Париж, 2000 год

Николь Паскаль вошла в свой кабинет. В руках она держала букет тубероз. Эти пять покрытых чудесными цветами вето-чек она купила у цветочницы, расположившейся близ выхода из метро. Николь любила туберозу и с наступлением весны покупала ее при каждом удобном случае. Положив цветы на стол, она потянулась к простой, но изящной стеклянной вазе в форме колокола, которую купила в субботу и еще вчера принесла в музей.

С вазой в руках она направилась в туалет набрать воды. Девушка со всей ответственностью подошла к обустройству отведенной ей комнатушки, и цветы должны были сыграть в этом не последнюю роль.

Поставив вазу на стол, она опустила цветы в воду, отступила на несколько шагов и, прислонившись к двери, придирчиво осмотрела результат своих усилий.

Унылый прежде кабинетик заметно повеселел. Николь улыбнулась и проговорила:

— Жаль, что этого не видит Эрик Йохансен, предыдущий здешний обитатель. Хотя нет, — покачала она головой. — Чего доброго, решит остаться.

На столе кроме вазы с цветами и фотографии родителей теперь красовалась лампа в стиле ар-деко, приобретенная на блошином рынке вместе с вазой. Она была современной, но очень красивой, и что самое главное — давала много света.

На металлическом шкафу примостилась ваза с сухоцветами, которую Николь принесла из дома, а на стенах висели в рамках увеличенные фотографии, которые девушка сделала в Египте. Одно фото нравилось ей больше других. На нем она была снята во время раскопок вместе с директором египетского Центра археологических ресурсов. Девушка в рабочем костюме — пиджак со множеством карманов и белые от пыли брюки — в правой руке держала зубило и крошечный молоточек, а левой поправляла тропический шлем. Она что-то оживленно рассказывала, а мужчина слушал ее и улыбался.

Собеседники не заметили снимавшего их фотографа, что и придало фотографии непринужденность и особую привлекательность. Николь это напоминало кадр из фильма. Да и вообще, — какого черта! — на этом снимке она была необыкновенно хороша.

На задней стене кабинета под книжными полками, прикрепленными там еще до ее появления, теперь висели ее университетский и докторский дипломы.

Николь осталась довольна осмотром и решила, что пора пригласить Сюзанну оценить ее усилия. Наверняка той придет в голову еще какая-нибудь интересная идея. Например, что делать с двумя безобразными стульями для посетителей.

Вдруг она почувствовала толчок. Кто-то пытался открыть дверь, которую она до сих пор подпирала спиной. Николь резко обернулась, пытаясь подавить вспышку раздражения, вызванного не столько болью или испугом, которых она почти не ощутила, сколько бестактностью того, кто находился за дверью. «Могли бы постучать, прежде чем входить!» — подумала она, отступая на шаг назад и отворяя дверь, которую кто-то продолжал толкать снаружи. Дверь распахнулась, и она оказалась лицом к лицу со старшим хранителем Рене Мартином.

— Мадемуазель Паскаль! — он и не подумал извиняться! — Я хотел бы немедленно с вами поговорить. Жду вас в своем кабинете.

Не произнеся больше ни слова, он развернулся и пошел прочь.

Николь в изумлении застыла, вцепившись в ручку двери, и смотрела вслед покинувшему ее кабинет мужчине. Она хотела крикнуть ему: «Что вы, не стоит извиняться! Это сущие пустяки». Но Мартин еще не скрылся за поворотом и наверняка услышал бы ее, поэтому она сдержалась.

Девушка осторожно закрыла дверь и опять прислонилась к ней. Она перебрала в памяти все причины, которые могли побудить ее начальника вести себя столь беспардонно. Он был очень тщеславным и самодовольным человеком, но всегда давал своим сотрудникам возможность работать и особо им не докучал. Николь так ничего и не придумала. Разве что…

С полной уверенностью, что она попала в точку, Николь глубоко вздохнула, открыла дверь и вышла из кабинета.

