Лион и Реймс, 1314 год

Когда Арман де Перигор вернулся домой, время обеда давно прошло и Марсель встретила его причитаниями, что не может приготовить ему пристойную еду, если не знает, когда хозяин придет. Алхимик много часов просидел на скамье в маленькой церквушке, погрузившись в размышления, и не замечал ни времени, ни происходившего вокруг. Он выбрал место подальше от алтаря, слева от входа — туда едва проникал скудный свет лампад. В церкви было холодно, и только пробивавшиеся сквозь стрельчатое окно косые лучи солнца рассеивали полумрак. Арман чувствовал, как его обволакивают тишина и покой и как выходит из-под контроля сознание, подвластное силам, присутствие которых он ощущал.

В состоянии глубокого катарсиса он видел перед собой светлые и темные лики, Иисуса, поднимающего кубок с собственной кровью, а затем, почти без перехода, перед ним вновь возник черный предмет. Его окружала пустота, а исходившее от него сияние казалось более черным, чем он сам. Освобожденный разум Армана прокладывал себе дорогу сквозь миры, о существовании которых прежде он не имел ни малейшего представления; теперь он созерцал добро и зло и впадал в экстаз, лицезрел Бога и… дьявола.

Мимо проходил старенький священник с гасильником свечей. Он остановился и посмотрел на Армана. Священник знал его много лет, между ними часто завязывались продолжительные поучительные беседы. Сейчас он понял, что молодой человек его не видит, и старика обеспокоила полная неподвижность юноши. Он подошел поближе. Глаза Армана де Перигора были открыты и смотрели прямо перед собой, но его грудь, пусть и едва заметно, но вздымалась и опускалась в такт его дыханию. Священник успокоился и, пожав плечами, продолжил путь, решив, что вернется сюда позже.

Когда Арман очнулся от своих грез, на душе у него было спокойно. Он медленно встал и направился к выходу. Солнце ударило в глаза — юноша моргнул и увидел кубок Годфруа де Сент-Омера на ярко-красном фоне ослепленной солнцем сетчатки. Арман обошел церковь и зашагал к расположенному позади нее маленькому кладбищу в двадцать могил, в которых покоились тела тех, кто при жизни носил гордое звание рыцаря-тамплиера. К этому укромному месту вела железная дверь в каменной стене, которая с трех сторон отгораживала кладбище от городских улиц. С четвертой стороны оградой служила стена церкви.

Посередине кладбища возвышался памятник. Арман был совсем маленьким, когда отец впервые привел его к этому склепу.

— Это могила Жильбера де Перигора, одного из наших предков, — сказал тогда отец. — Он сражался против неверных в Святой земле.

Мальчик широко открытыми глазами смотрел на каменную плиту гробницы, верхний край которой находился на одном уровне с его головой. На ней была высечена фигура лежащего воина в шлеме и доспехах. Каменные руки воина крепко сжимали каменный меч. Маленький Арман испуганно прижался к отцу. Перед собой он увидел лицо воина с длинной бородой и массивным носом, с тех пор серый цвет камня ассоциировался у мальчугана со смертью.

Прошло немало времени, пока воспоминание об этом лице перестало его пугать. Долгие годы ему снился один и тот же сон: на него ехал рыцарь на огромном боевом коне. Лицо рыцаря было высечено из камня, а его глазницы зияли пустотой.

Позже, немного повзрослев, он многое узнал о Жильбере де Перигоре, рыцаре ордена Храма, который участвовал в крестовом походе на Святую землю, где защищал христианство от неверных. Большую часть своей жизни он провел на острове Мальта — там находилась штаб-квартира ордена. Потом вернулся во Францию, но спокойная жизнь была не для него, и вскоре дух искателя приключений и стремление отстаивать то, что он считал единственно истинной верой, увлекли его на границу Кастилии воевать с сарацинами.

Арман знал, что во всех странствиях его предка сопровождал кубок, который привез из Иерусалима человек, ставший одним из основателей ордена. Мать Жильбера была из рода Годфруа де Сент-Омера, она подарила кубок сыну в день, когда того посвятили в рыцари, и с тех пор рыцарь и кубок всегда и везде были вместе. Арман знал, что в день смерти Жильбер попросил, чтобы ему в последний раз дали подержать священный кубок. Он так и умер с кубком в руках.

