепнул: — Я к ребятам, а вы отдохните и потихоньку… по моему следу.

Беляев скрылся за очередной елкой. Лыжи он хорошо пригнал к своим сапогам, крепко затянув парусиновые ремни. Владимир несколько раз разгонялся, надеясь проскочить ниши у елочек, но не выходило — падал. Снег набивался за воротник куртки, в нос, уши, рот. Избрал другую тактику: стал объезжать ловушки. Двигаясь медленно, обходил и огромные участки поваленных деревьев и чащи, сквозь которые даже с пилой и топором пути не было. На снегу оставались восьмерки, круги, всякие кривые; Беляев шел то на восток (именно туда ему было надо), то на север, то на юг. Досаднее всего становилось, когда с невероятным трудом пройденные двести-триста метров возвращали его назад, на собственный след.

Давно болтается у пояса меховая куртка, шапка съехала на затылок и еле держится, потемнела от пота спина. А он все идет, продираясь сквозь заросли, делает зигзаги, обходя завалы, и идет, не скользит, нет: лыжи ему нужны лишь для того, чтобы не проваливаться по грудь в снег.

На левой руке часы сползли к запястью, болтаются. Поначалу он возвращал их на старое место, потом вообще забыл о них и о времени. От подбородка на шнурке свисает до живота компас. На него Беляев часто посматривает. Иногда закрадывается мысль: неужели промахнулся? И следом самовнушение: вертолетчик не мог ошибиться. Он же говорил, что видел белое с оранжевым — парашют…

Владимир потерял счет времени. Позади него по-прежнему оставались круги да восьмерки, которые он выписывал на снегу пятый час подряд. И вдруг услышал отдаленные, приглушенные расстоянием выстрелы, потом меж стволов сосен увидел шевелящихся людей. Их движения показались замедленными, и спасатель ускорил шаг. Люди исчезли. Померещилось? Снова послышались выстрелы. «Ребята стреляют, — обрадовался посланец Главного. — Это там, на востоке. Значит, уже скоро».

Встреча была неожиданной. Павел Беляев сидел верхом на аппарате и выразительно высказывался в адрес тех, кто летал над ними на самолете. Владимир стянул его за ногу на землю. Тот не поверил глазам своим. Ощупал невесть откуда взявшегося лыжника, узнал и удивленно произнес:

— Ты что, с неба свалился?!

Они обнялись, расцеловались. Владимир был первым, кто встретил космонавтов в тайге. Вслед за ним на лыжах пришли врачи, другие спасатели.

Беляев, Лыгин и Волков возвращались на Байконур через Москву. Владислав позвал друзей к себе домой, но Беляев отказался наотрез: очень уж не хотелось стеснять семью, несколько недель не видевшую Владика. На вокзале они простились.

Ранее Владимир, да и Алексей, приезжая в Москву, останавливались обычно в одной и той же гостинице. Поэтому, пожав руку Владиславу и не раздумывая больше ни о каких других вариантах, друзья пустились почти через весь город к площади Коммуны.

Столица принарядилась. Кумачовые полотнища, плакаты, портреты «виновников» недавно совершенного выхода в открытый космос подняли настроение у многих горожан. О чем только не говорили они в эти дни в метро, автобусах, в своих квартирах. Как бы там ни было, но после гагаринского «Поехали!» тысячи сердец прикоснулись к первой истинно человеческой победе над стихией космоса. И вот теперь двенадцать минут Леонов парил, летел от Черного моря до Сахалина, находясь вне стен космического корабля. Минуты… и почти десять тысяч километров! Фантастика! Даже моросивший с самого утра дождь никому не мог испортить в этот день праздничного настроения. Не повезло, наверное, лишь Беляеву и Артемову, которым неумолимая дежурная в гостинице твердо сказала, как часто бывает в таких ситуациях:

— Мест вам никто не бронировал, да и вообще свободных номеров нет. Ни единого.

Владимир позвонил одному своему знакомому, затем еще одному товарищу, нашел наконец телефон друга. Но зря он все это делал, безуспешно. Ответ повсюду был примерно один:

— На приеме. В Кремле.

— В связи с выходом? — уточнял Беляев.

— Да. — И короткие гудки в трубке.

Владимир пожалел, что отказался от приглашения Волкова.

Начавшаяся в девять часов программа теленовостей первые кадры отвела встрече героев космоса в Москве, Беляеву, примостившемуся на уголке кресла, стало как-то не по себе. А когда роскошный открытый лимузин с двумя космонавтами «на борту», сопровождаемый эскортом мотоциклистов, вкатил в Кремль, Владимир поднялся и пошел к дежурной. За стойкой сидела на вид интеллигентная нестарая худощавая блондинка, с острым маленьким носиком и большими, почти навыкате, серыми глазами. Она издали, со своего места, тоже наблюдала за происходящим на экране телевизора. Толпы москвичей, стеной расположившись у тротуара, торжественно встречали двух русских парней — Беляева и Леонова, двух героев земли советской.