— Мадемуазель Паскаль, прежде всего я хотел бы поинтересоваться — какое, по-вашему, место вы занимаете в нашем отделе?

Чтобы сохранить спокойствие, Николь пришлось сделать над собой усилие. Рене Мартин задал вопрос тоном, не оставляющим ни малейших сомнений в том, кто здесь начальник. Девушке эта ситуация напомнила подзабытые школьные времена, и Николь решила, что не позволит себя запугать, но и не даст Мартину ни единого повода пожаловаться на нее вышестоящему начальству.

— Я по конкурсу заняла должность хранителя отдела египтологии музея Лувр, месье Мартин.

— Отлично. Теперь я вижу, что мое мнение совпадает с вашим. Я, было, начал уже сомневаться… И как давно вы занимаете эту почетную должность?

— Три месяца и… дайте подумать… десять дней. Месье Мартин, позвольте спросить, что означает этот допрос?

Ее начальник теребил в руке нож для разрезания конвертов, испытующе глядя на Николь. Рене Мартин был мужчиной лет пятидесяти, с редеющими, поседевшими на висках волосами и невыразительным лицом из тех, которые невероятно трудно удержать в памяти; довольно грузный, его самой выдающейся чертой был широкий, с легкой горбинкой нос.

— Я лишь хотел заложить фундамент для взаимопонимания, мадемуазель Паскаль, — наконец ответил он. — Потому что, видите ли, я являюсь старшим хранителем, и на мне лежит значительная часть ответственности за руководство этим отделом, ряды сотрудников которого вы так недавно пополнили и к которому вы, по вашему собственному признанию, принадлежите. Да будет вам известно, что я уже восемнадцать лет работаю в этом музее. — Он холодно посмотрел на сидевшую перед ним девушку и продолжил: — И я не допущу, чтобы какая-то новая сотрудница прыгала через мою голову и вела себя так, будто меня не существует.

Николь молча встретила его взгляд. «Приплыли, — подумала она, — но можешь не рассчитывать, я не доставлю тебе удовольствия», — и напустила на себя ничего не понимающий вид.

— Я говорю о коллекции Гарнье, мадемуазель Паскаль, и думаю, что вы отлично меня понимаете. — Он немного повысил голос. — Я не знаю, на какие вы пошли ухищрения, чтобы ее поручили именно вам, но знайте: я не собираюсь сидеть сложа руки. Я не допущу, чтобы столь… неопытный человек, как вы, занимался каталогизацией экспонатов такой важности.

Николь сделала над собой очередное усилие, и, когда она заговорила, ее голос звучал спокойно и миролюбиво:

— Месье Мартин, мне отлично известно, что вы являетесь моим непосредственным начальником, и я всегда уважала вас за это. Но мне кажется, что я не ошибаюсь, полагая, что месье де Лайне занимает в отношении вас более высокую должность. И решение по коллекции Гарнье принимал лично он. Так что, думаю, если у вас есть какие-то возражения, вам следует говорить с ним, а не со мной.

Глаза Мартина сузились, и Николь почудилась во взгляде собеседника ненависть.

— Я это уже сделал, мадемуазель. Я с ним поговорил. Он сам сообщил мне эту потрясающую новость. А теперь я требую, чтобы вы положили конец этому абсурду и отказались от данного поручения. И прошу вас сделать это немедленно.

Николь теряла терпение.

— Послушайте, месье Мартин, я постараюсь излагать свои мысли предельно ясно. Когда наш с вами шеф, — она сделала ударение на слове «наш», — вызвал меня к себе в кабинет и предложил заняться коллекцией Гарнье, — я удивилась не меньше вашего. И, хотите — верьте, хотите — нет, но я заметила, что, по моему мнению, именно вам надлежит заниматься этими артефактами. На это он ответил, что его решение окончательное и обсуждению не подлежит. Так же, как тогда я была вынуждена согласиться, я готова хоть сию минуту отказаться от этой работы, если он меня об этом попросит. Но чего я не собираюсь делать, так это уступать вашему, месье Мартин, давлению.