Мало-помалу сны, пугавшие юного Перигора, прекратились. Их место занял живой образ его славного предка. Теперь Жильбер стал для Армана живым человеком из плоти и крови и примером для подражания. И подобно ему он надеялся когда-нибудь стать рыцарем-тамплиером.

К сожалению, этим мечтам не было суждено сбыться.

Арман остановился у могилы и скользнул взглядом по знакомым чертам, за долгие годы прочно врезавшимся в память. Едва слышно прошептав молитву, он коснулся пальцами каменных рук, сжимавших меч. Он поднял глаза к солнцу и наконец сообразил, что уже довольно поздно. Задумчиво глядя себе под ноги, он зашагал домой.

Прежде чем покинуть комнату, отведенную ему в епископском дворце Реймса, Гийом де Ногаре вновь обрел человеческий облик. Три дня назад он прибыл сюда из Парижа, сразу после того, как ему доложили, что второй из трех фрагментов материализовался в Лионе. Он знал, что им, последователям Сатанеля, суждено стать свидетелями возвращения в этот мир каждого из трех фрагментов, проделавших долгий путь через пространство и время. До сих пор так и было. Первый фрагмент им заполучить не удалось. Предпринятая попытка извлечь его из тайника потерпела неудачу. С тех пор минуло тысяча шестьсот лет, но им известно местонахождение этого тайника, и пока этого было достаточно.

Пророчество гласило, что лишь по прошествии трех тысяч трехсот тридцати лет они смогут восстановить знак Сатанеля, служивший источником его силы. Со дня своего поражения Зло находилось в неопределенном пространстве без границ, изолированное от всего и вся, за исключением себя самого. Даже на расстоянии его адепты чувствовали его ярость и разочарование. Ногаре рассчитал, что до истечения срока, равняющегося числу Зверя, помноженному на пять, остается еще семьсот лет, и верил, что обязательно будет присутствовать при этом событии, освободившись от телесной оболочки, в которой окажется на тот момент.

Воплощение в теле Гийома де Ногаре ему нравилось больше, чем в предыдущих. Оно было почти идеальным. Если бы даже Ногаре был вполне человеком, его способность сеять зло, вне всякого сомнения, заслужила бы одобрение Великого Совета.

Перед выходом на улицу он посмотрел в зеркало. У него было бледное лицо с острыми чертами, практически лишенное бороды, с высоким лбом и темными, начинающими редеть волосами. Его маленькие глазки сияли по-особому, внушая ужас в равной степени как его приспешникам, так и врагам. На несколько мгновений он позволил им принять ярко-желтый цвет его истинной личности, с холодной решимостью смотревшей из зеркала. Схватив со столика перчатки, он быстро вышел из комнаты.

Вечерело, и на стенах дворца кое-где зажгли факелы. Громко стуча сапогами, Ногаре спустился по парадной лестнице, и лакеи, завидев его, почтительно склонили головы. Перед дворцом его ожидал запряженный двумя лошадьми неприметный экипаж без знаков отличия, указывающих на личность странствующего в нем путника. Кучер уже сидел на своем месте рядом с начальником его личной стражи, а его помощник Роже придерживал открытую дверцу кареты.

Ногаре проворно забрался в экипаж и, удобно устроившись на сиденье, обернулся к Роже.

— В Лион.

Города разделяло расстояние в пять лье, и Ногаре рассчитывал быть в Лионе после полуночи. Последний участок пути им предстояло проехать при свете полной луны, которая, подобно фонарю, освещала дорогу в ночи. Ногаре отвел в сторону занавеску затянутой в перчатку рукой, и перед его глазами замелькали улицы Реймса. Вот здание тюрьмы, где сегодня утром он в последний раз видел Армана де Перигора. Довольная улыбка появилась на лице Ногаре, и он откинулся на спинку сиденья. Напротив, скрестив на груди руки, сидел Роже; мыслями он был далеко отсюда.

Поверенный короля был вынужден признать, что юный Перигор продемонстрировал удивительную стойкость при пытках. Не то что большинство рыцарей-тамплиеров, служивших для юноши примером. Они сдались на удивление быстро, признались во всем, чего добивался от них Ногаре, поверив, что так облегчат свою участь. «Как же легко манипулировать людьми! — сказал он себе. — И совершенно не имеет значения, кто эти люди — короли, папы или какая-то деревенщина. Все они простые смертные, управляемые и предсказуемые».

