Уже сам факт публикации вышеприведенной таблицы является весьма симптоматичным, ибо то, что картина реальности, запечатленная в ней, обрела возможность быть увиденной, свидетельствует о том, что мы вышли за пределы этой реальности и она стала чем–то внешним по отношению к нам. В результате мы смогли увидеть ее именно как картину, и более того, представить ее в виде четко разграфленной таблицы. Пока мы находились в этой реальности и являлись ее неотъемлемой частью, такого просто не могло быть. Но тот факт, что мы смогли увидеть эту реальность со стороны, означает, что мы оказались уже в какой–то новой реальности. Эта новая реальность есть реальность совершенно особого рода: она как бы начисто лишена собственной субстанциональности, ибо являет себя нам не через свои собственные манифестации, но через исчезновение и отсутствие того, что имело место и было реальным еще совсем недавно. Можно сказать, что субстанцией этой новой реальности является исчезновение и отсутствие, а это значит, что мы должны говорить о дефиците реальности как об основополагающем, фундаментальном модусе той реальности, в которой оказались. Проявление дефицита реальности можно без труда обнаружить в высказываниях, провозглашающих смерть Бога, смерть субъекта, смерть автора, конец истории, закат Европы, конец искусства, и во многих других подобных им заявлениях, столь характерных для XX столетия. Сейчас мы не будем вдаваться в рассмотрение того, насколько все это соответствует действительному положению вещей. Для нас будет достаточным признание того факта, что с какого–то определенного момента начинают появляться высказывания, констатирующие исчезновение и отсутствие целых классов и родов существовавших прежде явлений. Поскольку в данной книге речь идет в основном о музыке и об искусстве вообще, то из всех возможных констатаций исчезновения и отсутствия для нас первостепенное значение будет иметь констатация исчезновения и отсутствия фигуры великого художника–творца, создающего великое произведение–opus. Именно поэтому будет вполне логичным, если реальность, в которой более нет места ни великому художнику, ни великому произведению, мы определим термином «зона opus posth», подразумевая под этим термином ситуацию некоего загробного существования идеи произведения–opus’a.

Термин «зона opus posth» может иметь два варианта толкования — назовем их слабым вариантом и сильным вариантом. Согласно слабому варианту толкования этот термин обозначает некую область реальности, в которой высказывания, констатирующие смерть Бога, смерть автора, конец истории или конец времени метарассказов, имеют место, считаются вполне допустимыми и обсуждаемыми, но в то же самое время могут быть открытыми для самых разных интерпретаций. Сильный вариант толкования исключает какие бы то ни было интерпретации и настаивает на однозначно прямом понимании всех этих высказываний. Согласно слабому варианту толкования зона opus posth представляет собой совершенно самодостаточную и замкнутую область реальности, в которой возможны высказывания определенного рода и которая соответствует понятию «состояние постмодерна». Согласно сильному варианту толкования зона opus posth представляет собой некую переходную, пограничную область реальности. Ведь если мы будем толковать высказывания о смерти Бога, смерти автора и подобные им в прямо однозначном смысле, то нам придется говорить вслед за Хайдеггером не только о «нетости» Бога, но о «нетости» вообще всего. Нам придется говорить о нетости как о нашей данности. Но что такое «нетость всего», что такое «нетость» как данность? «Нетость всего» — это нетость того, чего сейчас нет, но вместе с тем со всей очевидностью нетость всего — это и нетость того, что уже было, и того, что еще только может быть. И в этом смысле и то, что уже было, и то, что еще только может быть, парадоксальным образом присутствует в нетости настоящего, и то и другое дано нам как нетость — нужно только суметь осознать и прочувствовать это, хотя по–настоящему осознать и прочувствовать это — наверное, самое трудное из всего, что мы можем совершить. Трудно, почти что невозможно заставить себя оторваться от кажущейся нам столь спасительной видимости реальности и броситься в неизведанные пучины нетости. Трудно, почти что невозможно отказаться от собственных амбиций и осознать собственную нетость и нищету. Но не к тому ли призывает Александр Введенский, восклицая: «Уважай бедность языка. Уважай бедность мысли»? Только тогда, когда мы по–настоящему сможем уважать и осознавать свою бедность и свою нищету, — только тогда исчезновение и отсутствие существующего сможет обернуться возникновением и присутствием еще не ведомого. И именно только тогда новая реальность сможет явить, нам себя. Быть может, она будет настолько ослепительна и невыносима для нас, что уничтожит нас как биологический и антропологический вид, но все равно мы всеми силами должны приближать ее наступление. У этой новой реальности еще нет имени, но древняя, уже забытая и вновь возвещенная Ницше идея вечного возвращения заставляет нас назвать эту новую реальность «новым сакральным пространством».

Новое сакральное пространство — это преизбыток реальности, наступление которого после полного цикла истощения реальности продиктовано неукоснительным законом вечного возвращения. И мне кажется, что ни один философский трактат, ни одно социологическое исследование и ни одна культурологическая концепция не описывает мир, стоящий в преддверии этой новой реальности, так исчерпывающе точно, как это сделал Александр Введенский в своей поэме «Кругом, возможно, Бог». Уже само название этой поэмы крайне симптоматично, ибо «возможность Бога» — это то, что со всех сторон окружает ту нетость Бога, в которой мы сейчас находимся. Но для того, чтобы эта «возможность Бога» стала реальной, нам необходимо прежде с головой погрузиться в нашу нетость Бога, нам необходимо умереть для сытой, повседневной иллюзорной уверенности в существовании Бога, свойственной сознанию шудр. Ведь сказано, что если зерно не умрет, то и не принесет плода, и если земной шар не выгорит, то и не осознает себя, т. е. не осознает того, что «быть может только Бог» и что это бытие Божие может быть дано нам только через бездонность «звезды бессмыслицы». Именно поэтому в качестве завершения своей книги я предлагаю то, чем завершает свою поэму Александр Введенский, а именно описанием мира, превратившегося в зону opus posth и ставшего той последней ступенькой, переступив которую мы сможем оказаться в неведомости нового сакральнгого пространства…