Старший хранитель с силой сжал ручку ножа для конвертов. Николь показалось, что он бы не упустил возможности вогнать этот нож в нее.

— Что ж, если таков ваш ответ… Но хочу, чтобы вы знали: я этого так не оставлю, и не надейтесь. — Он смотрел на нее свысока, с выражением легкого презрения на лице. — Я на ваши уловки не поддамся, так что можете и не пытаться… Вам нечего мне предложить.

От намека Мартина кровь бросилась Николь в лицо. Ее как пружиной подбросило на стуле, и она вскочила на ноги.

— Вы… невозможны… — Ей в голову пришли и другие эпитеты, но она оставила их при себе. Не дав ему возможности ответить, девушка развернулась и выскочила из кабинета.

В конце коридора Николь остановилась и перевела дыхание. Сначала ей захотелось расплакаться, потом все бросить и уехать домой, и наконец она поняла, что просто должна успокоиться.

«Я не сделала ничего плохого, — принялась убеждать она себя. — В конце концов, моим начальником является Пьер де Лайне. Если этот… идиот захочет сделать мою жизнь невыносимой, я докажу ему, что сильнее его». Немного приободрившись, она продолжила путь к своему кабинету, но у двери поняла, что не хочет сейчас оставаться одна и что ей необходимо с кем-то поговорить.

Она развернулась и зашагала в библиотеку. Обе секретарши, Сюзанна и Агнес, всегда были не прочь немного поболтать. Кроме того, она хотела пригласить их взглянуть на свой кабинет, а также, — и это пришло ей в голову только что, — спросить, нет ли у них на примете какой-нибудь квартирки.

Николь почти два года снимала квартиру вместе с девушкой, которая, как и она сама, работала на кафедре в университете. Они познакомились, когда Николь закончила работу над диссертацией и попала на преподавательскую должность. Девушку, которая была на год старше Николь, звали Каролина, она преподавала историю искусства. Они быстро сдружились, хотя сосуществование на одной территории, к тому же такой маленькой, создавало определенные трудности.

У Каролины было немало друзей, и иногда, вернувшись домой поздно вечером мечтающая об отдыхе Николь обнаруживала, что их квартирка (площадью не более шестидесяти квадратных метров) битком набита гостями. А еще за это время у ее подруги было три жениха. К счастью, не одновременно.

Тем не менее, Николь приходилось приспосабливаться к каждому из них, а также к их неурочным и неуместным визитам.

В прошлую пятницу Каролина получила совершенно неожиданное письмо. Ей предлагали место заместителя директора музея декоративного искусства в Нанте. Это был ответ на заявление, которое она отправила три месяца назад, когда узнала об открывшейся вакансии. Она призналась Николь, что сделала это ради очистки совести, без малейшей надежды получить работу.

Это письмо стало для нее одновременно большой неожиданностью и огромной радостью. Каролина тут же позвонила в музей и сообщила, что принимает их предложение. Весь конец недели она посвятила сборам в дорогу, потому что ее попросили как можно скорее приехать в Нант и приступить к работе.

Николь от всего сердца радовалась за подругу, а в глубине души — и за себя. Она давно подумывала о том, чтобы разъехаться с Каролиной, но никак не могла осмелиться произнести это вслух. Много раз ей приходилось убеждаться в преданности подруги, а подобное предложение могло больно ранить Каролину, чего Николь никак не желала допустить.

С переходом на работу в Лувр доходы Николь значительно возросли. Теперь, когда ее соседка собралась переезжать в другой город, можно подыскать другое жилье, которое действительно придется ей по вкусу.