Ногаре был в Париже, когда ему сообщили о том, что второй фрагмент появился в лаборатории лионского аптекаря. Он распорядился немедленно и любой ценой изъять у несчастного не принадлежавшую ему вещь. Но когда его люди, ведомые одним из ночных охранников, прибыли в дом де Перигора, Арман встретил их с невозмутимым видом и заявил, что не знает ни о каком черном предмете. Дальнейшие поиски не привели ни к каким результатам.

Армана де Перигора арестовали и доставили в Реймс. Ногаре лично прибыл из Парижа, чтобы его допросить. Два дня пыток результатов не дали. Претендент в рыцари-тамплиеры сопротивлялся с решимостью, не свойственной большинству представителей человечества. Ногаре это противостояние с лионским алхимиком доставило истинное наслаждение. В какой-то момент он даже позволил оппоненту увидеть свой истинный облик. Обычно он приберегал это для тех, кого ему удавалось сломить. Он позволил взглянуть на себя великому магистру ордена Храма Жаку де Моле накануне его казни на костре.

Фавориту короля очень хотелось продолжить эту игру с алхимиком, но у него были дела поважнее. Стремясь как можно скорее заполучить черный фрагмент, он приказал арестовать и допросить помощника Армана. Это был тычок пальцем в небо, но он допускал, что тот человек может что-то знать.

Угрозы пыток и вида набитого монетами кошелька оказалось вполне достаточно, и Жан во всем сознался. От него Ногаре узнал, что к Арману де Перигору приходил в гости друг — местный врач, некто Сенешаль, который с порога предостерег алхимика, что ему угрожает арест и прошел в его лабораторию. Он был так взволнован, что у него даже голос дрожал, и хотя Сенешаль старался говорить как можно тише, находившийся в соседней с лабораторией комнате Жан отчетливо слышал каждое слово. Врач узнал это от полицейского пристава и теперь говорил что-то о доносе, о бесовских опытах и расползшихся по городу слухах о том, что у Перигора собираются изъять предмет культа поклонения дьяволу. Сенешаль посоветовал алхимику бросить все и бежать из города.

— Спасайся, — прошептал он другу. — Тебе придется иметь дело не только с правосудием. Перотт уверяет меня, что за всем этим стоит Гийом де Ногаре.

Врач ушел, и Арман позвал помощника. Жана потрясло спокойствие алхимика. Войдя в лабораторию, он увидел, как тот заворачивал в ткань небольшой предмет. Он услышал шаги помощника, поднял голову и спокойным, но исполненным решимости взглядом посмотрел ему в глаза.

— Ты идешь со мной, — сказал ему Арман. — Возьми лом, долото, молоток и веревки. И поскорее.

Когда они вышли из дома, уже начало темнеть. Жан заметил, что кроме того пакета Арман прихватил пару масляных светильников. Они шли быстро, не говоря ни слова. Жан обратил внимание, что хозяин выбирал малолюдные улицы. Когда они подошли к церкви тамплиеров, наступила ночь, хотя на западе еще виднелась узкая полоска света.

Арман остановился, чтобы прислушаться и оглядеться. Затем он сделал знак помощнику и зашагал к маленькому кладбищу, примыкавшему к церкви. Жан почувствовал, как по спине пробежал холодок, и два раза перекрестился. Он считал себя смелым человеком, но от смелости мало проку, когда приходится иметь дело с привидениями.

— Это могила моего предка Жильбера де Перигора, — сообщил ему Арман, остановившись у сложенной из серого камня усыпальницы. Он проговорил эти слова шепотом. Хотя он обращался к Жану, помощнику показалось, что на самом деле хозяин беседует сам с собой. — Я должен ему кое-что вернуть, — продолжил тем временем алхимик.

Жан признался агентам на допросе, что его хозяин, видимо, тронулся рассудком, и вначале хотел отказаться помогать. Затем подумал, а не сбежать ли ему. И наконец, еще раз перекрестившись, решил сделать то, что от него требовалось…

Представив себе эту сцену, Ногаре не удержался от смеха, что привлекло внимание его секретаря Роже: пусть ненадолго, но черный фрагмент оказался рядом с костями существа, при жизни бывшего рыцарем-тамплиером.

Ногаре откинул голову на спинку стула, закрыл глаза и мысленно перенесся в Париж, куда намеревался вернуться уже завтра. Он оставил там немало проблем и не раз задавался вопросом, не теряет ли он контроль над ситуацией, в создании которой принял самое активное участие.