— Я, можно сказать, спасал их… — начал Владимир неуверенно, подойдя к блондинке, — а мне и места в гостинице нет…

— Кого спасали? — не поняла дежурная администратор.

— Ну их, кого же еще! — кивнул в сторону телевизора Беляева.

— Откуда это известно?

— У меня командировочное. Я только что из Перми. — Владимир полез в карман за бумажником… но пальцы наткнулись на что-то упругое, плоское.

Дежурная внимательно следила за рукой Беляева и насмешливо-серьезным выражением его лица.

— Много вас таких, сказки всякие рассказывать.

— Какие там сказки? — возразил Беляев, вытаскивая из кармана фотографию, о которой он забыл. — Вот, смотрите. Что это — сказки? — И он подал дежурной вместо командировочного удостоверения фотографию двух молодых офицеров.

— Ой! И правда! — приложив левую руку к щеке, сказала администратор. На нее глядели, сдвинув плечи, Беляев и Леонов, подполковник и майор с голубыми петлицами. «Володе Беляеву. Первый автограф», — шевеля губами, прочитала надпись женщина за стойкой. Разглядывая фотографию, увидела дальше автограф: «Леонов», затем «19.III.65», и ниже «Беляев».

— Вы один? — спросила администратор, подняв на Владимира удивленные глаза.

— Нет, нас двое.

Возвращая Беляеву фотографию, она одновременно подала ему ключ от номера-люкс.

 

Тайна Дебице

Валерий Родиков, кандидат технических наук

В ночь на 13 июня 1944 года Лондон был впервые обстрелян немецкими самолетами-снарядами «Фау-1". В нынешние дни подобного рода беспилотные летательные аппараты именуются крылатыми ракетами. «Оружием возмездия» назвала «Фау-1» и баллистическую ракету «Фау-2» геббельсовская пропаганда. И хотя обе «фау» поступили на вооружение со многими недоработками, ущерб Лондону причинили они немалый. В течение трех месяцев только «Фау-1» полностью разрушили свыше 25 тысяч зданий, а потери убитыми и ранеными составили за это время около 21 тысячи человек. Но особенно заметен был морально-психологический эффект, который оказывали налеты самолетов-снарядов и баллистических ракет на мирное население. Они могли обрушиться на город со своим смертоносным грузом и о плохую погоду, и в кромешную ночь.

Во второй половине июля и в августе гитлеровские ракетчики стали запускать «Фау-1» и с бомбардировщиков Хе-111, базировавшихся на аэродромах в Голландии. Так они рассчитывали скомпенсировать потерю стартовых позиций на французском побережье, занятом союзниками.

Вот тогда и родилась идея у эсэсовского руководства использовать самолеты Хе-111, вооруженные «Фау-1», для налетов на наши промышленные города, расположенные в глубоком тылу. В то время в руках немецко-фашистских войск находились еще значительные территории Советской Прибалтики, Финляндии и часть Карелии. Баллистические ракеты «Фау-2», дальность полета которых была около 300 километров, а рассеяние доходило до 15–18 километров, для этой цели не годились.

Правда, у гитлеровцев были планы обстрелять Ленинград ракетами «Фау-2». Для этого в районах Пскова и Таллина сооружались стартовые площадки для их запуска. Но эти базы были своевременно обнаружены подпольщиками и разведкой и разбомблены нашей авиацией вместе с находящимися там ракетами. А сверхсекретный и тщательно охраняемый эшелон под кодовым названием «Р-13» с ракетами «Фау-2» был подорван партизанами на Псковщине.

Дальность полета бомбардировщика Хе-111 была около 2500 километров, а рабочая высота полета около 8 тысяч метров. Да еще самолет-снаряд после отделения от самолета-носителя мог пролететь около 300 километров. «Бомбардировке должны были подвергнуться, — вспоминал в своих мемуарах матерый разведчик группенфюрер СС В. Шеленберг, — индустриальные комплексы Куйбышева, Челябинска, Магнитогорска, а также районы, расположенные за Уралом».

Столь дальних объектов незаметно могли достигнуть лишь одиночные самолеты или небольшие группы. А чтобы надежнее было, Гиммлер и его подручные решили: выпущенный с бомбардировщика самолет-снаряд должен навести на цель летчик-смертник. Так и точнее будет, полагали они, и сманеврировать летчик сможет, чтобы преодолеть ПВО, да и технических неполадок, как, например, преждевременного подрыва боевого заряда, что нередко случалось у «Фау-1», и других неисправностей можно избежать.

Для исполнения замысла своих главарей небезызвестный фашистский диверсант О. Скорцени отдал приказ набрать и подготовить 250 летчиков-смертников, которые могли бы точно навести «Фау-1» на цель, чтобы «наилучшим образом поразить и парализовать наиболее чувствительные центры русской промышленности».