Поначалу квартирка, которую она делила с Каролиной, казалась ей довольно милой, особенно после крошечной комнатушки, в которой она обитала в бытность студенткой. Она улыбнулась, вспомнив, как приехала на учебу в Париж; тогда эти четыре стены в Латинском квартале показались ей лучшим местом на земле.

Теперь ей хотелось поселиться в пригороде Парижа, где-то не очень далеко, чтобы поездки на работу и обратно не слишком утомляли. Она мечтала о маленьком старинном домике с наклонными потолками, окруженном садом, на тихой улочке,

по которой воскресным утром время от времени проезжали бы на велосипедах ее соседи, направляясь в магазин или на рынок.

Все это так и осталось бы мечтами, но отъезд Каролины внезапно предоставил им шанс воплотиться и стать реальностью. Плохо было то, что реальная жизнь крайне редко достигала того уровня совершенства, на который взлетало воображение.

Николь с грустью вспоминала детство, когда любые перемены неизменно приводили ее в восторг и казались пределом мечтаний. Возможно, это объяснялось тем, что дети способны радоваться реальной жизни не меньше, чем вымыслу. Теперь ей все труднее было испытывать те чувства, которые с такой легкостью охватывали ее в детстве.

В библиотеке она застала только Агнес, которая объяснила Николь, что Сюзанна занимается инвентаризацией в одном из отделов музея. Агнес была старше своей подруги: замужняя женщина за сорок с двумя детьми.

Николь знала о ее жизни очень много, ведь именно библиотека была ее пристанищем в первые три месяца работы в музее. Между Николь и веселой и общительной Агнес сразу же зародилась взаимная симпатия.

Агнес обрадовалась, увидев подругу, и приветливо поздоровалась с ней, из чего девушка сделала вывод, что ее лицо уже не отражает тех эмоций, которые она испытала во время беседы с Рене Мартином. Николь расспросила ее о семье и о работе, а после попросила, чтобы, как только Сюзанна вернется в библиотеку, они вдвоем заглянули в ее кабинет.

— Договорились, мы зайдем в кофейный перерыв, — улыбнулась Агнес. — Так или иначе, мы не упустим возможности тебя покритиковать, — засмеялась она.

— Отлично. Я буду вас ждать. Может, вы подскажете, как быть со стульями. Они загораживают весь кабинет.

— М-м-м… дай подумать. Я знакома с секретаршами из других отделов. Может, нам удастся обменять эти твои стулья. — И она лукаво улыбнулась.

— Кресла в стиле ампир мне тоже не подойдут, — улыбнулась в ответ Николь. — В общем, я на тебя рассчитываю.

Она уже хотела выйти за дверь, как на столе заметила сложенную вдвое газету. Ее забыл кто-то из читателей. Проходя мимо, она мельком взглянула на газету, и ее внимание привлекло обведенное красным карандашом объявление. Николь остановилась и взяла газету. Перед ней была страница объявлений.

Отмеченное объявление было очень кратким. Жирный заголовок гласил: Сен-Жермен-ан-Ле, а в качестве текста значилось: «Дом вашей мечты». И адрес. И больше ничего. Не было даже номера телефона.

Николь положила газету на стол, но что-то ее остановило. «Кто знает, — подумала она. — А что, если это судьба».

Она сунула газету под мышку и оглянулась на секретаршу.

— Агнес, я забираю эту газету. Если ее будет кто-то искать, скажешь, что она у меня. — С этими словами она решительно распахнула дверь библиотеки и, не оглядываясь, зашагала к своему кабинету.

Если бы она все же оглянулась, то, возможно, заметила бы, что из-за одной из приоткрытых дверей за ней наблюдают чьи-то глаза. Щель была совсем узкой, и фигура стоящего за дверью человека находилась в тени. И тем не менее она не смогла бы не узнать в этом человеке Пьера де Лайне. Его тонкие губы изогнулись в зловещей усмешке.