— Теперь это не имеет значения, — ответил он на собственный вопрос. — Главные цели достигнуты, а изъятие фрагмента станет великолепным заключительным аккордом всей комбинации.

Он вспомнил аббатство Мобюиссон и тот сентябрьский день 1307 года, когда ему удалось запустить механизмы, которые и привели к падению ордена Храма.

Голоса, смех и топот ног по мраморным плитам холла возвестили Ногаре о возвращении короля. Он отложил документы, которые изучал, и вышел навстречу королю и его свите.

Завернув за угол широкого коридора, он увидел приближающуюся к нему группу людей. Его облаченная в черные одежды аскетичная фигура резко контрастировала с пестрой компанией, впереди которой вышагивал Филипп IV, разодетый по последней моде, которую сам так часто менял: зеленые охотничьи брюки были заправлены в высокие черные сапоги; того же цвета короткая рубашка открывала широкий пояс с серебряной пряжкой; завершала костюм шляпа с широкими полями и пером, которую король сжимал в руке вместе с хлыстом. Рослый Филипп заметно выделялся из толпы сопровождавших его людей. Его длинные волосы, не прикрытые шляпой, золотистыми локонами рассыпались по широким плечам. Лето началось недавно, но светлую кожу короля уже позолотило солнце. Ярко-синие глаза придавали ему по-юношески наивный вид. Впрочем, это обманчивое впечатление невинности, производимое королем, развеивалось очень быстро. Ногаре в который раз убедился, что прозвище Красивый, давно и прочно закрепившееся за именем короля, является вполне заслуженным.

Кавалеры и дамы из свиты короля смеялись и пытались шутить в извечной борьбе за внимание монарха, что неизменно вызывало презрение у его фаворита. Впрочем, лицо Филиппа в этот момент было серьезным, и весь его вид говорил, насколько он далек от ужимок придворных. Заметив Ногаре, он несколько оживился и взял его под руку.

— Ах, Ногаре, вы-то мне и нужны! Пойдемте. — Не обращая ни малейшего внимания на своих провожатых, он увлек его в королевские покои.

— Как поохотились, ваше величество? — поинтересовался Ногаре, пока камердинер снимал с Филиппа сапоги.

— Отлично, — король сделал камердинеру знак оставить их с Ногаре наедине. — Но сейчас меня интересуют вовсе не олени, — продолжал он, как только дверь закрылась, — а золото. Мне нужно золото… срочно и много.

Ногаре хранил молчание. Он знал: королю нужно дать выговориться.

— Присаживайтесь, присаживайтесь… — Филипп развалился в кресле и кивнул на стул напротив. — Этот человек… я его ненавижу… Сегодня на охоте ломбардийский банкир Палма осмелился напомнить мне о ссуде, которую мы у него брали. Я давно должен был распорядиться отрубить ему голову. Хотя это никогда не поздно сделать. Он дал мне понять, что пока мы не расплатимся с долгами, не получим новых займов ломбардийского банка. Подумать только! Как он смеет так разговаривать с королем Франции! — последнюю фразу Филипп завершил ударом кулака по столу.

— Банкиры… евреи… — эти подлые людишки друг друга стоят, сир.

— Да. Но нам без них не обойтись. Они заправляют деньгами.

— Не забывайте о церковниках, сир. И прежде всего о рыцарских орденах.

— Как я могу о них забыть! Проклятый Бонифаций, гореть ему в аду… — этот выпад, вызвал улыбку у его собеседника. — С него начались все наши беды.

Филипп подразумевал буллу Clericus Laicus, принятую в 1296 году. Этой буллой папа освободил духовенство от уплаты налогов, и светская власть утратила влияние на Церковь. После этого отношения между папским престолом и троном Франции стали ухудшаться. Четыре года спустя Филипп направил к папе самого Ногаре в последней попытке исправить то, что исправлению уже не подлежало, поскольку годом ранее французский король отказался поддержать папу в его конфликте с Арагоном. Переговоры между понтификом и королевским послом шли трудно и, когда не осталось ни малейших надежд на достижение взаимопонимания, завершились отлучением посыльного французского короля от Церкви. Ногаре-слуга Сатанеля торжествовал победу, а Ногаре-человек принялся вынашивать план мести.

Все последующие годы королевский фаворит посвятил разжиганию вражды между Францией и папским престолом (очень многие из его приспешников занимали посты, близкие к папе). В 1302 году папа ответил на его усилия буллой Unam sanctam, в которой он провозглашал верховную власть Церкви и резко критиковал действия Франции и конкретно Ногаре, указывая на его роль подстрекателя конфликта.