Идея самолета-снаряда, пилотируемого смертником, отнюдь не оригинальна. В 1944 году в Японии был создан самолет-снаряд ОКА-11. В отличие от воздушно-реактивного «Фау-1» у него был ракетный двигатель. Стартовал снаряд, пилотируемый камикадзе, с бомбардировщика «Мицубиси» за 80 километров от цели. Затем он планировал со скоростью около 370 километров в час. Непосредственно вблизи цели включались ракетные двигатели, и самолет разгонялся до 855 километров в час. Боевая часть самолета-снаряда была внушительной — 1,2 тонны.

Кстати, с помощью пилота-смертника гитлеровцы намеревались попасть по Нью-Йорку сверхдальней двухступенчатой ракетой А9/А10. Расчеты такой ракеты лежали в сейфе главного конструктора «Фау-2» Вернера фон Брауна еще с 1941 года. Ее проект, разработанный в 1943 году, был отложен, поскольку все силы были брошены на доводку «Фау-2». И вот когда уже близилась агония «третьего рейха», фон Браун предложил фюреру произвести ракетный обстрел… Нью-Йорка.

Гитлер схватился за это предложение как утопающий за соломинку. Еще бы — попасть такой суперракетой в объявленное заранее время в центр Нью-Йорка! Каков будет психологический эффект! Американцы будут тогда посговорчивей в отношении сепаратных переговоров!

Фон Браун учитывал эти обстоятельства и не ошибся в своих ожиданиях. Гитлер отдал приказ о срочной разработке такой ракеты.

В темную ночь с 29 на 30 ноября 1944 года с немецкой подводной лодки в непосредственной близости от американского берега отплыла надувная резиновая лодка с двумя агентами. Через некоторое время лодка незамеченной причалила к берегу. Так началась операция «Эльстер».

Агенты должны были установить на самом высоком здании Нью-Йорка Эмпайр-Стейт-Билдинг радиопередатчик, который надо было включить в определенное время, чтобы навести гигантскую ракету на это здание.

В качестве первой ступени служила ракета А-10 высотой в 18 метров и весом 75 тонн. Полный вес двухступенчатой ракеты А9/А10 составил 100 тонн. За 35 минут полета, израсходовав 70 тонн горючего, она должна была донести до Нью-Йорка одну тонну взрывчатки.

Немецкий публицист Юлиус Мадер в своей книге «Тайна Хантсвилла» пишет, что будто 8 января 1945 года состоялся пробный пуск ракеты А9/А10, закончившийся неудачей, а 24 января состоялся еще один пробный пуск, после которого фон Браун заявил, что проблема второй ступени якобы технически решена.

Вряд ли это были испытания ракеты А9/А10 в целом. Создать трансконтинентальную ракету в такой атмосфере лихорадочной спешки в последние месяцы существования «третьего рейха» — дело попросту нереальное.

Скорее всего прав историк ракетной техники Вилли Лей, который в своей книге «Ракеты и полеты в космос» пишет, что первая ступень А-10 так и не была построена, а по проекту А-9 было изготовлено всего лишь два-три макетных образца.

Гитлеровские агенты в Нью-Йорке провалились. Их арестовало ФБР. Когда стало об этом известно, фон Браун предложил новый вариант — пусть ракету наведет пилот-смертник.

Стремительное наступление советских войск в ходе Висло-Одерской операции сорвало работы по этим авантюрным планам.

Ставка Верховного Главнокомандования, учитывая возможность применения гитлеровцами «Фау-1» против советских городов, приказала командующему артиллерией Н. Н. Воронову принять необходимые меры по защите Ленинграда, который мог в первую очередь подвергнуться налету самолетов-снарядов, и других городов страны, от беспилотных средств воздушного нападения.

В ленинградской армии ПВО для действия против «Фау-1» выделялись четыре полка истребительной авиации, свыше 100 батарей зенитной артиллерии и более 200 аэростатов заграждения. Плотность боевых порядков зенитной артиллерии создавалась таким образом, чтобы вести огонь по каждой цели силами не менее трех батарей одновременно. Взлетно-посадочные площадки истребительной авиации ПВО были размещены на направлениях ожидаемых ударов «Фау-1», чтобы перехватывать их на значительном расстоянии от города. Истребительные авиационные полки, выделенные для борьбы с крылатыми ракетами, получили на вооружение самолеты новейших марок и радиолокационное оборудование. Наблюдательные посты и радиолокационные станции обеспечивали оповещение о подлете «Фау-1» на удалении 120 километров от города.