Филипп IV рассвирепел, когда узнал, что Бонифаций предложил французский престол австрийскому императору Альберту. Он публично сжег папскую буллу и утвердил план, предложенный ему Ногаре.

— Можете мне ничего рассказывать, главное — сживите его со света.

Гийом де Ногаре добился того, чего хотел. Теперь его руки были развязаны. Он начал искать дружбы с недругами папы, в их числе с флорентийским банкиром Муччато де Францези и главой партии гибеллинов Скьярой Колонной. В ходе прекрасно спланированной операции он арестовал Бонифация прямо в его дворце в Ананьи. Оставшись с понтификом наедине, Ногаре предстал перед ним в своем истинном обличье.

— Теперь ты знаешь, с кем связался, — усмехнулся он.

Папа без чувств упал на пол.

Вскоре Бонифация освободили, но его душевная рана была неизлечима, и месяц спустя он скончался. Его преемник Бенедикт XI попытался наладить отношения с Францией, но наотрез отказался отменить анафему, которой его предшественник предал Ногаре.

— Ваше величество, — однажды обратился советник к своему королю, — нам необходим… а если точнее, Франции необходим папа, демонстрирующий верность вам и вашей короне.

— Я полностью с вами согласен, — откликнулся Филипп, — но я не назначаю пап. Кроме того, не в моих силах заставить их исчезать, если они мне не по вкусу.

— Первое затруднение можно утрясти, а что касается второго… — Ногаре пожал плечами.

Несколько месяцев спустя Бенедикт скончался, и его сменил Бертран де Го, принявший имя Климента V, который пользовался поддержкой и доверием французской короны. Что касается Гийома де Ногаре, то он достиг вершины своей земной власти.

— Итак, Ногаре… — король очнулся от своих размышлений и нервно постучал хлыстом по столу. — Деньги, деньги, деньги… Что вы можете мне предложить?

— Я не сомневаюсь, сир, что вам отлично известно, кому во Франции принадлежат деньги… огромные деньги в золоте и владениях.

— Я понимаю, куда вы клоните, Ногаре, — раздраженно бросил король. — Тамплиеры. Все наши разговоры сводятся к ним…

Ногаре молча поклонился.

— …Но я не собираюсь, рискуя своим положением, обращаться к ним за помощью и усиливать их и без того огромное влияние. Этот проклятый Бонифаций… — Филипп уже дважды упомянул ненавистного ему папу. — Надо убедить де Го издать буллу, которая обязывала бы их платить налоги. — Король никогда не называл нынешнего обладателя престола Петра его папским именем. — Так что вам необходимо поскорее приступать к работе.

Фаворит короля сделал вид, что размышляет над предложением своего повелителя.

— Мы уже это обсуждали, ваше величество, — наконец заговорил он. — Боюсь, что это не выход. Папа Климент не сможет сделать этого, не посеяв в лоне Церкви глубоких раздоров. А это не в ваших интересах. Только представьте, сколько времени пройдет, прежде чем все вновь войдет в свое русло.

— Так предложите мне другое решение проблемы! — Филипп повысил голос. — И пусть оно окажется более успешным, чем чеканка новых монет или идея с Королем-воителем. Что за дурацкий титул!

Ногаре задумчиво коснулся верхней губы, пытаясь скрыть улыбку. Идея с монетами едва не стоила королю жизни. Филиппу пришло в голову, что их можно чеканить с меньшим содержанием золота, оставляя себе разницу. Монарха быстро разоблачили, и ему пришлось искать спасения от своих разгневанных подданных. И укрытие ему предоставили не кто иной, как… тамплиеры. Они обращались с королем подчеркнуто почтительно, и Филипп на собственном опыте убедился в великолепной организации и огромной власти ордена Храма.

История с титулом Короля-воителя произошла около двух лет назад. По совету ближайшего окружения (в которое входил и Ногаре) Филипп решил стать поборником и ревностным защитником христианства, собрав все рыцарские ордена (и, разумеется, их неисчислимые богатства) в новый единый орден рыцарей Иерусалима. Глава нового ордена (то есть, он сам) будет именоваться Rex Bellator, что означает Король-воитель, и этот титул королю Франции будет присвоен самим папой и в дальнейшем станет передаваться по наследству. Жак де Моле прибыл с острова Крит, чтобы предстать перед королем, вежливо его выслушать… и отказать ему в поддержке. Орден рыцарей-госпитальеров не стал даже утруждать себя любезностями.