Были приняты и другие меры…

В июне 1944 года, когда стало известно о применении гитлеровцами самолетов-снарядов, в Государственный Комитет Обороны были вызваны нарком авиационной промышленности А. И. Шахурин, командующий ВВС генерал А. А. Новиков и конструктор В. Н. Челомей, разрабатывавший реактивные двигатели. Им была поставлена задача: создать новое оружие — беспилотную боевую технику. Согласно решению ГКО Владимир Николаевич Челомей был назначен главным конструктором и директором завода соответствующего профиля. В этом направлении у Челомея уже был определенный задел…

Однажды во второй половине 1942 года в одном из районов Москвы, где располагался Центральный институт авиационного моторостроения (ЦИАМ), началась сильная «стрельба». Налета вражеской авиации той ночью не было, так что происхождение канонады какое-то время оставалось загадкой.

Неизвестную «батарею» быстро нашли. Оказалось, что столь необычно известил о своем рождении пульсирующий воздушно-реактивный двигатель конструктора Челомея. Вскоре в ЦИАМ приехали Шахурин и Новиков посмотреть, как работает двигатель.

Шум двигателя был действительно невероятно сильным. Выдержать его было нелегко. Но нарком и командующий остались довольными увиденным. Такой двигатель очень подходил для самолетов-снарядов, которыми можно было оснастить тяжелые бомбардировщики. Не входя в зону ПВО, за несколько сот километров от цели, летчики запускали бы эти крылатые ракеты. По мнению Шахурина и Новикова, идея была заманчивой: при ударе по противнику сохранялись дорогостоящие самолеты и первоклассные летчики. В то же время стоимость изготовления подобных снарядов была бы невелика и принципиальных затруднений для их выпуска не предвиделось. Челомею было дано указание совершенствовать свой двигатель, пока будут изыскиваться возможности для работы над беспилотным аппаратом. Вскоре в ЦИАМе под руководством Челомея на базе двигателя его конструкции стал разрабатываться беспилотный летательный аппарат. В течение 1943 года работа была в основном завершена. Так что немецкие «Фау-1» не были для наших специалистов ни загадкой, ни неожиданностью.

В декабре 1944 года, менее чем через полгода после решения ГКО, были уже испытаны десятки самолетов-снарядов. Сперва их запускали с бомбардировщиков Пе-8, а позже с Ту-2. Новое оружие оказалось очень эффективным.

«В начале 1945 года мы были уже готовы применить его, — вспоминает Алексей Иванович Шахурин в своей книге «Крылья победы». — Но ЦК ВКП(б), Советское правительство приняли решение отказаться от применения этого оружия. Не менее сильное и, пожалуй, более эффективное, чем у врага, оружие у нас было, гитлеровцы знали о нем. Но мы не стали уподобляться фашистским варварам, «воевавшим» с помощью своих «фау» с мирными жителями Британских островов. Ведь наибольший эффект приносило применение самолетов-снарядов по городам, где было много мирного населения. А советский народ сражался только с гитлеровской армией, а не с мирными жителями Германии. Поэтому готовые к бою эскадрильи тяжелых бомбардировщиков с подвешенными к ним снарядами, получившими название 10Х (десятая модификация неизвестного оружия), так и не взлетели со своих аэродромов для нанесения боевых ударов».

Гитлеровцы не решились применить свои самолеты-снаряды против наших городов. Вероятно, на это повлиял целый ряд факторов. И стремительное изменение обстановки на фронтах, и известная им сила нашей ПВО. Боялись, видимо, они и того, что в случае применения «Фау-1» против нашей страны на их головы обрушится ответный удар более эффективного оружия возмездия.

А работы по созданию 10Х не пропали даром. Накопленный опыт позволил советским конструкторам начать мирное освоение космического пространства. В этом большая заслуга дважды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской и Государственных премий, академика Владимира Николаевича Челомея. Это под его руководством была разработана мощная трехступенчатая ракета-носитель «Протон», выводящая па орбиты почти двадцатитонные «Салюты», межпланетные «Венеры», стационарные спутники связи «Радуга», «Экран», «Горизонт».

И немецкие баллистические ракеты «Фау-2» в техническом отношении тоже не были неожиданностью для советских специалистов. (Кстати, С. П. Королев еще до войны предвидел возможность появления такого оружия.) Наши инженеры не только сами разобрались в тщательно засекреченной сути фашистской новинки, но и помогли в этом вопросе нашим английским союзникам. Об этом свидетельствует переписка Председателя Совета Министров СССР И. В. Сталина с премьер-министром Великобритании У. Черчиллем в годы Великой Отечественной войны. Вот ряд фрагментов из этой переписки, касающихся ракетного оружия «Фау-2».

Летом 1944 года Черчилль обратился к Сталину со следующим посланием:

Личное и строго секретное послание от г-на Черчилля Маршалу Сталину

1. Имеются достоверные сведения о том, что в течение значительного времени немцы проводили испытания летающих ракет с экспериментальной станции в Дебице в Польше. Согласно нашей информации этот снаряд имеет заряд взрывчатого вещества весом около двенадцати тысяч фунтов, и действенность наших контрмер в значительной степени зависит от того, как много мы можем узнать об этом оружии, прежде чем оно будет пущено в действие против нас. Дебице лежит на пути Ваших победоносно наступающих войск, и вполне возможно, что Вы овладеете этим пунктом в ближайшие несколько недель.

2. Хотя немцы почти наверняка разрушат или вывезут столько оборудования, находящегося в Дебице, сколько смогут, вероятно, можно будет получить много информации, когда этот район будет находиться в руках русских. В частности, мы надеемся узнать, как запускается ракета, потому что это позволит нам установить пункты запуска ракет.

3. Поэтому я был бы благодарен, Маршал Сталин, если бы Вы смогли дать надлежащие указания о сохранении той аппаратуры и устройств в Дебице, которые Ваши войска смогут захватить после овладения этим районом, и если бы затем Вы предоставили нам возможность для изучения этой экспериментальной станции нашими специалистами.

13 июля 1944 года.

И. В. Сталин ответил:

«…Мы хотели бы выполнить Вашу просьбу, изложенную в послании от 13 июля, относительно экспериментальной станции в Дебице, если эта станция попадет в наши руки. Просьба уточнить, о каком именно Дебице идет речь, так как в Польше, говорят, есть несколько пунктов под этим названием…

15 июля 1944 года».

У. Черчилль сообщил дополнительные данные о Дебице. Его письмо отражает тревогу англичан и надежду на нашу помощь в раскрытии секретов немецких рэкет:

«1. К Вашей телеграмме от 15 июля относительно экспериментальной станции в Дебице. Ниже приводятся официальные британские сведения о месторасположении указанной станции.

2. Район, который нас интересует и где проводятся эксперименты с запуском больших ракет, находится северо-восточнее Дебице, или Дебица, которая расположена на железнодорожной магистрали между Краковом и Львовом, 50°05′ северной широты, 21°25′ восточной долготы. Площадь района испытаний равна приблизительно десяти милям на три с половиной мили и находится между следующими пунктами:

A. 50°07′ сев. 21°27′ вост.

B. 50°12′ сев. 21°36′ вост.

С. 50°11′, сев. 21°39′ вост.

Д. 50°04′ сев. 21°32′ вост.

3. Возможно, что они имеют тысячу ракет такого типа, каждая весом около пяти тонн. Будь это правильно, эго стало бы серьезным моментом для Лондона. В настоящее время у нас около тридцати тысяч убитых и раненых, но все население проявляет замечательную выдержку. Парламент потребует, чтобы я убедил его в том, что делается все возможное. Поэтому было бы помощью с Вашей стороны, если бы Вы смогли захватить какие-либо данные, которые можно будет получить, и сообщили бы нам с тем, чтобы кто-нибудь из наших людей мог приехать и ознакомиться с ними. Мы многое получили от ракеты, которая упала в Швеции и не взорвалась, по следы экспериментов в Польше дадут неоценимые дополнительные данные. У ракеты, упавшей в Швеции, имеется одна специфическая часть радио-механизма, которую мы особенно хотели бы найти, хотя эта часть и выглядит совершенно незначительной деталью. Если Вы свяжете Ваших офицеров с генералами Бэрроузом и Дином и прикажете Вашим офицерам им помочь, то Вам не нужно будет больше беспокоиться по этому вопросу…

19 июля 1944 года».

В послании Черчилля речь идет о ракете «Фау-2», упавшей по счастливой для англичан случайности на территории Швеции 13 июня 1944 года. В июне — августе все компоненты этой ракеты были доставлены в Лондон. В этот же период в Лондон были переправлены некоторые важные части ракеты, добытые участниками польского движения Сопротивления. Но, как видно «з послания, многое еще в середине июля оставалось неясным. В частности, характер топлива, способ запуска, вес боевого заряда, дальность действия… Внимание англичан к радиомеханизму ракеты, по-видимому, объясняется их надеждами воздействовать на него с помощью помех. Они ошибочно считали, что ракеты «Фау-2» управляются дистанционно по радио. Но это относилось только к ракете, упавшей на территории Швеции. Дело в том, что именно на ней испытывалась система дистанционного управления по радио, разработанная для зенитного управляемого снаряда «Вассерфаль». Когда ракета достигла высоты 1800, метров, ее закрыли кучевые облака и инженер-оператор потерял ее из виду. Чтобы не допустить падения ракеты на побережье к югу от стартовой позиции, он умышленно развернул ракету в северном направлении, и она ушла в сторону Швеции.

И. В. Сталин ответил:

«В связи с Вашим последним посланием необходимые указания относительно экспериментальной станции в Дебице много даны. Представитель Генерального Штаба генерал Славин установит необходимую связь по этому делу с генералами Бэрроузом и Дином. Мне понятно, что Британское Правительство проявляет к этому вопросу серьезный интерес. Поэтому я обещаю Вам, что возьму это дело под свой личный контроль, чтобы было сделано все, что будет возможно, согласно Вашему пожеланию…

22 июля 1944 года».