Конец разногласиям Филипп положил, когда отправил в отставку министра, придумавшего этот смехотворный титул для главы нового ордена, и принялся ломать голову над новыми способами пополнения казны.

Ногаре сделал рукой жест, призванный убедить короля в том, что на этот раз не произойдет ничего подобного.

— Нет, нет, ваше величество. Мой план гораздо проще. И надежнее.

Глаза короля заинтересованно заблестели.

— Как вы, вероятно, знаете, тамплиеры не пользуются особой любовью народа, — продолжал Ногаре. — Они даже не скрывают своего так называемого интеллектуального превосходства. Это, а также их неприступность отнюдь не способствуют росту их популярности.

— Они совершенно невыносимы, — напыщенно кивнул монарх.

— Я уже не говорю об их несметных богатствах, об оккультном и эзотерическом характере их церемоний, — закончил свою обвинительную речь фаворит короля, не обратив ни малейшего внимания на слова собеседника.

— Разумеется, разумеется, — опять закивал Филипп. — Но куда вы клоните?

— Народ принимает все, что делается во славу Божью, разве не так? В итоге Церковь вынуждена действовать соответствующим образом. Ей просто ничего другого не остается.

— Ногаре, — король пристально смотрел в глаза своему фавориту, — я не люблю загадок. Попрошу вас говорить яснее.

— Простите, ваше величество. Я хочу сказать, что если вы объявите орден тамплиеров вне закона, вы тем самым достигнете двух целей: раз и навсегда покончите с этими гордецами и выскочками, а также… — Ногаре немного помолчал, — добьетесь того, что все их богатства отойдут короне.

Филипп постукивал хлыстом по ладони, и вдруг замер, занеся хлыст для очередного удара. Он медленно откинулся на спинку кресла.

— Ногаре, вы понимаете, что говорите? Объявить их вне закона? На каком основании?

— По обвинению в ереси, сир. Их нетрудно обвинить в бесовских ритуалах, идолопоклонничестве, противоестественных действиях на церемониях посвящения… Уверен, им можно предъявить и тысячу других обвинений.

Филипп бросил хлыст на стол, сделав вид, что ничто не способно нарушить стремительный ход его мыслей, перевел взгляд на собеседника и впился в него своими широко раскрытыми синими глазами.

— Я вижу, Ногаре, что эта мысль для вас не нова. Я отлично знаю вашу скрупулезность и нисколько не сомневаюсь в том, что у вас уже и план разработан.

Королевский фаворит ограничился легкой улыбкой.

Филипп молчал, поглаживая верхнюю губу. Ногаре не составляло труда догадаться, какое направление приняли его размышления.

— Ну хорошо, — наконец произнес король, — пожалуй, это осуществимо. Мне также совершенно ясно, что я должен остаться в стороне. Если что-то пойдет не так, то вся ответственность ляжет на вас. — Он произнес это мягко, но в его последних словах явственно прозвучала угроза. — Однако, в случае успеха я обещаю вам славу и величие.

— Мне не нужно большей награды, чем возможность служить вам и Франции, сир. Но мне для этого кое-что потребуется.

— Что вам нужно?

— Право распоряжаться королевской печатью. Это позволит мне действовать, не привлекая к вам внимание.

Филипп снова погрузился в молчание. Он слегка наморщил лоб и оценивающе посмотрел на Ногаре, сохранявшего совершенно невозмутимый вид. Наконец король перевел взгляд на свою правую руку и быстрым движением сорвал с пальца тяжелый золотой перстень с аметистом, на котором был высечен королевский герб.

— Возьмите, — произнес он, протягивая перстень Ногаре. — И пусть это кольцо послужит подтверждением моего решения назначить вас хранителем королевской печати. Я распоряжусь о том, чтобы все было сделано официально и надлежащим образом.

Гийом де Ногаре склонил голову и протянул к перстню руку. Король не заметил, что его глаза вспыхнули безумным торжеством.

— Каковы ваши планы относительно де Моле? — поинтересовался монарх, когда его фаворит поклонился и хотел уже удалиться. — Не забывайте, что великий магистр только что стал крестным одного из моих сыновей.

В ответ Ногаре лишь холодно улыбнулся.

— Ваше величество — охотник, следовательно, знаете, что прежде чем предъявить публике трофей, жертву необходимо обезглавить.