В сентябре английская делегация побывала на испытательной станции. По оборудованию полигона, оставшимся компонентам ракет были определены характер топлива и другие данные. Знать характер топлива было чрезвычайно важно. Ведь чтобы ракета не взлетела, ее надо лишить топлива, а это можно сделать, разбомбив заводы, которые его производят. До этой поездки англичане считали, что в «Фау-2» в качестве окислителя используется перекись водорода, а не кислород, как оказалось на самом деле. После возвращения делегации в Англию Черчилль телеграфировал Сталину:

Маршалу Сталину

Уважаемый Маршал Сталин,

Вы, вероятно, помните о тех телеграммах, которыми мы обменялись летом относительно поездки британских специалистов на германскую испытательную ракетную станцию в Дебице, в Польше, которым Вы соблаговолили оказать содействие.

В настоящее время мне стало известно, что специалисты возвратились в Англию, привезя с собой ценную информацию, которая заполнила некоторые пробелы в наших познаниях о ракетах дальнего действия.

Прошу Вас принять мою благодарность за превосходную организацию этой поездки и за ту помощь, которая была оказана нашей миссии советскими властями. С искренним уважением

Ваш

Уинстон Черчилль.

16 октября 1944 года.

В конце войны американцы устроили подлинную охоту за немецкими специалистами-ракетчиками, ракетной технической документацией и материальной частью. За океаном готовились продолжать немецкие работы по созданию ракетного оружия. Ракета, снаряженная имеющейся у них в монопольном распоряжении атомной бомбой, представлялась вашингтонским политикам и генералам абсолютным оружием, которое даст им неограниченную власть над миром.

Специальная служба старалась, чтобы все, что имеет отношение к ракетам, не попало в СССР. Так, американцы вывезли все оборудование подземного завода в Нордхаузене вместе с обнаруженными там 100 готовыми ракетами, запасными частями и технической документацией. Все это было погружено в 341 товарный вагон и отправлено в Антверпен, а оттуда за океан в Новый Орлеан. Американцы торопились: согласно союзническому соглашению о разделении Германии на зоны оккупации Нордхаузен должен был быть передан советским войскам.

Вернер фон Браун и другие ведущие немецкие ракетчики были вывезены в Америку и сразу же приступили к восстановлению своих ракет А-4, для чего им были отведены полигоны близ Форт-Блисс и в Уайт-Сэндс (Нью-Мексико). Команде фон Брауна в качестве первоочередной задачи была поручена выучка персонала американской армии и фирмы «Дженерал электрик» обращению с «Фау-2». Американский генерал Тофтой свидетельствует: «Мы были жалкими приготовишками, когда мой штаб привез из Германии эти ракеты. Немецкая ракета «Фау-2» сэкономила для американских военных исследований 50 миллионов долларов и пять лет времени».

Создавшееся положение требовало принятия экстренных ответных мер. Наряду с продолжением работ по созданию ракет отечественных конструкций Советское правительство предприняло необходимые действия по ознакомлению наших инженеров с немецкой ракетной техникой.

В Германию были направлены С. П. Королев, В. П. Глушко, М. К. Тихонравов и другие компетентные специалисты.

Тот, кто имеет отношение к технике, знает, как трудно, а подчас и невозможно разобраться в сложном устройстве без исчерпывающей технической документации. Именно в таком положении оказались наши специалисты. Техническая документация была в основном либо сожжена немцами, либо вывезена американцами, а сами ракеты либо взорваны, либо увезены на Запад. Однако советские инженеры разобрались в конструкции ракет и даже впоследствии собрали их в достаточном количестве, чтобы провести испытания, в том числе и в полете.

В основе ракеты «Фау-2» (или, как ее еще называли, А-4) были заложены идеи К. Э. Циолковского и немецкого пионера космонавтики Г. Оберта. Многое из того, что было использовано в «Фау-2» еще в тридцатые годы, испытывалось в нашей стране. В частности, устройство подачи компонентов топлива и само топливо А-4 применялось в отечественных ракетных двигателях. То же самое относилось и к автоматическим системам стабилизации и управления полетом и целому ряду других устройств.

Хотя А-4 и вобрала в себя технические достижения тех лет, но, по мнению наших специалистов, это был уже пройденный этап в ракетном деле. Как основа для разработок перспективных ракет «Фау-2» не годилась. Ракеты должны быть более совершенными, иметь большую дальность полета. Для их создания нужен был новый подход, новые смелые технические решения.

Но чтобы разработать такие ракеты, а затем наладить их выпуск, серийный выпуск, необходимо создать новую отрасль промышленности. А начинать ее развертывание приходилось, по существу, с нуля. Поручить разработку ракет уже сложившимся коллективам, например авиационным, не представлялось возможным. В послевоенном мире вновь запахло порохом, США нацеливали на наши города армады бомбардировщиков с ядерными бомбами.

Необходимо было противопоставить им свой ракетно-ядерный щит. В этих условиях нельзя было ослаблять и производство других видов вооружения.

В марте 1946 года на первой послевоенной сессии Верховного Совета СССР, где обсуждался проект пятилетнего плана восстановления и развития народного хозяйства СССР на 1946–1950 годы, в докладе Госплана СССР в числе других важных задач подчеркивалась необходимость обеспечить работы «…по развитию реактивной техники, применению нового типа двигателей, создающих новые скорости и мощности».

В 1946 году было принято историческое решение о создании ракетостроительной промышленности страны, выделения для этого значительных средств, материальных ресурсов и кадров.

В августе 1946 года С. П. Королев был назначен главным конструктором по созданию комплексов автоматически управляемых баллистических ракет дальнего действия.

Кандидатура Сергея Павловича была выбрана не случайно. Он был руководителем знаменитого ГИРДа. При непосредственном его участии создавалась и испытывалась первая советская жидкостная ракета 09. В ГИРДе и Реактивном научно-исследовательском институте он руководил разработкой различных типов ракет. За время многолетней работы в области ракетной техники он накопил богатый опыт и глубокие знания по этой тематике. С появлением первых сведений о «Фау-2» Королев внимательно изучает все имеющиеся о ней материалы. Он хорошо представлял проблемы, связанные с созданием крупных ракет.

Одновременно были назначены главные конструкторы систем радио- и автономного управления полетом ракет, средств наземного оборудования, гироскопических систем, ракетных двигателей.

Коллектив, возглавляемый Валентином Петровичем Глушко, работавший в годы войны над созданием вспомогательных авиационных ракетных двигателей, стал разрабатывать двигатели для дальних ракет.

Ведущим коллективом — разработчиком ракетных комплексов баллистических ракет дальнего действия стал коллектив Особого конструкторского бюро, руководимый С. П. Королевым.

Чтобы претворить планы в реальность, в 1946–1947 годах была проведена огромная организаторская работа. Созданы новые предприятия, научно-исследовательские институты, экспериментальная производственная база с гигантскими испытательными стендами и большими сверхзвуковыми аэродинамическими трубами, с уникальным технологическим оборудованием…

Трудно было с кадрами. Ведь чтобы создать новое НИИ, нужен почти целый полк одних только конструкторов, воплощающих в чертежи замыслы проектантов. Шла интенсивная подготовка кадров для новой промышленности. Специальные предметы в институтах и на курсах переподготовки инженеров читали ведущие специалисты ракетного дела, в том числе и сам Сергей Павлович Королев.

Новые коллективы не имели опыта создания, серийного производства и испытания крупных ракет. Надо было в кратчайшие сроки приобрести такой опыт, наладить четкий механизм производственных взаимосвязей между предприятиями. Поэтому было решено параллельно с работой над перспективными ракетами создать в предельно сжатые сроки учебно-тренировочную ракету с такими же примерно характеристиками, как и у А-4, но лишенную ее недостатков, связанных с конструктивной недоработкой. И такая ракета — первая советская серийная управляемая баллистическая, — названная Р-1, была создана.

Работы над проектом ракеты Р-1 начались в 1947 году. Менее чем через год после начала работы над проектом были изготовлены по отечественным чертежам и из отечественных материалов первые опытные образцы ракеты. В октябре — ноябре 1947 года были проведены 11 пусков экспериментальных управляемых баллистических ракет. Опыт этих испытаний использовался при разработке Р-1. На некоторых экспериментальных ракетах был установлен ряд приборов для исследования космических лучей в верхних слоях атмосферы.

Примерно в это время произошла одна из встреч С. П. Королева с И. В. Сталиным. Впечатления Сергея Павловича о ней приведены в книге А. П. Романова «Конструктор космических кораблей». Вот что рассказал ученый:

«Мне было поручено доложить Сталину о разработке новой ракеты. Он слушал вначале молча, почти не вынимая трубки изо рта. По мере заинтересованности стал изредка прерывать меня, задавая короткие вопросы. Чувствовалось, что он имеет полное представление о ракетах. Его интересовали скорость, дальность и высота полета, полезный груз, который она сможет нести.

Особенно с пристрастием он расспрашивал о точности полета ракеты в цель.

Сталин был внешне сдержан. Я не знал, одобряет ли он то, что я говорю, или нет, но эта встреча сыграла свою положительную роль.

Видимо, Сталину, его военным советникам стало ясно, что первые опыты по созданию реактивных самолетов, ракетных систем смогут дать впоследствии положительные результаты…»

10 октября 1948 года был осуществлен первый успешный полет ракеты Р-1. Она достигла скорости 1530 метров в секунду и, пролетев 288 километров, попала в заданную цель.

Несмотря на помощь немецких ракетчиков, в США ракета с такими же характеристиками, как Р-1, была создана на несколько лет позже.

Создание баллистической управляемой ракеты дальнего действия в столь сжатые сроки показало, что 15 лет упорного труда советских ракетчиков со дня первого в СССР полета жидкостной ракеты 09 в 1933 году до первого полета серийной управляемой ракеты дальнего действия не прошли даром. Они подготовили создание новой, имеющей мирную космическую перспективу отрасли промышленности. Разработка Р-1 потребовала организации широкой кооперации НИИ, КБ, заводов. В этой работе были заняты тринадцать НИИ и КБ, коллективы 35 заводов .

В процессе разработки ракеты Р-1 наша промышленность освоила ряд новых производственных и технологических процессов, в том числе производство тонких большеразмерных листов из специальных сталей и алюминиево-никелевых сплавов, тонких трубок-сильфонов и других видов продукции.

Наша первая серийная баллистическая ракета дальнего действия создавалась не только как боевое средство, но и как инструмент для проведения многих научных исследований. Уже первые образцы ракет Р-1 поднимали в заоблачные выси аппаратуру Физического института АН СССР для изучения космических лучей. Р-1 послужила также основой для разработки целого ряда геофизических ракет для подъема научной аппаратуры и подопытных животных на высоту 100–120 километров. Эта мирная программа научных ракетных исследований в своей перспективе была направлена на подготовку будущих космических полетов.

Параллельно с созданием ракеты Р-1 были найдены новые проектно-конструкторские решения, позволившие сделать качественный скачок в ракетной технике. Благодаря им всего через год после успешных испытаний Р-1 в ОКБ Королева была создана новая ракета Р-2, дальность полета которой достигала 600 километров, а затем, спустя некоторое время, и ракета с дальностью полета 1200 километров.

А за океаном тем временем один за другим составлялись планы ядерного уничтожения СССР. Масштабы ядерного разбоя варьировались в зависимости от накопления ядерных бомб. Менялись и даты нападения. Теперь миру известно об этих планах.

1945 год. 3 ноября был составлен первый план атомной агрессии против нашей страны. Для бомбардировок было выбрано 20 крупных городов. Среди них — Москва, Ленинград, Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Саратов, Казань, Баку, Тбилиси, Ташкент. В списке отсутствуют Киев, Минск, Харьков, Сталинград, Ростов. Эти города, разрушенные нацистами, еще не поднялись из руин.

Министр американского военно-морского флота Дж. Форрестол заявлял, что США в состоянии идти напролом, пока они смогут «превосходить мир по уровню производства, контролировать моря и наносить удары в глубину территорий противника… Пока ни одно государство не приобрело способности нанести по Соединенным Штатам удар с помощью оружия массового уничтожения».

1949 год. Американские стратеги намеревались развязать войну, но известие о том, что СССР владеет секретом атомной бомбы, повергло их в шоковое состояние. Правда, вскоре последовали новые планы нападения с учетом изменившегося баланса сил…

По зловещему плану «Дропшот» наша страна должна была подвергнуться в 1957 году ядерному нападению. Сообщение ТАСС в августе 1957 года о том, что в СССР прошла успешное испытание межконтинентальная ракета, перечеркнуло «Дропшот».

Это была ракета Р-7 — одна из вершин инженерного гения С. П. Королева, — новое слово в ракетной технике. Именно ее модификация доставила на орбиту 4 октября 1957 года первый в мире искусственный спутник Земли.

Планы «звездных войн» своими истоками уходят в те тревожные годы «холодной войны». Тогда под руководством гитлеровского генерала В. Дорнбергера и при участии других нацистских ракетчиков в США было проведено изучение возможностей военного использования космического пространства. Прорабатывались варианты размещения вокруг Земли спутников с ядерными зарядами для нанесения ударов по объектам на вражеской территории, вывода из строя с помощью взрывов на околоземной орбите системы коммуникаций «потенциального противника» (проект «Аргус») и другие милитаристские планы.

А наши ученые думали о мирном использовании космоса…

В мае 1954 года С. П. Королев обращается в правительство с письмом, в котором впервые ставит вопрос о начале практических работ по созданию искусственных спутников Земли на базе создававшейся тогда межконтинентальной баллистической ракеты:

«По Вашему указанию представляю докладную записку тов. Тихонравова М. К. «Об искусственном спутнике Земли», а также переводной материал о работах в этой области, ведущихся в США. Проводящаяся в настоящее время разработка нового изделия позволяет говорить о возможности создания в ближайшие годы искусственного спутника Земли…»

Этому обращению предшествовали теоретические исследования возможности создания спутника при соответствующем тому времени уровне техники, которые проводились группой М. К. Тихонравова с 1948 года. Именно М. К. Тихонравов был конструктором первой советской жидкостной ракеты 09, которая была запущена под руководством С. П. Королева 17 августа 1933 года.

Известие о запуске советского спутника перечеркнуло американские планы милитаризации космоса для достижения решающего военного превосходства. Эти опасные планы были отложены, но, как показывают факты, не оставлены. Ход истории доказал иллюзорность любых попыток достижения военного превосходства над нашей страной.